Я люблю белое постельное бельё. И гостиничный запах тоже люблю. И утренний щебет птиц, и прохладу в открытое окно. Но больше всего на свете я люблю, когда мой любимый мужчина смотрит на меня сияющими глазами, пахнет морем и лежит вот так рядом совсем голый.

— Ты — моё море, — сказала я, придвигаясь.

Джек улыбнулся, убрал мне прядь за ухо.

— А ты моё всё. — И тоже придвинулся.

Наши глаза были близко-близко, кожа к коже. Пальцы по спине нежно. Счастье, когда он рядом, когда нечего скрывать, нечего строить из себя… Счастье — быть открытой. Но только с ним!

— Почему ты не испугалась? — спросил он, целуя мои пальцы.

— Я испугалась. Я жуткая трусиха, на самом деле.

— Но ведь ты приехала…

— Потому что испугалась, что тебя со мной больше не будет… А я хочу только тебя.

— Малышка… — Огромные глаза Джека говорили так много, и даже показалось, что в уголке глаза что-то блеснуло. — Прости меня.

— За что?! — Я даже приподнялась.

— Я даже не спросил, как ты… — Он поцеловал мой живот, обнял меня обеими руками и прижался щекой к бедру. — Ты рисковала из-за меня. Поверить не могу!

— Всё хорошо. — я провела рукой по его упрямым, смоляным волосам. — Индианка-шаманка сказала, что у нас будет мальчик. Крепкий духом и здоровенький. Представляешь?

Вместо слов Джек принялся зацеловывать мой живот, бёдра и добрался до ложбинки между ног. Я закусила губу и пробормотала:

— Ты же устал…

— Уже отдохнул. И очень проголодался, — улыбнулся лукаво Джек и наклонился к моим бёдрам. Потом к груди, промурчал игриво: — Такая большая стала. Эмм…

— Я… ты… потому что… — и потом я забыла, что хотела сказать, потому что стало так ласково и сладко, что слова потерялись.

Пусть. В жизни только и есть, что сейчас! Интриги, заводы, пароходы подождут. Весь мир подождёт! И снова мы зажглись друг от друга, как два факела. В горячей Венесуэле и кровь быстрее бежит. А мы ведь оба и без тропиков сумасшедшие, но кровать не сломалась… Уже плюс.

Только потом, когда мы оба стояли под душем, ублажённые и счастливые, я сказала:

— Это всё было специально. Я так думаю.

— Что?

— Забастовка. То что ты оказался заложником, и никто из штаб-квартиры пальцем не пошевелил.

— Да, и кажется я догадываюсь, почему. — Джек ступил на кафель и принялся ожесточённо растираться полотенцем. — Сейчас поеду поговорю с одним заговорщиком. Расколется, он хлипкий. Мне нужны имена.

— Майк Девенпорт, — сказала я, выключая воду. — Он планировал стащить твой отчёт с внутренним расследованием по продаже акций.

Джек воззрился на меня.

— А ты откуда знаешь?

— Ну-у, я его у него стащила из-под мышки, когда он выходил из твоего кабинета в Нью-Йорке.

— Опа… Что он там делал?

— Думаю, ты сам догадываешься. Так вот… в отчёте есть такой момент, после которого у кого-то наверху будут большие неприятности, к примеру, у Рупперта Кроннен-Стоу. Я не знаю точно, но интуиция мне подсказывает…

Джек чертыхнулся и надел штаны.

— Где этот отчёт? — посмотрел напряжённо.

— А ты ведь не участвовал в махинациях с продажей акций? — осторожно спросила я.

— Балерина! Как ты можешь?!

Я расцвела и чмокнула его в щеку, встав на носочки.

— Я так и знала!

— Так отчёт где?

— Размножен, одна копия с собой, оригинал отправлен с Фидекс до востребования. А одну копию… прости, у меня забрал Уилл Баррел. Почему ты, кстати, не сказал мне, что он — владелец основного пакета акций?

— Разве это пошло бы на пользу вашему общению? — хитро улыбнулся Джек.

— Он, между прочим, мне предложил замуж и миллиард долларов, — ответила я с такой же хитрой улыбкой.

Брови Джека полезли на лоб.

— А ты?

— Ты же знаешь, — спокойно ответила я, надевая на себя деловую блузку и юбку, — я не верю в секс без любви, в миллиард без любви я тоже не верю.

— А я б подумал на твоём месте, — хмыкнул Джек.

— Ах ты… Проходимец! — Я стукнула его кулачком по груди, разозлившись. — Cabeza de sierra! Come mierda! Baboso!

Он ойкнул, хотя не больно было совсем, клоун, и расхохотался:

— Это тебя Коллективос научили?

— Нет, — буркнула я. — Интернет. С такими, как ты, это первое, что надо знать!

Джек рассмеялся ещё громче и закрутил меня на руках. Потом поставил на пол и спросил:

— А скажи, неприличная моя балерина, куда ты собираешься?

— На завод, долбанный «Оле-Ола Венезолан Бэбидаз». Будем считать, что ты меня ещё не уволил из личных ассистентов.

— Но…

— Или ты хочешь сказать, ты доверяешь той краснеющей от стыда за содеянное Аурелии, которая вчера тебе сумку принесла?

— Э-э, да кто ж тебя возьмёт?! Тебе надо положительные эмоции, фрукты и покой. Ты никуда не поедешь!

— Знаешь что? Покой мне будет, когда мы всех этих гадов на чистую воду выведем! И положительные эмоции, когда я этому сволочному Мигелу Брандау дам в нос! И если ты меня оставишь тут, учти, я дорогу знаю. И ещё знаю репортёров, шаманку, Коллективос и российского спецагента. Всё равно приеду.

— Святая Дева Мария, на ком я женюсь? — с притворным ужасом воскликнул Джек.

— Сам сказал: на ангеле, — улыбнулась я. Очень коварно.

* * *

Экзотическая страна должна быть экзотической во всём. Например, на работу на военном вертолёте с терминатором в бронежилете. Я не удержалась и сделала пару снимков на смартфон. Даже автомат потрогала с замирающим сердцем. Кажется, мой блог скоро превратится из кулинарно-туристического в «ух-что-творится-в-мире»!

— Не трогай! — воскликнул Джек.

Хорошо, хоть не сказал: брось, бяка. Я пожала плечами и снова стала придерживать судочки с едой из гостиницы. Кто знает, когда мы освободимся сегодня, и чем там вообще кормят в только что отбастовавшей компании в голодной нынче стране. Хорошо, что ресторан гостиницы закупался на чёрном рынке. Перед завтраком я потянула Джека менять доллары к Диего в кусты возле входа.

— Тут курс лучше, — сказала я, по привычке напихивая рюкзак пачками жутко обесценившихся боливаров.

Диего цвёл, как тропическая роза, заглядываясь на мою грудь, выступающую из обтягивающей блузки. Впрочем, с беременностью грудь уже из всего призывно выступала. Как говорится, шила в мешке не утаишь. Джек смотрел, смотрел на него подозрительно. Потом склонился с высоты своего роста над кудрявой головой аборигена и буркнул:

— Если фальшивые, лично шкуру спущу! И на неё, — ткнул в меня пальцем, — так не смотри!

— Но, но, но, сеньор! Сеньорита только ваша, никаких притязаний, — сдаваясь, задрал руки Диего, словно Джек ткнул в него не пальцем, а дулом пистолета.

— А как же шестой и седьмой ребенок для увеличения красоты этого мира? — хмыкнула я.

— Что?! — бычий взгляд Джека заставил аборигена попятиться в кусты, ещё громче вопя «Но-но-но». Джек крикнул ему вдогонку: — Она не сеньорита, а сеньора, понял! Урою!

И для верности несколько завиристых ругательств выпалил на испанском. Я их не знала, но ясно было, что он не ромом предлагал Диего угоститься.

Ну вот, ещё спугнёт такой выгодный банкомат на ножках!

Я застегнула спокойно рюкзак и, подмигнув, напомнила Джеку:

— А я ещё сеньорита.

Он сжал кулаки и заявил.

— Всё! Где тут церковь?

А я ему показала язык и сгримасничала:

— Неа, тут не хочу. Хочу белое платье со шлейфом. Везде цветы и тебя в смокинге.

— Балерина! — взревел Джек. — Я тоже хочу! Но почему они все на тебя так пялятся?!

Я кокетливо повела плечом:

— Просто я неотразима. Разве нет?

— Да, пусть завидуют, — сдался он и пошёл в ресторан завтракать.

Едва в вертолёте Джек включил мобильный, который я поставила ещё с ночи на зарядку, посыпались кучей сообщения о пропущенных звонках. Там одних моих, я уверена, штук сто набралось. Джек быстро и сосредоточенно просматривал их. И вдруг телефон зазвонил. Я услышала даже без громкой связи орущего из трубки Лешу Феклистова, с эхом и с переводчиком:

— Джек! Чего там твоя чудит?

— В каком смысле? — не понял Джек.

— Ну, подняла нас всех на уши, батя намекнул послу. Он как раз у них про поставки договаривался: мол, наш друг, наполовину, по жене, русский и верный товарищ России сидит у вас в заложниках, непорядок и всё такое. Они отправили военных на завод, а там всё нормально. Я тебе звонил-звонил, вне доступа. У Сандры крыша поехала или она к наркотическим веществам пристрастилась?

— Всё с ней нормально. Когда отправляли? — с усмешкой уточнил Джек.

— Вчера вроде.

Джек выдохнул и чертыхнулся:

— А я думал, национализировать приехали. Ффак! Чуть не поседел. Предупреждать же надо, Алекс!

— Так как вас предупредишь, если всё время вне зоны?! Я и сам только из песков вернулся.

— Жив, цел?

— Да, всё в порядке! Так что правда у вас заваруха была?

— Правда, — Джек сощурился, — а говоришь, если что можно армию привлекать? По старой дружбе? Просто у нас тут… немного нестабильно. Не уверен, что частная охрана справится, если снова бузить начнут.

— Я у бати контакты спрошу. Так, в полицию в Венесуэле лучше не звонить, фиг знаешь, на кого нарвёшься. Только через своих.

— Хорошо, замётано. Спасибо, Алекс!

— Да не вопрос! Ты к нам когда? Давай с Сандрой своей приезжай! С вами весело! Мы до сих пор вашу сальсу тут вспоминаем. Лизка даже пошла на курсы заниматься. От зависти. У меня тут настоечка на смородине поспела! С олениной копчёной попробуем. Приезжай, вкуснотень!

— Искушаешь, — улыбнулся в телефон Джек. — Как разгребу дерьмо, приедем. Слово даю. Семьёй приедем. — И любимое своё по-русски: — Чтоб я сдох!

Отбил звонок, почесал затылок и с коварным видом проговорил:

— Слушай, а я оказывается, выгодную невесту нашёл. Всем буду говорить: женитесь только на русских. Совету директоров в первую очередь. А они, дебилы: рейтинги, рейтинги… Армия лучше рейтингов.

Я хихикнула и поводила пальчиком по скатерти:

— А я ещё крестиком вышивать умею… Ну там, если в горящую избу не надо вбегать и коня на скаку тормозить.

Джек моргнул:

— Зачем?

— Русскую классику надо знать! — важно заявила я и хлопнула его по носу. — В том числе, мультиковую. Буду тебя потом учить. Вместе с Китёнком.

— Хорошо. Но пока посла из списка не вычёркивай, он и армия могут пригодиться. Знала бы ты, как кулаки чешутся, — признался Джек.

— Но только по справедливости, ты же благородный тиран, — напомнила я.

— Исключительно справедливо буду мордой об стол, — пообещал Джек с хищным прищуром.

Наш вертолёт приземлялся на стоянке для фур, и несанкционированных скоплений народа пока не наблюдалось. Только одна кучка возле офиса.

Джек спрыгнул с подножки вертолёта, спустил меня, поддержав за талию, и направился шагом прокуратора к офисному зданию. Со свитой из меня и терминаторов. Я чувствовала себя очень воинственным Пятачком и внимательно осматривала окрестности.

Вчера с головокружением и чёртовыми революциями было недосуг. «Оле-Оле Венезолан Бэбидаз» была вся выкрашена в цвет варёного баклажана, а вовсе не в синий. Может, выцвело на солнце? Вообще не похоже было на ростовский завод: фуры были не такими, пальмы вместо берёзок, цветов на газонах совсем нет, лица сотрудников всё ещё напряжённые и все как на подбор отчаянно смуглые. Не скажу, что они смотрели на меня дружелюбно, но мне было не страшно.

На любой красный террор найдётся синий, зелёный и даже розовый. В общем, кто к нам с мечом, тот береги уши!

* * *

О, кресло из скайпа! Высокая чёрная спинка и знакомая картинка за ней.

Кондиционер разгонял венесуэльскую жару, пышногрудая Аурелия, опять краснея и глуповато улыбаясь, встретила нас с видом нашкодившей собачки. Если допустить, что собачки могут надевать такие обтягивающие, декольтированные платья. Мы вошли в кабинет генерального директора, которому не удался побег из тропиков.

Фото его семьи в рамке: белобрысые детишки и рыжая немка — всё, что было индивидуального здесь. Остальное обычно: стол с компьютером, стулья, карта на стене и всяческие «Оле-Ольские» картинки и сувенирчики. Тут пахло величием Америки и её красно-белым символическим напитком. И едва дверь в кабинет закрылась, мне сложно было избавиться от ощущения, что я чудом переместилась из Венесуэлы куда-нибудь на совсем обычный завод, к примеру, в Москве или в Чехии.

Джек был напряжён, словно ожидал нападения в любой момент. И мне это не нравилось. Хотя было понятно его состояние, но ведь так работать нельзя. Я уж точно знаю, если от Джека не чувствуется его заразительных вибраций и мощной энергии, ничего путного не жди! В Ростове мы на его энтузиазме выехали, а тут, едва он ступил с вертолёта на асфальт, его будто подменили. Разило напряжением на версту.

Я пока осматривалась, но было ясно: вчерашнего напора Джека хватило только на то, чтобы прекратить забастовку. Сегодня менеджеры и прочие, кто встретился нам по пути, двигались вяло, неуверенно улыбались и, кажется, не очень понимали, что им делать.

А ведь дух забастовок за воротами завода уже заразил весь Каракас! И кто знает, не перекинется ли обратно с возвращением сотрудников домой и обсуждением того, что происходит на работе. Уж кому, как не нам, русским, знать, какие разговоры ведутся на кухнях…

— Будешь сидеть со мной, — пробасил Джек, — и вообще надо было тебе в номере остаться.

Я улыбнулась так заразительно, как только могла, и сказала:

— О, как я это люблю — сидеть с тобой в одном кабинете! Как в старые добрые времена! А скажи, почему ты тут тоже зовёшься Джеком Рэндаллом, если венесуэльцы американцев не любят? Ты же Джакобо Мария Изандро Рендальез!

— Не знаю… — растерялся Джек. — Привычка, наверное. Но по документам проходит моё полное имя.

— Думаю, пора заявить всем, что ты — жгучий латинос, а не какой-то там янки, — хмыкнула я.

— Может быть, — задумался Джек. — Кофе бы…

— Сейчас организуем.

— И ещё. Малышка, я отлучусь в переговорную потолковать с Мигелем Брандау, а ты тут одна не сиди. Хоть ту самую Марию позови из продаж. И охрану я оставлю.

— Мария мне так нравится! Надеюсь, она лучше меня введёт в курс дел, чем все эти бумажки, — показала я рукой на завалы документов на столе. — Мы с ней пообщаемся и совершим партизанскую вылазку.

— Нет! — испугался Джек. — Сиди здесь.

В кабинет постучались, и, не ожидая ответа, гуськом вошли несколько мужчин. Только двое из них были одеты нормально, а остальные — в пляжного типа цветастых рубашках и светлых штанах. Один даже в сомбреро, футболке, заправленной в джинсы, и шлёпанцах. У нас что, вечеринка намечается?

— Сеньор Рэндалл, мы подумали, что вы захотите поговорить… — сказал с улыбкой ребёнка толстощёкий дядечка.

Джек встал и кивнул.

— Рэндальез. Как по документам. Довольно с меня сокращений. Зовите меня сеньор Рендальез, — сказал он и показал на меня: — Это моя правая рука и заместитель: сеньорита Александра Лозанина. Она русская. Её неоценимый опыт по выведению из кризиса завода Оле-Ола в России будет нам на пользу. Вы все её видели вчера.

Я встала и одарила визитёров улыбкой:

— Мучо густо, сеньоры! — а у самой во рту пересохло. Я?! Заместитель?! Ни фига себе карьерный рост: в Северную Америку уезжала личным ассистентом, а в Южной превратилась в почти-биг-босса! Как бы не загордиться…

— Сандра, знакомься, — продолжал Джек, показывая на румяного дядечку: — Сеньор Эрнесто Мегаро, финансовый директор. Сеньор Хосе-Пабло Тракилья, — указал на того, в шлёпанцах, — начальник склада.

Мда, какие погрузки без сомбреро?

Я улыбалась и менеджеры пляжного разлива улыбались мне, внезапно дружелюбно. Слово «rusa — русская» поменяло в из глазах что-то, словно было волшебной формулой, на которой замешивалось расположение.

— Любую её просьбу и требование рассматривать, как моё, — сказал Джек. — Сейчас я буду занят. Но через два часа мне нужны данные по состоянию каждого отдела. Я должен знать, насколько велик ущерб от забастовки. И какие меры вы приняли.

Пляжные менеджеры раскланялись и вышли, а я подумала, что Джек на их фоне смотрится абсолютно чужеродным: слишком бизнесменом, слишком подтянутым, слишком напряжённым. Как зубастая акула, попавшая на берег с отдыхающими. Хм… Возможно, в этом проблема?

* * *

Джек выглушил кофе и улетел, сжимая кулаки. А ко мне пришла Мария, расцеловала в обе щеки, словно родную. И я выдохнула с облегчением. Торговый представитель в блузке с открытыми плечами и пышной оборкой? Ну, если у финансового директора пуговки цветастой рубахи на пузе расходятся, почему бы и нет? Эротичные босоножки на высокой платформе, яркий педикюр, белые брючки на идеальных бёдрах… Мне даже неловко стало от моего делового вида. Я расстегнула пару пуговичек и распустила пучок, позволив кудряшкам беспорядочно рассыпаться на плечи.

— Так гораздо лучше, моя сладкая королева, — сказала Мария, кивая на мою причёску.

— Я не королева… — моргнула я.

— О! — рассмеялась Мария. — Это я просто! Почему не обратиться к приятному человеку приятным словом? Мы всегда так говорим!

Несмотря на запрет Джека, мы не остались в кабинете. Чуть поодаль за нами тащился терминатор — уж он-то по-военному признавал приказы босса. Вспоминая, как Джек осваивался в Ростове, я тоже начала знакомство с компанией а ля тропики, только немного по-своему.

— Еще год назад кто бы подумал бастовать? — болтала моя спутница, красивейшая находка для шпиона, какую только можно было подобрать. — Для нас, жителей свободной Боливарианской республики, всегда было важнее внутреннее спокойствие, а не какая-то там работа… Но времена изменились. Особенно в столице. Еды нет, в социальных магазинах очереди на полгорода, работу взять негде, всё закрывается. А потому народ изменился. Но ты не подумай, мы, венесуэльцы, очень уважаем душевность. Потанцевать, хорошо провести время и семью.

— Семья — это важно, — с улыбкой ответила я. — А как вы к работе относитесь, ну в смысле не только зарплаты?

— С этим хуже, — рассмеялась Мария. — Все делают долго и завтра, потому я и торговый представитель, а не физик-ядерщик. Зачем торопиться с АЭС? Завтра приступим. И так далее. Другое дело — отдохнуть и попраздновать.

— Значит, у нас очень хорошая компания — мы же производим напитки для праздников.

— О да! Только дебиторские задолженности теперь собрать — вообще дело нереальное, хоть Коллективос вызывай.

— Почему не полицию?

— Ну, тогда ещё не ясно кто кому должен будет.

— А армию?

— Тоже. Все получат по шее, а потом разбираться будут, кто виноват, кто прав.

— Значит, Джек вчера спас людей? — навела я её на мысль.

— О да, моя сладкая сеньорита, ты — его, он — нас. Как возлюбленная нашего великого Боливара, Либертадора дель Либертадор! — и Мария восторженно захлопала в ладоши. — Как это красиво звучит!

— Мне тоже очень нравится. Жаль, не все понимают, что он сделал, и что он реально на вашей стороне.

— О, моя дорогая Сандра, кто не понимает, поймёт, — уверенно сказала Мария и толкнула дверь с надписью: «Oficina de contabilidad», — идём в бухгалтерию.

В открытом офисном пространстве стоял гвалт, как на базаре. Как они в этом работают? Или они не работают? Мария провела меня на середину кабинета и заорала во всю глотку:

— Сеньорас э сеньоритас! — дальше что-то эмоционально и неразборчиво, будто чехвостила присутствующих на все лады, но закончила весьма победно: — Александра Лозанина, руса! Либертадора дель ностра Либертадор!

Грудастые, попастые дамы всех возрастов в ярких, в основном обтягивающих одеждах бросились со своих рабочих мест ко мне. Улыбки, похлопывание по щёчке, жаркие объятия! И я центре этого бурного хаоса благодарности. Э-э, что происходит? Кажется, я ничего не понимаю в венесуэльском характере… Дамы сыпали именами, а я только и успевала улыбаться и отвечать:

— Мучо густо, мучо густо, сеньоры!

Что-то подобное повторилось в маркетинге и в отделе продаж, а потом в цеху. Либертадора — слышалось мне вслед вместе с воздушными поцелуями и жарким дружелюбием. Когда мы вернулись в обратно в кабинет генерального директора, от воинственного Пятачка не осталось и грамма, ибо я чувствовала себя зацелованным Чебурашкой. Я зашла и увидела Джека с красными пятнами на щеках.

— Где ты была?! — вскричал он, подскочив с кресла.

— Убеждалась, что все знают, что ты для них сделал. Кажется, теперь никто не станет называть тебя ни Рэндаллом, ни Рендальезом.

— А как?

— Либертадор — Освободитель.

Джек присвистнул и вытаращился на меня.

— Как Боливара?

— Ага, ну и мне любви народной перепало. Теперь ещё, судя по тому, что я узнала, нам нужен праздник и потанцевать.

— Ты с ума сошла, балерина?

— Ты хочешь, чтобы люди работали, а не бастовали?

— Да тут чёртов заговор!

— Это ясно, ты мне сейчас всё расскажешь, да? Только послушай, простых сотрудников он не касается. Если венесуэльцы полюбят тебя, как Боливара, они любых заговорщиков сами на пинках прогонят, а твоими портретами станут стены разрисовывать.

— Это невозможно! Я не знаю… Балерина…

— Возможно. Но, как говорил мне Уилл Барелл, цитируя китайского мудреца: «Для того, чтобы народ оценил великие государственные дела, надо чтобы ему от них досталось хотя бы малое». В Венесуэле малое — это праздник. И танцы. Начнём с него новую жизнь!