С замиранием сердца я поставила на простой деревянный столик в алькове большую белую коробку. Даже пусть мне было обещано десять свадеб, самая главная будет сейчас, самая первая и настоящая! Каким оно будет, моё платье? Я дотронулась до крышки нерешительно.

«Наверное, оно мятое? Где в церкви брать утюг и гладильную доску?» — подумалось мне не к месту.

Казалось, там, под картоном спрятано всё, что видит во мне мой любимый мужчина. Это волновало ещё сильнее. Какой я буду для него? Роковой? Как танцовщица танго? Эротичной? Элегантной? Изящной? Я не могла представить и отчего-то тянула время.

Постучались. Вошла Мария. Стала рядом, отражаясь в зеркале во весь рост — высокая, стройная, красивая, а я, маленькая, со своими кудряшками показалась какой-то мультяшной. Просто гном Вася в юбочке и на каблуках… Смешно до слёз! И ещё страшнее заглядывать в коробку. Пульс тикал в висках, напоминая о том, что минуты торопят, и меня ждут.

— Помочь? — спросила она.

— Я волнуюсь, — призналась я.

— Это естественно. Я тоже волнуюсь, — сказала Мария, — такая честь для меня!

Боже, великолепная, яркая, как она может волноваться? И зачем?

— А вдруг мне не понравится? — почти заикаясь, спросила я.

Мария улыбнулась мне, как ребёнку.

— Такого просто не может быть!

И я, зажмурившись, всё-таки раскрыла коробку. Выдохнула. Оно, и правда, не могло не понравиться… Дрожащими руками я достала сложенное платье и подняла кверху, позволяя ему раскрыться, будто цветку. Тонкий, как паутинка, кружевной верх, обтягивающий корсаж; плетёный серебром и мелким жемчугом пояс и струящиеся от него нежной тканью юбки. Натуральный шёлк, сложенный искусными продавцами, к моему удивлению, совсем не помялся.

— Ах, какая красота! — воскликнула Мария.

Счастье разлилось в моей груди. Платье говорило главное слово: невинность. Словно не было у нас с Джеком жарких ночей, стонов и страсти. Словно всё только должно было случиться. В первый раз. Волнующе и незабвенно. Я так расчувствовалась, что с уголка глаза по щеке сползла слезинка.

— Неужели не нравится?! — изумилась Мария.

— Нет, что ты… — прошептала я, — оно божественно!

* * *

Нескольких минут хватило на то, чтобы переодеться. Мария так умело взялась за мои волосы, что мигом превратила меня из пушистого гномика в принцессу. Приколола к подобранным волосам фату на жемчужные шпильки. Длинную, со шлейфом, ведь Джек не мог предугадать моих причуд в Нью-Йорке, а здесь постарался… Милый!

Я смотрела на себя в зеркало, замирая, и думала: пожалуй, стоило рискнуть и выдумать новую традицию — чтобы жених покупал платье будущей жене. Потому что я, наверное, буду всю жизнь гордиться выбором Джека! Или мне просто так несказанно повезло?

Фея-крёстная не принесла мне хрустальных башмачков, но моих удобных босоножек всё равно под длинными лепестками из шёлка было не видно. Невеста, глядящая на меня большими, взволнованными глазами из зеркала, была такой воздушной и лёгкой, что, казалось, должна была взлететь.

— Всё готово, — с удовольствием констатировала Мария. — Ты, Саша, просто ангел, клянусь всеми святыми!

Она перекрестилась и возвела очи к сводам алькова — в маленькой комнатке потолок был так высок, что мы были будто в колодце. Я разрозовелась от смущения. Но тут же встрепенулась:

— А цветы? Ведь у невесты должны быть цветы!

— Точно. Сейчас! — Мария метнулась наружу и вернулась с коротко обрезанной веткой, густо усыпанной белыми лилиями. Сунула мне в руку и ахнула, молитвенно сложив перед грудью ладони: — Идеально!

Она была права! Кто-то неделями выбирает букет невесты, а, выяснилось, нет ничего лучше спонтанности — стебля лилии, выдранного из одной из цветочных корзин.

За дверью запели мальчики что-то католическое, мне сразу вспомнилась Энигма, и Мария сказала:

— Пора.

Открыла передо мной резную дверцу.

«Благослови, Боже!» — подумала я.

Стук сердца, капельки пота от волнения на спине, и шаг вперёд. К нему.

Прозрачные, высокие голоса хора стали громче, запахи явственнее, купол ещё поднебеснее. Но ничто на свете не было важно, кроме него — моего любимого мужчины! Красивого, высокого, стройного! Самого-самого на свете! С бесконечным восхищением за чёрными зрачками-гвоздиками!

— Сандра… — проговорил Джек, внезапно заливаясь румянцем. Подошёл. — Ты… ты… прекрасна… Чистая… Как Царица Небесная!

Я улыбнулась, глядя на него во все глаза. Мой великолепный корсар, не только в смокинге, но внезапно ещё и с бабочкой, протянул мне руку. Я вложила пальцы и ощутила его большую, горячую ладонь. Крепкую и надёжную.

— Ты — моя жена! — взволнованно проговорил Джек.

— Навсегда, — ответила я.

И мы потянулись за поцелуем.

— Погодите, а церемония? — подал голос падре от алтаря.

Мы оба смущённо оглянулись, сообразив, что стоим в начале прохода, забыв обо всём на свете, но Джек нашёлся и ответил:

— Да-да, мы уже идём! Простите, падре! Это было предварительное соглашение…

А потом всё было, как в сказке: священник, поющий баритоном на латыни, шелест страниц молитвенника, ангельские голоса мальчиков, свечи, дрожащие от нашего дыхания, мурашки по коже, наше взволнованное, подхваченное эхом высоких сводов «Да» на вопрос каждому и кольца…

— Объявляю вас мужем и женой! — сказал по-английски падре, улыбаясь.

Джек забыл про поцелуй и бросился к нему. Обнял, жарко благодаря, а затем прямо у алтаря подхватил меня на руки и закружил.

— Моя! Моя! Жена моя! Сандра!

— Только твоя, — растворялась я в радости, обвивая его шею руками. И только тогда мы вспомнили про обязательный поцелуй. Сладкий, завораживающий, долгий.

Наши немногочисленные свидетели зааплодировали. Мы нескоро оторвались друг от друга. Пьяные, заполненные светом, блаженством и любовью.

— Я женился! — победно пробасил Джек, не в силах сдерживать эмоции, и поставил меня, наконец, на пол.

И мы засмеялись от счастья, заражая им всех остальных. Гыкали басисто репортёры, щёлкая нас, безумцев, на камеры, заливалась звонким смехом Мария рядом с мачо Рафаэлем, оба в белом и красном, жгучие и красивые. Прыскали, теряя серьёзность, охранники в бронежилетах, хихикали старушки в мантильях, улыбались беременная женщина с мужем. И даже падре по-доброму смеялся, приговаривая:

— Каких замечательных новобрачных Бог мне послал!

Джек поклонился ему с почтением, а затем громко обратился ко всем:

— Друзья! Раз у нас всё не по правилам, то праздник будет завтра, на территории завода «Оле-Ола Венезолан Бэбидаз»! К нему уже всё готово! И я всех приглашаю! А теперь позвольте мне разделить время с моей женой! Мы так соскучились друг по другу! Желаю вам чудесного вечера! — и добавил. — Но, ребята из охраны, вам не повезло — вы по-прежнему, на работе…

Все снова захлопали. Старушка в фиолетовой мантилье протиснулась между скамеечек к нам и протянула мне металлический золотистый значок с красным петухом в кружке с синей каёмочкой и золотыми буквами. Затараторила непонятное, сияя беззубым почти ртом.

— Девочка! Тебе на счастье! — тут же перевёл Джек. — Я просто должна тебе что-то подарить, сладкая моя роза! Вот, это память моя, счастливая память! Тебе она тоже принесёт счастье!

Старушка расцеловала меня в щёки, а я её, искренне благодаря. И так было хорошо!

— Мы вас тоже приглашаем, — щедро сказал Джек. — Скажите вон той красавице, где вас забрать завтра, и я пришлю за вами, почтенные сеньоры, машину.

— Какой хороший мальчик! — зацокала восторженно старушка и потянулась к нему — тоже целоваться. Он наклонился и пожилая женщина, как родная, чмокнула его в лоб. Две другие последовали её примеру, приговаривая: — Хороший мальчик! Красивые дети! Благослови вас Господь и Дева Мария!

Рафаэль и Мария, журналисты и падре поздравили нас сердечно, а затем мы попрощались с ними. Это было неправильно? У нас всё не так. Мы так живём — на разрыв шаблона.

Рука об руку, мы выбежали на улицу. Солнце уже не жарило, склонялось к отдыху, разливая по небу закат. Окружённые по-прежнему охраной, мы прошли к машине и оба забрались на заднее сиденье. Поближе друг к другу. Бронетанк тронулся, загудели двигателями мотоциклисты в эскорте.

Мой корсар скинул пиджак, явно неуместный в тропической жаре, склонился и нежно-нежно меня поцеловал.

— Домой. Я очень, очень хочу тебя, моя жена! — сказал он.

— В гостиницу?

— Нет, это сюрприз.

— О, Боже, ты же говорил, что больше нет сюрпризов!

— Да, я твой муж и Бог, — хмыкнул Джек, наглая рожа, — но это не страшный сюрприз. Я просто снял апартаменты в тщательно охраняемом доме. Тут рядом. В гостинице ведь ходят все кто ни попадя!

— А вещи?

— Рафаэль перевёз их. Я попросил.

— Когда ты всё успел? — поразилась я.

— Я вообще классный, — заявил Джек.

Бронетанк с эскортом подъехал к новой высотке через три квартала, тяжелые ворота разъехались, пропустив нас на парковку, уставленную роскошными авто.

— Это какая-то другая Венесуэла! — пробормотала я.

— Ну, если кто-то не дополучает, обязательно есть кто-то, кто черпает большими ложками, — кивнул Джек и вдруг присмотрелся к значку старушки, что до сих пор лежал в моих руках.

— О! Поздравляю, балерина! Тебя только что приняли в пионеры! — расхохотался он.

— Что здесь написано? — моргнула я, тоже не сдерживая смех.

— Коммунистическая молодёжь Венесуэлы, — перевёл Джек.

— Нет, столько новых статусов за один день с меня перебор! — хихикая, заявила я. — Владелица заводов. Жена! Знаешь, что? Я тебя, мой великий американский капиталист, тоже посвящаю в пионеры.

— Нет-нет, это тебе подарили!

Авто остановилось, и охранники, осмотрев периметр, открыли перед нами дверцу.

— Всё чисто, сеньоры. Можно выходить!

Я удержала Джека за руку и с хитрым прищуром сказала:

— Женился? Теперь всё, Джек Рэндалл! Мы половинки, и всё должны делить поровну. Ты мне завод, я тебе значок.

Я приколола ему на грудь знак отличия пионерской организации Симона Боливара, отсалютовала и показала язык.

— Теперь пойдём.

— Ах ты ж, балерина, — пробормотал он ласково и снова поцеловал. — Обожаю тебя!

— И я тебя, мой муж…

* * *

Мы лежали ещё одетые на незнакомой кровати просторного «дома». В радужках Джека отражались последние огненные вспышки заката, а в моих, наверное, уже блестела звёздами ночь из восточного окна.

— Малышка моя, я счастлив, — сказал Джек и ласково провёл пальцами по моей щеке.

— Мне ещё не верится… — призналась я. — Бабушка Дуся так часто говорила, что на мне никто не женится, что я не могу поверить, что ты бац, и женился! Ты такой хороший!

— Прости, что скажу, но дура твоя бабушка Дуся, — улыбнулся Джек и вдруг зевнул.

— А она и не моя.

В комнате стало совсем темно.

— Платье такое красивое, снимать не хочется, — призналась я. Но всё-таки встала и попробовала расстегнуть сзади змейку. — Поможешь?

Мой муж не ответил. Я обернулась и растаяла от умиления: он спал. Просто подложил ладонь под щёку и спал, как мальчишка. Мой хороший! Устал. Ну и ладно, первая брачная ночь у нас уже была, будет зато потом их много — и ночей, и утр. В сердце разливалось уверенное спокойствие: теперь мы семья. Я склонилась и поцеловала Джеку макушку, произнесла одними губами: «Мой муж!» Как же здорово это звучало! Просто музыка! Джек Рэндалл — мой муж… Джакобо Мария Изандро Рендальез. Муж мой! Это вам не хухры-мухры! Это золотой мой медвежонок!

Божественно красивая невеста нашла холодильник, а в нём еду. Божественно красивое платье не помешало умять половину всего из судочков, причём даже не разбираясь в названиях блюд. Понюхала, понравилось, и в рот. Пока плетёный пояс с жемчугом не стал мешать вдыхать. Мой любимый муж обо всём позаботился: о безопасном доме, о еде, о прохладе кондиционера, о платье и свадьбе, не учёл только одного — что сам не железный. Я посмотрела на себя в зеркало:

— Привет, я — миссис Рендальез. — Скорчила гримаску и коварно улыбнулась. — О! Меделин, а мы женаты, вы разве не знали?! Приятно ознакомиться, я — миссис Рендальез.

Я показала воображаемо вытаращившейся на меня Меделин язык и, довольная, но уже совсем не лёгкая, а похожая на отъевшегося Винни-Пуха в чудесном платье, которое не снималось, хоть убейся, пошла спать. Залезла под мышку к Джеку и тут же выключилась. И первую брачную ночь мы прохрапели на славу!

Зато утром я проснулась от поцелуя. Самого нежного на свете. И увидела самые блестящие, лукавые глаза. Счастье! За спиной в окно ломился рассвет.

— Давай снова жениться, — ещё сонная, сказала я.

— О, мы ещё и не начинали! — радостно воскликнул Джек и начал.

Я вдруг поняла, что он уже успел когда-то раздеться. Змейка поддалась его рукам мгновенно, словно он её заговорил, и чудесное платье вспорхнуло на спинку кресла. Туда же полетело бельё. И мой любимый медведь навис надо мной.

— Интересно, будет ли это по-другому, когда ты муж? — пробормотала я.

— Какая же ты смешная! — рассмеялся Джек.

— Какая есть, сам выбрал! Муж, — уголки моих губ растянулись до ушей.

— Ещё раз скажи, жена моя.

И я пропела словно «муж» на всех известных мне языках, а потом «Я люблю тебя», а потом сказать уже ничего не получилось. В страстном поцелуе и думать-то не выходит, даже дышать через раз. Голова кружилась, совершенно пьяная без шампанского, от любимого запаха, от прикосновения атласной кожи, от желания быть его безраздельно. Горячие и жадные, мы любили друг друга, губами, порами, клетками напитываясь друг другом. И в вихре, стонах и волнах иногда из меня вырывались совсем не умные изречения:

— Вот как это делают приличные женщины! Джек, о-о-о, что ты… делаешь! Нет, это совсем не прилично… А и какая разница! Я очень не приличная жена…

Взрыв хохота ненадолго мешал Джеку быть неприличным мужем. У него запретов не было. Он переворачивал меня на живот, подтягивал бёдра вверх, и всё начиналось снова. Целовал и проникал внутрь, заставляя сходить с ума. Поднимал на руках, как игрушку, и крутил, как хотел, повторяя:

— Моя, моя!

Это было сладко — быть его полностью: то медленно и нежно, то бурно, до полного исчезновения мыслей. Снова и снова. И, наконец, когда мы, мокрые от пота, несмотря на его любимые плюс шестнадцать градусов в спальне, откинулись на простыни, я пробормотала:

— Мне нравится жениться…

Джек рассмеялся и подскочил, словно заведённый заново.

— А теперь пора на работу! Нас ждут великие дела.

— Самые великие мы сделали только что.

— О да, — хохотал он, — но впереди ещё приём русских специалистов, передача дел тебе и праздник.

— Блин, праздник! А поспать? — лениво потянулась я. — Беременной жене надо много спать.

— Ну хорошо, поспи еще полчасика, а я пока с почтой разгребусь, — снизошёл до поблажки мой обожаемый тиран.

Я закрыла глаза и попыталась разгладить под собой то, во что превратилась после наших игр простыня. Нет, не хочу быть мануфактурщицей, инвесторшой и кем-то там ещё! Я хочу лениться и спать… Особенно после такого рассвета…

* * *

Однако ровно к девяти ноль-ноль наш эскорт с броневиком въехал на территорию «Оле-Ола Венезолан Бэбидаз».

— Как же я хочу сказать Аурелии: ты уволена, — коварно потёрла я руки.

— Прости, малышка, не выйдет, — спокойно заявил Джек.

— Почему? Зачем она…

— Её деятельностью уже занимается соответствующий отдел СЕБИН. Тянет не кислый срок.

— О…

— И Дон Эрнесто, старый лис, тоже сейчас наверняка потеет перед следователем, — добавил Джек.

— А он тут при чём? Его же вместе с тобой держали забастовщики! — я округлила глаза.

— Жалко, что не прибили, — буркнул мой муж. — Дельце с деньгами компании они провернули вместе с Брандау, Бергштоффа подставили. И меня тоже. Из штаб-квартиры им дали отмашку — убрать меня. Неважно каким способом. Они и разыграли комедию.

Я сжала кулаки.

— Люди должны знать это. Ты расскажешь или я?

— По обстоятельствам, — кивнул Джек.

Бронетанк остановился перед офисом, и мы вошли в холл. По обыкновению, перед началом рабочего дня венесуэльцы собрались тут, со стаканчиками Оле-Олы, кофе и воды — поболтать с утра — дело святое. Не успела я поздороваться, как с потолка на канате слетело огромное что-то, похожее на барабан из зелёного и красного папье-маше! Хлопок! Я закрыла собой Джека и зажмурилась. На нас что-то посыпалось. Теракт! Господи помилуй!

И тут все закричали:

— Оле Сандра! Оле Джакобо! Вива новио э новиа!!!

Меня оглушили аплодисменты, свист и весёлая музыка. Я сглотнула и открыла по очереди глаза. Крыша не обвалилась, но мы с Джеком стояли все в конфетах, лепестках цветов, конфетти и зёрнышках риса. Мария и пляжные менеджеры шли к нам с подарками в руках. Снова что-то ухнуло, и с потолка посыпались золотые блёстки! Бледные, мы с мужем посмотрели друг на друга, убедились, что живы, и поклонились.

Боже, а день только начинается!