– Русская?! А я думал, француженка, – пробормотал Ганнибал. – Но тут русской быть даже лучше. Хуже, чем кубинкой или китаянкой, но в целом неплохо.
– Почему? – уточнила я, проверяя прочитанную в интернете версию.
– Потому что их народный герой Уго Чавес дружил с вашей Россией. Да и Мадуро вроде не против, – пояснил Николас. – Венесуэльцы на щелчок пальцев переводят людей в кумиров. И так же быстро могут отправить недругов к чёрту в задницу. Если любят, то страстно, и ненавидят всей душой.
– Я так и думала, – кивнула я, продолжая держать марку. – Вам, американцам тут везёт меньше.
– Это зависит от того, кто рядом. Если наткнёшься на проамериканскую оппозицию, то всё путём. А вот на проправительственные группировки, типа Коллективос, лучше не нарываться. Да и от полиции надо держаться подальше, – вставил Ганнибал.
– Они, засранцы, считают, что если в США Мадуро арестовали за покупку билетов за наличные в аэропорту, значит, все американцы ненавидят их президента. Malparidos, как они посмели?! Просто святой долг – арестовать американца или пригладить дубинкой репортёра. Особенно в столице, – зло высказался Николас.
И я поняла, почему он такой нервный.
– А санкции США работу нам не упрощают. А вот против вас, русских, типа тоже санкции, значит, вы с Венесуэлой – друзья по несчастью… Поэтому если ты будешь громко кричать, что ты русская, можно попробовать сунуться на вашу Оле-Олу, – задумчиво сказал Ганнибал.
И мне стало всё равно, даже если он «Лектор», я была готова его расцеловать. Я тоже очень надеялась, что Уго Чавес в своё время с Путиным не зря по Ростову ездил…
– Но мы присоединимся, если у тебя реальный план в кармане, – ответил Николас. – Иначе сама разбирайся. Нам только обезьяны с гранатой на наши задницы не хватало!
– План есть, – кивнула я, а сама устыдилась тому, что втягиваю журналистов в авантюру – мой план был прост, и никто не гарантировал, что сработает. Но я так плохо говорю по-испански… И лучше было прийти в сопровождении двух здоровенных, опытных мужчин – журналистов, чем заявиться с улицы в джинсиках и с рюкзачком и пропищать: «Здрасьте! А ну-ка быстро освободили моего жениха!» и дать с ноги… проползающему мимо муравью.
– Сначала по любому снимаем протест врачей, – заявил безапелляционно Николас. – А потом дурим. Так что, Ган, давай уже как-нибудь сворачивай на боковые улицы, пока кубинцев не разогнали.
– Кубинцев? – переспросила я.
– Тут все врачи с Кубы, – пояснил Ганнибал, осторожно сворачивая направо. – Своих нет.
И я подумала, что врачи наверняка учились у нас, в России. Хотя что мне это даёт?
* * *
Не сразу, но нам всё-таки удалось вырваться с Авенида Либертадор. Вовремя, потому что дальше проспект уходил, как канал, в углубление между двух других шоссе на уровне домов. В первый раз такое вижу – туннель без крыши из шести полос, и весь забит протестующими. Агрессивное море людей.
Я смотрела на скандирующих, отчаянно стараясь не выпускать наружу гнездящийся холодом ужас. Такая же толпа ополчилась против Джека? Одного… А как я справлюсь? Услышит ли меня хоть кто-нибудь?! У них наверняка есть вожаки во главе забастовки. Смогу ли я до них достучаться? Надеюсь, там не оголтелые кретины!
В висках затикало, и страх просочился струйкой ледяного пота между лопатками. Всё задуманное показалось глупейшей авантюрой, но Джек… Все, к кому я обратилась, отказались помочь. Подставили, отмазались, опасаясь за свои задницы. Бросили. А я не брошу. Я нахмурилась и сжала кулаки. Когда трудно, надо дышать: вдох-выдох, вдох-выдох. Сейчас со мной всё хорошо. И сейчас – это всё, что у меня есть. А дальше даже в спокойнейшем месте в мире на голову может упасть кирпич или можно косточкой от вишни поперхнуться. Пули не свистят, значит, всё хорошо…
Но я снова усомнилась в этом, увидев, как полиция в чёрно-белой форме с жёлтыми полосками теснит людей в белых халатах. Ганнибал припарковал внедорожник в двух шагах от оцепления. И они с Николасом бросились с камерами поближе к гуще событий. А я, вцепившись обеими руками в спинку кресла перед собой, наблюдала и думала, что, пожалуй, безопасней было бы взять такси. Горожане толпились, кто-то вторил врачам, выбрасывая вверх кулак. Повсюду красно-жёлто-синие кепки и флаги, как плащи на плечах. Худой черноволосый медик что-то скандировал в громкоговоритель.
«No… medicamentos! El médico no se puede trabajar… sin medicamentos!»
Кажется про то, что врачи не могут без лекарств работать. Если я правильно поняла…
С другой стороны улицы показался белый бронетранспортёр и целая армия: шлемы, мотоциклы, армейские ботинки, оружие в руках. Словно солдаты Дарта Вейдера в чёрном.
Народ заволновался. У меня во рту пересохло. И тут навстречу вооружённой когорте и военной технике вышла щуплая старушка с флагом на плечах. Она махала руками перед здоровенным белым бампером, которому ничего не стоило подмять её под себя, и не пускала к демонстрантам.
Крадущийся страх в моей душе сменило восхищение! До мурашек на коже. Не задумываясь, я подняла Айфон и принялась снимать. А в голове запело че-геваровское «Venceremos!» Иголочки в бёдрах закололись в желании броситься скорее к Джеку!
Вперёд, чёрт побери, только вперёд! Пусть и страшно…
Старушку всё же убрали с дороги, подхватив под руки, двое черношлемников. И демонстрантов начали разгонять. Потасовки тут и там, сизые полоски дыма взвились в небо над головами. Газ? Боже… Я закрыла лицо платком, продолжая снимать.
Страх и азарт мешались в груди, желание бежать и видеть. Обязательно выложу в сеть всё!
Из свалки слева вырвался Николас. Клетчатая рубаха без пуговиц, рукав надорван, зато камера в руках цела. Он бросился к машине. Ганнибал и Николас запрыгнули на свои сиденья почти одновременно.
– Валим, – рявкнул Николас, встряхнув дредами.
Ганнибал дал задний ход. От журналистов пахло дракой и азартом. Несмотря на резкие развороты, толчки, когда Ган жал на тормоза, и рывки, Николас занимался камерой на коленях, копируя кадры на съёмную карту. Мы ехали по узкой улочке с белыми домами, объезжая машины, людей, повозки, велосипеды.
– Кажется, всё норм, – показал большой палец Николас Ганнибалу и обернулся ко мне: – Ну, сумасшедшая сеньорита, не передумали ехать дальше? Или, может, в гостиницу, домой, к маме?
– Ни за что! – выпрямилась я.
– Молодец, детка, – усмехнулся Ганнибал. – Тогда вперёд, на Оле-Олу!
– Вперёд! – я подалась к ним, держась потными от волнения ладонями за края водительского кресла и пассажирского. – Вы, ребята, крутые!
И пухлые губы Николаса приоткрылись пусть в саркастической, но всё-таки улыбке.
* * *
Мы рулили по улицам быстро, словно за нами кто-то гнался. Но, глядя на мелькающие за окном виды, я поняла, почему столько недовольных в Венесуэле: если одна половина Каракаса выступала с маршами протеста, то вторая стояла в очередях. Как у нас в девяностых… Но то бабушка рассказывала, а тут вот оно – перед глазами.
– Народ реально голодает, – сказал Ганнибал в ответ на мои восклицания, не отрываясь от дороги. – На чёрном рынке всё есть, но в десять раз дороже. А дешёвый хлеб по госценам по две булки в руки. У них даже туалетная бумага – нереальная ценность.
Мда, и правда сходство с относительно недавней историей России налицо. Мы пережили это, надеюсь, и Венесуэла выкарабкается. Меня немного мутило, и голова кружилась: наверное, малышик недоволен маминым адреналином. Прости, родной…
Да, впечатлений мне уже хватило с головой. Но, видимо, ещё не иссяк выданный мне лимит Вселенной на приключения. Не успел автомобиль вывернуть на трассу, объехав очередное столпотворение по узкой улочке на горе, как дорогу впереди перегородил грузовик. И нашу машину со всех сторон окружили мотоциклисты в чёрном. С чёрными косынками, повязанными на лицах.
– Срань собачья, Коллективос! – сказал Николас и в долю секунды, не оборачиваясь, тайком протянул мне назад съёмную карту из камеры и крошечную флэшку. Шикнул: – Спрячь!
В этот же момент рука мотоциклиста принялась колотить по стеклу рукояткой пистолета, показывая, что надо опустить. Я сглотнула и, не думая, сунула носители данных в декоративный кармашек на кроссовке.
Николас опустил стекло. Рука в перчатке мгновенно пролезла внутрь и открыла дверцу. Двое Коллективос выдернули мулата наружу. Из бурной перепалки на испанском я почти ничего не понимала. Ганнибала тоже выдернули, а я, не чувствуя от страха тела, сжалась в комок.
Но в салон с задней двери сунулась голова в повязке. Недобрые зелёные глаза зыркнули на меня. Я увидела автомат в двадцати сантиметрах, и меня бросило в жар. Николас что-то орал, другие тоже. Коллективос мотнул мне головой и дулом, показывая: мол, на выход.
Я вылезла на мостовую, сощурилась на солнце, вновь поймав ощущение нереальности. И тут поняла, что Николас орёт на испанском:
– Она не с нами! Случайная туристка. Русская.
– Rusa? – рыкнул долговязый Коллективос.
Я активно закивала и пробормотала, не соображая, из каких недр памяти выскакивают слова:
– Rusa. Rusa. Soy rusa. No comprende qui pasa. Soy venga aquí a mi amor…
– Este? – ткнул пистолетом первый бандит на Николаса и Ганнибала, стоящих с задранными руками.
Сумки с аппаратурой уже валялись на земле. Я сглотнула. Надо парней спасать. Как? Соврать? Николас быстро мотнул глазами из стороны в сторону, показывая, что не следует лезть на рожон. И я дрожащим голосом сказала правду:
– No. Mi amor no es en Caracas. Estos señores me ayudas venir.
Николас выдохнул и, моргнув, показал: всё правильно. Коллективос хмыкнул и бесцеремонно стянул с моей головы кепку. Осмотрел со всех сторон. Опять хмыкнул, сказав что-то про чику. Я растерянно хлопала ресницами и изо всех сил пыталась улыбнуться:
– Este buonos señores. – И тут решилась добавить почти правду: – Hablé con Hugo Chávez. Él venir a mi universidad en Rusia.
Коллективос присвистнул и заговорил со своими товарищами так быстро, что кроме bien, no и что-то про камеру и медиков я ничего не разобрала. О, ну зачем я выбрала в универе вторым языком французский?! Боже-боже!
Порывшись в моём рюкзаке, они обнаружили русский загранпаспорт. Воззрились на него, на американскую визу. Забрали вяленое мясо. Наконец, один из Коллективос, пониже, обозвал меня niña – девочка и, ткнув мне в руки обратно паспорт и рюкзак, показал дулом ружья уходить.
Я мелко закивала и с ужасом глянула на Николаса и Ганнибала. Оба мне моргнули, так и стоя с задранными вверх руками. И мне ничего не осталось, как пойти на дрожащих, почти ватных ногах прочь по улице, прижимая к груди рюкзак. Что с ними будет?! Они убьют их?! Господи! Помоги им, Вселенная! Это из-за меня? Или из-за того, что они снимали врачей? А-а-а…
Когда я решилась обернуться, Коллективос запихивали журналистов на заднее сиденье их же машины со скрученными руками. Я побежала. Лишь завернув за угол, остановилась. Не успевая дышать, достала телефон и, едва попадая пальцами по кнопкам, набрала Тома Лебовски. Сбивчиво объяснила где и как его коллег похитили и даже отправила через спутник координаты. Но на повторное «Сейчас же уезжайте из Каракаса» отбила звонок. Всё, и так ушло слишком много моих сил.
Душная улица расплывалась перед глазами. Вокруг пахло мусором. Слабость накатывала всё большей и большей волной. Живот заболел, спина покрылась холодным потом от стресса. Что-то мне нехорошо… Опираясь о стенку, я вошла в двери оранжевого магазинчика. Хотелось сесть. И воды. Я заставляла себя держаться. Прошагала к прилавку мимо пустых полок. Грудастая латиноамериканка в ультрамариновом платье с жёлтыми карманами и взбитой причёской глянула на меня в недоумении. Моя голова закружилась ещё сильнее.
«Мне надо к Джеку», – напомнила я себе и оперлась о стойку. Увидела знакомые жестяные баночки, вспыхнула радостью на секунду. Ткнула на них и сказала, выдавливая из себя мизерные познания испанского:
– Завод Оле-Ола… Мне надо туда…
Глотнула ртом горячего воздуха. И медленно сползла на пол.
Отключаясь, подумала: «Героиня, блин…»
* * *
Капли по лицу, на голову и много женских голосов. Разных: визгливых, обеспокоенных, возмущённых, любопытствующих… А один из них, кажется, пел. Пахло вкусно – будто ароматическими палочками. Я открыла глаза и увидела перед собой широкоскулое бронзовое лицо старухи с большим прямым носом и подслеповатыми голубыми глазами. Из-под плетёной шляпы спускались две тонкие седые косы. Шея, казалось, росла из бус: красных, зелёных, жёлтых.
Сплю, – подумала я.
– Не спит, – сказала по-испански старуха и курнула из трубки.
Меня овеяло ароматическим облаком. Ничего не понимая, я окинула взглядом жаркое помещение, ожидая увидеть ещё индейцев. Как бы не так! Вокруг были отчаянные домохозяйки венесуэльского пошиба – сплошь все грудастые, темноволосые, смуглые, глазастые. В ярких платьях, халатах, футболках и юбках. Одна даже с передником поверх сарафана и ложкой. Они перестали галдеть и уставились на меня с тревогой.
Матрона со взбитыми волосами наклонилась ко мне и спросила. Но что, не знаю – моего испанского на это не хватило.
Я хлопнула ресницами, вспомнила про обморок, про боль в животе. Малышик! Я резко села и тронула обеими руками живот в беспокойстве. Он больше не болел, но вдруг что-то случилось?!
Китёнок! – мысленно взмолилась я. – Как ты там, родненький?! Пожалуйста-пожалуйста, будь живой!
Морщинистая горячая рука погладила меня по кисти, и старуха-индианка начала что-то певуче говорить. Ни черта не понятно! Кто-то поднёс мне воды в стакане. Я выпила и снова схватилась за живот. Старуха что-то сказала про bien, то есть хорошо. Успокаивает? Судя по сухим джинсам, кровотечения у меня не было. Просто реакция на стресс или всё плохо? Сердце дико заколотилось.
Дюжина карих глаз смотрели на меня с сочувствием. И тут я вспомнила про Джека, про журналистов, про Коллективос и направленные на меня автоматы, и меня прорвало. Слезами и словами.
– Что же с моим малышиком?! О Боже, только бы с ним всё было хорошо! Как узнать, что он в порядке? Мой маленький, родненький… – всхлип. – А Джек? Так моего жениха зовут… Он же там один! И я снова одна… Он – владелец основного пакета акций Оле-Ола, вашего – под Каракасом, но вы не подумайте, он не сноб и не сволочь. Джек Рэндалл – лучший на свете! – бурные всхлипы и размазывание слёз по щекам. – А они закрыли его и морят голодом! За что?! За то что в штаб-квартире воду мутят, а он взял и докопался до их махинаций! Почти… Я сама проверила… – рыдания взахлёб. – Но ведь так просто отправить неугодного туда, где революция, настроить рабочих против, чтоб они его, как белогвардейца красные, до цугундера довели! А ведь он не хочет им ничего плохого! Он мне так в аэропорту и сказал, когда провожала: наша компания – поборемся, она ещё сотню президентов и революций переживёт! А они его голодом! Даже телефон отобрали, и я не могу ему дозвони-и-иться… – Меня снова накрыло волной рыданий. Кто-то погладил меня по голове, сняв с макушки мокрую тряпку. Я с дрожью рассказывала сочувственно глядящим и абсолютно не понимающим мои слова женщинам и старухе с трубкой: – А мы ведь ехали жениться… в Пуэрто-Рико! И с мамой его знакомиться… А Джек ринулся сюда – завод спасать. Прям почти в аэропорту ему позвонили и он улете-е-ел… А у нас малы-ы-ыш, – я снова, рыдая, погладила живот, – а вдруг с ним что-то случилось? Я так испугалась этих Коллективос… Они на меня автомат… Журналистов забрали… А я… а я… – шморгнула носом, – а я приехала, потому что самый главный, у которого больше всего акций, милый такой старичок Уилл Баррел дал мне письмо – гарантию, что не будет повышать цены на концентрат для Венесуэлы… и значит, завод не закро-о-о-ют… И я Джека спасууу. А я никак туда доехать не могу-у-у… Я даже по-испански ничего толком сказать не могууу… Что теперь бууудет?
– А теперь давай о письме медленно и подробно, – вдруг сказали справа. По-русски.
Я моргнула и повернулась. Там стояла молодая женщина в синем поло с логотипом Оле-Ола и в бежевых брюках, не очень высокая, но вполне способная поконкурировать на очередном конкурсе мисс Вселенная. Или миссис.
– Вы говорите по-русски? – обалдело уточнила я. – Откуда?!
– Я училась в Томском политехническом. Ужасно холодно. Только атомную станцию так и не построили, поэтому работаю торговым представителем на Оле-Оле. Что ты там говорила про письмо?
Старуха-индианка погладила снова мои пальцы, нервно лежащие на животе:
– Todo bien… – и пробормотала дальше успокоительно и неразборчиво.
– Она говорит, что ребёнок в порядке. Духи передают, они всё видят и не ошибаются, – перевела мне красавица. Почти без акцента.
Я вытерла сползающую по щеке слезинку, ошарашенная.
– Правда?
– Не сомневайся. Тикойя – шаманка из племени панаре, она давно пришла из Льянос в столицу. Все женщины округи ходят к ней. Лучше, чем УЗИ. Можешь перестать плакать. Я – Мария. Как тебя зовут?
– Саша… – мне всё ещё трудно было поверить, что это происходит на самом деле.
Кто-то сунул мне в руки кружку с белой жидкостью, и я отпила. Это было что-то сладкое и вкусное, очень вкусное, с привкусом кокоса и ананаса. Голова сразу перестала кружиться.
– Пинья, – сказала мулатка с ярко-красными губами и огромными цыганскими серьгами в ушах.
– Спасибо…
Старуха пыхнула трубкой и с доброй улыбкой добавила что-то про ниньо. Цветисто, непонятно и певуче, а затем снова погладила меня по животу.
– Тикойя говорит, мальчик у тебя, – перевела Мария. – Здоровый, крепкий будет. Сильный духом мальчик.
И я вдруг поверила – мне просто жизненно необходимо было что-то хорошее! Мальчик, китёнок! Я знала, знала! Счастье накатило на меня от этой новости и, переполненная эмоциями, я наклонилась и поцеловала сморщенную коричневую руку.
– Грасиас. Мучо грасиас, сеньора Тикойя. Не знаю, как благодарить вас…
Старуха расцвела в широкой улыбке, обнажив всего три зуба, и потрепала меня по волосам, как родная бабушка.
– Господи, спасибо тебе! – пробормотала я, воздев глаза к небесам, и выдохнула, наконец с облегчением. Но Джек… Я помотала головой, пытаясь упорядочить мысли. Подняла глаза на Марию: – Скажите, умоляю! Вы прямо сейчас из Оле-Олы?
– Да, Роза позвонила мне, когда ты упала, ведь ты же сказала про завод.
– И у вас правда забастовка?
– Да. Нанятый немец-директор украл деньги компании и хотел уехать. Но кто-то расстрелял его на пути к границе. А деньги уже не вернёшь. В стране и так дела плохи. Никто не знает, что теперь будет с компанией.
– Дело не в этом, – сказала я. – Главное, что совет директоров хотел повысить цены на концентрат Оле-Олы для Венесуэлы. А без него какая Оле-Ола? Это была проблема, но её не будет.
– Не знаю… Джек Рэндалл приехал и сказал, что будет сокращать людей. Не прямо, но так нам передали. Все взбунтовались. Если завод закроется, пятьсот человек тут и ещё тысяча по стране останутся без работы. Я против насилия. Но совет Камарадос постановили заставить американца не увольнять никого.
– Он не американец, Джек из Пуэрто-Рико, – волнуясь, поправила я.
– Какая разница? – пожала плечами Мария. – Хоть я и против агрессии, но идти танцевать в стриптиз с дипломом физика тоже не хочу. Или выращивать марихуану на балконе, как моя соседка. Говори про письмо.
Я порылась в рюкзаке и достала документ в файле, протянула его Марии вместе с переводом на испанский.
– Это гарантия, что цены на концентрат не повысятся. Сто, даже двести процентов гарантия! То есть нет повода для сокращения. С украденными деньгами, я уверена, Джек как-то справится. Найдёт выход. Он всегда находит.
– Ты точно уверена?
– Абсолютно! – Я медленно встала, опираясь о прилавок. Слабость ещё не отступила, но уже не валила с ног. – Но если с Джеком Рэндаллом что-то случится, завод точно закроют. Совсем. Он – единственная гарантия того, что у вас будет работа!
Мария задумалась. Женщина со взбитой причёской спросила у неё что-то. Красавица ответила, эмоционально жестикулируя и разбрасывая вокруг себя непонятные слова, как пулемёт – пули.
Другие женщины ввязались в разговор, и пулемётные очереди на разные голоса полились со всех сторон. О чём они ругаются? Боже, как плохо быть тупой…
– Баста! – сказала Мария, наконец, и повернулась ко мне: – Давай письмо, я отвезу на завод.
– Нет, – мотнула я головой. – Прости, но я сама должна его привезти. И я должна убедиться, что Джек живой и невредимый.
– Большой босс – живой. А тебе надо полежать. Ты беременная, – ответила Мария.
Я обратилась к старухе, продолжающей окуривать меня трубкой, показала на живот:
– Bien, senora Tikoya?
– Bien, bien, – закивала старуха.
– Значит, я могу идти, – развела руками я. – Прошу тебя, Мария, пойми меня! Я такой путь проделала! Мне без Джека не жить! Пойми…
– Ладно, поехали. Я на машине, – кивнула та, понимающе улыбаясь.
Я одёрнула футболку и поклонилась всем, прижав ладонь к груди.
– Мучо грасиас, сеньоры! Мучо грасиас!
Сердце моё переполняла благодарность. Кто знал, что в опасном Каракасе есть столько добрых женщин?! Они заулыбались, замахали мне руками, как родной. А мне в глаза бросились их худые лица и пустые полки магазинчика.
Я достала из рюкзака пачки боливаров и раздала всем по одной. Каждой кланялась и говорила, чтобы не обидеть:
– De mi corazón. Gracias.
К счастью, женщины не обиделись. Старуха-индианка окурила меня ещё раз из трубки и по жесту я поняла, что благословила. А остальные просто принялись обнимать меня по очереди. Прижатая к очередным пышным и жарким грудям, я поняла, как были правы Николас и Ганнибал, говоря, что венесуэльцы могут страстно и быстро полюбить кого-то. О, Вселенная, обрати свою щедрость и добро и на моих друзей-журналистов тоже!
Наобнимавшись вдоволь, мы с Марией сели в старенький тарантас. Венесуэлки махали мне руками на прощанье, высыпав за нами на улицу, мимо пробежала стайка ребятишек. И я поверила в то, что любви на Земле много, её хватает даже в этой опасной стране! И значит я сделаю всё, чтобы венесуэльцы полюбили Джека! Ведь он достоин самой искренней любви, они просто ещё не поняли это…
– Джек Рэндалл очень хороший, поверь, – сказала я красавице за рулём.
– Ну, если ты так страстно его полюбила, наверное да, – засияла белыми зубами Мария. Её волосы развевал ветер из окна, и она была похожа на мисс Вселенную. – Тут близко. Всего пятнадцать минут езды.
И с этими словами наша дырчащая мотором колымага вырвалась на трассу с узких улочек трущоб.
Впереди были Анды, жара, Оле-Ола! Моё сердце, mi corazón, летело быстрее машины, ведь оно знало дорогу и билось уже не в моей груди, а там, где Джек!