ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Многоуважаемый Виктор Ефимович! Издательство «Искусство» обратилось к нам с просьбой написать предисловие к Вашему новому сборнику под названием «По памяти и с натуры». Сообщаем Вам, что писать подобное предисловие мы категорически отказываемся и, чтобы у Вас и читателей не возникло по этому поводу недоуменных вопросов, спешим объяснить, что делаем это (в смысле: «не делаем») по следующим уважительным причинам: во-первых, чтобы писать обстоятельное предисловие, надо изучить все творчество автора. Вы же, Виктор Ефимович, за пятьдесят с лишним лет работы в литературе написали столько рассказов, пьес, сценок, сценариев, реприз, клоунад, фельетонов, что прочитать их все не в силах ни один автор предисловия, даже если их двое; во-вторых, в предисловии положено говорить о тех вопросах и проблемах, которые автор затрагивает в своих произведениях. Обращаясь же к Вашему творчеству, мы опять зашли в тупик: нет такой сатирической темы, нет такого объекта для осмеяния, которые бы ускользнули от внимания Виктора Ардова. Перечислить их все в предисловии немыслимо, а перечислить не все — значит допустить необъективность; в-третьих, предисловия пишут тогда, когда надо что-то объяснить, разъяснить и частично разрекламировать… чтоб читатель, прочитав предисловие, стал бы читать и остальное… С Вашими же книжками, Виктор Ефимович, как правило, происходит обратное: читатель набрасывается на содержание, смеется, читает вслух знакомым и даже со сцены, а уж потом, если у него остается время, проглядывает вступительную статью, чего, мол, там про нашего Ардова понаписали?.. И как бы хорошо это предисловие ни было, читатель всегда досадует: истратили дефицитную бумагу, вместо того чтобы напечатать еще одну ардовскую сценку… в-четвертых, Вы самый крупный из малоформистов. Вы учили нас, молодых, краткости. Мы — старательные ученики. Садясь за предисловие, мы вспомнили Ваш наказ и решили, что самое краткое предисловие — то, которого нет… Имя Виктора Ардова говорит само за себя. Он — старый и верный друг всех любителей юмора, всех участников художественной самодеятельности, всех, кто несет со сцены радость улыбки и смеха… Старый друг имеет право приходить без звонка, входить без стука и начинать разговор без предисловий…

С искренним уважением

Аркадий Арканов и Григорий Горин

 

КУЛЬТУРНОЕ РАЗВЛЕЧЕНИЕ

Рассказ

На поле раздался свисток, и игра началась. Аккуратно выравнивая ногой, игроки повели мяч. Осторожно, вежливо.

— Пас!

— Аут!

— Извините!

— Виноват!

— Простите, я вам как будто палец отдавил?

— Четыре.

— Что — четыре?

— Четыре пальца. Но ничего, вот вам пятый — давите!

— Спасибо!

— Аут!

— Пас!

— Ножку, ножку уберите!

— Вот эту?

— Да нет, ту!

— Та, простите, не моя. Хе-хе…

— И эта — не ваша?

— Ой, моя!.. Простите!

— Извиняюсь!

— Аут!

— Пас!

Через четверть часа выступил первый пот. Забит первый гол. Возник первый спор:

— Что ж это, ребята, сбоку каждый забьет! Ты мне спереди бей!

— Неправильно, неправильно забили! Аут! Не считае… Ох… что же вы по ногам ходите?! Поля ему, вишь, мало, по ногам норовит!

— А вы не суйте конечностей куда не надо! И вовсе без копыт вернетесь!

— Пас! Пас! Ванька, передавай!

— Я тебе передам! Чтобы опять забили. Накося! Рраз…

— Э-эх… ох… их!.. Что же я тебе ворота, что ли? Что ты в меня бьешь?!

— Стой тут с открытым ртом, тебя кто угодно за ворота примет!

— Пусти, дьявол, ты мне на ухо наступил!..

— Отойди, не капай кровью на чистые трусы, — слышишь?!

Теперь уж окончательно все пошло как по-писаному!

— Ребята, загоните ко мне вот этого, рябого. Я ему покажу, как бутсой по спине ударять!

— Ты что, подножку, да?! Вот тебе за подножку!

— Вася, Вася, принимай мяч, принимай! Да ты что плюешь?!

— Жубы плюю!

— Нашел время! Принимай мяч, потом доплюешь!

— Вали, вали наземь!.. Там разберемся, кто — наш…

— Помоева сейчас с поля унесли…

— Сам виноват. Ежели слабая голова, зачем ею об мяч стукать?…

Когда раздался свисток, сигнализирующий об окончании игры, все были страшно удивлены.

— Неужели кончили? Так я и не успел тому, рябому-то, за бутсу…

— Ладно, успеешь еще! Чай не последний матч. Еще посостязаемся!

— Петька, брось ты этого парня, слезай, кончена игра!

— Мало что кончена! Я ему всю душу выпущу, но он у меня узнает, какая есть правильная игра!

— А не знаешь, чем игра кончилась?

— Четыре на пять.

— В чью пользу?

— Какая же тут польза, если у нас четыре человека искалечено, да в ихней команде — пять!

— Нет, я спрашиваю: сколько голов?

— Голов, наверное, десять разбито да поцарапано…

— Да я не про то!

— А я про то: не надо путать футбол и драку!

1926 г.

ОТ АВТОРА

ЮМОРЕСКЕ СКОРО ИСПОЛНИТСЯ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ

Да, было это в 1926 году. Очень молодой литератор, то есть я, был приглашен сотрудничать в «Утренней радиогазете». Вообще-то советское радио делало тогда первые шаги. Далеко не все в области радиовещания было создано, придумано, уточнено… Не было и записей на пленку, которые теперь царят в студиях. Живой человеческий голос выходил в эфир постоянно. Переписка с радиослушателями только налаживалась. Рубрики вещания менялись и перестраивались под влиянием возникавшего опыта и потребностей нашей пропаганды. Вот так и «Утренняя радиогазета» в виде эксперимента завела отдел юмора. Им заведовал тогда писатель Я. М. Галицкий. Он-то и предложил мне давать небольшие фельетоны, которые выходили в эфир среди прочего материала газеты в девять часов утра.

Этой юмореске, посвященной грубости в футбольной игре, повезло: ее поручили прочитать молодому артисту Осипу Наумовичу Абдулову, который впоследствии стал очень популярным. Осип Наумович был народным артистом РСФСР, видным деятелем нашего театра, режиссером на радио, педагогом в Государственном институте театрального искусства… Но вот что существенно: с весны 1926 года и до самого конца своей артистической работы Осип Наумович никогда не переставал читать моего рассказа. Так пришелся по нраву артисту этот разговор о футболе! И сказать правду, я сам иной раз смеялся, слушая в который раз в исполнении Абдулова нехитрые строки, написанные много, много лет назад… Но не только один Абдулов исполнял эту вещицу.

К сожалению, явление, которому посвящены строки рассказа бытуют и сегодня. Причем я-то написал о грубости в игре футболистов-дилетантов (в 1925 году только начинались матчи мастеров кожаного мяча) Но эксцессы на состязаниях даже выросли за последнее время. И потому — увы! — читают мою сценку по сей день и в самодеятельности и на профессиональной эстраде…

Изредка ее печатают в каком-нибудь сборнике. Словом, живет эта далеко уже не молодая юмореска. Может быть, было лучше, коли исчезла бы надобность в таких укорах спортсменам. Но сие зависит уже не от нас с вами, дорогой читатель!

1974 г.

 

УКРОТИТЕЛЬ

Рассказ

— По совести сказать, я действительно не очень храбрый… А я считаю: я не обязан. Я не солдат, не командир, не летчик, не танкист, не этот — как их? — водолаз. Водолаз напялит на голову горшок, потом опустится на кишке в воду и безобразничает там на дне… А я этого ничего не умею. Я человек скромный: плановик-рядовик. Более двадцати лет на плановой работе. Может, слышали, такое было учреждение: «Главпивпаф»? Главное управление пивной и парфюмерной промышленности. Я в этом «Главпивпафе» десять лет работал. Потом еще трест один был: «Хламсырье». И в этом сырье я лет пять ворочался. А теперь я работаю в Управлении цирков — тоже в плановом отделе. Так ведь работа у нас, у плановиков, всюду та же: сиди, считай, пиши цифры, проценты, коэффициенты… Нет, если вы в цирк билет купите, вам, конечно, ведомостей с цифрами показывать не станут. Там это — слоны, собачки, наездницы, жонглер горящую паклю кушает и никак не подавится… Словом, все как у людей… А вы поднимитесь на этаж выше, где помещается наше Управление, — ну, все равно, как будто в бывший «Главпивпаф» пришли: коридор, двери с обеих сторон и на дверях — названия отделов. И еще доска висит с приказами. Как повсюду. На днях я в обеденный перерыв подхожу к доске, вижу, свежий приказ вывесили. Я читаю:

«1. Бухгалтера Евсютина премировать месячным окладом.».

Ну, позавидовал я…

«2. Уборщицу Абрамкину уволить за прогул.»

Думаю, попалась, дура, так тебе и надо.

«3. Трофимова К. Н. назначить укротителем львов с окладом в сто пятьдесят рублей в месяц.»

Я, знаете, читаю третий параграф и не верю глазам: Трофимов-то это лично я. И какой же из меня выйдет укроти..? Правда, мне зарплату прибавляют. Только я и за полтораста рублей в клетку-то не полезу! Представьте себе: вы завтра приходите на службу, а вас, оказывается, перекинули на культработу среди диких зверей… Понравится вам или как?.. А меня уже от страха ноги не держат. Знаете, как будто я их отсидел. Поставишь ногу, а в ней будто газированная вода ходит… Я, значит, хватаюсь за стенки, за стулья, за плевательницы… Ползу в управление делами, а сам думаю: о чем же они соображали, когда такой приказ вывесили?! А вышло-то вот что… Это я потом узнал, когда все дело кончилось. У нас в объединении есть машинистка. Ну, знаете, такая блондинка на скорую руку. Ну, да! Утром у нее волосы еще темные или рыжие, потом она их запустит в какую-нибудь кислоту, вытащит, отряхнется, как пудель, и вот она уже блондинка. А прическа у нее устроена так: сзади — хвост, как у наших цирковых лошадей, а спереди — уже булочное производство: волосы завиты, как сушки, баранки, кренделя и еще два калача вот тут, спереди. Но больше всего на свете эта блондинка любит совать свой нос всюду, куда ни попади. Она, если даже печатает, все равно, прислушивается: о чем говорят в этой комнате и еще в двух соседних. Ей все интересно! Да. А в этом приказе — в черновике-то — было правильно сказано: «Артиста Трофеос Альберта Эдмундовича назначить укротителем…» У нас есть такой артист Трофеос: он с детства — со зверями. Сперва работал с моржами, дали ему человек шесть моржей — он их дрессировал. Потом его перекинули на петухов. А теперь в порядке выдвижения ему хотели доверить немного львов. Значит, его фамилия — Трофеос, а моя — Трофимов. И когда машинистка стукала этот приказ, кто-то в комнате сказал: — Что Трофимов, сдал вчерашнюю ведомость? Она возьми и напечатай: «Трофимов». Так это, я говорю, я все потом узнал. А в данный момент я почти на карачках вползаю в управление делами, подползаю к управляющему делами и говорю… То есть, что значит, «говорю»?.. У меня от страха-то икота началась. Честное слово!

Я этому управляющему серьезно так сказал:

— Ик!.. Я сам — плановик-ик… рядовик-ик… а вы меня делаете ик-ротителем!..

Управляющий делами нагнулся ко мне через стол и спрашивает:

— Каким еще «икротителем»?

Я говорю:

— Ик-ротителем… ик-львов.

— Каких таких… ик-львов?

— Ну, помните, такие… ик… косматые?.. Как ваша машинистка… Что вы, не знаете?

— Машинистку я, безусловно, знаю. А про что вы мне икаете, я не могу понять!

Я тогда крикнул:

— Вы же сами подписали приказ! Ик!..

Ну, конечно, он понял, что это — его ошибка. Только он не желает отвечать за ошибку. И начинает все дело замазывать. Он говорит:

— Ах, это… Да, действительно, назначили немного… (Вы слышите? «Немного»!) Ну, и что ж такого? Так сказать, выдвигаем молодняк…

— Какой же я «молодн… ик»… то есть «молодняк»?! Мне уже за сорок лет. И потом: разве молодняк у нас выдвигают, чтобы его сразу растерзали?!

— Ну уж и сразу… У нас вообще львы брезгливые: они вас навряд ли станут жрать.

Я говорю:

— Ну, хорошо, а что мне теперь делать?!

— А вы, — говорит, — товарищ Трофимов, пока что, так сказать, принимайте, так сказать, дела.

Я говорю:

— Если я приму эти, как вы говорите, «дела», то эти… ррррр… «дела» они меня… ррррр… сожрут!

А он говорит:

— Если вы настолько недисциплинированны, вам надо бояться не львов, а вышестоящих инстанций!

Ну, я вас спрашиваю: можно разговаривать с таким бюрократом? Я махнул рукой и пошел… пошел… Куда пошел? В местком пошел. А куда же?

Я думал так: профсоюзная организация должна заступиться за трудящегося — членские взносы у меня заплачены, марки наклеены вдоль и поперек. Куда же еще идти? А у нас такой председатель месткома: он терпеть не может ссориться с начальством. Он меня выслушал и говорит:

— Понимаешь ли, формально они правы. Тебя перебрасывают из одного отдела в другой. Только и всего. Ничего страшного.

Я говорю:

— Какой же это отдел? Это — клетка!

— А ты, — говорит, — не сразу их принимай, а по одному льву, по два в день.

Я говорю:

— Да мне пол-льва в день — во… за глаза хватит!.. Да у нас охрана труда есть или нету?! Вы хоть от диких зверей меня можете охранить?!

— А мы тебя в клетку не пустим без пистолета или железного лома.

Я говорю:

— Значит, мне надо взять этот лом и застрелиться около клетки — да?

— А ты пойди, присмотрись.

— К кому это «присмотрись»?!

— Ко львам.

А я вообще такой человек: если увижу надпись «Здесь злая собака», я уже по этой улице не пойду. А тут — львы. И я к ним должен «присматриваться»…

Ну, доплелся я до конюшни, посмотрел на них… Правда, они все в клетках. И спят. Один только лев не спал. Он это… мяукал… Мне от одного мяуканья плохо стало. А тут, знаете, старик сторож прибирает, подметает клетку, будто там не львы спят, а белые мыши.

Я ему говорю:

— Папаша, вы давно за ними ходите?

— Да, почитай, годов тридцать…

— Правду это толкуют, что лев — благородное животное?

Он говорит:

— Какое там благородное! Только и знаешь, что клетку убирать за ними!

Я говорю:

— Нет, я не о том. Меня интересует: они при вас кого-нибудь… ну, как это выразиться помягче?.. Ну, поцарапали, что ли?

Старик ехидно так переспрашивает:

— «Поцарапали»?.. Что же это — кошка или крыса? Эта тварь, она не царапает: она терзает!

— Отец, ты хоть меня не терзай!

А старик:

— Я, — говорит, — тебя пальцем не трону, а вон этот вон, видишь в той клетке, глаза сейчас открыл, гривастый черт, — он на своем веку съел пять лошадей, семь человек, обезьяну и пол-осла…

Ну, я сразу понял: если к нему в клетку попаду, он тогда полтора осла съест… И я поскорее — домой!

Прихожу, жена мне говорит:

— Что с тобой? На тебе ни лица нет, ничего нет!

Я ей отвечаю:

— Я скоро умру.

Жена говорит:

— Это интересно! Сколько раз я тебя просила застраховать твою жизнь. Ты этого не делаешь!

Я ей рассказываю все, а она начинает прыгать, хлопать в ладоши, кричит:

— Ах, как я рада, как я рада! Наконец-то у меня будет муж артист. Я давно этого хотела!

Я говорю:

— Ты вдовой остаться хотела, да?

Она в ответ:

— Я вдовой не останусь: у тебя такой характер, такое ехидство, такое упрямство — тебя ни один лев не выдержит: все подохнут, я по себе знаю.

Ну, я вас спрашиваю: можно разговаривать с такой женщиной? Я сразу лег спать, и всю ночь мне снилось, будто я львов принимаю поштучно. В общем, за ночь я принял двести сорок два льва. А утром проснулся, будильник звонит. Надо на работу идти, в клетку. И плюс дома еще сюрприз. Жена раззвонила, что у нее муж — укротитель. Соседи поздравляют, просят билетов. Управдом предупреждает:

— Не вздумайте этих львов приводить на квартиру. Я у нас в доме никакого мусора не потерплю!

А один дурак меня спрашивает:

— Нет ли у вас фотографии, где вы сняты с какой-нибудь львицей в обнимку?

Ну, я всем сказал, что львы у меня закрыты на переучет. Жене наскоро объяснил, кто она есть, и пошел на работу. Думаю, потом я с ней дома доругаюсь. А по дороге соображаю: неужели же я должен погибать в клетке? Ну за что??!!

И вот правду говорят: утро вечера мудренее. Придумал я выход! Нашел! Иду прямо к управляющему делами. Он меня увидел, говорит:

— Ну как, товарищ Трофимов, львов принимаете?

— Как же, говорю, принял, подружился: вчера с одним львом вместе в баню ходили.

Он тогда нахмурился:

— Я серьезно спрашиваю!

— А серьезно я их не принимал и не стану принимать. Я требую, чтобы была создана авторитетная комиссия по приемке этих львов. Вот вы, товарищ управляющий делами, вы будете председателем этой комиссии. Вы своими ручками каждого льва примете, а потом сдадите мне.

Ну, тут я сразу за все отыгрался: этот управляющий делами рот разинул, а обратно сзинуть никак не может. Потом у него тоже икота началась. Он мне говорит:

— Какой вы шутник-ик… Риск уж очень велик-ик…

Я говорю:

— А как же? Их еще инвентаризировать надо, ваших львов. Я попрошу каждому льву на хвост бирочку с номером повесить. А так это бесхозяйственное имущество. А если их украдут, кто будет отвечать?!

…Можете себе представить: приказ тут же отменили, как миленькие. И в клетку я не лазил, даже близко к ней не подходил! И еще за три дня мне зарплату выплатили из расчета ста пятидесяти рублей в месяц: как полагается укротителю! По приказу.

1939 г.

 

СИГНАЛ

Монолог

— Граждане, вы видите перед собой человека, который на долгие годы, может быть навсегда, потерял свой моральный облик. И если я сейчас не рыдаю перед вами, то это исключительно потому, что я уже весь вырыдался за последние полгода и нет у меня больше слез, чтобы… Эх, да чего там!..

Еще полгода тому назад я работал в городе Семипалатинске техником в тресте Облгорстройкройдрайсарай. Вот моя трудовая книжка, здесь все сказано: награды, поощрения, премии… По семейным обстоятельствам я должен был переехать в Москву. Подал заявление, уволился по собственному желанию. Вот отметка в паспорте… На прощание управляющий нашим Облгорстройкройдрайсараем пожал мне руку и сказал: «Надеюсь, товарищ, вы и дальше будете работать так же честно и самоотверженно, как в нашей системе; желаю вам успехов и здоровья». (Дергается, всхлипывает.)

Не знаю, будут ли у меня успехи, а со здоровьем пока неважно… Тик появился… внутри что-то щелкает время от времени, и… и правая нога не участвует, как надо… Ну, так вот…

Тогда при увольнении главный бухгалтер нашего Облсарая приказал счетоводу сделать со мной расчет. Я получил что положено, расписался. Со всеми сослуживцами попрощался за ручку и — уехал…

Уже в Москве получаю открытку из Семипалатинска: главный бухгалтер Облгорстройкройдрайсарая, с которым я тоже прощался за ручку, пишет мне:

«Расчет с вами по вине счетовода Нюниной С. П. произведен был неправильно, вам причитается с треста еще двадцать три копейки. На тов. Нюнину наложено взыскание, а вам надлежит явиться в трест для получения означенных двадцати трех копеек.»

И я еще, помню, посмеялся над этой открыткой… Думаю: «Чудак какой — главный бухгалтер: поеду я за этими копейками из Москвы в Семипалатинск… хе-хе-хе».

Вы не обращайте внимания, что я дергаюсь: это сейчас пройдет.

Я сразу ответил туда в этот Облсарай:

«Приезжать не собираюсь, если можете, переведите почтой, а нет — спишите их совсем — мои двадцать три копейки.»

И что же вы ду-ду-думаете? Приходит второе письмо:

«Почта не принимает перевод на двадцать три копейки; что же касается вашего незаконного предложения списать двадцать три копейки, то мы ставим вас в известность, что это было бы уголовно наказуемым деянием: никто не дал нам права недоплачивать трудящемуся — то есть лично вам — двадцать три копейки, но и никто не дал вам право дарить подобную сумму государственному учреждению, которому никто не дал права приходовать незаконно поступившие деньги, которые никто не дал вам права не получать от государственного учреждения.»

И главное-дальше:

«В случае, если вы будете упорствовать, мы принуждены будем принять строгие меры к получению вами с нас помянутых двадцати трех копеек.

Главный бухгалтер Долбилин…»

Я вам забыл сказать: его фамилия — Долбилин. Я еще и тогда не понял, что меня теперь ждет!.. Опять только посмеялся и над этим письмом…

А меня уже вызывают в местком на моей новой работе. Председатель месткома выпроводил всех из комнаты, дверь — на замок, предложил мне сесть, сам сел, помолчал, поглядел на меня каким-то особо вдумчивым взглядом, потом вынул из ящика стола бумажку, прочитал ее раза три, мне не показывая, и потом сказал:

— Ладно, друг, рассказывай-только честно: что ты там натворил — в Семипалатинске?

— Я? Натворил?

— Ну, темнить теперь уже нечего. Сигнал на тебя у нас имеется…

Вы слышите, товарищи, сиг-нал!

Я даже завизжал:

— Какой еще сигнал?!

— Тихо! Здесь общественная организация. Я думал, что тебя в Семипалатинске отучили от таких эксцессов, как эти визги… Что у тебя там было? А? Небось моральное разложение?

Я отвечаю ему сдержанно:

— Да не было у меня разложения. Понимаете: не было!

— Ясно. Думаешь, переехал в другой город, так и концы в воду?.. Ну, выкладывай, что там произошло конкретно? Пьянство? Карты? Или аморалка?

Вот я хотел бы знать, как вы поступили бы в таком случае? Лично я в тот день был еще сравнительно крепкий парень: ведь это только начиналось все… Я нашел в себе силы засмеяться и сказал:

— Ох, боюсь, это вам Долбилин сигнализирует насчет тех двадцати трех…

Я хотел сказать «двадцати трех копеек», но предместкома не дослушал и даже присвистнул:

— Фью!.. Двадцать три у тебя было?.. Да, это многовато!

Я кричу:

— Да не бабы, не бабы, двадцать три копейки! Даже не за мной, а с них причитается. Понимаете, остались там!

— Ну это я понимаю, что они все остались там, раз ты от них удрал. Детей много у них?

— Какие дети?! — мне кажется, я уже начинаю сходить с ума!

— Ну, браток, это тебе лучше знать, кого ты там бросил в Семипалатинске. Только имей в виду, такого разврата и разложения мы в нашей организации не потерпим. Либо ты поедешь в Семипалатинск, предстанешь перед судом…

— За что?! Перед каким судом?!

— А это там уже установят. В общем, пока иди. Местком еще вернется к вопросу о твоем неприглядном поведении…

Как я от него вышел, не помню. И не помню, как я очутился на почте, где отправлял авиазаказное письмо этому Долбилину. Я тогда еще надеялся, что он меня помилует — Долбилин… Ха-ха! Сколь я был наивен!

Ну, все я вам рассказывать не стану: долго очень. Опускаю описание того, как со мной постепенно перестали здороваться сослуживцы — особенно женщины. Не буду рассказывать, что именно про меня говорили на собрании — это, когда отвели мою кандидатуру на выборах в культмассовую комиссию при месткоме. Потом меня вычеркнули из списков на встречу Нового года…

В ответ на мою душераздирающую просьбу прекратить травлю бухгалтер Долбилин написал — куда? В милицию! Ага! Меня вчера вызвали в отделение по месту жительства. На понедельник. Может быть, там разберутся и в сигналах, и в разговорах, и в двадцати трех копейках. Может быть, еще ко мне вернется мой незапятнанный моральный облик!

1949 г.

 

«КТО СЛЕДУЮЩИЙ?..»

Сатирическое обозрение

для двух исполнителей

(Роль одного из исполнителей может играть женщина.)

Первый. Вот сейчас ведущий нашего концерта объявил номер и назвал его «следующим номером» программы. Не правда ли, что звучит как-то даже заманчиво: «следующий номер»? Вообще приятное слово, знаете ли… Например: следующее снижение цен. Следующая книга любимого писателя. Следующая постановка в театре…

Второй. К сожалению, мой друг, не всегда слово «следующий» обещает нам радость. Бывают люди, которые умеют придать этому милому слову смысл, я бы сказал, угрожающий.

Первый. Что вы имеете в виду?

Второй. Ну, вот хотя бы кое-кого из тех людей, которые м-м-м…

Первый. Которые — что?

Второй. Сейчас скажу. Которые призваны… м-м-м…

Первый. Что — призваны?

Второй. Призваны обслуживать наших советских людей.

Первый. Они и обслуживают.

Второй. Вот именно! Обслуживают, но… м-м-м…

Первый. По-вашему, плохо обслуживают?

Второй. Кто — как, а кто и — кое-как.

Первый. Где же, по-вашему, встречаются эти люди, которые обслуживают «кое-как»?

Второй. Увы! Сегодня их можно встретить еще во многих местах! Допустим, вы заходите в парикмахерскую…

Первый уходит.

Вообще, у нас теперь такие благоустроенные парикмахерские: неоновая светящаяся вывеска, модная мебель, гигиена, салфетки… И все-таки с некоторых пор я с трепетом вхожу в парикмахерскую… с тоской жду своей очереди… (Сел на стул, принял печальную позу.) И с волнением жду того момента, когда попаду в лапы… простите, в руки так называемого мастера.

Первый возвращается. На нем белый халат. Он принял сварливое выражение лица. В руках у него салфетка.

Первый (ставит второй стул, безразлично, отвернувшись от стула). Попрошу следующий!

Второй. Кажется, моя очередь. (Пересел на второй стул.)

Первый. Кажется — перекреститесь. Что будем делать?

Второй. Пожалуйста, побрейте меня.

Первый (кричит за кулисы страшным голосом). Прибор!

Второй (вздрогнув от крика). Ой!

Первый. Гражданин, будете дергаться, не исключено, придется вас обрезать. (Надевает второму салфетку: посреди салфетки — огромная дыра.)

Второй. Разве такая салфетка защищает от мыла?

Первый. Об этом говорите в нашем тресте. Мое дело — какое? Что мне дали, то я на вас повязываю. (Снимает салфетку и продевает в дыру голову второго.) Височки косые или прямые будем делать?

Второй. Если можно, косые.

Первый. Косые не умею.

Второй. Ну, тогда — прямые.

Первый. Прямые тоже не умею.

Второй. Зачем же тогда спрашивать?

Первый. А нас так обучали на курсах. На краткосрочных. Спрашивать про височки нас научили, а как их делать — нет. (Изображает методом игры с воображаемыми предметами подготовку к бритью: отточил бритву, подготовил мыло и т. д.)

Второй. Какие же будут височки?

Первый. Какие бог пошлет! (Решительно взял второго рукой за нос, бреет.)

Второй. Ой, ой, ой! Больно!

Первый. А вы как думали?

Второй. Ой, осторожней!

Первый. Нет, это вы — осторожней! Если будете так вот прыгать, не исключено, я вам срежу что-нибудь нужное на лице!

Второй. Ой, ухо!

Первый. Да, и ухо отрежу. Свободная вещь!

Второй. Да что же это у вас за бритва?! Она ведь совсем тупая!

Первый. А с чего ей быть острой? Каждый день с утра до ночи скоблим вот такой ворс, как у вас, например.

Второй. Точить надо!

Первый. Это вы в трест обращайтесь — насчет точки. Там есть график, там они знают, когда какую бритву надо…

Второй. Ой-ой-ой-ой!

Первый. Что вы, маленький, что ли?.. На улице подумают, что здесь режут кого.

Второй. Вы и режете! Видите, кровь…

Первый. Где? Ах, это? Это не порез, это она сама выступила.

Второй. Отчего же она выступила?

Первый. Это вы у нее спросите!

Второй. Дайте хоть отдохнуть.

Первый. Отдыхайте, пожалуйста. (Отвернулся от второго, обращается к воображаемому мастеру, который работает рядом.) Николай Семенович, не знаете, нам за сверхурочные когда будут платить? Что-о?! Как это «не причитается»?! Что они, с ума сошли, что ли?! (В ярости толкнул второго в щеку.)

Второй. Я-то при чем?!

Первый. А, вы еще здесь! Одеколоном освежаться будем?

Второй. Не буду.

Первый (угрожающе). Ах, не будете… (Взмахнул бритвой.)

Второй. Ой-ой-ой! Зарежет! Вы бы обезболивание применяли.

Первый. В прейскуранте у нас обезболивания нет, вот и не делаем. У зубных врачей есть, они обезболивают. А нам — без надобности. Голову побреем?

Второй. Что?! Еще и голову?! Ну нет, знаете!..

Первый (подает ему счет). В кассу попрошу!

Второй. Где здесь ближайшая скорая помощь? (Уходит.)

Первый (вслед второму). Напротив в переулке есть ветеринарный пункт-зайдите, может, полечат. (Зрителям.) Следующий! (Обиженно.) Нет желающих? И не надо! (Уходит.)

Гонг.

Второй возвращается в своем образе.

Второй. А теперь, товарищи, вспомним, как нас ласково встречают иной раз в мастерской ремонта обуви. (Уходит.)

Входит Первый в образе посетителя.

Первый. Можно войти? Никого?.. Странно! Может, закрыто уже?.. Хотя еще рано… (Громко.) Есть здесь кто-нибудь? Товарищи! Кто тут есть?!

Пауза.

(Читает надписи). «Ребристая микропорка для всякой обуви»; «Голенища приносите свои»; «Валенки для детей из шерсти родителей». Понятно… Эй, есть тут кто?!

Входит Второй в образе мастера-сапожника. На нем грязный брезентовый фартук, очки, перевязанные нитками. Усы, растрепанные волосы.

Второй (начинает говорить сонным голосом еще из-за кулис). Ну, чего надо? Чего надо? В чем дело? Что за крики такие? (Появился.) Вам чего? (Зевает.)

Первый. Простите, мастерская открыта?

Второй. Ну, открыта! Чего надо? (Конец вопроса потонул в зевке.)

Первый. Починить у вас можно?

Второй. Кхем!.. И как им всем охота непременно чинить что-нибудь! Ведь вот я же, например, я не хожу к вам, чтобы вы мне чинили, правда?

Первый. Да, но у вас мастерская.

Второй. Обра… обра… (Зевок.) Обрадовались, что мастерская. Ну, давайте, чего там?

Первый (вынул из свертка дамскую туфлю). Вот — каблук сломался у жены. Можете починить?

Второй. Починить можно. Почему не почи… (Зевок.) А у вас, между прочим, запасной каблук есть?

Первый. Откуда же? Конечно, нет.

Второй. Ну вот, а лезете в мастерскую.

Первый. Это у вас должны быть каблуки!

Второй. Кто вам сказал?! Туфли — чьи? Ваши? Значит, и каблук будет — чей? — ваш.

Первый. А вы не получаете каблуков для починки?

Второй. Кончились все каблуки. Говорят, в будущем квартале зашлют нам не то три, не то четыре каблука. Похромайте до будущего квартала. (Идет к двери, зевая и потягиваясь.)

Первый. А сегодня, где это можно сделать? Каблук поставить?

Второй (обернулся). Обратитесь на Дубининскую, 44.

Первый. Был. Там не принимают.

Второй. Без вас знаю, что там не принимают. Малый Нижний переулок, 8.

Первый. Был. Не принимают.

Второй. Правильно. Какой им расчет принимать? Ну, в таком случае сходите… (Зевок.)

Первый. Угловой тупик, дом 4-а?

Второй. Откуда вы знаете? Ага!

Первый. Был. Я уже вторую неделю кожу. Начал с Дубининской, оттуда в Малый Нижний, из Малого Нижнего в Тупик, из Тупика к вам…

Второй. Тогда можно вам сделать эти, ну… (зевок) тапочки.

Первый. Какие тапочки?

Второй. Из ваших туфель можно сделать тапочки. Отобьем второй каблук, и пусть ваша жена ходит себе на здоровье.

Первый. Что вы! Из модельных туфель — тапочки?!

Второй. Ну, сдайте их в утиль. Пока. (Ушел, зевая.)

Первый. Позвольте!..

Из-за кулис раздается страшный храп. Первый махнул рукой, ушел.

Гонг.

Второй возвращается в своем образе.

Второй. Да, вот встретишь такого сапожника и подумаешь: какой грубиян! То ли дело, например, фотоателье: там всегда вежливы, деликатны, культурны. Вот я вам про себя расскажу. Мне нужно было сфотографироваться для документов. Я это сделал. В назначенный день я прихожу в то фотоателье, в котором я запечатлел свои черты. Подождал очереди. И наконец получил возможность поговорить с работником, принимающим посетителей.

Входит Первый. На нем темно-синий халат, в руках коробки с фотографиями в конвертах.

Первый. Гражданин, вам что угодно?

Второй (протягивает квитанцию). Получить фото.

Первый (возится с коробкой и конвертами; говорит, не глядя на Второго и не прикасаясь к его квитанции). К сожалению, дорогой мой, ваше еще не готово.

Второй. Да вы даже квитанцию не посмотрели!

Первый. Я и так помню ваше приятное лицо.

Второй. У меня на сегодня назначено!

Первый. Мало ли что…

Второй. Мне фотография нужна для документа!

Первый. Тем более, знаете…

Второй. Я не уйду без карточек!

Первый. Мало ли что!

Второй. Дайте жалобную книгу!

Первый. Тем более!

Второй. Что — «тем более»?!

Первый. Мало ли что!

Второй. Я вас последний раз спрашиваю: дадите мои фотографии?

Первый. Мало ли… (Поглядел на Второго, молча взял квитанцию, порылся в кипе фотографий, дает Второму один конверт.) Нате, нате, голубчик, берите!

Второй. То-то! (Поглядел фотографии.) Позвольте, это — не мои!

Первый. Ну как это «не мои», дорогой мой? А чьи же?

Второй. Не знаю. Посмотрите сами.

Первый. Да что вы, есть у нас время смотреть!

Второй. Да поймите: тут какой-то человек с усами!

Первый. Ну и что? Теперь усы — в моде.

Второй. А где у меня усы?!

Первый. Да я и сам удивляюсь. Может, вы их сегодня сбрили?

Второй. Не брил я, не брил — понимаете?! Кроме того, он на меня ничем не похож!

Первый. Кто — он? О ком вы, душечка моя?

Второй. Ну, этот, который на карточке.

Первый (усмехаясь). Ну, миленький, это даже смешно слушать: вы же сами сфотографированы на этой карточке и сами на себя непохожи, да? Это кому рассказать — не поверят, засмеют, хе-хе-хе… Ну ладно, идите себе, нам тоже некогда, ей-богу.

Второй. Не уйду!

Первый. Ну посидите, если вам у нас так нравится.

Второй. Дайте жалобную книгу!

Первый. Слушайте, цыпонька моя, ну зачем?! Хотите я вам за ту же цену дам кабинетные фотографии? Хотите — цветное фото.

Второй. Чье?

Первый. Да чье угодно. Выбирайте сами!

Второй. Мне нужны мои фотографии. Понимаете? Мои! Иначе меня вообще не примут на работу!

Первый. А вы тово, подделайтесь сами немножко под фотокарточку…

Второй. Вы понимаете, что вы говорите?!

Первый. Безусловно. А вы, как глухой все равно: вам говоришь, а вы не понимаете.

Второй. Карточки — мне! Мои!

Первый. Ой и характер у вас, лапочка моя… Ну, нате… (Дает Второму фотографии.)

Второй (берет, смотрит). Здесь-ребенок какой-то…

Первый. Ну и что? А вы сами не были ребенком?

Второй. Так — когда?!

Первый. Ну если вам и это не подходит, я вам ничем не могу помочь. Следующий!.. (Уходит за кулисы.)

Второй (зрителям). Ну как вам это нравится?!

Возвращается

Гонг.

Первый в своем образе.

Первый. Мне бы хотелось показать нашим зрителям еще один участок обслуживания.

Второй. Какой?

Первый. Ремонт одежды в присутствии заказчика.

Второй. О да, это — интересный участок. (Дергает головой.)

Первый. А что вы дергаетесь?

Второй. Приятные воспоминания, знаете ли…

Первый. Вот и поделитесь с товарищами этими воспоминаниями.

Второй. А вы мне поможете?

Первый. Как всегда.

Второй. Итак, товарищи зрители, дело было так: мне случилось зайти в так называемое «Ателье по срочному ремонту одежды».

Первый. Кому же не приходилось пользоваться услугами таких ателье?

Второй уходит.

Стало быть, для клиентов, ожидающих своего ремонтируемого платья, имеются кабины с бархатными занавесями, плюшевыми креслами и прочим. В такой кабине и сидит уже наш друг. А за конторкой восседает приемщик-инструктор-контролер-управляющий-кассир-руководитель этого заведения. Это лично я на данном отрезке. (Перевоплощается в образ сухого и сварливого работника ателье. Сел за стол, перебирает бумаги. Обращается за кулисы.) Фаина Ивановна, вы четвертую жалобную книгу куда дели?.. Что?.. Кончилась?! Когда ж она кончилась, еще вчерашний день в ней были свободные восемь страниц?! Неужели все исписали?! Ну и народишко, ей-богу.

Телефонный звонок.

(Поднимает трубку.) Да… Ну, ателье… Ну, я… Ну, слышу… Ну, посмотрю… За какое, за какое число квитанция?.. (Присвистнул.) Что же вы хотите, товарищ?.. Месяц еще не прошел, как сдали, а вы уже дергаете нас… Конечно, срочный… У нас — исключительно срочный ремонт. А хотите несрочный — идите в большое настоящее ателье, там вас проманежат с годик, так вы узнаете, что есть настоящий срочный… Алле! Еще трубки бросают, черти полосатые! (Кладет трубку на рычаг, перебирает бумаги. Обращается за кулисы.) Кузьма Терентьевич, когда мы начнем дырки латать, которые от нас прожженные? Надо, надо, надо, надо. И так за нами, если хотите знать, до двухсот дырок числится.

Телефонный звонок.

(Снимает трубку.) Алле… Ну я… Ну заведующий… Ну приемщик. Ну контролер… Ну… Не готово… А зачем мне знать номер квитанции, когда у нас сегодня ничего не готово… И вчера тоже… У нас, если хотите знать, третий день пар выходной, ничего не утюжим… Да, вот так — выходной… А, ей-богу, толкуй им!.. (Бросил трубку на рычаг.)

Входит Второй. Нижняя часть его тела обернута в потрепанную плюшевую скатерть с бахромой.

Второй. Товарищ заведующий, скоро теперь?

Первый (пишет не глядя на Второго). Почему — скоро? Нескоро.

Второй. Как, то есть, не скоро?.. Вы же обещали — срочно.

Первый. Когда я вам обещал?

Второй. У вас на вывеске написано.

Первый. Вот вы с вывески и требуйте.

Второй. Согласитесь, не могу же я целый день сидеть у вас здесь без брюк и…

Первый. А почему не можете?

Второй. У меня дела есть.

Первый. А если есть дела, нечего было заходить к нам.

Второй. Но мне надо было проутюжить брюки!

Первый. А надо было — ждите.

Второй. Сколько же можно ждать?!

Первый. Сколько выйдет.

Второй. Неужели так долго проутюжить одну пару брюк?!

Первый. Когда есть чем утюжить, — оно недолго.

Второй. Как это — когда есть?..

Первый. А так. У нас сегодня пар выходной. А мы утюжим исключительно паром.

Второй. Зачем же вы тогда принимали мой заказ?!

Первый. А как по-вашему, план выполнять нам надо или нет?

Второй. Хорошо вы выполняете план: не утюжа!

Первый. Это вас не касается, гражданин. У нас есть для этого вышестоящие организации, чтобы нам указывать. Но не вы будете здесь командовать! Ясно?

Второй. Отдайте мои брюки!

Первый. И отдадим. Себе такое барахло оставлять мы не намерены.

Второй. Я, ей-богу, сейчас с ума сойду. Вы что — нарочно?..

Первый. При чем здесь — нарочно? Пар от нас независящий.

Второй. Утюжьте электричеством.

Первый. Спасибо за совет. У нас утюг перегорел.

Второй. Так отдайте починить!

Первый. Отослали уже. В мастерскую. А там говорят: раньше среды и не ждите.

Второй. Ну придумайте же что-нибудь! Достаньте уголь!

Первый. Пробовали. На базе нет. Будет в будущем квартале. Да что это, гражданин, вы меня взялись учить?! Кто специалист по глажке? Я или вы?!

Второй. Что же это такое?.. Как дурной сон… Дайте мне жалобную книгу!

Первый. Завтра зайдите насчет книги: теперешняя книга вся исписана, а новую привезут завтра.

Второй. Я… я… я не знаю, что я сейчас сделаю!

Первый. Знаем мы это «я не знаю». Пошумите малость и успокоитесь. Фаина Ивановна, валерьянка у нас еще есть? Нету? Когда же они ее выхлестали всю? Ну и клиент нынче пошел!

Второй. Вот что: или вы мне сейчас отдадите брюки, или я… я… вы… я…

Первый. Отдать можем, безусловно. Только учтите: брюки сырые.

Второй. Как так — сырые?!

Первый. Обыкновенно — сырые. Мастер их успел спрыснуть для утюжки, а тут пар возьми и прекратись. Вот так.

Второй. Зарезали! Погубили!

Первый. Ну к чему такие слова? Просохнут ваши брюки через часок, вы их наденете себе, как они есть. А один раз утюжка останется за нами: зайдите на той неделе, когда пар будет, и все.

Второй. Поймите, я опаздываю на важное заседание!

Первый. Можем дать справку. Дескать, неявка по причине брюк.

Второй. Вы смеетесь надо мной, да? Кому я могу предъявить такую справку?

Первый. Не можете — не берите. Фаина Ивановна, у нас в котором шкафу больше моли? В правом или в угловом?.. Ага. Понял. А то надо пальтишко райпрокурора вешать, так я думал…

Второй (подошел к столу, стукнул по бумагам). Вот что: или я сейчас же получаю мои брюки в приличном виде, или я выхожу как есть на улицу!

Первый. И вас же загребут в милицию.

Второй. И очень хорошо. А я в милиции дам показания, кто меня вынудил появляться в таком виде. В газету сообщат. Напишут про вас.

Первый. Тьфу, вот склочник так склочник! (За кулисы.) Кузьма Терентьевич, что там со срочными брюками?.. Может, сходишь наверх в восьмую квартиру к Семеновым, одолжишь утюжок: такой кляузник оказался этот голоштанник?.. А? Готово. Что ж ты не несешь? Думал, он убежал? То-то и есть, что нет. (Второму.) Пройдите в кабину, гражданин, сейчас вернем вам ваши брюки. И даже — проутюженными. Повезло вам, ей-богу. Я уже за полгода такого везения в нашем ателье не наблюдал. (За кулисы.) А? Что? Сейчас. (На секунду скрылся за кулисами и вынес на вешалке штаны в страшно истерзанном виде.) Вот, носите на здоровье…

Второй падает в обморок.

Тьфу! Кажется, опять инфаркт. Опять не разрешат его трогать. Прошлый квартал у нас один клиент пролежал в кабине два месяца, весь план сорвал. Теперь этот — то же самое. Эх, работка у нас — как все равно на переднем крае!

Оба исполнителя принимают свой обычный вид. Кланяются, уходят.

Гонг.

На сцене — она и он.

(Эта сценка исполняется при наличии в дуэте женщины или артиста, способного играть комическую женскую роль.)

Она. Давайте позволим себе немножко самокритики.

Он. Что вы имеете в виду?

Она. А то, что и наши сотоварищи — артисты — иногда позволяют себе, мягко выражаясь, халатное отношение к зрителям.

Он (иронически). Разве?

Она (иронически). А вы этого не знаете?

Он. Ну-ка, ну-ка, как фамилии этих артистов, которых мы с вами наблюдали в концерте на той неделе?..

Она. А не все ли равно, как их фамилии? Интересно, как они себя ведут во время выступлений.

Он (зрителям). Разрешите, мы вам покажем одну артистическую пару, которую мы наблюдали на той неделе, а вы, скорей всего, тоже встречали — если не на той неделе, так когда-нибудь раньше. И, к сожалению, можете встретить и несколько позже. (Уходит.)

Она. Итак, вообразите себе концерт… этакое «мероприятие», организованное не слишком тщательно. Клубная сцена. Кулис почти нет. Все происходит на глазах у зрителей. И когда конферансье волнуется по поводу того, что следующий номер запаздывает, то все это видно и слышно зрителям.

Из-за кулис, спиной к залу показывается О н в образе пошловатого конферансье: небольшой грим и аппликация носа с очками.

Он (кому-то за кулисы). А кого я сейчас буду выпускать? Какой может быть антракт: я уже два раза делал антракт — когда Стоеросов не приехал и когда ждали Деревянкину. Слушайте, хорошо вам меня просить, а мне надо выходить к публике, разговаривать. Если они меня закидают гнилой картошкой, ей-богу, они будут правы! Я сам знаю, что зрители у нас культурные и они себе этого не позволят. А вот артисты позволяют себе!

Пока длится этот монолог, она уходит за кулисы в ту сторону, где стоит он, а затем появляется в образе и гриме артистки-халтурщицы: безвкусные добавления к платью, парик, резкий грим лица и т. д.

Она (шипя). Ну не могу же я выступать одна, если мы делаем дуэт!

Он. А мне какое дело?

Она. Дуэты всегда исполняются вдвоем.

Он. Это-то я и без вас знаю: дуэт — вдвоем, трио — втроем, квартет вчетвером, квинтет — впятером.

Она. Ну подождите немного: может, он еще подскочит сюда…

Он. Не буду ждать. Готовьтесь к выходу. Я вас объявляю. (Оборачивается к залу.)

Она (схватила его за локоть). Я вас умоляю!..

Он. Не умоляйте! Пустите меня! (Выходит на авансцену.) Итак, следующим номером нашей программы будет номер, так сказать, вокального плана. И даже более: не просто вокальный, а, так сказать, каскадно-вокальный. Популярный дуэт из оперетты «Когда придет весна» замечательного композитора Штрауса под оригинальным заглавием «Знаю я одно прелестное местечко». Дуэт исполняет артистка нашей эстрады Клеопатра Пахомовна Перерубова-Пополамская. Попрошу! (Жестом приглашает исполнительницу.)

Она (выходит с деланной улыбкой, «обаятельно» кланяется публике, но тут же отворачивается к конферансье и со злым лицом произносит). Я вам это попомню! Я на вас еще напишу и в местком и в дирекцию.

Выходит аккомпаниаторша, садится за рояль.

Он. Пишите куда хотите! (Зрителям.) У рояля концертмейстер Секлетея Рябых. (Уходит.)

Она провожает его злобным взглядом и грозит кулаком. Затем снова «обаятельно» улыбается зрителям и дает знак аккомпаниаторше. Вступает музыка. Пошел отыгрыш. Зазвучала музыка к тексту куплета, но артистка молчит.

Голос его (из-за кулис). Почему молчите?

Она (отвечает кулисам). Потому что это текст моего партнера. А вот сейчас будет мой… (Вступает.)

На сцену выбегает он в образе и гриме артиста-халтурщика: подтянутый нос, парик с зачесом на лысине, асимметричные брови. В руках чемоданчик.

Он. Пардон, я, кажется, немножко опоздал.

Она. Хорошее — немножко!

Он. Продолжайте, Клеопатра Пахомовна, я сейчас, включусь. (Сел на стул, достал из чемодана лаковые туфли, переобувается.)

Она. Я жду.

Он. Сейчас, сейчас.

Она. И зрители ждут.

Он. Одну минуточку… Маэстро, можете начинать.

Аккомпаниаторша заиграла вступление.

Пойте, пойте, я уже готов.

Она. Как я буду петь, когда первый куплет ваш?!

Он. Разве? Ну вот я и в порядке. (Встал рядом с ней.) Маэстро, можно еще раз отыгрыш?

Музыка звучит снова.

(Запевает.) Та-та-та-та-та-та… Звенят бубенчики.

Она (дергает его за рукав). Что вы поете?!

Он. А что?

Она. Ведь надо: «Знаю я одно прелестное местечко»…

Он. Разве?.. Ага. Тогда попрошу еще раз отыгрыш. (Выждав вступление, запел.)

Она (поет).

Он. Мммм… ммм… мы-мы-мы-мы-мы-мы-мэ…

Она. Что вы мычите?

Он (тихо). Слова забыл. Давно не исполнял это.

Она. Хорош! (Запела.)

(Начала танец.)

Он, путая текст, идет за ней в танце. Но и танец, очевидно, забыт им. Он путается. Она сердится, выправляет его движения. Кончается дело тем, что он наступает ей на ногу.

Он. Пардон!

Она. Изверг! Убийца! (Плача и хромая убегает за ку- лисы.)

Он (спешит за ней). Честное слово, я нечаянно. (Зрителям.) Сию минуту, граждане. Мы еще вам споем и станцуем…

Она (появилась из-за кулис, уже в своем образе). А по-моему, не надо больше ни петь, ни танцевать так. Правильно я говорю?

Он (в своем образе). Безусловно правильно!

Кланяются зрителям. Уходят.

1951 г.

 

УБИРАЙСЯ ВОН!

Монолог

— Значит, так. Я сам — строительный рабочий. Могу сказать, что с тысяча девятьсот тридцать шестого года имею строительное звание — штукатур. В настоящий момент работаю по шестому разряду. За тридцать с лишним лет стажа имею двадцать восемь благодарностей, девять почетных грамот, часы и медаль «За доблестный труд». Меня наша инженерша Наташа так и зовет: «доктор штукатурных наук». А как же?

И вот, можете себе представить, этот самый «доктор» полез в драку по собственному желанию и где? — на своей работе!

Сейчас все расскажу.

Наша специальность — штукатурка — она чем опасная? На нас возлагается, если надо, замазать чужие грехи. Если что не так сделано, отремонтировано, построено, то сейчас зовут штукатура и командуют: валяй мажь! А замазать можно так, что сам черт не догадается, чего тут было раньше и чего там есть под штукатуркой.

И вот месяца три тому назад присылают к нам в управление одного молодого товарища, который только-только окончил строительный техникум, и назначают его десятником: командовать целым взводом рабочих. Молодость сама по себе не беда. Дело в характере…

А нам, знаете ли, попался такой гусь лапчатый. Эдакий барчук пролетарского происхождения. Юный граф с презрением на лице и кудрями на лбу и на затылке, как у дореволюционного дьякона. Штаны у него узкие с клешем и мозги — узкие, но уже без клеша. Работать он еще не умеет, но уже не желает. А командовать он готов, хотя и не знает, как и для чего. Поставили его на ремонт жилого дома. Халтурщику на ремонте, я говорю, вообще раздолье: хочешь — ремонтируй на самом деле; а хочешь — давай одну видимость ремонта…

Вот наш Ряжкин, этот свежеиспеченный десятничек, распорядился кое-как, кое-чего, кое-где прилепить-приткнуть и приказывает нам — штукатурам: дескать, мажь, ребята! Я ему еще сказал: «Это ж, говорю, халтура; если моя старуха на этот ремонт дунет, так все рассыплется, как от атомной бомбы». А Ряжкин даже глазом не повел. Повторяет распоряжение: «Мажь, и все!» А что сделаешь? — он ведь единоначальник!

Ну, думаю, обожди, единоначальничек, ты у меня запоешь тенором…

Ладно. Приходит время, и приезжает комиссия принимать нашу халтуру. Все идут в отремонтированный корпус. Я за ними, хотя меня никто не звал…

Товарищ Ряжкин стоит у входа: «Прошу вас, пожалуйте, прошу вас, прошу… Эй!» — это он меня увидел. Но при комиссии ему особенно разоряться неудобно — так? Значит, он и со мной — за ручку… А председатель комиссии начинает уже осмотр:

— Ну-ка, ну-ка, как вы освежили этот домишко?.. Ну, с виду оно — все прилично.

И комиссия начинает улыбаться… Один член спрашивает: «А эта дверь куда ведет?»

Я говорю:

— В соседнюю комнату… Вот, пожалуйста…

И легонько так берусь за круглую ручку двери… А ручка остается у меня в руке. Я этот фокус удумал еще заранее. Но на комиссию это производит «красивое» впечатление. Председатель многозначительно говорит «нда»… Десятник Ряжкин несколько зеленеет, но потом опять делается розовым. Думаю: «Ты у меня сегодня поработаешь хамелеоном: будешь еще менять цвета на собственной физии!..»

— А как у вас насчет слышимости? — спрашивает председатель.

Я моментально отзываюсь:

— А вы сами попробуйте. Вот я уйду в ту комнату, а вы извольте произнести что-нибудь здесь своим нормальным голосом.

И — шасть за дверь.

Председатель, не повышая тона, солидно задает мне вопрос:

— Вы меня слышите?

Я откликаюсь оттуда:

— А как же? Я даже вас вижу!

Ряжкин теперь бледнеет и чернеет. А комиссия спрашивает:

— Как это так — видите?!

— А через щелки. Наблюдайте: я к вам просунул палец… Вот другой… Вот третий… В общем, извиняюсь, но у меня лично на все щелки пальцев не хватает…

Комиссия начинает смеяться. Товарищ Ряжкин, скорее, плачет. Одна молоденькая архитекторша, чтобы перебить настроение, произносит:

— Как здесь олифой пахнет — ужас!..

Я говорю:

— Олифой? Сейчас откроем окошко, проветрим!

Но я знаю, какое окно надо открывать… Ка-а-ак я ударил по раме кулаком!.. Окно раскрылось, но куски рамы вылетели на улицу. А я говорю таким испуганным голосом:

— Батюшки! Как же его теперь закрыть?.. Вот так открыл!

Десятник Ряжкин снова меняет цвет кожи. Сперва синеет, потом становится цвета протухшей воблы. А наш управляющий стройконторой — он тоже был в комиссии — спрашивает:

— Интересно, что вот эта стена — капитальная или нет?

Между прочим, эту стену мне приказано было замазывать, что называется, по живому мясу. Она буквально у меня под правилом крошилась. А Ряжкин, когда я ему это показал, — спустил мне директивочку: «Ладно, ты пока мажь, а потом мы поставим подпорки». И, конечно, никаких подпорок никто не ставил. И потому я небрежной походкой, на глазах у комиссии, подхожу к стене, беру табуретку, которая осталась от маляров, и — бац! — табуреткой по стенке… Стена так и рухнула… Пылища пошла; крошка летит градом; люди отворачиваются, трут кулаками глаза, мигают, чихают на разные голоса… Потом понемножку проясняются воздух и носоглотки, и сквозь дыру в стене видно голубое небо… двор… соседние корпуса… скверик на улице…

Председатель комиссии говорит, задумчиво глядя в дыру:

— Это что же — Евстафьев переулок или Рыбная улица?.. Ну, все ясно, поехали, товарищи!

Вы спросите: чем дело кончилось? Сейчас доложу. На другой день утром, аккурат я раствор стал готовить, является Ряжкин ко мне.

— Ты что же это, говорит, старый подхалим, натворил? Из-за тебя теперь всю работу заставляют переделывать заново!

Я говорю:

— Извиняюсь, так это из-за меня переделки?

— Конечно, говорит, комиссия, безусловно, приняла бы, если бы не твои подвохи!

Ну, тут я не выдержал. Как стукну мешалкой по ящику!

— Ах ты мразь несчастная, халтурщик двадцатого разряда! Да как ты смеешь, подлец ты эдакий, обманом на работе заниматься?! Как, говорю, ты смеешь в нашем советском доме гнилую стенку ставить? Когда тебя еще на свете не было, мы с твоим отцом начали строить этот замечательный дом. В нашем великом доме каждый кирпич омыт кровью и потом советских людей. Ты, говорю, обманываешь народ, который совершил великую революцию рабочих и крестьян, который уничтожил беляков в гражданскую, расчехвостил фашистов в Отечественную; народ, который сегодня борется за мирную жизнь… От имени рабочего класса заявляю тебе: вон отсюда, дармоед паршивый! Вон, пока по шее мешалкой не получил!

И кинулся я за ним, а он бежать. Совсем исчез со стройки…

На другой день приказ вывесили: освободить Ряжкина от занимаемой должности.

Говорят, он теперь на другую стройку устроился. Я думаю сходить в ту контору, проверить, как он там работает. Если опять тоже за ним наблюдается, я его непременно и с нового места выживу! Я ему легкого житья не дам нигде! Заставлю работать на совесть!

1951 г.

 

ВОТ ЧТО НАДЕЛАЛИ СПРАВКИ ТВОИ!

Трагикомедия в пяти картинах

со счастливым концом

Действуют:

Жилец.

Управдомами.

Заведующая.

Милиционер.

Врач.

Санитары.

Время действия — увы! — еще наши дни.

Картина первая

Домоуправление. Под вывеской, гласящей: «Управдомами», сидит величественный управдомами. Входит жилец.

Жилец (скромно). Здравствуйте.

Управдомами (величественно). Привет.

Жилец. Вот какая штука… Мне бы надо справочку о том, что я проживаю у вас в доме.

Управдомами. Это еще зачем?

Жилец. Понимаете, не выдают мне иначе книги, которая…

Управдомами (перебивает). Ну, тогда пусть они вам дадут справку, что вам нужна справка о том, что вы здесь живете. Вот так.

Жилец. Да, но мне кажется…

Управдомами (строго). Вам кажется, а мы точно знаем. Принесите справку от них — получите справку от нас. Ясно?

Жилец хочет что-то сказать, но, махнув рукой, уходит.

Картина вторая

Учреждение. Под табличкой «Заведующий» сидит величественная гражданка средних лет в строгом одеянии. Это заведующая. Входит жилец.

Жилец. Здравствуйте.

Заведующая. А, это вы! Ну, принесли справку из домоуправления?

Жилец. Видите ли…

Заведующая. Пока не вижу.

Жилец. Они говорят, чтобы вы мне сперва дали справку, что вам нужна справка о том, что я у них живу.

Заведующая. Вот бюрократы!.. Ну что ж… Мы не возражаем. Принесите только от них справку, что им нужна справка, что вам нужна справка о том, где вы живете, — и мы вам дадим такую предварительную справку.

Жилец (с некоторым испугом). А?

Заведующая. Вы что, оглохли? Я говорю: принесите из домоуправления справку, что им нужна справка, что вам нужна справка, что вы у них живете.

Жилец (покорно). Хорошо. Принесу. (Идет к выходу.)

Заведующая. Попрощались бы.

Жилец. А? Да, пока…

Картина третья

Снова домоуправление. Управдомами — на своем месте. Входит жилец.

Жилец. Здрав…

Управдомами. А, почет! Ну, принесли от них справку?

Жилец. Принес. То есть нет. В общем, они тоже просят от вас…

Управдомами. А мы дадим. Только сперва пусть они…

Жилец. А они говорят: «Сперва пусть они…» То есть — вы.

Управдомами. В каком же это смысле?

Жилец (повторяет реплику заведующей, боясь сбиться). «Принесите, говорят, справку, что им нужна справка о том, что вам нужна справка о том, где вы живете…» Вот!

Управдомами. Что «вот»?

Жилец. Дадите?

Управдомами. Что «дадите»? Что вы у нас живете? Так я же еще тогда сказал: принесите нам справку, что вам нужна справка…

Жилец. Э, нет, теперь я хлопочу о другой справке: о справке, что вам нужна справка, что им нужна справка, что мне нужна справка, что им нужна справка, что нам нужна справка… Простите, я немного запутался…

Управдомами. Вот именно. Но мы не какие-нибудь бездушные сухари. Вы только принесите от них справку, что им нужна справка, что нам нужна справка, что вам нужна справка, что им нужна справка…

Жилец, шатаясь, уходит.

Ой, что-то я не так говорю. Значит, давайте сначала: нам нужна справка, что им нужна справка, что нам нужна справка, что вам, вам нужна справка… Куда же он делся?

Картина четвертая

Снова кабинет заведующей. Подле заведующей стоит милиционер.

Заведующая. Он сейчас явится, товарищ старшина. Сами увидите: просто хулиган. Дразнится, что будто бы мы бюрократы… бормочет насчет каких-то там справок, а сам подмигивает. Вот он, вот он идет! Вы послушайте только!..

Входит жилец. У него тик: лицо передергивается, он нервно подмигивает.

Жилец. Здравствуйте.

Заведующая (угрожающе). Здравству… здравствуйте! Вы — опять?

Жилец. Я не опять, а еще…

Заведующая. А что вам нужно? (Делает знак милиционеру, предлагая наблюдать.)

Жилец. Как же, я вам сколько раз говорил: мне нужна справка, что вам нужна справка, что им нужна справка, что мне нужна справка, что вам нужна справка, что им нужна справка…

Милиционер (берет за плечо жильца). Пройдемте, гражданин!

Жилец. Куда? Разве теперь справки не здесь надо просить?

Заведующая. Видите, видите, какой хулиган! Жалко, что больше пятнадцати суток вы ему не можете дать…

Милиционер (выводит жильца). Давайте, давайте, гражданин! Вроде вы сами трезвый и пожилой, и вообще с виду приличный товарищ… К чему нам это безобразие?.. Так и быть: сегодня ступайте домой, а если еще раз мы вас застигнем, то тогда уж, я извиняюсь… тогда пеняйте на себя…

Заведующая. Чего только не приходится терпеть на работе!

Картина пятая

За столом — управдомами. Рядом стоит врач в белом халате, с чемоданчиком в руках.

Врач. Ну и в чем это у него выражается?

Управдомами. Вроде как навязчивый бред. Все время бубнит про какие-то справки… Да вот он и сам, зайдите мне за спину. Вы сейчас убедитесь.

Входит жилец… Он явно в невменяемом состоянии: смеется, ловит свой палец, дергается и т. д.

(Жильцу.) С чем пожаловали? (Врачу.) Вот — можете удостовериться.

Жилец (тихим голосом). Справки мне нужны… разные… справочки, справчаточки, справищи… Хе-хе-хе… Сперва я хочу справку, что мне нужна справка, что вам нужна справка, что им нужна справка, что всем нужна справка, что справка есть справка, а справка без справки — это затравка, а не бумажка, что все где-то проживают и справки наживают… Хо-хо!.. Белое, розовое, голубое, зеленое! Крутится-вертится шар голубой, крутится-вертится над головой… а справки не имеет. Как тут быть?

Управдомами делает знак врачу, тот выходит вперед.

Врач. Спокойней, дружочек, спокойней… Дайте руку. Вот так. Пойдемте со мной… Там у нас много-много справок… разных… красивых…

Жилец. И мне дадут?

Управдомами. И тебе и тебе! Всем хватит!

Жилец. А почему ты мне не давал?

Управдомами. Смотрите, псих-псих, а разбирается…

Врач. Кстати, товарищ управдом, это ведь ваш жилец?

Управдомами. А как же!

Врач. Так дайте мне справку…

Управдомами. О чем?

Врач. Что он здесь проживает.

Управдомами. Пожалуйста. Только сперва вы дайте мне справку, что вам нужна справка…

Жилец. Так его! Так!

Врач. Вы, наверное, шутите?

Управдомами. Почему? У нас такая установка.

Врач. Ах установка?!

Жилец. Правильно! Кройте дальше! (Смеется.)

Управдомами. Безусловно. Предъявите мне справку, что вам нужна справка…

Врач. Понятно! (Хлопает в ладоши.)

Входят два дюжих санитара.

Первый санитар. Которого тут?

Врач. Этого! (Указывает на управдомами.)

Второй санитар. Ясно!

Санитары с обеих сторон подхватывают управдомами.

Управдомами (испуганно). Братцы, да вы что? Братцы, я ведь нормальный… Доктор, дайте мне справку!

Жилец (внезапно ясным, разумным голосом). Берите его! Там разберутся! Еще бы вон ту заведующую прихватить…

Врач. И прихватим. Ведите его, товарищи! (Жильцу.) А вы будете свидетель: приступ острого бюрократизма, осложненного волокитой.

Жилец. Ну факт!

Санитары уводят вопящего и сопротивляющегося управдомами.

Врач. А где, вы говорите, эта заведующая?

Жилец. Тут, недалеко… сходим?

Врач. Непременно. Всех подобных субъектов срочно нужно изолировать.

Жилец. Вот и чудесно! Прошу вас, налево…

Оба уходят.

1953 г.

 

ВЫЛЕЧИЛА

Комедия в одном действии

Действующие лица:

Евдокия Степановна Чесова — солидная, тучная особа, страдает одышкой, 57 лет.

Анна Егоровна Метелкина — ее приятельница, худая, остроносая, подвижная, невысокого роста, 48 лет.

Люба — дочь Анны Егоровны, похожа на мать, 18 лет.

(Создавая грим Анны Егоровны и Любы, надо за основу взять лицо исполнительницы роли Любы и гримировать исполнительницу роли Анны Егоровны так, чтобы сходство матери и дочери было заметно. Если сделать наоборот — то есть подправлять внешность Любы, — будет утрачена естественность в ее чертах: грим молодой девушки не терпит больших добавлений.)

Саша — худой, нескладный юноша, близорук, носит очки с толстыми стеклами, 20 лет.

Капитолина Назаровна (баба Капа) — знахарка, бывшая монашка со всеми манерами людей этого типа: сладкоголосая, приторно-услужливая; однако, рассердившись, делается наглой и грубой; очень хитра; опытная шарлатанка, давно уже кормится, мороча своих пациентов, 65 лет.

Михаил Михайлович Куприянов — майор медицинской службы, врач, 37 лет.

Действие происходит в городе в наши дни.

Обычная комната. Обеденный стол и буфет, стулья, диван. Две двери-в переднюю и в спальню. Окна замерзли: зима. На стене копия картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». За столом Чесова и Метелкина.

Чесова. Еще чашечку, Анна Егоровна?

Метелкина. Погодя если… Да-а-а… А вчера-то всенощную у Николы служил отец Гавриил. Очень красиво служит. Благолепно так. Оно, конечно, и наш настоятель отец Сергий тоже ему не уступит.

Чесова (рассеянно). Да-да-да…

Метелкина. А хор в соборе — это что ж такое? Ну куда там твой театр! Один там есть бас, так он как возьмется… как возьмется… Прямо стены дрожат!

Чесова. Да-да-да…

Метелкина. Что — да-да-да? Ты меня не слушаешь!

Чесова. Прости за ради бога, Анна Егоровна, уж очень мне тревожно.

Метелкина. За внука беспокоишься? Ничего, выздоровеет.

Чесова. Сама виновата — застудила младенца.

Метелкина. Ну, уж и ты!

Чесова. Одна я. Ведь как родители-то его уехали…

Метелкина. Да, куда это дочка твоя да зятек покатили?

Чесова. Он — в командировку, в Москву. А Клаша уже при нем — в отпуск. И купить кой-чего надо и побывать хочется в столице.

Метелкина. Жалко, я не знала. Лампадного масла бы мне твоя дочка привезла. Так бедствую лампадным маслом.

Из-за кулис доносится плач младенца.

Чесова. Вон, опять плачет. Ты уж извини, Анна Егоровна, я на минуточку к нему.

Метелкина. Ступай, золотая моя, ступай, миленькая.

Чесова (уходя). Кушай чай, Анна Егоровна, медку себе возьми. (Уходит.)

Метелкина. Спасибо, спасибо, ты уж не беспокойся. Сытая я, очень даже сытая. (Едва только Чесова ушла, принялась быстро есть мед прямо из банки.)

Телефонный звонок.

Голос Чесовой. Анна Егоровна, сделай милость, подойди к телефону!

Метелкина. Ну-к что ж, сей минут. (Подходит к телефону, берет трубку.) Слушаю вас… Нету, нету, не Евдокия Степановна говорит… Так… Посторонняя одна гражданка… Нет, еще не приехали… И Клавдию Ильиничну и Николая Петровича ждем дня через три… Мальчик?.. Кхм… Мальчик у нас ничего, поправляется… Не знали, что заболел?.. А кто это со мной рассуждает?.. Куприянов?.. Какой же это Куприянов?.. Ах, знают здесь?.. Ну, ладно. Всего вам хорошего, товарищ Куприянов… Что, что?.. Насчет младенца?.. Это уж как вам будет угодно… До свиданьица вам… (Кладет трубку.)

Входит Чесова.

Чесова. Кто звонил, Анна Егоровна?

Метелкина. Какой-то, говорит, Куприянов.

Чесова. А… Это зятя моего, Николая Петровича, дружок.

Метелкина. Интересовался, как здоровье младенца.

Чесова (встревоженно). Откуда ж он знает, что Вовочка заболел?

Метелкина. А вот знает.

Чесова. Между прочим, Куприянов дам доктор.

Метелкина. А ты на доктора не надейся. Уж лучше, чем наша баба Капа, никто не лечит!

Чесова. Кто-кто?

Метелкина. Ну, старушка одна. Капитолина Назарьевна, баба Капа. Вот даден ей такой дар, что какую хочешь болезень отведет враз! И не то чтобы там бесовским наваждением, наговорами или зельями какими. Боже упаси! Баба Капа у нас такая приверженная к церкви. Сама бывшая монашка, и средства у ней все такие церковные, богобоязненные: святой водой опрыснет, просфоры даст надкусить во благовременье, ниточку наденет из ризы, стало быть, от святых мощей. И всякую болесть как рукой снимет.

Чесова. Я уж и не знаю, чего теперь делать? Что же чаю, Анна Егоровна?..

Метелкина. Благодарствуй, Евдокия Степановна, упилась я уже, полностью упилась. Ну еще одну чашечку налей все-таки. (Подставляет Чесовой чашку.)

Чесова (наливая чай). Ну муженек-то твой как?

Метелкина. А что ему делается? Как был старшим кондуктором, так и работает. По молитве моей ему теперича премию дали.

Чесова. По молитве?

Метелкина. Ага. Сколько я поклонов била, чтобы, значит, у него никаких аварий не было, чтобы из графика не выбивался и чтобы план тонно-километров сподобил бы его господь-бог выполнить полностью!

Чесова. Да-да-да.

Метелкина. Ну и внял господь, стало быть: премию моему Кузе отвалили и благодарность.

Чесова. Это хорошо. Еще чайку?

Метелкина. Нет, благодарствуй. Примета плохая: тринадцатую чашку я сегодня не стану пить. Как дюжину выпиваю, то, стало быть, стоп!

Чесова. Ну тогда ладно. А дочка твоя как?

Метелкина. Любочка-то? Растет дочка. Выросла уже. Вот и замуж пора…

Чесова. Да-да-да, насчет женихов нынче трудно.

Метелкина. Правда, крутится вокруг Любочки один парнишка — не такой чтобы ответственный или там богатый, но, безусловно, он ее любит без обману.

Чесова. И что же?.. И с богом, пускай выходит за него.

Метелкина. Я ей так сказала: ладно, выходи за этого, за своего за Сашку. Но только без церковного венчания и думать не смей!

Чесова. А она что?

Метелкина. Любочка-то? Да она у меня послушная девочка, даром что такая вострая. Она говорит: «Мне и самой, мамаша, охота покрасоваться, во всем невестинском наряде и при фате. Только вот беда: Сашка у нас ярый комсомолец, трудно будет его уговорить, чтобы он в церковь пошел».

Чесова (рассеянно, явно прислушиваясь к тому, как ведет себя внук в соседней комнате). Да-да-да…

Метелкина. А я — ей: без обряда и думать не смей! Прокляну, из дома выгоню!

Чесова. Да-да-да…

Метелкина. И в самом деле, ты подумай, Евдокия Степановна, каково мне будет показаться на глаза отцу Сергию, ежели моя родная дочь вступит в брак без его благословения, а?

Чесова. Да-да-да…

Метелкина. Ты опять ничего не слушаешь!

Чесова. Прости меня, показалось, что он ворочается.

(Уходит в соседнюю комнату.)

Метелкина, подумав немного, наливает себе чай сразу в две чашки и пьет с медом из обеих. Затем вытирает пот, расстегивает ворот кофточки, наливает еще одну чашку и через силу пьет. В передней раздается звонок. Вздрогнув от неожиданности, Метелкина роняет чашку. Звонок повторяется. Метелкина отставляет от себя мед и прибирает на столе.

Голос Чесовой. Анна Егоровна, сделай милость, открой дверь.

Метелкина. Сейчас, сейчас, золотая моя, сейчас, сейчас! (Резко поднимается, суетливо бежит к двери.)

Голос Любы. Простите, здесь живет Чесова Евдокия Степановна?

Голос Метелкиной. Здесь, здесь…

Голос Любы. Мама! Тебя-то мне и надо!

Голос Саши. Здравствуйте, Анна Егоровна.

Голос Метелкиной. Любаша?! И Сашок с тобой? Ну молодцы, ну идите сюда!

Голос Любы. Мы раздеваться не будем.

Входят Метелкина, за ней — Люба и Саша в зимней одежде. Близорукий Саша по пути натыкается на стул и роняет его. Метелкина вздрагивает.

Люба. Мама, у нас билеты в кино, а в квартире никого нет!

Метелкина. Ну что ж, ступайте, дорогие мои. А я тогда — домой. (Перехватила влюбленный взгляд Саши.) Дочка, подь сюда на минуточку… (Отходит в угол.)

Люба (идет к матери). Чего тебе?

Саша деликатно отворачивается, берется за книги, расставленные на этажерке.

Метелкина. Любаша, ты помнишь, что тебе мать говорила?

Люба. Я же тебе сказала: да!

Метелкина. Парни — они народ напористый. Ты и ахнуть не успеешь, как в загсе побываешь, а то и без загса…

Саша уронил книгу, Метелкина вздрогнула.

Люба. Ну неужели тебе не хватает времени дома мне про это объяснять?

Метелкина. Ой, Любочка, мать тебе добра желает, а ты…

Люба (отошла от матери). Потом, потом, мама. Саша, не опоздаем мы?

Голос Чесовой. Это кто там пришел, Анна Егоровна?

Метелкина. А это Любочка моя зашла за мной, дочка.

Люба. Здравствуйте, Евдокия Степановна!

Голос Чесовой. Здравствуй, Любаша. Анна Егоровна, зайди ко мне сюда.

Метелкина. Сейчас, золотая моя, сейчас, сейчас.

(Быстро уходит.)

Люба. Только ты поскорее, мама. Ну вот увидишь: обязательно опоздаем!

Саша. Ничего, успеем. Какие здесь хорошие книги есть! Кто здесь живет?

Люба. Не знаю, кажется, маминой подруги сын или зять. Инженер он, что ли. Тебе, конечно, все равно, что мне очень хочется посмотреть этот фильм?

Саша (приблизился к ней). Ну, Любочка, ну за что же ты сердишься? Я взял билеты…

Люба. Не трогай меня вообще.

Саша (грустно). Вчера ты была такая ласковая, а теперь…

Люба. И очень жалею, что была ласковой!

Саша. Ты меня не любишь, я вижу… (Отошел, уронил стул.)

Люба (скрывая смех). Тебе, знаешь, куда надо идти? В цирк, жонглером. Жонглер вот так бросает сразу восемь мячей и все их ловит. Как ты. (Смеется.)

Саша. Нет, ты меня не любишь!

Люба. А если бы ты меня любил, ты бы старался поскорее со мной повенчаться!

Саша. Да хоть завтра идем в загс!

Люба. Что это за свадьба в загсе? Нет, мы с тобой в церкви будем венчаться!

Саша. Любочка, пойми: я же комсомолец!

Люба. Если кто кого любит, то не считается ни с чем, чтобы соединиться со своим предметом. Так даже в книгах пишут.

Саша. Нет, Любочка, это ты меня, наверное, не любишь, не хочешь, чтобы мы всю жизнь были вместе, вот и придумываешь такое, чего я не могу сделать ни в коем случае!

Люба. Ах, «ни в коем случае»?! Хорошо, запомню! Я тебя прошу о таком пустяке, и то ты мне отказываешь.

(Неумело симулирует слезы.)

Саша. Это не пустяк. И зачем тебе это нужно? Ты что — верующая?

Люба. В общем не очень. Но разве я могу огорчить маму?! Мою дорогую мамочку, которая так меня обожает, так заботится обо мне.

Саша. Да пойми ты…

Люба (зажала уши). Не хочу понимать! Не желаю! Не буду понимать!

Метелкина, которая давно уже подглядывала из-за двери, входит в комнату.

Метелкина (Чесовой, в другую комнату). Сей минут пошлю я за ней. Раз уж такое дело, каждая секундочка дорога. Любаша, я тебе что скажу…

Люба. Не хочу слушать! Не буду! Не буду!

Метелкина (подошла к дочери, отняла ее руки от ушей). Да с тобой мать разговаривает, а не твой кавалер!

Люба. Я думала, это Сашка…

Саша деликатно отошел в сторону.

Метелкина. Потом, потом разберетесь. Ребеночку-то все хуже делается. Надо сей минут позвать к нам бабу Капу — ну Капитолину Назарьевну.

Люба. Вон Саша сейчас сбегает.

Метелкина (вполголоса, оглянувшись, не слышит ли Саша). Да ты в уме ай нет, Любка? Чтобы я позволила этому комсомольцу узнать, где проживает Капитолина Назарьевна, где она страждущих облегчает, где у нее все средствия ее хранятся?! Да не будет этого ни в жисть!

Люба. Мама, мы же в кино опаздываем!

Метелкина. Ну и опоздаете разок, а то и вовсе не пойдете! Слава тебе господи, дня нету, чтобы ты по этим кинам не бегала! Сей минут ступай к бабе Капе и веди ее сюда. Скажешь: парнишка застудился дюже! Поняла?

Люба. Кошмар! Саша, обожди меня здесь, мне надо срочно в одно место по одному делу…

Саша. Хорошо, Любочка.

Метелкина. А он у нас не заскучает: ишь ведь какой книгочей, а тут этого добра не то что на полчаса — на всю жизнь хватит! Читай, молодой человек, не стесняйся, читай! Да ты пальтишко-то сними, тут хорошо, тепло…

Люба (застегивает пальто и идет к выходу). Я очень скоро, Сашенька. (Убегает.)

Саша, сняв пальто, взялся за книги.

Метелкина (уходя к Чесовой). Ну направила я туда Любочку. Сейчас приведет она бабу Капу. Да ты не тревожься, золотая моя, господь милостив, обойдется все.

Саша (опустил книгу, задумался, вздохнул). И за что она меня так мучает? «В церкви»! Разве я смогу в глаза ребятам смотреть, если я в церкви повенчаюсь?! Ой! Срам какой! Вот так комсомолец! А что Вера Павловна скажет — моя учительница?! А дядя Сережа? Он старый член партии, еще в молодости сам занимался антирелигиозной пропагандой. Нет, я не могу! Уж лучше я прямо скажу Любе: раз так, давай расстанемся; хотел я всю жизнь пройти с тобой рядом, но, видно, не судьба. Прощай, не поминай лихом! Желаю тебе счастья, Любочка, пусть на твоем пути встретится хороший человек, который… с которым… которому… я руки-ноги переломаю, если он только подойдет к тебе! Не хочу я расставаться с ней! Что же делать? Что делать?! (Рванулся, уронил большую кипу книг.)

Метелкина (заглянула в комнату). Чего ты тут бьешь? Что крушишь?

Саша. Я не крушу. Я сокрушаюсь.

Метелкина. О чем это?

Саша. Очень уж у вас, Анна Егоровна, дочка требовательная.

Метелкина. А как же иначе? Вот, бог даст, женишься на ней, сам будешь радоваться, что моя Любочка такая из себя строгая.

Саша (вздыхая). Я и сейчас радуюсь, только мне грустно.

Метелкина. Может, ты жениться не собираешься?

(Пытливо вглядывается в Сашу.)

Саша. Кто? Я? Да я каждый день ей говорю: «Люба, пойдем в загс!»

Метелкина. И правильно!

Саша. А она что? «Без церкви, говорит, и не думай!»

Метелкина. Правильно.

Саша. Как же я могу идти в церковь, когда я комсомолец?!

Метелкина. Ну и что?

Саша. Да это противно моим убеждениям!

Метелкина. Ишь ты!

Саша. Да-да, я, как разумно мыслящая личность, как атеист, наконец, как член Союза Коммунистической Молодежи, категорически отвергаю религиозные предрассудки.

Метелкина. А ты отвергай на службе. На службе все отвергают.

Саша. Поймите: таковы мои убеждения!

Метелкина. А ты повенчайся, а потом обратно держись своих убеждений.

Саша. Как я буду в глаза смотреть товарищам, если пойду в церковь?! Чтобы я, будучи комсомольцем и стоя на позициях материалистической теории… Вы когда-нибудь слышали о диалектическом материализме?

Метелкина. А как же? Не помню только, кто это мне про них говорил, только сказывали, что очень симпатичные личности.

Саша. Кто?

Метелкина. А оба они: и товарищ Диалектический и товарищ Материалистический.

Саша. Это — не личности! Это — философская система. Если хотите, я и вам и Любочке все подробно объясню и про материализм и про то, как надо понимать некоторые явления природы.

Метелкина. Вот женишься ты на Любаше, будем жить все вместе, тогда я тебя и послушаю. А если хочешь, чтобы оно скорее вышло, не артачься лучше: сыграем свадебку, и так-то нам всем хорошо будет.

Саша. Не будет мне хорошо, если пойду в церковь!

Метелкина. Разве мы не понимаем, что тебе не положено венчаться? Мы отлично даже понимаем. И мы тебя под удары выставлять не будем. Зачем? Мы тебя тихонечко обкрутим вокруг аналоя, даже сам не заметишь. У нас отец Сергий, он очень в теперешних делах хорошо разбирается. Придешь ты по секрету в церковь вечером, когда то есть ни одной души не будет. А Любаша с другой стороны подойдет, фату уже в церкви наденет, шафера у нас будут свои, причт — свой; никто тебя сроду не выдаст. Ты и оглянуться не успеешь, а над тобой уж и венец подержали, и «Исайя, ликуй» пропели, и выйдешь ты по всем статьям женатый человек. Вот так, сыночек.

Саша. Да зачем вам это надо?

Метелкина. А зачем тебе надо без венчания? Стало быть, какой человек во что верует, того и желает!

Саша. Но ведь я неверующий. И Люба неверующая.

Метелкина. Это кто же тебе сказал, что моя дочь неверующая?

Саша. Она сама сказала, что только для мамы венчаться хочет, то есть для вас.

Метелкина. А я для нее хочу, для Любы. Все ж таки церковное венчание покрепче ваших расписывании. Захочешь уйти, да не сумеешь.

Саша. Куда уйти? Неужели вы мне не верите, что я люблю вашу дочь?

Метелкина. Верю. И — главное — она тебе верит. А так-то оно выйдет покрепче. Ты не упрямься, сынок…

Саша. Поймите же, что я марксист. Я стою на позициях материализма!

Метелкина. Ну, тогда и женись на своем материализме!

Голос Чесовой. Анна Егоровна, пойдите-ка сюда.

Метелкина. Иду, золотая моя. (Саше.) Вот так, сыночек, подумай еще. (Уходит.)

Саша. Ну что мне теперь делать?! Я прямо скажу Любе, что я… что я… что я не знаю, как мне быть! Нет, я ей все-таки скажу: «Любочка, ну я тебя умоляю, не требуй ты от меня!» Она, конечно, поймет меня и ответит мне… Как она мне ответит?.. Ой, она мне не то ответит. Тогда что же? Тогда, выходит, опять-таки я должен порвать с ней, как с социально неустойчивым… то есть морально неустойчивым… то есть нет, с идеологически неустойчивым элементом. Хорошо, я порву. Я ей скажу: прощай, Люба, помни, что ты ранила мое сердце на всю жизнь. Мое сердце кровоточит и будет кровоточить всю жизнь! Вот! Я скажу: я отступаюсь от тебя, потому что ты… (Задумался.) А почему я отступаюсь? Я не должен отступать! Я, как активист и борец за материализм, должен убедить ее. Может быть, лучше даже притвориться, что я согласен с ней? Так, так, так. Может быть, даже сделать вид, что я целиком и полностью иду ей навстречу. Может быть, повенчаться, конечно, по секрету в церкви, а потом начать среди Любы и среди мамы антирелигиозную пропаганду на глубоко научных основах? А? А что? Это правильная идея. Во-первых, тогда я не теряю Любочки, во-вторых, мне впоследствии выразят благодарность за то, что так ловко сманеврировал. Да, как же, держи карман шире! Выразят тебе благодарность за то, что ты повенчался в церкви. Тебе такую благодарность вынесут, что своих не узнаешь! И правильно: какой же я комсомолец, если я ради личных интересов отказываюсь от материалистических принципов?! Фу, ну что же делать?! (Теребит волосы, невнятно мычит, продолжая разговаривать сам с собой.)

Метелкина (выглянула из соседней комнаты). Эк его разбирает. А ничего, пускай, пускай помучается. Небось все равно от Любочки от моей не уйдешь. Повенчаешься как миленький!

Голос Чесовой. Анна Егоровна, подай мне горчичники, вон там с полочки.

Метелкина. Сейчас, сейчас, сейчас. (Исчезает.)

Саша продолжает свои размышления, ходит по комнате. Он опрокидывает стулья, натыкается на мебель. При особенно громком стуке поверженного кресла Метелкина вновь выглянула из-за двери, удовлетворенно покивала головой. Затем снова исчезла.

Саша. Фу, вот ведь положение! Как у этого, у Гамлета. И посоветоваться ни с кем нельзя! Ну что я скажу товарищам? Дескать, я надумал жениться и венчаться в церкви, как вы к этому отнесетесь? А я сам знаю, как они отнесутся. (Продолжает взволнованно говорить сам с собой, усевшись на диван.)

Входит баба Капа.

Баба Капа (низко кланяется). Спаси вас господь! (Ищет икону и, не найдя, крестится на копию картины Шишкина.) Что же это дверь у вас раскрытая?

Саша не замечает прихода знахарки: он сидит, закрыв лицо руками и чуть раскачиваясь от огорчения и печальных мыслей.

(Присмотрелась к Саше.) Вот, видать, и больной. Эта девушка мне сказала: парнишка, говорит, застудился и очень мучается. Он! Он и есть! Вишь, как его корежит. Зря она отстала от меня — Любаша-то. Не надо было мне посылать ее за просфорой. Все бы она мне пособила. Ну ничего, попробую одна его попользовать. Эк его распирает! Вот я сейчас… (Громким и грубым голосом.) Святой Пантелеймон-целитель, подсоби и благослови! Перво-наперво спрысну-ка я его святой водицей. (Вынула из кармана пузырек, откупорила, отхлебнула глоток и мелкими брызгами прыснула на Сашу.)

Саша (встрепенулся, вытирается). Ой, кто это балуется?!

Баба Капа. А вот и нету, не балуюсь я, а лечу тебя, голубчика моего дорогого. (Отхлебнула вновь, опять прыснула.)

Саша. Слушайте, что вы хулиганите? Перестаньте!

Баба Капа. Не хочешь? Тогда сам выпей, голубок, выпей, от этого такая тебе польза произойдет, враз выздоровеешь! Выпей, говорю, святой водицы! (Сует под нос Саше пузырек.)

Саша (отводит ее руку). Вы просто сумасшедшая! Я — марксист, зачем я буду пить святую воду?!

Баба Капа. И, голубок, святая вода — она всем пользительна: и марксистам и немарксистам.

Саша. Да оставьте вы меня в покое, слышите?!

Баба Капа (пытаясь насильно влить Саше воду в рот). Нет уж, раз меня кликнули, чтобы тебя лечить, то я тебя вылечу, хоть ты тут что.

Борьба: Саша сопротивляется действиям бабы Капы. Изредка только слышны реплики обоих борцов.

Саша. Отстаньте! Вы с ума сошли! Я не желаю!

Баба Капа. Выпьешь, голубчик, выпьешь! Врешь, отхлебнешь! Святая вода — она за себя постоит.

Входит Куприянов. Он в военной форменной шинели с погонами.

Куприянов. Почему у вас дверь открыта? И что здесь происходит?

Ни Саша, ни баба Капа его не замечают. Куприянов с интересом наблюдает борьбу.

Саша. Пустите, я щекотки боюсь!.. (Смеется.)

Баба Капа. Вот-вот-вот, посмейся, голубок, да и проглоти.

Куприянов. Это что же — спорт или драка? (Понаблюдав еще немного.) Нет, оказывается, это — идейное единоборство. Посмотрим, чем все это кончится.

В результате борьбы Саша выбил из рук бабы Капы пузырек, и «святая вода» пролилась.

Баба Капа. Ты что же это делаешь, нехристь?! Святую воду по полу расплескал?! Нет, тут, я погляжу, надо беса изгонять заговоренной ниткой. (Снимает с себя нитку с прикрепленным к ней амулетом.) Ну-ка, надень себе на шею. А, не хочешь? Боишься святой ладанки?

Саша. Ничего я не боюсь, дура вы, вот и все!

Баба Капа. А не боишься — надень! Ну надень! Ага! Не смеешь, потому что на этой нитке от святых мощей жилочка! А в тебе беси сидят! Беси, беси! Вот они и того… и корчат тебя. (Приближается, чтобы накинуть Саше на шею нитку.)

Саша. Пустите вы меня! (Хочет уйти.)

Баба Капа. Нет, шалишь! Нет, врешь, ты от меня не уйдешь, так-то.

Борьба возобновляется. Нитка оказалась на шее Саши. Входит Люба.

Ага! Надела все-таки!

Люба. Что здесь такое?..

Саша. Люба, неужели я должен и такое терпеть?! Эта ведьма… она меня поила какой-то водой… (Сел на диван, тяжело дышит после борьбы.)

Баба Капа. Не «какой-то», а святой, глупая твоя башка! (Увидела Куприянова, очень удивилась.)

Люба. А зачем вы его?!

Баба Капа. Как — зачем! Сама же меня позвала вылечить парнишку. (Снова перевела взгляд на Куприянова.)

Саша. Ах, так это было лечение? Ничего себе!

Баба Капа (тревожно Куприянову). Откуда ж вы взялись? Вас вроде не было, как я пришла-то…

Куприянов (снимая шинель). Появился я, очевидно, так же, как и вы, уважаемая: через открытую дверь.

Люба. Ах! Это значит, я не закрыла, когда побежала за вами, бабочка Капочка.

Баба Капа (оглядывая Куприянова). Батюшки, да ведь он в форме. Кто же ты есть? Прокурор, ай из милиции кто?

Куприянов. Я в некотором роде ваш коллега: тоже лечу людей. Правда, несколько другими методами.

Баба Капа. Что вы, что вы, что вы, голубок мой, разве ж я лечу? Это я так, пошутила.

Саша. Слыхали?! Она шутила!

Куприянов. Прекрасные шутки, такие веселые. (Любе.) А вы, собственно, зачем пригласили эту шутницу?

Люба. Мне мама велела.

Куприянов. Где ваша мама?

Саша. Там. (Указал на комнату.)

Куприянов. Понятно теперь. Ваша мама намеревалась сама пользоваться лечением этой… шутницы?

Баба Капа. Да что это я с вами тут прохлаждаюсь? Мне ведь и домой пора.

Куприянов. Задерживать не будем, но предупреждаю: вас найти мы сумеем. И если окажется, что ваше лечение принесло вред кому-нибудь…

Баба Капа. Как же оно может принести вред, когда мне не дали даже ни одного то есть средствия, ни одной молитвы совершить на благо болящему? Ведь вон позвала она меня попользовать этого вьюношу.

Люба. Так разве я вас к нему звала?! Тут младенец заболел.

Куприянов. Вот наконец и добрались до сути дела. Младенца вы лечили?

Баба Капа. Истинный крест — нет! Между прочим, я ведь и сама, если хотите знать, лечусь в поликлинике Кировского района у доктора Липницкой, хоть спросите ее самоё.

Куприянов. Обычно все ваши так и делают.

Баба Капа. Это кто же «наши», то есть?

Куприянов. А знахари и подпольные лекари. Людей дурачат, а сами пользуются серьезными медицинскими услугами. Ступайте отсюда.

Баба Капа (уходя). Всего вам лучшего. (Вполголоса.) Ну, Любка, я тебе попомню, что ты меня сюда привела. И матери твоей не прощу! Я ужо вас отблагодарю крепко! Я теперь, может быть, из-за вас куска хлеба лишусь да еще в тюрьму попаду!

Люба (провожая бабу Капу). Кто ж его мог знать, бабочка Капочка, что оно так обернется?

Баба Капа. Коли зовешь, должна знать!

Баба Капа и Люба уходят.

Куприянов. Ну-с, молодой человек, лекарства ее не попали вам в организм?

Саша. Что вы! Тьфу! Так я ей и дался! Да я ей!.. Ведь правда же, товарищ доктор, комсомольцу не к лицу все эти религиозные предрассудки?

Куприянов. И вы меня еще спрашиваете?

Саша. Нет, это я не спрашиваю, это я отвечаю. Сам себе!

Куприянов. Правильно отвечаете. Однако я пришел сюда потому, что здесь заболел ребенок, сын моих друзей. (Подошел к двери в смежную комнату, постучал.) Евдокия Степановна, вы тут?

Голос Чесовой. Кто это? Батюшки, Михаил Михайлович! Вот вовремя! Пожалуйста, сюда к нам…

Куприянов уходит. Из передней возвращается Люба.

Люба. В кино мы опоздали…

Саша. И очень хорошо, что опоздали. Нам с тобой надо поговорить.

Люба. А о чем говорить? Я тебе сказала…

Саша. А я тебе отвечаю: в церковь не пойду ни в коем случае.

Люба. Вот как?

Саша. Так, и только так стоит вопрос для настоящего советского молодого человека. А я тем более — комсомолец.

Люба. И стоишь на позициях марксизма. Слыхала.

Саша. А ты слыхала, что настоящий марксист никогда не отступает от своих воззрений?

Люба. Ну и я не отступлю. Хочешь жениться — пойдем в церковь.

Саша. Никогда и ни за что.

Люба. Тогда — все.

Саша. И я говорю: все.

Люба. Ой, смотри, Сашка, как бы тебе потом не пожалеть!

Саша. Зачем — потом? Я сейчас очень жалею, потому что я тебя люблю.

Метелкина вышла было из соседней комнаты, но, услышав и увидев, что происходит, прячется за дверью и наблюдает, выглядывая время от времени.

Люба. А любишь, так не будешь упрямиться.

Саша. Настоящая любовь зиждется не на измене своим убеждениям, а…

Люба. Все у тебя «настоящее»: и любовь придумал «настоящую», и «настоящих» марксистов. Выходит, одна я для тебя не настоящая!

Саша. Нет, Люба, я именно хочу, чтобы и ты стала настоящим товарищем мне и подругой. Я говорю: любовь должна жиждиться… то есть зиздиться… жижиться…

Люба. А мне не интересно про твою «жижицу». Кому-нибудь еще рассказывай!

Саша. Что ж, тогда… тогда прощай! (Идет к двери.)

Люба. Прощай. Только имей в виду: навсегда прощай.

Саша. Прощай — уж обязательно навсегда.

Люба (тревожно). И тебе не жалко будет меня?

Саша. Я уже сказал: мне тебя жалко не только как свою потерю, мне тебя еще жалко за тебя самоё!

Люба. Чего-то я даже и не понимаю, о чем ты…

Саша. А вот о чем: ну хорошо, мы с тобой сейчас разошлись…

Люба. Уже?

Саша. Допустим, что мы с тобой разошлись. Допустим. Хотя — чего там «допустим»? Ты же меня прогоняешь…

Люба. Нет, это ты меня прогоняешь: сам уходишь.

Саша. Так ты же мне отказала!

Люба. Нет, это ты мне отказал!

Саша (сел, взъерошил волосы). Фу… Опять все сначала…

Люба (приблизилась, погладила Сашу по голове). Бедный мой мальчик, как ему тяжело.

Саша. А думаешь, легко?

Люба. А мне, думаешь, легко?

Саша. За чем же дело тогда стало?

Люба. Да, за чем дело стало?

Саша. Поженимся мы с тобой…

Люба.…в церкви…

Саша (вскочил). Прощай!

Люба. Прощайте, товарищ Шарапов!

Саша. Когда-нибудь и ты будешь жалеть. (Пошел к двери.) Маме своей кланяйся.

Люба. Спасибо! (Отвернулась.)

Метелкина мимически показывает Любе, что не надо отпускать Сашу.

Саша!

Саша, который уже успел выйти в переднюю, возвращается.

Саша. Любочка, если ты не передумала, то не надо меня звать. Мне очень тяжело…

Люба (плачет). А мне, думаешь, не тяжело?

Саша. Почему я так буду думать? Что я зверь, что ли?..

Люба. Конечно, зверь. (Плачет.)

Саша. Какой я зверь?

Люба. А я откуда знаю? Может, волк, а может, лиса.

Саша. Какая я лиса? Я на зайца еле-еле тяну.

Люба (приблизилась к нему). Зайчик мой, пойдем в церковь.

Саша. Не могу, Любочка!

Люба. Ну, вот сейчас баба Капа святой водой тебя окропила. Разве это так уж страшно?

Саша. Страшно? Нет! Противно! Никогда больше не позволю над собою делать это! Прощай, Люба! Теперь уже окончательно — все! (Решительно уходит.)

Люба. Мамочка, что же делать?!

Метелкина. Как — что! Воротить!

Люба. Так он же не хочет — слышала?

Метелкина. А не хочет, бог с ним, пущай уходит!

Люба. Как это «бог с ним», когда я его лю… лю… люблю! (Громко воет.)

Метелкина. Мало ли что!

Люба. Тебе «мало ли что», а мне… (Бросилась в переднюю, кричит.) Саша! Саша! Сашенька, вернись! (Громко плачет, убегает.)

Метелкина (поглядела вслед дочери). Любка, ты куда?! Назад! Назад, я говорю! Экая, ей-богу, беда с нынешней молодежью. Ну как я в глаза посмотрю отцу Сергию?!

Из спальни выходит Куприянов. Входит Люба, продолжая плакать и смеяться. Она ведет за руку Сашу.

Люба. Ну, куда ты, куда? Так вот и бросил меня? А с кем же я в загс пойду?

Саша. В загс или в церковь?

Люба. В загс.

Саша. А в церковь?

Люба (тихо, опустив голову). Давай уж без церкви.

Метелкина. Любаша, ты подумай, что ты говоришь?!

Люба. Я подумала, мама.

Метелкина. Отец Сергий тебе благословения не даст!

Люба. И не надо!

Куприянов. Правильно, девушка!

Метелкина. Да, «правильно»! Небось не ваша дочь!

Куприянов. А моей дочери я бы просто запретил идти в церковь.

Метелкина. Вот вас бог на том свете и накажет! И тебя накажет, слышишь, Любовь?!

Люба целуется с Сашей.

Куприянов. Теперь она вас не услышит.

Метелкина (решительно подходит к Саше и Любе, разводит их). Э-э-э, молодой человек, торопитесь очень!

Люба. Ничего он не торопится. Это я тороплюсь! Идем отсюда, Сашенька! (Взяла Сашу за руку, ведет к двери.)

Метелкина. Куда?! Любка, стой!

Люба. Потом поговорим, мама! Скорее, Саша!

Саша (повернулся к Метелкиной). Анна Егоровна, а этой вашей бабе Капе передайте благодарность: ведь вылечила она меня, совсем вылечила.

Метелкина. От чего то есть вылечила?

Саша. А от моих колебаний. Кабы не она, я бы еще, может, мучился бы: идти — не идти в церковь? А после ее «лечения» — как рукой сняло! Пока! Пошли, Любочка!

Люба. Пошли!

Уходят.

Метелкина. Любка, прокляну!

Слышен смех Любы. Пауза.

Куприянов. Проиграли вы это сражение, Анна Егоровна.

Метелкина. Да я ее совсем из дома выгоню, коли так! (Убегает в переднюю.)

Из спальни выходит Чесова.

Чесова. Куда это она?

Голос Метелкиной (жалобно). Любочка, дочка, вернись обратно! Я уже не сержусь. Слышишь?..

Куприянов. Вот это другое дело! Хорошо!

Чесова. У них-то хорошо… А что же с Вовочкой нашим будет, доктор?

Куприянов. Выздоровеет ваш Вовочка, только вы уж его не студите больше.

Чесова. Боже упаси! Да я теперь над ним так буду трястись.

Возвращается Метелкина.

Куприянов. Трястись необязательно. А вот лекарство, что я прописал, давайте аккуратно.

Чесова. Тютелька в тютельку все буду исполнять!

Куприянов. Ну догнали вы дочку, Анна Егоровна?

Метелкина. Догнала. Помирилась я с ней.

Чесова. Как же помирились? Без венчанья?

Метелкина. А что ж делать? Ей выходить замуж, не мне же!

Куприянов. Вот это правильно!

Входят, взявшись за руки. Люба и Саша.

Метелкина. Благословить-то вас позволите хоть?

Люба. Только чтобы без церковных слов! Слышишь, мама?

Метелкина. Слышу. Что ж делать?.. Становитесь вот здесь передо мной…

Саша и Люба приближаются к Метелкиной.

Занавес

1954 г.

 

ЗАКРОЙЩИК ДЛЯ БИТЬЯ

Комедия в одном действии

(Написана совместно с М. Я. Грином.)

Действуют:

Директор.

Приемщица.

Племянник.

Время действия — наши дни.

Кабинет директора небольшого ателье по пошиву верхнего платья. Письменный стол, телефон и прочее. По стенам плакаты следующего содержания: «Жалобная книга выдается в порядке живой очереди», «Возврат бракованных изделий с 9 ч. утра до 6 ч. вечера». На сцене никого нет. Долго и безнадежно звонит телефон. Из-за кулис доносятся невнятные женские крики и успокаивающий мужской голос: очевидно, бушует очередная заказчица, а директор ее успокаивает. Падение чего-то тяжелого — надо думать, мебели. Падение чего-то стеклянного — надо думать, вазы. Быстро входит директор ателье — немолодой мужчина.

Директор. Я сейчас в милицию позвоню! Нахалка какая! Эти вещи у нас в инвентарь записаны, а она их бьет! (Набирает номер телефона.) Милиция?.. Я спрашиваю: это седьмое отделение?.. Нет?.. Так что же вы… (Дает отбой, набирает снова.) Милиция?.. Товарищ дежурный, пришлите наряд в ателье номер четыре: тут одна гражданка хулиганит… Что?.. То есть, как это — чересчур часто?.. Что же, по-вашему, я назначаю, когда кому надо хулиганить?.. Что?.. Шить надо лучше?.. Вы меня не учите!.. Я требую, чтобы вы прислали милиционера…

Входит приемщица.

Приемщица. Александр Борисович, она сама ушла.

Директор (в трубку). А я требую… А вас это не касается… А я говорю… А при чем здесь вы?.. А я спрашиваю: вы нам пришлете?.. А я говорю…

Приемщица. Да ушла она, Александр Борисович!

Директор (приемщице). Что?.. Ушла?.. (В трубку.) Можете не присылать: она сама ушла. Пока вас дождешься… (Бросил трубку на рычаг.)

Приемщица. Ну что вы так расстраиваетесь?.. Господи! Неужели не привыкли?! Разве на заказчиков угодишь?..

Директор. При чем тут заказчики? (Указывает на телефон.) Говорит: «Каждый день наряд вызываете!» Ну и что? У вас люди есть? Есть! Для того поставлены! Будьте любезны прислать, когда у вас требуют!

Приемщица. Александр Борисович, я у вас что хотела спросить: вы мне обещали новую жалобную книгу.

Директор. Как?! Опять новую! Я же на той неделе давал!

Приемщица. Во-первых, не на той неделе, а в прошлом месяце. А, во-вторых, вот она: вчерашний день последний листок заполнили.

Директор (берет книгу). Кто заполнил?

Приемщица. А этот толстый, которому закройщик Яшкин пиджак обузил на восемь сантиметров.

Директор. А, да, помню. Нервный мужчина. Такой толстый, а у самого спокойствия — никакого. Визжал, как эта… сегодняшняя… Кстати, а чего она визжала?

Приемщица. Да все из-за костюма. У вас, говорит, на выставке одно, а тут вы из шинельного сукна шьете.

Директор. Правильно! Это новый фасон, детище нашего ателье — дамский костюм из шинельного сукна, так и называется «Память былых походов». Ну что ж поделаешь… Придется начинать новую книгу… (Лезет в стол, достает из ящика книгу.) Хотя я кое-что придумал, чтобы сократить жалобы. Нате, возьмите.

Приемщица (берет книгу). Что же вы придумали? Две книги: для комиссии — одна, для жалоб — другая?

Директор. Это все так делают, я получше придумал!

Мужской голос из-за кулис. Есть тут кто-нибудь или нет?! Сколько я должен ходить в ваше чертово ателье?!

Приемщица. Ой, это, кажется, по квитанции восемьсот сорок пять… Он третий месяц ходит. (Кричит в сторону кулис.) Сейчас, сейчас, иду! (Убегает.)

Телефонный звонок.

Директор (в трубку). Ателье… Да… Что, что, что… Какое полупальто?..

Из трубки доносятся визги, рычание и свист.

Товарищ, вы можете спокойно объяснить мне?.. Товарищ, вы можете?.. Товарищ, вы мо… (Положил трубку на стол.)

Из трубки несутся дикие звуки, похожие на стрельбу; трубка несколько раз подпрыгивает.

(Стоя в стороне, вздрагивает.) Вот дает, а? Вот дает! Прямо реактивно дает! Интересно бы узнать, какой номер квитанции у него?.. Я бы ему показал. (Подкрался на цыпочках, положил трубку на рычаг.)

Из-за кулис доносятся гневный мужской голос и слабые реплики приемщицы. Падает что-то тяжелое. Звон стекла.

Господи… Ну и жизнь!

Телефонный звонок.

Да, держи карман шире: так я и подойду!

Звонки повторяются.

И не думай… Ха-ха-ха… Что я себе, враг? (Уходит и сейчас же возвращается, напуганный, закрывает за собой дверь.) Но, но, вы поосторожней… А то я и милицию могу позвать! Нахал какой! Ему, видите, ли, поставили матрасный материал на подкладку!.. Ну и что? А куда я его дену? Я его тысячу метров завез! Завезем другой материал — поменяем. (Машинально берет трубку, хотя телефон продолжает звонить.) Алло! Ну я… Да, директор… Сейчас я передам трубку, вы скажете номер вашей квитанции… Что?.. Нет квитанции?.. Так что вы хотите?.. Ах, это вы, Надежда Павловна… Кто?.. Паренек этот?.. Не был еще… А вы его уже послали?.. Ну, значит, придет… Вы за него ручаетесь?.. Ага. Ну хорошо… Нет, получать он будет прилично… Оформим как закройщика… Да, работа, в общем, не трудная… Робкий?.. Это, может, и лучше. Нам нахалов среди заказчиков хватает!.. Вот так. Ну спасибо… (Кладет трубку: за кулисы.) Клавдия Карповна, этот буян ушел уже? Вот и ладно. Повесьте плакат, что мы закрыты на обед. Ничего не рано! Имеем мы право отдохнуть или нет?

Голос приемщицы. К вам тут какой-то молодой человек пришел.

Директор. Ага, давайте его!.. Это как раз по вопросу о жалобах.

Входит молодой человек, который рекомендует себя «племянником тети Нади», поэтому и мы будем называть его племянником.

Племянник (почтительно). Здравствуйте.

Директор. Привет.

Племянник. Я как раз — от тети Нади…

Директор. От Надежды Павловны?

Племянник. Вот именно. Но как я привык ее называть…

Директор. Садитесь, пожалуйста. Надежда Павловна мне говорила о вас. Нам как раз такой работник и нужен.

Племянник. Я очень рад.

Директор. Работа у вас будет нехитрая.

Племянник. А что именно надо будет делать?

Директор. Мы вас назовем закройщиком.

Племянник. В каком смысле — закройщиком?

Директор. А в каком понадобится, в таком и будете.

Племянник. Я извиняюсь…

Директор. Сегодня мы будем вас звать дамским закройщиком, завтра — мужским. Потом можем вас подавать, как закройщика макинтошей, а другой раз — как брючного закройщика…

Племянник. Я извиняюсь, я бы, конечно, с удовольствием… Но я, честное слово, ни разу ничего не закраивал. Помню, как-то младшая сестренка шила кукольное платьице, а я ей помогать взялся, так — поверите ли? — такая получилась ерунда, даже расплакалась девчонка…

Директор. Ну, этим нас не удивишь: у нас тоже часто плачут. Но вам здесь не придется кроить.

Племянник. А что же я буду делать?

Директор. Как вам объяснить… Иногда у нас попадаются недовольные заказчики…

Племянник. Ну, где их нет!

Директор. Вот именно. Им хочется кого-то обругать.

Племянник. Душу отвести. Понимаю.

Директор. Вот мы и будем подставлять вас, так сказать, «под удар».

Племянник. А они что — дерутся?

Директор. Нет, что вы… Они вообще не дерутся. Они… ну, кричат… Ну, бьют…

Племянник. Ах, все-таки бьют?!

Директор. Вещи бьют. Но редко. А больше, конечно, посердятся, посердятся и уходят…

Племянник. Совсем уходят?

Директор. Ну да. Возьмут свой заказ, а наш адрес стараются забыть, то есть нашего ателье…

Племянник. Это уже лучше.

Директор. Ну вот… Значит, мы будем делать так: если какой-нибудь заказчик особенно разбушевался, мы будем вызывать вас и говорить, что это именно вы испортили пальто, костюм… или что у него вообще, по квитанции.

Племянник. А может, меня можно приглашать к тихим заказчикам, которые довольны вашей работой? А к тем, что посердитей, — еще кого-нибудь, а?

Директор. Да их у нас не бывает!

Племянник. Да?.. Ну что ж делать… Все равно мне на место поступать надо, поскольку меня сократили с такой характеристикой, что ой-ой-ой…

Директор. Ну и отлично. Значит, вызовем мы вас к заказчику. Тут и я выйду.

Племянник. Так, может, вы тогда все на себя примете?

Директор. Тогда зачем вы мне нужны?

Племянник. Да… это… правда… (Вздохнул.)

Директор. Да. Ну, выйду я. Послушаю немного и со своей стороны начну тоже…

Племянник. Что — тоже?

Директор. Тоже якобы на вас сердиться.

Племянник. Как?! И вы?..

Директор. Я же вам говорю — якобы. Только для вида.

Племянник. Ой, вы знаете, я так не люблю, когда на меня начальство сердится. Я один раз в Брынзотресте в несгораемый шкаф спрятался, только бы не слышать, как на меня кричал замуправляющего.

Директор. Да вы поймите: это же будет нарочно!

Племянник. Ну да… где — нарочно, где — всерьез, а только на меня всюду кричат.

Директор. Я не буду сердиться на вас. Это будет только игра!

Племянник. Странная какая игра. Я, например, больше люблю в лото играть. Или вот в подкидного…

Директор. Знаете что?.. Давайте сразу попробуем: как это будет происходить. (Громко.) Клавдия Карповна, подите сюда!

Голос приемщицы. Иду!

Племянник (тревожно). Я не совсем понимаю: ведь мы же взрослые люди, зачем нам играть в рабочее время?

Входит приемщица.

Директор. Сейчас поймете. Клавдия Карповна, значит, будет так: вы недовольная заказчица. Товарищ… как ваша фамилия?

Племянник. Панюшкин, Степан Трофимович.

Директор. Вот, товарищ Понюшкин у нас будет выходить вместо закройщика.

Племянник. Я извиняюсь: не Понюшкин, а Панюшкин. От слова Паня. Панюша — то есть ласкательное от Пантелеймона.

Директор. Очень хорошо. Значит, товарищ Понюшкин…

Племянник. Панюшкин!

Директор. Слушайте, отвяжитесь вы от меня с вашей понюшкой! Да. (Приемщице.) Значит, товарищ у нас — закройщик. Вы — недовольная заказчица. Можете изобразить такую?

Приемщица. Слава богу! Насмотрелась!

Директор. Ну вот. Выговаривайте товарищу… Ну, вот ему якобы за испорченное пальто. А потом выхожу я…

Племянник. А вы кого будете изображать, я извиняюсь?

Директор. Как — кого? Себя. Директора.

Племянник. Ага. Ясно.

Директор. А ясно — так начали! Давайте, Клавдия Карповна.

Приемщица (в полный голос). Это что же вы мне пошили, а?..

Племянник вздрагивает.

Директор. Хорошо! Вздрогнул — хорошо! Запомни это! Запомни!

Приемщица. Это вы называете пальто?

Племянник. Кто называет?

Директор. Обождите, вас еще не вызвали.

Племянник. Тогда, я извиняюсь, на кого они в данный момент кричат?

Директор. Она на себя кричит.

Племянник (растерянно). Как — на себя?

Директор. Ну, на себя — на приемщицу. Не мешайте! Давайте, Клавдия Карповна, хорошо начали! Очень жизненно!

Приемщица (набирая темп и силу звука). Где это видано, чтобы у пальто ворот был таким горбом? Где это видано, чтобы рукава — разной длины?!

Племянник (сочувственно). Ай-ай-ай!

Директор. Что — ай-ай-ай?

Племянник. Я говорю: действительно, какое безобразие!

Директор. Вы думаете, что вы говорите? Это же вы сами шили.

Племянник. Когда? Я шил? Да вы что?..

Директор. Тьфу! С ним невозможно иметь дело!

Приемщица. Сейчас вы будете представлять того закройщика, который шил это пальто.

Племянник (мотает головой). Ой…

Директор. Слушайте, вы или делайте, что вам говорят, или уходите!

Племянник. Пожалуйста, раз надо…

Директор. Продолжайте, Клавдия Карповна!

Приемщица. Что же вы думаете: у меня деньги на земле валяются?!

Племянник. Какие деньги, я извиняюсь?..

Приемщица. «Какие»? А те, что я заплатила за материал, потом в ателье — по квитанции, и еще вам — «крышу»!

Племянник. Какую «крышу»? Вы здесь и строительством занимаетесь? Да?

Приемщица. Вы не прикидывайтесь! Двадцать рублей «крыши» сверх квитанции вы у меня взяли?

Племянник. Я у вас взял двадцать рублей?! (Смеется.) Вы бредите!

Директор. Молчите вы!

Племянник. Молчу. Только обидно… в первый раз человека видит…

Приемщица. Я ведь и до газеты дойду! Я прокурора сюда привести могу!

Племянник. Сбегать?

Директор. Куда сбегать?

Племянник. За прокурором. Вот гражданке нужно.

Директор. Ну, вы видели что-нибудь подобное?! Молчите и слушайте!

Племянник. Молчу.

Приемщица. Попросите сюда директора!

Племянник. Так вот же он, я извиняюсь…

Приемщица. Вы — директор?

Директор (вступая в игру). Я директор. Что вам угодно?

Племянник. Ну как же вы забыли, товарищ директор? Вы же мне сами говорили, что вот гражданка будет жаловаться.

Директор. Помолчите!

Племянник. Молчу.

Директор. Что вам угодно, гражданка?

Приемщица. Что мне угодно? А мне угодно, чтобы у вас шили приличные вещи, а не черт знает что!

Племянник. Ай-ай-ай! Разве можно так говорить своему непосредственному руководителю? У нас в Брынзетресте за такую грубость…

Директор. Да замолчите вы или нет?! Говорите, Клавдия Карповна!

Приемщица. Вот этот ваш закройщик испортил мне материал, приклад, все! Вы только посмотрите, что он сделал!

Директор. Да, это действительно безобразие. Мы примем меры.

Племянник. Ну, вот и хорошо!

Директор (грозно). Что — хорошо? Что — хорошо?! Я у вас вычту стоимость материала и шитья за это… за этот… за такую халтуру!

Племянник. Как это — у меня?..

Директор. Да! У вас! Вы у меня три месяца будете сидеть без зарплаты, пока не выплатите вот гражданке то, что вы ей испортили! Вы слышите?!

Племянник. Я, конечно, слышу, но я, ей-богу, удивляюсь: как же так? Еще даже не зачислили, а уже хотите вычитать из зарплаты…

Приемщица. Александр Борисович, это же безнадежный тип. Надо другого искать.

Директор. Да, конечно, возни с ним будет много. Но кто теперь пойдет на такую работу? И потом вид у него очень подходящий — безответственный такой. Это, безусловно, будет смягчать заказчиков. С кадрами надо работать, Клавдия Карповна, попробуем еще. (Грозно, племяннику.) Как вы смели так выполнить заказ гражданки?! (Приемщице.) Как ваша фамилия?

Приемщица. Допустим, Пахомова.

Племянник. Я извиняюсь… Гражданка, допустим, Пахомова, зря на меня обижается. Я еще даже не поступил к вам в ателье, а вы, товарищ директор, совершенно несправедливо…

Директор. Да вы понимаете, что вам говорят?!

Племянник. Стараюсь понять, тем более раз директор говорит…

Директор. Ну так вот, запомните: вы должны делать вид, что это вы испортили пальто! Делать вид — ясно вам?

Приемщица. Он не поймет.

Племянник. Почему не пойму? Очень даже пойму. Кто-то испортил, а на меня хотят свалить? Не выйдет это, гражданка!

Приемщица (директору). Я же вам говорила — это пустой номер.

Племянник. Вот именно: пустой ваш номер. Товарищ директор, вы бы, я извиняюсь, присмотрелись к этой гражданке: почему это она изображает пострадавшую? Пусть идет в другое ателье и там эти кляузы устраивает, а то здесь работает, здесь и склоки заводит.

Директор. Слушайте, я последний раз попытаюсь вам объяснить: мы с вами репетируем. Вы знаете, что такое репетиция?

Племянник. А как же… Сколько лет в самодеятельности… Лично я первое место занял в Расщепкинском районе по художественному свисту.

Директор. Прекрасно! Ну вот. Значит, Клавдия Карповна изображает пострадавшую заказчицу. Вы изображаете виновного закройщика. А я директора.

Племянник. Значит, вы только изображаете директора? А я думал… А где же настоящий директор? Тетя Надя меня к нему посылала…

Приемщица (смеется). Вот видите!

Директор. Я — настоящий директор. И я же изображаю, как я буду говорить, когда попадется недовольная заказчица. Неужели вам непонятно?

Племянник. Нет, почему же? Я понимаю…

Директор. Ну вот. Заказчица вас отругала…

Племянник. Уже отругала? Ну слава богу!

Директор. Теперь вышел я. И я вас тоже буду ругать.

Племянник. За что же?!

Директор. Не «за что», а «зачем»: чтобы успокоить заказчицу. Она уйдет, и это все будет забыто. Понятно?

Племянник. Ну да, конечно!

Директор. Ну, начинаем. (Грозно.) Как вы смели так испортить пальто? (Спокойно.) Это я по-нарочному так говорю. Понятно? (Грозно.) Теперь вы будете сами платить за все! Вы у меня научитесь шить!

Племянник. Как, я еще шить тут должен учиться? За ту же зарплату?..

Приемщица (смеется). Я больше не могу!..

Директор. Подождите! (Племяннику, грозно.) Зарплату вам?! За такую работу я вас под суд отдам! Вы у меня, как браковщик, в тюрьме насидитесь!

Племянник. Кто? Я?

Директор. Да, вы!

Племянник. В тюрьме?

Директор. Да, в тюрьме!

Племянник (слезливо). За что же?.. Человек дня не работал и уже в тюрьму? Не могу я отвечать, если кто-то чего-то испортил…

Директор. Тьфу, чтоб ты пропал! Да ведь я же нарочно говорю! Понимаете: на-роч-но!

Племянник. И про тюрьму — нарочно?

Директор. Ну да!

Племянник. Так разве такими вещами шутят?..

Директор. Ладно, начнем сначала. Клавдия Карповна, ругайте его вы!

Приемщица. Я вам говорю, не стоит. Из него ничего не выйдет! Ну, пожалуйста… (Вяло.) Это что же вы мне пошили?

Племянник (подсказывает). Вы, наверное, забыли: там про пальто шел разговор.

Директор. Помолчите!

Племянник. Молчу.

Приемщица (вяло). Разве это пальто? Это — лошадиная попона.

Племянник (громко смеется). Вот здорово!

Директор. Чему вы смеетесь?

Племянник (указывая на приемщицу). А это они новую шутку придумали. Раньше ее не было. «Попона, говорят, лошадиная»… Ох народ, а?..

Директор. Да не мешайте вы! Дальше!

Приемщица. Позовите ко мне закройщика!

Директор. Вот тут вы выходите. Понятно?

Племянник. Неужели нет?.. (Приближается к приемщице с важным лицом.) В чем дело, я извиняюсь?

Приемщица. Вы закройщик?

Племянник. Ну, закройщик. (Директору.) Так?

Директор. Так! Так! Продолжайте!

Приемщица. Как же вам не совестно так шить?! Я на вас в газету напишу, к прокурору пойду!

Племянник. Цыц! Ты где находишься, а? Что это тебе — базар, что ли? Ты находишься в государственном ателье в присутствии самого директора, который…

Директор. Меня еще нет.

Племянник.…Который еще отсутствует, но скоро будет присутствовать! Ты у меня тут поорешь! Я тебе поскандалю! Ты у меня отсюда кубарем выкатишься!

Директор. Нет, нет, нет! Вы не должны так энергично. Вы должны вести себя робко.

Племянник. Робко? Слушаюсь. (Приемщице.) Я извиняюсь, чего вы изволили на меня кричать?..

Директор. Это уже неважно. Теперь давайте возьмем с того места, когда я выхожу. Допустим, я вышел. Я говорю: что здесь за шум?

Приемщица. Ах, это вы директор? Это у вас в ателье такие вот закройщики? Полюбуйтесь!

Директор. Да, действительно… Как вам не стыдно, товарищ Панюшкин!

Племянник. Панюшкин.

Директор. Что?

Племянник. Я говорю: Панюшкин. Ударение на «Па».

Директор. Я вас сейчас так ударю, что вы своих не узнаете!

Племянник. Как?! Меня еще и бить будут?!

Директор. Боже мой, когда же вы научитесь понимать, что к чему?!

Племянник. Ах, значит, бить — это по-нарочному?

Директор. Все по-нарочному! Запомните раз и навсегда!

Племянник. Теперь другое дело. Теперь я понял.

Приемщица. Александр Борисович, он не годится. Верьте моему слову.

Директор. Подождите. Как вы смеете так шить?!

Племянник. А что? Сшил и сшил. Не нравится, пускай не носит.

Директор. Что вы сказали?

Племянник. Я говорю: а что ей еще нужно? При такой роже, с фигурой, как бочка, еще и пальто ей какое-то такое «особенное»? Не сдохнет и так сносит!

Директор. Как вы смеете так говорить?

Племянник. Раз все по-нарочному, почему же нет?

Приемщица (падает на стол от смеха). Ой, не могу…

Директор. Убирайтесь вон! Вы сумасшедший!

Племянник (грозит пальцем). Хе-хе! «Убирайтесь»! А она вон смеется.

Директор. Нет, я вас на самом деле прошу уйти. Вы нам на работу не годитесь!

Племянник. По-нарочному на гожусь? Пожалуйста, можно и так.

Директор. Уходите сейчас же! Вы у нас работать не будете!

Племянник. А где я буду работать?.. Шутник вы, ей-богу. Мне тетя Надя даже не говорила, что вы такой.

Директор. Вон отсюда!

Племянник (сел, смеется). Смотри, как здорово играет. Даже не поверишь, что это по-нарочному.

Директор. Уйдешь ты отсюда или нет? (Замахнулся на племянника.)

Племянник. Ой, ну у вас тут прямо цирк. Вот уж не думал, что так весело будет работаться!

Приемщица. Вам говорят: вы нам не нужны!

Племянник (пожал ей руку). Спасибо вам! Оформляться сейчас надо?

Директор (рухнул на стул). Клава, воды… валидол…

Племянник (подает пустой стакан). Вот, пожалуйста, по-нарочному — это валидол!

Директор. Вон! Сию минуту вон! Клава! Звони в милицию — пусть наряд пришлют! Пусть уберут его!

Приемщица звонит. Директор стонет.

Племянник (смеется). Смотри! Смотри! По-настоящему звонит! (Смотрит на директора.) А он аж побледнел! Ну артисты! Ну мастера! (Ударяет директора по плечу.) Молодец! Здорово представляешь!

Директор падает на пол. Племянник, указывая на него зрителям пальцем левой руки, хохочет и поднимает большой палец правой руки — в знак того, что он высоко оценивает актерскую игру директора.

Занавес

1956 г.

 

ДВЕ МАСКИ

Маленькая комедия в трех картинах

Действуют:

Гранаткин — личность без определенных занятий.

Районный архитектор.

Заведующий райнежилотделом.

Сотрудник (ца) райисполкома.

Картина первая

Коридор в здании райисполкома. Двери, указатели, телефон-автомат. (Лучше все это поместить перед вторым занавесом.) У телефона-автомата стоит Гранаткин. Он опустил в щель аппарата монету и набрал номер, зажав портфель между ногами.

Гранаткин (в трубку). Аким Иваныч? Это я говорю… Гранаткин говорит… Никуда я не пропал, а только… Аким Иваныч! Аким Ива… Аким… А… (Видно, что собеседник не дает ему говорить.) Аким Иваныч, зачем же вы так выражаетесь: «Пропал, сбежал, верни деньги»?! Да разве я… Раз я обещал достать разрешение на застройку, значит, все! Аптека! Камень! Гранаткин такой человек, что через него двадцать восемь зданиев воздвигались и по сей день стоят как вкопанные… то есть — не вкопанные, а на фундаментах. И вам я предоставлю разрешение на застройку к вам домой, на ваш, то есть, личный письменный стол… Нету у вас письменного?.. Все равно: на столовый стол предоставлю! На самоварный столик… на телевизорную тумбочку, наконец! Я положу это разрешение для лично, персонально вас — на что? — именно на постройку сарая в пределах намеченного вами участка. Все! Отсюда же и говорю: из райисполкома. Сейчас вот пойду и получу разрешение. Есть! К вечеру ждите! Все? Все! (Вешает трубку.) Нервный старикан… Однако же надо действовать: и аванс надо оправдать и выбить из него еще, так сказать, порцию деньжат… С чего начну?

По коридору проходит сотрудник (или сотрудница). Сталкивается с Гранаткиным.

Сотрудник. Простите…

Гранаткин. Нет, это вы меня простите… Вы здесь работаете?

Сотрудник. Угу.

Гранаткин. Тогда попрошу одну минуточку… (Вынул из карманов бумаги.) Видите ли, затеял один мой знакомый… то есть виноват: лично я затеял небольшую застройку в районе Кургускинской улицы. Персонально сарайчик хочу воздвигнуть. Но ни он… то есть, я извиняюсь, я совершенно не знаю, кто может дать разрешение на такую застройку?

Сотрудник. Тут надо получить две подписи: районного архитектора и заведующего райнежилотделом… (Хочет уйти.)

Гранаткин (задерживает его). Как, как вы сказали?

Сотрудник. Районный архитектор — комната восемнадцать. И заведующий райнежилотделом — второй этаж, комната тридцать девять. (Хочет уйти.)

Гранаткин (снова задерживает.) Благодетель, довершите вашу милость: расскажите мне — кто они такие? Как к ним подойти? С чем их кушают?

Сотрудник (пожимая плечами). Ну, я не знаю… Райархитектор — товарищ Слюсарев — человек скромный, тихий, интеллигентный, начитанный…

(Роль архитектора может играть женщина. В таком случае соответственно изменяется и эта реплика и все дальнейшие.)

Гранаткин. Начитанный, говорите? Так, так… Заметим себе.

Сотрудник. А Петренко — зав. нежилотделом — наоборот, шумный такой тип, веселый, душа нараспашку…

Гранаткин. Нараспашку? Ага… Это хорошо, что нараспашку… Пить любит?

Сотрудник. Может, и выпивает — не на работе, конечно… Но мне некогда, пустите меня…

Гранаткин. Сделайте милость… ступайте… вы и так меня осчастливили…

Сотрудник уходит.

Так-с. Теперь одно: не проворонить! К обоим надо подделаться, войти в доверие! Вести себя в каждом случае по вкусу того, к кому пришел… Ясно. Решено! Приступаем. Первым будет этот — ну, архитектор, который такой начитанный… Спрашивается, что надо, чтобы его пленить? Две книги под мышкой и речь, наполненная цитатами. Книги! Где я возьму книги? Ага! Вон, кажется, книжный киоск, возьму на полчаса под залог любых пару томов. (Убегает и, тотчас же возвращается с книгами, на ходу кладет их в портфель.) Так, а теперь в поход! На архитектора! За нашу застройку! Нет, Аким Иваныч, вы не скажете больше, что я зря взял деньги! (Исчезает за кулисами.)

Картина вторая

Кабинет районного архитектора. Архитектор — хмурый мужчина (или женщина) в очках — сидит за столом. Стук в дверь. Не успевает архитектор поднять голову, как в кабинет входит Гранаткин.

Гранаткин (зрителям). Ага! Вон он — архитектор, который начитанный… Ясно! (Архитектору.) Можно? Простите… Я вторгаюсь, наверное, не вовремя…

Архитектор. Нет почему… Что вам угодно?

Гранаткин. Разрешите представиться — Гранаткин. Очень приятно… (Глядя на стол.) Ух, сколько книг!.. Да… тревожу вас по делу о застройке… (Смотрит на книги.) Сразу видно интеллигентного человека… Начитанность! В сущности, она решает все в наше время: что такое есть начитанность? Эрудиция! Наука! Знание, так сказать… А в знании — что? — сила. Вот именно! Да… Так на чем, бишь, я? Ах да: застройка… Имею несчастье принять участие… Пардон, разрешите полюбопытствовать: какие именно книжечки изволите держать на столе?.. (Раскрывает книгу.)

Архитектор (пожимая плечами). Пожалуйста. Справочники: технические, строительные, план города…

Гранаткин. Да, да, да, вижу, вижу. Занимательное чтение… (Вынул из портфеля книги.) Я и сам — видите вот? — только что приобрел два фолианта… Цены нет. Может, читали, немецкий философ Гоголь.

Архитектор. Гоголь?

Гранаткин. Простите: Гегель… то есть Бебель, скорее… в общем, Бабель…

Архитектор. Бабель, говорите?

Гранаткин. То есть Бобель… Небель даже… Виноват: Мебель…

Архитектор. Какой еще Мебель?.. (Пожал плечами.) А что вам, собственно, угодно?

Гранаткин. Беспокою вас по делу о застройке. Мой друг — почтенный человек, пенсионер, уважаемый старец, затеял построить тут один сарайчик на Кургускинской улице, домовладение, если изволите знать, за номером семнадцать, я извиняюсь, бис…

Архитектор. Почему же он сам не приходит?

Гранаткин. Исключительно по причине слабого здоровья. Я же говорю: инвалид. Как сказал поэт: «Увы, уже не те силы, и весь мой организм не тот…» Забыл сейчас, чьи стихи, но очень трогательно. Вообще — поэзия моя слабость. (Похлопал по книгам.) Вот купил сейчас пару томиков лирических стихов. Поэт Исак Михайловский.

Архитектор. Михайловский?

Гранаткин. Скорее, даже наоборот: Михаил Исаковский. Что-то в этом роде. Чудные стихи и песни… «Как бы мне дубине к дубу перебраться»… Прямо слеза бьет, когда читаешь… Да, так вот: в отношении застройки я бы попросил вас как интеллигент интеллигента…

Архитектор. Фамилия вашего товарища?

Гранаткин. А?.. Супрунов. Аким Иванович Супрунов, домовладение семнадцать бис… И все дело-то — на три минуты…

Архитектор (просматривая список). Супрунов…

Гранаткин. Именно! Супрун Иванович Акимов… То есть, простите, наоборот…

Архитектор. Нет у меня такого заявления.

Гранаткин. Не может быть! Что же мне теперь делать?!

Архитектор. Пройдите в райнежилотдел: может, у них…

Гранаткин. Придется. Ну, благодарю вас… Поскорее отделаюсь там, и домой, читать! Это — моя слабость… Может, одолжите вот эту книжицу, я бы ее в два дня…

Архитектор. Это — справочник по оплате строительных работ…

Гранаткин. А что? Тоже есть своя прелесть. Помню, еще в двадцать седьмом году напоролся я в одном доме на тогдашнюю телефонную книгу… Неделю не могли меня оторвать от нее!.. Поверите ли, как роман приключенческий… И еще бы: на каждой странице — биографии. И притом не выдуманные… Там Иванов, Иванов, Иванов, Иванова, Иваненко, Ивановский, Ивахин… Вы подумайте — хе-хе! — Ивахин! Ведь это надо придумать!.. Вы поверите? взахлеб читал!.. Ну, честь имею; надеюсь еще навестить и поговорить на досуге исключительно об словесной изящности… виноват, об изящной словарности… нет, — словесности! Адье! Пока! (Уходит.)

Архитектор. До свидания… (Пожимая плечами.) Странный субъект…

Картина третья

Кабинет заведующего райнежилотделом. Заведующий стоит у шкафа и вынимает бумаги. Стук.

Заведующий. Войдите.

Входит Гранаткин. Из кармана торчит бутылка, завернутая в бумагу. Портфель его сильно разбух.

Гранаткин (в сторону). Заведующий нежилотделом. Тот самый: рубаха-парень. Попробуем подобрать к нему ключик. (Громко.) Привет, братуха!

Заведующий (озабоченно). Здравствуйте… Что скажете?

Гранаткин. Ну, здорово! Давай пять… (Сует руку.) «В чем дело, в чем дело…». Будто уж нельзя зайти хорошему человеку к хорошему человеку… Куришь? (Протягивает коробку папирос.)

Заведующий. Спасибо. Только что курил…

Гранаткин (сел на место заведующего.) Ладно. После затянемся… (Прячет коробку.) Вот какая картинка, друг ситцевый, я ведь к тебе — по делу. (Вынул из портфеля консервы, банку огурцов, водку.)

Заведующий. А по какому?

Гранаткин. Сейчас скажем… Да… Ничего у тебя кабинетишко… Тут в случае чего и тяпнуть можно, а? А?

Заведующий. Ну это ты брось!

Гранаткин. Да что ты? Уж и пошутить нельзя, понимаешь… Сам понимаю: после работы в неслужебное время — пожалуйста, тово… (Щелкнул себя по горлу, убирает свое добро обратно в портфель.) Да, так вот: насчет построечного дела я. Ну-ка, глянь: не у тебя ли заявка одного старичка?.. (Освободил место заведующего.)

Заведующий (сел перед столом). Фамилия?

Гранаткин. Скажу фамилию… Куда торопишься?.. (Смотрит в бумаги на столе.) Это — чья карточка? Чья девчонка? А ничего канашка! Факт!.. Я и сам не прочь… У меня тоже есть знакомые, так сказать, киски… Как-нибудь устроим с тобой детский крик на лужайке, хе-хе… Ага!.. Да, так вот: некто Супрунов Аким Иванович. Застройка на Кургускинской улице…

Заведующий. Сейчас посмотрим… (Роется в бумагах.)

Гранаткин. Слушай, а что ты здесь, понимаешь, штаны протираешь? Давай по-быстрому отдадим концы и — в ресторанчик. Я знаю один погребок, так там закуски дают… (Делает воздушный поцелуй.) Пальчики оближешь! И оркестр играет… (Напевает.) «Ничего я не слышал… ничего не видел… ничего не знаю».

С середины последней реплики входит архитектор.

Заведующий. Прошу, Василий Васильевич…

Гранаткин. А? Как?.. Неужели… Кхм… (Принимает поспешно постный вид и прячет поглубже в карман бутылку.) Люблю я, понимаете ли, на закуску прочитать хорошую книгу… Того же Гегеля… то есть Мебеля… В общем, что-нибудь такое — философское… но покруче…

Заведующий (с удивлением смотрит на Гранаткина). Как?

Гранаткин. Я говорю, люблю этак хлопнуть грамм триста или шестьсот… но для чего? Исключительно — за здоровье всех этих философов или писателей… (Обернулся к архитектору.) В каком, то есть, смысле хлопнуть? — исключительно, чтобы поаплодировать… (Показывает, как он хлопает руками.) Другой раз такое у них вычитаешь, что просто один в комнате начинаешь аплодировать… (Повернулся к заведующему.) А почему? Исключительно потому, что если на столе водчонка там, понимаешь, килечка, колбаска… барышни тут же помоложе хихикают, ну как не взыграть?.. (Повернулся к архитектору.) Духом! Я имею в виду: взыграть духом. Так приятно расширить кругозор и вообще предаться мыслительному процессу… (Повернулся к заведующему.) Особенно в хорошей компании, да чтобы застолье подходящее…

Архитектор. Странный какой гражданин.

Заведующий (архитектору, незаметно для Гранаткина, тихим голосом). Пройдите-ка на мое место.

Архитектор и заведующий меняются местами. Гранаткин упустил это обстоятельство.

Гранаткин (говорит в сторону кресла заведующего, в котором теперь сидит архитектор). А мы с тобой все-таки тяпнем сегодня водчонки! (Повернулся к двери, где прежде был архитектор, а теперь стоит заведующий.) И еще вам хочу показать одну книженцию восемнадцатого, можете себе представить, века… Такая мудрость, знаете ли… (Заметил, что обращается к заведующему.) А?.. Слушай, давай мы с тобой махнем сейчас в забегаловку… (Смотрит в сторону архитектора.) То есть, я извиняюсь, с вами мы сейчас махнем в библиотеку и там откупорим… исключительно большой такой ящик с книгами… (Заведующему.) И под эти книги дербалызнем как надо! Девчонок вызовем в эту библио… забега… в библиотеку… То есть… как хотите, я не могу сразу на вас на двух работать!

Архитектор. А зачем вам работать?

Заведующий. Разрешение на застройку уже дано.

Гранаткин. А?

Заведующий. Вот тут написано: разрешение Супрунову Акиму Ивановичу послано на дом.

Гранаткин. Как, то есть, послано?! Как — послано?! Значит, я остался ни при чем?! В общем, я пошел. Меня тут ждут в одной библи… галовке… Честь имею!. Фу… сколько хлопот, и все — зря… Тьфу! (Убегает.)

Занавес

1958 г.

 

МЕЖДУ НАМИ ДЕВУШКАМИ

Сатирическое обозрение для одной исполнительницы

На сцене столик, на котором в большом портфеле лежат нужные для исполнительницы аксессуары. Рядом со столиком стул. Входит исполнительница.

Исполнительница (после короткой паузы). Вот, товарищи зрители, я вижу, сегодня среди вас много девушек. Поэтому мне захотелось поговорить с ними, то есть с вами, товарищи девушки, так сказать, по душам. Что называется, «между нами девушками»… Я, конечно, знаю, мне непременно скажут: «В зале не только девушки!» Ну что ж… В конце концов, все вы здесь, так сказать, не посторонние люди. А разговор, который я хочу затеять с девушками, очень важный и касается всех, всех. Итак, начинаю. Помните, как прежде говорилось про молодую девицу? «У девки волос долог, а ум короток»; «Девичьи слезы» — это в том смысле, что нестоющие… Или еще: «Я ведь не девушка, меня не обманешь!» А крестьянин, если у него рождалась дочка, считал себя неудачником. Сын это важно и полезно, это — удача. А девчонка — пфу! Так, пустяки. Все это было и, как говорится, быльем поросло. Сами знаете, нет теперь такой области человеческой деятельности, где бы наши девушки не творили чудес наравне с мужчинами. Уж, кажется, война — самое мужское дело. А в Отечественную войну мы узнали таких героинь среди советских девушек! Авиация дала знаменитых летчиц… Наука, медицина, промышленность, строительство, колхозное производство… Ну, да что говорить!.. И тем более неприятно, что некоторые девушки иногда бывают еще с кое-какими пятнышками… Вот о них-то и хочется потолковать по душам.

Дорогие подруги! Теперь я обращаюсь прямо к вам. Вы заметили, что среди нас девушек еще встречаются, например, такие особы, которые… Да что долго говорить! Сейчас я вам конкретно покажу особу номер один. Как ее зовут? Иногда — Жозя, иногда — Люся, иногда — Капа и всегда Фифа. (Ставит пустую раму, изображающую настольное зеркало, достает пудру, помаду, румяна, тушь для ресниц, бигуди и прочее.) Такая Фифа, если сидит дома, непременно вооружена всем этим арсеналом. (Во время монолога гримируется, и каждое ее движение соответствует тексту речи. В образе Фифы.)

Ой, знаете, девочки, у нас танцплощадка такая маленькая. (Закрашивает помадой ничтожную часть губ.) Прямо жужас. Я вчера надела новое платье, кудри взбила (взбивает волосы), туфли надела новые, ну, эти, танкетки, которые так пол и натирают. (Растирает по щекам румяна.) Так этот — ну, Клавкин мальчик Жора, он ко мне сразу приклеился, весь вечер танцевал со мной, как пришитый… (Зашивает на себе бант.) Клавка почернела, как вот эта тушь! (Показывает тушь, мажет ресницы.) Жужас! Ну а мне-то что? (Взяла в руки пуховку, дунула на нее.) Пфу! Да и только. (Пудрится.) А я танцую-танцую, вдруг чувствую: мне ногам щекотно… Смотрю: подошва совсем отодралась, значит, я босиком уже танцую… Хаха-ха-ха! Четвертые туфли за год истанцовываю… Жужас!

(В образе исполнительницы.) Туфли — четвертые за год. А книга у этой Фифы лежит недочитанной, к сожалению, четвертый год. Как застряла на восемнадцатой странице, так и заморозило… Нет, мы вовсе не против того, чтобы девушки наши были боевитые, как в народе говорят, «самостоятельные», с характером, только характер нам рисуется другой… А что касается бесхарактерности, так тут тоже есть над кем посмеяться. (Преображается в лентяйку. Надевает ситцевый безвкусный халат без застежек, зевает, ест конфеты из кулька, медленно жуя их; садится на стул, а грудью ложится на стол. Говорит в этом положении, вяло двигаясь.)

Который час? Не знаете?.. (Зевок.) Я сегодня с утра никуда не выползала, так даже не знаю, сколько времени и вообще, чего, что и где… Хотите золотого ключика?.. (Протянула зрителям горсть конфет.) Я их больше всего люблю. Сегодня у нас в клубе кружок, но уж бог с ним, я не пойду… Как-то неохота одеваться и вообще… К чему? Все равно все не выучишь. И потом разных слов много, а я — одна. Я вот, например, пошла учиться на курсы медицинских сестер. Почему? А мне очень понравился один мальчик, который сам тоже по медицине… А там учиться так трудно, так трудно. И потом меня раз спросили при нем, при этом Вове: «У вас большая больница?» Я говорю: нет, так, полуклиника. Я ведь думала, что надо говорить именно полуклиника. То есть настоящая большая больница — клиника, а у нас маленькая, полуклиника. А все стали смеяться, потому что правильно, оказывается, — поликлиника. Мой Вова схватился за голову и убежал от меня. Больше я его не видела. И учиться на сестру тоже перестала: теперь зачем уж? Нет, правда, возьмите конфету. Так вкуснее ничего не делать, когда во рту… золотой ключик.

(В образе исполнительницы.) Конечно, и образование и воля очень нужны. Но надо еще установить: на что направлена эта воля? Как собирается девушка распорядиться тем образованием, которое ей дает страна? Ведь мы знаем и таких… (В образе себялюбицы садится на стул, пилкой подравнивает ярко крашенные ногти.)

С какой стати я поеду куда-то в глушь? Разве я для этого училась? Смешно! Вот тоже мне предлагали, когда я окончила десятилетку, почему-то идти на завод, что-то там точить или строгать… С какой стати? Папа немного поднажал, и я устроилась в институт как миленькая. Теперь я скоро кончу, у меня будет диплом, и никуда я не поеду. Для этого только надо выйти замуж с толком. У меня есть на примете двое… нет, трое… Но все не то пока. У одного внешность ничего, зато перспективы никакой: хоть бы родители с положением, хоть бы специальность, хоть бы квартира приличная… Ну ничего, кроме прически и модного пиджака. У второго как раз папа с мамой подходящие: папа — почти академик, мама — уже домашняя хозяйка. Но зато сам — плюгавый, в веснушках и не умеет даже танцевать толком. Третий… гм, третий, может, лучше этих обоих: и нос красивый, и папа — заведует магазином, но специальность — ужасная: он что-то там по сельскому хозяйству. Его загонят в деревню как миленького, а я должна буду ехать с ним. С какой стати?.. Нет, может, у вас есть для меня что-нибудь подходящее? Тогда скажите непременно: я сейчас на третьем курсе, еще есть время — года полтора можно искать. Нет, правда, мне очень надо выйти замуж с толком.

(В образе исполнительницы.) А мы считаем, что толку из этакого замужества все равно не будет. И вообще: какой может быть толк, если девушка не понимает, в какое время она живет. Мне не хочется повторять то, что давно всем известно, но, ей-богу же, нельзя жить только для себя, вне общества, вне среды, вне… (После небольшой паузы.) Простите, я задумалась, потому что вспомнила еще об одном типе девушек. Существуют, к сожалению, такие молодые особы, которые не уступят самым пожилым сплетницам в умении увидеть то, чего даже не было… Вообще, надо сказать, что для сплетниц самое дорогое завоевание науки и техники — это телефон. Приходилось ли вам когда-нибудь попадать под такую сплетницу, как попадают под трамвай или грузовик? Мне приходилось. Особенно страшны они у телефонов-автоматов, где скапливаются люди, нуждающиеся в короткой, но деловой беседе по телефону. И вот к будке телефона приближается сплетница. В руке у нее орудие ее ремесла — две копейки. Она стучит монетой в стекло будки. (В образе сплетницы.)

Гражданин, совесть надо иметь: ваши три минуты кончились. А я говорю кончились. А я говорю… То-то. Выскочил из будки, как ошпаренный. Меня не проведешь. (Набирает номер на телефонном диске.) Татьяна?.. Ну я говорю… Угу. Я, Капа… Ты вчера в кино была?.. Нет?.. Почему?.. Ага, в клубе была? Ну что, как?.. А что там было?.. Да?.. Вечер?.. А какой вечер?.. Ага… А кто был?.. Ну как кто?.. Зойка была?.. Была?.. А с кем?.. Да?.. А он что?.. А она что?.. Танцевали?.. Они! А?.. А что танцевали?.. А что на ней было надето?.. А туфли какие?.. А прическа?.. А чулки?.. А на нем?.. А кепка была?.. А галстук?.. Какой?.. А сумка у нее была?.. Красная?.. Нет?.. А какая?.. Как это — ты не помнишь! Надо помнить!.. А еще кто был?.. Варвара была?.. Нет?.. Как это — не знаешь?.. А Люська?.. Не видала?.. А кого ты видала?.. А Соню?.. Видала?.. А говоришь — никого… Что на Соньке было надето?.. А на ногах?.. А на голове?.. А косынка была?.. Какого цвета?.. А сумка?.. Гражданин, три минуты еще не прошли. А я говорю — не прошли! Закройте дверь! Закройте, закройте! Татьяна?.. А Павел был?.. Был?.. А с кем?.. Гражданин, я вам сказала: три минуты далеко еще не прошли! А я говорю… Что-о-о?! Ах негодяй, вот я кончу говорить, я вам покажу!.. Таня?.. Говори быстро: что было надето на Пашке?.. Пиджак?.. Куртка?.. Какая куртка?.. А ботинки?.. Он танцевал? Ну, Танечка, я тебя прошу, припомни получше! Идите вы отсюда! Я говорю: три минуты не кончились и не кончатся, пока я не захочу! Что-о?! Я сама в милицию!.. Я тебе… Таня?.. Сейчас, сейчас, ты пока припоминай… Нет, врешь, я не уйду отсюда! Нет, не уйду! Нет… Таня?.. Свинья, вот ты кто!.. Танечка, это не ты свинья, это — он свинья! Сам негодяй!.. Таня, это не ты негодяй, а он негодяй… Таня! Та… Ну вот: положила трубку. Ну теперь я тебе покажу! (Засучивает рукава.)

(В образе исполнительницы.) А собственно говоря, она все показала: весь свой характер. И я все, что задумала, вам показала. Теперь вы понимаете, почему я обращалась прежде всего к нашим девушкам. Позвольте мне и закончить таким же обращением: товарищи девушки, пожалуйста, не подражайте тем «героиням» в кавычках, которых я здесь изображала. Не будете? Я так и думала. Всего вам хорошего! (Уходит.)

1959 г.

 

СКЛОЧНИЦА БЛАГОДАРИТ

Фельетон

Встретил я ее подле дома, в котором помещалась некая строительная организация. Я сидел на скамье в скверике, а она подсела ко мне. Нельзя сказать, чтобы ее внешность производила благоприятное впечатление: рот без малейшего признака губ, острый подбородок, пронзительный взгляд и хриплый голос… Костюм столь же неряшливый, сколь безвкусный… Сразу было заметно: передо мной склочница. Да, да, оголтелая, ни перед чем не останавливающаяся защитница своих выдуманных и несправедливых интересов.

И вдруг она заговорила со мной почти нежно:

— Что я у вас хочу спросить, гражданин, не дадите вы мне совета — куда мне теперь обратиться?

— А по какому делу? — заставил я себя спросить.

— Благодарность желаю принести. А кому — неизвестно. Вот и помоги мне сыскать, кого же я должна теперь похвалить за то доброе, что они мне сделали?..

Неожиданное заявление. И это меня заинтересовало.

— А какое добро вам сделали?

— Ну как же! — словоохотливо начала она. — Жила я прежде в коммунальной квартире. Так? С соседями воевала, аж стала знаменитостью на весь район… да что — район! Меня в общегородском масштабе укрощали, на заседаниях горсовета приводили в пример, как гражданку, которая не умеет существовать в общежитии. Вот я какая была! — и она гордо поглядела на меня. — Но потом все-таки меня отселили в отдельную квартиру в новом доме. И я сперва была рада: все ж таки я малость пережала насчет склоки… У меня у самой нервы стали сдавать. Пора мне было отдохнуть. И действительно, на новой квартире был мне полный спокой. Но только здоровье свое вскорости я поправила, и так мне сделалось скучно, круглые сутки я на кухне одна, в коридоре одна, в комнате одна… Ни попрекнуть некого; ни гаркнуть, чтобы свет тушили или что мои спички кто-то унес; ни чужие галоши выбросить; ни поглядеть, чего в чужой кастрюле варится… И стала я даже хиреть. До того дошла, что отправилась в жилотдел и попросилась: переселяйте меня обратно к каким-нибудь соседям! Пускай будут самые-рассамые злые, мне это даже лучше. Но отказали мне начисто. Попробовала я этого заведующего и инспекторов жилотдельских попугать, что я-де на них начну подавать заявления, но только того добилась, что кликнули швейцара и меня под белы руки вывели на воздух… Да-а-а-а… Вернулась я к себе в одинокую квартиру со всеми удобствами, села посреди кухни и думаю: «Что ж мне теперь делать, чтобы жизнь у меня была по-прежнему заполненная интересной борьбой?» А вокруг тихо все… И вдруг я слышу голоса. Откуда? А со всех сторон: слышимость-то у нас в доме полная! Даже можно разобрать: что наверху или под тобою внизу говорят и делают… Это я и раньше знала, но как-то не брала в соображение, что можно вступить в заочные склоки… А тут меня вроде как осенило: вот же они, мои дорогие соседи! Воюй с ними сколько хочешь! А что они за стеной или там над потолком, под полом, так это еще даже интересней. В крайнем случае можно, когда их доведешь, сбегать в ту квартиру посмотреть, как их там корежит. И так даже безопаснее: я их донимаю, а они меня даже вытолкнуть из своей квартиры не могут…

Ну я и включилась полностью в жизнь всех моих соседей. Только успевай подавать им голос, только поспевай следить: кто что делает, кто чего на обед варит, кто кому что говорит. На старой квартире, бывало, я доведу соседку, что она убегает в свою комнату и запирается изнутри! И тут уж я не могу узнать: плачет она через меня или валидол себе капает? А теперь я не только днем, я и ночью слышу: кто как храпит, кто чего во сне бредит… Например, слева от меня молодожены живут. И кровать они сперва поставили аккурат к той стенке, где у меня тахта, на которой я сама отдыхаю. Так я через стенку им указания давала, ссориться им или нет… Ага. Допустим, она его пилит, что он не так посмотрел на какую-то там сослуживицу. Он оправдывается, а я вступаю тоже в беседу: «Люська, не верь ему, не верь! Мужики все такие подлые, это он тебя запутать желает!» Правда, они вскорости перенесли кроватку от моей стенки. Но все равно я вроде с ними живу. Да что там говорить, ко мне из других квартир даже запахи идут. Кто чего готовит, определить можно. Я только постучу зонтиком в стенку и командую: «Что же вы не чуете, у вас баранина подгорает?! Сей минут снимай сковородку, не то я тебе такого напущу аромату, что ты противогаз запросишь!» Или: «Я вам сколько раз говорила: чесноку в суп не добавлять! Я чеснок не выношу вовсе!..» И слушаются меня. Все слушаются! А, например, с верхним этажом я перекликаюсь при помощи палки от швабры. Постучишь им в потолок и командуешь: «Ребенка из этой комнаты уберите; плачет по ночам, мне неспокойно; сюда переведите тещу, если она храпит не дюже громко, пускай проживает!» Конечно, другой раз хочется в глаза поглядеть, с кем грызешься. Так для этого у меня на кухне щель есть в другую кухню. Нет, так я сама довольна новой квартирой, что даже надумала отблагодарить, кто мне сделал эту интересную жизню. И перво-наперво решила я сказать свое искреннее спасибо прорабу, который строил весь дом. А найти его было легко, поскольку он вот уже третий год все возится вокруг наших корпусов: исправляет недоделки. И видать, этих недоделок вышло больше, чем доделанного. Сыскала я прораба на заднем дворе, где он наблюдал, как замазывают в стене щель шириною в полметра, а высотою почти во все этажи. Подошла, поклонилась низко и говорю:

— Спасибо тебе, говорю, добрый человек, что я через тебя вновь познала радость общественного существования. Что мне есть с кем перекинуться словом, не выходя из квартиры. Очень я тобою довольная!..

А он-от меня отшатнулся и бормочет:

— Не я, не я, это все председатель приемной комиссии натворил! Идите к нему! — и сам от меня как сиганет через яму с известью.

Ладно. Пошла я искать председателя приемной комиссии. Долго ли, коротко ли — нашла: он в районе у нас чем-то там заведует. И к нему сразу не пройдешь. Но я пробилась в самый кабинет. «Так и так, говорю, спасибо за большую слышимость!» Смотрю — и этот тоже от меня прячется. Сам прячется, а лопочет. «При чем тут я? Это же архитектор напутал!»

Ладно. Стала я искать архитектора. Но он тоже на себя заслугу не принял. Бегает от меня между этажерок и каких-то таких картонных листов, которые так вот на попа поставлены, и кричит:

— Что вы от меня хотите?! Проект был типовой, спрашивайте в институте!

Начала я доискиваться: что за институт? Оказалось — научный. И там они придумывают для домов такой фасон, чтобы повсеместно одинаково строить. Это уж мне рассказали добрые люди. И в институте никто со мной не пожелал беседу иметь. Пробилась я, однако ж, у них к одному очкастому и только сказала ему: «Спасибо вам за хорошую слышимость», — он ка-ак заорет:

— Опять?! Опять?! Долго это будет продолжаться? Я сейчас милицию вызову!

И так вот прямо на меня напирает, ногами затопал, кулаками барабанит по воздуху… Меня даже страх взял. Я скорей к дверям, в коридор, да как дунула домой…

А соседка одна мне сказала, что слышимость идет от панелей. Ну, из которых панелей собирают дом, они весь звук и запах пропускают в комнаты и в этажи. И вот теперь я хочу поехать на тот самый завод, где эти панели лепят, чтобы сказать спасибо им. Вот вы сами кто есть? Журналист? А не врете? Тогда у меня к вам будет просьба: напишите вы в какой-нибудь газете, что, дескать, такая-то и такая-то очень довольна слышимостью у себя в квартире. И даже готова угощение сделать всем, кто принимал участие в такой звукопроходимости в ее доме. Напишете? Без обмана? Ладно! Только не забудьте мне прислать номерок этой газеты, где про меня будет напечатано!

И вы знаете, я решил выполнить просьбу этой женщины. Мне кажется, в этом есть смысл. Есть, есть!

1962 г.

 

ПОИСКИ КОВАЛЕВА

Монолог

Исполнительница несколько суетливо выходит на сцену, оглядываясь и вытирая косынкой пот со лба. В руках у нее чемодан и авоська, туго набитая какими-то вещами, обернутыми в бумагу. Она не сразу замечает зрителей. Но, даже посмотрев на них, снова оборачивается спиной к залу, кого-то ища за кулисами.

Наконец до нее, как говорится, «доходит», что здесь много людей. И, произнеся несколько раз «Ой! Надо же! Ой!», она окончательно обращает внимание на зал. Подставив ладонь козырьком ко лбу, она всматривается в лица зрителей. Затем выносит стул и садится на него перед самой рампой. Вообще исполнительница ведет себя так, словно зрителей не существует, — она орудует своим тяжелым багажом…

Посидев некоторое время и убедившись, что все ее вещи — чемодан, авоська, зонтик, жакет, который она перекинула через руку, сумочка и прочее — целы, она успокаивается и опять глядит на зрителей из-под ладони. Наконец, после тяжелого вздоха, заговорила. Исполнительница. Ой… Ну надо же… Граждане, я что вас хочу спросить: из вас кто-нибудь не знает этого… (Вынимает из кармана записочку, читает.) «Ковалев Николай Иванович, тысяча девятьсот сорок третьего года рождения, инженер, шатен с усиками»… А? Не знаете? (Подождала ответа, снова вздохнула.) Ой, я так и думала: так трудно у вас в Москве найти кого-нибудь, так трудно… Надо же! Ой… А мне нужно его найти… Я из-за него приехала, старалась, отпуск взяла за свой счет… А как вы думаете?.. Ага! Это же не шутка: у нас на фабрике получить за свой счет, когда у нас с планом затор и дирекция взбесилась вся… Но уж если я захочу, так уж будьте спокойны! Вот — приехала к вам. Зачем? А вот именно найти этого Ковалева, чтоб ему… Кхм, да…

Ну, у вас тут столица, ругаться нельзя. Надо культурненько… А он сам культурненько — Ковалев? А? То-то и оно! Главное — я же его нашла! Ковалева. А он…

Ну ладно, расскажу по порядку. Только давайте сразу условимся: вы об этом никому ни слова. Договорились? А то могут узнать у нас в Трифоновке, получится сплетня, и мне неприятно будет, и вам тоже не сделает чести, если окажется, что вы все толкуете про бедную женщину, которая ни в чем не виновата. Ведь так? Я говорю не про себя, а про Галю Никитину. Ну, моя подружка, Галя. Из-за нее я все это затеяла. Ага. Приехала сюда, отпуск брала, стратилась… Между прочим, Галя даже не знает ничего. А если она узнает, я прямо подумаю на вас, что это кто-нибудь, которые здесь сидят, кто-нибудь не выдержал и натрепался. Так что вы учтите!

Ой… Так у вас трудно в Москве. Я сошла с поезда — толпища такая… У нас в Трифоновке на станции сроду столько народу не бывает за целые сутки, сколько тут с одного поезда высыпалось. И вещи у меня тяжелые: я же гостинцы привезла моей тете Шуре. И потом обратно тоже надо кое-что купить: например, тюлю на занавески в Трифоновке нипочем не достать. Опять же чулки со швом никакого цвета тоже у нас не продают. Ну, никакой цвет. Ты чулок наденешь, а нога все равно будто голая. Так красиво получается. У Клавки Хомутовой есть такие чулки, так все ребята от нее не отходят на танцах. Надо же! Мне без этих никаких чулок возвращаться нельзя. Вот я иду в этой толпище с поезда, меня все бодают чемоданами, да корзинами в тесноте, и я сама чуть не угробила одного дядьку, который мне попался под верхний угол моего чемоданища на повороте с платформы… (Показывает, как это было.) Я уж думала, меня прямо в милицию. Ан ничего: и дядька покачался, покачался, отдышался и потопал себе дальше.

А я пошла прямо в справочный киоск. В киоске спрашиваю: как мне найти Ковалева? Эта тетка отвечает: в Москве Ковалевых три с половиной тысячи. Я ей тогда: мне нужен Ковалев Николай Иванович. А она: Николаев Ивановичей Ковалевых у нас двести сорок человек. Я ей: который мне нужен Ковалев, он инженер и ему тридцать два года. Она: так бы и говорили! Покопалась, покопалась, по телефону куда-то позвонила. В общем, дала мне адрес.

Ладно. Еду по адресу. А ехать мне трудно: я же в Москве первый раз. Куда ехать, на чем ехать — неизвестно. И кого ни спросишь, каждый дает другой совет. Один говорит: на автобусе. Другой советует на метро. Третьему кажется, что надо трамваем… Даже подрались из-за этого на скверике два пенсионера. Ага. Я у них спросила тоже: как добраться? Так они так разгорячились, что один пенсионер другому заехал в ухо. «Нет, кричит, это по Садовому кольцу, а ты врешь, как всегда, путаник, шизофреник — вот ты кто!» А третий пенсионер стоял тут же и засвистел в милицейский свисток, чтобы их разнять… Я поскорее с этого сквера подалась подальше.

Ладно, не буду рассказывать, как я до него добралась, до Ковалева. Факт такой, что нашла улицу, нашла дом, нашла корпус, нашла подъезд, нашла этаж, нашла квартиру. Позвонила. Открывает мрачная такая тетка, посмотрела сердито… А когда я сказала, что к Ковалеву, она аж зашипела. Думаю, сейчас укусит! Но ничего, рукой махнула на дверь: там, дескать, Ковалев, и уползла к себе. Я стучусь. А из-за двери патефон играет. Заграничная такая пластинка: знаете, певица мяукает печальным полубасом… (Пародирует.) «Муой Муалыш, мюня муучит, я муолчать уж не муогу…». И видать, из-за этого мяуканья стука не слышно. Тогда я поставила свои вещички под вешалку и ка-ак дам кулаком по двери — по-нашему, по-трифоновски. Дверь открылась: сам Ковалев стоит в полосатой пижаме — вот как раньше каторжников одевали, в крупную такую полоску.

— Вы ко мне, малютка?

— Ага.

— Пройдите, крошка.

Я вошла. Смотрю, в комнате у него сплошной модерн: все полированное, все новое, все это на ножках враскарячку. И главное, у самого морда — тоже вроде полированная. Знаете, усики стрелочками, на затылке гривка, на лбу челка. Рассматривает меня, как в музее статую.

— Малютка, я вас не помню.

— Правильно, говорю, мы с вами и не видались.

— А кто вам подсказал прийти ко мне? Эдик?

— Неа.

— Эрик?

— Неа.

— Юрик?

— Неа.

— Неужели — Эллочка?

— Неа. Я к вам от Гали.

— Простите, не помню: какая Галя?

— Ваша жена. Вот какая.

Ну тут он, правда, аж попятился назад. И улыбнуться хочет и не может: боится меня. Но все-таки сглотнул так слюну и говорит:

— Кхм… Очень приятно, садитесь, пожалуйста… Ликеру, может, выпьете или коньячку?

Я говорю:

— По-вашему, я брала отпуск за свой счет, приехала в Москву, чтобы с вами ликеры распивать? Нет, голубчик, я приехала вас спросить: что теперь будет дальше с вашей стороны?

— В каком смысле, крошка?

— Слушайте, бросьте меня называть крошкой. Я такая крошка, которая может поднять и нести сорок килограммов, а то и шестьдесят. Ясно? Ну и вот.

Он, знаете, застенчиво так отшатнулся на всякий случай, но все-таки улыбается мне. А я — ему:

— По-вашему, это правильно, так вот, ни с того ни с сего бросить жену?

— Нет, что вы! Я ужасно горюю! Ужасно! Но что делать, если любовь прошла? Сердцу ведь не прикажешь, правда?..\

— Ну так. К жене прошла ваша любовь. А ребенок при чем?

— Да, ужасно! Я сам понимаю… Я так люблю детей… Ужасно! Я даже подумывал навестить…

— Ну и в чем же дело? — спрашиваю.

— Да так, знаете, как-то… Все дела… Да вы садитесь, пожалуйста.

— Нет, зачем же?.. Давайте лучше прямо сейчас и поедем!

— Простите, куда поедем?

— А к Гале.

— К Гале?! Кхм…

— Вы же сами говорите, что собирались.

— Да! Ужасно! Я буквально каждую ночь мечтаю — это будет так чудесно: повидать Галочку, ребенка…

— Ну вот, собирайте в дорогу вещички, купим гостинцев и — прямо туда! Что вам надо с собой взять?

Я оглядываю комнату, хватаю мыльницу, щетку, носки и прочее такое… Он сперва только рот открыл. А я шарю в шкафу, собираю все в одно место и спрашиваю его — культурненько, между прочим:

— Вы в каком пиджаке поедете? В этом? Давайте сюда белье, галстуки…

Он семенит за мной, пытается у меня отнять вещички, блеет даже как-то по-бараньи:

— Что вы! Что вы! Положите обратно! Разве можно так сразу?! Куда вы, ну куда вы уносите?! Я же говорю: я должен еще подумать!

А я — будто и не слышу его. Выбросила из его чемодана какое-то там барахло, сама складываю туда, что набрала, и приговариваю:

— Посуда нам не понадобится, а вот простынки придется взять отсюда: я знаю, у Галочки постельного белья немного. Давайте мне сюда носки, туфли домашние и еще ложки, вилки, ножи — это все очень пригодится там.

Он визжать принялся от злости:

— Перестаньте сейчас же! Я, наконец, состою на службе! Меня не отпустят! Да зачем вы берете мой халат?! Отдайте сюда!

— А что вы раскричались? Будто я себе беру. Мы же вместе поедем!

— Никуда мы не поедем! Вы слышите?! Сейчас же уйдите от меня!

Тут, правда, я сама разозлилась:

— Не ори, говорю. Ничтожество такое! Притворяется, что ему грустно без ребенка, а сам не может добраться до Трифоновки! Туда и ехать-то всего четыре часа!

А он выпучил глаза, бормочет:

— До какой Трифоновки? При чем здесь — Трифоновка?!

— А где, по-вашему, живет Галя?

— В Куйбышеве живет. И всегда там жила. И я с ней жил в Куйбышеве!

Я тогда вынула фотографию, показала ему:

— Это кто? Ну?! Говорите!

Он так и впился глазами, потом поерошил свою челку и даже руками развел:

— Понятия не имею — кто!

— Галя это! Понимаете?! Галя Никитина. А у ней на руках — ваша дочка!

Тут он как захохочет:

— А у меня, если хотите знать, сын. От Гали Смирновой. Которая в Куйбышеве! А этой гражданки я сроду не видел! Вот вам!

Тогда я протянула к нему руку:

— Паспорт клади на стол! Сию минуту!

Он засуетился, полез куда-то там в стол, вынимает паспорт:

— Пожалуйста… Вот тут — видите? — штампик: наш брак с Галиной Петровной Смирновой зарегистрирован в Ленинском райзагсе города Куйбышева четыре года назад. А в этой вашей Трифоновке я сроду не был! И вашу Галю Никитину не видел даже в глаза!

Ну что ты будешь делать?! Напоследок я ему, конечно, объяснила, кто он есть. Правда, тут уж я выражалась не очень культурненько… Нда… Наказала я ему поехать в Куйбышев, но боюсь, он меня не послушается.

А сама теперь буду искать нашего Ковалева, который удрал из Трифоновки. Так что если вы что-нибудь про него знаете, скажите мне прямо сейчас. Ладно? А? (Оглядывает зрителей, после паузы.) Ну так. (Вздохнула.) Я вижу, от вас мне толку не будет. Я лучше тогда пойду… (Вздохнула, вытерла лицо, собрала вещи.)

Да, я вот еще что хотела сказать… Вы не подумайте, что если уж у человека фамилия Ковалев и притом зовут его Николай, то он обязательно прохвост. Этого пока нет. Вот лично у меня в Трифоновке есть дружок, и тоже его зовут Николай. И фамилия подходящая: Ковальчук. Очень симпатичный парнишка… Я с ним собираюсь…

Ну это хотя — другой разговор. Счастливо оставаться вам. Вот так. (Уходит.)

1964 г.

 

С КОНСПИРАЦИЕЙ

Рассказ

В темноватом подъезде у двери на третьем этаже остановились две гражданки. Одна из них — та, что была потолще, — подняла голову и высмотрела номер на двери.

— Это здесь, — произнесла она. — Номер седьмой.

— А звонок? — отозвалась вторая — худенькая, с крашеными в морковный цвет волосами.

— Вот и звонок… Звони, Валя!

— А ты почему не хочешь? — морковноволосая Валя ткнула пальцем в кнопку.

Громко задребезжало по ту сторону двери. Чьи-то шаги прошаркали неторопливо. Дверь открылась. За ней стояла старуха в очках на середине гусиного носа. На ней были надеты трикотажная кофта бурого цвета и юбка столь же симпатичного оттенка. Старуха глядела поверх очков сердито и сопела тоже недоброжелательно.

— Вот мы к вам, — сказала полная гостья, — меня зовут Ольга Николаевна… Ведь вы баба Капа, да?

— А что вам надо? — довольно злобно спросила баба Капа и притом повернула лицо в сторону кухни, как бы предупреждая, чтобы посетительницы не сболтнули чего-нибудь лишнего при посторонних ушах.

Но гостьи были на высоте:

— Нас к вам направила Сусанна Алексанна… Знаете?

Старуха пожевала губами, а через минуту скомандовала:

— Заходите ко мне! — и она открыла дверь в комнату рядом с кухней.

Гостьи вошли. Хозяйка тщательно закрыла дверь на замок и приложила палец к сухоньким губам.

— Мы сами понимаем, — шепотом объявила Ольга Николаевна, — нас Сусанна Алексанна предупреждала… Но нам очень нужны ваши лекарства!

— Tсc! — прошипела старуха.

Рыжая Валя зашептала:

— Мы понимаем… Мы тихо…

— Да, да, — поддержала подругу Ольга Николаевна. — Выручите нас, пожалуйста!

— Тсс!.. В чем выручить-то?

— Мне от желудка, — едва разжимая рот, выговорила Валя. — От желудка, говорю, мне бы… капелек каких, что ли… Врачи — что они могут? Я уж с ног сбилась, а не помогает…

— Ну ясно. Тихо только! Дам я тебе от желудка…

— А мне по сердцу надо…

Старуха внезапно рухнула на пол. Гостьи отскочили в сторону, испугавшись этого внезапного падения. А хозяйка комнаты поползла на четвереньках к кровати, стоящей у стены. Баба Капа проворно и умело нырнула головой под подол темного одеяла, почти до полу прикрывавшего кровать. И гостьи увидели, что все это пространство на полу заполнено бутылками и пузырьками. Старуха запустила туда руку и долго звенела склянками, перебирая свою аптеку: очевидно, искала потребные снадобья… Наконец она извлекла поллитровку с голубоватой бурдой до самой пробки и флакон из-под туалетной воды. В нем колыхалась жидкость такого ядовито-зеленого цвета, что уже тревожно было: наверно, какой-нибудь яд! Старуха все тем же быстрым аллюром — теперь уже не на четвереньках, а на трех конечностях, ибо в правой руке она держала обе посудины, — подползла к середине комнаты и, схватившись рукой за стул, распрямилась. С некоторой одышкой она выдавила из себя:

— Вот вам обеим, дамочки…

Но тут же рванулась носом и шеей к двери. Снова погрозила гостьям пальцем и на цыпочках подошла к выходу из комнаты; с быстротой, удивительной в ее возрасте, согнулась так, чтобы левый глаз оказался у замочной скважины… Распрямилась. Вздохнула горестно и шепотом пояснила:

— Я от них всего могу ждать. От соседок. Так и следят, так и следят за мной… А уж милицию три раза вызывали… Тсс!

После новой паузы баба Капа потребовала:

— Вы, гражданочки, вот что: вы лекарства мои сейчас от меня не выносите! Мало ли чего…

— А как же? — недоуменно протянули гостьи.

— А так вот. Мне, знаете ли, из-за вашего здоровья в тюрьму садиться не расчет… Тем более и сумки порядочной с вами нет. Некуда спрятать бутылки… Придете другим разом. А сейчас нате, отхлебните каждая, так уж и быть…

И она сунула в руки Вале зеленый флакон, а Ольге Николаевне — поллитровку с голубоватой бурдой. Женщины пытались протестовать: «Как это — сейчас? Почему?!» Но баба Капа топнула на них ногой:

— Не разговаривать! Хотите, чтобы услышали нас?! Пейте сразу, не то больше сроду вам не дам ничего! Ну?!

И женщины отхлебнули. Пока они вынимали самодельные бумажные пробки и прикладывали ко ртам стеклянные сосуды, старуха все прислушивалась к тому, что делается в коридоре… Ее заставил повернуться двойной вопль, огласивший комнату.

— Тсс! Тихо, — рявкнула, хотя и шепотом, целительница. — Что вы, очумели?!

— Что… что… что вы нам дали? — проблеяла Валя, отплевываясь на пол.

— Тихо ты! Как — что?! Лекарства. Ну пользительные снадобья… Тебе — от сердца. Ей — от желудка.

— Мне, мне, мне нужно было от сердца! — простонала Ольга Николаевна, гримасничая и раскрывая рот.

— А мне вообще не надо лекарства, — простонала Валя, — я для мужа у вас просила!

— Да тихо вы! Я кому говорю?! — уже кричала хозяйка комнаты. — И вообще пошли вон отсюда! Обе и сразу!

— Да чтобы мы оставались у такой халды?! — в полный голос завопила Ольга Николаевна. — Валя, пошли! Мы… мы… мы… прямо в милицию!

При слове «милиция» баба Капа переменилась до такой степени, что ее нельзя было узнать. Любезнейшая улыбка раздвинула губы. Глаза ласково сощурились. Воркующим голосом она зачастила:

— Куда же вы, куда вы, дамочки?! Так это же я пошутила. Посидите, я кофейку согрею… может, ликерчику хотите?

Но Валя уже поворачивала ключ в дверном замке. А вторая гостья напирала на свою подругу, повторяя в сердцах:

— Идем, Валечка, скорее! Мы ей покажем, старой ведьме!

Лицо у бабы Капы снова омрачилось. И, понимая, что терять ей больше нечего, она завопила дурным склочным голосом:

— Вон отсюда, вертихвостки проклятые! Так я вам и дала лекарства! Я, во-первых, этим сроду не занималась и не занимаюсь! Пошли, пошли вон!

Обе женщины бежали к выходной двери по коридору. А из прочих комнат квартиры выглядывали соседи, понимающе кивали головами и говорили:

— Наша-то Капа никак не угомонится… Опять, видать, своей стряпней угостила кого-то… Вишь, как бегут!

1969 г.

 

КТО ПРАВ?

Сценка

Действуют:

Корнеева — участковый терапевт районной поликлиники, 35 лет.

Прохоров — шофер, 29 лет.

Маленький кабинет в поликлинике. Стол, кушетка, обитая клеенкой, весы, вешалка, шкаф с бумагами и прочее.

Открывается занавес. Корнеева, в белом халате и шапочке, сидит за столом, записывает в толстую подшивку истории болезни. Ее лицо прикрыто марлевой маской. Корнеева (закончив заполнение листа, встает, подходит к двери в кабинет, вызывает). Следующего попрошу. (Садится на свое место.)

В кабинет входит Прохоров. У него перебинтована грязным платком рука, на лице — синяки, на губе — струпья, пластырем залеплен кусок шеи. Все это производит комическое впечатление. Говорит хриплым голосом и очень невнятно. Очевидно, он прикусил язык и с трудом ворочает им во рту.

Прохоров. Здравствуйте.

Корнеева. Здравствуйте. Ваше направление? Садитесь.

Прохоров. Нет у меня направления. Неужели нельзя оказать человеку помощь без бумажки? (Сел на стул.)

Корнеева (осматривает пациента). Что с вами?

Прохоров. Вот — все, так сказать, налицо…

Корнеева. Где это вас?

Прохоров. Производственная травма.

Корнеева. Непохоже.

Прохоров. Как — непохоже?! Выпал из кабины грузовика по причине, что дверь плохо закрывается. На полном ходу вылетел!

Корнеева. А машина?

Прохоров (подумав). А машина?.. Э-э-э… машина пошла дальше.

Корнеева. И далеко пошла?

Прохоров. Кто?

Корнеева. Машина?

Прохоров. А-а, машина она это… э-э-э… я ей крикнул: «Куда ты?» Ну она остановилась. Машина.

Корнеева. От одного окрика?

Прохоров. Ага. То есть, нет. Не от окрика, а оттого, что я догнал, прыгнул в кабину и дал тормоз.

Корнеева. Так. Допустим. А вы всегда так плохо разговариваете?

Прохоров. Зачем?.. Это я прикусил язык, когда летел из кабины.

Корнеева. Ну-ка, поверните лицо. Да-а-а… здорово вас покорябало… С обеих сторон.

Прохоров. Так я же с насыпи покатился вниз. (Круговым движением руки показывает, как он падал.)

Корнеева. А вы не были пьяны?

Прохоров. Кто? Я? С чего вы взяли?

Корнеева. Судя по вашей травме…

Прохоров. Я вообще не пью!

Корнеева. А сегодня?

Прохоров (отвернул лицо и прикрыл рукой рот). А что — сегодня? Сегодня я капли не взял в рот… Кхм…

Корнеева. Оно и видно. Так. А теперь говорите, как было на самом деле?

Прохоров. Так я же… я все по правде вам изложил…

Корнеева. Кто вас ударил? И — за что?

Прохоров. Так я же… Кабина-то у меня — высокая: все ж таки грузовик, пятитонка!

Корнеева. Это было вчера вечером? На Зарайском шоссе?

Прохоров. Точно. А вы откуда знаете?

Корнеева. Я мимо проходила.

Прохоров. Когда?

Корнеева. Когда вас толкнули.

Прохоров. Никто меня не толкнул, я выпал из кабины! Сколько раз повторять?!

Корнеева. Если вы будете говорить неправду, нам не о чем толковать.

Прохоров (после паузы). Ну толкнули.

Корнеева. Кто вас толкнул?

Прохоров. Вы же видели.

Корнеева. А вы скажите.

Прохоров (после паузы). Ну девчонка одна…

Корнеева. Так. За что?

Прохоров (передразнивает). «За что»!.. Да ни за что!

Корнеева. Так уж и ни за что?

Прохоров. Я к ней по-хорошему: прошвырнемся, говорю, в парк. А она… (Грустно махнул рукой.) Ох и распустили мы этих баб. А что я ей сделал? Не хочешь идти с человеком, скажи. Так? А если драться, это что же будет?!

Корнеева. Она вам не говорила, чтобы вы оставили ее в покое?

Прохоров. Что-то там бурчала… Вот всюду кричат: «Равноправие, женское равноправие!» А они и считают теперь, что им все дозволено!

Корнеева. Кто так считает?

Прохоров. Ну эти бабы… Девчонка такая вот-ее от пола не видать, а она тоже к себе требует (передразнивает) «уважения»!

Корнеева. А вы против?

Прохоров. Я не против, но драться зачем?!

Корнеева. Так вас побили или вы упали?

Прохоров. Ну, в общем, она меня толкнула, а я это…

Корнеева. Не удержались на ногах?

Прохоров (утвердительно кивнул головой, после паузы). Ага. (Пришел в ярость.) Да я ее, если увижу, я ей такое сотворю, что ее ни в одну больницу не примут! Я ей покажу, как человека калечить! Я ее!..

Корнеева. Видите, что у нас получается: вы идете пьяный, увидели женщину и считаете возможным приставать к ней.

Прохоров. Я не приставал! Я ей только сказал: «Пойдем в парк». Ну что тут обидного?! Нет, избаловали у нас этих самых баб. Они о себе понимают так, что они — самые главные. А в чем дело?! Кто она такая, чтобы драться?! Я понимаю, допустим, вот вы, доктор. Вы образование имеете, людям помогаете в смысле здоровья. А та что? Ну, которая меня огрела?! Кто она, я говорю, такая, чтобы постороннего товарища — то есть меня — ни за что, ни про что…

Корнеева (сняла марлевую маску). Ну, может, и не совсем «ни за что, ни про что»…

Прохоров. А-а-а-а-а… так это вы?!

Корнеева (утвердительно кивает). Именно. И позвольте мне, как очевидице, сказать, что вы не только предложили мне отправиться с вами в парк, вы еще меня схватили за руку и тащили в сторону парка. Помните?

Прохоров. Разве я это… разве я говорил?

Корнеева. Да, говорили вы много. Но, к сожалению, я не могу повторить этих слов.

Прохоров (поспешно). Не надо!

Корнеева. Я тоже думаю, не надо. А когда я вас оттолкнула — поверьте, не очень сильно, вы упали, потому что и вообще-то стоять на ногах вам было трудно.

Прохоров. Разве?.. Хотя — да, качало меня уже здорово. До того, как мы встретились…

Корнеева. А мы не встретились. Вы меня догнали, что вам было очень трудно. И я хотела было от вас убежать, но, когда поняла, в каком вы виде, я просто приказала себе идти медленно.

Прохоров. Там действительно насыпь была…

Корнеева. Это я помню. И когда вы дернули меня за руку, я вырвала свою руку из вашей… Вот тут вы скатились вниз — от одного этого движения.

Прохоров. Разве? Хотя — да. Я лицом попал в эти… как их? В кусты.

Корнеева. Ну вот мы и восстановили истину. Так настаиваете вы насчет производственной травмы?

Прохоров (встает со стула). Нет уж, какая травма. Вы меня простите, доктор.

Корнеева. Я-то вас прощаю, потому что даже пострадавшей стороною оказалась не я, а вы… А вот вы подумайте, как вы относитесь к женщинам? Что вы тут болтали о том, что наши девушки не смеют рассчитывать на уважение?..

Прохоров. Это я того… погорячился… Я лучше пойду, доктор…

Корнеева. Ступайте! И никогда не забывайте о том, что было вчера!

Прохоров (зрителям). Я-то никогда не забуду. Но если кто думает так же, пусть эти товарищи вспомнят о нашем случае.

Корнеева. И сделают необходимые выводы.

1970 г.

 

БЕДНЫЙ ТРАКТОР

Сценка

Действуют:

Бригадир.

Тракторист.

Дверь в мастерскую при базе сельскохозяйственной техники колхоза «Восход». Из-за двери доносятся шумы, обычные для ремонтных работ: шипение сварного инструмента, одышка мотора, визги и скрипы рашпиля, колес и прочее. К дверям подходит бригадир, открывает дверь.

Бригадир. Виталий, ты тут?

Голос тракториста. Здесь я, Иван Трофимович!

Бригадир. А ну, выйди сюда.

Голос тракториста. Сей минут.

Шумы из мастерской прекратились.

Появляется тракторист. Он сильно вымазан горючим, сажей и пылью. Поверх грязного комбинезона на нем не менее грязный фартук. В руках долото и дрель.

Тракторист. Вот он я. Приветик!

Бригадир. Привет, привет… Ты где вчера пропадал?

Тракторист. Я же вчера выходной был.

Бригадир. Допустим. А твой трактор?

Тракторист. Так он же…

Бригадир. Скажешь, тоже выходной?

Тракторист. Что вы…

Бригадир. Так. Ты сам вчера где был?

Тракторист. Я это… Я во многих местах.

Бригадир. To-тo! Даже чересчур во многих. Тебя, например, в райцентре видели.

Тракторист (после паузы, желая оттянуть ответ). Разве?..

Бригадир. А ты не помнишь?

Тракторист. Разве?.. Хотя — да. Был.

Бригадир. А чего тебя туда понесло?

Тракторист. Так мы же это… мы…

Бригадир. Ну?

Тракторист. Мы это… мы же регистрироваться хотим… Ну, с Настей…

Бригадир. Наконец-то! Давно пора: захороводил девку, а сам в кусты!

Тракторист (хмыкает смущенно и утирает рукавом лицо, отчего пятна грязи покрывают все щеки). Где же — захороводил, когда мы подали заявление?

Бригадир. Так. А еще куда ездил?

Тракторист. Больше никуда.

Бригадир. А почему тебя видели в Семеновке?

Тракторист. Так это ж рядом. Надо было винца купить по такому случаю. А у нас в сельмаге Фроська на бюллетене: не продает. Бабка Лукониха — ну у которой всегда самогоном можно разжиться, — вчерашний день уехала внучку навестить в Павлодар. Как же быть? Ясно, пришлось кинуться в Семеновку. Она рядом.

Бригадир. Хорошее «рядом»! Почитай сорок километров.

Тракторист. Ну уж и сорок! От силы — тридцать пять.

Бригадир. Конечно, тебе все равно: бензин казенный.

Тракторист. При чем тут бензин?

Бригадир. При тракторе.

Тракторист. При каком тракторе?

Бригадир. А-а… Ты и не знаешь! (Пристально смотрит на тракториста.)

Тракторист (опустив голову). Нет, правда…

Бригадир. Ты чего сейчас тут колдуешь?

Тракторист. Подремонтировать кое-что надо: вроде мост сел… Опять-таки пальцы барахлят… Передача — тоже…

Бригадир. Еще бы! Более ста километров вчера проехал твой агрегат!

Тракторист. При чем тут «сто километров»?

Бригадир. А ты на чем вчера сновал по району? А?

Тракторист снова опустил голову.

Молчишь?

Тракторист. При чем тут «молчишь»? Разве ж я?..

Пауза.

Бригадир. Ну, ну, ну? Что ж ты не продолжаешь? Люди же видели: ты весь день по личным делам гонял колхозный трактор!

Тракторист. Ну уж и весь день…

Бригадир. А нет? Сам же сказал: и туда катался, и туда…

Тракторист. Так выходной же я был…

Бригадир. А трактор?

Тракторист. Трактор, он тово…

Бригадир. Чего «тово»?

Тракторист. Трактор, он выходных не имеет.

Бригадир. Вот он и сел у тебя!

Тракторист. Разве?.. Хотя — да.

Бригадир. А как не сесть? Сколько ты на нем отмахал? Только честно!

Тракторист. Я на тракторе не ездил.

Бригадир (передразнивая). Разве? А чего ты отвернулся? Погляди на меня!

Тракторист (с трудом взглянул на бригадира). Я сейчас…

Бригадир. Бедный твой трактор! Долго еще будешь его штопать?

Тракторист. Где же — долго? Сейчас кончу…

Бригадир. Тогда… тогда вот что… (Оглянулся.) Давай помоги мне отвезти тещу…

Тракторист. Куда отвезти?

Бригадир. Тише ты! (Огляделся.) Значит, как будет готово… ну, трактор твой, как он будет в порядке… Тихонько двинешься на Семеновку. Ясно?

Тракторист. А зачем?

Бригадир. Тсссс! (Огляделся.) А затем на повороте к тебе подсядет теща.

Тракторист. Ваша?

Бригадир. Моя. А чья же? Так? Подсядет, и ты ее доставишь в Семеновку, а сам — обратно. Ясно?

Тракторист. Ясно. Только вы же меня сейчас критиковали за то, что я…

Бригадир. Тссс! Тихо ты! Ну критиковал. И что? Дальше это никуда не пойдет, если ты мою тещу…

Тракторист. Туда же сорок киломе…

Бригадир. Откуда?! Еле-еле двадцать пять.

Тракторист. Как меня упрекать, так сорок, а как для вас…

Бригадир. Не хочешь — не надо. Придется дать служебную записку правлению, что, мол, тракторист такой-то…

Тракторист. Ладно. Съезжу, так и быть. Только надо же закончить ремонт.

Бригадир. А кто говорит, что не надо? Я, значит, сейчас пойду, а ты, как управишься, выезжай потихоньку к шоссе… Да! Смотри, чтобы мимо председателя не проехать! Слышишь?!

Тракторист. Неужто я сам не понимаю?

Бригадир. Ну, вот. А уже на шоссе посигналишь мне. Я буду дожидаться вместе с тещей, там у перелеска. Слышишь?

Тракторист. Безусловно.

Бригадир. Тогда я пошел. Значит, так, примерно через часик, да?

Тракторист. Ага.

Бригадир (было отправился). Только помни: чтобы мимо председателя — ни-ни!

Тракторист. Разве?.. То есть, я извиняюсь: ну безусловно!

Бригадир уходит.

(Долго смотрит вслед бригадиру.) Бедный наш трактор! Иэх! (Почесал в затылке, направился в мастерскую.)

Занавес

1973 г.

 

ИЗ ЗАПИСОК САТИРИКА

 

Девочка четырех лет вернулась домой из детсада, стала играть в куклы. Положила куклу на игрушечную кроватку, подрыла ее лоскутом и сказала: «Спи, проклятая, это тебе не дома!»

Плакат гласил: «Алкоголизм — медленная смерть!» Надпись карандашом поперек плаката: «А мы не торопимся!»

В писчебумажном магазине.

— Тетради есть?

— Нет.

— Карандаши?

— Нет.

— Перья?

— Нет.

— Дайте жалобную книгу!

— Двадцать восемь копеек, платите в кассу.

— А он с детства всегда был унытик.

— Внучек у меня хороший. Два года ему, а возьмется за комодик, аж дрожит весь: «Дедушка, это — мое!..»

Это был дурак философского склада.

Лучше не обладать даром слова, чем тратить слова даром.

Этому художественному чтецу можно дать телефонную книгу, и он ее будет читать, как эпос: значительно и медленно, повышая и понижая голос, даже со слезами в голосе.

В зоопарк пришли мама с ребенком.

— Мама, это уже обезьяна?

— Нет, сыночек, это еще кассирша.

— Такой из себя толстый: щеки со спины видать.

— Я на него посмотрел, вижу — он такой здоровый: если ударит меня, я кувыркаться устану…

Ребенок сообщает доверительно: «У нас в саду живет баба-яга и бабияжата!»

Чтобы иметь врагов, нужно мужество.

— Чтобы лечиться как следует, нужно иметь железное здоровье!

— Представляете себе? Такой типичный русский богатырь в пенсне…

Напряженный носик на этом лице выдавал тайную работу нехитрой мысли.

Московский артист бреется у парикмахера в Одессе. Парикмахер спрашивает:

— Вы из Москвы?

— Да. Как вы догадались?

— Акцент!..

— Я ему поиграю на нервах!

— Вася, наш поезд уйдет сейчас!

— Как это он уйдет, когда билеты у нас в кармане?!

— А учет там ведется исключительно морской.

— Какой это такой «морской» учет?

— А по всем статьям — концы в воду.

Из-за перестраховки он писал такие научные статьи, по прочтении которых вы ощущали, что теперь знаете и понимаете в этом вопросе меньше, чем до прочтения статьи.

Человекоруина (в социальном смысле): ему еще нет пятидесяти лет, но все рухнуло — надежд никаких, самолюбие убито; он даже никому не завидует уже; последнее и есть заключительная стадия аварии личности.

 

ЛАЗЕЙКА

Он был очень любезен с посетителями. Тянулся к ним через стол и барьер. Первым начинал беседу…

— Прошу вас, товарищ… Что у вас? Угу… Так… Угу… Документы при вас? Позвольте их… Присядьте. Угу… Так… Все ясно. Только — простите за маленький бездушный формализм — эту копию надо было заверить… Одну минутку!..

Гражданка, вы к кому?.. Так… Угу… Вот что: вам, гражданка, надо в Упрпрпр… Я говорю: Упрпрпр… Вы уж извините наш чудовищный канцелярский язык. Упрпрпр — это Управление производственных предприятий. Поднимитесь на третий этаж, налево по коридору будет стеклянная дверь с надписью: «Хода нет». Войдите в эту дверь и спросите товарища Хрунтяева. Не стоит благодарности…

Да… Так вот, простите, что задерживаю: что поделать, надо было направить гражданку. Нас просто обязывают быть вежливыми с посетителями. Так что вот: вы хлопочите, чтобы заверили вашу копию, а я тем временем наведу справки и постараюсь провернуть… Виноват, разрешите, я возьму трубку…

И, аккуратно выждав, пока отзвонит телефон, он поднял трубку. Лицо сразу стало суровым, и он сказал:

— Да… Допустим, что бюро… Кого?.. Не слышу!.. Гласова?.. Власова?.. Классова?.. Гаслова?.. Маслова?.. Товарищ, надо говорить яснее. Нету у нас никакого Маслова… А если он работает в экономическо-статистическом, тогда и звоните в статистическо-экономический! Товарищ, у нас ходить за ним некому!.. Все равно, хоть один шаг! Некому, некому, некому!

И он сердито бросил трубку на рычаг.

— Ого! — сказал посетитель, — по телефону вы суровый…

— Да… К счастью, насчет телефона к нам еще не пристают. Можно быть самим собой… — На лице его вновь заиграла любезная улыбка, и он продолжал: — Да… Так на чем мы остановились? Вы, стало быть, оформляете вашу копию, а дня через два позвоните мне по телефону…

— Чего уж там, — быстро подхватил посетитель. — Я лучше сам зайду. Я уж выберу время…

 

ПРИВЫЧКА

В колхозе участница артистической бригады, приехавшей из столицы, повредила руку. Вызвали единственного представителя здравоохранения, какой был тут, — ветеринарного врача. Скромный сельский эскулап (да еще такого профиля — специалист по животным!) безумно стеснялся. Он долго отказывался идти, а придя, долго. пояснял, что его пациенты — не люди, а… Но ветеринара заставили провести осмотр поврежденного органа. С тысячами извинений он дотронулся до руки артистки.

— Больно? — спросил он с робостью. — Нет? А тут? Тут?

Так ветеринар обследовал руку… Но вот больная застонала. И по усвоенному раз и навсегда рефлексу наш скромник резко замахнулся кулаком на пациентку, заорав утробным голосом:

— Нно, дьявол! Балуй у меня!

 

СОДЕРЖАНИЕ

Арк. Арканов, Гр. Горин. Вместо предисловия

Культурное развлечение. Рассказ

Укротитель. Рассказ

Сигнал. Монолог

«Кто следующий?..» Сатирическое обозрение для двух исполнителей

Убирайся вон! Монолог

Вот что наделали справки твои! Трагикомедия в пяти картинах со счастливым концом

Вылечила. Комедия в одном действии

Закройщик для битья. Комедия в одном действии

Две маски. Маленькая комедия в трех картинах

Между нами девушками. Сатирическое обозрение для одной исполнительницы

Склочница благодарит. Фельетон

Поиски Ковалева. Монолог

С конспирацией. Рассказ

Кто прав? Сценка

Бедный трактор. Сценка

Из записок сатирика