День сменялся ночью, потом наступал новый рассвет, а для него время как будто остановилось.
Утро...
Вечер...
Очередное утро...
С тех пор, как Элис исчезла из его жизни, в ней больше ничего не осталось, кроме тьмы, с которой ему с трудом удавалось справляться.
Хмурое лицо Сюфрэ с каждым днем становилось все более обеспокоенным и напряженным. Несмотря на все усилия целителя, прекрасную регенерацию высших и надежные, давно проверенные снадобья, лорд-протектор выздоравливал тяжело и недопустимо медленно.
Да, алхоры сильны, но не всемогущи. Ранить их сложно, но и такое — пусть очень редко — случалось. Иногда оказывалось, что у пострадавшего как раз в тот момент не было альтэ. В этом случае спасали специальные лекарства. Они поддерживали мага, облегчали его состояние, вливали столь необходимую энергию, а дальше тьма сама исцеляла избранника, вытаскивая его из небытия.
Сейчас же тьма отказывалась помогать. Это звучало дико, странно, неправдоподобно, но вместо того, чтобы мягко окутать раненного целебным коконом, подпитывая его силы, она больно жалила. Избегала контакта, отступала, яростно клубясь где-то на краю сознания. Словно наказывала своего носителя за что-то.
Хотя... Разве можно наказать сильнее, чем сделал это он сам? Собственноручно разорвал связь с той, которую больше всего на свете желал удержать возле себя Всеми допустимыми способами. На максимально долгий срок.
Он каждый день повторял себе, что так лучше для всех — и в первую очередь для нее самой. Но все мысленные доводы ему самому казались неубедительными отговорками.
Он отпустил ее... Прогнал... Потерял...
Это важно. Остальное — жалкие оправдания.
В последние дни пред расставанием они виделись очень редко, слишком много всего навалилось. Участившиеся нападения чистых, тревожные донесения о пропавших обозах, не вернувшиеся патрули… И наконец бой у южных ворот, когда выяснилось, что у храмовников появились новые амулеты, способные глушить магию. На высших они, слава Сахтару, почти не действовали.
Он справился. Отдал почти все силы, но справился. Правда под конец, когда он совсем выдохся, этот хыгов храмовник его все-таки достал. Но ничего… У него есть Лис. Его золотая найтири... альтэ. Вместе они укротят разбушевавшуюся тьму, как тогда, в их первый раз. Главное, чтобы она поскорее пришла.
Ждал он напрасно. Вместо Элис неожиданно появился Сол Чидлис. Заместитель Айтона, Тэйн, тоже оказался ранен, и крепость прислала Чидлиса, назначив его временно исполняющим обязанности лорда-протектора.
То, что произошло потом, воспринималось Айтоном сквозь зыбкое марево горячки, хмельной дурман лечебных снадобий и подступающее время от времени беспамятство.
Запись… Кольцо... Доказательства ее вины.
Он не верил. Не желал верить. За то время, что они провели вместе, он успел хорошо изучить Элис, чувствовал ее, как самого себя. Порой она что-то скрывала, умалчивала, лукавила и недоговаривала, но на предательство не пошла бы никогда.
Что-то не так... Во всем этот было что-то очень неправильное. Но Айтон не мог сейчас начать самостоятельное расследование, привлечь все доступные средства и силы. Хыг побери, он и лордом-протектором-то в данный момент не являлся.
А Чидлис упрямо настаивал на своем. Приводил свидетелей, разыскивал новые доказательства, требовал наказать, отдать под следствие, а главное — разорвать договор.
— Женщина, уличенная в заговоре против власти, не может оставаться альтэ лорда-протектора, олицетворяющего эту власть. Даже, если это всего лишь подозрения. Она обязана быть безупречна, — неотвязно твердил он. — Я уже не говорю о ее происхождении. Лорд-протектор не должен иметь ничего общего с дочерью ли Норда.
Ее происхождение.
Айтон подозревал, что именно в этом крылась причина настойчивости Чидлиса и его неприязни... почти ненависти к Элис. Тот малыш, которого выкрали и замучили по приказу герцога, был его младшим братом, и Сол буквально взбесился, когда узнал, кем приходится ли Норду новая альтэ Айтона.
Айт прекрасно знал о противостоянии между группами и группками в первом круге архов и хорошо представлял, что произойдет, если Сол раскрутит этот дело. Скандал объединит всех его недоброжелателей, а там эта шакалья стая устроит на него такую азартную охоту, что не спасут ни статус, ни доброжелательное отношение совета. Все перевесит железный аргумент — связь с дочерью первого врага Лагора, которая помогает этому самому врагу. А уж представить все как акт государственной измены, не составит особого труда.
Даже если, в итоге, ничего толком не докажут, совет предпочтет, для сохранения равновесия и собственного спокойствия, лишить его всех званий и запереть в родовом поместье. Без права покидать его часто и надолго. Что тогда станет с Элис и представлять не стоит.
Тьма неистовствовала, Чидлис давил, упорно добиваясь своего, и грозя привлечь дознавателей из крепости, где у него имелось немало сторонников. А в воспаленном мозгу крутился червячок сомнения, подогреваемый ревностью.
Элис не предавала, он уверен, но вот ли Парс... Проклятый щенок ли Парс, ее внезапно оживший жених... А, что, если он ей, действительно, дорог? Важнее, нужнее, ближе самого Айтона? Вдруг она не случайно отказалась продлевать договор и мечтает о встрече с суженым там, в родном имении, и счастливой совместной жизни?
При мысли об этом кулаки сжимались сами собой, а тьма начинала сочиться смертельным ядом. Но... Может, и правда, так будет лучше?
И Айтон решился.
Он отпустит ее, дав все, о чем они договаривались, и даже больше. Возьмет клятву с Чидлиса, поставив безопасность Элис условием своего согласия. Как бы то ни было, она его альтэ, и кроме него никто не вправе решать ее судьбу.
В Кайнасе Лис оставаться не стоит, он отправит ее в имение, все равно она собиралась туда возвращаться. Даст охрану, магов, пошлет с ней своего самого близкого доверенного человека. В тех местах сейчас спокойно, и чистые там давно не появляются — слишком близко от границы с Лагором. А он немного окрепнет, вернет себе должность, проведет собственное расследование и непременно докопается до истины.
Когда он увидел ее, уставшую, растерянную, несчастную, еле сдержался, чтобы не бросится навстречу. Закрылся тенями, чтобы она не поняла, как ему тяжело. И все, что он говорил тогда своей лисичке, не дав даже возможности оправдаться, предназначалось не ей, а Чидлису.
Да, он был уверен, что поступает правильно. Но в тот миг, когда с ее запястья исчез нхоран, ему показалось, что из груди вырвали сердце, оставив вместо него зияющую, кровоточащую рану.
То, что она потом сказала... Он помнил все, до последнего звука. Да и как забудешь, если Элис каждую ночь приходила в его сны, снова и снова бросая в лицо горькие слова?
— Дурак, — первое, что он услышал от Хвича, когда они наконец встретились.
Горгулу сильно досталось в том сражении, как и Мишу, дракону Тэйна, и теперь их опекали и лечили другие фамильяры круга.
— Я докажу ее невиновность, дай только встать на ноги, — Айтон потрепал Хвича по голове. Так, как всегда делала Элис. — А потом поеду к ней, в имение. Даже если она там с другим... Пусть просто выслушает...
— Не простит, — покачал головой горгул. — Ты не поверил, не поддержал. Отрекся. — помолчал и снова убежденно повторил: — Дурак...
Дурак...
Лис уехала, и мир померк, утратив все краски. Тьма бушевала, не желала успокаиваться, несмотря на все лечение. Хвич дулся и не разговаривал. Он тосковал, как и сам Айтон, ему тоже не хватало Элис.
Рядом постоянно крутилась Верена, заботливая, внимательная, ласковая. Она все эти дни разрывалась между ним и братом. Невеста... Высшая... Мечта любого алхора… Айтон видеть ее уже не мог. И повода прогнать пока не находил. Для него она теперь стала такой же безликой тенью, как все вокруг.
Он оживал только несколько раз в день, когда беседовал с Виастом. Ждал, считал мгновения, оставшиеся до связи, и дотошно выспрашивал у помощника все до мельчайшей подробности.
А однажды на рассвете Хвич исчез. Прямо на глазах изумленных целителей, пока лорд-протектор спал, погруженный в лечебный сон. Навострил уши, прислушался, глухо зарычал, угрожающе растопырил крылья, и растекся туманом, уйдя теневой тропой.
Горгул не вернулся ни через час, ни через два. Не откликался на зов, и местонахождение его Айтон не смог определить, как ни пытался.
Когда наступило время разговора с Виастом, на вызов тоже никто не ответил.
***
— Сани, долго мне еще ждать? Тебя только за Сахтаром посылать, а не в погреб за соленьями, — донесся со двора зычный зов Ларки, дородной горластой трактирщицы. Хозяйки постоялого двора, где мы остановились.
Мама застонала, заметалась, потревоженная этими криками, и я вскочила со стула, торопясь к окну.
Затворила рамы — будет немного душно, но зато хоть чуть тише, — прислонилась лбом к стеклу и замерла, прикрыв глаза. Вспоминая все, что произошло за эти дни.
То, что с теневой тропой не все в порядке, я поняла почти сразу, как нас затянуло с портал. Тьма не окружала плотной, надежной стеной, как случалось раньше. Она походила на рваное одеяло, сплетенное из тонкого полупрозрачного тумана и многочисленных прорех. С каждым ударом сердца дыр в этом ненадежном покрывале становилось все больше, а дыхание невидимого горгула — все тяжелее.
— Не смог… — прохрипел он, наконец, полузадушено. — Трое... Не вытянуть... Прости...
Голос фамильяра постепенно удалялся, прерывался, выцветал. Я рванулась на звук, потянулась к Хвичу свободной рукой, стараясь удержать, поддержать... Но пальцы наткнулись лишь на вязкую пустоту.
А потом сумеречное покрывало лопнуло, распадаясь на мелкие лоскутки, и мы полетели куда-то вниз.
— Ищи… Хозяина... Близко… — донеслось слабеющим эхом и все исчезло...
Очнулась я на краю какой-то поляны в высокой траве под деревьями, недалеко от дороги, узкой, плохо укатанной и совершенной пустынной. Рядом с мамой и Уной. Они так и не пришли в себя, а я...
До сих пор с содроганием вспоминаю, как тогда металась, не представляя, что делать. Лечить я не умела, не знала даже, стоит ли вынимать стрелу или этим я только наврежу. Хорошо хоть обе дышали, это немного успокоило, но о том, чтобы тащить их куда-то, не было и речи. Оставалась одна надежда — искать помощь, и я бросилась со всех ног по дороге, надеясь встретить хоть кого-нибудь или выйти к жилью.
Мне повезло. Довольно быстро я добралась до тракта, а потом и до постоялого двора на краю маленькой придорожной деревни.
Весь багаж остался в Товиле, но у каждой из нас было с собой немного денег, зашитых в пояс дорожного платья. Моих полностью хватило на то, чтобы оплатить телегу с лошадью, комнату на десять дней вперед и услуги местной травницы.
Зора, строгая, немногословная женщина неопределенного возраста, с мягкими руками, легкой поступью и цепким, немигающим взглядом, хорошо разбиралась в своем деле и пользовалась в деревеньке непререкаемым авторитетом. Даже бойкая грубоватая Ларка слушалась ее беспрекословно, хотя травница никогда не повышала голоса.
Не задавая лишних вопросов — кто мы, откуда, как очутились на деревенской дороге и почему в таком состоянии, — она сразу занялась осмотром пострадавших.
Уну напоила восстанавливающим отваром, и пообещала, что уже к вечеру служанка очнется.
— Сил потеряла много, слаба, как новорожденный котенок, — пояснила Зора кратко. — Ничего, и не таких поднимала на ноги... Завтра принесу настой горецвета, через неделю бегать будет.
С мамой все обстояло хуже.
— Повезло ей, девонька. Чуть выше бы... и все. А так, ничего важного не задето, но... Обещать не стану. Я всего лишь травница, хоть ремеслу своему и неплохо обучена. Лекарь ей нужен, а лучше маг-целитель. Знаешь о таких?
Взглянула на меня остро.
— Знаю, — кивнула, мельком удивившись, откуда о целителях известно простой деревенской травнице. — Только где их взять?
— Верно, негде, — качнула головой Зора. — До ближайшего города далеко, да и нельзя матушку твою сейчас перевозить. Что ж, значит, жди, молись и надейся, девочка. Пресветлая не оставит в беде. А я помогу чем могу...
— Сани! Да где же ты, негодная девчонка? Опять с подружками лясы точишь? Найду, уши-то надеру, лентяйка, — снова проорала с улицы хозяйка,
Мы находились здесь уже третий день. Уна начала потихоньку вставать, хоть и с большим трудом, ненадолго, но все же. А вот мама, наоборот, угасала на глазах. Несмотря на лечение и заботу Зоры, лучше ей не становилось. Если она и приходила в себя, то ненадолго, а потом снова впадала в беспамятство.
И от Хвича не было никаких вестей. Я упрямо пыталась докричаться до горгула — снова... снова... и снова... но так и не сумела. Где он? Куда его выбросило? Все ли с ним в порядке?
Уна... Мама... Хвич...
Я почти не ела, спала урывками, и даже во сне продолжала беспокоиться, метаться, звать фамильяра, хлопотать возле мамы.
А время шло.
— Сани, — не успокаивалась хозяйка.
Я потянула на себя раму, прикрывая плотнее, но вернуться на место не успела.
— Эли, — прошелестело от кровати. — Иди сюда… дочка.
— Как ты? — присела на край кровати, с тревогой вглядываясь в мамино лицо. Такое измученное, похудевшее.
— Хорошо…
Она все время это повторяла, когда приходила в себя. И улыбалась. Вернее, старалась улыбнуться. Но проходило десять минут... полчаса... час... И мама снова проваливалась в забытье.
— Я сейчас попрошу, чтобы кто-нибудь сбегал за Зорой.
Собралась подняться, но мама не дала, накрыла мою ладонь своей, легкой, невесомой, останавливая.
— Подожди, Эли... Нам надо... поговорить.
— Вот поправишься, тогда и поговорим. Обязательно, — согласилась я нарочито бодро. — У нас много дней впереди, еще успеешь поведать все свои тайны. Сейчас самое главное твое здоровье. Остальное не имеет значения.
— Имеет, — не отступала мама.
Когда дело касалось важных для нее вещей, тихая спокойная герцогиня Гестина становилась очень упрямой.
— Я и так слишком долго молчала... Надеялась… Думала, так будет лучше, и... боялась... — вырвалось у нее отчаянное признание. — Сначала за тебя... Потом твоего осуждения... Я бы не вынесла, если бы ты меня возненавидела. Или презирала. Прости мое малодушие... солнышко.
— Я бы никогда...
— Тс-с-с. Не перебивай, — мама сжала мою руку. Каждое слово давалось ей с большим трудом, но она упрямо продолжала. — Я боялась... да... Откладывала этот разговор... откладывала... А сейчас вдруг поняла, что могу больше не очнуться... Не возражай, — она снова стиснула мои пальцы. Требовательно и неожиданно сильно. — Следующего раза у нас с тобой может и не быть, и я не хочу, чтобы ты... потом... всю жизнь считала, что тот мерзавец... Что ли Норд имеет к тебе хоть какое-то отношение. Что в твоих жилах течет его дурная кровь... Не хочу, чтобы ты скрывала… Стыдилась того, чья ты дочь.
Она запнулась, прерывисто хватая ртом воздух, скользнула языком по пересохшим губам и потянулась к кружке с водой. Я помогла ей напиться, растворив в питье чайную ложку настоя горецвета, как учила меня Зора, и мама снова откинулась на подушки, переводя дыхание. Нам, действительно, повезло с травницей. Приготовленный ею напиток, казалось, влил в маму новые силы, у нее даже щеки порозовели. Жаль, что действие его скоро закончится.
— Вот…
Мама подняла мою ладонь повыше и, расслабив завязки на рубашке, вложила мне в руку серебряный кулон.
Сколько я себя помнила, она всегда носила это украшение, простенькое, совершенно не подходящее для герцогини, и очень редко его снимала. Однажды в детстве я спросила, что в этой подвеске такого особенного. И она со смехом ответила: «Ничего. Обыкновенная безделушка, но я к ней очень привыкла. Мой амулет, на счастье».
— Это медальон твоего отца... Настоящего... — мама настороженно вгляделась в мое лицо. — Ты не удивлена...
Она не спрашивала, скорее, подтверждала очевидное, но я все же ответила:
— Нет.
Как ни странно, я, действительно, не удивилась. Наверное, внутренне давно готовилась к чему-то подобному. И сейчас, помимо горечи и тупой боли, испытывала… облегчение. Да, именно облегчение.
После всего, что случилось, в Кайнасе и Товиле, меня мучила, рвала на части мысль, что мой собственный отец готов был так поступить со мною. Без сомнений и сожалений, унизить, растоптать, убить. Как это возможно? Как?! Неужели он настолько меня ненавидел? Но за что?
А теперь многое встало на свои места. Оставалось только узнать...
— Кто он?
Мама забрала у меня медальон. Погладила поверхность — ровную, гладкую, без единого узора.
— Ли Норд всегда интересовался этим амулетом. Пробовал открыть. Когда ничего не получилось, потребовал, чтобы я в его присутствии показала кулон жрецам. Но храмовники сказали, что здесь нет потайных замков. Дешевая поделка. Только тогда муж отстал. — Мама бледно усмехнулась. — На самом деле, медальон открывается, но лишь в моих руках. Не знаю, почему... Магия, наверное...
Она медленно обвела подвеску по контуру… Раз... Другой...
Что-то тихо щелкнуло, крышка отскочила, и я увидела синий самоцвет на ровной поверхности которого поблескивала знакомая фигура.
Многогранник. Такой же Айтон когда-то нарисовал на моем запястье... Нет, не такой — похожий да, но имелись и отличия. И все-таки, несмотря на разницу, сомнений не оставалось. Это тоже нхоран. Личная печать высшего.
А значит…
— Высший? — выдохнула я изумленно. — Мой отец — высший? И… как его имя?
— Не знаю...
Мама отвела взгляд, вздохнула чуть слышно, пряча скорбную складку у губ, и начала рассказывать...