Юная Гестина, единственная дочь герцога Сефриса ли Граджа была жизнерадостной, непоседливой и невероятно любознательной девушкой.

В роскошной столичной резиденции отца и в не менее пышной родовой усадьбе недалеко от Кайнаса, где постоянно собирались какие-нибудь важные гости, приходилось следить за каждым своим словом и жестом, изображать изнеженную, тихую, воспитанную леди, скучную и правильную. Дабы не опозориться самой и не бросить тень на безупречную репутацию родителей. И Тина с восторгом и затаенным нетерпением каждый год ждала лета, чтобы уехать в Слэдо, маленький городок почти у самых Восточных гор, в гости к давней маминой приятельнице. В три года девочка тяжело заболела, и лекарь посоветовал на время сменить климат. Слэдо идеально подошел. Так с тех пор и повелось.

Париза ли Куф, одинокая бездетная вдова, любила дочку подруги, называла племянницей, баловала, относилась снисходительно к ее шалостям, а главное, предоставляла свободу. Пусть относительную, но все же.

Девочка познакомилась с окрестной детворой и целыми днями пропадала вместе с ними то на речке, то в лесу, то в горах. Высоко и далеко они не заходили, и, тем не менее, у компании везде имелись свои тайные тропки и убежища. Одевалась Тина просто и скромно, со всеми держалась ровно, приветливо. Никому из новых друзей и в голову не пришло, что они общаются с дочерью всесильного герцога ли Граджа.

Гестине это очень нравилось.

Потом ее маленькие приятели выросли, начали помогать родителям, остепенились. У них появились взрослые дела, заботы, и Гестине все чаще приходилось проводить время одной. Она брала книгу и уходила гулять, обходя знакомые с детства места.

Вот так однажды летом — ей тогда как раз исполнилось восемнадцать — она и встретила его...

— В одной из пещер в предгорьях. Вход в нее зарос диким колючим кустарником, высокими и густым, поэтому об этом месте никто, кроме «наших», не знал, — мама слабо улыбнулась своим воспоминаниям и тут же снова посерьезнела. — Когда я впервые его увидела... чуть не умерла от страха. Сразу догадалась, что это маг. И не какой-нибудь несчастный беглый раб, а самый настоящий, из Лагора. А кем он еще мог оказаться? Темная фигура, полулежащая у дальней стены... Черный плащ... Низко надвинутый капюшон... А вместо лица — пустота. Чужой… Жуткий… Первым моим желанием было броситься оттуда без оглядки и немедленно позвать храмовников. А он вдруг застонал коротко и глухо, шевельнулся, словно хотел подняться навстречу, и прошептал: «Помоги». И все.

Это короткое «помоги» изменило всю жизнь Гестины.

Вместо того, чтобы отвернуться, умчаться прочь, донести, она осталась. Сделала осторожный шаг вперед… Потом еще один… Еще… И склонилась над мужчиной.

Девушка не бросила его ни в этот день, ни в следующие. Носила еду, воду, лекарства, какие сумела достать, и ни о чем не спрашивала. Молча оставляла корзинку возле него и убегала, чтобы на другой день обменять пустую плетенку на полную. Маг первый заговорил с ней.

— Как тебя зовут?

От низкого гортанного голоса по спине побежали колючие мурашки.

— Иль… Ильмия.

Чего она в тот момент испугалась, почему представилась именем одной из своих местных подружек, Гестина и сама не знала.

— А вас?

Мужчина на минуту задумался.

— Можешь называть меня Нед, — наконец представился он.

«Можешь называть»... Значит, маг тоже скрывает настоящее имя», — мельком отметила она.

Впрочем, какая разница? Он поправится, уйдет, и они все равно больше никогда не встретятся.

Однако маг не торопился ни выздоравливать, ни исчезать.

Каждое утро, заглядывая в пещеру, она гадала, застанет ли его. Но один день сменялся другим, а мужчина все еще оставался на месте, как и прежде, закутанный во тьму и окруженный тенями. По его просьбе она собирала нужные коренья, травы, и с интересом наблюдала, как внимательно он их перетирал, отмерял, смешивал. Потихоньку маг начал подниматься, ходить, но о полном выздоровлении не было и речи.

Теперь Нед встречал девушку почти у самого входа и, кажется, даже радовался ее появлению. А Гестина... Она вдруг поймала себя на том, что ждет этих встреч и боится уже не мага, а того, что однажды придет и увидит пещеру пустой.

Постепенно, незаметно для себя самой Тина привыкла к его уверенному, глубокому, с легкой хрипотцой голосу, к сильным пальцам, которые прикасались к ее ладони, когда он забирал из рук корзину. Ей даже стало казаться, что окружающий мага сумрак уже не такой плотный, как раньше, и там, за истончившейся пеленой, если хорошо присмотреться можно увидеть лицо. Чуть угловатые черты… Широкий подбородок… Решительно сжатые губы…

Ошибалась, конечно.

А еще они теперь беседовали.

Не о политике, способностях Неда, запретном даре Сахтара, светлых и темных. Эти темы они старательно обходили. А о мелочах, привычках, любимых занятиях. О том, что нравится и, наоборот, отталкивает. Лагор, Варрия, давняя непримиримая вражда двух стран, аристократы, маги, храмовники… Все на время отступило, затерялось далеко-далеко. Остались только двое — юноша и девушка, которые с жадным интересом знакомились друг с другом.

Да, маг оказался ненамного старше Гестины и, так же, как она, любил читать, бродить в одиночестве или сидеть где-нибудь на берегу реки с книгой в руках.

— Не знаю, правду он говорил, или обманывал... Как с именем, — дернула уголком губ мама. — Но тогда я верила каждому слову. Нед не был похож ни на лощеных светских снобов, которые ухаживали за мной в столице и в родительской усадьбе, ни на моих приятелей из Слэдо, хороших, но простоватых. Прямой, умный, искренний, пылкий, он мне чем-то напоминал меня саму, и вместе с тем, казался загадочным, необыкновенным. С каждым днем Нед нравился мне все больше.

Однажды во время разговора маг накрыл ее ладонь своею, осторожно переплел пальцы, а она... не стала убирать руку. Сделала вид, что не заметила. Хотя все внутри замерло, а сердце обожгло сладкой истомой. Тем более, что Нед вел себя так, будто все произошло совершенно случайно, даже не запнулся, продолжая рассказывать о своей лаборатории.

Чем он там занимался, Тина так и не разобралась, да ее гость никогда и не сообщал подробностей. Проронил только, что увлекся одним важным экспериментом, не рассчитал...

— Слишком самонадеянных тьма наказывает… Наставник твердил мне об этом с первого дня, а я все равно полез, куда не следует. Вот и получилось то, что получилось. Взрыв, ранение... В последний момент как-то ухитрился открыть тропу, да только совсем не туда. И вернуться сил уже нет, даже на зов своим не хватает. Надо восстанавливаться. Хорошо, что ты меня нашла, иначе...

Он осекся и больше к этой теме не возвращался. Просто веселил ее, вспоминая всякие смешные случаи. Как опять сунул нос в то, что показалось интересным, и учитель в очередной раз наказал — заставил отжиматься или бегать до изнеможения или сидеть неподвижно на одном месте часами, тренируя выдержку и терпение. Нед называл это странным словом «медитировать».

Тина слушала, смеялась, кивала. Она мало что понимала из этих сбивчивых рассказов. Просто с наслаждением ловила звук его голоса, закутываясь в него, как в бархатное покрывало.

Кто из них первый потянулся к другому, она уже не помнила. Наверное, оба одновременно.

Вкус ее первого поцелуя... Судя по тому, как вспыхнули глаза мамы, она не забыла его до сих пор. Но меня, разумеется, в подробности посвящать не стала. Улыбнулась, растерянно, чуть виновато, и поспешила перейти к менее неловким моментам.

Именно тогда Нед и подарил Гестине свой медальон. Показал, как он открывается, объяснил, что нхоран — его личный знак, и он поможет девушке избежать ненужного внимания жрецов.

— Мы слишком... сблизились. Если храмовники почувствуют, поймают мой энергетический отпечаток, обязательно поймут, что ты общаешься с магом. И не с вашим, варрийским, а с сильным, инициированным. Высшим. — Нед ласково дотронулся до ее волос, пояснил: — Тьма невероятная собственница, она никогда не отпускает того, кто ей нравится. Ставит метку, чтобы каждый одаренный видел и не смел посягать. — Еще одно легкое прикосновение, к щеке, уголку губ. — Не очень ясно, да? Прости, не имею права рассказать подробнее… Но, пожалуйста, никогда не снимай этот медальон, он надежно спрячет след моей магии, скроет ее.

— Не сниму, ни за что не сниму, обещаю, — поспешно заверила Тина, надевая кулон на шею. — Но ведь тебя все равно могут найти, верно? Случайно. Кто-нибудь из моих друзей неожиданно забредет сюда, увидит и донесет.

Мужчина промолчал, отвел взгляд, но Тине и не требовался ответ. Она сама понимала, что права.

Страх, что его отыщут, схватят, стал ее навязчивым кошмаром. Девушка не представляла, как будет жить, когда маг исчезнет, и вместе с тем мечтала, чтобы он поскорее ушел. Вернулся в свой безопасный Лагор. А Нед все медлил... И Гестина, не выдержав, первой заговорила об этом. Вот тогда и узнала, как высшие маги восстанавливаются быстрее и легче всего.

— Он не просил меня ни о чем, я сама его уговорила. Можно сказать, заставила. Утром того дня в городе появился большой отряд храмовников. Никто не знал, зачем они приехали, но ходили слухи о том, что сбежал какой-то маг и воины-жрецы его ловят. Я ужасно боялась, что они начнут прочесывать окрестности, обнаружат нашу пещеру и… убьют Неда. Он останавливал меня, говорил про невесту, но я почти не слушала. Набросилась с объятиями и поцелуями — не отвертишься.

Мама, явно смущаясь. Попыталась перевести все в шутку. А я вдруг подумала, что в наших с ней историях есть очень много общего.

Она оставалась с ним до самого вечера. Они сидели, тесно обнявшись, Тина рассматривала лицо мага — да, она наконец-то его видела — и слушала сбивчивые, торопливые клятвы. О том, что Нед заберет ее с собой, разорвет помолвку с навязанной невестой, и они с Гестиной никогда больше не расстанутся.

— Мне все равно, что ты варрийка, и лишена дара, — повторял он снова и снова. — Никто не посмеет встать между нами.

Ей так хотелось верить ему, и она… поверила. И ощутила себя почти счастливой.

— А когда я, едва дождавшись рассвета, прибежала к Неду, пещера оказалась пуста, — мамин голос вмиг потускнел. — он исчез. Ушел, даже не попрощавшись.

Сначала Тина испугалась, что его схватили, но вокруг не было других следов, кроме ее собственных, а храмовники через день поймали своего сбежавшего усмиренного и спокойно уехали. И тогда она принялась ждать. Каждое утро приходила к убежищу, сидела и ждала. Ждала... Ждала... Но он так и не вернулся за ней. Бросил.

— Много лет спустя я осторожно расспросила старого служащего отца, который ведал в то время розыскными списками. В Слэдо и его окрестностях никогда не находили ни одного лагорца.

На последнем слове мама запнулась, прикрыла глаза, отдыхая, и я сжала ее руку, уже представляя, что услышу дальше.

Известие о неожиданной беременности…

Гнев отца…

Укоры и слезы матери…

Бесконечные расспросы и попытки узнать, кто «этот мерзавец», натолкнулись на твердое: «Я встретила его случайно. Он был в городе проездом и уже уехал. Имя? Не имеет значения». Герцог настаивал, негодовал, бранился, но добиться другого ответа так и не сумел.

Как ли Градж ни злился на дочь, он не переставал любить ее и сделал все, чтобы скрыть позор, который несмываемым пятном лег бы на репутацию семьи и погубил жизнь самой Гестины.

— Внебрачный ребенок незамужней девицы знатного рода — не просто бесчестие. По закону, меня отправили бы в монастырь, а тебя — в храмовый приют для служек Каари. Решать надо было быстро, и отец вспомнил о графе ли Норде, с которым познакомился в инспекционной поездке в провинцию. Вдовец с маленьким сыном, умный, честолюбивый, исполнительный, немногословный, он казался идеальным кандидатом. Не знаю, как они договорились, но папа взял с Лиммера скрепленную магическим амулетом клятву: никогда, ни при каких условиях не выдавать, что ты ему не родная дочь. А еще письмо, в котором мой будущий муж признавался, что, фактически, продал имя и честь в обмен на титул и состояние. По-моему, обнародования этого письма ли Норд всегда боялся больше, чем последствий от нарушения клятвы. Тем более, сейчас, — мама болезненно скривилась. — Репутация основателя новой королевской династии должна оставаться безупречной. Мы поженились, я уехала в подаренное отцом имение, где ты и родилась. В столицу я вернулась только через год, да и то ненадолго, так что никто ничего не заподозрил. Тогда же и узнала от матери, что тетушка Париза спешно продала дом в Слэдо и перебралась на юг, к морю. Больше мы с ней не виделись.

Ли Норд сдержал слово и никогда вслух не попрекнул жену, но ничего не забыл и не простил. Однако его нарочитая холодность, многочисленные любовницы и редкие супружеские встречи маму не огорчали. Ее устраивала уединенная жизнь в маленьком имении вдвоем с дочерью.

— Больше всего на свете я боялась, что тебе передались способности Неда. Когда Лиммер забрал вас с Талимом, чтобы показать храмовникам... Это были самые страшные часы в моей жизни. Благодарение Каари, жрецы ничего не обнаружили... Ты оказалась самой обыкновенной девочкой, абсолютно лишенной магического дара. Внимание Сахтара обошло тебя стороной.

— Но как такое возможно, мам? — не выдержала я. — Ты самая обыкновенная... Я самая обыкновенная... Если уж на то пошло, ты вообще не должна была забеременеть. А я — родиться, тем более, пустышкой. Насколько мне известно, только магиня способна понести от высшего. Исключительно по его желанию. И дети у них всегда наследуют дар отца.

— По поводу желания Неда ничего не могу сказать, а в остальном… Помнишь, я говорила, что сильно болела в детстве? — мама дождалась моего кивка и продолжила: — После смерти отца я перебирала бумаги, оставленные в тайнике, который он запечатал кровью нашего рода. Прямо папа, разумеется, даже там ничего не написал, но намеков оставил достаточно. В три года у меня случился спонтанный выброс магии, и отцу с помощью друга-храмовника удалось выжечь мой дар. Так они, по крайней мере, считали. Видимо не до конца.

— А я?..

— Ты... — мама устало вздохнула. — За эти годы я много прочитала о высших. Скупала все книги, которые попадались, за любые деньги. Старинные манускрипты. Забытые исследования. Сказки, легенды, домыслы, предположения, страшные истории — чего там только не было. И крупицы, жалкие, разрозненные крупицы правды. Везде говорилось об одном и том же — ребенок высших всегда рождается магом. И только в одной древней рукописи, попавшей ко мне случайно, с контрабандистами из Лагора, упоминалось о детях-пустышках из семей алхоров. Лишь несколько случаев за всю историю. Их называли ущербными. Позором рода. Вырожденцами... Никому не нужными, презираемыми.

Повисла пауза. Наступившую тишину нарушало лишь приглушенное, ворчливое бормотание Ларки, долетавшее с улицы.

«Поймала она-таки бедную Сани», — мелькнуло в голове совершенно некстати.

— Если бы я знала, что ты собираешься заключить договор с алхором, обязательно отговорила бы. Но ты сообщила уже после подписания соглашения… Слишком поздно… — нарушила молчание мама. — В любом случае, ты не маг, и этого уже не изменить. Если меня не станет... Молчи... Не спорь... Если не справлюсь... Не надо искать отца или что-то доказывать магам. Высшие все равно не примут тебя такой, какая ты есть. Лучше быть равной среди обычных, чем жалким изгоем среди одаренных. Считаться неполноценной. Просто живи… Помни, это чудовище, ли Норд, не имеет к тебе никакого отношения. Ты ему ничем не обязана. И возьми...

Она с усилием приподнялась, сняла с шеи медальон.

— Теперь это твое...

***

Следующие несколько дней прошли в каком-то забытьи. Что бы я ни делала — ходила, разговаривала, улыбалась хозяйке и немногочисленным постояльцам, беспокоилась о Хвиче, радовалась, что Уна выздоравливает, сидела у постели мамы, в очередной раз расспрашивала Зору о ее состоянии — мысленно вновь и вновь возвращалась к тому, о чем недавно узнала.

Я не дочь ли Норда…

Мой отец — высший…

Это звучало странно и пока почти неправдоподобно.

Я жалела маму, понимала ее и даже не думала осуждать. Наверное, на ее месте я поступила бы также. И магу бы помогла. И алхорам ничего не сообщила о дочери-пустышке. И секрет свой хранила бы до последнего ото всех, даже от собственного ребенка. Есть тайны, которые принадлежат лишь одному человеку, и с ним должны исчезнуть.

Мама постаралась максимально защитить меня, как уж сумела, и, если бы не война, в моей жизни все было бы хорошо. Лучше, чем у многих девушек моего сословия и положения.

Как ни странно это сейчас говорить, но ли Норд оказался не самым плохим «отцом» для приблудной девчонки. Да, он не любил меня и не скрывал своего отношения. Да, держался сухо и отстраненно. Но я не чувствовала ненависти к себе, скорее, холодное безразличие. При этом он никогда не отказывал ни в чем — ни в деньгах, ни в нарядах, ни в самых лучших учителях — и уж точно не обижал, даже голоса ни разу не повысил. И мужа нашел самого лучшего из возможных: молодого, красивого, титулованного, богатого. Он не трогал меня, пока я ему не мешала.

Война ожесточила герцога, заставила выбирать между чужим нежеланным ребенком и собственными планами. И он сделал выбор не в мою пользу. Отрекся с тем же ледяным равнодушием и спокойствием, с каким всегда держался со мной.

Очень тяжело, почти невыносимо считать, что от тебя отказался родной отец, поэтому я была благодарна маме за то, что она именно сейчас все рассказала.

Пусть это и останется только между нами.

Хватит, пообщалась я уже с высшими, больше нет ни малейшего желания. От того, что я узнала правду, ничего не изменилось. У меня есть имение, планы на дальнейшую жизнь, и алхорам в ней не место.

Я спрятала медальон на груди, наглухо застегнула ворот платья и постаралась, хотя бы на время, забыть об этой истории. А потом маме стало хуже, и посторонние мысли окончательно выветрились из головы. Остались лишь неотступная, гнетущая тревога и страх за маму.

В последние дни она совсем ослабела, приходила в себе все реже, словно, сообщив мне об отце, расплатилась со всеми долгами и перестала бороться за жизнь. Даже отвары Зоры уже почти не помогали. А однажды ночью я проснулась от болезненного стона.

Маму лихорадило. Она вся горела, металась в беспамятстве, бредила. Звала то меня, то Уну, то свою мать, мою покойную бабку. Несколько раз я слышала имя Неда. А иногда у нее вдруг резко перехватывало дыхание, и, тогда мне в ужасе начинало казаться, что еще миг — и оно совсем оборвется.

Срочно вызванная травница только головой покачала.

— Я сделала все, что в моих силах, девочка, теперь остается только ждать. Если к завтрашнему дню жар спадет, хорошо. Справилась, значит. Переборола. Смогла. Дальше дело пойдет на лад.

— А если… нет?

Женщина не ответила, отвернулась, пряча лицо, и я помертвела.

— Молись, деточка, — произнесла она через несколько мгновений оглушающей тишины. — Проси Каари сжалиться. Больше ты матушке сейчас ничем не поможешь.

Зора так и не ушла домой, за что я была ей очень благодарна. Она осталась на постоялом дворе, и время от времени заходила к нам — проверяла состояние больной, по глотку вливала ей в рот лекарства, окуривала душистым травяным дымом.

Я всю ночь провела у постели мамы. Не отрывая от нее взгляда, опускала кусочек холщовой ткани в миску с холодной водой, а потом протирала раскаленный от жара лоб. Снова… Снова… И снова… Вода быстро нагревалась, я поднималась, чтобы поменять ее, и все повторялось сначала.

Уна пыталась помогать, но сама была еще слишком слаба и быстро свалилась без сил, забывшись тяжелым сном.

К утру маме не стало лучше, а я… Я слишком устала, чтобы думать о плохом, да и вообще о чем-либо думать. Прошедшая ночь полностью вымотала меня, опустошила, и я просто сидела и смотрела… То на маму, то на окно, за которым занимался серый, хмурый рассвет. Или он казался мне таким?

За окном неожиданно басовито залаяла собака. Хлопнула дверь. Зазвучали шаги, приглушенные голоса.

Наверное, новые постояльцы приехали…

Это мысль мелькнула на краю сознания, не вызвав ни любопытства, ни интереса, и я уже почти погрузилась в ставшее за эти несколько часов привычным оцепенение, как вдруг одно слово… одно-единственное слово все изменило.

— Лэйры, — вдруг как-то особенно громко и отчетливо произнесла Ларка. — Такая честь для нас… такая честь… Все, что скажете, гости дорогие… Что вашим милостям угодно… Я мигом…

Лэйры? Маги? А вдруг и целитель с ними?

Вязкого оцепенения как не бывало. Я вскочила на ноги и, даже не расправив помятого платья, бросилась к двери.

Только бы одаренные согласились помочь. Только бы…