ГЛАВА 1

Над ухом невыносимо назойливо жужжала муха. Я тщетно пытался изловить эту несносную тварь, но муха упорно лезла мне в нос, рот, уши. Я перевернулся на другой бок, потом еще раз. Бесполезно. Жужжание не прекращалось.

Я не выдержал, открыл глаза и увидел на белом одеяле отвратительную жирную черную муху. Я тщательно прицелился, прихлопнул ее, затем пошел мыть руки, стараясь не смотреть на себя в зеркало. Потом поплелся в кухню, вскипятил воду и стал искать бумажные фильтры для кофе. Вскоре передо мной дымился ароматный напиток. Сегодня одиннадцатое августа 1983 года, день моего рождения.

Солнце стояло почти в зените и весело подмигивало мне. Я выпил кофе, выплюнул гущу в кухонную раковину и попытался вспомнить все, происшедшее со мной прошлой ночью. Вспомнил, что раскошелился на бутылку «Шивас», чтобы сделать достойную прелюдию к торжественному дню. Это был неоспоримый факт: пустая бутылка уныло стояла на столе.

Вспомнил, что в какой-то момент решил выйти на улицу, чтобы поискать себе компанию. Судьба послала старика пенсионера, живущего со своей таксой этажом выше. Время от времени я перекидывался с ним в картишки. Он встретился мне на лестничной площадке, когда выводил погулять собачку.

— Добрый вечер, господин Майер-Дитрих. Как насчет того, чтобы провести часок в мужской компании и немного расслабиться?

Он не возражал, и мы договорились встретиться позже.

— Берегите собачку, чтобы ей ненароком не отдавили лапку, — крикнул я вдогонку, но он этого, по-видимому, уже не слышал.

Когда я опрокинул первый стакан виски, по телевизору шел боевик — на экране грудой лежали трупы. Потом позвонил Майер-Дитрих и приковылял ко мне. Он не раз говорил, что потерял ногу на русском фронте и за это им благодарен, — такой у него был черный юмор.

Вечер прошел без сюрпризов. Мы говорили о машинах, которых у нас не было, и о женщинах, с которыми не переспали. Ну, ему-то сам Бог велел держаться подальше от женщин. Потом мы спустились в погребок и — конфисковали у хозяина овощной лавки пару бутылок «Мариакрона». Дальнейшее я помню смутно, но вскоре мы оба вырубились и разбрелись по своим квартирам.

Я прихлебывал кофе, тупо уставившись на пустую бутылку. И это называется день рождения! «Да, — подумал я, — все же было бы неплохо, если б кто-нибудь сейчас завалился сюда с подарком и праздничным пирогом». Но кто б это мог быть, мне в голову не приходило. Майер-Дитрих исключался: после вчерашнего выпивона он был способен только на глубокий сон, если вообще остался жив. Кроме того, он не умел печь пирогов и мог бы принести разве что початую бутылку «Мариакрона», запамятовав при этом, что раскупорили мы ее вместе прошлым вечером.

Я достал из холодильника открытую банку селедочного салата и мрачно поковырял в ней. Кусочки рыбы отливали на солнце голубовато-серым металлическим блеском. Половина плавника торчала между двумя кусочками огурца.

Я швырнул банку в мусорное ведро, открыл бутылку пива и зажег сигарету. Засвистел вскипевший чайник, и этот свист окончательно расколол мой мозг на две половины.

Потом зазвонил телефон. Я подполз к аппарату и снял трубку.

— Это ты, Хайнци? — прошуршало в трубке.

Вообще-то, меня зовут не Хайнци, и я очень бы не хотел носить это имя, однако ответил радостным утвердительным «да».

— Хайнци, дорогой Хайнци, я безумно рада слышать твой голос. Вчера весь вечер пыталась дозвониться, но тебя не было дома. Ты знаешь, что случилось?

Я не знал.

— Я была у врача, и знаешь, что он сказал? Угадай, что он сказал, Хайнци?

Я смог только повторить свое ободряющее «да». Она продолжала:

— Он сказал, что у меня будет ребенок.

Я испугался, что женщина выскочит из трубки и бросится мне на шею.

— Ребенок, Хайнци! Ты понимаешь?! Наконец-то у нас все получилось, а ведь мы почти потеряли надежду. Хайнци, я так счастлива! Вот видишь, я оказалась права! Надо только очень сильно захотеть!

Я вяло подумал, как бы предупредить этого беднягу Хайнци о привалившем ему счастье.

— Хайнци, милый, скажи же что-нибудь. Пожалуйста!

— Алло, вас приветствует сеть закусочных Макдоналдс, отдел фишбургеров и яблочных пирожков. Добрый день!

— Что?! Это не Хайнци? Извините, не туда попала!

Разговор прекратился, но в ушах еще стоял треск ее болтовни. Я сделал усилие над собой, чтобы наконец полностью проснуться, и встал под душ. Телефон звонил еще дважды. Хайнци явно дал ей фальшивый номер.

Побрившись и одевшись, я допил пиво и вышел из квартиры.

В почтовом ящике лежали рекламные листовки, настойчиво призывавшие приобрести свиные отбивные, купальники или зубную пасту, а также проспект одного заведения ритуальных услуг. Больше ничего.

Я нацарапал на похоронном проспекте «Доброе утро» и сунул его в почтовый ящик Майера-Дитриха. Входная дверь распахнулась, и в коридор ввалился торговец овощной лавки, увешанный бананами. Он пробормотал что-то невнятное и быстро исчез в своей квартире.

Я зажег сигарету и вышел из дома на раскаленный и вязкий от жары асфальт. Мой зеленый «Опель-кадет» стоял через несколько домов в том месте, где парковка была запрещена. Под дворниками белела штрафная квитанция. В городе стояла адская жара. Автомобиль раскалился. Обжигая пальцы, я открыл дверцу. В машине было душно и воняло, как в сауне, в которой оставили грязные носки.

Я тронулся, наслаждаясь дуновением встречного ветерка. Было одиннадцать часов. Улицы опустели, весь служивый люд корпел в своих конторах, а праздный — нежился у бассейнов. По тротуару тащились лишь несколько домохозяек с пакетами, набитыми покупками. Я с трудом втиснул свой «Кадет» между машинами в двух кварталах от офиса.

Мой офис расположен на окраине старинной части Франкфурта, хорошо охраняемой несколькими тысячами американцев, которые после войны понастроили здесь свои унылые коробки. На километры протянулась полоса зеленых и желтых домов, когда-то огражденных колючей проволокой, лишь местами чередующихся с курятниками и всевозможными складами.

Напротив офиса есть небольшая булочная. Я зашел туда, чтобы купить что-нибудь к завтраку.

За прилавком стояла толстуха — дочь хозяина, наглядная реклама изделий из теста, которые продавал ее отец. На ней было платье свободного покроя, сквозь которое просвечивали бежевые бретельки бюстгальтера, впивающиеся в ее розовые плечи. Я терпеливо подождал, пока одна пожилая дама наконец-то сделает заказ не менее чем для сотни своих престарелых товарок, и галантно спросил у толстухи:

— А что у вас есть в смысле тортика, любезная? — Все-таки сегодня мой день рождения.

— Есть «Захер», «Шварцвальдский», «Ромовый», «Принц-регент», «Сливочный», — бодро отрапортовала толстуха и, наклонившись ко мне, прошептала: — Ромовый торт папа сегодня, к сожалению, изговнял.

Я выбрал два куска «Захера», взял с полки пачку кофе, заплатил, загадочно подмигнув девице, перешел дорогу и направился к дому № 73.

Мой офис находится на третьем этаже бетонной глыбы средней величины и светло-коричневого цвета. Здесь я тоже заглянул в почтовый ящик, но тот был пуст. В холле и на лестнице стоял запах дезинфекции. Из кабинета стоматолога на втором этаже доносились стоны и жужжание бормашины. Я захлопнул почтовый ящик, поднялся по лестнице и вставил ключ в замочную скважину. На двери красовалась табличка:

КЕМАЛЬ КАЯНКАЯ

ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ

Частным детективом я стал три года тому назад. Согласитесь, занятие не для турка, живущего в Германии.

Мои родители Тарик Каянкая и Улькю Каянкая родились в Анкаре. Мать умерла во время родов в 1957 году, а я ухитрился появиться на свет. Ей было тогда 28 лет. Отец, слесарь по профессии, решил спустя год поискать счастья в Германии. Вторая мировая война и полудиктаторский режим в стране погубили всю его семью. Родственники моей матери ненавидели отца. Почему — так и осталось для меня загадкой. Пришлось ему взять меня с собой, так как оставить меня было абсолютно не на кого.

Отец поселился во Франкфурте и три года проработал мусорщиком, пока его не сбил почтовый автомобиль. Меня определили в приют, откуда я, к моему великому счастью, попал в немецкую семью, которая и усыновила меня. Я получил германское гражданство. У супругов Хольцхаймов был еще один усыновленный ребенок, пятилетний мальчик, мой так называемый братец Фриц. Он был на год старше меня. Макс Хольцхайм работал учителем математики и физкультуры в начальной школе, Аннелизе Хольцхайм три дня в неделю трудилась в детском саду. Они усыновляли детей по убеждению.

Таким образом, я воспитывался в сугубо немецкой атмосфере и лишь спустя много лет стал интересоваться своими кровными родителями. Когда мне исполнилось семнадцать, я впервые побывал в Турции, но ничего сверх того, что было записано в документах, полученных из детского дома, не смог узнать о своей семье.

Я окончил школу с удовлетворительными оценками в аттестате, продолжил обучение, потом бросил, занимался чем придется, а три года тому назад подал заявку на получение лицензии частного детектива. К моему большому удивлению, лицензию я получил. Иногда эта работа даже доставляет мне удовольствие.

Купленный торт я поставил в холодильник, в котором пахло прогорклой томатной пастой. Подняв жалюзи, я открыл окно и некоторое время глазел на прохожих, провожая взглядом хорошо одетых и ухоженных женщин. С улицы меня обдало зноем, зато в помещении стало светлее. Включив чайник, я снова облокотился на подоконник. Улица почему-то опустела. «С днем рождения!» — сказал я себе и сплюнул, стараясь попасть в домашнюю туфлю, валявшуюся на балконе этажом ниже. Некоторое время я тупо смотрел на эти шлепанцы, как вдруг пронзительно засвистел чайник. Я залил кофе кипятком, соскреб с тарелки остатки вчерашнего спагетти, вынул торт из холодильника, сменил обсиженную мухами липучку, зажег ароматизированную свечу и уселся наконец за письменный стол. Залетевшая в комнату оса жужжала и кружила мелкими кругами над плитой. Я схватил газету, собираясь разделаться с назойливой тварью. В дверь позвонили.

— Открыто, — прорычал я, успев прихлопнуть осу.

Дверь медленно отворилась, и в комнату вплыло существо в черном, окидывая беспокойным взором меня и пространство вокруг.

— Доброе утро, — пробормотал я.

Посетительницей оказалась женщина-турчанка небольшого роста, в траурной накидке, с массивными золотыми серьгами в ушах. Волосы были заплетены в строгую косу, а под глазами явственно проступали темные круги.

Я отшвырнул газету в сторону и уже более приветливым тоном сказал:

— Доброе утро.

Наступила пауза.

— Не хотите ли присесть?

Она безмолвно продолжала стоять, обводя глазами комнату.

— Мм-м, — помедлил я, — вы по личному делу или требуется помощь частного детектива?

Она пробормотала что-то по-турецки. Но даже если бы посетительница говорила громко и четко, я не понял бы ни единого слова. Пришлось объяснить ей, что хотя я ее соотечественник, но в силу ряда обстоятельств не говорю и не понимаю по-турецки. Она переменилась в лице, прошептала: «До свидания» — и попятилась к двери.

— Подождите же, — остановил я ее. — Мы сможем как-то объясниться, не так ли? Присаживайтесь и спокойно расскажите все по порядку. Что привело вас ко мне? Договорились?

Серьги подозрительно колыхнулись.

— Я как раз только что заварил кофе… Не хотите ли кофе с тортом? Почему бы нам не выпить по чашечке, а?

Я почувствовал, что мое терпение на пределе. Наконец она открыла рот и прошептала:

— Хорошо.

— Устраивайтесь поудобнее. Я сейчас принесу вторую тарелку.

Над моим офисом располагается весьма сомнительное заведение — какая-то кредитная контора с подозрительным источником доходов. Кассир этой лавочки, смурной тип с лысиной, иногда спускается вниз поболтать со случайным собеседником. Чаще всего я видел его с бутылочкой вишневки за пазухой.

Размышляя о возможной причине визита моей турецкой молчуньи, я поднялся этажом выше и постучал в дверь, на которой висела табличка:

БЛАГОДАРЯ НАМ ВАШИ МЕЧТЫ СТАНУТ ЯВЬЮ

КРЕДИТНАЯ КОНТОРА БОЙМЛЕРА И ЦАНКА

Дверь скрипнула, пропуская меня в приемную. За письменным столом сидел кассир и лениво листал футбольное обозрение.

— Что случилось, Мустафа?

— Мне нужны тарелка и вилка. Найдется в твоей конторе что-то в этом роде?

— А что там у тебя вкусненького? Кебаб, наверное?

— Хм… возможно, — уклончиво ответил я.

— Ну что ж, посмотрим, что тут есть.

Он пыхтя выполз из своего кресла, прошлепал к двери и исчез в соседней комнате. От него пахнуло чем-то приторно-сладким. Я обошел письменный стол и выдвинул верхний ящик. Из его глубин выкатилась полупустая бутылка ликера. Когда я отвинчивал пробку, чтобы отхлебнуть из нее сладкого пойла, в соседней комнате раздалось громкое звяканье. Вскоре, ругаясь и сердито сопя, появился и сам кассир с тарелкой и вилкой в руках.

— Вот тебе твоя сервировка, Мустафа.

Увидев в моих руках бутылку, он недовольно поморщился.

— Не забывай, что ты находишься в цивилизованной стране, где не принято шарить по чужим столам!

Я поставил бутылку на стол.

— Ну и козел же ты! Недаром жена твоя на тебя жаловалась. Знай, что все дело в твоем пьянстве.

Он тупо уставился на меня.

— Ладно, не принимай все всерьез. Я тоже не подарок, — утешил я его, взял тарелку с вилкой и вышел из конторы.

Моя турецкая визитерша сидела на гостевом стуле и грызла сигарету. Когда я вошел, она в испуге вздрогнула.

— Извините, что задержался. Не желаете снять накидку? Сегодня так жарко.

Она промолчала.

Я разделил торт и кофе на две порции и сел за стол напротив нее.

— Ну что ж, приступим к делу. Надеюсь, вы любите торт «Захер».

Ее серьги вновь качнулись, что, по всей вероятности, выражало согласие. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Наконец она начала свой рассказ. Я зажег сигарету, откинулся в кресле и стал слушать ее историю. Она говорила на ломаном немецком и часто повторялась. Суть ее рассказа заключалась в следующем: ее мужу, Ахмеду Хамулу, несколько дней назад недалеко от вокзала всадили в спину нож. Полиция, которая вела расследование, не предприняла, по мнению Ильтер Хамул, вдовы убитого, сидевшей передо мной с кусочком торта, необходимых действий, чтобы найти убийцу. По словам моей гостьи, мертвый турок не стоит того, чтобы полиция особо копалась в этом деле.

Женщина сообщила, что ее муж перед смертью передал ей уйму денег. Откуда эти деньги у него появились, она не знает. Муж только сказал: «Это на случай, если со мной что-нибудь случится».

Так что ее долг — сделать все возможное, чтобы найти убийцу. Листая телефонную книгу в поисках частного детектива, она обрадовалась, найдя среди всевозможных «мюллеров» и «Гансов» турецкое имя. Вот так она и оказалась здесь. Турчанка ела торт и вопросительно смотрела на меня.

— Ага, — глубокомысленно изрек я, гадая, что же она подразумевает под уймой денег. — Мой гонорар составит двести марок в день плюс накладные расходы. Но дать какие-либо гарантии я не могу.

Она достала из сумочки портмоне, вынула купюру в тысячу марок и протянула ее мне. Многочисленные нули на купюре заманчиво засверкали в солнечном свете.

— Сдачу отдадите, когда найдете убийцу, — добавила она.

Не слишком ли много веры в мои способности проявляла эта женщина?

— Вы живете одна?

— Нет, вместе с матерью, братом и сестрой. Еще у меня трое маленьких детей.

— Дайте мне ваш адрес и постарайтесь сделать так, чтобы сегодня в три часа все были дома.

— Я не знаю… Мой брат работает и…

Она не договорила и отвела взгляд.

— Они не хотели, чтобы я…

— Чтобы вы обращались ко мне?

— Да. Они сказали, что полиция когда-нибудь найдет убийцу. Надо только подождать.

— А почему вы все же пришли сюда?

— В последнее время Ахмед часто отлучался из дома и не говорил, куда и зачем. Я занимаюсь только детьми. Я просто хочу знать, что случилось на самом деле, понимаете?

— Сколько лет вы были женаты?

— Десять лет. Ахмед один приехал в Германию в 1971 году. Его первая жена умерла в Турции. Несчастный случай. А моя семья живет в Германии уже с 1965 года. Отец познакомился с Ахмедом в 1972 году и привел его к нам в дом. Через год мы поженились.

— Сколько было лет вам и вашему мужу, когда вы поженились?

— Мне было двадцать шесть, Ахмеду — тридцать семь.

— Ваш отец не живет с вами?

— Нет. Он погиб три года назад в автомобильной аварии.

Я взял листок бумаги и записал кое-какие детали ее рассказа.

— Скажите мне, когда был убит ваш муж и где его нашли?

— Полиция говорит, что это случилось в последнюю пятницу вечером.

— И где?

— В каком-то дворе… недалеко от вокзала.

Я опустил голову и уставился в черный линолеум.

— Более точного адреса вы не знаете?

— Нет, я его не знаю… это был один из — этих — домов… Ну, с дурной репутацией…

Ее серьги задрожали.

Хотя ее мужа совсем недавно нашли убитым в борделе, она держалась молодцом. Я боялся, что ее силы на исходе, и она вот-вот разрыдается.

— Хорошо. Для первого раза достаточно. Дайте мне ваш адрес. Я буду у вас в три часа.

Посетительница продиктовала адрес, мы попрощались, и она тихонько выскользнула из кабинета.

Я зажег сигарету и повертел в руках тысячемарковую купюру, потом приколол кнопкой к днищу выдвижного ящика. Улица стала оживать. В окно влетали автомобильные гудки и человеческие голоса. Чувствовал я себя премерзко.

«Угораздило же его именно у вокзала», — мелькнуло у меня в голове. Я шагнул к двери, вышел из офиса и закрыл дверь на ключ.

 

ГЛАВА 2

Было двадцать минут второго. Обеденный перерыв.

Я оказался в толпе служащих, высыпавших из своих офисов в мокрых от пота рубашках. Они держались небольшими группами из трех-четырех человек. Кто-то направлялся в ресторан, а кто-то прямо на ходу открывал пакет с бутербродами.

Я нечаянно ткнулся пустой банкой из-под пива в гордо вышагивающего впереди меня типа во фланелевых брюках.

— Эй, вы! — грозно окрикнул меня обладатель фланелевых брюк и сальных волос. — Поаккуратнее нельзя?

Я приветливо улыбнулся.

— Что? Моя твоя не понимай…

Он переглянулся с тремя своими спутниками. Они заухмылялись.

— Здесь Германия! Здесь не Турция! Здесь пивные банки бросают в мусорные корзины, а турки здесь убирают мусор!

Все четверо весело заржали. Их животы тряслись от смеха.

Я не нашелся, что на это ответить, и просто свернул в сторону, направившись к открытому ресторанчику. Заказав кофе и скотч-виски, я думал об Ахмеде Хамуле и свалившемся на меня заказе. В голове вертелись дурацкие картины: веселые шлюхи, их сутенеры с вечной жвачкой за щекой и добродушные полицейские.

Два года назад я уже имел дело с привокзальным кварталом. Хозяин мясной лавки из южного Гессена разыскивал свою восемнадцатилетнюю дочь. Целый час он просидел в моем офисе, попеременно ругаясь и скуля, пока я не понял, что произошло с девицей.

Почему он выбрал именно меня, турка, в качестве детектива, я так и не понял. В поисках дочери мясника я рыскал по всем подозрительным закоулкам, обшарил все привокзальные кварталы, дважды схлопотал себе по физиономии и в конце концов был задержан полицией по подозрению в торговле наркотиками. Через двадцать четыре часа меня отпустили. Я позвонил мяснику, отказался от дела и на неделю залег в постель.

Я заказал еще порцию виски, на этот раз без кофе.

Вонзить нож Ахмеду в спину мог любой пьяный козел — просто так, ради удовольствия. А может быть, он спер джинсы у проститутки или ляпнул что-то оскорбительное. Но как бы там ни было, Ахмед Хамул был наверняка связан с наркотиками, — таких много среди турок, попадающих в мясорубку большого европейского города.

Что мы имеем на сегодняшний день? Только несколько нулей на денежной купюре в ящике письменного стола.

На соседние столики тем временем уже подавались салаты, сосиски и шницели. Проголодавшиеся клерки жевали мясо, чавкали и икали, обменивались ничего не значащими фразами, облизывали жирные губы.

Невероятным усилием воли я проглотил кусок торта. Когда стало совсем тошно, я расплатился и вышел на улицу.

Дом по адресу, указанному Ильтер Хамул, находился за вокзалом. Прямо скажем: не самое фешенебельное место. Я припарковал свой раскаленный «Кадет» и отправился пешком на поиски неизвестно кого.

Палящее солнце буквально сжигало город. Голый бетон выглядел совсем удручающе. Неподвижный воздух был пропитан гарью выхлопных газов, вонью мусора и собачьего дерьма. Под редкими деревьями маялись старики в долгом ожидании вечерней прохлады. По тротуару шмыгали дети и ели мороженое. Я прохаживался по улице и, останавливаясь у витрин многочисленных турагентств, любовался видами необъятных турецких пляжей, моря, пальм, белого песка и гладких загорелых рекламных девиц, наслаждающихся коктейлями из «бакарди». «И это недельное удовольствие будет стоить вам всего две тысячи четыреста девяносто девять марок». Я прикинул, сколько же таких Ахмедов должны откинуть копыта, чтобы я мог позволить себе всю неделю строить крепости из турецкого песка, пить ром и снисходительно принимать ласки рекламных красоток.

Уличные кафе в этот час были переполнены. Официанты с раскрасневшимися потными лицами и подносами, уставленными холодными напитками, балансировали между столиками.

Вокзал был уже совсем близко. Рекламные призывы секс-шопов типа «Влажные бедра», «Пот юных нимфоманок» не производили ни малейшего впечатления. В такую жару вряд ли у кого бедра оставались сухими!

Пара бомжей рылась в мусорных баках, извлекая из них пустые банки из-под колы и какие-то объедки. От теплого портвейна их шатало из стороны в сторону.

За вокзалом потянулись тихие и пустынные улицы. В поисках нужного дома я очутился перед старым домом с облупленной штукатуркой. Двое турецких мальчишек лупили мячом о стену. Я подумал, сумеют ли они сколотить всю штукатурку до вечера.

Кнопки звонков по сторонам входной двери были вырваны, и вместо них зияли дыры с оборванной электропроводкой. Я толкнул дверь. В коридоре было темно. В нос ударило смесью детской мочи и жареной картошки. Из одной квартиры слышалось: «Я тебя не люблю… Ты меня не любишь». Почти все почтовые ящики были взломаны или искорежены. Наверное, ключи от них хозяева давно потеряли. Я медленно поднялся по лестнице на третий этаж. Хотя бы одного члена семьи Эргюнов — такова была девичья фамилия Ильтер — я должен был застать на месте. Как только я оказался на нужном этаже, дверь сразу же открылась. Ильтер пригласила меня войти. На ней сейчас были скромные маленькие жемчужные сережки, более подобающие ситуации.

В коридоре, ведущем в ее квартиру, слепило солнце, и я с трудом мог различать стоящие здесь предметы.

— Мой брат все же пришел. Он отпросился с работы после обеда, — шепотом сообщила Ильтер в тот момент, когда я чуть было не наткнулся на кресло, стоящее в совсем неподходящем месте. Мы воровато прошмыгнули по длинному коридору — квартира находилась в другом его конце.

Ильтер потянула меня за рукав, и мы оказались в довольно просторном помещении. Среди пестрых одеял и подушек сидели на корточках члены семьи Эргюн.

— Это господин Каянкая, — представила меня Ильтер.

Она словно извинялась, произнося мое имя.

Комната напоминала поляну, освещенную лучами солнца, проникающими через три больших окна. На стенах висели картины, явно привезенные с родины. При других обстоятельствах комната могла бы даже показаться уютной.

— Добрый день, — сказал я как можно приветливее.

Один из Эргюнов молча кивнул головой.

Ильтер Хамул подтолкнула меня к креслу, в котором вполне можно было разместиться вдвоем. На маленьком латунном столике перед креслом стояли чайник, чашка и сахарница. Я сел, взял кусочек сахара и задумался, как лучше начать беседу. Все безмолвно уставились на меня. Трое маленьких детей утопали в красном бархате, тесно прижавшись друг к другу. Казалось, что они вылеплены из воска.

— Да, — сказал я и размешал сахар в чашке. — Вы знаете, что госпожа Хамул обратилась ко мне с просьбой найти убийцу ее мужа?

Пауза. Раздалось недоверчивое покашливание старухи матери.

— По крайней мере, попытаться найти, — добавил я. — Поэтому я должен задать вам несколько вопросов. Это не займет много времени. Самое важное госпожа Хамул мне уже рассказала.

Брат моей клиентки, сидевший справа от меня на софе темно-синего цвета, бросил короткий и злобный взгляд в ее сторону. Она тупо уставилась на свои туфли.

Я достал блокнот и ручку и стал искать чистую страницу.

— Кстати, где ваша сестра? Она работает?

Ильтер оторвала глаза от туфель, раскрыла рот, но ничего, кроме «Э-э…» произнести не могла.

— Она больна и лежит в постели. Она не может выйти — она спит, — раздался злобный голос из угла, где сидел братец.

Ну что же, на его содействие явно рассчитывать не приходилось.

— Очень жаль. М-да. Тогда назовите, пожалуйста, ваши имена, даты рождения, род занятий и тому подобное…

Поскольку на мой вопрос никто не откликнулся, я попытался изобразить улыбку и обратился к брату:

— Начнем с вас, хорошо? И еще скажите мне, что вы думаете, почему убили вашего зятя?

Вопрос был задан так, на всякий случай. Наверняка ничего полезного он не скажет.

— Меня зовут Ильмаз Эргюн. Мне тридцать четыре года. По профессии я столяр, но давно уже работаю в столовой. Сейчас я помощник повара.

Он произнес это не без гордости.

— Что это за столовая? Где находится?

— На радио Гессена.

Плохое радио и плохие шницели — единственное, что ассоциировалось у меня с Гессеном.

— Что вы думаете по поводу убийства вашего зятя?

Я бросил быстрый взгляд на Ильтер Хамул, чтобы удостовериться, что она держится. Она держалась.

— Ничего не знаю. Это дело полиции.

Его позиция была мне уже известна. Может быть, стоило захватить бутылку ракии, чтобы развязать ему язык?

— Ну, хорошо. Пусть будет так. Теперь то же самое я хочу спросить у вас, госпожа Эргюн.

Бабуся была хотя и более словоохотливой, но все же что-то она недоговаривала. Так, по крайней мере, мне показалось. Явно приукрашивая многие факты, она выложила всю историю своей жизни и даже иногда улыбалась мне.

Ее звали Мелике Эргюн. Ей было пятьдесят пять. В восемнадцать лет она вышла замуж за умершего три года назад Вазифа Эргюна и имела от него троих детей (Ильтер, Ильмаза и больную Айзу). Приехав в Германию, работала уборщицей. В последнее время занимается тем, что ухаживает за своей больной дочерью.

— Могу я спросить, что с ней?

Вместо нее ответил братец:

— Полгода тому назад она тоже работала уборщицей. Потом потеряла работу и впала в депрессию.

Он говорил на хорошем немецком и явно имел постоянную работу. Видимо, Ильмаз Эргюн был добросовестным и трудолюбивым человеком.

— Сколько ей лет?

— Двадцать четыре года.

— А вы, госпожа Эргюн, что думаете об убийстве вашего зятя?

Я мог предположить любой ответ, но только не этот.

— Ахмед покончил жизнь самоубийством, — твердо заявила она и тупо посмотрела на меня.

— Да… — Я на мгновение потерял дар речи.

— Но нож торчал в спине, разве не так? — обратился я к Ильтер Хамул.

— Неважно. Вы сами поймете, он покончил с собой, — настаивала бабуля.

Я заметил, как моя клиентка начала дрожать, и сменил тему.

— Ну да, полиция скажет то же самое. Госпожа Эргюн, расскажите, кем работал ваш покойный муж и где?

— Вазиф Эргюн, как и мой отец, до самой смерти возил мусор, который выбрасывали другие люди.

— Госпожа Хамул, сегодня утром вы сказали, что точно не знали, чем занимался ваш муж в последнее время. Что это означает? Отлучался ли он из дома и надолго ли, всегда ли ночевал дома? Может быть, он уезжал из города?

На этот раз братец не пытался ответить за свою сестру.

— Нет, такого не было. Он возвращался домой каждый день, — сказала она, помедлив.

— Кем он работал? Или он не работал?

— Да нет, работал.

После долгих препираний и злобных перемигиваний между Ильтер и Ильмазом выяснилось, что никто из них точно не знал, чем занимался Ахмед Хамул в последние два с половиной года. До этого он регулярно ходил на какую-то фабрику, но вдруг уволился оттуда. По его рассказам, потом он работал упаковщиком на почте, затем в какой-то турецкой забегаловке. Он был немногословен, но всегда приносил домой хорошие деньги. Было очевидно, что в семье не велось разговоров на тему, откуда берутся эти деньги.

Сделав вывод, что брат и мать моей клиентки не особенно горюют об убитом родственнике, я закруглил разговор:

— Ладно. На первый раз достаточно. А теперь могу ли я встретиться с вашей сестрой еще раз?

Вся компания от неожиданности замерла с открытыми ртами, а братец лишь буркнул:

— В ближайшее время это невозможно.

«Этого следовало было ожидать», — подумал я и поднялся.

— Я хорошенько все обдумаю и хотел бы завтра еще раз заглянуть к вам. Кто-нибудь из вас будет дома?

— Да, я буду дома. Я присматриваю за Айзой, — ответила Ильтер.

Я повернулся к ней:

— Да, мне нужна фотография вашего покойного супруга.

— Да, конечно.

Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик и вернулась с большой цветной фотографией, на которой был изображен Ахмед Хамул: густые черные волосы и такие же внушительные усы, оттопыренные уши. Довольно стандартная восточная внешность.

— Большое спасибо.

— Полиция доставит нам много неприятностей, когда узнает, что моя сестра наняла частного детектива.

Этот братец начинал действовать мне на нервы.

— Не волнуйтесь. Ничего вам не будет. Поверьте мне.

Пауза.

— Ну что же, тогда я откланяюсь.

Все попрощались со мной более или менее приветливо. Дети, которые в последние десять минут разговора вели себя немного возбужденно, сейчас окончательно разошлись и принялись щекотать друг друга. Смерть отца, казалось, их совершенно не волновала. Может быть, они вообще ничего не поняли. Ильтер Хамул проводила меня по длинному коридору. Я сбежал вниз по лестнице и оказался наконец у входной двери.

Некоторое время я еще постоял, закурил сигарету и стал наблюдать за происходящим в расположенной напротив дома пивной.

Разговор с семейством покойного не произвел на меня особого впечатления. Какие еще вопросы я мог задать? Пожалуй, никаких. Так думал я, направляясь к забегаловке напротив. Три опустившихся волосатых типа устроились в пивной. От них несло кислятиной, и я ощутил на себе косые и мрачные взгляды заплывших, налитых кровью глаз. Один из пьяниц стал громко рыгать. Изо рта во все стороны летели брызги.

— Эй, там, мне еще одну, — потребовал он, рыгнув в очередной раз.

— А мне один «Пильзнер», пожалуйста, — крикнул я, входя в почти пустую пивную, и стал ждать.

— Эй, там, Хансу еще одну склянку!

Куча тряпья, валяющаяся в углу и называющаяся Хансом, изрыгнула что-то невнятное.

— Не видишь, у Ханса в глотке пересохло.

Ханс без всякого стеснения помочился в желтую раковину и прополоскал там руку, чтобы убедиться, что все прошло благополучно, и удовлетворенно хрюкнул.

Наконец открылась задняя дверь, и на свет выплыла мадам Обеликс.

— Я хотел бы заказать один «Пильзнер», — повторил я и положил две марки в блюдце для денег.

— Может, сразу закажете, сколько хотите выпить, а то мотайся с вашим пивом туда-сюда.

Она была настоящей профессионалкой.

— Тогда несите сразу две бутылки.

— Вот так-то лучше.

Она прошлепала к холодильнику, который по сравнению с ней выглядел не больше сигаретной пачки, и с трудом достала две бутылки.

— Откройте сразу одну, — попросил я и бросил еще монету в блюдце.

Открытая бутылка с таким грохотом опустилась на стойку, что брызнула пена. Мадам Обеликс снова потащилась к своей подсобке.

Я пил пиво и размышлял, зачем старуха плела весь этот вздор про самоубийство, пока не заметил, как один из пьянчуг в упор уставился на меня.

— А ты неплохо балакаешь по-немецки. Ты, случаем, не с Балкан?

Он потыкал пальцем в пространство позади себя, где, судя по всему, должны были находиться Балканы.

— Да нет. Я тут пару недель был на Майорке.

— Во как! — Пауза. — Хорошо там, должно быть?

— Хорошо-то хорошо, да опасно: много индейцев.

— Во как! — Он на минуту задумался. — А объясниться с ними можешь?

— Еще как! Я по-ихнему строчу как из пулемета, — ответил я, допил пиво и, не дожидаясь очередного «Во как!», вышел на улицу.

 

ГЛАВА 3

Сначала мне пришла в голову мысль зайти в отдел уголовной полиции, чтобы получить информацию об убийстве Ахмеда Хамула. Многое ли там мне расскажут? Пожалуй, вряд ли.

До полицейского управления было довольно далеко, а во внутреннем кармане пиджака у меня торчала вторая бутылка пива. Поскольку появляться с бутылкой пива в полицейском управлении нехорошо, я решил открыть ее. Прислонясь к каким-то попавшимся перилам, я выпил ее. Уже совсем рядом с управлением я купил пачку жвачки и вошел в приемную.

Вдоль вытянутого помещения, выкрашенного в желтоватый цвет, шла длинная деревянная стойка, за которой виднелась чья-то голова. Голова, не глядя в мою сторону, спросила:

— Что желаете?

Под потолком монотонно шуршал маленький закоптевший вентилятор. Его шум сливался с отдаленными звуками улицы. Метров пятнадцать я прошел вдоль приемной и, опершись на стойку, сказал:

— Я хотел бы поговорить с комиссаром, расследовавшим дело Ахмеда Хамула.

Маленький человечек с узкой физиономией, склонившийся над бумагами, печатями и пишущей машинкой, взглянул на меня, обратив ко мне красный мясистый прыщавый нос.

— Чье дело? Ахмеда Самула?

— Нет, Ахмеда Хамула, которого недавно укокошили недалеко от вокзала.

— Турка?

Он звучно шмыгнул носом, втягивая соплю.

— Да, турка.

— А, вы тоже…

— Да, я тоже турок. А теперь скажите, к кому мне обратиться.

Он сунул палец в нос, поковырял там, и я почти физически ощутил, как работает его переполненная соплями черепушка. Тип с красным носом стал вилять, что «не знает, как мне помочь, и вообще ему не положено, если все так будут приходить, понимаете…».

— Послушайте, я уполномочен посольством Турции и имею поручение высших инстанций поговорить с комиссаром полиции, который занимался расследованием этого случая. Если вы сейчас же не пошевелитесь, я буду вынужден подать на вас жалобу.

Коротышка недоверчиво посмотрел на меня и снова шмыгнул носом. Вдруг он оживился.

— Ах, так… Тогда, конечно… Э… прошу извинить меня. Откуда мне знать, кто вы — на лбу ведь не написано. Подождите минутку, я должен позвонить, это быстро. Надеюсь, комиссар на месте.

Он ринулся к телефону.

— Алло, это диспетчер? Говорит Нели из приемной… да, выслушайте меня. Кто занимается делом турка Ахмеда Хамула?.. Да, это срочно. Здесь находится представитель посольства. Какого? Турецкого, разумеется… Да, да… я жду…

Он состроил серьезную мину.

— Да-да, алло… Кто? Комиссар криминальной полиции Футт?.. Ах, он находится в своем кабинете?.. Какой номер?.. Сто семнадцать?.. Да, хорошо, большое спасибо.

Он положил трубку и еще раз шмыгнул носом.

— Комиссар криминальной полиции Футт находится в своем кабинете на четвертом этаже. Он ждет вас. Когда выйдете в коридор, через десять метров слева увидите лифт. На четвертом этаже идите направо. Пятая или шестая дверь как раз и будет комната сто семнадцать.

После того как я поблагодарил его, а он еще раз извинился, я покинул приемную. Лифтом я не воспользовался, а пошел пешком, чтобы обдумать, что я скажу господину Футту. Когда-то давно меня учили, что комиссарам полиции палец в рот не клади. По пути мне встретились другие нагруженные бумагами клерки типа Нели. Они мимоходом здоровались друг с другом и спешили дальше. Оказавшись у кабинета с номером 117, я постучался и вошел. Футт, стоя у окна, грел на солнышке свою лысину.

— Добрый день, господин представитель. Я правильно понял?

Кроме металлического письменного стола, двух металлических стульев и четырех шкафов, тоже из металла, в помещении ничего не было. Грязновато-белое однообразие стен нарушалось лишь календарем, на котором была изображена овчарка, готовящаяся к прыжку.

— Добрый день, господин комиссар. Да, я уполномочен турецким посольством ознакомиться с ходом расследования дела Ахмеда Хамула.

Рост Футта составлял, я думаю, около метра девяноста. На лысой голове виднелась вмятина, на подбородке — вертикальный шрам. Розовая рубашка была расстегнута до пупка, а на шее поблескивала золотая цепочка из тех, что выскакивают иногда в качестве специального приза из автоматов с жевательной резинкой. Волосатая мускулистая рука держала сигару, от кончика которой струилась тонкая полоска дыма. Он выглядел как мясник в отпуске.

— Присаживайтесь, что же вы стоите? К сожалению, ничего существенного я не смогу вам сказать: наше расследование пока не дало ощутимых результатов.

Он пожал мне руку. Его ладонь на ощупь напоминала грубую туалетную бумагу. Указав мне жестом на кресло, он уселся напротив меня, открыл лежащую перед ним папку и словно выплюнул второпях мне в лицо вступительную фразу:

— Не знаю, что вас интересует, но могу перечислить вкратце все имеющиеся у нас факты.

Он откашлялся и вновь заговорил более внятно:

— Личные сведения об Ахмеде Хамуле у вас наверняка имеются, поэтому не будем тратить время на их повторение… Итак, Хамул был найден в прошлую пятницу в районе вокзала мертвым, с ножом в спине. Вечером его обнаружила на заднем дворе женщина, живущая в этом доме, когда подходила к мусорному баку. Хамул проживал вместе со своей женой и ее семейством в течение десяти лет. Работал на маленькой фабрике по производству электроприборов. Мы опросили всех жильцов дома, возле которого был найден труп, но ничего не смогли выяснить.

Рассказ был кратким и, конечно, неполным.

— Очень сожалею, но мне нечего больше добавить к тому, что уже сказал.

Меня с самого начала удивила готовность Футта, учитывая его положение, предоставить мне эту, хотя и далеко не полную, информацию, да еще в столь вежливой форме. Может быть, он получил указания быть предупредительным с представителями турецкого посольства?

Я поспешил задать вопросы, в надежде получить информацию, которую он скрыл от меня.

— Меня интересует название улицы, где произошло убийство, номер дома, название фабрики, где он работал, когда, по свидетельству врачей, наступила смерть и в каком направлении идут расследования?

Как и следовало ожидать, он уклонился от ответов:

— Зачем вам, собственно, знать все это? Вы, конечно, понимаете, что мы не даем подобную информацию всем желающим…

— Секретные службы моего государства имеют веские основания подозревать, что Ахмед Хамул пал жертвой левоэкстремистских элементов, которые, бежав из Турции, нашли здесь нелегальное убежище. Я вынужден воздержаться от дальнейших объяснений ввиду строгой секретности этого дела, а кроме того, не уполномочен делиться сведениями, которыми владею.

Сработало!

— Ну, это совсем другое дело. Извините, я, конечно, этого не знал. Для нас это обычное криминальное или бытовое убийство, какие случаются ежедневно, понимаете?

Я все понял и начал входить во вкус. Вынул карандаш и блокнот, откинулся в кресле, приняв строгий вид. Футт стал искать нужную папку.

— У вас есть чем писать?.. Хорошо. Улица Зумпфрайнерштрассе, 24. Название фабрики — «Фукс и сыновья. Производство электроприборов». Записали? Хорошо. По свидетельству врачей, смерть наступила мгновенно. Время смерти — около восьми часов вечера… По поводу наших предположений о причинах смерти… должен, к сожалению, признать… Тут вы нас опередили…

Этого мне было достаточно. По-видимому, он действительно больше ничего не знал. Я поднялся, сунул блокнот и карандаш обратно в карман и сделал шаг в сторону письменного стола Футта. Он также поднялся. Мы обменялись рукопожатиями.

— Большое спасибо, господин комиссар. Если возникнут вопросы, позволю себе вновь обратиться к вам. Вы мне очень помогли.

Мы пожелали друг другу всего доброго, и я покинул комиссара вместе с его запечатленной на календаре овчаркой. Было восемнадцать часов. Коридор заполнился служащими, покидающими рабочие места. Слева у лестницы находилась диспетчерская, в которой дежурила броская блондинка, явно ошибившаяся в выборе нужного размера униформы. Все еще находясь в роли важной персоны, делегированной турецким посольством, я на минуту задержался, бросив на нее вызывающе дерзкий взгляд. Она пренебрежительно посмотрела в мою сторону.

— Ну что, Аладдин, посеял на базаре свою волшебную лампу?

В самом начале своей карьеры частного детектива я напечатал целую коллекцию визитных карточек, полагая, что при таком роде деятельности это необходимо. Я почти никогда не пользуюсь ими, но всегда имею их при себе. Сейчас такой случай представился. Я вынул из бумажника визитку с надписью: «КЕМАЛЬ КАЯНКАЯ — ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ», небрежно бросил на стойку перед блондинкой и буркнул:

— Передайте это комиссару Футту, когда он будет проходить мимо, или отнесите в его кабинет.

— Будет сделано, — с полным безразличием ответила она.

Не знаю, правильно ли я поступил, но я не мог отказать себе в удовольствии, представляя выражение лица Футта, когда он получит мою визитку.

Я спустился по лестнице, заглянул к Нели, чтобы сообщить ему, что его, вероятно, ждет дисциплинарное взыскание, и вышел на улицу.

На улице, как всегда в конце рабочего дня, царило оживление. У меня не было никакого желания толкаться в толпе, и я заскочил в ближайшую пивную. Сидя за кружкой пива, я думал, что делать дальше, но мой желудок взбунтовался и потребовал на время прекратить размышления. Я решил пойти домой, где в холодильнике у меня оставались три или четыре котлеты. До дому было далеко, и у меня хватило бы времени обдумать дальнейшие шаги.

 

ГЛАВА 4

«ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ПРЕДУПРЕЖДАЕМ ТЕБЯ, ВОНЮЧИЙ ТУРОК, ЗАБУДЬ ОБ АХМЕДЕ ХАМУЛЕ!»

Я поднес листок ближе к лампе. Обычная белая писчая бумага. Что-то другое меня бы сильно удивило. Эти парни явно второпях пришпандорили записку к моему почтовому ящику. Текст не отличался большой фантазией. А собственно говоря, такие послания и не должны отличаться особой изобретательностью.

В кухне я прикрепил записку кнопкой над плитой. Для наглядности. Потом вынул из холодильника упаковку котлет, бросил их на сковороду, открыл банку зеленого горошка и высыпал его туда же. Буквы послания были вырезаны из газетных заголовков и наклеены на бумагу. Я думал, что такое бывает только в кино, и не знал, игнорировать предупреждение или принять его всерьез. Схватив ключ от квартиры, я быстро спустился вниз и сбегал за угол к газетному киоску, чтобы купить кипу свежих, самые популярные газет. По дороге я просмотрел пару страниц: буквы «Д» и «А» из слова «предупреждаем» я нашел на одной строке, по соседству друг с другом. Войдя в квартиру, я уловил подозрительный запах подгоревших котлет. Я рванул сковороду с плиты, сбросил котлеты на тарелку, открыл бутылку пива, разложил перед собой газеты и за трапезой стал их просматривать. Двух газет оказалось достаточно, чтобы определить источник, из которого были вырезаны все буквы «послания», кроме точек над английскими буквами «i». Слово «турок» было взято из броского заголовка «Турок забил таксу до инфаркта».

В течение шести часов я ломал голову над столь плачевно закончившейся жизнью Ахмеда Хамула, но об этом знали только семейство Эргюн, Футт и, по-видимому, еще пара его сотрудников. Может быть, кто-нибудь из Эргюнов проболтался или полиция хотела предупредить меня, чтобы я не совался в это дело? Это тоже возможный вариант. Может быть, я, выдав себя за представителя турецкого посольства, дал маху? Наверняка Футт, прочитав мою визитку, позвонил в посольство, чтобы выяснить мою личность. Что, если турецкое посольство, вместо того чтобы злорадно похихикать, как это принято на Востоке, проявит прозорливость и не допустит, чтобы их соотечественник-самозванец занимался делом, которое находится не в его компетенции? Может быть, представителям турецкого режима как раз на руку смерть Ахмеда Хамула и они просто не хотят засвечиваться в этом деле?

Так, постепенно, шаг за шагом, я начинал формулировать вопросы, которые в следующий раз должен буду задать родственникам убитого. Не был ли Ахмед Хамул в прошлом связан с какими-нибудь экстремистскими организациями? Получал ли он корреспонденцию с родины?

Не был ли он, будучи в Германии, членом турецкого землячества, участвующим в антиправительственном заговоре?

Считаюсь ли я вообще в турецком посольстве турком? Почему бы нет? Я зажег сигарету и нашел в телефонной книге номер турецкого посольства. Телефон не отвечал. Рабочий день дежурного сотрудника посольства подошел к концу. Я положил трубку.

В Германии принято к Рождеству, Пасхе и Троице посылать родственникам подарки. В это время немецкая почта выделяет целые отряды особого назначения, чтобы справиться с доставкой целых гор аккуратно запакованных свертков со сладостями и пижамами. Перевалочный пункт для отправки посылок — вокзал. Если Ахмед Хамул работал подсобным рабочим, я могу выяснить кое-что именно здесь. Я выпил вторую бутылку пива. Из соседней квартиры, в которой проживал волосатый воспитатель из социальной службы, доносились неистовые крики и стрельба из вестерна, транслируемого по телевизору.

С каким удовольствием я бы посмотрел сейчас стычку ковбоев с индейцами, но вместо этого мне надо было опять выходить из дома. Теплый августовский вечер был светлым. В заходящих лучах солнца весело щебетали птицы.

Мой «опель» остался у офиса. Я направился к ближайшей станции метро. Эскалатор опустил меня в вонючий подземный переход. Навстречу мне шкандыбали два типа с красными волосами и кучей металлических прибамбасов на рожах. Я пробил билет в турникете и сел на скамью. Рядом со мной три старушки делились своими событиями из жизни обитателей богадельни.

С грохотом подкатил поезд. Старушки медленно поднялись со скамьи и заковыляли к двери вагона. Мне порядком надоело слушать лязг их вставных челюстей, и я прошел в противоположный конец вагона и стал читать рекламные наклейки.

«А НУ, ЛИЗНИ!» На одной рекламе была изображена длинная пластиковая трубка с ванильным мороженым. При желании его лизнуть, мороженое можно было выдвинуть из трубки, потом опять задвинуть, и так туда-сюда, пока оно не кончится. С каким удовольствием я бы сейчас лизнул холодненького лакомства! На другой рекламе красовалась баночка крема для обуви с щеткой сверху. Стоит пошевелить эту щетку, как из нее сочится красная, как малиновый сироп, краска.

Поезд остановился, и я нырнул в вокзальную толчею. Молодой человек с букетом цветов чуть было не сбил меня с ног. Две узкоглазые туристки с «минольтами» на шнурках спросили, где находится дамский туалет. Наконец я притулился у одного из окошек почтового отделения. За окошком торчала чья-то спина.

— Здрасьте! К кому можно обратиться, если мне захочется потаскать мешки с почтой?

— Хм?

— Мускулатура есть, а есть нечего, — сострил я.

— Х-мм?

— Ладно, мне надо поговорить с мужиками, которые разгружают посылки.

Служащий все-таки повернулся ко мне и показал пальцем на лестницу, ведущую вниз:

— С первого перрона увидишь дверь с табличкой «Почта».

— Спасибо.

— Х-мм.

Найдя нужную дверь, я толкнул ее. Внутри тоже было окошко, за которым виднелась еще одна спина. После долгих выяснений меня отослали в соседнюю дверь, где должен был находиться начальник. Потом выяснилось, что где-то сзади за решеткой будет зал, в котором хранятся посылки, за ним — что-то вроде раздевалки для персонала и, наконец, кабинет с табличкой «Отдел кадров». Я постучал в эту дверь. Не дождавшись ответа, я вошел внутрь.

— Что, обождать не можете? — недовольным тоном поинтересовались из дальнего угла.

Я увидел какое-то студнеобразное существо с рыжей боцманской бородкой, с прыщавым лбом и зачесанными назад сальными волосьями.

Помещение ничем не отличалось от тысячи других служебных помещений: дешевая мебель, серый линолеум на полу, календарь с автомобилями и тусклая лампа, как в общественном сортире.

За кипой бумаг жалко торчала плохо спрятанная бутылка пива.

— Прошу прощения, я несколько раз стучал, — примирительно сказал я.

— Что вам надо?

— Я хотел спросить, не работал ли у вас временно упаковщиком некий Ахмед Хамул?

— Может, и работал. Здесь много людей работает.

— Мне надо знать поточнее. Где-нибудь у вас регистрируются временные работники?

— Зачем это вам надо знать?

Я показал свое удостоверение.

— Ну и что?

— Парня убили, и мне надо выяснить, что такого он совершил, когда еще мог передвигаться без помощи похоронной команды.

Студень наморщил лоб.

— Ладно, сейчас посмотрю. Когда примерно он мог здесь работать?

— В последние два-три года.

Студень пукнул.

— Извиняюсь.

Потом поднялся и прошлепал к полке с бумагами.

— Последние два-три года, говорите?

— Да, примерно так.

Держа под мышкой две амбарные книги, он снова грузно опустился в кресло.

— Тут многие нанимаются на короткий срок… Так как, говорите, его зовут?

— Ахмед Хамул. Так и пишется.

— Хм… у вашего брата все имена похожие… Так… Хамул… Ха… Хам… — Он искал по списку в алфавитном порядке. — Хаму… Хамул! Нашел! Работал здесь часто, по нескольку недель, правда ваша.

— Когда?

— Ну, это уж сами смотрите, — пробормотал он и протянул мне «гроссбух».

«Ахмед Хамул, с 14.04.1981 г. по 2.07.1981 г.». Это была первая запись в книге, за ней следовали другие, фиксировавшие все более короткие сроки. Последняя гласила: «С 20.12.1982 г. по 3.01.1983 г.».

Я захлопнул засаленную книгу и спросил:

— А нет ли среди сотрудников кого-нибудь, кто его помнит?

— Почему нет? Спросите там, на входе. Кто-нибудь да знает.

— Спасибо. Приятного вам вечера.

— Вам тоже.

Я покинул «студня» и поспешно вернулся к первому окошку. Снова — спина. Я постучал по стеклянному окошку, и спина обернулась.

— Опять вы? Нашли шефа?

— Нашел, — подтвердил я. — А вы, случайно, не помните упаковщика по имени Ахмед Хамул? Он частенько у вас подрабатывал.

— Слушайте, обратитесь лучше к парням, которые работают на платформе. Они все там друг дружку знают.

Я снова вышел на грохочущий перрон. На третьем пути стоял состав с почтовым вагоном, готовым к разгрузке. Я поплелся в ту сторону, издали приглядываясь к мускулистым носильщикам.

Один из них как раз совершал перекур. Приблизившись к двухметровому верзиле, я попытался по-дружески приветствовать его: «Добрый вечер!»

— И вам того же, — пробурчал он и, отвернувшись, запрыгнул внутрь вагона и принялся ворочать мешки. Когда он на минуту мелькнул у вагонной двери, я сквозь вокзальный грохот прокричал ему:

— Эй, командир, ты, случайно, не знаешь коллегу по имени Ахмед Хамул?

Он исчез в глубине вагона, потом снова появился — уже с мешками и прорычал в ответ:

— Работал здесь одно время.

— С кем он тут общался больше всего?

Прошло несколько минут, пока он появился снова.

— Спроси вон тех в будке. У них сейчас перерыв.

Он указал на крышу из гофрированной жести и исчез прежде, чем я прокричал ему «спасибо».

Дверь будки, как и крыша, тоже была из железа и противно скрипела. В нос ударил затхлый запах пивных паров и сигаретного дыма.

Трое работяг сидели за перевернутым ящиком из-под пива и играли в скат. Четвертый грузчик притулился в углу и тупо пялился в горлышко бутылки. На всех были грязные майки-безрукавки, обнажавшие круглые как шары мускулы. Когда я вошел, они мельком взглянули на меня, но тут же отвернулись и продолжали резаться дальше.

— На чем мы остановились?

— Семерка!

— Мм-м.

— Тридцатка!

— Твою мать!

Они принялись тасовать карты и не обращали на меня никакого внимания. Я подсел к молчаливому выпивохе. Теперь он сосредоточенно разглядывал свой бумажник.

— Добрый вечер.

Он повернул голову, и я увидел его слезящиеся глаза. На левом плече сквозь волосы и грязь просвечивала татуировка в виде смазливой русалки.

— В чем дело? — прошипел он еле слышно.

Пыхтящие картежники начинали действовать мне на нервы.

— Ты, случайно, не припомнишь человека по имени Ахмед Хамул? Таскал здесь мешки.

Некоторое время он молча смотрел на меня, потом перевел взгляд на бутылку.

— С иностранцами не имею дела.

Мне хотелось съездить ему по физиономии, но вид его кулачищ отрезвил меня. Я поднялся и подошел к парням, режущимся в карты. Здороваться с ними было излишние, и я сразу же перешел к делу:

— Ребята, не знает ли кто-нибудь из вас Ахмеда Хамула? Если кто знает, пусть поднимет руку и рявкнет: «Да»!

Они уставились на меня, и я вошел в раж.

— Боже мой, это что — так сложно? Черномазого турка с бородой и торчащими ушами. Последний раз он работал здесь на Рождество. Короче, да или нет? Я же не спрашиваю, проводите ли вы свой отпуск на Черном море или нет ли в подштанниках у турка крысиного хвоста? Вопрос понятен?

Один из грузчиков с зализанными назад лоснящимися волосами медленно отложил карты и встал.

— Эй, парень, не знаю, кто ты есть, но твой тон мне не нравится. Будет лучше, если ты сейчас же уберешься отсюда. Понял?

Свою речь он подкреплял правым кулаком, похлопывая им по левой ладони.

Я бросил быстрый взгляд на дверь, намечая путь отступления, набрал воздуха и прошипел:

— Слушай, ты, письмоноша поганый, нравится тебе мой тон или не нравится, никого не колышет. Я не спрашиваю, держал ли ты в своих ручищах кусок мыла. Все, что меня интересует, слыхал ли ты что-нибудь об Ахмеде Хамуле?

Я попытался сделать свирепое лицо. Остальные напряженно ждали, что будет дальше, потешаясь над моей гримасой. В будке стало вдруг тесно и тихо. Слышны были только отдаленные свистки отходящих поездов. Верзила встал в полный рост, почесал в бороде, приблизился на три шага и заехал мне в живот своим чугунным кулачищем.

В глазах замелькали, запрыгали мелкие белые точки, описывая в диком танце круги и линии. В ушах зазвучали церковные колокола, отбивая неровный такт. Словно кто-то опрокинул на меня грузовой состав. Наверное, тот, чей смех еще стоял у меня в ушах:

— Мыло, говоришь? Свинья поганая.

Я осторожно приоткрыл глаза, увидел прямо перед собой ножку стула и лужу мокрой жижи, в которой плавали наполовину переваренные моим желудком шарики зеленого горошка. Во рту я ощутил мерзкую кислятину. Он мог бы мне вывернуть и весь желудок. Я попытался шевельнуться. После нескольких попыток мне удалось, прислонившись к стене. Меня затошнило. Я порылся в карманах, стараясь вытащить пачку с сигаретами. Зажег одну. Никотин медленно проникал в мои жилы. Ощущение было приятным.

Четыре быка с сочувствием смотрели на меня сверху вниз.

— Только не окочурься здесь. Этого нам только недоставало.

И после небольшой паузы кто-то добавил:

— Ахмед твой когда-то здесь работал, но это было давно.

Я раскрыл было рот, но мог только хрипеть.

После двух-трех попыток я все-таки выдавил:

— Кто-нибудь знал его ближе… или знает кого-то, с кем тот общался?

— Здесь его никто не знал. Однажды он был тут с одной девкой, она потом еще приходила, орала истошным голосом, где, мол, Ахмед? Девка была проституткой — сто процентов. Но ее мы тоже не знаем. Да и давно это было.

Опираясь на стул, я с трудом поднялся на ноги. Качаясь, заковылял к двери и не прощаясь вышел. Потянуло уличной прохладой. Выкурив еще одну сигарету, я более или менее пришел в себя. Было десять минут девятого.

Я решил возвратиться домой и принять душ.

Мой желудок требовал виски, и по дороге я купил бутылку.

 

ГЛАВА 5

Начало было положено. Я протер уши и смешал виски с содовой.

Теперь я знал, что в деле была замешана проститутка, и стал прикидывать, во сколько тумаков мне обойдутся поиски дальнейшей информации и могу ли потратить полученные от вдовы деньги на посещение борделя. Еще одна порция виски с содовой постепенно успокоила истерзанный желудок. Если мне предстоит искать проститутку, чтобы выяснить что-то об Ахмеде Хамуле, то это будет бесконечный поиск. На адрес Зумпфрайнерштрассе, 24 я не возлагал особых надежд. Футт и его люди там хорошенько пошмонали и наверняка ничего не нашли. Кроме того, я не верил, что Ахмеда Хамула убили под носом у его подружки. Версию случайного убийства я тоже исключал.

Я достал из шкафа свежие носки и парабеллум девятого калибра. Последний раз я пользовался им, когда проходил курс стрельбы. С тех пор он лежал среди белья без всякого применения. Я надел наплечную кобуру и вложил в нее пушку. Скорее всего, она мне не пригодится, но должное впечатление может произвести. Поверх я надел пиджак и посмотрел в зеркало, как он оттопыривается под мышками. Я выглядел нелепо, как неф, задумавший позагорать в солярии. Но иногда иметь под рукой артиллерию совсем неплохо. Я выпил глоток чистого виски и вышел из дому.

Уже во второй раз за сегодня я трясся в вагоне метро, направляясь к вокзалу. Эскалатор вынес меня на одну из улиц красных фонарей, которые мне предстояло прочесать в поисках проститутки. Улица пестрела ослепительным неоном, по обеим ее сторонам вдоль стен тянулись ряды дамочек зазывного вида, с выпирающими килограммовыми бюстами и обтянутыми розовым атласом пышными задницами. Перед входами в красные плюшевые салоны топтались бледнолицые занюханные сутенеры, заманивая прохожих пошлыми призывами посетить их заведение. Из крошечных дребезжащих динамиков струились на улицу постанывания, сопровождаемые сладенькими мелодиями в стиле диско. Здесь же кучковались группки похотливых пареньков из провинции, с разинутыми от неподдельного интереса ртами и вылупленными глазами. Старички с морщинистыми лицами, облизываясь, заглядывали внутрь залапанных тысячами рук входных дверей. Женатые бюргеры, прежде чем войти в храм любви, воровато озирались по сторонам, а покидая его, быстро исчезали в переулках. Я остановился и выкурил сигарету. Вокруг меня кишело месиво из бледных, стертых лиц, напряженных от ожидания чего-то неизвестного. Я разглядывал потрепанных жизнью женщин и спрашивал себя, что же заставило проститутку бежать на вокзал и настойчиво интересоваться Ахмедом Хамулом.

Я почувствовал на себе остекленевший взгляд, пронизывающий меня насквозь.

— Эй, парень, не найдется хоть одной марки для голодающего. Купить пожрать чего-нибудь.

Я отошел метров на двести к киоску с бургерами, купил одну упаковку с рубленым бифштексом, вернулся и сунул пакет парню в руки, наблюдая, как он его распаковывает. Его рубашка сразу же покрылась пятнами горчицы и кетчупа. Я присел рядом с ним прямо на асфальт.

— Слушай, ты тут, я вижу, всех знаешь?

Он повернул ко мне мрачную физиономию.

— А ты не легавый?

— Нет, я турок.

Он смерил меня скептическим взглядом.

— Ну и что? В легавые всяких берут.

— Послушай, если бы я был легавым и хотел бы тебя спросить о чем-то, я не стал бы бегать тебе за гамбургером, а просто отправил бы в каталажку. Через пару дней ты бы раскололся и продал мать родную.

Он дурашливо хихикнул.

— В последнюю пятницу тут человека закололи ножом. Звали его Ахмед Хамул, не слыхал ничего?

— Х-мм, может, и слыхал.

— Так вот. Меня интересует, кто загнал ему в спину нож.

— Понял.

— Я разыскиваю одну девицу, которая его знала. Не исключено, что она замешана в деле и, как и ты, ошивается в этом квартале. Может, расскажешь, как ее найти?

В задумчивости он жевал булочку, не закрывая рта, из которого частично сыпалось то, что он жевал. Мой желудок сразу же отреагировал на это зрелище. Я отвернулся, глядя на прохожих, смотревших в нашу сторону.

— Закурить не дашь?

Я достал сигарету и дал ему прикурить. Он жадно затянулся и закашлялся.

— А ты нормальный парень. Помогу тебе найти эту телку. Хотя таких тут пруд пруди. Будет непросто.

— Так что ты знаешь об Ахмеде Хамуле?

Он покачал головой, многозначительно сдвинул брови и пробормотал:

— Ничего, брат.

В кармане брюк у меня лежали две купюры по пятьдесят марок. Я вынул одну и поднес ее к свету фонаря, слегка похрустев ею. На эти деньги он мог спокойно достать хороший косячок.

Моментально просветлев, он стал рассматривать мои пальцы.

— Кое-что я, конечно, знаю. Может, даже побольше… — Он прикусил губу. — А купюры побольше не найдется?

Я закурил сигарету, выждал, пока ее кончик не раскалился, и поджег банкноту. Когда уголок отвалился, он хлопнул меня по руке.

— Все, кончай дурить, давай сюда бумажку, все расскажу.

Я сунул подкопченную купюру обратно в карман.

— Сначала расскажи!

— Гони сперва бабки, понял?

— Нет, не понял. Не знаю, что ты мне тут наплетешь. Давай, выкладывай. Если будешь складно рассказывать, получишь свои бабки.

— Ах ты говнюк. Я сразу просек, что ты говнюк. Кругом одни говнюки, весь этот говенный мир — одни говнюки. Я думал, что ты нормальный парень, а ты говнюк!

В чем-то он был, конечно, прав. Я испугался, что он начнет сейчас вопить. Лучше всего было бы встать и смыться отсюда. Платить за фуфло я не собирался.

— Не распускай сопли, я эти деньги не на дороге нашел.

Он что-то пробормотал про себя. Потом сказал:

— Ладно, много не расскажу, но кое-что слышал про это дело. Этот убитый чучмек имел дело с наркотой. Сильно увяз с торговлей, но точно ничего не знаю. На улице товар не толкал, по крайней мере здесь. Тут есть один тип, с которым я видел Хамула — они о чем-то шушукались. Когда Ахмеда кокнули, кто-то сказал умную вещь, что, дескать, не стоит ворочать делами в одиночку. Крыша должна быть. Что-то вроде этого. Ну вот, больше ничего не знаю и не хочу знать — меньше знаешь, крепче спишь.

Я задумался, насколько крепко спит он сам.

— А как звали того типа, кто шушукался с Хамулом?

— Даже если ты дашь мне в два раза больше…

— Ладно, — прервал я его, — о девчонке небось тоже ничего не скажешь?

— Нет, тут завязаны многие. Можешь спросить про нее в других домах — тут, по соседству. Но интервью там тебе вряд ли дадут.

Я сунул ему в руку слегка обгоревшую банкноту, поднялся и пошел вниз по улице. Ночная жизнь била ключом. В глаза мне бросился сияющий лиловыми огнями бар.

С чего-то надо начинать. Это был секс-бар Милли. Буква «а» в слове «бар» беспокойно подрагивала. Окно с табличкой «Кайф до 4-х утра», занавешенное шторой, отгораживало бар от любопытных взоров.

Я толкнул дверь и очутился в лиловом раю. Все было лиловым — обои, ковры, стулья, стойка, стаканы, картины, подушки, абажуры и даже сами обитатели этого рая. Народу было немного. Половину присутствующих явно составлял персонал. В темных уголках поодаль сидело несколько потных мужчин со сбившимися набок галстуками, в обществе легко одетых женщин в лиловом. Полумрак бара дополнялся гитарным перебором.

По мягкому ковру я добрался до одного из столиков и устроился на поролоновых подушках, обтянутых шелком. За стойкой стояла Милли. Я определил ее по виду. Много лет тому назад она наверняка была секс-бомбой. Сейчас даже толстый слой штукатурки на лице не мог скрыть глубоких морщин. Выкрашенные перекисью водорода волосы висели, как и ее двойной подбородок. Кусок леопардовой шкуры подчеркивал складки жира на том месте, где раньше находилась талия, поддерживал обвисшие груди и создавал впечатление, что дама ошиблась с размером одежды. Но здесь она была несомненно боссом и грозно покрикивала на девочек.

Я уселся на лиловый плюш и чувствовал в голове легкий дурман. Потом повеяло сквознячком. Я ощутил на лбу чьи-то черные локоны и запах дешевых сладковатых духов. Полуголая грешница местного гессенского разлива подсела ко мне и кокетливо заморгала накладными ресницами.

— Мой дикий шейх, не могу ли я составить тебе компанию? — самозабвенно прошептала она. Ее слова обволакивали мягкостью камамбера. — Что мне сделать, чтобы ты угостил меня скотчем со льдом?

— Ничего, подожди немного, и я буду твоим послушным голубем.

Она встала, слегка виляя узким задом, и погладила короткими, толстыми пальцами мое плечо, словно ее персты были длинными и тонкими, как у красавицы с персидской миниатюры. Я сомневался, что кто-то в этом заведении что-нибудь слышал об Ахмеде Хамуле, и решил выпить виски и пойти дальше. Влажная рука обвила мою шею и стала ее поглаживать.

— Мой дикий шейх, — ворковала она. Я резко отвел ее руку от своей шеи.

— Ну, ты, мой дикий шейх, не так бурно, мы же не спешим?

Идиотское прозвище «мой дикий шейх» прочно прилепилось ко мне. На другое, пусть даже такое же, дурацкое обращение ей, по-видимому, не хватало смекалки. Полузакрыв глаза, она медленно вычерчивала круги вокруг своего пупка, который не вызывал во мне никаких эротических побуждений, тем более что на животе росли не полностью сбритые черные волоски. Все, с меня довольно!

— Послушай, мой гадкий утеночек, я здесь совсем не для того, чтобы грызть мочки твоих ушей или говорить всякие пошлости. Я ищу человека, кто знал некоего Ахмеда Хамула. То, что я забрел в вашу лиловую лавочку, чистая случайность. Но коли я здесь, я спрашиваю тебя: тебе знаком человек по имени Ахмед Хамул?

С мозгами у нее был явно напряг. После того как она все же осознала, о чем ее спрашивают, последовала естественная реакция:

— Ты из полиции?

На этот раз в ее тоне не было приторности.

— Нет, не из полиции.

Я бросил на стол свою лицензию. Она медленно прочла, что там было написано.

— С днем рождения, турок! — неожиданно выпалила она.

Она оказалась не такой уж дурой.

— Тебя можно поздравить? Так ты просто сыщик, ходишь тут, все вынюхиваешь?

— У всех своя работа, тебе ли не знать.

С моей стороны это звучало не совсем вежливо, но мне было наплевать.

— Итак, Ахмед Хамул. Слыхала когда-нибудь?

Она посмотрела на меня не столь враждебно, как я того ожидал.

— Нет, не слыхала. — Пауза. — Но советую тебе: вали отсюда поскорее, а то хозяйка очень не любит, когда сюда шастают типы вроде тебя. Хотя ты был не больно ласков со мной, ничего против тебя не имею. Поэтому и советую тебе валить отсюда по-хорошему.

— А что имеет против твоя хозяйка, если клиент платит?

— Ты же турок, она терпеть не может вашего брата, а уж если заказывают только выпивку, то такой клиент здесь вообще лишний.

— А кто меня отсюда выставит? Эта бабуся в леопарде?

Она посмотрела в сторону стойки, усмехнулась и прошептала мне на ухо:

— Там сзади ее дружки. Они при оружии.

Внезапно я почувствовал симпатию к этой девице. Ее лицо вдруг перестало казаться мне таким глупым, а ее кривляний из репертуара одалиски из гарема полностью исчезли.

— Хочу сказать тебе, моя голубка, что в тебе есть шарм, когда не прячешься под глупой маской из «Тысячи и одной ночи».

Она одарила меня взором, лишенным всякой дежурной ласки, который тронул меня до глубины души.

— Хочется верить, что ты не лжешь.

— А не выпить ли нам еще по рюмашке?

Она бросила на меня быстрый взгляд, почесала нос и прошептала:

— В другой раз. Она все время смотрит на нас. Не хочу неприятностей. Уходи.

— О'кей. Где мне заплатить за виски?

— Вон там, у входа.

— Ладно. До скорого, голубка.

— До скорого, мой дикий шейх, — буркнула она.

Я с трудом пробрался к входу. У стойки стояла Милли, держа в накрашенных блестящих губах сигарету с золотым ободком.

— Сколько я должен за виски?

Она окинула меня насмешливым взглядом и, не выпуская сигареты изо рта, прошипела:

— Восемнадцать, господин.

Я положил вторую купюру, разгладив ее на стойке. В то время как она отсчитывала мне сдачу, я тихо пробурчал:

— В последнюю пятницу неподалеку убили ножом человека. Его звали Ахмед Хамул. Я ищу кого-нибудь, кто был с ним знаком.

Она быстро взглянула на меня:

— Не знаю я никаких Хамулов, — и, протянув мне сдачу, добавила: — И вообще не терплю, когда ходят тут всякие и вынюхивают, тем более если у них пиджак под мышкой оттопыривается. Вообще-то мне надо бы задержать тебя и сдать полиции, но тогда дюжина турецких цыплят лишится своего общипанного петуха. А я женщина добрая, а потому вали отсюда.

Если уж она смогла углядеть мою пушку в этом лиловом тумане, значит, не так уж хорошо я ее припрятал.

— У меня разрешение на оружие и лицензия на вынюхивание, а потому не могу позволить себе крепких выражений. А что, если выяснится, что одна из ваших девочек скрашивает свои лиловые будни, ширяясь кисленьким порошочком?

Мне показалось, что Милли вот-вот вонзит мне в морду свои кроваво-красные ногти. Вместо этого она незаметно нажала на маленькую белую кнопку рядом с пивным краном. Я быстро сунул сдачу в карман и повернулся к двери с табличкой «Служебное помещение». Через две-три секунды дверь медленно открылась, и из нее вывалились три амбала с такими же пузырями под мышкой, что и у меня. Они окинули взглядом помещение, подошли к стойке и обступили меня, как старые друзья. На самом низкорослом из них был галстук горчичного цвета с маленькими светло-зелеными слониками. Он посмотрел на меня сверху вниз, положил пятерню на мое плечо и сжал его. От боли я стиснул зубы.

— Что, супермен, тебе, кажется, очень не хочется расставаться с нами.

Он нехорошо подмигнул мне. Во рту сверкнули три золотых зуба.

— В городе полно приятных мест помимо нашего. Или у тебя другое мнение?

Все трое, если поставить их на весы, весили бы раз в пять больше меня, но, несмотря на это, я почувствовал непреодолимое желание заехать им в гладко выбритые подбородки.

— Какую часть твоего золотого зуба оплатит заведение?

— Что-что?

— Я как раз раздумываю, не пригласить ли тебя на тур вальса.

Все трое покатились от смеха.

— О'кей, супермен хренов. Представление окончено. Вон там дверь, на ней написано «Доброго здоровья».

Он указал большим пальцем на выход. Пока я раздумывал, как бы удалиться, не теряя достоинства, два других охранника подхватили меня под руки и вынесли на улицу. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, которого вынимают из ванны после купания. Один из амбалов напутствовал:

— Дальше добирайся сам, иначе разобью твой турецкий нос.

Я показал на что-то за их спиной и простонал «О!». Моя затея сработала. Они обернулись и уставились в глухую стену дома.

— В чем дело?

Я похлопал типа, задавшего вопрос, по плечу. Он повернул голову, и я ударил его кулаком в лицо. Раздался сухой треск сломанной носовой кости. Он хрюкнул и шмякнулся на асфальт.

Его партнер недоверчиво посмотрел на меня, а осознав случившееся, хотел размозжить мне череп. Я видел, как напряглись мышцы под его пиджаком. Он медленно двинулся в мою сторону, хрустнул пальцами и облизал губы. Неоновый свет освещал его лицо, и были отчетливо различимы белки его глаз. Если бы он ударил, у меня было бы мало шансов уцелеть.

Он сделал паузу, разглядывая меня, как котлету. Я двинулся ему навстречу, затем застыл на месте и быстро пригнулся. Его правый чугунный кулак просвистел надо мной. Один прыжок, и я схватил его руку. Всем весом я бросился на него и рванул вверх. Громко затрещали кости. Он взвыл от боли. Здоровой левой рукой он вслепую колотил в моем направлении.

Дважды я увернулся, но на третий раз его кулачище попал в цель. Прямой удар, тяжелее удара молота, пришелся в мой подбородок.

Шатаясь, я сделал несколько шагов назад и наткнулся на столб уличного фонаря. Ноги обмякли, и я осел на асфальт. Мой противник двинулся ко мне, неестественно размахивая правой рукой. Я продолжал сидеть на земле и ждал, когда он подойдет ближе.

— Эй, ты, вонючая турецкая крыса, — прошипел он, — это тебе не пройдет даром.

Я сделал кувырок в сторону и въехал ему носком ботинка в подколенную впадину. Раздался глухой шлепок от падения тела. Он рухнул на землю, как срубленное дерево. Ухватив его за здоровую руку, я перекинул его через бедро.

— Спокойно, громила, а то придется наложить гипс и на вторую руку. Это я тебе обещаю.

Голиаф встряхнулся, и мне стоило немалых усилий удержать его руку, но он быстро сдался, и я смог перевести дух. Сломанная кость, должно быть, причиняла ему сильную боль. Он жалобно застонал.

— Кончай ныть. Лежи смирно, тогда я отпущу тебя. Но сначала скажи — знаешь Ахмеда Хамула?

Стиснув зубы, он выдавил:

— Никогда не слышал про такого.

Я еще раз сдавил его:

— А если пошевелить мозгами?

Он громко застонал и прорычал:

— Да нет же, твою мать, я вправду ничего не знаю.

В этот момент открылась дверь и на улицу высыпала кучка зевак.

Ломать дальше кости не хотелось. Я выпустил истерзанную руку своего противника и поднялся. Золотозубый вдруг быстро запустил руку под пиджак. Но я оказался проворнее и уже держал свою пушку на прицеле.

— Вынь лапу из пиджака, только тихо, иначе продырявлю.

Он скривил рожу, но повиновался.

Только сейчас я заметил толпу глазеющих на происходящее бездельников, соблюдающих дистанцию. Место было не самым подходящим, чтобы размахивать огнестрельным оружием. Я сунул пушку в кобуру. Мой противник тоже заметил собравшихся и ухмыльнулся, блеснув золотым зубом.

Вдали послышался вой полицейской сирены. С каждой секундой он становился все громче.

— Хватай своих дружков и вали отсюда! Сейчас приедут легавые и зададут тебе неприятные вопросы.

Мои слова пришлись ему по душе.

— Благодарю за совет. Сам бы никогда не додумался. А ты не дурак. Смотри, чтобы тебя шальной пулей не задело.

Мне надоело болтать с этим оголтелым типом, да еще с таким длинным языком. Перед тем как смыться, я еще раз взглянул на его дружка, которого я отделал не хуже. Вместо носа у него была кровавая каша. Кровь текла по щекам. Я похлопал его по плечу. Когда он приоткрыл глаза, я процедил:

— Запомни, с зарубежными гостями надо обращаться вежливо. В следующий раз оторву уши.

Он хотел было что-то сказать, но смог только выплюнуть кровавую слюну.

Я покинул поле битвы и бесцельно побрел по улице.

Мимо меня с воем промчалась полицейская машина. Я представил себе, как они задают вопросы очаровашке Милли, которая, наивно подняв брови, отвечает:

— Но, господин комиссар, у нас здесь полная тишина, можете мне поверить.

Добравшись до первой попавшейся забегаловки, я заказал три кружки пива. Подбородок был изрядно искорежен, и стоящая за стойкой смачная красотка скорчила презрительную мину.

— Это грим, подруга. Я прямо из театра, там сейчас антракт.

Она засмеялась.

— Сочувствую, но выглядит очень натурально. И какой же это спектакль?

— «Ромео и Джульетта» Шекспира, современная версия в духе ориенталистского экзистенциализма, антитеза традиционным европейским моделям интерпретации великого драматурга.

Кивнув головой, она протянула: «Вот как!» и немного погодя спросила:

— А в чем там дело?

— Ромео встречается с Али-Бабой и меняет Джульетту на сорок разбойников.

— А что потом? — с интересом спросила она.

— Джульетта влюбляется во всех сорок разбойников, а те хотят делать деток с Ромео. Али-Баба мокнет под дождем. В конце концов все мирятся и совершают заплыв по Нилу навстречу светлому будущему с песней: «Футбол — это наша жизнь».

Девица уставилась на меня вытаращенными глазами, затем отвернулась и налила мне пива. Когда я положил деньги на тарелку, она спросила:

— А подбородок почему окровавленный?

— Это чтобы публика глубже задумалась над проблематикой пьесы.

Балансируя с кружками пива, я нашел свободный столик, сел и закурил сигарету.

В баре было полно народу. Американцы в шортах кучковались вокруг небольших пластмассовых столов зеленого цвета, не спуская с лиц дежурных улыбок. В углу стоял музыкальный автомат, из которого доносились слова из хита Мика Джаггера «Не всегда получаешь то, что ты хочешь». У меня всегда была аллергия на прописные истины рок-н-ролльных шлягеров.

Пиво начало мягко затуманивать мой мозг. Я подумал, не вернуться ли мне домой и лечь в постель. Поиски проститутки казались бесперспективными, ввязываться в потасовки с кем попало больше не хотелось.

В конце концов я решил попытаться выведать что-нибудь от уличных проституток. Тут что-нибудь больше плевка в физиономию я вряд схлопочу.

Но сначала я зашел в туалет. Кому-то здесь совсем недавно стало нехорошо. От лужицы блевотины в углу пар. Мой желудок немедленно отреагировал спазмом, я сделал глубокий вдох, чтобы меня не вырвало здесь же. Я быстро помочился, стер запекшуюся кровь с подбородка и покинул сортир, а заодно и пивную.

На часах было без десяти двенадцать. Я шел по безлюдному переулку, где еще попадались редкие, трусливо заглядывающие в глаза сутенеры, не решавшиеся пристать ко мне с обычными посулами недорогих наслаждений. Из дверей пиццерии торчала белая лакированная туфля. Я подошел ближе. Вентилятор гнал на улицу теплый аромат теста. Я остановился.

В белых лакированных туфлях оказались длинные ноги в белых чулках.

На обладательнице белых туфель был легкий наряд в турецком стиле, прикрывающий живот и груди, светлые волосы, заплетенные в косу, перехватывала турецкая лента.

Я не успел произнести и слова, как услышал от нее:

— Проходи мимо, с такими не трахаюсь, это мой принцип.

При этом она сделала жест рукой, напоминающий манипуляции уличного регулировщика.

— Зачем трахаться, я хочу только кое-что спросить.

Меньше всего ее интересовали какие-либо вопросы.

— Слушай, вали отсюда, чурка, да поживее. Нечего тебе здесь делать.

С Ахмедом Хамулом она вряд ли имела дело. Руки у нее были без следов уколов, и с наркотой она была явно не связана. Я поплелся дальше и по пути предпринял еще пару попыток в надежде что-нибудь узнать. В кровать еще успею. Что мне мешает еще раз спросить? Но дело обернулось иначе.

Когда я подошел к следующему подъезду, какая-то коротышка в ажурных чулках пропищала:

— Эй, красавчик, тебе не одиноко?

Черный атлас, обтягивающий ее бюст, казалось, вот-вот лопнет.

— Очень одиноко, — ответил я. — Вот ищу тут девушку, которая знала некоего Ахмеда Хамула. Никогда не слышала это имя?

Она скрестила руки на груди и бросила на меня взгляд, удивленный и презрительный одновременно.

— С каких пор в нашей полиции работают иностранцы?

— Я не из полиции, я частный детектив.

— Тогда топай отсюда, только мешаешь работать.

С минуту я размышлял, какое впечатление на нее могут произвести тридцать две марки, лежавшие в моем кармане.

Она грызла свои накрашенные зеленым лаком ногти и оценивающе смотрела на меня.

— Не знаю никакого Ахмеда.

— Его убили в пятницу. Здесь, неподалеку.

— Ах, этот!

— Да, тот самый. — подтвердил я.

— Сперва покажи бабки, иначе ничего не скажу.

— А если покажу?

— Там видно будет.

Поскольку я никак не отреагировал на ее предложение, она начала канючить:

— Слушай, парень, а ты, я вижу, скупердяй. Боишься рискнуть какими-то вонючими тридцатью марками? Я стою больше даже с закрытым ртом.

Она была права. Кроме того — это не мои личные деньги. Я протянул ей три десятки, которые она привычным движением сунула себе в бюстгальтер.

— Этот тип, которого ты имеешь в виду, ошивался в баре «У Хайни». Это тут рядом, пройдешь две улицы вперед. Я туда иногда заглядываю.

Такого исчерпывающего ответа я совсем не ожидал.

— А с чего ты взяла, что это именно тот тип, которого я ищу?

— В воскресенье вечером я ужинала там, и подруга рассказала, что зарезали какого-то турка, всадили нож в спину. Он сюда всегда приходил побалдеть.

— А кто она, эта твоя подруга?

— Да уж есть одна.

Вдоль стены семенил небольшого роста мужчина в шляпе.

— Вроде бы она узнала из газеты. Больше ничего не знаю. Так, а теперь делай ноги, не то клиентов распугаешь.

— Ладно, желаю хорошо провести вечер.

Вслед она крикнула, что еще за пару марок можно было устроить и более приятную встречу.

Бар «У Хайни» я знал и раньше, хотя никогда не заходил в него. Теперь я стоял у входа и изучал прейскурант блюд. Когда я вошел внутрь заведения, представлявшего собой комбинацию ресторана и закусочной, в нос резко пахнуло подгоревшим маслом. Я сел за столик у стены, откуда открывался хороший обзор всего помещения. На потолке висели старые гирлянды, оставшиеся от давно прошедшей масленицы. Зал был выдержан в однотонном светло-коричневом колорите. Без всякого порядка в нем стояла деревянная мебель в деревенском стиле. Над стойкой висела голова оленя. Столики большей частью пустовали. Загорелые мужчины в белых пиджаках развлекали своих легкомысленных подруг рассказами о несостоявшихся приключениях. Несколько девиц попивали шнапс. В углу сидел икающий бомж. Подошел долговязый худой официант, покручивавший ус. «Скотч», — заказал я. Он быстро отошел со словами:

— Хорошо, кофе и виски.

Я стал разглядывать женщин. Одна из наиболее симпатичных трудилась в полумраке над аппетитно поджаренным куриным окорочком.

В этот момент к моему столику подошел официант, описывая в воздухе круги подносом, на котором стояли чашка и стакан. Он галантно опустил их на стол и спросил:

— Желаете заказать что-нибудь из еды?

Он мог бы вполне работать в баре отеля «Плаза», где подают омаров гостям ежегодных ярмарок, а не в этой занюханной харчевне.

— Спасибо, я уже поел.

Он, улыбаясь, удалился.

В углу стоял музыкальный автомат. Ахмед наверняка частенько его включал. Кажется, тридцать марок, отданные ажурным чулкам, были явно недостаточны, чтобы я продвинулся в своих умозаключениях.

Я закурил сигарету и подошел к автомату. У меня оставались две последних марки. Чем платить за скотч и кофе, я пока не знал.

Я бросил монету в узкую щель и нажал красную кнопку. Ящик прогремел: «Oh, yes». Девица, оторвав глаза от тарелки с курицей, подняла голову и бросила на меня через весь зал удивленный взгляд.

Я встал и неохотно двинулся в ее сторону.

— Извините, можно присесть за ваш столик?

На ее лице появилось выражение, с каким смотрят на человека с дурным запахом изо рта.

— А это обязательно?

— Я ненадолго, у меня есть сообщение… об Ахмеде Хамуле… Он жив, — шепотом проговорил я.

Я действовал наобум, на ощупь, словно находясь в темноте, да еще с завязанными глазами. Ее рот от удивления раскрылся до таких размеров, что в нем мог поместиться средней величины арбуз. Я почувствовал себя счастливчиком, выигравшим лотерейный билет.

— Да… да… пожалуйста, садитесь, — заикаясь, пробормотала она и пододвинула мне стул. — Кто вы? И что вы знаете?

Я чинно уселся на стул и стал судорожно соображать, что ей сказать.

— Я друг Ахмеда Хамула. Он просил меня кое-что передать вам.

Я повернулся и окинул взглядом помещение. На мое счастье, за соседним столиком кто-то сидел и мог подслушать наш разговор. Под этим предлогом можно было увести девицу отсюда.

— Я вам все объясню, но не здесь. Где мы можем спокойно поговорить?

— Да, конечно, мы можем пойти ко мне, это здесь недалеко, но… Ладно, пойдемте, я совсем растерялась… понимаете, это так…

— Успокойтесь, — прервал я ее, — сейчас платим и уходим.

Я кивнул официанту, попросил счет и только тут вспомнил, что потратил последние две марки на автомат.

— Вы меня простите, но я забыл свои деньги. Не могли бы вы заплатить за кофе и скотч?

— Конечно.

Пока официант выписывал счет, она судорожно рылась в своем бумажнике из крокодиловой кожи. Разумеется, с большим удовольствием официант принял бы еще один заказ, а в конце бросил бы свое дежурное: «Как вам понравилось наше фирменное блюдо?» Вместо этого я покидал бар, так и не отведав курятины, что он воспринимал как личное оскорбление. Хотя, с другой стороны, судя по его худобе, сам он не очень-то увлекался здешней кухней. Наконец моя собеседница дрожащими руками вынула двадцатимарковую купюру и протянула ее официанту.

— Включите в этот счет мой кофе и виски.

В глазах официанта на миг блеснуло удивление. Он, конечно, принял меня за искателя плотских утех и был крайне удивлен, что проститутка платит за своего клиента.

В то время как он отсчитывал сдачу, я отошел к своему столику, чтобы взять сигареты и виски, который успел сделаться теплым, и залпом выпил остаток. Когда я вернулся, женщина прятала деньги в сумочку. Итак, мне удалось в кратчайшее время и без посторонней помощи найти подружку Хамула. Это вдохновляло. Это было уже нечто.

Мы вышли от Хайни.

— Я живу в этом доме, — сказала она, пройдя два метра вперед и толкнув обшарпанную дверь. Подъезд освещала мигающая слабая неоновая лампа. Женщина молча поднималась по лестнице впереди меня. Наверное, обдумывала вопросы, которые собиралась задать мне, и не знала, с чего начать. Мне это было только на руку, тем более что я все равно не знал на них ответов.

Поднявшись на второй этаж, я узнал ее имя. Оно было написано печатными буквами поверх кнопки звонка: ХАННА ХЕХТ. Ханна открыла дверь и включила свет. Мы оказались в крошечной прихожей, выложенной светлой итальянской плиткой. Кроме голубого телефона, здесь ничего не было. Розовый светильник, свисавший с потолка, создавал сумеречный полумрак. Ощущение создавалось такое, как будто ты очутился в ванне, наполненной теплым какао. Из прихожей вели две двери — одна в спальню, служившую «рабочим кабинетом» Ханны Хехт. Она открыла другую дверь — здесь была ее комната отдыха.

Она представляла собой четыре стены, вдоль которых расположились кухонный уголок, раковина и мебель из ИКЕА. На стене, оклеенной обоями, висели картинки с изображением лошадей, розовато-бежевый плакат с сердечками и танцующими детьми и бритые головы какой-то рок-группы. Полка в углу комнаты была заставлена дешевыми безделушками и книгами о лошадях. Здесь же стоял радиобудильник. Эта убогая комнатенка больше напоминала жилище подростка, не познавшего ничего лучше кока-колы, чем жилье проститутки.

— Садитесь. Что-нибудь выпьете?

— С удовольствием.

— У меня есть мартини и водка.

— Лучше водку.

— Лед?

— С удовольствием.

Пока она открывала холодильник и вытряхивала лед, я смог внимательнее рассмотреть ее. Она была высокого роста, с длинными ногами, обтянутыми джинсами. Если бы она побольше ела, то имела бы вполне хорошую фигуру. На изнуренном желтушном лице отпечатались следы неисчислимых доз, вколотых за всю ее жизнь. Крашеные белые волосы висели редкими прядями. Я спрашивал себя, какого рода отношения могли связывать ее с Ахмедом Хамулом.

Она поставила передо мной рюмку водки, села напротив, закурила длинную сигарету с фильтром и напряженно уставилась на меня.

— Скажите, что вы… знаете об Ахмеде Хамуле?

Как лучше соврать ей, не приходило мне в голову. Да и стоило ли врать вообще? Что это может мне дать? И решил выложить ей всю правду.

— Я обманул вас. Ахмед мертв.

На этот раз ее рот не раскрылся от удивления. Она крепко сжала губы. Я испугался, что она их прокусит. Ханна впилась пальцами в край стола.

— Простите, но я не видел другого способа, чтобы задать вам несколько вопросов. Я частный детектив. Меня наняла семья Ахмеда Хамула, чтобы я нашел его убийцу…

Дрожа всем телом, она встала и несколько минут неподвижно смотрела на меня, словно окаменев, потом сквозь зубы прошипела:

— Вон отсюда, скотина…

Видимо, я недооценил степень близости их отношений. Только потом мне пришло в голову, как надо было соврать по-умному, чтобы расположить ее к себе. Но было поздно. В ее глазах кипела ненависть, и, действительно, мне лучше было бы сейчас уйти. Вместо этого я отпил большой глоток водки и пробормотал:

— Войди в мое положение. Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Если бы я сразу выложил тебе всю правду, ты бы и слушать меня не стала. А разве сама ты не считаешь, что убийцу надо найти, или нет? Единственное, что я знаю об Ахмеде Хамуле, это то, что он имел дело с наркотой и что у него торчали уши. Немного, правда?

— Я сказала, убирайся! Мне до фонаря, что тебя интересует.

Я вспомнил, что обещал ей передать что-то от Ахмеда. Одна доза могла бы привести ее в чувство.

— Послушай, только несколько вопросов, и я сразу уйду. О'кей?

Лед в ее глазах немного расплавился, и на лице даже появилась слабая улыбка.

— Ладно, только мне срочно надо в сортир.

Она засеменила в сторону прихожей. Я толком ничего не понял, да особенно и не напрягался, а, наоборот, снова приложился к дешевой водке, обдумывая свои вопросы.

Было слышно, как спустили воду в унитазе. Спустя несколько минут Ханна Хехт вернулась и с прежней улыбкой, которая была теперь явно неуместна, сказала:

— Ну, давай, спрашивай. Что ты хочешь от меня узнать?

— Прежде всего, меня интересует, насколько Ахмед Хамул погряз в торговле героином?

Она насмешливо скривила рот.

— А разве он был связан с этим делом?

— Послушай, детка, давай не будем. У нас не так много времени.

— Разве?

Она метнула короткий взгляд мимо меня, и я наконец-то понял, что к чему, но было поздно. Я обернулся и остолбенел, увидев открытую дверь. На пороге стоял тот самый усатый официант из бара «У Хайни». Он приторно улыбался мне. Я все понял.

Галантный официант был на самом деле сутенером Ханны и, естественно, оплачивал ее счета. В другой комнате наверняка была кнопка вызова, которой она пользовалась, чтобы позвать его на помощь в случае необходимости.

Какой же я был дурак!

— Верно. У нас не так много времени.

Он неторопливо опустил руку в карман и вынул пистолет.

— Так что же надо от тебя нашему другу, Ханна?

— Он обманул меня! Сволочь! Ахмед мертв. Мертвее не бывает. А эта поганая ищейка вынюхивает тут, работает на семью Ахмеда. Он заманил меня сюда, чтобы выведать кое-что. Вот и все дела.

Какое-то время ее лицо сохраняло прежнюю гримасу. Она больше не удостаивала меня взглядом, а тупо уставилась в пол.

— Стало быть, у него нет никакой посылочки от Ахмеда?

— Ерунда.

— Хорошо, тогда проводим молодого человека до дверей и дадим ему дружеский совет забыть дорогу в этот дом.

Он сделал ободряющий жест, помахав перед моим носом пистолетом.

— А почему, собственно говоря, вы так не любите, когда задают вопросы?

— Вопросы, дружок, не любит никто. — Он любовно погладил черную железяку. — И если их можно избежать, то так и надо поступать. Кроме того, лично я стараюсь держаться подальше от людей, которые влезают в мокрушные дела.

— Уважаю высокие моральные принципы, но… — начал было я.

— Кончай трепотню. У меня нет ни времени, ни желания цацкаться с тобой. А сейчас медленно поднимайся и иди сюда.

Я встал и, повинуясь команде, двинулся к нему. Вдруг он приставил пистолет к моему животу, запустил руку внутрь моего пиджака, нащупал парабеллум и отшвырнул меня к стене.

— Пардон, это всего лишь мера безопасности, чтобы тебе не взбрело на ум что-нибудь дурное и больше не захотелось сюда возвращаться.

Он вытряхнул обойму из моего пистолета, бросил ее на пол и швырнул мне разряженный парабеллум.

— Итак, мой друг, сейчас мы смирненько пойдем на выход и тихонько спустимся по лесенке.

Я слышал, как Ханна Хехт колола лед, на этот раз уже для себя, а я в сопровождении услужливого официанта поплелся по коридору.

Он сделал еще ряд предостережений, касающихся моего здоровья, которому можно сильно повредить, потом попрощался по всей форме и скрылся в глубине бара Хайни.

Было немного за полночь. Мой день рождения успешно подошел к концу, и мне хотелось в постель.

Когда я вышел из метро, выпитая водка неприятно кружила голову. Я плелся по пустынным улицам и смотрел на полумесяц, изящно вырезанный в небе.

Дойдя до дома номер семь, я завернул во двор и достал ключи. Пока я думал, какой козел поставил машину поперек дороги, взревел мотор и включились фары. Меня ослепил яркий белый свет. Машина резко тронулась, так что завизжали шины, и я инстинктивно бросился бежать.

До улицы оставалось метров пятнадцать, я нырнул вправо, под припаркованный автомобиль. Каждая секунда была на счету. Мимо меня пронесся маленький «фиат». Вдруг он резко затормозил и круто повернул влево. Я сделал кувырок, вырвал пушку из кобуры и прицелился, чтобы попасть по колесам.

Раздался жалкий щелчок — в панике я забыл, что пистолет разряжен, и увидел, как «фиат» исчезает за углом. В доме напротив кто-то распахнул окно.

— Эй там, внизу, нельзя ли потише, а то вызываю полицию. Безобразие!

С таким же грохотом окно захлопнулось.

Я встал и отряхнул брюки. Воняло горелой резиной. Мне вдруг захотелось вернуться и шарахнуть пустой пушкой по морде официанта. Вместо этого я сунул пистолет под мышку и пошел домой спать.