После гибели партнера Никос Ионидис поспешил покинуть Женеву. Осторожность — прежде всего. Он был уверен, что никто, кроме пары экспертов, не видел их вместе. Однако мир полон невидимых свидетелей, которые обнаруживаются в самый неподходящий момент. Показания какого-нибудь бармена или лифтера могут разрушить любое, даже искусно выстроенное, алиби. А Ионидису не хотелось тратить время на неприятные разговоры с полицией.

Он быстро исчез из гостиницы, вернув в карман тридцать тысяч, которые не успел вручить Пертакису. Да, вернув, потому что это были его собственные деньги. И на встречу с покупателем он не ездил, провел время в кофейне через дорогу.

Однако его совесть была чиста. Он не солгал партнеру. Покупатель и в самом деле ждал его в назначенном месте. И он действительно представлял университетскую библиотеку с бюджетом в пятьдесят тысяч долларов. Больше того, американец вряд ли выложил бы тридцатку наличными, так что Пертакису не в чем было упрекнуть друга. Ну разве что в маленькой хитрости. Но тут уж ничего не подделаешь — бизнес есть бизнес.

Едва услышав заключение экспертов, Ионидис понял, что попал на золотую жилу. Только не надо суетиться, как на базаре. Мелочь вроде Пертакиса лопнет от счастья, получив свои крохи. Но, чтобы заработать реальные деньги, надо провести большую работу. Даже торговка семечками садится со своими сумками не на первом попавшемся углу, а лишь там, где пересекаются людские потоки. А между семечками и древними папирусами разница не так и велика. И то и другое — товар. Отличие лишь в покупателях, которых этот товар заинтересует.

И Никос Ионидис приступил к работе. Он слетал в Штаты и сдал папирус на хранение в банк — никакого другого, более надежного места, по его убеждению, не существовало. Он изготовил фотокопии нескольких страниц и разослал их по всем крупным университетам, которые имели хоть какое-то отношение к древней истории. Чтобы заинтриговать покупателей, письма были отправлены из Каира, а обратный адрес был александрийским. Естественно, в Александрию Ионидис даже не наведывался. По указанному адресу находилось юридическое бюро, которое оказывало ему некоторые услуги.

Осторожность — прежде всего. Как ни приятна была ему Женева, он все же перебрался в более безопасное место, где легче было затеряться — в Амстердам. Когда стали поступать первые ответы, Ионидис не бросился сломя голову, а принялся тщательно изучать возможности покупателей. Впрочем, их было немного.

Предложения, подписанные директорами библиотек, он отметал сразу. Совсем другое отношение у него было к письмам от спонсоров. Например, норвежский нефтяной магнат содержал музей при университете. Музей носил его имя и не имел определенной направленности — вместе с мазней современных художников там хранились и бивни мамонтов, и платье Мэрилин Монро, и диплом самого спонсора. Древний папирус выглядел бы вполне достойно в такой компании. Особенно если посетителям музея станет известно, за сколько он куплен. А купить его можно всего-навсего за три миллиона долларов.

Услышав эту сумму, норвежец покраснел, как «Феррари», на котором приехал на встречу. Но быстро овладел собой и заявил, что его интересует не весь набор текстов, а только математический трактат. Который, как ему, норвежцу, кажется, стоит около ста тысяч.

Ионидис ответил, что около ста тысяч этот трактат стоил вчера. А сегодня его цена — миллион.

Нефтяник сказал, что ему надо подумать.

Пока он думал, прошло несколько лет, в течение которых Ионидис встречался с другими претендентами. Итальянский фармацевт сказал, что три миллиона для него не деньги, что он немедленно поручит своим юристам готовить текст договора, и прямо завтра же начнет консультации с представителями египетского правительства… При этих словах его масленистые глазки лукаво прищурились. А Ионидис ответил, что с египтянами он сам все обсудит. «Сделка должна быть абсолютно законной», — напомнил фармацевт. «Не сомневайтесь», — заверил его Ионидис и навсегда вычеркнул телефон итальянца из записной книжки.

Производитель мясных консервов из Новой Зеландии тоже не торговался. Но предложил расплачиваться партиями тушенки. Поставки в любую точку мира. Идеальное соотношение цены и качества. Крайне, крайне заманчивое предложение. Но схема расчета получалась слишком сложной, а сложность — сестра опасности. Он пообещал мяснику, что свяжется с ним через год. Или через два.

Не позвонил и через три. Шли годы. Норвежец позванивал, демонстрируя нордическую твердость характера, если не сказать тупость. Папирус спокойно лежал в банковской ячейке. А капитал Ионидиса стремительно уменьшался. Ввязавшись в погоню за миллионами, он перестал считать сотни, а ведь из них складывались тысячи, те самые тысячи, которые были потрачены на разъезды, переговоры и на сбор информации. Однажды он подвел предварительные итоги — и ужаснулся. За восемь лет он не провернул ни одной значительной махинации. Занимаясь продажей папируса, он истратил двести тысяч! И каков результат? Древний манускрипт стал еще древнее, только и всего. Интерес к старинным рукописям угас. В мире творилось слишком много более важных дел. Рухнула Советский Союз, Ирак захватил Кувейт, люди перестали целоваться, опасаясь заразиться СПИДом… Все, на кого рассчитывал Ионидис, постепенно исчезли с горизонта. И когда в его амстердамской квартире раздался звонок от Клары Гольдман, он позабыл об осторожности и помчался на встречу с ней.

«Гольдман» на идише означает «золотой человек». Весьма подходящая фамилия для хозяйки антикварного салона.

Они встретились в ресторане аэропорта. Поцеловались, поздравляя друг друга с Новым годом. Клара заказала жаркое из телятины, Ионидис ограничился чашкой кофе и бокалом воды.

— Я лечу в Штаты, — сказала Клара. — Мой новый клиент собирает коллекцию древностей. Тематика — зарождение христианства. В средствах он не ограничен. У тебя есть что-нибудь для него?

— У меня всегда есть что-нибудь для кого-нибудь, — с небрежной улыбкой ответил Ионидис, едва сдерживая радостное возбуждение.

— Я могу помочь тебе пристроить твой папирус в надежное место, — с такой же небрежной улыбкой ответила Клара. — Конечно, ты вправе ждать, когда твой норвежец наконец согласится с назначенной ценой. Кроме того, никто не мешает тебе обменять каждую букву из писем апостола Павла на ящик новозеландской тушенки. И все же мне представляется более разумным отдать манускрипт тем, кто станет его изучать, а не оставит гнить в банковской ячейке.

Ионидис, потрясенный осведомленностью Клары, попытался закурить и поджег сигарету со стороны фильтра. Эта оплошность рассмешила их обоих и помогла ему взять себя в руки.

— Клара, ты прелесть. Но мне трудно поверить, что ко всем твоим достоинствам вдруг добавился альтруизм.

— Иногда я сама поражаюсь своему бескорыстию, — сказала она. — Но чего не сделаешь для старых друзей! Если хочешь встретиться с этим клиентом, рассчитывай на семьдесят пять процентов.

Ему показалось, что он ослышался.

— Что? Ты заберешь себе четверть?

— Именно. Причем не деньгами, а товаром. Ты отдашь мне Евангелие. А я отдам тебе богатого клиента.

Она говорила спокойно, и с дружеской улыбкой смотрела ему в глаза, а потом, не меняя выражения лица, опускала приветливый взгляд на телятину, которую ловко кромсала ножом и вилкой, обмакивая в соус. Глядя со стороны, никто бы не заподозрил, что за ресторанным столиком идет грабеж.

Но Ионидис был не из тех, кто уступает наглому натиску. Он и сам умел брать за горло. Правда, сейчас ситуация требовала иных приемов.

— Евангелие стоит больше, чем все остальные тексты, — напомнил он. — Ты же наверняка видела мои фотокопии. Наверняка показывала их специалистам. И ты знаешь, что это Евангелие отличается от всех ранее известных.

Он задумчиво поводил сигаретой по краешку хрустальной пепельницы.

— Знаешь, Клара, про себя я называю его Евангелием от Иуды. Понятия не имею, что там написано. Но как только подумаю об этом папирусе, сразу вспоминаю о тех, кто меня предавал. Вспоминаются все мои бывшие друзья, которые с улыбкой вонзали мне нож в спину…

— Это намек? — осведомилась Клара, вытирая салфеткой губы.

— О нет. Ты не способна ударить в спину. Ты приставила тесак прямо к горлу, но сделала это, по крайней мере, честно и открыто. — Он улыбнулся. — Что же, пора признать себя побежденным. Я согласен.

— Ты не побежденный. Ты выиграл, — заверила его Клара. — Поверь, одному тебе не поднять этот груз, он велик даже для нас двоих.

— Что ж, будем молиться Иуде, чтобы помог нам справиться с его наследством, — рассмеялся Ионидис.

Он проводил Клару до стойки регистрации, а затем подошел к телефонным рядам. Позвонил в Александрию и назвал номер рейса.

— Есть у вас кто-нибудь поблизости? — спросил он.

— Да, ее встретят в Бостоне. Как долго должно длиться наблюдение?

— Мне нужно знать всех, с кем она встретится. Буду признателен, если я узнаю это раньше, чем она вернется.

— Не беспокойтесь, — ответил вежливый голос.

Ионидис с довольной улыбкой повесил трубку. Когда сотрудники александрийской конторы отвечали ему «не беспокойтесь», это означало, что их работа будет оплачена по обычной таксе. Если же он слышал в ответ «мы постараемся», то после выполнения задания из юридического бюро приходил счет с указанием дополнительных расходов. Видимо, слежка за Кларой Гольдман не входила в перечень особо сложных заказов.

Но он не ожидал, что уже через два дня сможет позвонить по присланному из Александрии телефонному номеру.

— Мистер Файн? У меня есть то, что вам предлагала наша общая знакомая, — сказал он без лишних предисловий. — Где мы можем встретиться, чтобы осудить детали?

На другом конце провода слышался плеск воды и женский смех. Невидимый мистер Файн долго сопел в трубку, прежде чем произнес:

— У меня еще не кончились новогодние праздники. Я сижу в бассейне, пью шампанское и наслаждаюсь покоем. А вы лезете ко мне со своими долбаными свитками. Думаете, я все брошу и помчусь в одних плавках в ваш долбаный Каир? Ненавижу переодеваться. Если я надел рубашку, то буду ходить в ней, пока с меня ее силой не стянут. А если я сижу в одних плавках, то вы состаритесь, прежде чем я натяну штаны. Долли, Долли, перестань! — раздраженно пробурчал он, наверное отбиваясь от чьих-то озорных рук. — Вот видите?

— Не надо переодеваться, — непринужденно сказал Ионидис. — Через несколько часов мы продолжим разговор на вашей вилле. Какая у вас там погода?

— У меня всегда прекрасная погода! — сказал Файн.

В Амстердаме в это время шел дождь. Когда он прилетел в Бостон, там падал мокрый снег. До виллы Файна Ионидиса довез местный представитель александрийской конторы.

— Вас подождать? — спросил он, не оборачиваясь.

— Да. Я ненадолго. Американцы не любят длинных разговоров.

— Говард Файн не американец, — сказал водитель. — Он родился и вырос в Италии, долго жил в Марселе, переехал в Штаты в восемьдесят восьмом году.

— Так он итальянец?

— Венецианский еврей.

— Да хоть марсианин, — махнул рукой Ионидис и улыбнулся, поймав в зеркале взгляд водителя. — Подождите меня, я не задержусь.

Охранник, прикрывая гостя зонтом, провел его через сад, окружавший виллу, построенную в готическом стиле. У входа в дом стоял дворецкий.

— Мистер Файн ждет вас в кабинете. Прошу сюда, сэр.

К кабинету вела чугунная лестница, на каждом повороте которой стояли рыцарские доспехи. А из-за полуоткрытых резных дверей тянуло запахом дорогих сигар и теплом камина.

Файн, вопреки ожиданиям, оказался вовсе не таким плейбоем, как можно было судить по телефонному разговору. Сухощавый брюнет в толстых очках, он сидел в кресле перед телевизором и держал на коленях, укутанных пледом, белую персидскую кошку.

— Долли, оставь нас, — сказал Файн, сбрасывая ее на пол и подавая вялую руку. — Не ожидал, что вы доберетесь так быстро. Что вы думаете обо всей этой возне вокруг Кувейта?

— Я стараюсь не думать о том, что никак не связано с моим бизнесом, — ответил Ионидис, усаживаясь в кресло, пододвинутое дворецким.

— Виски? Джин? Шампанское?

Ионидис покачал головой, и Файн жестом удалил дворецкого. Двери бесшумно затворились, и они остались один на один.

— Клара — моя близкая подруга, — сказал Файн. — Вы толкаете меня на нехороший поступок.

— Нехороший поступок уже совершен, и совершен как раз Кларой, а не вами.

— То есть?

— Думаю, она перечислила вам не все документы из тех, которыми я располагаю. Возможно, ей кажется, что вас не заинтересует Евангелие от Иуды. Но у меня другое мнение.

Файн снял очки и долго протирал их уголком пледа.

— Мистер Ионидис, ваше мнение совпадает с моим. Когда вы покажете мне Евангелие? Вы привезли его?

— Нет. — Он поднял ладонь в ответ на недовольную гримасу коллекционера. — Оно находится в Штатах уже шестнадцать лет. Я покажу его вам завтра же, если вы согласны прогуляться со мной в Огайо.

— Что ж, прогуляемся. Где вы остановились?

— Пока нигде. У меня забронирован номер, но я еще не показывался в отеле.

— И не показывайтесь. Переночуете на вилле. Завтра с утра вылетаем.

— Прекрасно. В таком случае мне надо отпустить водителя.

Вернувшись к машине в сопровождении охранника, Ионидис наклонился к опустившемуся стеклу.

— Вы были правы, — сказал он водителю. — Разговор затянулся.

— Я редко ошибаюсь в людях, — бесстрастно ответил тот.

— Маленькая просьба. Завтра мы вылетаем в Спрингфилд, штат Огайо. Не думаю, что там есть ваши люди…

— Мне это неизвестно.

— Нет, вы же не можете иметь агентов в каждом городишке? То есть… Я всегда восхищался возможностями вашего бюро, но всему есть предел…

— У меня нет информации по этому вопросу, — механическим голосом произнес водитель. — В чем заключается просьба?

— Возможно, она покажется вам странной… Мне хочется, чтобы за мной кто-нибудь наблюдал. Мне надо знать, что я не один. Естественно, дополнительная услуга повлечет дополнительную оплату.

Водитель кивнул:

— Хорошо. Мы постараемся. Но — один вопрос. Как долго вы собираетесь оставаться в Штатах?

— Не знаю. А какое это имеет значение?

— Срок истекает шестнадцатого января.

— Какой срок? — не понял Ионидис. — Впрочем, неважно. Я не собираюсь задерживаться больше чем на пару дней.

— Увидимся в Спрингфилде, — сказал водитель, и стекло поднялось.

Ночью Ионидис так и не смог заснуть. То ли из-за того, что выспался во время перелета через океан, то ли потому, что по его внутренним часам сейчас был день… Почему-то в ушах то и дело всплывала фраза, брошенная водителем: «Срок истекает шестнадцатого января». Конечно, надо было сразу уточнить, что он имел в виду. Возможно, эта дата имеет отношение к размерам того счета, который выставит Ионидису юридическое бюро? Мысль о предстоящих расходах окончательно лишила его сна, и он уселся в кресло перед телевизором.

Наверно, неумолкающий шум эфира разбудил хозяина дома. Тот появился в его комнате бесшумно, как призрак, — если только призраки способны перемещаться в пространстве с бутылкой виски в одной руке и парой стаканов в другой. Файн заставил Ионидиса пьянствовать до утра. При этом они почти не говорили, только смотрели новости на разных мировых каналах и иногда переводили, если попадался язык, незнакомый одному из них. Впрочем, таких было немного — Ионидис не знал китайского, Файн не понимал по-арабски, а перед японским они оба подняли руки. Весь мир ждал, когда же Великая Америка раздавит гнусного тирана Саддама Хусейна.

— Мы его кормили с рук, — сказал Файн. — Мы всем им давали сосать свою грудь. А они ее кусают. Я про арабов. Ты не араб?

— Нет-нет.

— Саддам — арабский Иуда. В Коране есть что-нибудь на тему предательства?

— Откуда мне знать?

— Извини, Никос. Мне все время кажется, что ты немного араб.

В Спрингфилд они прилетели в два часа пополудни и прямо из аэропорта поехали в банк. За шестнадцать лет в городе многое изменилось. Ионидис не сразу узнал модернизированное здание банка, и они раза два проехали мимо. Когда же наконец им удалось попасть внутрь, оказалось, что во время реконструкции в банковских ячейках сменили замки.

— На изготовление нового ключа потребуется неделя, — вежливо сказал клерк. — Приходите после шестнадцатого, и все будет в порядке.

— О’кей, — легко согласился Файн и повернулся к выходу.

— Нет, — сказал Ионидис. — Мы откроем ячейку сегодня же.

— Не стоит, Никос! — Файн потянул его за рукав. — Я найду чем развлечь тебя. Своим бизнесом ты можешь руководить из моего дома. Но имей в виду, у меня закон — никаких дел после обеда. Летим обратно.

— Мы откроем ячейку сегодня, — повторил Ионидис.

— Это невозможно, — еще более вежливо, но твердо сказал клерк.

— Могу я поговорить с хозяином?

— Хозяином чего?

— Кто тут самый главный? — теряя терпение, взорвался Ионидис. — Директор отделения, или как там его…

— Мистер аль-Закави приедет через час. Но он скажет вам то же, что сказал я. Мне очень жаль, что возникло такое недоразумение. Но технология изготовления замков такова, что…

— К черту вашу технологию!

Говард Файн, расхохотавшись, обнял Ионидиса за плечи и вытолкал из хранилища в холл. Они уселись в кресла и одновременно закурили.

— Никос, какого черта ты связался с этой дырой?

— Видишь ли, мы, восточные люди, предпочитаем работать только со знакомыми. А этот банк принадлежит моему приятелю-иорданцу. Он ведет почти все мои финансовые операции.

— Нет, ты все-таки немного араб! — поддел его Файн.

— Ты бы тоже стал немного арабом, если б узнал, какие тут проценты.

— Не надо рекламы! Хотя… Если так, мы можем и нашу сделку провести через этот банк?

— Можем. Если только я его сейчас не подорву динамитом!

Ионидис глянул в окно, залитое дождем, и увидел на другой стороне улицы ярко-желтый автомобиль. На дверцах чернела отчетливая надпись, выполненная в стиле арабской вязи: «Юридическое бюро». Переднее стекло было опущено, и оттуда на него смотрел незнакомец. Однако Ионидис уже не сомневался, что это именно тот, кто ему сейчас нужен…

Через несколько минут они вернулись в хранилище, и на этот раз их было четверо. Клерк важно шагал впереди, Файн с Ионидисом держались сзади, а между ними шел человек с металлическим кейсом, с какими обычно ходят техники в аэропортах. Однако, в отличие от техников, этот человек был одет в дорогой костюм.

Клерк подвел его к банковской ячейке. Они негромко переговорили о чем-то, после чего сотрудник юридического бюро открыл свой кейс и извлек оттуда сверкающие инструменты, похожие на орудия зубного врача.

— Никос, к чему тебе эти лишние расходы? — спросил Файн. — Пришли бы через неделю. С твоими бумагами ничего не случится. Неделей больше, неделей меньше — это ничто по сравнению с их возрастом…

С громким хрустом провернув замок, александрийский юрист выдернул инструмент из скважины, аккуратно уложил в кейс, защелкнул его и отошел в сторону.

— Можно открывать? — спросил Ионидис.

Едва заметный кивок послужил красноречивым ответом.

Он потянул дверцу на себя, и в воздухе разлился тяжелый запах гнили.

— Черт! — Файн схватился за голову. — Как ты додумался до такого! Привезти папирус в Огайо! Тут же сырость!

Опередив Ионидиса, он вытянул из ячейки сверток, обернутый старыми газетами.

Клерк стоял поодаль, демонстративно глядя в сторону. Его ноздри трепетали, и было видно, что он не прочь зажать нос, а еще лучше — бежать отсюда, где воняло, будто в разворошенном склепе.

— Спасибо, — сказал Ионидис александрийцу. — Вы свободны.

Тот ушел так же молча, как и появился.

Файн поглядел ему вслед и сказал:

— Никос, сколько еще таких специалистов стоят за твоей спиной? От кого они тебя охраняют? От меня?

— Они охраняют не меня, а Иуду, — усмехнулся Ионидис.

Манускрипты, завернутые в несколько полиэтиленовых пакетов, долетели до Бостона, лежа на самом последнем ряду пассажирских кресел. Ионидису не терпелось продемонстрировать папирусы, но Файн решил, что сначала нужно пригласить опытных реставраторов. Древние рукописи, выдержавшие тысячелетнее заключение в египетской пустыне, могли обратиться в прах от столкновения с влажным воздухом Новой Англии.

Диагноз реставраторов звучал почти как приговор: часть папирусов склеилась в монолитные пласты, многие строки утрачены безвозвратно, и потребуются значительные усилия, чтобы расшифровать поврежденные тексты. Единственный более-менее уцелевший отрывок был завернут в вощеную бумагу, на которой сохранился оттиск штампа «Юсуф Мусири. Антиквариат. Телефон…». И этим отрывком оказалось Евангелие от Иуды.

— Без Евангелия стоимость папирусов падает раз в десять, — сказал Файн. — Но Клара не могла знать, что оно сохранилось лучше остальных фрагментов. Так почему же она хотела оставить себе именно его?

— Поговоришь с ней немного позже, — сказал Ионидис. — А пока я жду твоего ответа. Ты берешь это?

— Конечно.

— Тебе нужны гарантии, что египетские власти не начнут с тобой судиться?

— Я думал об этом. И знаю, как решить проблему. Тебе надо учредить фонд. Что-нибудь на тему исторических изысканий. Я перевожу на счет твоего фонда три миллиона. Для поддержки изысканий. А манускрипты будут находиться у меня в качестве предмета этих самых изысканий. Если египтяне вздумают вернуть себе национальное достояние, то пусть ищут идиота, которого мы назначим формальным хозяином папируса. Есть у тебя кто-нибудь на примете?

Ионидис посмотрел на бледный оттиск, сохранившийся на оберточной бумаге.

— Владелец папируса — Мусири. Каирский антиквар. Правда, он давно умер, и наследников не оставил.

Файн радостно хлопнул в ладоши:

— Теперь только святой Петр может спросить, откуда у него взялись манускрипты! Твой Мусири очень правильно поступил, что умер. А перед смертью доверил эту штуку тебе. Как учредителю фонда. Все складывается как нельзя лучше!

У Говарда Файна были отличные юристы. Не прошло и трех дней, как все бумаги были готовы. В честь успешного завершения сделки с «кодексом Мусири» на вилле был устроен банкет. Файн и Ионидис сидели друг против друга за длинным столом. Их обслуживали двенадцать официантов. А у камина расположился струнный квартет, который играл непрерывно, остановившись только тогда, когда всем присутствующим было подано шампанское. Официанты, музыканты и двое любителей древности подняли бокалы.

— За Иуду! — с саркастической усмешкой провозгласил Файн.

Во время обратного перелета Ионидис рассеянно перебирал бумаги. Предстоящая беготня, связанная с созданием фонда, немного страшила его. Он не любил показываться в инстанциях. «Возможно, придется наведаться в Александрию, — подумал он. — Такие вопросы не обсуждаются по телефону. Заодно выясню, что за срок истекает шестнадцатого января. И надо бы отблагодарить сотрудников. В конце концов, в моих трех миллионах есть и их доля…»

Три миллиона долларов. Он еще раз с удовольствием перечитал строки договора, посвященные порядку расчетов. Отсрочка платежей на несколько месяцев его не смущала. Наоборот, резкое пополнение счета могло бы выглядеть подозрительным. Осторожность — прежде всего.

И тут Ионидис обнаружил, что в тексте договора чего-то не хватает. Снова и снова перечитывал он статьи, пункты и подпункты — но так и не обнаружил строчки, которая всегда присутствовала в подобных соглашениях и которая гласила, что право собственности передается покупателю после окончательного расчета.

Он едва дождался приземления и прямо из аэропорта кинулся звонить в Америку.

— Говард! Ситуация изменилась!

— Так быстро? — недовольно спросил Файн и зевнул. — Три часа ночи, Никос. Говори медленнее, я плохо соображаю в темноте.

— Мне не до шуток… Извини, извини, я виноват, — Ионидис спохватился. — Но мой бизнес… Он столкнулся с серьезными затруднениями, пока я был в Америке… Короче говоря, отсрочки меня погубят. Понимаешь, о чем я? Погубят. Деньги надо перевести как можно быстрее. Понимаешь меня?

— Хочешь, чтобы я сделал это до рассвета?

— Говард, поторопись. Иначе у нас обоих возникнут неприятности!

— Какого рода? — невозмутимо осведомился Файн.

Ионидис не смог ничего придумать. Искусство импровизации, которым он владел в совершенстве, сегодня изменило ему. И он сказал первое, что пришло в голову:

— Мой банк под угрозой. Переводи деньги немедленно, пока он еще функционирует.

— О’кей. Что еще?

— Спасибо. Я не сомневался в тебе.

Он повесил трубку, однако беспокойство не оставляло его. Не заезжая домой, он улетел ближайшим рейсом в Каир, а оттуда помчался в Александрию.

Глава юридического бюро, изучив текст договора, сказал:

— Мы не в силах вам помочь. Все, что нужно для создания фонда исторических исследований, мы сделаем. Мы постараемся, и фонд появится в ближайшее время. Но то, о чем вы просите — нереально. Права собственности перешли к мистеру Файну с момента подписания договора.

— То есть… — Ионидис постарался взять себя в руки и говорить как можно спокойнее. — То есть он может распоряжаться «кодексом Мусири» по своему усмотрению, так?

— Да. А что вас удивляет? Это же и является целью вашего сотрудничества. Ваш фонд передает рукописи для реставрации, изучения и публикации.

— Но не для продажи? — не выдержал Ионидис.

— Договор этой возможности не исключает.

Он потер виски и устало вздохнул. Файн провернул с ним точно такой же трюк, какой сам Ионидис проделал с покойным Пертакисом. Теперь Файн владеет папирусом. Он найдет покупателя. Продаст миллионов за пять, а то и за десять. И жалкие три миллиона перешлет своему доверчивому партнеру.

Если перешлет…

Несколько дней он постоянно связывался с отделением банка в Спрингфилде, куда должны были поступить деньги. Ответ был отрицательным. Наконец наступил тот день, когда он не смог дозвониться. Это было шестнадцатого января. К телефону никто не подходил — ситуация немыслимая в банковском сервисе.

Все прояснилось, когда Ионидис включил телевизор. Объединенная коалиция начала военные действия против Ирака.

Он не понимал, какая связь между операцией «Буря в пустыне» и закрытием нескольких отделений иорданского банка в Америке. Наверно, только в ЦРУ могли бы ему ответить. Однако Ионидиса гораздо больше занимало другое. Теперь он знал, какой срок истекал шестнадцатого января. Но откуда о дате начала войны было известно скромному сотруднику юридического бюро?