В Женеве весь день 2 апреля шел дождь. Для здешней весны это было в порядке вещей. Скорее было бы необычным, если бы он не шел несколько дней подряд. Но он лил со вчерашнего дня, местами нехотя переставая, потом шел снова и снова… Казалось, низкое небо случайно зацепилось за крест на позеленевшей от времени башне собора св. Петра и теперь от злости изливало на город всю небесную влагу. Безлюдная смотровая площадка уныло темнела над городом. Угрюмо выглядели статуи всегда торжественных отцов Реформации. Редкие прохожие перепрыгивали через лужи, нелепо взмахивая блестящими от дождя зонтами. Автомобили с запотевшими стеклами словно на ощупь двигались по едва угадываемой в тумане набережной и по-европейски вежливо расшаркивались при встрече, уступая дорогу. Магазины выплевывали из чрева последних покупателей и со скрежетом опускали за ними жалюзи.
По обыкновению, тихо было в это время и в женевском университете. Большинство его кафедр и лабораторий, если и работали сегодня, то не дольше половины дня, и только в окнах лаборатории института цифровых исследований горел свет.
Профессор Вессель, сидя в кафе напротив института, нетерпеливо поглядывал на эти освещенные окна. Он пришел сюда, чтобы встретиться с сотрудниками фонда и обсудить детали предстоящих публикаций. С Кларой Гольдман профессор был знаком давно, ее молчаливого спутника видел впервые. Этот разговор был, конечно, очень важен, но Вессель не мог на нем сосредоточиться. Его так и тянуло лишний раз оглянуться в сторону института.
— Вы кого-то ждете? — спросила его Клара Гольдман.
— Я бы определил свое состояние иначе. Не ожидание, а жажда встречи, — смущенно улыбнулся профессор. — Там, в лаборатории, вот-вот будет готов окончательный перевод расшифрованного текста.
— Даже не верится, что мы наконец-то сможем его прочесть, — сказала Клара и повернулась к своему соседу. — Никос, неужели ты этому не рад?
— Наверно, медики вырезали мне орган, отвечающий за радость, вместе с куском печени и прочей требухой, — мрачно ответил Ионидис.
Клара Гольдман рассмеялась:
— Ничего! Ты еще удивишь медицинский мир своей способностью к регенерации.
Грек с трудом изобразил вежливую улыбку. Профессор Вессель решил не затягивать разговор:
— Итак, господа, кажется, мы оговорили все условия публикации. Никаких имен, никаких конкретных деталей. Даже название вашего фонда не будет упомянуто. Просто фонд, и все.
— Не забудьте вставить в свои примечания, что подлинник Евангелия от Иуды будет экспонироваться в Каирском музее, — добавила Клара. — Но только после того, как с ним познакомятся все ведущие специалисты. То есть никаких конкретных дат.
— Да-да, — кивнул Вессель. — Плюс выражение благодарности правительствам Египта и Швейцарии, а также…
— А также онкологическому центру, — вставил Ионидис. — Если бы я туда не угодил, неизвестно, как сложилась бы судьба папирусов.
Профессор Вессель вдруг почувствовал чей-то взгляд и оглянулся.
Он сразу узнал его, своего прошлогоднего оппонента. Да, со времени парижского конгресса прошел год, но тот незнакомец совершенно не изменился. Все тот же надменный взгляд, все та же гордая посадка головы. Он вошел в кафе, отряхивая с плаща капли дождя и проходя мимо их столика, улыбнулся Весселю, как старому знакомому.
— Добрый вечер, — холодно сказал профессор.
— Да, вечер весьма добрый, весьма удачный, — еще шире улыбнулся незнакомец. — Но поспешите, коллега. У вас осталось чуть больше, чем полтора часа.
— Что? — удивился Вессель. — Почему?
— Потому что ответ будет дан в двадцать один час тридцать семь минут.
Незнакомец приподнял шляпу, приветствуя Клару, и прошел в дальний угол кафе, скрывшись за стеклянной переборкой.
— Не знал, что вы знакомы, — произнес Ионидис. — Вы тоже пользуетесь услугами юридического бюро?
— Почему вы так решили?
— Но вы только что поздоровались с одним из его сотрудников. Между прочим, Клара, именно этот специалист когда-то вывел меня на Файна.
— Нет, вы, видимо, обознались, — неуверенно сказал Вессель. — С этим господином я имел довольно бурную дискуссию на конгрессе в прошлом году. Но он, по всей видимости, не юрист, а скорее историк.
— Не мучьте свою память, — сказала Клара Гольдман. — Есть такие лица, которые всем кажутся знакомыми. Мне, к примеру, этот юрист-историк сразу напомнил одного официанта. Ну и что? Кстати, профессор, о каком сроке он вам сказал?
— Двадцать один час тридцать семь минут, — вспомнил Вессель. — Но мне ничего в голову не приходит.
— Что ж, будем считать это знаком судьбы, — сказала Клара, вставая из-за столика. — Профессор, мы можем подвезти вас.
Вессель замотал головой:
— Нет-нет, что вы! Я — в лабораторию. Хочу первым увидеть еще теплые страницы…
* * *
В лаборатории, взглянув на часы, заторопилась домой сидящая за рабочим столом немолодая уже женщина.
— Девятый час, ты еще остаешься? — спросила она молодого человека, прильнувшего носом к компьютерному монитору.
— Да, мне еще нужно закончить важную работу, — ответил тот.
— Ты растворился в работе. Сегодня же суббота. Вот увидишь, твоя новая подружка бросит тебя так же, как и прежняя, — улыбнувшись, сказала женщина.
— До свидания, — недовольно поморщился юноша.
— Прощай. И не забудь погасить свет рыбкам. — И женщина, надев плащ, вышла из комнаты.
Молодой человек попытался вновь сконцентрироваться на работе, от которой его отвлекла коллега, но не преуспел в этом. Брошенный мимоходом намек по поводу подружки задел его за живое.
Действительно, в последнее время эта чертова работа стала его доставать. Вынужденный подрабатывать в университете, он приходил на работу после занятий, тогда когда другие, в том числе и его подружка, после лекций думали только о том, где и с кем провести предстоящий вечер. А ему предстояло возиться с этими опостылевшими бумагами и заботиться об этих дурацких рыбах. Но, с другой стороны, работа обеспечивала его карманными деньгами, без которых жизнь молодого человека в большом городе превращается в сплошную пытку.
От грустных мыслей его отвлек стук в дверь. В лабораторию ворвался профессор Вессель.
— Ну-с, коллега, чем порадуете?
— Насколько я знаю, радиоуглеродный анализ уже завершен. А я завершаю окончательную обработку самих текстов, — ответил ему юноша.
— Окончательная обработка? Сколько это может еще продлиться? — нетерпеливо спросил профессор.
— Не более часа, — успокоил его студент и предложил: — Может быть, пока кофе?
— С удовольствием, — потирая руки, обрадовался профессор, — при такой погоде крепкий кофе был бы как нельзя кстати.
Молодой человек направился к кофеварке, а гость, повесив плащ, стал прохаживаться по комнате.
— Скажите, профессор, — колдуя у кофеварки, спросил его юноша, — а что за спешка с этими бумажками?
— С бумажками? Да вы понимаете, о чем речь! — всплеснув руками, вскричал Вессель, и, театрально положив руку на плечо юноше, будто посвящая того в рыцари, с пафосом продолжил: — Друг мой, возможно, вы войдете в историю, как человек, сопричастный к открытию тайны Евангелия от Иуды!
Юноша скептически усмехнулся:
— Не надейтесь, что я куплюсь на эту фишку, профессор. То, что я не похож на слушателя духовной семинарии, еще не значит, что я не знаком со Священным писанием. Так вот, я уж точно знаю, что такого Евангелия не существует.
— Уточним терминологию, — профессор назидательно поднял палец, охотно включаясь в диспут. — Что значит «не существует»?
— То и значит, что его просто нет. Есть Евангелия от Марка, Матфея, Луки и Иоанна. И все.
— Скажите, дружок, а Япония существует?
Студент опешил.
— Что за вопрос? Конечно!
— Но миллионы людей на протяжении многих веков и не подозревали о ней. Для них она не существовала. Точно так же для нас с вами совсем недавно еще не существовал человек по имени Бен Ладен. А ведь он все это время жил практически рядом с нами! — Профессор сделал паузу, будто на экзамене, незаметно подсказывая студенту правильный ответ. — Ну, понимаете? Для вас до сих пор существовали четыре Евангелия, которые были отобраны римским императором Константином Великим из более чем тридцати текстов, описывающих жизнь, смерть и воскрешение Христа. В 325 году, в ходе первого Никейского собора, эти четыре Евангелия признали каноническими и внесли в Новый Завет. Но наряду с ними существовали и другие аналогичные тексты, авторство которых приписывалось известным лицам, в том числе Никодиму, Иакову, Петру, Фоме.
— И, конечно, Иуде — с сарказмом добавил юноша.
— Вот именно, и Иуде, — ему в тон ответил профессор. — Его Евангелие, изначально написанное на греческом языке, впервые упоминается в 140 году у Юстиана Мученика. Затем в своей книге «Трактат против ересей», написанной во II веке, о нем упоминает первый крупный богослов епископ лионский Ириней. Почти весь этот христианский труд дошел до нас на греческом и латинском, а часть его — на армянском и сирийском. Это и есть те несомненные источники, благодаря которым мы знаем, что Евангелие от Иуды существовало.
— И когда же он успел его написать, если покончил с собой сразу же после предательства? — продолжал упорствовать юноша.
— Не следует понимать все так буквально. Канонические тексты появились не ранее 70-х годов от Рождества Христова, а скорее всего на рубеже I–II веков. При этом не исключено, что авторы использовали для их написания не дошедшие до нас логии — собственные высказывания Христа, возможно, записанные по-арамейски. Поэтому неудивительно, что Евангелие от Иуды было написано значительно позже жизни самого автора. Никто не может с достоверностью утверждать, что Иуда сам составил текст, — ответил профессор.
— Ваш кофе, профессор, — студент поднес дымящуюся чашку. — Но как мог сохраниться манускрипт?
— Спасибо, — профессор осторожно забрал у него кофе и продолжил: — До наших дней он дожил только потому, что климат, где он был найден, идеально подходит для сохранения папируса. А также потому, что коптам запрещается уничтожать текст, содержащий слово «Бог».
— Коптам? — переспросил юноша.
— «Копт» — это европейская форма арабского слова «кибт», которое само есть производное от греческого «египтянин», — пояснил профессор.
— А как манускрипт оказался здесь?
— После того, как его нашли в Египте, он успел уже раз побывать в Швейцарии, потом долгие годы пролежал в одном из банков США. Многократно проданный и перепроданный людьми, не имеющими представления о его действительной ценности, он вновь вернулся в Швейцарию и теперь, по заказу группы филантропов, нам выпала великая честь раскрыть его тайну, — обжигаясь горячим кофе, ответил профессор.
— Вы второй раз говорите о какой-то «тайне».
— Дело в том, что манускрипт состоит из четырех частей, — продолжил объяснения профессор. — Три из них, казалось бы, совпадают с каноническими текстами, но четвертая, возможно, представляет совершенно другой подход к последним дням жизни Христа и другую историю его взаимоотношений с апостолами. Там может содержаться нечто, способное поколебать некоторые принципы христианской доктрины…
Урчание принтера заставило его прервать свои объяснения. Профессор ринулся к компьютеру, опрокинув стоящий на пути стул. Глаза его горели лихорадочным блеском. Дрожащими руками он хватал листы, вылетающие из принтера, пробегая по ним глазами.
— Не то… — бормотал он, отбрасывая страницы на стол. — Не то, не то… Вот оно!
Профессор Вессель впился взором в текст и, пробежав его по диагонали, безвольно опустился в стоящее рядом кресло. Его взгляд упал на часы, висевшие на стене. Они показывали тридцать семь минут десятого. Пальцы его вдруг разжались, и выпавшие из рук листы веером разлетелись по полу. Юноша недоуменно пожал плечами и выключил компьютер. Затем, собрав разбросанные листы в стопку, он выровнял ее, нарочито громко постучав ребром по столу, и посмотрел на профессора.
Возможно, этот звук вернул Весселя к реальности. Он тяжело поднялся с кресла и направился к выходу.
Студент озадаченно глядел ему вслед.
— Профессор, куда вы?
Вессель оглянулся. Он выглядел постаревшим и усталым. Будто не услышав студента, он вышел за дверь и побрел по длинному коридору.
Юноша догнал его уже у выхода с университетского двора.
— Ваш плащ, профессор!
Он чуть не силой накинул плащ на уже промокшие плечи старика. Профессор остановился, просунул руки в рукава, пошарил в кармане — и протянул студенту монетку. А затем побрел дальше по пустынной улице, оставив ошеломленного юношу стоять, держа в вытянутой руке неожиданные чаевые.
* * *
Дождь тем временем усилился и, словно холодный душ, привел профессора в чувство. Очнувшись и оглядевшись по сторонам в поисках укрытия, он заметил впереди ярко-красную вывеску бара. Под светящимся навесом у входа стоял, прикуривая, мужчина в плаще. Вот он поднял лицо, выпустил струю дыма — и Вессель узнал в нем своего давнего оппонента по Парижу. Незнакомец, перехватив его взгляд, улыбнулся и, приложив два пальца к краю шляпы, зашел в бар.
Профессор, не раздумывая, бросился за ним. Он сам не знал, о чем собирается говорить, но поговорить было необходимо.
Послание от Иуды оказалось похожим на пустой конверт с яркими марками. Марки могут порадовать филателиста, но в конверте должно быть письмо. Там может быть даже чистый лист бумаги — такие письма тоже могут что-то означать. Но пустой конверт — это обман…
Профессору не терпелось поделиться своим разочарованием, ему хотелось чем-то заполнить ту пустоту, которая вдруг образовалась в душе несколько минут назад. Его оппонент, возможно, не самый приятный собеседник. Но он — коллега. Он поймет. И, кстати, он должен объясниться — откуда ему было известно время окончания перевода?
Вессель с усилием потянул на себя двери бара. И остановился в изумлении. Бар был пуст.
Да, абсолютно пуст, если не считать возившегося за стойкой угрюмого бармена.
— Сюда только что зашел господин в плаще и шляпе, — ошеломленно озираясь, сказал Вессель, подойдя к стойке. Тот равнодушно пожал плечами, продолжая протирать стоящие перед ним бокалы.
Профессор в растерянности снял свой плащ, повесил его на стоящую в углу вешалку и подсел к стойке. Бармен вопросительно посмотрел на него.
— Двойной бурбон и сигареты, — попросил Вессель.
Отложив полотенце, бармен откупорил бутылку.
— У Вас сегодня мало работы, — ради того, что бы что-то сказать, сказал профессор, не переставая оглядываться по сторонам.
— Хороший бармен всегда найдет работу, — ответил бармен ради того, чтобы что-то ответить.
— Вы забыли про сигареты, — робко напомнил ему профессор.
— Вам какие?
— Неважно, любые.
Бармен, подозрительно взглянув на профессора, распечатал и подал ему сигареты.
— И спички, у меня нет спичек, — извиняющимся голосом вновь обратился к нему Вессель.
— Спичек сейчас нет ни у кого, у всех зажигалки, — сказал бармен, давая прикурить профессору.
Затянувшись, тот резко закашлялся, вынуждая бармена в очередной раз оторваться от своих занятий.
— Давно не курил, — как бы оправдываясь, сказал профессор, успокаивая кашель глотком бурбона.
Покачав головой, бармен продолжил наводить ослепительный блеск на бокалах.
Внезапно мирное журчание «мыльной оперы», доносящееся из подвешенного телевизора, прервал голос диктора. Вессель развернулся к экрану. Его сердце затрепетало от предчувствия. Он почти не удивился, услышав сообщение о том, что в двадцать один час тридцать семь минут перестало биться сердце Иоанна Павла II…
— Двадцать один час тридцать семь минут, — прошептал профессор.
— Отмучился, — прокомментировал бармен. — Значит, начнется предвыборная гонка. Интересно, букмекеры принимают ставки на претендентов?