Москва — один из самых шумных и суетливых городов. Особенно остро чувствуешь это, когда вырвешься из уличного бурного потока и заглянешь в один из ее тихих дворов. Но настоящая тишина и подлинный покой царят только за кремлевской стеной. Даже бесцеремонные воробьи ведут себя здесь как-то иначе, сдержанно, и если дело у них все же доходит до скандалов, то ругаются в полголоса, будто отдавая себе отчет, где находятся.

Журналисты, конечно, если и воробьи, то стреляные. Но и они меняются, попадая на кремлевские пресс-конференции. Что-то происходит с голосовыми связками, и голоса звучат не так дерзко. Впрочем, и тот, кто отвечал им, тоже, казалось, старался не потревожить великие тени, поселившиеся в Кремле. Он говорил негромко и спокойно, и его точно выверенные слова гасили последние искры журналистского пыла. Это был моложавый мужчина, до боли похожий на словесный портрет того, кого имел в виду Шульгин, говоря в двадцатом году прошедшего столетия, что «придет Некто, большевик по энергии и националист по убеждениям… У него нижняя челюсть одинокого вепря… И человеческие глаза… И лоб мыслителя».

Вопросов было много. И не успевал он ответить на один вопрос, как с десяток рук взмывали вверх, требуя права на следующий.

— Когда в России начнут исполняться законы? — получив разрешение, спросил его франтоватый мужчина из третьего ряда.

— Закон — это в первую очередь согласие всех подчиняться. А для этого он должен быть справедлив. Тогда и справедливость будет законна. Исполняться же он будет тогда, когда с ним нельзя будет договориться. Закон должен действовать, как электрическая розетка. Никто же не сует в нее пальцы. Потому что с ней договориться нельзя. Шарахнет — и все! Так должен действовать и закон.

— Вы поставили перед собой цель консолидировать нацию. В чем трудность? — тщательно выговаривая русские слова, спросил господин в черной тройке, похожий на буржуя с революционных плакатов.

— Хороший вопрос, — словно сам себе сказал отвечающий. — Консолидация — это способ объединения людей, при котором каждый жертвует чем-то во имя общей цели. Нужна только ясность: кто, чем и в каком объеме. Трудность пока в отсутствии такой ясности.

— Ваш комментарий по поводу инициативы некоторых членов Европарламента, объединившихся с целью изгнания вашей страны из европейских институтов, — характерно пшекая, спросила польская журналистка.

— Ничто не объединяет людей так, как отсутствие интеллекта, — с сочувствием ответил президент. После чего сразу указал рукой на краснолицего мужчину из последнего ряда.

— С ростом террористической угрозы под предлогом обеспечения безопасности людей во многих странах началась атака на их свободы. Ваше отношение к этому? — спросил тот.

— Бытует мнение, — поразмыслив пару секунд, ответил он, — что если из двух ценностей — свободы и безопасности — выбрать безопасность, то в итоге будет утеряно и то и другое. Но, с другой стороны, безопасность — необходимое условие для жизни, а свобода без жизни никому не нужна.

— Продолжаются споры вокруг назначения губернаторов. Многим кажется, что это не самая лучшая форма управления. Как вы относитесь к этому? — с украинским акцентом спросил журналист с пышной пшеничной шевелюрой.

— Не обращайте внимания на этих «многих», — прозвучал совет. — Только глупцы могут спорить, какая из форм правления лучше. Очевидно та, при которой существует наилучшее правление. А оценку этому дадут люди на следующих выборах. Там и посмотрим, и, дай-то бог, может, посрамим этих «многих».

— В продолжение предыдущего вопроса, — подняв руку и встав со своего места, без разрешения обратился журналист из первого ряда. — Сегодня много разговоров о строительстве в России корпоративного государства. Ваш комментарий по этому поводу.

— Только лишь потому, что это действительно в продолжение предыдущего вопроса, — сказал он сухо, и продолжил: — Дело в том, что по своей экономической сути любое государство — это первейшая естественная монополия. Ибо предлагает услуги в сфере, где конкуренция экономически нецелесообразна и технически невозможна. А все современные естественные монополии организованы именно по корпоративному принципу. Возможно, не должно быть исключением и государство. Но речь не о зловеще известных государствах сословных и профессиональных корпораций, а о государстве как общей корпорации всех граждан вне зависимости от их веры, расы или материального достатка. Что же касается правовой сути, то Кельзен, авторитетный в праве, как в философии Кант, утверждал, что государство, если рассматривать его как чисто правовой феномен, как юридическое лицо, есть не что иное, как корпорация. То есть организация, основанная на членстве.

— А как вы относитесь к попыткам пересмотреть историю? — тщательно выговаривая русские слова, спросил скандинав.

— Отрицательно. Считаю, что ее давно пора оставить в покое. Особенно это касается нашей страны. Ибо если у многих стран непредсказуемое будущее, то у нашей, благодаря зуду у некоторых людей, стало непредсказуемым прошлое. Как тут не вспомнить Виктора Степановича и не посоветовать этим господам: коли чешется, чешите в другом месте!

В зале раздался дружный смех.

— Пожалуйста, девушка из последнего рада. Вам предоставляется право задать последний вопрос. Вы все это время так настойчиво тянули руку, будто он у вас сегодня самый важный, — обратился он к сидящей с краю жгучей брюнетке.

Та, зардевшись, спросила, что он думает по поводу слухов из Армении.

— Простите, но слухи не комментирую, — последовал ответ. После чего он, поблагодарив всех, быстро вышел через заднюю дверь. Чтобы уже через несколько минут, сидя у себя в кабинете, подавшись немножко вперед и постукивая карандашом по столу, слушать сидящего напротив лысеющего мужчину. Закончив говорить, помощник захлопнул блокнот и хотел встать, но хозяин кабинета прервал его вопросом:

— Кстати, о каких слухах из Армении спрашивали меня на пресс-конференции? Мне задали вопрос, а я ни сном ни духом.

— Честно говоря, я не счел необходимым докладывать по поводу этих слухов, — начал помощник, но, заметив, что по лицу собеседника пробежала легкая тень, осекся и продолжил в более деловом тоне: — До нас дошла информация о том, будто бы в Армении объявился Иуда. Якобы он пришел в один из местных судов и подал туда репутационный иск.

— Иуда? — удивился хозяин кабинета. — Какой Иуда?

— Тот самый, что предал Иисуса Христа, — ответил помощник.

Хозяин кабинета задумался, не сводя глаз с малахитового цоколя настольной лампы.

— И как вы к этому относитесь? — спросил он помощника.

— Скептически. Учитывая преклонный возраст истца… — На лице помощника на миг появилась снисходительная улыбка. Однако он тут же согнал ее, увидев, что собеседник не склонен иронизировать.

— Скептическое отношение к Священной истории по меньшей мере непродуктивно, — сказал хозяин кабинета. — Зачем же вычеркивать такой пласт цивилизации?

— Я не вычеркиваю, — возразил помощник. — Как и Вольтер, я считаю, что, если бы Бога не было, Его следовало бы выдумать.

Хозяин кабинета подошел к окну и скрестил руки, глядя на купола собора.

— Выдумать? — задумчиво повторил он. — Такое не выдумаешь… Взойти на крест. Умереть на глазах матери. А потом воскреснуть…

— Тема воскресшего героя повторяется во множестве мифов, — сказал помощник, зная, что президент не любит, когда с ним мгновенно соглашаются.

— Миф? Насколько мне известно, доказательств о воскресении Иисуса Христа никто не смог опровергнуть. Один из кембриджских профессоров, бывший верховный судья Англии, как-то заметил, что ни одна из групп присяжных, если она непредвзято подошла бы к этому вопросу, не смогла бы не признать того факта, что воскресение Иисуса Христа действительно имело место.

Помощник встал, чтобы не говорить с начальником сидя. Но хозяин кабинета махнул рукой: мол, не надо церемоний. А сам присел на подоконник и ослабил узел галстука. По всему было видно, что тема ему достаточно близка, и он сейчас был более похож на либерального профессора, беседующего с учеником, чем на строгого начальника, внимающего докладу подчиненного.

— Описан случай, — оживленно продолжал он, — когда студенты Гарварда предложили одному из своих деканов применить изложенные в его книге принципы законного доказательства к воскресению Христа и исследовать имеющиеся по этому вопросу свидетельства. Тот согласился. После проведенного исследования он опубликовал монографию «Исследование свидетельств четырех Евангелистов по правилам юридических доказательств, применяемых в судопроизводстве», где заявил, что более хорошо доказанного факта, чем факт воскресения Христа, просто не существует. И заявил о своей готовности убедить любую группу присяжных в Англии или в Америке, что Иисус Христос на самом деле воскрес из мертвых.

Рассказывают также о двух профессорах из Оксфорда, поставивших перед собой цель опровергнуть миф об Иисусе Христе. Для этого они решили опровергнуть свидетельства о воскресении Христа и поставить под вопрос жизнь Его учеников. Один из них должен был доказать ложность свидетельств о воскресении Христа, а другой объяснить причину радикальных перемен в жизни Савла Тарсянина (Апостола Павла), поначалу желавшего уничтожить христианство. Год спустя они оба стали христианами, написав в своей книге, что воскресение Христа можно опровергать до тех пор, пока тот, кто не верит, сам не исследует это.

И таких фактов в мире более чем достаточно. Поэтому я посоветовал бы вам не быть столь категоричным в оценке событий, которые на первый взгляд кажутся не совсем очевидными. Взгляните на них еще и еще раз. Уверяю вас, рано или поздно вы увидите то, что еще недавно было тайной за семью печатями.

Помощник поднял руки:

— Сдаюсь. Постараюсь перечитать источники заново. Может быть, я еще не потерян для церкви…

— Мать Августина Блаженного сорок лет молилась, чтобы сын уверовал. И добилась своего. — Возможно, мне понадобится немного меньше времени, — усмехнулся хозяин кабинета. — Но вернемся к слухам из Армении.

— На всякий случай мы просмотрели некоторые источники, — скромно сказал помощник. — Стряхнули пыль с книжных полок. Подготовили материалы для справки. Если прикажете, она будет готова к утру.

— Прошу озвучить, — пародируя военный стиль, сказал хозяин кабинета.

— Докладываю голосом, — уловив намек, подхватил помощник. — По нашим сведениям, если Иуда явился для того, чтобы оправдаться, то он опоздал, поскольку был оправдан задолго до того.

— Ну-ка, ну-ка, — с интересом глянул на него собеседник.

— Это сделали большевики, увековечив его грозящим Небу в тихом православном Свияжске. Открывая памятник, Троцкий назвал его «первым в истории бунтарем» и «революционным протестантом». Тема Иуды волновала и Сталина. Но, как оказалось, большевики были далеко не первыми. — Помощник открыл блокнот и откинул несколько страниц, чтобы бросить на них быстрый взгляд. — Задолго до них гностики-каинисты переосмыслили роль Иуды, решив, что она была предопределена свыше и что без его предательства не было бы и подвига Иисуса Христа. Так же думали средневековые манихеи и богомилы, видевшие в деянии Иуды пример исполнения высшего служения, предписанного якобы самим Иисусом Христом. В новейшее время о том, что Иуда пожертвовал душу во имя спасения мира, высказывались француз Анатоль Франс, немец Карл Вейзер, швед Тор Гедберг, испанец Хорхе Луис Борхес и грек Никос Казандакис. Отличились и наши: Сергей Соловьев, Николай Голованов, Леонид Андреев, Андрей Ремизов и даже Максимилиан Волошин.

— Поразительное единомыслие независимых умов, — покачав головой, произнес хозяин кабинета.

— Однако существуют и другие мнения, — обнадежил его собеседник. — В своем большинстве они сходятся в том, что Иисус просто не оправдал корыстных надежд Иуды. Другая версия — он был оскорблен предпочтением, оказываемым трем первым ученикам Иисуса. Есть и такие, кто полагает, что предательство было совершено со стороны всех евреев. А против Иуды был заговор партии «павликиан». Повесив на него ярмо предательства, они рассчитывали, во-первых, обелить народ, а во-вторых, изгнать Иуду из числа двенадцати апостолов, освободив место для апостола язычников Павла.

— Час от часу не легче. Кощунственно объяснять библейские события с точки зрения политических выгод текущего момента! — сказал хозяин кабинета.

— Но с ними не согласен Феррар, — поспешил успокоить его собеседник. — Он убежден, что мотивом предательства была корысть, порок, который, по его мнению, более остальных поглощает всего человека, делая его неразумным и низким. Она-то и была, по его мнению, тем грехом, что господствовал над мрачной душой предателя Иуды.

— Да, это общепринятая версия, но она чересчур проста, чтобы быть правдоподобной, — словно думая вслух, произнес хозяин кабинета. — Однако это не более чем точка зрения прагматика-юриста. А мнение верующего идеалиста должно всегда соответствовать вере.

— Прагматично мыслит и Ренан, — продолжал помощник, перекинув еще пару страниц. — Он тоже считает, что действительность не орудует такими безусловными категориями. По его мнению, корыстью, которую авторы Евангелий выставляют мотивом предательства, его не объяснить. Наоборот, ему кажется странным, что человек, в чьих руках была касса, променял выгоды своего положения на ничтожную сумму денег. Ведь в случае смерти Иисуса он теряет все! Ренан полагает, что менее чистый сердцем, чем другие, Иуда мог, сам того не замечая, слишком узко понять свои обязанности. По странности, очень обыкновенной в живом деле, он мог кончить тем, что поставил интересы кассы выше дела, для которого она предназначалась. Финал печален. Администратор убил в нем апостола.

— Как это знакомо, — нахмурившись, сказал хозяин кабинета. — Скольких апостолов потеряли мы сами… Сколько их осело в корпоративных креслах, сколько их разбежалось, и занялось мелкой торговлей: кто водкой, кто идеями, а кто и Родиной.

Корректно выждав небольшую паузу, собеседник продолжил:

— Не склонен приписывать это предательство алчности и Нильс Рунеберг. Полагая, что видеть в качестве мотива предательства корысть означает примириться с самой низменной мотивацией, он предлагает противоположную мотивацию: гипертрофированный, почти безграничный аскетизм. Иной аскет, ради вящей Божией славы умерщвляет свою плоть. Иуда же, по мнению Рунеберга, сделал то же со своей душой. Отсюда тридцать сребреников и поцелуй. Отсюда же его самоубийство, чтобы погубить ее наверняка.

— Если бы так… — задумчиво сказал хозяин кабинета. — Но где ж найти таких аскетов? В истории их было совсем немного. Да и то вопрос, были ли они вообще или являлись плодом воображения романтиков, похожих на вашего Рунеберга. А сейчас… Сейчас их нет и в помине. И в ближайшее время не предвидятся. Времена не те. Не тот исторический момент. Мне бы парочку таких аскетов. Горы бы свернул. Но, увы, очень трудно при абсолютном реализме найти в человеке Человека. Именно поэтому вечно бьются Господь и дьявол, дьявол и Господь, а полем той битвы служит наша душа, душа человека, — закончил он и, посмотрев на часы, уточнил: — Это сказал Достоевский, а что до меня, то мне пора, иначе опоздаю.

Сказав это, он попрощался с помощником, и тот, выйдя из кабинета, аккуратно прикрыл за собою массивную дверь.