Настоящий посредник всегда остро ощущает свою ненужность. И чем острее это чувство, тем выше его комиссионные.

Карим Пертакис презирал своих клиентов. Что мешает владельцу товара самому найти покупателя? Только глупость, лень и трусость, то есть качества, достойные презрения. Ты не хочешь приложить лишнее усилие? Не изучаешь рынок? Не заводишь нужные связи? Боишься риска? В таком случае будь готов заплатить посреднику столько, сколько он потребует.

Да, таковы были убеждения Пертакиса на протяжении всей его карьеры. Но пришло время, когда ему самому понадобился посредник.

Торговля антиквариатом — жесткий бизнес, лишь небольшая часть которого находится на виду. Большинство сделок совершается втайне, и никто не в силах подсчитать количество бесценных произведений искусства, которые спрятаны в частных коллекциях. Но безвестным одиночкам принадлежат не только плоды творчества художников или ювелиров. Особую пикантность коллекциям придает наличие в них подлинных древностей. Старинные документы — вот самая желанная добыча государственных архивов и библиотек. За неизвестной картиной Рубенса могут охотиться богачи. Но жалкий обрывок пергамента может стать мишенью для спецслужб, и частным лицам трудно состязаться с армией, поднаторевшей в тайных операциях.

Допустим, существует документ, подтверждающий право одного государства владеть землями, занятыми сейчас другим государством. Об этом документе сказано в летописях, на него ссылаются средневековые историки, с ним спорят юристы восемнадцатого века — но его никто не видел. И вдруг он появляется в частной коллекции, а затем благородный собиратель древностей, выполняя патриотический долг, передает полуистлевшую находку в Национальную библиотеку. И все довольны. Доволен коллекционер, подтвердивший безупречную репутацию, которая на самом деле отнюдь не безупречна. Довольна Библиотека, которая теперь вправе требовать увеличения бюджета — на охрану раритета и на поиски новых сокровищ. Довольны политиканы, получившие новый объект для упражнений в демагогии. А уж как довольны скромные майоры, лейтенанты и гражданские специалисты, сделавшие всю черную работу, и говорить нечего.

Так вот, однажды Карим Пертакис понял, что еще немного — и он станет объектом для спецслужб. То есть из простого обывателя превратится в мишень для слежки и прочих тайных операций, которые заканчиваются весьма печально.

Все началось с того, что в научном мире снова заговорили о рукописях, когда-то найденных в пещерах Наг-Хаммади, что в Египте. Пертакис не имел никакого отношения к научному миру, и о поднятой шумихе узнал от своего старого клиента, который отбывал срок в лиссабонской тюрьме.

Да, Пертакис деликатно называл своим клиентом главаря крупной банды, которая много лет грабила антикваров, коллекционеров, а также не брезговала и музеями. Бандиты высоко ценили скромный труд своего консультанта — за каждую удачную наводку он получал долю из их добычи. Они были щедрыми парнями, однако со временем их щедрость стала для него слишком обременительной, потому что с каждым подарком в сердце Пертакиса накапливался страх. Он понимал, что уже не может выйти из игры, потому что слишком много знает. Понимал он и то, что однажды бандиты попадутся, и непременно выдадут своего наводчика, и ему придется отвечать перед законом вместе со всеми. Но Бог его миловал. В шестьдесят шестом году банда почти в полном составе была схвачена на португальской границе, и Карим вздохнул спокойно.

Он остался на свободе, видимо, просто потому, что это было выгодно бандитам. Теперь Пертакис снова оказывал услуги своим старым друзьям, правда, то были уже другие услуги. Впрочем, главный клиент был им доволен.

Сидеть оставалось всего-то восемь лет из назначенных двадцати пяти, и клиент уже строил планы. После освобождения он собирался заняться историческими изысканиями, и на одном из свиданий спросил:

— Карим, дружок, хорошо ли ты содержишь свою библиотеку? Я тут читал в майском номере «Археологического вестника», что старые книги не переносят сырости. Будет обидно, если, вернувшись, я не смогу снова перелистать любимые страницы.

— Не беспокойся, — заверил его Пертакис. — В моем кабинете прекрасная вентиляция.

— Моя любимая книга, та, что досталась тебе после прогулки в Каир, она в хорошем состоянии?

— В идеальном, — сказал Пертакис, мысленно осыпая клиента проклятиями на всех известных ему языках.

Клиент, прежде чем отправиться за решетку, успел припрятать большую часть своих богатств и доверил Пертакису присматривать за ними. В качестве гонорара выступил древний папирус из коллекции покойного Мусири, а также несколько фараонских безделушек. Еще одну часть сокровищ Пертакис должен был постепенно распродавать, чтобы на вырученные деньги обеспечить сносное существование заключенного. В португальских тюрьмах мало кому удавалось отбывать срок в таких условиях. Во всяком случае, чтение «Археологического вестника» и на воле-то было доступно не каждому… Раскрыв же этот бюллетень, Пертакис возненавидел клиента еще сильнее. Статья была посвящена поискам утраченных свитков из пещер Наг-Хаммади. Просочились сведения, что этим занимаются Интерпол и Скотланд-Ярд, поскольку свитки являлись собственностью Британского музея. Впрочем, на них претендовало и правительство Египта, а также указывалось на определенный интерес Ватикана. Если добавить к этому недвусмысленный намек клиента в полосатом костюме, то положение Карима Пертакиса становилось и вовсе незавидным. Ему оставалось только ждать, когда заявятся «люди в черном», либо подручные клиента, сидящего в португальских застенках.

Однако он решил опередить события.

В Женеве жил его старинный приятель, Никос Ионидис. Когда-то у них был общий бизнес, затем Карим стал специализироваться на арабском рынке, а Никос крутился между Европой и Штатами. На его заокеанские связи и следовало рассчитывать. «Папирус, который рано или поздно навлечет беду на мою голову, лучше бы отправить подальше, — рассуждал Пертакис. — Вещь — моя, что хочу, то и делаю. И когда клиент-уголовник подошлет своих дружков, я спокойно отфутболю их к новому владельцу, а в Америку они побоятся сунуться».

Он храбрился и врал самому себе. В глубине души Пертакис понимал, что уголовники не станут с ним церемониться, если захотят завладеть папирусом. Значит, оставался единственный выход — продать манускрипт как можно быстрее. А на вырученные деньги немедленно убраться в Аргентину или в Канаду — чем дальше от лиссабонской тюрьмы, тем лучше.

Ионидис нашел покупателей довольно быстро, и вызвал Пертакиса в Женеву.

В скромном номере отеля они дождались двоих экспертов. Те должны были дать заключение, после чего могли начаться переговоры с самим покупателем.

Ученые молча открыли коробку и вынули папирус, переложенный газетами. Вооружившись пинцетом и лупой, они бережно переворачивали древние страницы, вчитываясь в едва заметные строки. По всему было видно, что находка произвела на них сильнейшее впечатление. Минут через двадцать Ионидис бесцеремонно забрал у них папирус, уложил обратно в коробку и сказал:

— Чтобы определить качество вина, незачем выпивать всю бочку. Достаточно одного глотка. Вы сделали этот глоток. Теперь я хочу слышать ваше мнение.

Ученые мужи переглянулись, и тот, что был постарше, откашлялся и поправил галстук.

— Прежде всего, я подтверждаю подлинность всех представленных документов…

— Это я и без вас знаю! — отмахнулся Ионидис. — Кому придет в голову подделывать коптское письмо! Такие специалисты наперечет, и все друг друга знают, так что о подделке и речи быть не может. Что вы скажете по сути папируса?

— Мы имеем четыре манускрипта. Беглый осмотр показывает, что все они датируются четвертым или пятым веком. Два из них, перевод книги Исхода и какой-то математический трактат, написаны на греческом. Отдельно представлены написанные на коптском языке некоторые послания апостола Павла. Но, джентльмены, это еще не все… — Ученый снова поправил галстук и заглянул в свой блокнот. — Насколько я понимаю, перед нами текст доселе неизвестного Евангелия. К сожалению, манускрипт дошел до нас в неполном виде. Попытка определить автора не увенчалась успехом. Из текста следует, что он гностик. Однако в некоторых местах упоминается имя Иуды. Можно предполагать, что речь идет о пророке Иуде, прозванном позднее Иудой Фомой.

— Что получается? — остановил его Ионидис. — Даю резюме. Имеется четыре документа примерно пятого века. Отрывок из Библии. Математический трактат. Письма апостола Павла. И новое Евангелие. Так?

— В общих чертах, так. Однако…

— Никаких «однако». — Ионидис хлопнул в ладоши. — Всего доброго, джентльмены.

Ученые, явно не ожидавшие столь быстрого расставания с драгоценными манускриптами, неохотно удалились. А Ионидис подсел к Пертакису и дружески хлопнул его по коленке.

— Сколько ты рассчитывал выручить за папирус?

Вопрос этот был не только бестактным, но и запрещенным в кругах антикваров. Каждая вещь стоит ровно столько, сколько за нее может заплатить покупатель, а Пертакису были неизвестны возможности американца, приславшего экспертов. Однако нынешняя ситуация имела свои особенности, и сейчас было не до церемоний. С учетом того, что папирус достался бесплатно, а нужда в наличных была крайне высока, Пертакис выдал ответ:

— Пятьдесят тысяч долларов.

— Моя доля?

— Пять процентов, как всегда.

— По рукам. — Ионидис встал и посмотрелся в зеркало, потирая подбородок. — Бреюсь, принимаю душ и лечу на встречу с покупателем. Жди меня здесь, никуда не выходи. Вечером отметим это дело. Тут есть замечательное местечко, куда никто не ходит, кроме таких же греков, как мы с тобой.

Он расхохотался, и Пертакис кисло улыбнулся в ответ:

— Будь осторожен, Никос.

— Мог бы не напоминать. Между прочим, эти музейные крысы уверены, что мы с тобой — представители каирского антиквара. Ты можешь подсказать мне какую-нибудь подходящую фамилию, чтобы я сослался на нее в разговоре?

— Ссылайся на Мусири. Юсуф Мусири.

— Он не станет болтать лишнего, если на него выйдут?

— Нет. Не станет, — сказал Пертакис. И добавил: — Теперь на весь Каир это единственный надежный человек.

Ионидис забрал папирусы и отправился к покупателю.

А Пертакис, оставшись в одиночестве, долго сидел в кресле, тупо глядя в одну точку. Странное чувство разъедало его душу. Это было опустошение, похожее на то, что преследовало его после каждой потери, только гораздо более сильное, чем обычно.

Возможно, причина крылась в одном-единственном слове. Евангелие…

Он носил арабское имя, но оно было, скорее, кличкой. Каримом его звала мать-арабка. Отец же был истово верующим, ортодоксальным христианином, и в детстве пытался приучить сына к посещению церкви. Пертакис вспомнил запах ладана, мерцание свечей, пение хора — и священную книгу, лежащую на золоченой подставке…

Он вскочил с кресла и принялся расхаживать по номеру. «Подумаешь, еще один предмет церковной утвари! Сколько их прошло через мои руки! Интересно, если бы Мусири знал о содержании папируса, стал бы он его продавать? Конечно, стал бы! Бизнес есть бизнес».

Он вспомнил беднягу Мусири, и краска стыда залила его щеки. Но кто же знал, что у одинокого антиквара было такое слабое сердце? Подобные трюки Пертакису приходилось проделывать не раз, и все оставались живы. Да, не такими богатыми, как раньше, но живыми! А Мусири не пережил предательства…

«Я никого не предавал! — одернул себя Пертакис. — Бизнес есть бизнес, и его законы всем известны. Черт возьми, это случилось чуть не тридцать лет назад, а я до сих пор чувствую вину! Нет никакой вины! Если кто и виноват, то только сам Мусири. Нельзя же быть таким простофилей…»

Однако никакие аргументы не могли затушить тлеющее пламя стыда, и он решил залить его вином.

Спустившись в бар, он заказал коктейль. Выдернув из бокала соломинку, опустошил его залпом и потребовал еще. А после третьего бокала лицо бармена показалось ему удивительно знакомым, и Пертакис почувствовал неодолимое желание излить душу.

— Как вы думаете, для чего юристы придумали такое понятие, как «срок давности»? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Не для того ли, чтобы продлить мучения преступника? Долгие годы совершенное злодеяние будет бередить его совесть. Наконец он поймет, что избавиться от этой муки можно только через наказание, и вот он приходит с повинной, а ему и говорят: «Пардон, месье, срок давности истек, и ни один суд не станет вами заниматься!» Что вы на это скажете, дружище?

— Некоторые преступления не имеют срока давности, — флегматично заметил бармен. — Кроме того, любого из нас ждет Высший Суд.

— Значит, остается надеяться только на справедливый приговор после смерти? Но разве покойника напугаешь гильотиной? — Пертакис расхохотался, очень довольный своей остротой.

— Многие становятся покойниками еще до физической смерти, — так же невозмутимо ответил бармен. — И многие приговоренные земным судом получают оправдание на Небесах.

— Вы в это верите? — удивился Пертакис. — На дворе конец двадцатого века. Люди пожирают друг друга в войнах, да и в мирное время не жалеют, а вы верите в Небесный Суд? Лично я верю только тому, что вижу своими глазами и могу пощупать своими руками. А Небеса — где они? Ау! Их нет, дружище!

— Вы правы, месье. — Бармен загадочно улыбнулся. — Люди должны верить только земному суду. Простите, кажется, вас зовет господин у входа…

У входа стоял Ионидис, нетерпеливо подмигивая и подзывая его к себе. Они поднялись в номер.

— Я же просил не выходить! — возмущенно прошипел Ионидис. — Ты мог все испортить! А вдруг за кем-то из нас ведется слежка? Я не хочу попасть в тюрьму из-за твоей беспечности!

— Ты продал Евангелие? — спросил Карим.

Ионидис закурил и уселся в кресло, закинув ногу на ногу.

— Я всегда стараюсь работать как можно быстрее. Не терплю отсрочек. Особенно если сделка связана с риском. Так вот. Покупатель представляет университетскую библиотеку какого-то американского штата. Весь их годовой бюджет — пятьдесят тысяч. Естественно, американец не располагал такими средствами. Но я сделал все, что мог. Тридцать тысяч наличными. Это не то, чего ты хотел, но — тоже деньги.

— Тридцать?

Почему-то Пертакис не удивился. Не расстроился и не обрадовался. Можно было подумать, что речь шла о ком-то постороннем, а не о нем.

— Да, тридцать, и я их привез. — Ионидис положил на стол пухлый конверт. — Но все можно переиграть. Мы договорились, что я верну деньги, если передумаю. И тогда он вернет папирус.

«Ложь», — подумал Пертакис равнодушно. Но все же спросил:

— Да? Ты так в нем уверен? А если он уже улетел?

— Надо верить тому, с кем работаешь, — внушительно сказал Ионидис. — Как можно жить без веры? В определенных пределах, конечно. Итак, ты берешь деньги? Или я звоню…

— Не надо звонить. — Пертакис направился к выходу. — Отсчитай свою долю. А я пойду в бар. Ты прервал весьма занятную беседу.

Он устроился у стойки на тот же табурет, где сидел пять минут назад. Но, когда бармен повернулся к нему в ожидании заказа, Пертакис удивился — перед ним стоял совсем другой человек.

— А где… — в замешательстве протянул он.

— Нас прервали на том, что люди должны верить только земному суду, — вежливо напомнил бармен, неожиданно возвратив себе прежнее обличье.

Пертакис зажмурился и покрутил головой, сбрасывая наваждение.

— Да-да, — закивал он. — Да. Налейте виски. Безо льда. И больше ни слова о суде…

Он всегда гордился тем, что мог перепить любого собутыльника. И сейчас пил так, словно состязался с самим сатаной. Однако у него хватило сил самостоятельно выйти из бара и добраться до лифта. Он поднялся на последний этаж и вышел на смотровую площадку. Ночная Женева предстала перед ним бессмысленным скопищем огней.

— Земной суд? — спросил Пертакис у невидимого собеседника. — Не верю!

Он вцепился пальцами в заградительную сетку и оторвал ее от столбика ограды. Когда его тело понеслось к земле, ночной воздух сгустился на мгновение, словно пытался удержать самоубийцу, — но только на мгновение. А потом наступила вечность.