Ничего, «братец», ничего. Держись!

Как странно… Точно такие же слова я шептал тогда…

«Держись, братец, держись!»

Все правильно. «Куманек» рассчитал верно, как и следовало рассчитывать: мой не-брат больше всего боялся смерти и забвения. Но — больше забвения, чем смерти. Поэтому…

Я потом спрашивал у сидевших в домике вместе с ним. Было трудно разобрать, но я немного знал язык, на котором говорил старый, изрезанный шрамами гладиатор, который согласился ответить мне на вопросы. Он сказал, что новичок, брошенный к ним той ночью, все время что-то бормотал. «Знаете, похоже на молитву».

Или на стихи. Или на песню.

Я пришел в цирк, чтобы посмотреть на его смерть. Мне хотелось верить, что что-то еще можно изменить, хотя я знал…

Он вышел на арену, и стал искать глазами меня. Он все же верил в помощь.

Так думал я в первый момент. Но потом понял, что на самом деле все иначе. Он искал что-то другое.

Он нашел.

И не обращая внимания на тигра, распластавшегося на песке перед прыжком, не замечая удивленных возгласов, поклонился кому-то там, в заказных ложах.

Я присмотрелся. Могло показаться, что он кланяется «куманьку», но на самом деле… Он кланялся моей «племяннице» — да, она тоже была здесь.

— Смерть — такая страшная штука, сударыня! — сказал он. — Позвольте умереть во имя ваше.

И дальше он стал читать стихи, короткие, как выпад гладиаторского меча, тоскливые, как крик сокола, яркие, как шкура тигра.

Ряды замерли, слушая, впитывая чудесные слова.

Он не дочитал. Тигр прыгнул.