Послание 1. Гаию служителю

[1542]

Тьма исчезает от света, а тем более от многого света; неведение истребляют знания, а тем более многие знания. Восприняв это в смысле превосходства тьмы, а не тьмы как лишенности света, говори сверхистинно, что незнание о Боге и все превышающая Его тьма таятся от обладающих сущим в мире светом и знанием сущих, скрываются от всякого света и прячутся от всякого знания. И если кто — нибудь, видя Бога, уразумел, что он видел, то понял, что он не Его видел, но нечто из сущего, Ему принадлежащего и уразумеваемого. Сам же Он пребывает превыше ума и сущности, и Ему совершенно не свойственно ни быть познаваемым, ни существовать. И совершенное незнание, понимаемое в лучшем смысле, есть знание Того, Кто выше всего познаваемого.

 

Послание 2. Тому же [Гаию служителю]

Каким образом Находящийся вне всего выше богоначалия и выше благоначалия? Если божественность и благость поймешь как самое дело благотворящего и боготворящего дара и неподражательное подражание Сверхбожественному и Сверхблагому, соответственно которому мы обоживаемся и ублажаемся, то это уразумеешь. И если, стало быть, это оказывается началом обожения и ублажения обоживаемых и ублажаемых, то Тот, Кто сверхначален по отношению ко всякому началу, пребывает вне и так называемой божественности и благости как богоначалия и благоначалия, поскольку Неподражаем и Безотносителен и превыше всех и подражаний и отношений, и подражающих и причаствующих.

 

Послание 3. Тому же [Гаию]

«Внезапно» предполагает что — то, до той поры бывшее неявленным, выводимое, вопреки надежде, в явленность. Применительно же к Христову человеколюбию — а именно на это, я думаю, намекает богословие — это исхождение осуществившегося как человек Сверхсущественного из состояния сокрытости в доступное нам состояние явленности. Но Он — Сокрытый и после явления, или — чтобы более божественно сказать — j в явленности. Ведь и это свойство Иисуса сокрыто; и никаким словом и умом не изъяснить связанное с Ним таинство; даже говоримое, оно пребывает неизреченным, и уразумеваемое — неведомым.

 

Послание 4. Тому же [Гаию служителю]

Каким образом, говоришь ты, Иисус, вне всего сущий, всем людям по сущности единочинен? Но ведь не как причина бытия людей Он называется здесь человеком, а как по самой сущности целиком и истинно человек. Мы же определяем Иисуса не по человеческой сущности, ибо Он — не только человек (ведь Он не был бы Пресущественным, если бы был только человеком), но — воистину человек, отличным от людей образом, Человеколюбец, превыше, чем это возможно для людей, но и по — человечески, из человеческой сущности осуществляющийся Пресущественный. И, всегда пресущественный, он пребывает ничуть не менее преисполненным пресущественностью, и не заботится о ее избытке, и поистине войдя в человеческую сущность, сверх этой сущности осуществленный и превыше человека, Он действует как человек. И оказывается Девой сверхъестественно родившая, и беспокойная вода не чувствует тяжесть вещественных земных ног и не расступается, но становится крепкой, как вещество нельющееся (см. Мф. 14:25).

Стоит ли перечислять прочее, столь многое, благодаря чему ум, божественно зрящий превыше ума, познает и то, что было сказано применительно к человеколюбию Иисуса утвердительно, как имеющее силу превосходящего отрицания (апофасиса)? И чтобы высказаться нам короче: Он не был человеком не как не — человек, но как из людей произошедший, пребывающий над людьми и превыше человека, воистину ставший человеком и затем все совершавший не как Бог божественное и не как человек человеческое, но как ставший мужем Бог некоей новой, богомужней, энергией с нами жительствуя.

 

Послание 5. Дорофею литургу

Божественный мрак (см. Исх. 20:21) — это «неприступный свет», в котором, говорится, обитает Бог (1 Тим. 6:16), — невидимый из — за чрезмерной светлости и неприступный из — за избытка сверхсущественного светоизлияния. В нем оказывается всякий, удостоившийся познать и видеть Бога, — в свете невидимом самом по себе и непознаваемом. Оказавшись воистину превыше зрения и знания, познавая только то, что ты — за пределами всего воспринимаемого чувствами и мыслями, говоришь вместе с пророком: «Удивился разум Твой от меня, утвердился, не возмогу против него» (Пс. 138:6).

Так ведь и божественный Павел познал, говорится, Бога, — поняв, что Тот выше всякого сущего разумения и знания; почему он и сказал, что «неисследимы пути Его, и неисповедимы суды Его» (ср. Рим. 11:33), и «неизреченны дары Его» (ср. 2 Кор. 9:15), и «мир Его превыше всякого ума» (ср. Фил. 4:7), — найдя, что Сущий превосходит все, и паче разумения уразумев, что Тот, Кто является причиной всего, — вне всего.

 

Послание 6. Сопатру иерею

Не считай это победой, иерей Сопатр, — похулить исповедание или мнение, кажущееся нехорошим. Даже если рассудительно ты его опровергнешь, не обязательно свойственное Сопатру уже хорошо. Ведь истинное, как единственное и сокровенное, может — среди многого ложного и кажущегося — и от тебя, и от других утаиться. Ибо если что — то не красное, не обязательно оно уже белое; и если кто — нибудь не лошадь, не обязательно — человек.

Так делай, мне повинуясь: перестань говорить против других, а говори поистине в защиту истины, чтобы совершенно неопровержимо было говоримое.

 

Послание 7. Поликарпу иерарху

[1564]

1. Я не умею говорить с эллинами или с другими язычниками, полагая, что для добрых мужей достаточно, если они смогут уразуметь и высказать то, что само по себе истинно, как все обстоит на самом деле. Ведь когда таковое, чем бы оно ни являлось, будет по закону истины открыто и беспримесным установлено, все содержащее что — то иное й прикидывающееся истинным будет изобличено как чуждое истинно сущего, неподобное ему и, скорее, кажущееся, нежели сущее. Излишне и бороться с ними или с таковыми изъявителю истины. Каждый ведь утверждает, что владеет царской номисмой — и наравне с некоей истинной частичкой держит какого — то обманного идола. И только ты его обличишь, тут же за него заступятся и тот и другой. А если ты прямо утверждаешь истинное никем другим не опровергнутое слово, то все совершенно иное по содержанию опровергается само по себе благодаря непобедимому стоянию поистине сущего истинным. Хорошо, как мне кажется, это осознав, я и не поторопился говорить с элЛинами или с другими язычниками: мне ведь достаточно — и дай—το Бог! — прежде самому уведать истину, а потом, зная ее, подобающим образом о ней говорить.

2. Ты говоришь, что софист Аполлофаний бранит меня и называет отцеубийцей как нечестиво пользующегося достижениями эллинов против самих эллинов.

Справедливее было бы, однако же, нам ему сказать, что эллины нечестиво пользуются божественным против божественного, стараясь с помощью премудрости Божией ниспровергнуть божественное. Я уж не говорю о вере многих, приземленно и страстно приверженных произведениям поэтов и почитающих «тварь паче Творца» (Рим. 1:25), но говорю, что и сам Аполлофаний нечестиво пользуется божественным против божественного. Ведь знание сущего, правильно называемое им философией, а божественным Павлом названное премудростью Божией (см. 1 Кор. 1:21), истинных философов должно возводить к Виновнику и самого сущего, и ведения его.

И чтобы мне не обличать, вопреки убеждению, взгляды других лиц или его, скажу лишь, что Аполлофанию, как человеку мудрому, следовало бы разуметь, что никак и никогда ничто небесное не может уклониться от своего порядка и движения, если только и к этому его не подвигнет Виновник и Содержатель его бытия, Творящий и Претворяющий все, согласно священному слову (см. Быт. 1:1; Дан. 2:21)· Как, удивляясь Тому, Кто обладает всепричинной и пренеизреченной силой, не почитает он и отсюда познаваемого нами истинно сущего всеобщего Бога, когда солнцу и луне, по силе и статусу сверхъестественнейшим, Он приказал быть совершенно неподвижными (см. Ис. Нав. 10:12–14) вместе со всем прочим и стоять в продолжении целого дня всем в одних и тех же знаках зодиака? И, более того, — когда все, и большее и объемлемое, так согласованно обычно движется* тогда вместе с объемлющим не двигалось им объемлемое. И — когда некий иной день почти утраивается по продолжительности, и в течение целых двадцати часов, или приблизительно такого времени, движение солнца обращается вспять (см. Ис. 38:8) и затем вновь в высшей степени сверхъестественно возвращается назад. И солнце, своим путем за десять часов совершившее свое пятиобразное движение, Он заставляет в остальные десять возвращаться точно назад, двигаясь неким новым путем (см. 4 Цар. 20: 9–11)· Это естественным образом и вавилонян поражало и без борьбы подчинило их Иезекии как некоему богоравному, превосходящему людей, существу. И я не буду, пожалуй, говорить о великих чудесах в Египте или о каких — то иных где — либо имевших место богознамениях, но напомню об общих небесных знамениях, явленных повсюду и всем.

Аполлофаний обязательно скажет, что таковое не истинно. Особенно то, о чем говорится в персидских священных рассказах, благодаря чему маги и до сих пор совершают празднования тройному Митре. Ну и пусть по незнанию или по неопытности он таковым не верует. Но скажи — ка ему: «Что ты думаешь о затмении, бывшем во время спасительного распятия?» (см. Мф. 27:45; Мк. 15:33; Лк. 23:44–45). Ведь оба мы тогда, вместе находясь в Илиополе и стоя рядом, видели как луна невероятным образом заслонила солнце притом, что это не было время их схождения, и как затем, начиная с девятогом часа до вечера, она сверхъестественным образом помещалась внутри солнечного диаметра. Напомни ему и кое-что другое. Он ведь знает, что мы видели, что это совмещение начиналось с востока и луна, дойдя до края солнца, затем возвратилась и, стало быть, не с одной и той же стороны произошло совмещение и очищение, но с диаметрально противоположных сторон.

Таково тогда бывшее сверхъестественное, одному Христу Всевиновному возможное, творящему «великое и чудесное, которому нет числа».

3. Если тебе удобно и возможно, скажи ему так: «Аполлофаний, обличи меня, тогда с тобою бывшего, смотревшего вместе с тобой, с тобой обсуждавшего все и вместе удивлявшегося». Не знаю, чем побуждаемый, Аполлофаний пустился тогда прорекать и, как будто объясняя мне происходящее, сказал: «О, добрый Дионисий, это знамение происходящего в делах божественных».

Столько да будет нами в послании к тебе сказано. Ты же способен недостаточное наполнить и в конце концов привести к Богу мужа весьма мудрого, который, быть может, снизойдет до того, чтобы кротко изучить премудрую истину нашего исповедания.

 

Послание 8.

Димофилу служителю

[1580]

[О занятии своими делами и о доброте]

1. Исторические книги евреев говорят, добрый Димофил, что оный священный Моисей был удостоен богоявления за великую кротость (см. Чис. 12:3). И если иногда они и представляют его лишенным божественного лицезрения, то отвергают его от Бога не прежде, чем сообщают, что он потерял кротость. Они же говорят, что сильной яростью разгневался на него Господь как на самовольного и противящегося божественным советам человека (Исх. 4:14). А когда они показывают его руководствующимся богорассудными ценностями, то провозглашают его таковым по причине преимущественного богоподражания Благу.

Он ведь был очень кротким, и поэтому о нем говорится как о рабе (служителе) Божием (Исх. 14:31), более всех пророков удостоенном боговидения (Чис. 12:6–8). Даже когда на него й на Аарона напали некие дерзкие люди из — за первосвятительства и народоначалия, он оказался выше всякого славолюбия и властолюбия и предоставил богоизбранному (букв, «феокриту») предстательствовать за людей (см. Чис. 16:1–7). Поскольку же и восстали на него, и поносили его из — за первенства, и почти что бросились уже на него, он, кроткий, призвал Благого во спасение и вполне справедливо представил, что он не виновен во всем злом, что творят начальствуемые. Он ведь знал, что беседующему с благим Богом подобает, насколько это возможно, отображать в себе в первую очередь Его подобие и уметь совершать благолюбивые деяния.

Что же делает богоотца Давида боголюбезным? Именно то, что он был добрым, и даже к врагам был добр. «Обрел, — говорит преблагой, — мужа по сердцу моему» (ср. Пс. 88:21?). И в самом деле, благое законоположение даровано нам — заботиться даже о подъяремных врага (см. Исх. 23:4–5). И Иов как обладавший беззлобием был оправдан (см. Иов. 1:1–8; 42:10–12), и Иосиф не наказал братьев — заговорщиков (см. Быт. 50:19–21), и Авель просто и без сомнений пошел с братоубийцей (см. Быт. 4:8). И все, о ком проповедует богословие, — благообразны, не замышляют зла, и даже чужая злоба не отвращает их от добра, но совершенно напротив — они и злых боговидно ублажают, простирают и на них свою многую благость и их к подобному же кротко призывают.

Но восклонимся горе, не кротость священных мужей возвещая, не благость человеколюбивых ангелов, милующих народы и молящихся о них Благому (см. Зах. 1:12), запрещающих губительным злодейским множествам творить зло (см. Зах. 3:2), огорчающихся от злых поступков людей, радующихся же спасению призываемых к благому (см. Лк. 15:10), и — все другое, что богословие передает о добродетельных ангелах, но, в безмолвии приемля благотворящие лучи поистине благого и сверхблагого Христа, с их помощью да возведены будем светом к Его божественным благодеяниям.

Разве это не свойство неизреченной и превышающей ум Благости — сотворить сущее и все его ввести в бытие и хотеть, чтобы все было близким к Ней и всегда причастным того, что свойственно Ему, — соответственно пригодности каждого? Как понять, что и за отступающих Он с любовью держится, и спорит, и молит не презирать их, когда они влюблены и сокрушенны, и терпеливо поддерживает бранящих Его и Сам их защищает? И еще больше обещает заботиться о них, и когда они еще далеко, но приближаются, Он подбегает и встречает, и, весь всех охватив, целует, и не напоминает о прежнем, но любит настоящее, и устраивает праздник, и «созывает друзей», то есть добрых людей, чтобы в обители все с Ним порадовались (см. Лк. 15:6). (Димофил же и если кто другой с добрыми людьми враждует, совершенно справедливо подвергается запрещению: пусть выучится прекрасному и подобреет). Разве же не подобало, сказал Он, Благому порадоваться спасению погибших и жизни умерших (см. Лк. 15:24, 32)? Не задумываясь, и на плечи Он берет только что возвращенное от заблуждения, и добрых ангелов подвижет к радости, и «благ и к неблагодарным» (Лк. 6:35), и сияет солнцем Своим «на злых и на добрых» (см. Мф. 5:45), и саму «душу Свою полагает за» (см. Ин. 10:11, 15) отбегающих.

Ты же, как показывает написанное тобой, и припавшего к священнику нечестивого, как ты сказал, грешника, — не знаю как, при! няв это на себя, — оттолкнул. Он потом молил и объяснял, что при–1 шел для уврачевания пороков, но ты не ужаснулся, но с яростью не| достойно обошелся и с добрым священником, решившим помиловать: нечестивого кающегося. И под конец сказал священнику: «Выйди вместе с подобными тебе». И, не имея на то права, заскочив в недоступное для тебя, принизил Святая святых. А потом пишешь нам: «Я промыслительно спас готовое погибнуть священное и все еще сохраняю его неоскверненным».

А теперь слушай наши слова. Не подобает и выше тебя в служении находящимся, и равным тебе служителям поправлять священника, даже если кажется, что он нечестиво относится к божествен–1 ному, даже если бы оказалось, что он совершил что — то другое запрещенное. Ведь если отступление от определений и законоположений является безобразием и бесчинием в божественнейшем, то не имеет оправдания даже ради Бога совершенное нарушение богопреданного порядка. Ибо Бог «в Себе» не «разделился», ибо «как тогда устоит царствие Его?» (Мф. 12:5–26; Мк. 3:24; Лк. 11:18). И если «Богу, — как Речения говорят, — принадлежит суд» (ср. Ис. 30:18; Рим. 2:2), а иереи, следом за иерархами, — возвестители (букв.: ангелы) и толкователи божественных судов (ср. Мал. 2:7), то ты от них подобающим тебе образом узнай божественное через литургов, — у людей, благодаря которым и быть служителем ты сподобился, Или священные символы не это вопиют? И не просто ведь то, что Святое святых для всех недоступно: приближается к нему прежде всего порядок священносовершителей, затем порядок иереев, а следом за ними — литургов. А для поставленных в чин служителей двери недоступного для входа запретны, — двери, у которых они получают посвящение и предстоят, — не для того, чтобы их стеречь, но для порядка и для познания самих себя — скорее ближе к людям, нежели к священнослужителям. Вот почему святое чиноначалие священных порядков священнополагает, чтобы они были причащаемы божественного, поручая другим, то есть находящимся внутри, его им передавать. Ибо стоящие у божественного жертвенника, можно символически сказать, зрят и слышат божественное, сияющим им открывающееся, и, благообразно выходя к внешним по отношению к божественным завесам послушным служителям, и священному народу, и очищаемым чинам, являют им святыню соответственно их достоинству, — прекрасно сохранявшееся неоскверненным до тех пор, пока ты не заскочил тиранически в Святое святых и не принудил против воли вынести святыню. И сказал, что держишь и сохраняешь святыню, хотя и не знаешь, и не слышал, и не имеешь ничего из подобающего иереям, равно как и истину Речений не познал, каждый день споря о них для совращения слышащих.

Если ведь кто — нибудь покусится властвовать над народом, не получив на то приказа от царя, по справедливости ведь будет наказан .

И не также ли — если князя, оправдывающего кого — то или осуждающего, некий из предстоящих ему его подчиненных осмелится пересуживать (не говорю уж оскорблять, а притом и лишать власти). Ты же, человече, так же дерзок по отношению к кроткому и доброму священнику и его священническому уставу?

Это следует говорить, когда кто — то, посягая на превосходящее его достоинство, думает, что поступает как подобает. А это ведь недопустимо ни для кого. В самом деле, что неуместного сделали Озия, покадив Богу (см. 2 Пар. 26:16–19), или Саул, принеся жертву (см. 1 Цар 13 9–14), или тиранические демоны, истинно богословствовав об Иисусе (Мк. 3:11–12)? Но отвергнут богословием всякий вмешивающийся в чужое дело («чуждопосетитель») (1 Пет. 4:15), и каждый да пребудет в чину своей службы, и «одинлншьархиереи пусть войдет в Святая святых лишь раз в году» (ср. Исх. JU.W, tep. g j) и то во всей полагающейся по Закону священноначальнои чистоте (см. Исх. 30:20–21; Лев. 16:4, 24). И только иереи имеют попечение о святом, а левиты не «прикасаются к святому, чтобы не умереть» (ср. Чис. 4:19–20). И прогневался Господь яростью на несдержанность Озии, и Мариам покрылась проказой, дерзнув устанавливать правила для Законодавца (см. Чис. 12:1,10), и на сыновей Скевы наскочили бесы (см. Деян. 19:13–16). И «Я не посылал» их, сказал Он, «а они бежали», и «Я не говорил им, а они пророчествали» (Иер. 23:21), и нечестивец «приносящий Мне в жертву тельца, для Меня — словно убивающий пса» (ср. Ис. 66:3). И просто сказать: справедливость Божия не терпит беззаконных. И когда они говорят: «С Твоим именем мы сотворили многие чудеса», Он отвечает: «Отойдите от Меня все, делающие беззакония» (ср. Мф. 7:22–23).

Так что нельзя, как говорят священные Речения, даже тому, что справедливо, следовать не в соответствии с достоинством. Каждому подобает внимать себе и не помышлять о высочайшем и глубочайшем, и разуметь — только то, что ему дано сообразно его достоинству.

2. Почему же, — говоришь ты — не надо обвинять нечестивых или в чем — то ином неподобающем обличаемых священников, и одним лишь хвалящимся Законом позволительно «преступлением Закона бесчестить Бога» (Рим. 2:23)? И почему иереи суть изъявители Божии? Как могут они возвещать людям божественные добродетели, сами не познав их силу? Или: способны ли просвещать потемненные? И как передают другим Святого Духа те, кто, есть ли Дух Святой, по — настоящему и поистине не уверовали?

Я отвечаю тебе на это (ибо не враг же Димофил, и я не стерплю, чтобы ты был похищен Сатаной). Каждый из окружающих Бога порядков более ведь богообразен, чем далее отстоящий от Него. И что ближе к Истинному свету, то и освещеннее и светлее. И не в смысле места пойми это отстояние, но в смысле пригодности к боговосприятию. Если, таким образом, порядок иереев — просвещающий, то человек не просвещающий совершенно, значит, отпал от священнического порядка и силы, а тем более — вообще непросвещенный. И мне кажется дерзким тот, кто посягает совершать дело священника, не боясь и не стыдясь исполнять божественное вопреки достоинству, полагая, что Бог не знает того, что ему самому известно, и думая обмануть Того, Кого лжеименно называет отцом, и осмеливается христовидно произносить свои скверные злохуления (не могу сказать «молитвы») перед божественными символами. Таковой — не иерей, никак не иерей, но злой обманщик, поругатель себя и волк, облачившийся для нападения на божественных людей в овечью шкуру (ср. Мф. 7:15).

3. Но не Димофилу положено это исправлять. Ведь если и богословие повелевает следовать праведному (а следовать праведному — это хотеть воздать каждому по достоинству), то справедливо, чтобы все этому следовали не вопреки своему достоинству и чину, поскольку справедливо, чтобы и ангелам было воздано и уделено по достоинству, однако же — не нами, о Димофил, а нам — через них от Бога, и им — от· еще более преимуществующих по положению ангелов. И просто сказать: во всем сущем через первых воздается вторым соответствующее их достоинству от благоупорядоченного и справедливейшего Промысла. Ведь те, кто поставлен Богом начальствовать над другими, по достоинству воздают следующим за ними и подчиненным. Пусть же Димофил уделит по достоинству своему разуму, гневу и вожделению, и да не нарушит свой чин, но возобладает над низшими превосходящий их разум. Ведь если на рынке мы увидим, что раб оскорбляет старца — хозяина, будучи моложе, или сын — отца, и нападает на него, и наносит раны, мы ведь сочтем, что он поступает нечестиво, и вряд ли не поможем, подбежав, старшим, хотя они, возможно, первыми поступили несправедливо, — как же тогда мы не устыдимся, наблюдая, как гнев и вожделение обижают разум, — отвергают данное Богом начало и сами собой воздвигают нечестивое и несправедливое бесчиние, распрю и беспорядок? Правильно наш блаженный от Бога посланный законоположник не удостаивает предстательствовать в Церкви Божией того, кто прежде хорошо не предстательствовал в своем доме (ср. 1 Тим. 3:12), ибо тот, кто учинил как надо себя, учинит и другого, а если другого, то — и дом, а если дом, то — и город, а если город, то — и народ. И просто сказать, как говорят Речения, «верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом» (Лк. 16:10).

4. Сам ты уделяй по достоинству вожделению, гневу и разуму, тебе же уделят божественные литурги, а им — иереи, иереям же — иерархи, а иерархам — апостолы или преемники апостолов. И если кто — нибудь из них как — то погрешит против подобающего, то будет исправлен равночинными ему святыми, но соотношение чинов (букв.: чин на чин) не перевернется, но каждый в своем чину и в своем служении да пребывает.

Вот сколько сказано нами тебе в пользу того, что надо знать и делать свое дело. А что касается бесчеловечности, как ты говоришь, нечестивого и мерзкого мужа, то не знаю как и оплакать сокрушение возлюбленнного моего. Чьим, ты думаешь, служителем был ты нами поставлен? Ведь если не — Благого, то всяко по необходимости ты должен быть полностью чужд и нас, и нашего служения. И тогда тебе пора поискать других и бога, и иереев, и при них скорее озвереть, нежели в добре преуспеть, и быть жестоким служителем милои тебе бесчеловечности. И разве же мы сами до совершенной святости усовершенствовались и не нуждаемся в божественном человеколюбии по отношению к нам? Не двойной ли, как говорят Речения (ср. Иер. 2:13), грех , подобно нечестивым, мы совершаем, не зная в чем претыкаемся, но оправдывая себя и полагая, что что — то видим, поистине же ничего не видя (ср. Рим. 1:22)? «Ужаснулось этому небо» (ср. Иер 2:12), и я затрепетал и не доверяю самому себе. И если оы я не получил написанное тобой — неподобающим, будь уверен, образом написанное — то не был бы убежден, хотя и некие другие люди сочли нужным заверить меня, что Димофил думает , что благой по всему Бог — не Человеколюбец, и что сам он не нуждается в Милующем или Спасающем, и даже священников отвергает, удостоенных Благостью носить неведения людей и хорошо знающих, что и они обложены немощью.

Но Богоначальный Священносовершитель шел иным путем. Будучи «отделенным, — как говорят священные Речения, — от грешников»  (Евр. 7:26), любовь к Себе Он связал со способностью к кротчайшему по отношению к овцам пастырству (см. Ин. 21.15 называет злым рабом того, кто не вернул товарищу долг и не поделился частью дарованных ему многих благ, и приговаривает его получить самому от своего собственного  зла (см. Мф. 18.32 14), чего следует и мне, и Димофилу бояться. Даже ведь и тем, кто бесчестил Его  в само время страдания, Он доставляет прощение от Отца (Лк. 23:34) и запрещает ученикам, когда они решили немилостиво осудить за нечестие прогнавших Его самаритян (Лк. 9:52–55).

И вот что включает многословие твоего свирепого послания (ибо и вверху и внизу ты звучишь), — будто не за самого себя, но за Бога ты отомстил. Скажи мне, ты злом отмстил за Благого?

5. Отступи. «Мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших» (Евр. 4:15), но «беззлобен» I Он (ср. Евр. 7:26) и «милостив» (Евр. 2:17). Он «не воспрекословит, | не возопиет» (Мф. 12:19; ср. Ис. 42:2), и Он «кроток» (Мф. 11:29), и «милостив о грехах наших» (ср. 1 Ин. 2:2). Так что мы не одобрим твои не вызывающие зависти порывы, даже если тысячи раз ты собой повторишь Финееса (см. Чис. 25:7–8) и Илию (см. 3 Цар. 18:40). Ведь когда Иисус услышал, что Его ученики хотят этому подражать: они показались Ему непричастными кроткого и благого Духа (см. Лк. 9:55; ср. 1 Пет. 3:4). Ведь и наш божественнейший Священноположник с кротостью учит противящихся учению Божию. Ибо учить, а не мучить подобает незнающих, — как и слепых мы не наказываем, а руководствуем.

Ты же начинающего восклоняться к свету мужа, по щеке ударив, оттолкнул, свирепо прогнал человека, с большим сокрушением пришедшего, какового — и это большой ужас вызывает! — Христос, будучи благ, ищет заблудившегося по горам (см. Мф. 18:12), и отбежавшего призывает, и, найдя, едва не на плечи берет (Лк. 15:5). Нет, прошу, не будем так дурно распоряжаться самими собой и вонзать меч I в самих себя. Ведь те, кто пытается кого — то онеправдовать или, на–1 против, облагодетельствовать, — пусть не все, что хотят, делают тем, — но, самим себе доставляя зло или добро, будут исполнены либо божественными добродетелями, либо свирепыми страстями, i И одни, последователи и спутники добрых ангелов и здесь и там, с полным миром и свободой от всех зол унаследуют в вечно сущий век | блаженнейшие уделы и всегда будут с Богом (см. 1 Фесс. 4:17), что — величайшее из всех благ. А другие отпадут от божественного и своего собственного мира и здесь и по смерти пребудут со свирепыми бесами.

Ради этого нами прилагается большое старание, чтобы с Благим Богом быть и пребывать с Господом всегда, а не оказаться отлученным со злыми, заслуженно по своим делам претерпев, чего я больше всего боюсь и молюсь о том, чтобы пребыть всех зол непричастным.

А если хочешь, вспомним и видение некоего божественного мужа, и ты не посмейся, ибо я скажу истину.

6. Когда я как — то оказался на Крите, меня привечал священный Карп — муж, хоть и чуть странный, но из — за большой чистоты ума для боговидения пригоднейший. Так он не начинал священные совершения таинств, прежде чем не явится ему в предсовершательных молитвах благоприятное священное видение. И он говорил, что был однажды огорчен кем — то из неверующих. Он печалился оттого, что тот совратил кого — то от Церкви к безбожию, когда этот новокрещеный только еще совершал дни иларий. И необходимо было об обоих благоподобно помолиться и, взяв в помощники Бога — Спасителя, одного обратить, а другого благостью победить и не покинуть, уча всю жизнь и доныне, и таким образом возвести их к божественному знанию, чтобы, даже если бы их раздирали сомнения и они неразумно ожесточались, были бы вынуждены оставаться по закону справедливости здравыми (букв.: щеломудрствоватьь). Но не стерпев этого прежде всего в себе, не знаю, как, исполнившись тогда некими многими злыми замыслами и горечью, он в таком плохом состоянии лег спать, ибо был вечер. Около же полуночи — а у него был обычай в это время бодрствовать в уединении для пения божественных гимнов — он поднимается, не насладившись без волнения покоем из — за многих снов, всегда прерывавшихся. Стоя, однако же, на божественной беседе, он неблагочестиво скорбел, горевал и говорил, что несправедливо, если останутся живы безбожные люди, развращающие «правые пути Господни» (Ос. 14:10; ср. Деян. 13:10). И говоря это, молил Бога, чтобы какая — нибудь молния без пощады лишила жизни обоих разом.

И когда он это сказал, вдруг — говорил он — показалось ему, что он видит, что дом, в котором он стоит, сначала поколебался, а затем разделился с самого верха на две половины, и перед ним вспыхнул с небес и на него опускается некий очень яркий огонь (ему ведь казалось тогда, что крыши нет), а небо открыто, а на небе — беспредельный Иисус с предстоящими Ему человековидными ангелами. Он видел это, глядя вверх, и удивлялся. Наклонившись же вниз, Карп, сказал он, увидел в земле некую темную разверзшуюся и зияющую пропасть и — что те мужи, которых он проклинал, стоят перед ним у края этой пропасти, жалкие, трепещущие так, что больше не могут держаться из — за неустойчивости их ног. А снизу, из устья пропасти, выползают и ползают вокруг их ног змеи, и то тащат их, обвившись, одновременно и утяжеляя, и увлекая, то зубами или хвостами бьют и подталкивают, всячески стараясь столкнуть их в пропасть. Были и некие люди среди змей, на этих мужей нападающие, толкающие их, дергающие и бьющие. И казалось, что те вот — вот упадут, отчасти невольно, отчасти вольно, понемногу понуждаемые и убеждаемые злом.

И говорил Карп, что, глядя вниз, он радовался, а наверх не обращал внимания, только досадовал и испытывал нетерпение оттого, что те двое еще не упали, и на деле часто их, ослабевших, старался столкнуть, и огорчался Оттого, что не мог этого сделать, и проклинал их. И опять он поднял глаза, чтобы вновь увидеть, как и прежде, небо, и увидел, что Иисус, глядя на происходящее, сжалился, встал с пренебесного престола, сошел к тем мужам и подал им добрую руку, и ангелы с Ним вместе их восприняли, поддерживая их с других сторон. И сказал Иисус Карпу: «Бей теперь Меня уже занесенной рукой. Я ведь снова готов пострадать за спасаемых людей; Мне ведь тоже хочется, чтобы другие люди не согрешали. Однако же смотри, не кажется ли тебе, что пребывание в пропасти со змеями хорошо бы заменить пребыванием с Богом и добрыми и человеколюбивыми ангелами?»

Вот что выслушав, я верю, что это на самом деле было.

 

Послание 9.

Титу иерарху

[1653]

[вопросившему посланием, что такое дом Премудрости, что — чаша и что еда ее и питие]

1. Я не знаю, о добрый Тит, ушел ли священный Тимофей, не услышав чего — нибудь о богословских символах. Но в «Символическом богословии» мы хорошо растолковали ему все кажущееся многим диковинным в Речениях о Боге. Ведь нелепость страшную внушают несовершенным душой людям неизреченной премудрости отцы, когда некими сокровенными и дерзновенными гаданиями открывают божественную и таинственную, недоступную для скверных истину.

Потому — то и не верят многие из нас словам о божественных таинствах: ибо мы воспринимаем их только через приращенные к ним доступные чувствам символы. Подобает же и раскрытыми, сами по себе, обнаженными и чистыми видеть их. Только так ведь их видя, мы сможем почтить «Источник жизни» (Пс. 35:10), созерцая его в Себя Самого изливающимся и Самим по Себе стоящим, и некую единую Силу, простую, самодвижущуюся, неоскудевающую в Себе, но являющуюся ведением всех ведений и всегда через. Себя Себя созерцающую.

Подобает, подумалось нам, чтобы мы ему и другим раскрыли, по мере возможности, различные виды применяемой к Богу символической священнообразности. Ибо то, что вне ее, исполнено столь невероятным и бредовым вымыслом! Например, применительно к сверхсущественному богорождению измышлена Божья утроба, телесно Бога родившая; написано о слове, в воздух испускаемом из изрыгающего его мужеского сердца, и о духе, из уст выдыхаемом; и утробы ι богородящие, носящие Сына Божия, воспеты перед нами как приличествовало бы телесным; или в образе сада представлены некие деревья, побеги, ростки, цветы и корни; или — извергающиеся источники вод; или светорождения, производящие воссияния; и некие иные изъяснительные священнописания сверхсущественных богословий. Для обозначения же умных Божиих промыслов, дарований, проявлений, сил, свойств, жребиев, обителей, исхождений, разделений и соединений, — человеческий образ и многообразие диких зверей и других животных, и растений, и камней кругом к Богу поналеплено; и выдумано, что женские украшения и оружие варварского производства Им на Себя надеты; и глина и плавильня, словно ремесленнику, приданы Ему; и лошади, и колесницы, и троны подставлены; и некие пиршества  изысканные приготовлены; и что Он пьет и упивается, и что спит и в похмелье бывает, понавыдумано.

Что и говорить о гневе, скорби, о различных клятвах, раскаяниях, проклятиях, злобствованиях, о многообразных и запутанных  выдумках с целью нарушить обещания, о гигантомахии, по книге Бытия, согласно которой, говорят они, устраивают из страха заговоры те сильные мужи; и это поучение для назидания — не во вред кому — то другому, но ради спасения себя выдумщиками; и об этом совете на небесах, устрояемом против обмана и хитрости Ахава (3 Цар. 21); и о свойственной Песни Песней вещественной и блудной многострастности; и обо всех остальных, сколько смелости есть, священных условных знаках боговыражения из числа тайных, выставленных и ставших делимыми из единых и неделимых, образными и многовидными из единых и необразных, коих скрытую красоту если бы кто смог увидеть, нашел бы все таинственным и боговидным и исполненным яркого богословского света.

Да не подумаем, что видимые условные знаки созданы ради них самих: они ведь прикрывают неизреченное и невидимое для многих знание, — чтобы не стало доступным для непосвященных всесвятое и чтобы открывалось оно только истинным приверженцам благочестия, всякую ребяческую фантазию от того, что касается священных символов, удалившим и способным благодаря простоте ума и свойству умозрительной силы восходить к простой сверхъестественной находящейся выше символов истине.

Однако же и то подобает разуметь, что богословское учение двояко: одно — неизреченно и таинственно, другое — явленно и постижимо; одно символическое и ведущее к таинствам, другое философское и аподиктическое; так что в слове соплетено с выразимым невыразимое. Одно убеждает и делает связной истину говоримого, другое же действует и утверждает в Боге ненаучимыми тайноводствами.

Ведь и при отправлении святейших таинств наши служители, как и служители законного предания,

от боголепных символов не отказались. Видим также и всесвятейших ангелов через гадания таинственно открывающими божественное, и Самого Иисуса в притчах богословствующим и преподающим богодейственные таинства с помощью образа трапезы. И подобало ведь не только, чтобы Святое святых сохранялось недоступным для многих, но чтобы и сама человеческая жизнь, неделимая и одновременно делимая, осиявалась подобающим ей образом божественными знаниями и чтобы бесстрастная часть души созерцала простые и глубочайшие зрелища из числа богоподобных картин, а страстная по — родственному служила ей и тянулась к божественнейшему, пользуясь заранее подготовленными из формирующих символов образами, поскольку врождены таковые прикрытия и обнаруживают тех, кто и помимо покровов, богословию явному вняв, созидает в себе некий образ, руководствующий к постижению названного богословия.

2. И само миротворение всего видимого происходит из невидимого Божия, как говорит и Павел, и истинное Слово. Отчего богословы и рассматривают одно с точки зрения общества и закона, другое — с точки зрения очищения и чистоты; одно как человеческое и посредствующее, а другое как сверхмирное и совершающее таинства; одно как идущее от законов явленных, а другое — от неявленных установлений, соответствующих тем или иным священным Писаниям; умам и душам. Ибо не простую историю , но животворное совершенство содержит раз и навсегда предлежащее им Слово.

Надлежит, стало быть, и нам — вопреки общему об этом мнению — обращаться подобающим священному образом вовнутрь священных символов, а не пренебрегать ими, являющимися следами, оттисками и явными образами невыразимых и поразительных божественных видений. Ибо не только сверхсущественные умственные светы, но й вообще божественное различается по изобразительным символам, как, например, сверхсущественныый Бог называется «огонь», а умопостигаемые Божии Речения — «огненными». К тому же и боговидные чины умопостигаемых и разумных ангелов изображаются во многих различных видах и огненных убранствах. И иначе следует понимать один и тот же образ огня в применении к сверхразумению, Божию, иначе же — к Его умопостигаемым промышлениям, или словесам, и иначе — применительно к ангелам: в одном случае имеется в виду причина, в другом бытие, в третьем причастие, в иных — иное, что определяется их рассмотрением и умопостигаемым порядком.

И подобает не смешивать как придется священные символы, но раскрывать их соответственно или причинам, или образам бытия, или силам, или чинам, или достоинствам, каковым они служат проявляющими условными знаками.

И чтобы не сообщить сверх надлежащего, вернемся к уже предложенному нами разысканию. И скажем, что всякая пища есть совершенствователь питаемых, несовершенство их и недостаток восполняющий, слабость врачующий, жизнь их сохраняющий, новое цветение ей доставляющий и ее обновляющий, животворное наслаждение им дарующий, и вообще она — огорчающего и несовершенного отгонительница, веселия же и совершенства их подательница.

3. Хорошо ведь сверхпремудрая и благая Премудрость Речениями воспевается, как чашу тайную поставляющая и священное свое питие изливающая, скорее же — прежде того твердую пищу предлагающая и с высоким проповеданием сама нуждающихся в ней благолепно приглашающая. Двойную ведь пищу божественная Премудрость предлагает: одну — твердую, плотную, а другую — жидкую, изливаемую, каковую и подает в чаше промыслительной ее благости. Чаша, округлая и открытая, да будет символом открытого и на все исходящего безначального и нескончаемого обо всех промысла. Хотя и на все распространяется, пребывает он, однако же, в себе самом и стоит в недвижимом тождестве, совершенно из себя неисходно утвержден; неподвижно и крепко стоит чаша.

О Премудрости же, что она создает себе дом и в нем предлагает твердую пищу и питие, и чашу, говорится, чтобы всем божественное благолепно накопляющим было ясно, что и Промыслом совершенным является Виновник бытия и благого бытия всего, и на все распространяется, и во всем оказывается, и все объемлет, и вновь Сам в Себе по преимуществу остается, и ничем ни в чем никоим образом не является, но устраняется всего, Сам в Себе тождественно и вечно будучи, стоя и пребывая, и всегда одним и тем же неизменным являясь, и никогда вне Себя не оказываясь, ни от своего собственного седалища и неподвижного пребывалища и очага не отлучаясь, но в Себе и все совершенные промыслы благодействуя, и происходя на все, и оставаясь Сам по Себе, и покоясь вечно, и двигаясь, и ни покоясь, ни двигаясь, но, если так можно сказать, промыслительные действия в неподвижности и неподвижность в промысле неразрывно и совершенно имея.

4. Но что такое твердая пища и что жидкая? Их ведь подательницей и промышленницей воспевается благая Премудрость. Твердая пища служит, как я думаю, знаком разумного и неколебимого совершенства и тождества, благодаря которым божественное с его постоянным, сильным, единым и нераздельным разумом становится причастным для тех разумных чувствилищ, которым божественнейший Павел, приняв от Премудрости, воистину твердую пищу подает. Жидкая же — символ разливаемого и до всего спешащего дойти течения, различными, многими и разделяющимися путями к простому и спокойному богопознанию питаемых соответствующими им благами руководящего. Потому — то и уподобляются божественные умопостигаемые Речения росе, воде, молоку, вину и меду: из — за живородной их, как у воды, силы; растительной, как у молока; оживляющей, как у вина; и очищающей, а также и предохраняющей, как у меда. Их ведь божественная Премудрость дарует приходящим, подавая и щедро изливая поток изобильных и неистощимых яств. Это ведь значит воистину угощать. Потому — то она и воспевается как животворительница, а также младопитательница, обновительница и совершенствовательница.

5. В соответствии с этим священным раскрытием образа пира и о самом всяческого добра виновнике, Боге, говорится, что Он упивается, — из — за преизобильного, превосходящего воображение Его пиршества, или, точнее сказать, по причине совершенного состояния Божия и невыразимой Его безмерности. Как ведь у нас, в низком смысле, опьянением является непомерное наполнение вином и исступление из ума и рассудка, так и в более высоком смысле, применительно к Богу, под опьянением следует разуметь не что иное, как преизобильную, по причине того, что она — в Нем, безмерность всех благ. Также и сопутствующее пьянству умоисступление следует понимать как превосходящее мысль превосходство Божие, соответственно которому возвышается над мышлением Сущий выше мышления, выше разумения и выше самого бытия. И просто всем, сколько ни есть добра, упоен и оттого исступлен Бог, — как разом всем этим переполненный и при этом — безмерности всякой чрезмерность! — сущий вне и за пределами всего.

Исходя из этого, и пиры преподобных в царствии Божием по тому же да разумеем образу. «Подходя ведь, — сказано, — сам царь усадит их и сам послужит им» (ср. Лк. 12:37). Выражает же это некое общее и единомысленное единение святых в приобщении божественным благам, и «Церковь первенцев, написанных на небесах» (Евр. 12:23), и духи праведных, всеми благами усовершенствованные и всех благ исполненные. А возлежание понимаем как отдохновение от многих трудов, беззаботную жизнь, боговдохновенное жительствование в свете и стране живых, наполненное всяческим священным наслаждением, и обильное подаяние доставляющих блаженство различных благ, отчего радостью всяческой наполняются от самого радующего их Иисуса, и усадившего их, и прислуживающего, и вечный покой дарующего, и преисполнение удовольствий раздающего и разом источающего.

6. Ты будешь, я хорошо знаю, добиваться, чтобы было раскрыто значение и эвфемистического сна Божия и бодрствования. И когда мы скажем, что божественный сон — это удаленность Божия и непричастность для тех, о ком Он промышляет, а бдение — забота о том, чтобы промышлять о воспитании и спасении тех, кто в этом нуждается, ты перейдешь к другим богословским символам.

Почему и полагая излишним, то же тем же окружая, думать, что там подразумевается нечто другое, а притом и соглашаясь последовать вам в добре, послание на сказанном заканчиваем, изложив в наших писаниях, как мне кажется, даже больше того, что было должно.

И само полное наше «Символическое богословие» тебе посылаем, где ты найдешь, наряду с Домом Премудрости и семью столпами, исследованными по отдельности, и твердую пищу, на жертвы и хлебы разделенную. В нем обстоятельнее разъясняется также, и что такое растворение вина, и что такое похмелье Бога от пьянства, и само ныне сказанное. Да и всех символических богословий, как я думаю, оно является благим раскрытием, соответствующим Речений священным преданиям и истинам.

 

Послание 10. Иоанну Богослову, апостолу и евангелисту, заключенному на острове Патмос

[1708]

Приветствую тебя, священная душа, возлюбленный мой. Я имею на это большее по сравнению с другими право. Радуйся, воистину возлюбленный, — весьма возлюбленный сущим Любящим, Желанным и Любимым (см. Ин. 13:23; 16:27; 21:7, 20).

Что удивительного, если Христос действует истинно, а Его учеников обидчики изгоняют из городов (см. Мф. 23:34), сами себе по достоинству воздавая, а от святых, скверные, отделяясь и уходя? Воистину, явленное в образах суть видимое невидимого. Даже и в грядущих веках Бог не будет виновен в справедливых от Него отлуче: ниях, но виновными окажутся сами полностью себя от Бога отлучившие. Равно как мы видим, что уже здесь некоторые пребывают с Богом, будучи рачителями истины, отойдя от вещественных пристрастий и, совершенно свободные от всех зол, в божественном вожделении всего благого любят мир и освящение и из настоящей жизни отходят к будущей, — ангелоподобно жительствуя среди людей, с полным бесстрастием, богоименованием, святостью и иными благими свойствами.

Я вовсе не настолько безумен, чтобы считать, что вы как — либо страдаете, но полагаю, что и телесные страдания, судя по одному из них, чувствительны. А об онеправдывающих вас и думающих, что заточили, несправедливо обвиняющих по праву сущее солнце Благовестия (Евангелия), я молюсь, чтобы они, оставив то, что сами себе причиняют, обратились к добру, и вас к себе привлекли, и приобщились к свету.

Нас же даже препятствие расстояния не может лишить всесветлого сияния Иоанна, ибо ныне мы прочтем для памяти и обновим в ней твое истинное богословие, а немного позже — скажу уж, хоть это и дерзко, — и сами с вами соединимся. Но я заслуживаю полного доверия, поскольку научился от Бога и говорю то, что предузнал, — что ты освободишься из Патмосской тюрьмы, вернешься на Азиатскую землю, осуществишь там новые подражания благому Богу и передашь тем, кто следует за тобой.