Утро, серенькой кисеей занавешивало окно, когда Георгий Иванович Печказов проснулся. Вставать не хотелось, он долго лежал, глядя, как за оконной рамой медленно тает ночной мрак. Вместе с мыслями о предстоящем дне приходило привычное раздражение.

Георгию Ивановичу предстояло сейчас надеть вставную челюсть, натирающую десну, с притворным непониманием выдержать вечно укоризненный, испытующий взгляд жены. После недавнего телефонного звонка с угрозами встречу с Зоей придется отложить. Ах, Зоя, Зойка! Лицо Георгия Ивановича на мгновение просветлело. Зоя дарит ему ощущение бодрости и в свои 57 лет он чувствует себя под стать ей, 26-летней. Но этот гнусный звонок! Женский голос, нарочито искаженный, лишь выкрикнул в трубку угрозы, но не может же… Додумывать — значило окончательно испортить себе настроение, и Георгий Иванович стал медленно одеваться.

Да, с Зойкой придется повременить; хорошо, что с Леной он давно и окончательно определился. Теперь она ухаживает за мамой, и, кажется, неплохо. Георгий Иванович усмехнулся: охотно пошла в домработницы, а поначалу сколько амбиций было! Видимо, щедрость его Лена помнит, несмотря на двухлетнюю разлуку.

— Георгий, — негромко позвала жена, — завтрак на столе, а я побежала. У меня сегодня утренний прием.

Жена была стоматологом в детской поликлинике.

«Утренний прием — это хорошо, — отметил про себя Георгий Иванович. — Значит, вечером встречать не нужно, и вечер мой».

Печказов всегда встречал жену после вечерних приемов: она часто задерживалась и боялась темных улиц. Жена ценила его внимание, и в конечном счете от этого выигрывал сам Георгий Иванович. Ему многое прощалось. Да и он берег жену, безусловно, берег, понимая, что в подступающей вплотную старости идеальные условия жизни может создать ему только она, а уж никак не молодые его подружки, только и умеющие, что заглядывать в карман.

Оставаясь один, Печказов вставную челюсть не надевал, и ранний уход жены означал хоть непродолжительную, но свободу от обременительной красоты.

Позавтракав, Печказов вышел из квартиры и уже замыкал входную дверь, когда раздался голос поднимавшегося по лестнице человека:

— Печказов?

Вздрогнув от неожиданности, Георгий Иванович обернулся:

— Да… А в чем дело?

— Поговорить надо. Милиция. — Ступенькой ниже стоял еще один человек.

«Неужели Тихоню накрыли?» — лихорадочно метнулась мысль. И тут же Печказов одернул себя: «Спокойно. Спокойно. Не суетись!»

Загремела цепочка противоположной двери — соседи выходили на работу. Печказов заставил себя дружелюбно взглянуть на нежданных посетителей.

— Спешу, товарищи. Поговорим по дороге, — и стал быстро спускаться вниз.

На улице, вопросительно взглянув на спутников, Георгий Иванович вдруг заметил, что в глазах второго парня мелькнула какая-то неуверенность, даже испуг, но первый тут же спросил:

— Вы подавали заявление об угоне машины?

Печказов удивился, едва не рассмеялся и окончательно успокоился:

— Никоим образом! Моя старушка, думаю, цела. Пойдемте вместе, взглянем.

Во дворе дома, где в углу скромно приткнулся его железный гараж, располагался пункт «Скорой помощи». Печказов с трудом заполучил это завидное место — и близко, и двор хорошо освещен, круглые сутки обитаем — горожане не дают дремать «Скорой».

К гаражу подошли молча. Печказов тронул рукой накладные замки — один был стандартный, другой сделан на заказ — небольшой шестигранник с хитрым запором. Двери гаража прикрывались неплотно. Печказов глянул в небольшой зазор между створками.

— Цела, — он с улыбкой обернулся. И снова — показалось? — мелькнула растерянность в глазах второго, высокого. Первый приложил руку к светло-коричневой пыжиковой шапке.

— Ошибка, значит, вышла. Извините.