Стыдно сказать, но в самолете я оказался впервые. Когда мы уже начинали набирать скорость на взлетной полосе, у меня было стойкое убеждение, что «тут явно с этим аппаратом что-то не так». Были мысли встать, пойти к пилоту и предупредить его, что самолет как-то быстро едет и что, пожалуй, нужно прекращать все это — мы точно не взлетим. Естественно, стюардесса ни к какому пилоту меня не пустила, и я понял, что самолет все-таки рано или поздно окажется в небе.

Когда через четыре часа пилот на ломаном английском объявил, что самолет совершает посадку в Москве, я был безумно рад. Через пять минут начнется новая жизнь! Стоит заметить, что я не дослушал пилота и не сразу узнал, какая на улице температура.

Шереметьево-2. Мы приземлились. «На улице минус двадцать», — услышал я краем уха. Советский Союз встретил нас большим количеством хмурых, неулыбчивых людей, одетых практически одинаково. Мы подошли к стойке пограничников, паспорта проверял какой-то очень злой солдат. Позади нас было зеркало, и прежде чем посмотреть в глаза, пограничник оценивал наш вид сзади. Посмотрел на фото в документах, вернул их назад. Ни тебе улыбки, ни «Добро пожаловать в нашу страну!» Все было очень странно, я сразу учуял что-то неладное. Может, у них сегодня объявлен национальный траур? Или пограничник просто такой злой, потому как кто-то сжал его яйца под столом, и ему не до лишних любезностей. Давид все время меня успокаивал, говорил, что все идет просто замечательно. Но несмотря ни на что внутри меня сидел страх.

После того, как прошли пограничный контроль, мы забрали свои чемоданы и вышли из аэропорта. И я тут же вернулся назад. Я мог себе мысленно представить, что такое 20 градусов на улице, но все-таки не стоит забывать, что всю свою сознательную жизнь я прожил в очень жарком городе.

Вернувшись в зал ожидания, я сказал брату: «Я остаюсь здесь» и сел на пол. Ну, может, вскоре будет рейс назад, и я смогу вернуться в свой солнечный любимый городок. Давид сел рядом со мной.

— Вернемся домой вместе, — едва слышно сказал брат. — Мы ведь решили, что будем как нечто одно целое. Значит, я вернусь домой тоже.

— Других вариантов нет? — не умирала во мне надежда.

— Можно тут просидеть до мая месяца и выйти на улицу, когда уже будет совсем тепло.

Я с трудом улыбнулся, теперь хорошо понимая тех людей, которые не улыбались вообще. Я поднялся с пола и решил смело войти в свою новую жизнь. Точнее было сказать, окончательно попрощаться с прежней…

Мы сели в «жигули» (как по мне, совершенно сумасшедшая машина). Ночь провели в стоячем поезде, проводники пускали в купе людей, пока состав стоял на запасных путях. В пять утра разбудили, в шесть — в поезд должны были сесть уже настоящие пассажиры. Денег не было совсем, кажется, у Давида были пять долларов и что-то советскими рублями, но это было смешно… А сам Давид говорил, что сам факт, точнее ощущение, что у нас есть пять долларов, — очень сильно помогает…

Кстати, я заметил, Давид всегда улыбался. Конечно, он понимал, что все происходящее для меня это настоящий шок, но я должен был пройти через это, тем более, что это был мой выбор. Когда мы вышли из вагона, я заметил, на перроне, прямо на земле лежали люди, некоторые из них уже явно закоченели, но никто из окружающих не подходил к ним, не пытался предложить помощь. Мы зашли во внутрь вокзала. Первое, что бросилось в глаза — купка парней, сидящих на корточках с таким выражением лица, как будто они прямо в WC находятся. Они лускали семечки, плевали их прямо на пол и о чем-то очень агрессивно разговаривали. Мы подошли к буфету. За очень грязным стеклом виднелось блюдо с курицей в желе. Как потом оказалось, это был холодец. Хотя выглядело как десерт. Я так и не отважился в тот день отведать этот писк советской кулинарии, как, впрочем, не сделал это и по сей день.

После мы поднялись на второй этаж, где был расположен кинотеатр, если его можно так назвать. На столе стоял советский телевизор, из которого торчала большая антенна и куча проводов. Переводчик одним гнущавым голосом озвучивал абсолютно все роли: и женщины, и мужчины, старики и дети тоже говорили в нос ужасным голосом. Признаться, у нас на родине все думали, что Сильвестр Сталлонне в «Роки-2» отлично говорит по-испански, как оказалось, это был всего лишь хороший дублированный перевод.

Рядом с кинотеатром сновало огромное количество народа, и все они как один были с огромными полосатыми сумками в трех цветах: красный, белый, голубой. Нам сказали, что это называется «бизнес-сумка». Я тогда подумал, как повезло продавцу, все у него покупают такие модные сумки, и нет никакой конкуренции. Наверное, эти сумки, хоть и некрасивые, действительно уникальны.

Два часа пребывания здесь, и я отчетливо понял, что это такое — «советский вокзал»! Много людей с одинаковыми сумками, много пьяных, много ребят в кожаных куртках, сидящих в позе WC, много злых людей и кассиров, один переводчик на все роли в телевизоре.

Я посмотрел по сторонам и увидел, как по направлению к нам идет Хосе с тремя красотками. «И когда он успел?» — проскользнуло в моей голове. Кстати, Хосе — это наш очень хороший друг, он тоже давно хотел уехать из нашего скучного солнечного городка, и Давид согласился и взял его с собой.

Хосе спортсмен и хочет стать чемпионом по баскетболу. Мяч он, конечно, держать умеет, да и играет неплохо, вот только есть одна небольшая проблемка: Хосе очень маленького роста — 165 см. Но он верил в то, что его рост не меньше метра восьмидесяти и что он обязательно станет чемпионом.

— Вы знаете, как по-русски будет «нос»? — спрашивает Хосе и показывает на нос одной из красавиц, которая просто заливалась смехом.

«Вот, Хосе даром время не теряет. Он уже знает слова „нос“, „губы“ и „переходник“», — подумал я как-то уныло. Три красавицы сидели с нами очень долго, ни одного не обделили вниманием и заботой. Сидели до тех пор, пока Давид не сообщил, что пора идти на поезд.

Это был вагон на порядок лучше, чем тот, в котором мы провели ночь. Здесь была застлана постель, были зашторены окна, а на стенке висела картинка с изображением моря и парусника. (Такая же картинка, только побольше, целый год висела у меня в комнате.)

На вокзале начала играть музыка, как будто нас провожали на войну, и поезд тронулся. Мы ехали в ДНЕПРОПЕТРОВСК.

«Началась война в Ираке, будут освобождать КуРейт», — повторил я за диктором вслух, тем самым разбудив Давида. Мы жили все вместе в однокомнатной квартире с видом на речку.

Про Ирак я только что услышал по радио, на волне ВВС. Вообще, оказалось, очень тяжело найти какую-нибудь радиоволну на иностранном языке, мы как будто были отрезаны от мира.

— «Какой Ирак, какой Курейт? В смысле Кувейт!» — зевая, спросил Давид и поцеловал рядом лежащую Белицию. Она была его девушкой. Ничего такая… Только у нее ротик был сильно маленький. Как у рыбки. Ну, как мне казалось… И голос еще такой, низкий слишком, что ли…

Курейт, Кувейт… Какая разница? Главное, что война началась! Я всегда интересовался политикой. Для меня любое громкое событие в мире становилось моей личной проблемой. Я должен был знать все, что происходит, почему, как и что случилось, кто виноват, и кому отвечать… Наверное, такой интерес был следствием воспитания в семье, где родители занимались политикой. Кстати, от стресса, пережитого благодаря несносному холоду, я так и не успел соскучиться по родителям. Причем мне казалось, что этот холод будет всегда и везде, и все рассказы Давида о весне и лете не что иное, как байка.

Солнце не выходило месяцами, и для того, чтобы его увидеть, мы изредка покупали билет на самолет в Вильнюс и обратно (тогда он стоил $10). Когда самолет поднимался в воздух или шел на посадку, ты непременно из окна увидишь солнце! Однажды мы приземлились, как я подумал, в Вильнюсе, но не сразу пошли на посадочный рейс обратно в Днепропетровск. Была очень плохая погода и пассажиры были вынуждены ждать ближайшего рейса в аэропорту. Я был не один, в самолете я познакомился с очаровательной девушкой по имени Инга.

Она была очень симпатичная, но главное, Инга говорила по-английски, все-таки разговорный русский я знал еще очень плохо. Мы сошлись на любви к английскому романизму, может быть, именно поэтому она пригласила меня переночевать у своей подруги. Рейс в Днепропетровск задержали до утра. В эту ночь я потерял девственность. Ребята, я вам скажу, это что-то! (И тут же попрошу женскую аудиторию читательниц пропустить этот абзац. Разговор будет чисто мужской. Спасибо.)

Так вот. Именно в ту ночь я понял значение фразы: «Настоящий секс — это что-то!» Она мне делала такое! Подобных поз даже в моих мечтах не было! При этом она всегда улыбалась. Никогда до той ночи не думал, что минет делают не только в порнофильмах. Это оказалось реальностью. Очень теплой и загадочной реальностью. Мне было просто неудобно кричать, но очень-очень хотелось, что было мочи прыгать на маленьком раскладном диванчике и кричать так, чтобы даже в нашем маленьком городке был слышен мой возглас: «Люди, я сделал это!»

Когда мы зашли в квартиру к подруге Инге, я никак не ожидал, что я всего лишь потеряю девственность. То, что Инга устраивала в ту ночь, для меня было тайными желаниями, тем, о чем мечтает, наверное, любой мужчина.

После того, как она поставила очень приятную музыку, она зажгла свечи во всей квартире и извинилась за то, что ей с подружкой нужно зайти в ванную комнату, принять душ.

Когда она вышла, на ней был одет прозрачный облегающий топик и очень сексуальные трусики. А ее подружка, которая шла за ней, была в очень коротком сарафане, из-под которого выглядывала ее маленькая попка.

Инга попросила меня лечь на диван и ничего не делать. Только смотреть на них.

Наверное, ее возбуждала сама мысль, что я еще «девственник». Хотя этого я ей не говорил, но, думаю, меня выдали мои квадратные от счастья глаза.

Я лежал и наблюдал за тем, как они целовались.

Затем они начали медленно и нежно раздевать друг друга. С каждым их движением у меня поднималась температура.

Инге сильно нравилось целовать твердые от возбуждения соски подруги, которая, улыбаясь, смотрела на меня.

Когда они вдвоем решили «отполировать» меня, я не знал, куда деться. Они одновременно начали целовать меня повсюду и как-то быстро дошли до моего «достоинства»…

Дальше все происходило без контроля над эмоциями. Я сыграл хорошо свою роль и, по-видимому, Инга со своей подружкой были мной довольны. Хотя до сих пор не понимаю, почему после того как мы «закончили», они продолжали «играться» между собой до утра.

Утром, усаживаясь на места в самолете, я спросил у Инги, куда мы летим?

— Как куда? В Вильнюс, конечно.

— Как в Вильнюс? А мы где были?

— Солнце, мы были в Риге!

— Занесло же, — только и успел промолвить я и тут же заснул.

У меня была камера Panasonic, для Советского Союза это просто суперстар. Хоть она и была обычная VHS, но считалась по тем временам настоящим сокровищем. Именно поэтому мы и получили предложение о сотрудничестве от одного местного телеканала. Но обо всем по порядку.

— Чем могу быть вам полезен? — Чиновник смотрел на нас с братом с каким-то недоверием. Мы пришли на прием к очень влиятельному человеку в центральной телекомпании нашего города.

— Видите ли, мы хотели бы подарить вашему каналу вот эту камеру, — вымолвил Давид и показал Panasonic.

— Ты что, с ума сошел? — сказал я по-испански, наклонившись поближе к брату.

— Не переживай. Подожди чуток.

— И что бы вы хотели взамен? — прервал наш шепот чиновник.

— Мой брат хочет стать оператором на вашем канале, — без следа смущения спокойно ответил Давид и посмотрел на меня с улыбкой.

— Прошу прощения, но мы не имеем права принимать подобные подарки, — так же спокойно, но без улыбки сказал чиновник.

«Вот и славненько», — подумал я.

— Но…

«Ой, только давайте без этих но…», — лихорадочно пронеслось в моей голове.

— Но, — продолжал чиновник, — мы можем оформить с вами договор: вы нам сдаете видеокамеру на временное пользование, а мы в свою очередь даем вашему брату возможность поработать у нас, набраться опыта… Возможно, мы даже поможем ему поступить в университет на факультет журналистики.

— А камера? — тут же спросил я.

— Камера — это ваша личная собственность, но ночевать она будет у нас.

«Вот хитрюга», — подумал я.

Через полчаса после разговора с телевизионным чиновником я стоял в операторской комнате, в предвкушении новой работы. Давид пошел домой, пожелав мне удачного первого рабочего дня. Телевидение пленило мое сознание, ведь «голубой» экран открывает большие возможности перед человеком.

— Пойдешь на улицу и будешь снимать весну! — сказал главный оператор телеканала, мой начальник, как я понял. Точнее было сказать, наставник. Он был… Как бы вам сказать… Такой весь сжавшийся, как печеное яблоко, в старых поломанных очках и с желтыми зубами.

«Ну, что ж… весну так весну, — подумал я. — Это даже очень неплохо для первого задания».

По поводу съемок весны у меня возникла масса идей. Ведь это замечательное время года, наконец-то куда-то уходит невозможный советский холод, начинают набухать почки, девушки снимают пуховики, оголяют ноги и оттепель в душе наступает незамедлительно. Ну, в путь-дорогу.

День прошел просто замечательно. Я снял столько классного материала, что гордость переполняла мое сознание. Я вернулся на канал и послушно ждал в коридоре, когда выйдет оператор и оценит мою работу.

— Входи, — коротко сказал дядька и открыл дверь в комнату, в которой стояли несколько телевизоров, две допотопные камеры и валялось очень много разных проводов.

Оператор с важным видом взял у меня кассету и стал с задумчивым видом отсматривать отснятый мною материал. Стояло гробовое молчание, оператор не говорил ни слова, я спокойно сидел и ждал, когда же на меня обрушатся заслуженные лавры восхищения. Кассета закончилась.

— Что бл… за бред ты снимал? — стал, как не в себе, орать оператор. Он кричал так громко, что я увидел себя в отражении его золотых зубов в глубине рта. Никто и никогда не повысил на меня голоса за всю жизнь.

— Ну, вы же меня просили снимать весну, вот я и снимал, — стал оправдываться я с надеждой на капитуляцию.

— Весну, снимать весну я тебя просил, а ты? — захлебывался пеной оператор.

— Да я же говорю, что и снимал вашу чертову весну! Я снимал красивых girls в коротких юбках, снимал, как они ходят и улыбаются, как ветер задирает их платья… Это же и есть весна, весна не только на улице, айв душе человека.

— Кому нужна здесь твоя романтика? Лучше бы снял вот этот цветочек, — оператор ткнул пальцем на пошарканный плакат, висящий на стене, с изображением гвоздики и подписью: «С Первым Мая!» — Снял бы птичек, которые стоят на указательном пальце на памятнике товарищу Ленину. Это и есть весна. Советская весна!

Я опешил. Но делать было нечего, пошел переснимать сюжет. Помню, еще тогда подумал, что Ленин как-то всегда смотрит куда-то вдаль, очень далеко. В будущее. Наверное, думал: «Хорошо там, где нас нет!» Или же: «А правда ли, что у них лучше, чем у нас?» После этой мысли я невольно улыбнулся.

Слухи о появлении «Пепси-колы» в центральных гастрономах города разрослись довольно быстро. Мы узнали об этом случайно и тут же собрали компанию из шести человек. Как нам сказали, больше трех бутылок одному человеку не продадут. Мы сняли целлофановые кульки с сушилки (как и все советские люди, мы тоже стали их стирать) и отправились за вожделенной «Пепси».

В гастрономе была огромная очередь, все толкались, кидали друг на друга озлобленные взгляды и громко шелестели пустыми пакетами. Мы стали в конец очереди и молча прикидывали, хватит ли на нас «Пепси». Судя по количеству людей, желавших отведать заморский напиток, — нет.

Хосе как всегда со всеми шутил и приставал к девушкам. Люди не любили его юмор, они по-прежнему никогда не улыбались и ничему не радовались. Вообще я заметил, что в этом городе все ходят грустные, насупленные, погруженные в свои мысли и раздумья. Никто никому не улыбается, ни с кем не здоровается, никуда не ходит развлекаться. (До сих пор меня удивляет, что люди не любят, когда с ними здороваются в лифте или говорят о погоде…)

Все, кто стоял в очереди, томно вздыхали, кое-кто разговаривал с друзьями, обсуждая, как же им хочется попробовать этот черный напиток.

Разумеется, что кроме «Пепси-колы» в этом гастрономе ничего другого из напитков не продавалось, и все ждали появления заветных бутылок.

В один прекрасный момент, когда подошла наша очередь, Хосе был первым среди нас и почему-то после четырех часов ожидания решил пошутить над продавщицей. Она была очень толстая, очень злая, очень хмурая продавщица в белом, но очень грязном халате, и с белой, как ее называли, береткой на голове. Хосе подошел к ней поближе и спросил:

— А «Фанта» есть?

Тут же это злое чудовище встало со своего стула, сдвинула брови, положила руки к себе на колени и очень громко закричала:

— Вы, шестеро, которые не наши, а ну вышли немедленно из очереди, вам «Колы» не будет! Шутники!

Тетя оказалась без юмора. Мы вышли на улицу и с грустью смотрели на улыбающегося Хосе и на то, как «Колы» становилось все меньше и меньше.

— У вас взгляд, как у кокер-спаниеля, — сказал с усмешкой Давид. — Пошли назад в магазин, сейчас достанем эту «Колу» без проблем.

«Что задумал Давид?» — тут же подумал я. Сколько себя помню, брат всегда находил выход из любой ситуации. Как говорится, если дверь заперта, и вам кажется, что выхода нет, постучите в нее, может быть, вам откроют.

Только вот куда сейчас собирался стучать Давид, оставалось загадкой. Как по мне, стучать можно было только в лоб злой продавщице, может, тогда бы она и начала шевелить своими извилинами.

Мы все вместе зашли в магазин, но никто не обратил на это внимание. Все были настолько поглощены продажей «Пепси» (чтобы, не дай бог, кому-нибудь не продали больше трех бутылок!), что даже злая продавщица не заметила, как Давид подошел к кассе, не стоя в очереди.

Через несколько секунд она зыркнула на брата, и уже хотела выдать еще одну злобную тираду… но тут случилось невозможное (для злюки-тетки так точно). Давид очень скромно, но уверенно положил на стол продавщице 100 000 карбованцев (это деньги того времени) и стал ждать.

Мы замерли на месте, затаив дыхание. Все ждали, что же случится дальше. Но в любом случае были готовы бежать из этого магазина что было сил.

Давид стоял молча и внимательно наблюдал за реакцией толстухи. Продавщица медленно поднялась со своего места, посмотрела сначала на Давида, потом на всех остальных и… расплылась в нежнейшей улыбке. Она, как в русской народной сказке, превратилась из грязного утенка в белого лебедя. Стала вежливой и обходительной дамой. Со всеми поздоровалась, каждому уделила внимание, не забыла сделать комплимент, какие же мы все замечательные, и как хорошо, что мы пришли к ней в магазин, и «добро пожаловать», и «ждем вас еще…»

И вот вам шесть ящиков «Пепси-колы», и зачем нам какие-то дурные правила, что одному человеку продают только по три бутылки. Будем друзьями, будем дружить…

С этого момента вся наша жизнь изменилась на 180 градусов. Мы наконец-то разгадали секрет успеха в СССР.