Студент есть студент, даже если он из обеспеченной семьи. Он всегда голодный и ему всегда не хватает денег. Конечно, это утверждение не претендует на аксиому, но многое объясняет в студенческой жизни.

Так или иначе, студентам всегда чего-то не хватает: одной ночи перед экзаменом, одного рубля, чтобы дожить до стипендии… В общем, дефицит во всём. И лишь в одном наблюдается избыток — много работы. Иногда кажется, что вот-вот упадёшь и не встанешь, настолько устал от бесконечных контрольных, зачётов, экзаменов. А тут ещё подработка — халтура, как говорили студенты в те годы, когда Савва Николаевич учился.

Халтура была разной: кто-то подрабатывал на овощных базах, перебирая картошку, морковку и лук. Кто-то шёл в санитары-носильщики. И уж совсем редкие счастливчики попадали в сферу производства: электриком, сантехником, слесарем или кем-то в этом роде.

В конце шестидесятых спрос на низкоквалифицированные работы был огромным, поэтому студентов брали охотно. Они хоть как-то закрывали прорехи в огромном хозяйственном организме большого города, каким был Ленинград. Платили, правда, мизер, но подработка всё равно была существенной добавкой к стипендии в двадцать четыре рубля. Поэтому подрабатывали почти все иногородние студенты.

Свою первую халтуру Савва Николаевич запомнил хорошо: разгрузка вагона с арбузами. Арбузы — штучный товар. Его не бросишь в кучу, как капусту, и не кинешь лопатой, как картошку. Каждый арбуз нужно брать ручками, передавать друг другу аккуратно и сгрузить на овощебазу. Студентов на это дело брали охотно. Во-первых, молодёжь больших денег не драла, а во-вторых, работала быстрее и лучше, чем штатные грузчики. У тех лозунг один — бери больше, кидай дальше. За это, собственно, им и платили. Поэтому и носить по арбузу за червонец в день они ни за что не соглашались. Тогда приглашали студентов. Благо, от овощебазы до института полшага. И студенты легко соглашались. Кому же не хочется подзаработать да ещё до отвала наесться настоящих астраханских арбузов. Савва раза два попадал на такое мероприятие и оставался доволен. Приработок хороший и досыта наедался.

Но у студентов существовала жёсткая конкуренция. Формировались бригады по землячеству или ещё по каким-то признакам. Один из бригады постоянно дежурил на базе и, как только вагон подходил, тут же сигнализировал своим. А те уж наготове и — не важно: лекция идёт или практическое занятие — уходили. Игра стоила свеч. Отработать пропуск можно всегда, а денег заработать только сейчас. Приработка у первокурсников было немного. На погрузке-разгрузке овощей работали, в основном, вторые или третьи курсы. У них и времени побольше свободного, да и покрепче были. После первого курса из салажат превращались в зрелых мужчин, сильных и выносливых. Слабаков среди студентов почти не бывает. Надо выживать: как тогда, так и сейчас.

На втором курсе Савва жил на Кирилловке — в общаге недалеко от Московского вокзала. Там же располагалась двадцатая ТЭЦ, работающая на угле. Вот на этих двух объектах Савва с товарищами постоянно и халтурил. Осенью на разгрузке овощей и фруктов на товарной станции «Ленинград — Сортировочная», а ближе к зиме разгружали мешки с сахаром. Работа не для слабых. Наш российский мешок в пятьдесят килограммов мог на спине унести каждый, а вот 90-килограммовые мешки кубинского тростникового сахара поднять было под силу далеко не всем. Обычно собирались бригадой в пять-шесть человек и разгружали шестидесятитонный вагон за вечер. На каждого в среднем выходило по десять тонн сахарка. Такса — рубль за тонну. За четыре-пять часов работы без перекуров червонец на нос.

Для крепкого спортивного Саввы такая работа была не в тягость, но руки и спина потом два дня болели. Савва Николаевич даже сейчас, через сорок с лишним лет, словно ощутил тяжесть того мешка. Господи! Это какое же нужно было иметь здоровье, чтобы десять тонн перекидать как ни в чём не бывало! Зато теперь вот они, последствия той халтуры: остеохондроз позвоночника, камни в почках. Да к тому же ели и пили всё, что было съедобным.

Но по-настоящему везло тем, кто устраивался на «блатные» должности, и самая престижная из них — дворник. Мало того, что платили почти ни за что шестьдесят пять рябчиков в месяц, но, кому повезёт, давали жильё служебное бесплатно! И пусть это была каморка где-нибудь в подвальном помещёнии, не беда. Главное, что ты там один. Теперь и подружка не проблема. Есть куда привести. Красота! И голубая мечта любого студента с периферии.

Паша Закаминский первым устроился в дворники. Помогла его полублатная внешность и огромные габариты. Он был на седьмом небе от счастья. Пригласил к себе на банкет по этому случаю всю бывшую десятую комнату с Куракиной дачи: тех, кто остался учиться в институте после боевого первого курса. Пришло человек семь, в их числе и Савва. Друзья обомлели от увиденного. Комната метров пятнадцать, в здании царской постройки, с двумя небольшими оконцами, в которые видны ноги горожан, идущих по тротуару. Железная койка с матрасом и двумя подушками, настоящий стол и пара стульев. И вся эта благодать на халяву, бесплатно! Умопомрачительно!

Пашкину радость можно было понять. Сразу же нашлась и девчонка, которая захотела стать его подружкой. Как ни крути, а своё жилье было проблемой даже для коренных ленинградцев. А тут такое богатство привалило. Пашка купался в славе «везунчика». Теперь все студенческие вечеринки проходили у него. А это ведь тоже неплохо: парни приносили еду, выпивку, девчонки сласти и конфеты. Так что Пашке всегда что-нибудь да перепадало.

Некоторые студенты привыкали к своей дворнической профессии и после окончания института не уходили с должности, хотя уже работали постоянно врачами. И всё из-за тех же квадратных метров служебной площади. Лимит на жильё врачам почти не выделяли, а дворникам — всегда пожалуйста. Вот и исхитрялись доктора, кто как мог, чтобы получить лимитную прописку и бесплатное жильё.

Савве тоже раз повезло побывать в дворниках. Случилось это на третьем курсе. Савва вместе со своей девушкой, будущей женой, снимал тогда комнату около кинотеатра «Гигант», что на Кондратьевском проспекте. Плата за комнатуху в коммуналке в десять квадратных метров была тридцать пять рублей ежемесячно, и Савве, как воздух, нужна была работа рядом с домом. В поисках места Савва исходил всю округу, но ничего подходящего не было. А тут случайно зашёл в кинотеатр билеты купить и обомлел — висит объявление: нужен дворник на временную работу.

Хорошее было место, хоть и без жилья. Зато раз в неделю дирекция выдавала Савве бесплатно две контрамарки в кино и на концерты ленинградских знаменитостей перед сеансом. Правда, работать довелось всего три месяца — самые снежные: декабрь, январь и февраль. А в марте, вместе с солнцем и весной, появилась после декрета настоящая дворничиха и престижное место пропало.

Больше так Савве не везло. Но, как говорится, нет худа без добра. Он устроился на работу слесарем-авторемонтником во второй троллейбусный парк, и тоже недалеко от дома. Работать нужно было с одиннадцати вечера до пяти утра: с момента, когда первые троллейбусы приходили на ночь в парк, и до того, как они снова выходили в рейс рано утром. Работа не пыльная: проверка утечки электроэнергии специальным тестером и подкачка огромных шин, если те были спущены. Проверка скатов, как называли рабочие-слесари колёса троллейбуса, была делом нелёгким. Нужно было отвинтить заржавевшие болтики «головки» золотника, проверить на стенде манометром давление в шинах и, если не хватало, то компрессором подкачать, потом снова проверить: не переборщил ли. Болтик «головки» отвернуть голыми руками было невозможно. Требовались пассатижи и усилия. С непривычки Савва обдирал руки в кровь. А если перекачал, то стравить лишний воздух тоже целая проблема. После каждого пшика подставляй манометр.

Савва, наверное, так бы и мучился, если бы однажды не попал в чужую смену к опытному механику Кузьмичу. Тот посмотрел, как бьётся парень, подошёл к Савве и показал, что надо делать. Кузьмич взял простую монтировку и ударил по скату. Та со звоном отскочила. Механик сказал:

— Это норма. Два и семь. Можешь не проверять.

Ударил по второй. Звук такой же, но чуть глуше.

— Здесь два и пять. Но пока не качай. Допускается до двух с половиной атмосфер.

И так прошёлся по всем четырём колесам.

— Ну, теперь ты попробуй на следующей машине, — сказал старый механик, закуривая «Беломор».

Савва попробовал и почти безошибочно определил по звуку давление.

— Вот что значит студент! На лету схватывает. Не то что Федька, — показал слесарь на какого-то парня, крутящего гайки золотника на второй соседней линии. — Учил, учил дурака, и всё без толку.

Так, благодаря своему случайному учителю, Савва наловчился ставить диагноз колесу, не раздевая «пациента».

Иной вечер случалось так, что Савва пробегал по цепочке троллейбусы, стоящие на его линии и, если в шинах была норма, а электроутечки совсем никакой, у него оставался часок-другой поспать прямо в тёплой ещё кабине водителя, на сидении рядом с водителем-перегонщиком. Тот жалел студента и никогда его не трогал, плавно перегоняя троллейбус с одного места на другое, пока Савва спал.

Работа была ночной, поэтому высокооплачиваемой. В первую получку Савва получил сто пятьдесят рублей. Ему даже чуть дурно не стало — такие деньжищи он впервые держал в руках. Пошли с подружкой покупки делать в только что открывшийся на Красногвардейской площади магазин «Тысяча мелочей». Купили Савве новый костюм, рубашку, галстук и ботинки, а подружке платье и что-то из бижутерии. И на всё хватило денег. Это было невероятно! Ещё остались деньги, чтобы отметить все эти покупки в приличном кафе с вином и ароматными пирожными.

Но через пару месяцев с работы Савве пришлось уйти. Ночные смены вымотали его вконец. Но и не это было главным. Добираться в троллейбусный парк надо было через дровяные склады, а ночью это было небезопасным. Раза два он чудом оставался целым и невредимым. В первый раз его спасло бегство, а во второй раз бандиты просто не захотели его обижать: что можно было взять со студента? Сказали лишь, чтобы больше не попадался. Пришлось уйти. А жаль.

Серьёзным делом была подработка студентов-медиков в сфере будущей профессии. Работать устраивались санитарами в профильные отделения: кто на хирургию, кто на урологию, кто в терапию. Там санитарок в сиделок никогда не хватало. Поэтому студенты были желанными избавителями от дефицита кадров. Они ничего не требовали от руководства, кроме своевременной выплаты заработанного. Трудились быстро и со сноровкой, свойственной только молодым. А если это делают студенты-медики, то эффективность возрастает в разы. Не редкостью было, что работа санитаром, а потом медсестрой или медбратом перерастала в привязанность к профессии. Немало будущих светил медицины вышли из халата санитарки.

Савва санитаром не работал. Его не привлекала работа в стационаре в принципе. Нет, он не испытывал никаких неприятных переживаний, ни эстетического неудобства. Совсем не это его останавливало. Ему хотелось динамики в работе, движения. Стабильность его тяготила. Такова, видимо, была его натура — хотелось всё время что-то делать, перемещаться в пространстве и во времени.

Савва постоянно искал такую работу, но везло редко. Однако нужно было на что-то жить. А тут подфартило. Как-то ему с другом Женькой предложили работу сторожами по охране очень важных документов в окружном госпитале для военных. Работа — не бей лежачего. Сутки дежуришь, двое отдыхаешь. Причём дежурства для них планировали на выходные или праздничные дни. Сделали даже такую уступку: дневное время, которое выпадало на дежурство в обычные рабочие дни, им разрешили не отрабатывать. Понимали, что они студенты, которым всё же нужно и учиться. Находили возможность как-то без них обойтись днем. Зато с пяти вечера и до семи утра они парились в тесной комнатке без радио и телевизора: не положено.

Продежурив пару месяцев, Савва выдохся и написал заявление об увольнении. Он не мог больше выдержать одиночества и тупого сидения или лежания на диване. Савва пытался что-то читать, писать, учить, но голые стены угнетали его до такой степени, что ничего не хотелось делать совершенно. На удивлённый вопрос полковника-интенданта, заведующего охраной, почему Савва уходит, тот пожал плечами. Он не знал, как объяснить причину ухода, только сделал грустное лицо и ответил:

— От такой нагрузки тишиной с ума можно сойти.

Его отпустили с миром.

Женьку, напротив, такая работа устраивала. Он нашёл себя в ней: тихо, спокойно, можно отоспаться на диване, можно лекции прочитать, можно, в конце концов, не спеша перелистать книжные источники. Не разрешалось только радио слушать и, тем более, телевизор смотреть. Да их, собственно, там и не было. Но если бы Женька захотел что-нибудь туда принести, хотя бы радиоприёмник, ему здорово влетело бы.

Женька так привык к своей работе, что без дежурства чувствовал себя уже не в своей тарелке: начинал тосковать по одиночеству, по сосисочной на углу Суворовского проспекта, куда он ходил отобедать, перелезая через забор. Внешняя охрана, скорее всего, видела шалости дежурного студента, но смотрела на это сквозь пальцы — живой же человек.

В общем, Савва ушёл, а Женька остался и досидел на этом тёплом месте до окончания института. Савва же нашёл наконец то, что давно искал. Студент шестого курса Венька Ершов как-то за готовкой на студенческой кухне, где обычно студенты жарили картошку на маргарине, спросил:

— Как у тебя с халтурой?

— Пока никак. В свободном полёте, — ответил мрачно Савва.

— Тогда у меня предложение. Я бросаю свою работу фельдшером на «Скорой». Приходи на моё место.

— А ты чего уходишь? — не поверил Савва.

— Да женюсь. Условие у её родителей одно, чтобы никаких дежурств по ночам. Так что хочешь — не хочешь, от меня не зависит. Жаль, но уходить приходится…

— Когда прийти?

— Да давай завтра и приходи. Познакомлю с главным, старшим по бригаде. Если им понравишься — примут, я буду тебя рекомендовать.

Савва от неожиданности даже подпрыгнул:

— Говори точно, когда подходить и куда.

— Так… Давай подумаем. Чтобы все на своих местах были… — Венька что-то про себя просчитал и выдал. — Так, значит, завтра к четырём на Ивашенцова.

— А где это?

— Да около Боткинской больницы. Кинотеатр «Смена» знаешь где?

— Ну…

— Так вот, справа небольшая улочка прямо к Боткинской больнице, это и будет Ивашенцова. Пойдёшь по ней и справа двухэтажное здание увидишь. Это и есть станция «Скорой помощи». Она называется «Отдел госпитализации инфекционных больных». Но дежурство идет как на обычной «Скорой» — и на травмы, и на аварии выезжаем. В общем, не скучная работа.

— А как платят? — спросил Савва скорее по инерции, чем действительно от интереса.

— Я в месяц заколачивал по сто, сто двадцать рублей без напряга. Пять, шесть дежурств, пару двойных или сутки в воскресенье — и гуляй, Вася! Ни за что бы не ушёл, если бы не женитьба.

Венька с сожалением на лице взял сковородку и пошёл в свою комнату. Савва даже не стал дожидаться, когда пожарится его картошка, сразу кинул туда кусок маргарина и со шкворчащей картошкой побежал вслед за Венькой, но в свою комнату.

— Ура! Ура! Ура! — кричал Савва по дороге, держа перед собой горячую сковороду.

Студенты шарахались от него в стороны, как от сумасшедшего.

— Савва! Ты что, тронулся? — крикнул ему вслед кто-то из знакомых.

Савва только махнул рукой, мол, ладно, не цепляйтесь. С таким видом он и вбежал в свою комнату:

— Ребята! Я работу нашёл!

— Где? — лениво спросил Женька, по привычке лёжа на койке.

— Угадай!

Женька так же лениво продолжил:

— Не иначе, как снова дворником.

— А вот и нет!

Савва бросил сковороду с картошкой на стол так, что часть её высыпалась через край.

— Я буду работать на «Скорой»!

Женька даже привстал с кровати:

— Шутишь?

— Нисколько! Мне Венька-шестикурсник только что пообещал устроить на своё место.

— А сам? — недоуменно спросил Женька.

— Он женится на ленинградке и работать больше не может.

— Вот везёт же людям! — не то в адрес Саввы, не то в адрес Веньки отозвался обычно молчаливый Рифат, их однокурсник из Татарии.

Венька был земляком Саввы и Женьки и потому питал к ним особые симпатии. Но он также был известен всей общаге своей склонностью к розыгрышам и разным мистификациям.

Как-то раз в День смеха первого апреля он, переодевшись в форму военизированного пожарного, стал ходить по комнатам, где проживали студенты, и брать с них штрафы за нарушения пожарной безопасности. Поводов для штрафа находилось множество: включённый обогреватель, электроплитка с открытой спиралью, просто утюг, стоящий на шкафу. За всё Венька налагал штраф от трех рублей и выше. Слух о пожарном дошёл до коменданта. Тот сначала испугался:

— Как? Кто? Без моего ведома?!

— Не знаем, Никодим Митрофанович, — галдели студенты первокурсники. — Ходит по этажам какой-то мужик в форме и всех штрафует.

Когда Веньку застали за очередным выписыванием штрафа, тот превратил всё в первоапрельскую шутку. Никто не знает, что уж там наговорил ему комендант, оставшись с Венькой один на один, но собранные деньги Венька раздал в тот же вечер всем «оштрафованным».

— Ну, Венька и соврёт — недорого возьмёт, — заметил между прочим всё тот же Рифат.

— А чего ему врать-то, если завтра встречу на «Скорой» назначил.

— Ну, назначить-то назначил, а придёшь — шутка. У него это очень запросто! — съязвил сидящий за конспектом Василий, новый человек в их комнате, шестикурсник, поселившийся на место Паши Закаминского. — Я его знаю, он уж не первый раз такие штучки выкидывает. От них весь цикл устал.

— Да нет… Он на полном серьёзе сказал… Чтобы обязательно завтра и ровно в шестнадцать там быть. Чего ему меня обманывать?

— Да на таких, как ты, ему самое то отыграться. Шутник он и есть шутник, это пожизненно, — всё также неприязненно выговаривал Василий-шестикурсник. — Вот посмотришь, завтра его там не будет. Попомни моё слово.

И Василий снова уткнулся в книги.

— Да ладно, Старик, утро вечера мудренее, — успокаивал его как мог Женька. — Не бери в голову. А если и пошутил, то что из этого? От тебя не убудет, — и Женька засмеялся.

— Смотри на вещи проще, — посоветовал Рифат.

— А лучше дай ему по морде, если обманет, — не отрывая головы от книги, пробормотал шестикурсник.

— Ладно, советчики, сам разберусь, — ответил Савва.

На следующий день, едва дождавшись окончания занятий, Савва бегом помчался к месту назначенной встречи с Венькой. Доехав на «семёрке» до Александро-Невской лавры, Савва прямиком зашагал на улицу Ивашенцова. Каково же было его облегчение, когда он увидел сидящего на скамейке около двухэтажного особнячка Веньку Ершова.

— Ты чего опаздываешь? — набросился тот. — Сказано — в четыре!

— Ну так сейчас ровно четыре, — стал оправдываться Савва.

— Разуй глаза! На моих уже пять минут пятого. А начальство нас дожидаться не собирается.

Савва ничего не ответил, а лишь заспешил вслед за стремительно уходящим во двор Венькой.

— Не отставать! — крикнул тот и нырнул в подъезд.

Савва стремглав проскочил двор, где рядками стояло несколько новеньких карет «Скорой помощи», и тоже ринулся в обшарпанный подъезд дома вслед за Венькой. Но того уже и след простыл. Беспомощно оглядев полутёмный коридор, Савва увидел дверь, обитую чёрным дерматином, на которой едва виднелась табличка с выцветшей от времени синей надписью: «Станция скорой помощи».

Толкнув дверь, которая на удивление легко отворилась, Савва оказался в небольшой, но чистой прихожей. Слева стояли два дивана и небольшой стол, заваленный медицинскими журналами и справочниками, а справа за стеклянной перегородкой с окошечком в самом её низу сидела средних лет женщина в белом халате. Над окошечком висела табличка с такой же выцветшей от времени надписью: «Диспетчерская».

Савва наклонился и спросил:

— Извините, вы не знаете, куда пошёл Ершов Вениамин?

Диспетчер улыбнулась и показала рукой на дверь почти перед носом Саввы, только немного левее от него.

— Спасибо, — произнёс Савва.

Постучавшись и открыв дверь, он вошёл. В большом помещении рядами стояли столы, было светло и, казалось, ещё просторнее от нескольких окон, выходящих прямо на тихую улицу с тополями. За столами сидели несколько человек в белых халатах. Кто писал, сидя на стуле, кто читал; ещё несколько человек о чём-то шумно спорили, стоя у окна. Среди них Савва и увидел Вениамина.

— Вот, ребята, моя смена! — радостно закричал Вениамин, хватая Савву за рукав и подводя поближе к группе спорящих. — Давайте познакомлю.

— Да ладно, в деле познакомимся, — отшутился кто-то из стоящих с Вениамином.

— И то верно, — согласился тот. — Ну так, на всякий случай. Его зовут Савва, по фамилии Мартынов. Мой земляк. А это, — Венька показал на высокого худого парня в коротком халатике и очках, — Вадим Денисович, дипломированный врач, старший по бригаде. Этот, — Венька взял за руку стоящего рядом черноглазого пухлого парня, — Фима, из первого меда, шестикурсник. Вот этот горлопан, — Венька схватил за рукав и повернул к себе парня, спорящего с сидящей за столиком женщиной, — Николай. Колян, значит, из нашего Сангига, тоже шестикурсник. Ему больше всех везет на трудные выезды. Вот он всегда и спорит…

Венька не стал дожидаться ответа от возмущённого Коляна, а сразу же перешёл к женщине за столиком:

— Марья Захаровна, наш ветеран, врач от Бога и милейший человек. Если тебе когда-нибудь понадобится замена, а эти все не смогут, — он показал рукой на мужчин, — то Марья Захаровна всегда выручит.

— Веничка, ну не льсти, не льсти! — замахала рукой Марья Захаровна.

— А там, — Венька показал на два соседних столика, — наши асы. Пётр Фёдорович, — тот кивнул, привстав со стула, — и Марат Курбанович, — тот тоже привстал из-за стола и произнёс традиционное «Очень приятно!».

Оба были немолодые седовласые и чем-то даже похожие друг на друга мужчины.

— В общем, — продолжил Венька, — если что неясно с больным, звони только им.

— Веня, тебе не стыдно? — попытался возразить Пётр Фёдорович.

К чему Марат Курбанович добавил:

— Спасибо на добром слове, Вениамин, но, право же, неудобно перед всеми.

— А мне удобно! Я здесь последний день, имею право сказать перед всеми то, что думаю… А вообще-то, Савва, тут замечательный коллектив. Не подкачай! А то мне станет неудобно…

— Я постараюсь, — попытался что-то сказать Савва, но мужчины зашумели.

— Оставь парня в покое, Вениамин. Веди его к главному, пока она на месте.

— И то верно.

Венька ткнул Савву в плечо и показал на входную дверь:

— За мной!

Венька полетел по лестнице на второй этаж. Там, минуя совсем крохотную приёмную без секретаря, но со столиком и пишущей машинкой на ней, Вениамин остановился, перевёл дыхание и постучал в дверь. Не дожидаясь ответа, он шагнул внутрь и втащил за собой Савву.

Главным врачом оказалась миловидная и моложавая на вид женщина в белом халатике на красивой шёлковой кофточке.

— Ада Юрьевна, — поздоровавшись с начальницей коротким «здрасьте», сказал Веня. — Вот моя замена, привёл для знакомства.

Ада Юрьевна поморщилась:

— Вениамин, остынь хоть на минуту, не торопись… Садитесь… — и она показала на стулья, стоящие около её стол.

Савва сел. Вениамин тоже шлёпнулся на стул, но тут же вскочил.

— Ада Юрьевна, мне пора. С ребятами я его уже познакомил, а вы сами разберётесь, что к чему, ладно? Можно я пойду? А то меня сегодня ждут: примерка колец и всё такое…

— Желаю счастья тебе, Вениамин Александрович, — улыбнулась Ада Юрьевна. — Не забывай нас. Мы всегда будем рады тебя видеть, и если надумаешь, приходи работать после института.

— Спасибо за всё, — Вениамин, схватив протянутую руку начальницы, поцеловал её и, развернувшись, выскочил за дверь.

— Ну и ну… — только и смогла выдавить из себя ошеломлённая Ада Юрьевна. — А вы расскажите немного о себе.

— Савва Мартынов, заканчиваю третий курс лечебного факультета, не женат. Учусь нормально, без троек, — добавил Савва.

— Откуда Вениамина Александровича знаете?

— В общежитии познакомились, на одном этаже живём. Потом оказалось, что он наш земляк из N-ской области.

Ада Юрьевна задумчиво ответила:

— Понятно… Только, Савва, на третьем курсе работать фельдшером ещё нельзя, закон разрешает после четвертого. Вениамин Александрович, как всегда, поспешил.

Но видя, что Савва очень огорчён, Ада Юрьевна вдруг предложила:

— А поработайте для начала санитаром! У нас вообще-то эту должность совмещают водители и сами фельдшеры, но для друга Вениамина Александровича можно сделать исключение и пойти навстречу. Не возражаете?

— Нет, что вы! — с радостью вскочил со стула Савва. — Когда приступать?

— Да хоть сегодня. Справка о разрешении работать есть?

— С собой!

Савва порылся в кармане, достал смятый листок и протянул Аде Юрьевне:

— Вот!

Ада Юрьевна внимательно прочитала.

— Документ в порядке. Пишите заявление и приступайте. Дежурство начинается в семь вечера и заканчивается ровно в семь утра. Устраивает?

— Конечно.

Савва сел за стол, написал заявление и подал его Аде Юрьевне. Та позвонила по телефону и отдала распоряжение на счёт устройства Саввы санитаром.

— А теперь идите и принимайте дела.

— Куда?

— Да всё туда же, в дежурную комнату. Подойдёте к Марии Захаровне, и она вам всё объяснит. Желаю удачи.

Ада Юрьевна улыбнулась.

— Спасибо!

Савва сорвался с места.

Так началась его халтура на «Скорой», закончившаяся любовью к профессии на всю жизнь. В каких только переделках ему не приходилось бывать за три с лишним года работы! Хватило бы на целый роман. Вот, например, однажды, ещё в начале его работы, ночью поступил звонок из морского порта. На иностранном судне, пришедшем из тропической страны, заподозрили бубонную форму чумы. Известие обрушилось на «Скорую», как упавшее на телефонную будку дерево. Несколько минут дежурная Мария Захаровна сидела как оглушенная, не зная, что отвечать. А в трубке настойчиво просили уточнить, какая бригада поедет, кто конкретно выедет, чтобы получить пропуск в порт, который охраняла военизированная охрана. Мария Захаровна сказала, что ответит через несколько минут, так как все машины на линии, на вызовах, и свободных машин сейчас нет.

Она солгала. Три бригады «Скорой помощи» после очередных выездов дожидались новой работы. Ночь выдалась на редкость спокойной. Мария Захаровна растолкала спящих мужчин и строго спросила:

— Как вы отнесётесь к госпитализации чумных больных?

Заспанный фельдшер подумал, что это очередная тревога по гражданской обороне, и поэтому, позёвывая, ответил:

— А никак. Хватит этих инсценировок, надоело. И без них работы хватает.

— Да я не шучу! В торговом порту заподозрен больной бубонной чумой. Кто из вас за ним поедет?

Фима с Колей переглянулись, не зная, что сказать.

— Вообще-то по очереди выезд должен быть у Фимы…

Но тот испуганно замотал головой:

— У меня некому за мамой ухаживать…

— При чём тут твоя мама? — вспылил Колька. — Твоя очередь, ты и езжай!

— Я не могу! — чуть не заплакал Фима. — Я… я боюсь. А во-вторых, у меня мама болеет. Если со мной что случится, кто будет за ней ухаживать?

Колька гнул свое:

— А мне завтра позарез нужно быть в институте с утра, я обещал сдать долги. Скоро госэкзамены, а у меня два «хвоста». Никак не могу.

Мария Захаровна посмотрела на Савву. Тот протирал заспанные глаза и ещё не успел вникнуть в ситуацию.

— Да какие проблемы? Я поеду, — ответил он, — при условии, что лишнее дежурство зачтётся — деньги нужны.

Мария Захаровна радостно вздохнула:

— Два, два дежурства поставлю, только выручи, Саввушка!

Нашли старые, протёртые во многих местах противочумные костюмы, натянули их на Савву и водителя и послали бригаду в порт.

На индонезийском торговом корабле в Ленинград привезли партию джута, идущего на плетение канатов для парусных фрегатов. Судно невзрачное на вид, которое можно было бы вообще принять за старую калошу, пришвартовавшуюся к высокому причалу. Оно болталось на порывистом балтийском ветерке и, казалось, вот-вот расколется о бетонный бок причала. Но внутри корабля было уютно и тепло, звучала восточная мелодия и пахло какими-то незнакомыми для Саввы запахами далекой южной страны.

Капитан, человек лет пятидесяти, с сединой в волосах, пригласил Савву в каюту и попытался на ломаном английском языке объяснить, что к чему. Но Савва и без переводчика сумел понять, что заболел матрос, лежит уже вторую неделю, при досмотре в порту русский врач сказал, что это чума. Их всех заперли на судне и никого не выпускают.

— Вы меня поняли?

— Yes, of course! — ответил Савва. — Покажите больного.

— O’key!

Капитан повёл Савву по узкому коридору прямо к трюму. Там была небольшая комнатка, в которой на койке лежал матрос, усыпанный чёрными волдырями на лице, руках. Савва, надев перчатки и маску, взял матроса за плечо.

— Come here, пойдём, пойдём.

Матрос всё понял, надел на себя куртку и матросскую кепку, опёрся на плечо Саввы и вышёл из каюты. Вдвоём они медленно, шатаясь от одной стены к другой, вышли на палубу и стали спускаться по трапу к стоящей рядом санитарной машине. В это время Савву догнал капитан, что-то сказал матросу на своём языке. Тот буркнул в ответ что-то такое, что заставило капитана выругаться чисто по-русски матом. Савва повернулся, чтобы попрощаться с капитаном, и увидел, что тот подаёт ему какой-то пакет.

— Present, please, present.

— Thank you.

Савва взял свёрток и повёл матроса дальше.

Вместе с шофером и матросом их поместили в обсерваторы. Так называются изоляторы из сплошных стёкол и раздвижных дверей с тамбуром, отдельной вытяжкой для воздуха, отдельным туалетом и раковиной.

«Вот влип!» — только сейчас дошло до Саввы. Санитар, который снимал с него одежду для санобработки, сказал, что их выпустят отсюда через сорок дней! Помывшись и переодевшись в чистое больничное бельё, пахнущее хлоркой, Савва безмятежно уснул, уставший от пережитого на дежурстве.

Утром его разбудила медсестра, подавшая через окошечко в двери градусник и набор баночек с притёртыми крышками. На каждой резинкой была прикреплена бумажка с подписями: «для мочи», «для рвотных масс» и тому подобное. Савва выполнил все указания и стал ждать результатов обследования. К вечеру неожиданно прямо в изолятор к нему пришёл пожилой и совсем седой профессор со свитой врачей. Осмотрел Савву и сказал:

— Повезло вам, молодой человек. Нет у матроса чумы. Фурункулёз у него, типичный фурункулёз, который развился у жителя южной страны на наш северный климат. Со «Скорой» Ада Юрьевна звонила, волновалась за вас. А я говорю ей — спит без задних ног ваш фельдшер, дважды заходил, а он все спит. Так что можете выходить, конец обсервированию. Маргарита Иосифовна, выписывайте Мартынова немедленно, а то он занятия пропускает, ему нельзя.

Когда врачи ушли, Савва, не дожидаясь бумаг, выскочил в коридор и, увидев знакомого санитара, потребовал у того свою одежду. Санитар заартачился, мол, ещё нет выписки и пока не принесут, ничего он не отдаст, с этим у них строго.

— Да выписан я, меня профессор только что отпустил. Вон он идёт по коридору, — показал Савва на удаляющуюся делегацию врачей.

— Капитаниди?

— Ну да, он самый, — закивал головой Савва, — Капитаниди.

— Тогда другое дело. Сейчас медсестре позвоню: узнаю, если всё так, то забирай свои шмотки. Только носить их ты вряд ли сможешь.

— А что с ними?

— А то. После пароформалиновой камеры они как варёные макароны становятся, да и запах… Не советую надевать.

— Давай что есть, мне до общаги в чём-то надо добраться.

После звонков, каких-то ещё согласований Савве наконец отдали одежду и обувь. Как и говорил санитар, одежда выглядела так, как будто её вываляли в грязи, потом прополоскали в мыльной пене и высушили на солнышке. Получились заскорузлые, мятые и тошнотворно пахнущие лохмотья. А ботинки даже на ноги не налезли, так их перекосило. Смочив обувь в воде, Савва кое-как натянул её на ноги.

— А где пакет, с которым я сюда приехал?

Санитар подозрительно засуетился:

— Какой такой пакет? Не видел.

— Пакет, полиэтиленовый пакет, — стал объяснять Савва. — В нём была бутылка виски и блок сигарет «Мальборо», капитан мне подарил.

— Ах да, что-то припоминаю, — пробормотал санитар, — мой сменщик что-то говорил.

Он стал шарить в каком-то грязном шкафу. Вытащил оттуда ярко-красный пакет, в котором были уже пустая бутылка из-под виски и мятая упаковка из-под сигарет. На немой вопрос Саввы санитар торопливо ответил:

— Это не я, я ничего не знаю… Не видел, не брал… Все претензии к сменщику, он послезавтра дежурить будет. Приходи, разбирайся.

Савва махнул рукой:

— Ладно, подавитесь…

Не сказав больше ни слова, швырнул пакет в лицо наглому санитару и вышел.

Три года отъездил Савва на «Скорой». Год санитаром, а остальные фельдшером. Чего только с ним не приключалось! Но самой главной студенческой халтурой была целина. Именно целина во многом определила жизненные приоритеты Саввы. Она оказалась тем ситом, которое отделяет зёрна от плевел, научила разбираться в людях. И дала ответ на вечный вопрос жизни: «кто есть кто?». Савва теперь мог чётко определить цену человека, почти без ошибки. Но целина это и поэзия, смысловое значение которой ещё не разгадано.