Почему ссорятся бывшие однокашники — вопрос риторический. Дело не новое, давно известное, как говорится, этим никого не удивишь. Причин для размолвки много: кто-то не поделил бывшую школьную или студенческую любовь, кто-то элементарно завидует, особенно успеху бывшего сотоварища… Ну а кто-то идет на конфликт из-за своей психологической сущности, желая с патологической страстью найти любое отклонение жертвы от неких норм социума и обвинить «отступника» во всех смертных грехах…

С такими персонажами всем наверняка приходилось встречаться. Это, как правило, несчастные в браке и личной жизни люди, озлобленные на всех красивых и счастливых. Совсем не обязательно, чтобы злопыхатели были квазимодами. Напротив, в молодости это часто искренние, симпатичные или даже очень красивые люди… Но время и сущность души затушили огонь стремления, подавили радость жизни и оставили только горький осадок от всего земного. Кто-то из «обиженных» со временем обращается к Богу, уходит от мирской жизни в монастыри или окунается с головой во всевозможные секты. Так и виделось Савве Николаевичу и мне смиренное лицо матушки Тамары… но стоило лишь кому-то что-либо неуместное, на ее взгляд, спросить или, не дай бог, где-то рядом зашалил ребенок, она тут же преображалась, и вот уже искры летят из глаз монахини — дай волю и право, она надавала бы таких тумаков малышу, а вас бы испепелила взглядом. Вот как сильно вселился в нее дух злобы и ненависти. Почему? Кто же даст ответ. Хотя, впрочем, собственным наблюдением такого рода может поделиться каждый, если захочет. Вот и Савва Николаевич мог бы, если бы его спросили вспомнить кое-что по этому поводу.

Сейчас ему за шестьдесят, он успешный по жизни человек, у него жена, двое детей, есть внуки. Он ученый с мировым именем, директор крупной клиники, живет в большом городе недалеко от Санкт-Петербурга. В общем, состоявшийся человек. Не злой, не добрый, но очень талантливый человек. За что бы он ни брался, все у него получалось: хоть в жизни, хоть в науке. Только одного он не умел делать — предавать и идти к цели, пусть самой высокой, по трупам своих товарищей. И детей воспитывал в том же духе. Оба талантливые: и сын, и дочка, но за место под солнцем рвать у других кусок изо рта не приучены. Живут по совести и чести, как весь древний род Мартыновых. Многих он раздражает и даже пугает. Как в наше время жить хорошо и не брать взяток или не подставлять ножку считавшемуся другом человеку. Но такие люди не перевелись. Они есть среди удачливых и счастливых, может, их не так уж много, но они есть. Это островки будущего человечества; они, увы пока малы, не заселены, пугают своей первозданной чистотой и близостью к Богу! Савва Николаевич один из них, некий Дон Кихот нового времени.

Собственно, ради справедливости донкихотовство не утихало никогда, ни во времена античности, ни в эпоху Ренессанса, ни при дремучем феодализме, ни при капитализме и тем более уж при социализме. Разные они, эти донкихоты. Один — идальго, с мечом и копьем, с именем прекрасной Дульцинеи борется с ветряной мельницей. Второй — гибнувший на костре, кричащий, что Земля круглая. А третий — на космическом корабле, летящим в неизвестность произносит сохранное слово «Поехали», и вот уже открывается новая ветка исторического человечества. А есть другие донкихоты, кто изо дня в день грызет камень науки или возделывает поле, чтобы на нем росли земные, а не райские кущи, те, кто придумывает новые машины, дома, книги, картины, а потом воплощает их в реальность своей жизни. Как русский художник Иванов, 30 лет писавший грандиозное полотно «Явление Христа народу». Их немного, настоящих подвижников. Слава и Дела, но они есть и будут во все времена. Пафосно, но что поделать, когда нам плохо, мы хотим прильнуть к плечу сильного человека, а не хлюпика, одурманенного наркотиками, икающего от водки. А если заболели, то непременно желаем попасть в руки к настоящему врачу, хирургу-кудеснику, а не знахарю или хироманту. В сытой и скучной жизни с ними, несомненно, веселей, они нужны, как интерьер в доме, но становятся совсем ненужными атрибутами, когда случается горе или беда. Тогда мы ищем тех, кто реально может помочь, спасти. Мы просим помощи у донкихотов, которые принимают нестандартные решения спасая жизнь человека, его честь и достоинство. Но это тогда, когда трудно.

А что же Савва Николаевич со своими убеждениями и талантами может дать человечеству? Да, хорошо оперирует и что-то такое делает в науке. Ну и что? Да мало ли таких в жизни. Чем же он отличается от других простых смертных? И вот тут начинается самое трудное и практически необъяснимое: он исцеляет не в смысле врачевания, хотя это бесспорно, но он исцеляет душу своим участием, своими поступками, на которые не могут решиться, однако хотят многие.

Его отличает феноменальная работоспособность еще с детства: нет, он не копал день и ночь огород, колол дрова без устали или носил воду из колодца, косил траву с отцом или убирал сено. Это он делал, как большинство ребятишек из его окружения. Но в отличие от них, начав дело, думал, как его решить лучше, покоряя окружающих своей грамотностью или желанием знать все, что есть на свете. Всего-всего: тут ли, там ли, везде на всей земле и даже в черном звездном небе с серебристой луной, жгущим солнцем летом и холодным, ярким красновато-багровым диском, повисшим над горизонтом, зимой. А еще ему хотелось понять людей, что ими движет, их поступки, любовь, ненависть и почему они завидуют друг другу.

Зависть к себе он испытал очень рано. Как-то он занял первое место на олимпиаде по химии, и лучший друг Вовка Чижов, по кличке Чиж, тут же съязвил:

— Ты теперь отличник, может, и играть с нами скучно?

Эта мелкая детская обида с годами забылась. Как забылась и история его поступления в институт — единственного из тридцати двух выпускников школы. Или история сдачи с первого захода экзамена на водительские права. Всем казалось, что Савва учится, не напрягаясь, точно так же танцует модные рок-н-ролл и твист на зависть всем, его независимость признают местные авторитеты. Все это он делает легко и просто, словно нет у него никаких проблем.

Но это было далеко не так. Он работал над собой как проклятый, до одурения, до потери сознания. Савва Николаевич как-то стал вспоминать, как он готовился к экзаменам в школе. Собрал все учебники, взял вопросы, которые предполагались на экзаменах, и сел по ним готовиться. Вернее, не сел, а лег. Чтобы никто не мешал, оборудовал на сеновале что-то наподобие кабинета: поставил пустой ящик, накрыл его газетой. Получился столик. На нем разложил книги, тетрадки с конспектами, карандаши и прочую ерунду, необходимую при подготовке. Взял и дневник, где были оценки по тем или иным темам, — как бы для контроля. Если стояла пятерка, означало, что тему он знает наверняка и вопросы по ней можно пропустить, если же четверка или трояк, то необходимо материал штурмовать как следует. Мозговой штурм заключался в многократном повторении одной и той же темы, но в разных направлениях. Ну например, разбирается закон Ома. Савва не просто заучивал его, но обязательно отслеживал: какие могут быть выводы и следствия, где они применимы на практике, как нашли отражение в других законах физики. Такая цепочка позволяла быстрее запомнить всю схему последствий, вытекающих из закона. В результате закон превращался в инструмент для понимания и быстрого решения многочисленных задач на сходные темы. Чтобы быстрее запомнить, Савва все, что изучал, читал вслух и потом так же вслух рассуждал и перепроверял. Результат ошеломил преподавателей. Сдавал Савва все предметы на отлично. Даже не очень расположенный к Савве учитель физики развел руками: «Не могу ничего поделать, ответил на отлично. И везет же тебе, Мартынов, билет видно, достался, который знал».

Савва ничего не ответил, зачем злить и без того «неровно дышащего» на него преподавателя и классного руководителя.

Впереди новая цель — институт. И тут Савва не сплоховал, поступил с первого захода, хотя многие ленинградцы из его группы сделали это после нескольких заходов.

Как-то, вскоре после начала занятий в институте на одной из вечеринок, устроенной питерскими однокашниками для более тесного знакомства и сближения в группе, Савву спросили:

— Савва, скажи, ты вырос в деревне, ходил в обычную сельскую школу. Как ты без блата поступил в институт, и с первого раза?

Савва тогда не знал, что ответить. Он еще и сам не понимал, как это случилось. Ответил просто и прямо:

— Не знаю, очень хотел, вот и поступил…

Одна из девчонок, Наташка Василенко, обидела его:

— Да знаем мы таких везунчиков. Соберут справки из райкома: папа рабочий, ударник комтруда, мама прядильщица, активная участница и победитель соцсоревнований, у них многодетная семья, а мальчик хорошо учится, активист-комсомолец, мол, рекомендуем для приема в институт на льготных условиях… Или что-то в этом роде.

Помнится, Савва тогда обомлел от такой несправедливости, внутренне кипел, но ничем не проявил обиды, сдержался. И так, чтобы слышали все, ответил:

— По себе судишь?

Чтобы разрядить обстановку, к Савве подбежал Сережка Ковалев, будущий душа группы, отвел его в сторону:

— Савва, не обращай внимания на нее. Она только с третьего захода поступила, вот и обозлилась на всех… У нее папа военный, болталась по гарнизонам вместе с ним и семьей. Закончила школу в 16 лет с серебряной медалью, но два года поступала, и все никак, поступила только в этом. Потом решила, что «на ее место» принимали каких-то молодых рабочих и передовиков производства, они без конкурса шли: им на тройки кое-как сдать и зачислят. Отсюда и реакция у нее такая. Она уверена, кто с периферии или рабоче-крестьянского происхождения, тот или райкомовский блатник, или по разнарядке попал в институт как льготник. Таких, говорит, в нашем институте чуть ли не треть. Так что не обижайся, Савва, я-то знаю, что ты поступил честно.

Савва запомнил и раскусил эту рыжеватую хохлуху с фамилией Василенко. Наташка была девица неординарная. За внешней добротой, скромным взглядом серо-зеленых глаз и улыбочкой на лице скрывалась буря чувств, свойственных только очень завистливым и лицемерным людям. До поры до времени эти чувства почти не проявлялись и были совсем незаметны для постороннего глаза. Но стоило только наступить Наташке на мозоль, хотя бы невзначай, что тут случалось… Такой шум, брань — мало не покажется. Замечено, что эти свойства особенно присущи украинским националистам. Они готовы по любому случаю броситься в драку, тем более если их незалежность кем-то ставится под сомнение. И когда какая-нибудь тетя Марыся или дивчина Наталка с Западной Украины вас обругает на рынке только за то, что спросили по-русски, сколько стоит черешня, становится понятно — это черта национального характера. Вот с такой Наталкой Савве Николаевичу довелось учиться. За годы студенчества все, что есть в человеке хорошего или плохого, рано или поздно проявляется, никуда не скроешься от всех. Но тем и отличаются настоящие хохлы-западенцы, как они называют себя. Они умеют на какое-то время и при нужных им обстоятельствах собраться и делать вид, что все хорошо и они всем довольны. Но когда будет можно и необходимо для них, они себя покажут.

И вот пролетели студенческие годы, как птицы весной, и вчерашние Наталки пустились по широкой реке жизни, иногда не зная, где их ждет беда или горе… Где перекаты или пороги, которые лучше обойти по суше… Но нет, им кажется, что вода широкой волной будет нести их вечно и они бесконечно смогут наслаждаться жизнью без проблем. Но так или иначе проблемы вдруг возникнут, кажется, из ничего, и полетят щепки от хрустальной мечты, а студеная вода охладит их разгоряченные умы…

Так случилось и в жизни Натальи Василенко: апломба и нахрапистости у нее было хоть отбавляй, и это приносило свои результаты. Молодая энергичная докторша уехала на Север, быстро сделала карьеру от участкового терапевта до заведующего отделением краевой больницы. Кардиологом Наталья Остаповна оказалась хорошим, а вот руководителем — никудышным. Склоки стали сотрясать ее отделение. Первой ушла старшая медсестра (верный признак беспредела в коллективе), за ней потянулись и другие медсестры. Уходили, лишь бы не работать с заведующей. Дело приобретало шумную известность, но как-то не верилось всем, что заведующая «не того», не умеет работать с кадрами. Главный врач после нескольких попыток урезонить зарвавшуюся начальницу, понял: «Нет смысла, не остановится! Это ее сущность». Погоревав, что Наталья Остаповна не хочет менять свой стиль работы, предложил ей уйти по собственному желанию. Но не тут-то было. Василенко заявила, что добровольно не уйдет. И началось светопреставление…

Наталья Остаповна давно действовала по принципу «Лучшая защита — нападение», она собрала подписи, не довольных главным врачом сотрудников, а такие всегда найдутся, и, оформив коллективное письмо, отослала его во всевозможные инстанции: в прокуратуру, профсоюзы, в министерство. Суть кляузы одна: главный врач — вор, жулик, мешает продвижению молодежи, окружил себя родственниками и доверенными лицами, искажает показатели и вообще ведет антисоциалистический образ жизни. И как главный аргумент в жалобе приводится убийственный по тем временам факт: у него есть автомашина «Жигули», но он еще решил купить вторую — «Москвич» для жены, а квартира его вся обставлена импортной мебелью, коврами и хрусталем.

И что интересно, во всю эту галиматью поверили. Как рассказывал много лет спустя главный врач больницы Андрей Вениаминович Серегин, милейший человек, потомственный интеллигент, воспитанный в ленинградской семье учителей, такого безобразия он никогда больше не видел.

Приезжали одна комиссия за другой, проверяли, проводили собрания коллектива больницы, устраивали очные ставки, одним словом, работали над «сигналом из народа». Пока не нашелся один смелый человек — заместитель главного врача, старый фронтовой доктор, еврей по национальности, Марк Исакович Берштейн. Он никогда не состоял в партии, но пошел в республиканский комитет, сообразив, что только там можно найти управу. Другие структуры власти не очень любили коллективные склоки и держались от них в сторонке. В республиканском комитете выслушали доктора внимательно и пообещали разобраться. Через неделю в больницу пришел секретарь обкома партии, собрал колектив и аргументированно опроверг все несусветные обвинения в адрес главного врача, а Василенко, заведующую, порекомендовал уволить: за создание социальной напряженности в коллективе. Тогда слово партии считалось приговором. Наталью Остаповну с треском было выгнали из больницы, но жалостливейший Андрей Вениаминович в последнюю минуту изменил формулировку приказа и вместо увольнения по инициативе администрации подписал заявление Василенко, поставив «по собственному желанию». Казалось, служебная карьера Натальи Василенко на этом закончилась. Но плохо вы ее знаете…

Приехав в Питер, она пришла в городской комитет по охране здоровья, представила трудовую книжку, где была запись о заведовании в республиканской клинике, и потребовала себе не менее ответственную должность. И, как ни странно, должность нашлась. Да и как не найтись, готовые специалисты на дороге не валяются, а тут еще большой плюс, работа в крупном республиканском лечебном учреждении на руководящей должности. И никто не догадался позвонить на периферию и узнать, что за человека они берут к себе на работу. Но, как говорится, поезд пошел, и Наталья Остаповна успела вскочить на ступеньку последнего вагона. Клиника, куда она устроилась работать заведующей терапевтическим отделением, была лучшей в городе, — медсанчасть одного из процветающих производственных объединений. Директор объединения запросто входил в кабинеты отцов города и партийной элиты. И вот здесь Наталья Остаповна Василенко на всю катушку использовала свою буйную и неукротимую энергию. Однако она не собиралась лечить больных как можно лучше. Решила Наталья Остаповна, что ей пора быть главным врачом медсанчасти. И пошла с этой установкой решительно в наступление, круша все на своем пути, подставляя одних, беря других в попутчики. Она уже почти дошла «до верха», став замом, но в битве за главную должность проиграла. Генеральный директор объединения оказался ей не по зубам. Он раскусил, что за «фрукт» хочет стать главным в его медсанчасти, и быстро дал ей от ворот поворот. Вылетела Наталья Остаповна из руководителей, как пробка из бутылки шампанского. И уже никто не брал ее в городе на должность выше рядового врача.

На этом и закончились ее карьерные претензии, но желание казаться значимее, чем она есть, осталось с ней на всю жизнь. С того времени она затаила обиду на всех, кто жил лучше ее и был хоть чуть-чуть удачливее. Особенно она завидовала своим бывшим однокурсникам. А те как один шли успешно в гору: кто заслуженного получил, кто стал главным врачом, ведущим специалистом в городе. Их имена стали появляться в газетах, на телевидении. Тех же, кто уехал из города на периферию, она не считала достойными ее зависти. «Это вам не Питер, подумаешь — главный врач района!» — говорила она кому-нибудь из них при встрече.

Личная жизнь как-то тоже не задалась у Натальи Остаповны: муж загулял, выгнала, когда единственной дочери было чуть больше десяти лет. Растила дочку одна, и та впитала почти все черты своей заносчивой мамы. Так и жили, пока не подкатила старость. Оглянулась Наталья, а ей уже под пятьдесят. И что в итоге? Ни семьи, ни внуков, ни хорошей квартиры, ни серьезной должности. Для такого самолюбивого человека, как Наталья Остаповна это было трагедией. Слава Богу, дочка все же замуж вышла, когда ей уже под тридцать стукнуло. Зять оказался бизнесменом средней руки: не богатый и не бедный. Сводил концы с концами, имел небольшой, но устойчивый доход. Внешне он выглядел вполне респектабельно: хороший костюм, швейцарские часы за несколько тысяч евро, японская автомашина «Камри» и четырехкомнатная квартира на Петроградской, в старом обжитом районе. Но вглядевшись поближе и вникнув в суть работы зятя, Наталья Остаповна поняла: на зятя надеяться не стоит — где сядешь, там и слезешь. Не потянет он на две семьи.

И тогда решила Наталья Остаповна еще раз попытаться устроить жизнь своими собственными силами. Первым делом она поменяла старую квартиру на более новую, поменьше площадью, но в центре города и с высокими потолками. Затем устроилась на работу в частную клинику. Жизнь стала налаживаться. Наталья Остаповна захотела иметь дачу, чтобы летом дышать свежим воздухом и приглашать знакомых на отдых — пусть завидуют. Однако под Питером цены на дома и участки были неподъемные, и Наталья Остаповна стала искать дачу в соседних областях. Изъездила всю Ленинградскую, Псковскую области, забралась в Карелию. Но цены везде кусались, а там, где продавались дачи подешевле, хороших дорог не было. Жить же где-то в глухом лесу или в деревне, куда проехать можно только зимой по снегу на лыжах или сухим летом и то на велосипеде, ее никак не устраивало.

Она уже потеряла надежду решить свою проблему, но тут на последней встрече выпускников института столкнулась с Саввой Николаевичем.

— Привет!

— Привет!

— Как живешь, чем занимаешься?

Общие вопросы и такие же ответы, ни к чему не обязывающие. Но Наталья Остаповна хорошо знала, что Савва Николаевич успешно продвинулся в науке и по должности. Главный специалист, заведующий кафедрой, руководитель крупной областной клиники…

— Слушай, Савва, ты хоть помнишь, как у меня стрелял три рубля до стипендии? — после обязательных вежливых приветствий вдруг спросила она и взглянула ему в глаза.

— Разве я у тебя занимал? Если честно, не помню… — удивился Савва Николаевич. — Вообще-то я редко брал в долг.

— Ну да, где теперь такому ученому и начальнику помнить о мелочах.

— Ты, Наташа, не очень-то подкалывай, — возразил Савва Николаевич. — Я для тебя все тот же Савва Мартынов, твой однокашник. Оставим мои звания и положение в покое, они здесь ни при чем.

— Давай оставим, — согласилась Наташа. — Только скажи, не уходя от ответа. Ты доволен своей работой, зарплатой и вообще жизнью? — спросила она, пристально всматриваясь в лицо Саввы Николаевича.

— Если честно, то доволен. Может, не всем, но в целом — да! Жизнь состоялась: у меня крепкая семья, дети выросли, получили образование, у меня хорошие внуки. В общем, по жизни все нормально. А у тебя как?

— Да никак. Я разведена, дочка замужем. Работа так себе… Ничего хорошего: в одной частной фирме кардиологом.

— Слушай, Наташа, в частных организациях неплохо платят. Тебе что, не хватает на жизнь?

— При чем тут хорошо или плохо платят. Кстати, платят так себе, двадцать тысяч деревянных в месяц, не большие деньги. Ну, это не важно. Важно другое, я на подхвате, кому-то плохо — сделай ЭКГ, сходи померяй давление, отрегулируй схему лечения и все в таком же духе. Ты-то начальник, тебе этого не понять.

— А я что, всю жизнь был начальником? — парировал Савва, стараясь не расстраивать свою собеседницу. — Как ты помнишь, начинал с поста дворника при кинотеатре «Гигант».

— Точно, вспомнила! Мы приходим группой в кино, кажется, тогда шел американский фильм «Спартак» — две серии, классная картина. Идем и видим, кто-то метет дорожку, да так наяривает, что листья выше головы летят. Кажется, это где-то в октябре было.

Савва улыбнулся:

— Точно, ну и память у тебя…

— А Гиви как заорет: «Смотрите, смотрите, это ж Мартынов?» Тут мы бросились к тебе, окружили. Ты стоишь растерянный, не знаешь, что сказать, а потом как выложишь: «Спешу, ребята, сейчас очищу площадь и с вами в кино. Я друга, Пашку Каминского, подменяю; он приболел, попросил, вот я и мету». А сам стоишь в рваной курточке, в рваных перчатках. Извини, Савва, но мне тогда тебя жалко стало, ей-богу.

— Соврал я тогда. — Савва Николаевич посмотрел Наташке в глаза. — Подрабатывал дворником я, а не Пашка. Стыдно стало, что застали меня с метлой, да еще при девчонках. Провалиться хотелось куда-нибудь в тартарары…

— Тебя, как всегда, Сережка спас. Говорит нам: «Вот что значит настоящий друг, если надо, не только в огонь и в воду, но и дворником пойдет». Хлопнул тебя по плечу, мол, догоняй, мы тебя ждем в холле.

— А ты знаешь, Наташа, именно тот случай помог мне в плане преодоления себя, своего стыда от тогдашней бедности… Я понял, что за любую работу, которая поможет тебе жить, не должно быть стыдно. Стыдно жить за чужой счет.

— Это мы сейчас такие умные, но согласись, что тебе тогда было больно и обидно… Так ведь, Савва?

— Не буду спорить, наверное… — И чтобы перевести разговор на житейские темы, Савва Николаевич спросил: — Как ты отдыхаешь?

— Обычно, Савва, — сделала изумленные глаза Наталья. — Я забыла такое слово, как настоящий отдых. Наотдыхалась дома в четырех стенах досыта, — она провела рукой по горлу, — больше не хочу…

— Нет, я не об этом. Где летом, в отпуске отдыхаешь? Дача-то есть?

— Нет и не было никогда. Зять одно время гоношился, но дорого, не по карману, а у меня таких денег нет.

— Почему дорого? Можно же купить неплохой домик, как сейчас говорят, в деревне. Конечно, не так близко от Питера, но за вполне приемлемую цену.

— Это сколько же, по-твоему, приемлемая цена? — загорелись глаза у Натальи.

— Ну, за тысяч двести — двести пятьдесят очень можно даже приобрести недвижимость с участком.

— Савва, ты наступил на мою любимую мозоль. Я очень хочу такую дачу. Пусть это будет обычный домик, лишь бы стены и крыша, и чтобы участок был, где можно садик разбить. А еще чтобы банька, колодец и цветы под окнами. Савва, ты что меня дразнишь? Тебе не совестно меня обижать. Я смотрю, у тебя часы на руке две таких дачки стоят.

— Не знаю, может, и стоят. Сам не покупал, это мне подарили…

— Кто бы мне такие подарки дарил…

— Наталья хотела еще что-то колкое сказать в адрес Саввы, но тот ее перебил:

— Погоди, погоди! Дослушай до конца. Есть такая дачка на моей родине, дом моей тетки. Она с год как умерла, я наследник. Хотел сперва дом продать, а потом передумал. Память о детстве… Понимаешь… Это святое. И как назло, мой отчий дом сгорел лет пять назад. Тоже не продавал, все жалко было. Память и все такое. Ну, понимаешь?

Наташа закивала головой.

— Чего же не понять. Безумно хочу туда, где родилась, на Украину. Но кто меня теперь туда пустит? По паспорту я русская, хотя кровь во мне украинская, наверное, на 75 процентов. Мать украинка, бабушка с дедушкой по материнской линии тоже.

— Это верно, Наташа, характер у тебя точно не русский. Хохлуха ты и есть хохлуха, еще со студенчества.

— Давай, Савва, не будем старое вспоминать. Так что там у тебя с домом тетки?

— Ничего, стоит. Раза два в году приезжаю поохотиться на уток или кабана, останавливаюсь в доме тетки. Рядом соседка, дальняя моя родственница, живет, приглядывает. Когда еду — звоню, она печки протапливает. А так дом целый год пустует.

— Продай, Савва, — заискрилась вся желанием Наталья.

— Нет, Наталья. Я взял за правило не лечить близких и друзей и ничего им не продавать, иначе столько врагов наживешь, что не сосчитать.

— Савва, Савва, о чем ты говоришь. Я и ты — враги? Да ты что! Этого никогда не было и не будет. — Наташа стала убеждать Савву Николаевича продать ей дом тетки. — Я готова чуть больше заплатить, чем двести пятьдесят. Я собрала триста тысяч и хоть сейчас тебе их отдам, без всяких документов, только продай мне. Скажи, Савва, свое веское слово. Ну, Савва…

Савва Николаевич, привыкший не отказывать людям без крайней на то нужды, и на этот раз не стал отказывать, он лишь пообещал, что не продаст дом другому, если будет продавать.

— Савва, а можно я съезжу, посмотрю местность, дом? Просто так. Ради интереса.

Зная Наталью, Савва Николаевич усмехнулся про себя.

— Съезди, посмотри, за просмотр денег не беру. Я позвоню Варваре Григорьевне, тете Варе, она тебе откроет и покажет все, что в доме есть. Если захочешь, можешь в нем пожить. Без проблем. Вот, записывай адрес, я смотрю, ты запала на мои слова, но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. — Савва Николаевич достал из портмоне свою визитку и на обратной стороне написал адрес.

Странное чувство овладело Саввой Николаевичем, словно он в чем-то переусердствовал и его отец наверняка бы сына не одобрил. Жизненная заповедь его отца была проста и одновременно высока: не бери чужого, но и своего не отдавай.

Какое-то время Савва Николаевич еще подержал клочок картонки в руках, не решаясь отдавать. Но Наталья почти выхватила его из рук Саввы Николаевича.

— Не беспокойся, Савва, я только посмотрю…

Через несколько месяцев Савва Николаевич все же продал Наталье дом, где провел свои лучшие дни детства. Продал вместе со старенькой банькой, в которой его ребенком мыла мать, а отец что-то постоянно починял. Продал не из-за денег, двести тысяч, хоть и были приличной суммой, но не делали погоды в его семейном бюджете. Просто Наталья использовала свое студенческое знакомство. Савва Николаевич, не раз оказывавший услуги своим сокурсникам, когда бы они к нему ни обращались, не мог отказать и в этот раз.

— Хорошо, забирай, только одно условие: сохрани в доме русскую печку и баньку, в которой я мылся в детстве… Они мне дороги как память о моих близких. Обещаешь?

— Савва, ты не сомневайся, все сделаю, как ты хочешь. Будешь ко мне на блины приезжать и на своей печке спать. Я гарантирую. Спасибо, Саввочка, ты настоящий однокурсник. — Она чмокнула его в щечку при прощании после оформления сделки у нотариуса. Больше они не виделись.

Через год после этих событий Савву Николаевича попросила к телефону секретарша.

— Савва Николаевич, вас спрашивает Наталья Остаповна. Будете говорить?

— Наталья Остаповна, Наталья Остаповна? Ах да, конечно буду. Это Наташка Василенко, переключай на мой.

— Слушаю, Наталья, рад, что позвонила.

— Не думаю, что обрадуешься моему звонку, — с усмешкой в голосе проговорила Наталья. — Когда узнаешь, почему звоню.

— Ладно тебе загадками говорить. — Савва Николаевич уже чувствовал подвох, он давно научился по тембру голоса и интонации узнавать, что у говорящего на языке. Что случилось Наталья?

— Савва, ты всучил мне плохой товар.

— Какой товар? — не понял Савва Николаевич.

— Твой дом не стоит таких денег, которые я заплатила тебе…

— Наталья, ты в своем уме? О чем ты говоришь? Кто же заставлял тебя покупать дом? Разве не ты сама напросилась на покупку, и потом, ты же его заранее осматривала, каких-то специалистов приглашала. Деньги я взял с тебя минимальные, мне давали соседи больше, еще до тебя.

— Савва, соседи соседями, но дом весь труха. Стали второй этаж пристраивать, и вот, оказывается, фундамент надо укреплять. И крыша течет. В общем, Савва, возвращай мне половину, а то я в суд подавать буду…

Савва Николаевич сделал паузу, обдумывая ситуацию, потом очень медленно и веско ответил:

— Подавать в суд имеешь полное право. Меня этим не испугаешь. Только предлагаю тебе все свои претензии изложить письменно и отправить мне по факсу, секретарь сообщит его номер. Я над этим подумаю и дам ответ. Все, извини, Наталья, но меня ждут студенты.

Савва Николаевич наверняка отдал бы ей требуемые деньги, если бы вечером за ужином он не обмолвился жене о разговоре с Натальей. Людмила Сергеевна обомлела.

— Савва, ты что позволяешь всякой швали издеваться над собой. Мало того, что за половину уступил ей свой дом, так отдай еще половину денег ни за что. Вот это номер! Видишь ли, бедная-несчастная Наташа-однокурсница задыхается в загазованном городе. Ей нужен свежий воздух, — передразнила жена когда-то говорившего ей это Савву Николаевича.

— Не бредь, Людмила, и так тошно.

— Пошли ты эту проходимку подальше. Найми адвоката, пусть он ей устроит такую дачку, что сама сбежит оттуда.

— Ну что ты говоришь? Неужели ты думаешь, я буду судиться со своим однокурсником.

— Ты не будешь, а она будет. Неужели ты не знаешь эту категорию людей? У тебя голова седая, а ты все еще веришь априори в доброту и порядочность всех вокруг.

— Да. Это так, ты права. Я иногда чувствую, что меня обманывают, но первый раз прощаю, думаю, не от хорошей жизни идут на обман. Второй раз тоже как-то с пониманием отношусь к обманщику. Но третий раз — не прощаю. Ты же меня знаешь. Когда достанут, я доведу дело до логического конца. На этом стоял и стоит род Мартыновых.

— Савва, ты, как всегда, прав, тебе видней, как решить проблему. Но поступаться принципами, я надеюсь, ты не будешь? Хочешь, я сама с ней поговорю? Я хорошо помню эту вертихвостку, еще со студенческих лет. Первый раз я с ней столкнулась на свадьбе, когда вашего матросика из группы женили. Она тогда уже мне не понравилась. Села напротив меня и давай выспрашивать: кто я да что у нас с тобой за отношения. Я ей тогда так ответила, что она сразу же замолчала. Не помнишь?

— Нет, не помню. Не думал, что ты с ней сталкивалась. То-то я удивился, когда она о тебе как-то спросила. Мол, ты все со своей первой женой живешь? Ну да, говорю, а что? Она усмехнулась тогда и ничего не ответила. А вы, оказывается, знакомы.

— Знакомы, знакомы Савва. И еще раз мы с ней пересеклись, на вашей встрече, кажется, на тридцатилетии после окончания института… Ты тогда куда-то ушел, а я с твоей группой стояла. Вот она, как увидела меня, так сразу же ко мне: «Здравствуй, Людмила, как дела?» А я говорю, здравствуйте, хорошо! Ну, слово за слово, она мне и говорит: «Твой Савва, говорят, уже в академию метит?» Ну, я без всякого и ответила, что ты уже не в одной, а в двух академиях состоишь, еще в какую-то приглашают, но он не хочет. Она аж лицом переменилась, побледнела и сквозь зубы процедила: «Везет же… Студентом-то Савва не давал повода такого от него ожидать. Время, видно, теперь такое, за деньги куда хочешь выберут». Ну, я ей в ответ так вежливо и говорю: наверное, это у вас в Питере за деньги можно все купить — звание, должность, если совесть продать. А Савва заработал все честным трудом. Работая на периферии, не обогатишься. Она, помню, повернулась и ушла.

— Нда-а, а я-то гадал, что она о тебе все интересуется. А ларчик, оказывается просто открывался…

После разговора с женой у Саввы Николаевича все окончательно прояснилось. Если и были какие-то сомнения в отношении Натальи, то они улетучились, как утренний туман. На другой день, по пути в один из районов области, Савва Николаевич попросил шофера остановить машину:

— Что случилось, Савва Николаевич?

— Ничего, ничего, Паша, мне нужно подышать свежим воздухом. Смотри, красота-то какая: поля, луга и небо с облаками…

— Ну да… ничего особенного, — пробормотал про себя Паша, останавливая машину на обочине трассы.

Савва Николаевич вышел, размял спину, сделал несколько упражнений, повертел головой туда-сюда. Затем достал мобильный телефон, набрал номер:

— Алло. Наталья, привет, это Савва. Можешь говорить? Отлично! Вернее, говорить буду я, ты не перебивай, иначе разговора не получится. Ты, что надо, уже вчера сказала. Ну так вот, Наталья Остаповна. Если ты лично нуждаешься в деньгах, я окажу тебе помощь, сумму уточни и без обид…

Наталья что-то хотела возразить, но Савва Николаевич был настроен решительно.

— Погоди, погоди, ты послушай. Возврата денег за дом не будет ни копейки, усвой это. Я не торгую своими приоритетами. Для меня этот дом не имеет цены. Я просто хотел отдать его нормальным людям. Мне показалось, что ты одна из них, видно, ошибся, извини… И еще, запомни, Наталья Остаповна. Палка всегда о двух концах. Если хоть кто-то с твоей стороны сделает что-либо против меня: в суд подаст или слухи начнет распускать, я сделаю ответный ход. Ты знаешь, я не шучу… Я верну себе дом, сколько бы мне это ни стоило, и передам его кому-нибудь из беженцев. Это мое последнее слово! Все, прощай! — И Савва Николаевич защелкнул крышку мобильника.

— Поехали, Паша…

Всю дорогу Савву Николаевича не покидало ощущение чего-то гадкого, как будто он съел лягушку и его вот-вот вытошнит.

Наверное, правы те, кто говорит: не делай добра, не получишь зла. Хотя что значит не делать добра?! Это значит жить только для себя. Но как тогда считать себя человеком гуманным? Живи себе, живи, не думай ни о ком. Тебе хорошо, сытно, тепло, а то, что другим плохо — их проблема. Нет, не так воспитывали его отец и мать. «Помоги ближнему, когда он нуждается. Протяни руку помощи». От этих прописных истин он не отойдет. И детей своих, и внуков доброму отношению к людям учил и учить будет. Завистникам не угодишь никогда. Нет ни белой, ни черной зависти. Она одинаково убогая и гнилая, как топкое болото. Оступился, и тебя уже нет, затянет с головой. Так и зависть не может быть доброй и злой. Она всегда против человека, что бы ни говорили по этому поводу. Начинается она с пап и мам, завидующих соседу и внушающих себе: вот как надо жить, умеючи! Потом плавно переходит к детям, и дальше, и дальше, если ее кто-то резко не оборвет. Все! Посмотри на себя в зеркало. Ты что, не видишь, во что ты превратился? Перекошенное злобой лицо, злой исподлобья взгляд. Не узнали? Значит, это не вы.

Вот так рассуждал Савва Николаевич, прослеживая мысленно судьбу очередного неудачника, своей однокурсницы Натальи Василенко. Зависть, только зависть всем и всему. Слава Богу, миновала его сия участь, не скурвился, не оброс собачьей шерстью, не пошел по трупам своих товарищей, хотя так иногда заманчиво затягивали обстоятельства, что, кажется, отказаться нет сил. Но силы эти он находил, и теперь ему было легко и спокойно жить! Всего в своей жизни он добивался сам. А сам ли? Сомнения стали одолевать Савву Николаевича. Нет, конечно. Не все сам: помогали и отец с матерью, и бабушка Таня, и дедушка Саша, братья, сестра и тетки все вместе. Это правда! Но правда и другое — учителя, книги, просто хорошие люди сформировали мировоззрение его, Саввы Николаевича. И стало это возможным благодаря его внутренней восприимчивости ко всему хорошему и доброму.

Быть добру, быть! И Савва Николаевич впервые за долгое время улыбнулся. Жаль, что Наташка стервой оказалась, студенчество поставило ей правильный диагноз. Вот и жизнь подтвердила: как волка ни корми, а он все в лес норовит сбежать. Может, нет смысла увещевать, спорить с такими, как Наталья Василенко. Держать их на дистанции, не допуская ни к чему серьезному. Наверное, это выход для такой категории людей. Видно, другого не дано.

Савве Николаевичу стало как-то легче, и он переключился на свои любимые философские мысли. Да и то сказать, хватит столько времени уделять неудачникам. Они далеко не донкихоты, чтобы ими любоваться. Пожалеть, конечно, можно, но делать из них кумиров не стоит. В этом Савва Николаевич остался непреклонным. Не они, а мы соль земли. И нас стоит воспринимать серьезно, серьезнее, чем кто-то хочет. Мы делаем настоящее дело, такое, за которое не стыдно будет и через много-много лет…

Так, постепенно отходя от неприятного разговора с бывшей однокурсницей, Савва Николаевич окунулся в бескрайнее море своих размышлений о смысле бытия. Ну что ж, он имеет на это право.