Белое пятно луны то ярко вспыхивало, то вновь пряталось за облака, словно ныряло в бездонную глубину Вселенной. И только крыши домов изломанной линией снизу, а сверху оконная доска, как рамка, обрамляли небесную картину. Лежа на гостиничной кровати, Савва Николаевич загрустил. Совсем не так он представлял свою встречу с родным ему Питером. Мозглое утро встретило его при въезде в город мелким нудным дождем и холодным пронзительным ветром. Было такое впечатление, что силы природы протестовали против его приезда, пытаясь не то предупредить, не то остановить: мол, езжай к себе в N-ск, а тут тебя не ждут.
Савва Николаевич усмехнулся невольным и безрадостным мыслям, решив для себя, что, несмотря ни на что, он здесь будет и обязательно защитит свои идеи и своих соратников в вечном споре ученых разных школ. Кто прав, кто виноват, покажет время. Но время зачастую работает и против правды, заручившись поддержкой агрессивного большинства спорщиков. Так что диалектика Гегеля в действии. Только не струсь, найди в себе силы, встань с кресла и скажи: у меня другое мнение.
Хотя, что значит для большинства «другое» мнение, если сверху уже санкционировано нужное мнение.
Савва Николаевич горько усмехнулся в очередной раз. Ему вспомнились шестидесятые годы, в начале которых по всей стране шла посевная кукурузы. Он как сейчас помнил, как их, пацанов-пятиклассников, посадив в открытые грузовые машины с лавками поперек, везли в соседний колхоз «Первое мая» на посадку кукурузы. Свежевспаханное поле еще было влажным и холодным от перевернутых пластов земли. Весенний воздух, едва только прогретый неярким северным солнышком, запахи первой листвы и травы будоражили кровь.
Остановив машину на краю поля, водитель вместе с учителем математики, классным руководителем, вылезли из кабины.
Василий Степанович скомандовал:
— Слезайте, приехали!
Школьники с шумом и смехом соскочили на землю, лишь только девчонки не знали, как им спуститься.
— Ребята, помогите же девчонкам сойти. Подайте руки. Проследите, чтобы они поставили ногу на скат, вот так… — И Василий Степанович показал, как нужно это делать, опустив на землю пионервожатую Нинку Рогозину. — Мартынов, Дербидвитов, а ну помогать!
— Савва, Савва, помоги мне, — вдруг позвала Савву тихая соседская девчонка Надя Шелестова, протягивая руки через борт.
Савва, смущаясь, стоял, не зная точно: помочь или нет. А вдруг ребята засмеют. Но его личное самолюбие сработало, как всегда, безотказно. Савва подскочил, схватил руку Надюхи, потом привстал на колесо, помог ей перекинуть ноги через борт, поддерживая за край куртки.
— Ой, я сейчас упаду — заверещала Надька.
— Да не трусь. Я тебя держу. Опускай ноги вниз, на колесо, рядом со мной, а сама за борт держись, не упадешь, — наставлял ее Савва, забыв про все на свете. Новая, неожиданная и волнующая волна шибанула Савву, окатив его с ног до головы. Он впервые почувствовал близость девчонки и понял, что это не то же самое, если бы сейчас стоял рядом с кем-то из парней.
Какое-то не известное до сих пор ощущение влилось в его кровь и взбудоражило его всего, Савва понял — он взрослеет.
— Так, Мартынов, спускай быстрее Шелестову, не задерживай разгрузку, — пресек его фантазии Василий Степанович.
— Да-а, помню как сейчас, а минуло ведь уж с тех пор с полсотни лет… Ну да о чем я? Я ведь хотел о другом — о головотяпстве…
Хотя трудно назвать головотяпством личные амбиции, особенно если они исходят от должностных лиц. Ведь тогда, в шестидесятые годы, первое лицо государства Никита Хрущев заверял всех, что их поколение будет жить при коммунизме. Страна только-только залечила раны, нанесенные войной, большинство народа едва сводило концы с концами, живя от аванса до получки. И тут такое бабахнуть на весь мир — первую фазу коммунизма мы построим к восьмидесятым годам. Авантюризм Никиты Хрущева понятен: малограмотный человек, придя к власти в хорошо отлаженной, как часовой механизм, стране после Иосифа Сталина, возомнил себя выше Бога.
Но люди, его соратники по Политбюро, делегаты съезда, на котором он нес эту околесицу, почему все промолчали? Собственно, проглотил блесну и сам народ. А что ему оставалось? Он устал от коллективизации, репрессий за инакомыслие, от войны и постоянного голода. Страна хотела и поверила в сказку со скатертью-самобранкой. Поэтому любая ахинея из уст политического руководителя встречалась на «ура». Но когда лидер державы покусился на устои крестьянства и стал насаждать еще более радикальную коллективизацию, чем его предшественник, обложив сельчан непосильными налогами на все — от курицы в сараюшке до коровы во дворе. Последней каплей народного терпения стала кукуруза. Ее посадку Никита Кукурузник, как его прозвал народ, велел осуществлять по всей стране — от Мурманска до Якутии. Маразм, с которым насаждалась эта идея, выходила за рамки здравого смысла, но на местах чиновники и советы разных уровней бодро докладывали о ходе посевной и охвате новых площадей под царицу полей. Итог известен: в засушливых регионах кукуруза засохла на корню. В северных землях — просто замерзла. Но кто ответил за это безобразие? Никто. И когда сегодня возвеличивают Никиту Хрущева, забывают, что кроме «оттепели» он дал толчок к идеологии разрушения того, во что ранее свято верил сам. И если история повторяется, то уже оборачивается фарсом, и куда более жестоким и ненужным, чем в те далекие времена, когда народ устал от сталинской дисциплины и захотел перемен.
Вот и сейчас, приехав в Питер на международный симпозиум по легочным заболеваниям, Савва Николаевич вновь сидел и слушал речи министерских чиновников о блестящих перспективах отечественного здравоохранения. Но не это пугало Савву Николаевича, а то, что рулить целой отраслью медицины поручили людям, далеким от пульмонологии. И все, что они могли, — это красиво поговорить. Проверка на деловитость хозяина начинается со встречи гостей. Савву Николаевича встретили плохо. Вернее, никак. Так же и большинство его коллег.
В холле гостиницы, куда приехал Савва Николаевич ранним утром, администраторы зевали на рецепшене, потирая глаза. Редкие посетители дефилировали по мраморному полу, как тени.
— Я на конференцию. — Савва Николаевич подал приглашение молодому человеку за стойкой.
Тот вежливо, но с плохо скрываемым раздражением улыбнулся.
— Один момент. — Он включил компьютер, стал щелкать клавишами, ища фамилию стоящего перед ним седовласого человека. — Извините, а вас в списке забронированных нет.
— Как нет? — не поверил Савва Николаевич.
— Нет. Вот есть Михайлов, Мардашов, Морозов, а Мартынова нет.
— Но, молодой человек, у вас в руках мое официальное приглашение. Там все данные обо мне и сообщение о забронированном месте в вашей гостинице.
— Извините, Савва Николаевич, но я здесь ни при чем. — И он протянул приглашение профессору Мартынову обратно.
— Ладно, хорошо. Вы не можете решить этот вопрос, позвоните тогда старшему администратору, пусть он разберется.
— Его нет. Он будет к девяти утра.
— Но в девять начнется конференция. Мне нужно хотя бы переодеться, умыться и привести себя в порядок.
— Ничем вам не могу помочь.
— Послушайте, молодой человек, я заплачу двойную цену за номер, прошу решить вопрос.
Молодой человек встрепенулся, услышав про двойную цену, и кому-то позвонил по мобильнику. Ответ, видимо, его не удовлетворил, и он отошел чуть в сторону от стойки. Позвонил еще куда-то. Через минуту администратор вернулся.
— В нашей гостинице до девяти утра точно нечего делать, а вот в соседней, через три остановки отсюда, есть свободный номер. Я договорился, чтобы его отдали вам.
— Как в другой? Но тут же конференцзал, коллеги и все прочее. В другую я не хочу.
— Как знаете, вам тогда придется подождать до девяти, когда подойдет наше руководство и организаторы с вашей стороны.
— Мне бы переодеться, молодой человек, отдохнуть, а потом разборки устраивать.
— Можете спуститься в туалет, вниз и налево. Другого места нет, к сожалению.
— Как в туалет? Переодеваться в туалете? — не понял Савва Николаевич.
— Да, так все делают…
— Первый раз слышу! Мне доводилось бывать во многих странах мира, но ни в Нью-Йорке, ни в Париже такого не было, чтобы там предложили переодеться и отдохнуть в туалете! — И Савва Николаевич рассмеялся. Злость куда-то улетучилась, как бы сама собой. А чему, собственно, он удивляется? Он же в России. Его любимой России.
У нас хоть к кому отношение хорошее, но только не к самим себе. Как было, так и осталось. В космос первыми полетели — случайно! Первую космическую станцию создали, более десяти лет на ней работали — ерунда. Лучший в мире балет организовали — подумаешь!
Как-то на одном симпозиуме, еще при советской власти, Савва Николаевич одному упертому японцу ответил:
— Хорошо, опередили вы нас в качественных машинах, телевизорах, роботах, может, еще в чем-то. Тогда чего бы вам, господа японцы, немцы, англичане в придачу с французами и прочими шведами в космос хоть один раз не слетать.
И японец замолчал, склонив голову.
Потом на другой день подошел и извинился, мол, был не прав…
Культурные люди, не то что американцы. Тем хоть в глаза, а им божья роса. Наглый народец, наглый и самовлюбленный, в себя и в свою Америку.
В это время невеселые мысли прервал знакомый голос:
— Савва Николаевич, вы ли это?
Савва Николаевич оглянулся. Перед ним стоял давнишний приятель и коллега из Якутии, Дорофей Михеевич Малеев, торакальный хирург. С ним они когда-то учились в аспирантуре.
— Если не я, то кто?
Они обнялись.
— Рад, рад повидаться с вами, Савва Николаевич.
— И я тоже. Сколько лет, сколько зим?
— Да с десяток, не меньше, последний раз мы вместе, кажется, в Лиссабоне были…
— Нет, в Иркутске. Помнишь конференцию с китайцами из Тибета…
— Точно, точно, Савва Николаевич. Вы почему тут сидите, как неприкаянный?
— Мест нет.
— Как нет? А бронь?
— Бронь приказала долго жить. Новому начальнику, наверное, не до нас, забыл зарезервировать место. Вот и маемся. Тут уже с десяток таких, как я, набралось.
— Подождите минуту, Савва Николаевич, я сейчас посмотрю, что с моей бронью. Я заказывал три места, заранее оплатил. Вы же знаете, мы издалека летим, поэтому привык все делать заранее. Не то куковать будем, обратно-то не убежишь. Это не то что у тебя, сел в машину и через 3–4 часа дома. А мне же лететь восемь часов без пересадки, а с пересадками все 10.
— Понятно, понятно, Дорофей Михеевич. Давайте, попытайте счастья, я пока здесь побуду, посмотрю за твоими вещами.
— Хорошо.
Дорофей Михеевич отошел к стойке, а Савва Николаевич впервые за сегодняшнее утро улыбнулся: «Дорофей все такой же оптимист. Иначе нельзя там, где вечный холод и зима десять месяцев в году, без оптимизма не выживешь».
Интересный народ эти якуты: имена и фамилии выбрали себе русские еще в старые царские времена. И христианство от русских приняли, и сами оказались верующими. В войну с фашистами стойче якутов не было солдата. Когда 2-я Ударная армия была взята в окружение и разгромлена под Мясным Бором, на спасение Волховского фронта под Новгород бросили дивизию из Якутии. Берег Ильменского озера устлан костями якутов — погибли все до единого, но фашисты на тех местах фронта, где стояли якуты, не прошли.
Когда-то, будучи аспирантом, он зазвал к себе погостить Дорофея и показал места захоронения его земляков-якутов на высоком берегу древнего Ильменя около села Корыстынь. Вместе они возложили скромные букетики к обелискам, подписи на которых были сплошь из фамилий погибших якутов. Сейчас на этом месте стоит огромный православный крест из якутского камня со словами благодарности от нынешнего поколения русских воинам-якутам.
— Даа… Россия. Она до тех пор будет Россией, пока на ее страже стоят стойкие северные народы, которые не скупятся ни на золото, ни на алмазы, раскиданные в их суровой земле. Но больше всего, больше золота, алмазов, нефти с газом они ценят дружбу и уважение. Русские никогда не подводили братьев-якутов, и они платят русским тем же. Слава Богу, что история не имеет сослагательного наклонения. Она такая, какой ее сделали прожившие жизнь люди, что бы ни клеветали, но советская власть дала Якутии и якутам расцвет и самосознание, не рабство униженных и оскорбленных индейцев, как в Америке, а истинную дружбу.
Мы стали с ними одной крови: с якутами, калмыками, татарами и всеми, кто живет в стране с коротким названием Русь…
— Савва Николаевич, все в порядке, — прервал его мысли Дорофей Михеевич. — Места у меня есть, целых три. Одно в одноместном номере и два в двухместном, выбирайте любое.
— Не понял, как двухместный и одноместный? Зачем так много?
— Ну, одно, для меня, было заказано в одноместном. Вы в него можете вселиться, а номер для двоих был заказан моим сотрудникам. Они не приехали. Можете в нем заселиться, хоть один, хоть еще кого к себе возьмите.
— Слушай, Дорофей Михеевич, а давай с тобой в двухместный поселимся, все повеселее будет. А одноместный, может, кому из наших пригодится, если не возражаешь, вон их сколько страдающих. — И Савва Николаевич показал рукой на сидящих коллег.
Так они оказались в одном номере. Номер был просторный, со всеми благами современной цивилизации, вплоть до кондиционера. На завтрак они немного припозднились, но официанты, видя на их шеях бэйджи с фамилиями участников конференции, беспрепятственно пропустили гостей, извинившись:
— Народу очень много сегодня, может, не все блюда в наличии, но если что-то захотите, подойдите к нам, мы все устроим.
— Спасибо! Творог со сметаной есть? — спросил Савва Николаевич.
— Есть, конечно!
— Вот и порядок, а если мой коллега захочет чего-то особенного, то обратимся.
Дорофей засмеялся.
— Не надо ничего особенного. Мне чай с молоком и порядок. Без чая якуту нельзя.
За шутками и прибаутками они отлично позавтракали и, полные желания поработать, пошли в конференц-зал. Огромный зал на тысячу мест был почти полностью забит народом.
— Ого, давно такого не было! — отметил Савва Николаевич.
На высокой сцене сидел президиум. Савва Николаевич без труда узнал заместителя министра Оксану Федоровну и еще двух начальниц из департамента министерства.
— Ну и где же наш новый предводитель дворянства? — Савва Николаевич сразу и не нашел нового главного специалиста. Из двух мужчин один, седовласый, явно иностранного происхождения. Значит, вот этот моложавый высокий мужчина под пятьдесят и есть наш новый шеф.
Савва Николаевич напряг память, стараясь вспомнить, видел ли когда-нибудь этого человека, но память молчала.
— Нет, не видел, — сделал он вывод.
В среде врачей и ученых-пульмонологов имеется не так уж мало известных людей, и остается загадкой, почему выбор начальников пал на этого, мало кому известного человека.
— Дорофей Михеевич, ты знаешь, кто это? — Савва Николаевич показал на человека в президиуме.
— Нет! Но, судя по повестке и составу объявленного президиума, это и есть наш новый главный специалист, господин Мериновский Эдуард Янович.
— Кто он? Чьих, так сказать, кровей?
— Не знаю, Савва Николаевич. Как-то в министерстве, еще летом, слышал мимоходом, что ищут нового пульмонолога. И будто бы с периферии кого-то двигают на эту должность. Но кого именно, не знают.
— Ладно, Дорофей Михеевич, разберемся. Главное, чтобы дело знал, а все остальное приложится.
— Это верно.
После доклада заместителя министра выступил новый главный специалист. Первым делом Эдуард Янович поблагодарил министерство за оказанное доверие и заявил, что в таком важном направлении здравоохранения, как пульмонология, ведущей отрасли современной медицины, нужны перемены.
— Я намерен сделать все от меня зависящее, чтобы модернизировать службу, внедрив в современные технологии, диагностику и стандарты лечения.
Зал встретил выступление нового лидера вежливо, но, как всегда на таких мероприятиях, шурша бумагами, переговариваясь в полголоса друг с другом. Но когда господин Мериновский заговорил о модернизации, все притихли, пытаясь понять, что же конкретное предложит он, кроме набивших всем оскомину фраз: модернизация, нанотехнологии и прочего словоблудия о личной инициативе, правах человека и движения вперед к западным стандартам качества жизни.
— Савва Николаевич, вам не кажется, что это мы уже где-то подобное слышали? — в полголоса проронил Дорофей Михеевич.
— Кто хочет продвигаться ныне по карьерной лестнице, обязан говорить общепринятые глупости, иначе начальство не поймет, — с усмешкой ответил Савва Николаевич. — Но ты же знаешь, не по словам, а по делам судят любого, кто хочет что-то по-настоящему изменить. Поживем — увидим, — философски заметил Савва Николаевич.
В их тихий диалог вмешался старый приятель, профессор из Московской академии Патенков Петр Сергеевич, человек известный в их среде. Он один из первых в стране произвел пересадку трахеи и гортани. Для своего времени совершил геройский поступок.
— Дела этого гадюки мне давно известны. Он не раз примазывался к нам с якобы новой технологией операции на бронхах. Я их подробно рассмотрел: все чужое, ничего своего… Он, как говорится, стоял рядом у операционного стола, подавая инструменты, не более. Не того полета, слабак в смысле дела, а вот насчет демагогии, имитации дела — мастер, и большой… Тут ему равных трудно сыскать.
Савва Николаевич хотел было что-то уточнить у профессора, но их прервал шум в аудитории.
— Что случилось? — спросил Савва Николаевич своего соседа Дорофея Михеевича.
— Хохма! Из зала кто-то крикнул: «Ближе к делу!» А он в ответ: «Куда уж ближе, ближе не бывает! Сократить всех говорунов — вот вам и дело. Это первое, что я предприму на каждой территории…»
— Ну вот! А вы говорите, Петр Сергеевич, что бездельник, — кивнув на сцену, со смехом произнес Савва Николаевич. — Таких работников у нас сейчас по стране хватает с лихвой: чуть что, сократить. И, главное, сокращают специалистов, тех, кто что-то может сделать и свое мнение отстоять… У нас уже пол-института сократили. И так-то работали за гроши, а тут нате — реорганизация и массовое увольнение. Ушли, как всегда, самые талантливые и принципиальные. Большая часть из них улетела работать за границу, там они оказались очень даже нужными. Не понятно, почему фундаментальную науку, лучшие институты отдают в руки всяким проходимцам?
— Ну что же тут непонятного, — вмешался в разговор якут. Когда хаос и разруха, легче воровать. У нас в Якутии институт по вечной мерзлоте чуть не закрыли — нерентабельно. А ученые — таких нет нигде в мире — научили города строить, железные дороги прокладывать и все на вечной мерзлоте. Никто в мире не владеет такими технологиями. А у наших руководителей зуд в руках: закрыть, здания продать — будут деньги в бюджете. Такая нынче рыночная психология: все продавать, ничего не жалея.
— Верно, верно, Дорофей Михеевич, — поддержал коллегу Савва Николаевич. — Продать, а там хоть трава не расти…
— Тихо, тихо, господа, — неожиданно остановил разговорившихся коллег московский профессор. — Слышите, скандал разгорается. Давайте послушаем, о чем речь, а то из-за вас не слышно.
В это время на середину сцены выскочила заместитель министра. Она взяла в руки микрофон:
— Тихо! Уважаемые коллеги, давайте выслушаем Эдуарда Яновича до конца, не перебивая. Пусть он выскажется, расскажет о своих планах. А потом в прениях обсудим…
Но зал шумел и никак не хотел успокаиваться. Со своих мест в зале вскочили несколько человек и ринулись к сцене, возле которой стояли микрофоны.
Первым подбежал директор института пульмонологии из Екатеринбурга Давид Кугульдинович Дасаев.
— Мне неприятно даже присутствовать здесь, не то что слушать речь нового главного специалиста страны. Он ни одного дня не работал в нашей отрасли, где неукомплектованность кадрами составляет сорок процентов, а уже решил сократить нас как бездельников. Я вот что хочу сказать, Эдуард Янович, вам и в особенности представителям нашего министерства. Сделать уникальную операцию — это не одно и то же, что руководить уникальной службой. Нас, уральцев, не устраивает такая позиция, мы против нее.
Он хотел еще что-то добавить, но микрофон отключили.
Заместитель министра решила не нагнетать страсти, подняла руку кверху, успокаивая зал, объявила:
— Перерыв на кофе-брейк. В перерыве всем директорам федеральных институтов и клиник собраться в красном зале на разговор со мной.
Савва Николаевич оказался среди приглашенных на совещание. Он молча сидел почти напротив вновь назначенного главного специалиста и пытался составить о нем свое мнение. Внешне тот выглядел вполне импозантно. Высокий, как и все представители нынешней правящей элиты из молодежи. Одет в дорогой костюм от Версаче, на запястье швейцарские часы, не дорогие, но и не из дешевых. Рубашка с сиреневатым оттенком в тон костюму. Лицо и особенно глаза — это то, что всегда выдает человека, во что бы он ни был одет. Савва Николаевич усмехнулся, вспомнив Шедеровича. Этот бородатый, неопрятный во всех отношениях господин, живущий в Лондоне, владелец многомиллиардного состояния, был одет в самый дорогой костюм от лучших кутюрье мира, но выглядел все тем же Аркашкой, каким его знал Савва Николаевич, когда в семидесятые годы семья Шедеровича жила по соседству с родителями Саввы на Севере.
Так и этот господин. Лоснящееся холеное лицо, на котором застыла, казалось, навсегда брезгливая мина, если перед ним сидел обычный человек. Тут же преображалось при общении с высоким начальством. Подобострастие и собачья преданность были написаны на его лице: слушаюсь и повинуюсь. А вот глаза… Они не только не могут соврать, а наоборот, выдают человека. Никакой детектор лжи не заменит глаза, только нужно внимательно их рассмотреть, и ты увидишь, что скрыто в потемках души этого человека.
Глаза Эдуарда Яновича были пусты, а зрачки камнем сидели в них, как нефриты, вставленные в серое вещество, напоминающее студень.
— Да, ждать от такого начальника нового прорыва не придется, — сделал нерадостный вывод Савва Николаевич.
Дальнейшие события почти полностью подтвердили вывод профессора. Он, конечно же, не удержался и выступил, резко, но, как всегда, по делу, невзирая на присутствие зам. министра, тем более да и кому, как не ему, передать свои ощущения и боль от состояния отечественной медицины.
Его выслушали, не прерывая. Только новоиспеченный главный специалист отозвался неодобрительно.
— Слушайте, Савва Николаевич. Вы, конечно, авторитетный ученый и известный специалист, но нельзя все сводить к деньгам. Сейчас государство даст кучу денег, обещает еще больше, а вот как расходуете — это вопрос.
— Вопрос не в том, как мы расходуем, а как выживаем на эти самые «большие» деньги? — парировал Савва Николаевич. — Вам известно, что за рубежом клиники нашего профиля обновляют оборудование каждые пять лет, тратя на это огромные суммы, превышающие наши в десятки раз? Значит, это выгодно. Они-то практические капиталисты, считать умеют. В моей клинике за последние пятнадцать лет сменили только один рентгенаппарат. Совестно перед иностранцами не за свою работу, а за технику. Как сказал профессор из Италии Мариотти, глядя на наши микроскопы в лаборатории, — антиквариат.
— Савва Николаевич, что конкретно вы предлагаете? — Заместитель министра решила закончить пикировку известного ученого и нового назначенца на должность главного специалиста.
— Предлагаю собрать от всех ведущих ученых страны, в том числе академиков РАМН и директоров институтов, предложения по модернизации нашей службы в отдельных учреждениях и потом только принимать какие-либо конкретные планы.
— Но это займет много времени.
— Лучше не спешить, чем напороть в горячке несуразность и расхлебывать ее потом несколько лет. Медицина — консервативная отрасль, тут спешка не нужна, в том смысле, что не вся медицина — «скорая помощь». Я знаю, что есть много очень деловых и хороших предложений у моих коллег. В частности, ориентация на отечественного производителя техники и лекарств. Нельзя же зависеть от западного рынка, нужно развивать свой. И еще много чего у нас есть.
После споров предложение Саввы Николаевича было принято большинством участников совещания, согласилась с ним и заместитель министра.
— Переходите к нам работать, Савва Николаевич. Чего вам с вашим опытом и знаниями в N-ске делать? — сделала она лестное предложение.
— Спасибо, Оксана Федоровна! Но возраст у меня уже не тот, да и непривычен я угождать, выгоните быстро…
И они оба рассмеялись.
Символичной концовкой симпозиума стала поездка участников конференции на ужин в Екатерининский зал Царского Села. Туда они отправились после второго дня работы.
Впереди в машине с мигалкой ехал новый начальник службы, возглавляя вереницу из пяти автобусов.
Савва Николаевич не поехал, но проводил Дорофея Михеевича до автобуса, а сам вернулся в номер. Устал, да и давление что-то пошаливало, решил не ехать, отдохнуть. Вечером за телевизором и чашечкой горячего чая он расслабился и уже готовился ко сну, ожидая с минуты на минуту своего соседа. Но того не было и не было. «Может, после ужина куда зашел, со знакомыми сидит», — решил Савва Николаевич и, уткнувшись в подушку, заснул. Разбудил его стук в дверь:
— Кто там?
— Открой, Савва Николаевич, это я, — услышал он голос Дорофея Михеевича.
— Сейчас, сейчас. — Савва вскочил с кровати и пошел открывать дверь.
— Что так поздно, уже два часа ночи?
— Ты не поверишь, Савва Николаевич, мы заблудились…
— Как заблудились?
— Поехали в Царское Село, а оказались в Волосовском районе за сотню километров от него. Наш новый, как вы назвали, предводитель дворянства, не зная дороги, завел так, что едва выехали. Только к десяти добрались до места. Там уже все переволновались, ужин остыл, артисты разбежались. В общем, атас! Только одно спасло — водки было много… — И он, сняв с себя одежду, перекрестившись, рухнул на кровать, моментально уснув.
Что же ждать от нового лидера, заведшего людей в глухие леса Ленинградской области?
Ответа Савва Николаевич пока не находил, но его многолетний опыт подсказывал: не к добру это, не к добру. И с этими мыслями он долго не мог заснуть.
Ему примерещился старый товарищ Вениамин Аникеев, родом из Мордовии, с которым он учился в институте. Оба занялись пульмонологией и периодически встречались то на конгрессах, то на каких-нибудь симпозиумах. А тут пропал Венька, нет его нигде. Савва Николаевич позвонил, а бывший Венькин секретарь отвечает:
— Вениамин Ильич теперь у нас министр здравоохранения республики, звоните туда, — и назвала телефон.
Савва Николаевич долго сомневался, но как-то позвонил. С трудом, но секретарша соединила его с министром.
— Мартынов беспокоит.
— Не понял? Савва, ты, что ли?
Они говорили долго-долго, как старые друзья, не видевшие друг друга столько лет. В конце разговора Венька сказал слова, поразившие Савву Николаевича:
— Не ходи никогда во власть, сволочное это дело.
— А ты как же?
— А я уйду скоро…
Больше они не виделись. А вскоре дошла весть, что Вениамин Ильич, Венька Аникеев, умер прямо у себя на рабочем месте, в кабинете министра… Вот она, цена власти, если честно делать свое дело. Так было всегда, наверное, так и останется: честь — она есть или ее нет, другого не дано.
По возвращении профессора к себе на работу коллеги спросили, как там прошло совещание, что нового? Савва Николаевич долго-долго думал, что ответить, и неожиданно для себя изрек:
— Тщеславие никогда не приводит к хорошему. Оно растет, растет, достигает размеров дутого пузыря, а потом бах… и лопается. Остается лишь пустой звук во вселенной. Это как с луной — росла, росла до бледного диска, а потом исчезла, растворилась в небесах. Но смотришь, а через какое-то время снова народилась, и так до бесконечности… Тщеславие человека похоже на луну, и этим все сказано.
Коллеги понимающе закивали головами.
— Мы так и думали…