Работа Саввы Николаевича была сопряжена и с разбором ошибок врачей, его коллег по цеху.
Ошибки совершают все. Другое дело, кто-то их признает, а кто-то упорно обвиняет в них других, но только не себя.
Вот и сегодня Савва Николаевич должен был консультировать молодую женщину. По телефону к нему обратился за помощью один из замов главы департамента здравоохранения города.
— Савва Николаевич, у меня к вам просьба. Ко мне обратилась мать, она работает в областной Думе, говорит, что ее дочку срочно кладут на операцию. Вся в слезах… Не верит поставленному диагнозу. Просит помощи. Посмотри, пожалуйста.
— Хорошо, посмотрю.
Савва Николаевич не имел привычки спорить с начальством по пустякам, тем более если нужна его помощь. Поэтому сразу ответил согласием:
— Сколько лет девушке?
— Двадцать один… Фамилия Мурина, Дарья Николаевна.
— А… так ее мама — та самая Мурина, что в телевизоре каждый день маячит.
— Вы чего, Савва Николаевич? — с усмешкой поправил его начальник. — Она работает… Работа у нее такая, заботится о людях. Вот она и разъясняет всем их права и обязанности. Понятно.
— Понятно… Извините, действительно не так выразился, сознаю… А что у дочки предполагают? — спросил, переходя на деловой тон, Савва Николаевич.
— Опухоль в легком…
— Да, дело серьезное. Что ж, пусть приходят ко мне сегодня же.
— Когда?
— Давайте посмотрю по календарю, что у меня на сегодня… Вот, кстати, после двух часов просвет, до половины третьего. Пусть подходит.
— Договорились, спасибо, Савва Николаевич, выручил.
— Не за что, нужно сперва разобраться, а потом благодарить.
В два часа Савва Николаевич принял молодую, худенькую девушку, больше напоминавшую подростка, чем двадцатиоднолетнюю студентку. Зато ее мама — полная противоположность; пышногрудная дама в облегающем фигуру белом костюме, с ухоженным лицом и искусно сделанной прической. И имя у дамы было также весьма пышное — Гертруда Иосифовна.
— Проходите, Дарья, — Савва Николаевич открыл дверь своего кабинета и пропустил женщину впереди себя.
Мама девушки решительно шагнула первой:
— Я с ней.
— Хорошо, — не возразил Савва Николаевич.
Он привык, что властные мамы во всем подавляют инициативу детей, оставляя им роль инфантильных сюжетов. Жаль! Горе таким детям, они мучаются всю оставшуюся жизнь, не понимая, почему так несчастны.
— Конечно, конечно, проходите и Вы, — вежливо улыбнулся Савва Николаевич.
Дама лишь вскинула слегка брови.
«Да… доктор какой-то странноватый, — подумала она, проходя в скромно обставленный кабинет профессора. — Если он знаменитость, то почему так бедно». Гертруда Иосифовна уселась в кресло около стола.
Савва Николаевич подошел к раковине и стал мыть руки.
— Даша, я попрошу вас раздеться. Мне нужно вас осмотреть, послушать.
— Как раздеться? — недовольно возразила Гертруда Иосифовна. — Вот тут рентгенснимки, анализы, справки, амбулаторная карта, заключение онколога, ну и прочее — достала она пакет с документами.
— Извините, у меня свои принципы работы. Документы, которые есть, я обязательно посмотрю, но прежде всего я должен осмотреть вашу дочь. Для постановки диагноза — это необходимое условие.
Дама ничего не ответила, вновь слегка повела бровями, явно недовольная ответом доктора.
Переодевшись в халат, Савва Николаевич долго прослушивал грудную клетку пациентки, стучал пальцем по худенькой груди девушки, пытаясь найти какие-то только ему известные данные в пользу того или иного заболевания. Потом, положив девушку на кушетку, прощупал живот, проверил рефлексы и лишь только после этого стал расспрашивать Дашу:
— Расскажите, что с вами случилось? Когда вы заболели и почему вы вообще оказались у врачей?
Гертруда Иосифовна решила взять инициативу в свои руки. Ей показалось, что этот чудаковатый профессор, видимо, тянет время, так как сам не знает, чего искать у ее дочери.
— Савва Николаевич, Вы извините, у меня времени в обрез. Ждут дела. Я хотела, чтобы вы сделали заключение по заболеванию Дашеньки.
— А вы можете не ждать, мы с Дашей сами все обсудим… Так что я вас не задерживаю. — И Савва Николаевич снова перешел к разговору с Дарьей.
— Что вас привело к врачам? — еще раз задал он ей вопрос.
Даша пожала плечами.
— Чисто случайно. Пошли проходить комиссию для получения водительских прав, заставили сделать флюорографию. Вот там что-то и нашли.
— Понятно. А как Вы себя чувствовали в тот период?
— Нормально.
— Температура, слабость, потливость по ночам не замечали?
— Да нет… Я спортом занимаюсь, иногда конечно устаю, но это обычное дело. Температура нормальная, вернее я ее не мерила, и потливости не замечала.
— Доктор, а разве то, что вы спрашиваете, важно? — снова вмешалась мама пациентки, решившая все же остаться до конца.
— Важно, очень важно, — сухо ответил Савва Николаевич. — И куда же вас послали, после флюорографии?…
— В тубдиспансер. Вот справка, там все написано — ответила Даша, подавая бумажку.
— Понятно! — Савва Николаевич прочитал справку и удовлетворенно хмыкнул. — Коллеги фтизиатры работают хорошо. И что они вам посоветовали?
— Сделать большие рентгенснимки. Я сделала. Вот они здесь у меня в папочке. — И Даша подвинула папку к Савве Николаевичу.
— Да, да, я обязательно все посмотрю и прочитаю их заключение, а пока хочу разобраться в хронике событий. Мне это важно!
— Ну, в тубдиспансере посмотрели на снимки, назначили сдать анализ мокроты, мочи, кровь из пальца и еще что-то — наморщила лоб Даша.
Но девушку прервала мать….
— Ужас эти тубики. Как будто мы бомжи какие, про всех родственников спросили, не болели ли туберкулезом? И вообще предложили нам всем обследоваться на туберкулез. Я без внимания этого не оставлю. Оскорбительно! Нам, порядочным людям, по туберкулезным больницам таскаться на виду у всей публики. А главный врач, тот просто нахал. Сказал, что если сами не пройдем обследование, то сообщит на работу, чтобы посодействовали… Так и заявил мне по телефону. Представляете!
Савва Николаевич заступился за своего коллегу:
— Вы знаете, он действовал строго в рамках закона. Обследовать контактных с подозрением на туберкулез обязательно, и при необходимости могут на работу сообщить. Он защищает как раз права большинства…
— Нет, профессор, нет такого закона без согласия человека обследовать, а тем более преследовать… Это пережитки прошлого строя, наш совковый менталитет — заботится о всех и сразу… — возразила Гертруда Иосифовна.
Савва Николаевич хотел было поспорить, но решил, что не время. Сейчас главное определится с диагнозом Даши… Он кивнул головой в знак не то согласия, не то возражения и продолжил беседу с Дашей.
— И что потом, после тубдиспансера, вы куда пошли?
— Мне диагноз не сказали, направили к онкологу, в онкодиспансер. Там посмотрел меня врач-хирург, и сказала, что нужно срочно делать операцию. Удалять опухоль.
— Так и сказала? — удивился Савва Николаевич.
— Не только сказала, но и написала об этом в карте, — заговорила Гертруда Иосифовна. — Вот полюбуйтесь, здесь все написано рукой этого доктора.
Савва Николаевич надел очки и прочел: «В шестом сегменте слева очаговая бугристая тень, похожая на Cr. Рекомендована срочная операция». Дата и подпись врача.
Савва Николаевич знал этого доктора, специалиста с большим опытом, хорошего хирурга, работающего в торакальном отделении. Поэтому с доверием отнесся к его заключению.
— Скажите, Даша, Вы всегда такая худенькая? — неожиданно спросил девушку Савва Николаевич.
— Ну да… Как себя помню…
— Она в нашу породу, мы все такие, — встряла в разговор Гертруда Иосифовна. — Правда, я сейчас немного пополнела, а в ее годы, — она махнула рукой — как тростинка была.
Савва Николаевич согласно кивнул головой, мол, верю, верю…
— Ну, хорошо, вопросов у меня больше нет. Сейчас я буду смотреть ваши снимки и документы.
Он быстро, выверенным жестом, стал вынимать рентгеновские снимки, один за другим и подносить их к окну. В одном из них в шестом сегменте отчетливо была видна небольшая округлая тень с четкими краями.
«Нет, не туберкулема, — мысленно отмел Савва Николаевич первое, что пришло ему на ум при виде такой картины на рентгенснимке. На рак тоже не тянет: возраст совсем юный, потом — не та структура, слишком гладенькая и лимфоузлы не увеличены. Нет, что-то не так. А за что же онколог зацепился? Вроде бы заметил какую-то бугристость, а ее тут совсем нет. Вот ведь как: если ты хирург, то непременно надо резать. Эти бредовые идеи — всех резать — часто исходят от хирургов, особенно молодых. Но здесь явно, не тот случай. Что же такое произошло, что заставило опытного коллегу не сомневаться в диагнозе?»
И Сава Николаевич задумался, стал анализировать, полученные данные осмотра девушки, сопоставляя их со снимками легких.
«Гемартрома», скорее всего — решил для себя Савва Николаевич. — Не частая, но и не редкостная в наше время доброкачественная опухоль легких. Оперативного лечения не требует, если не растет и ничем себя не проявляет. Вот, как в данном случае и находят случайно…
По ранее сделанным флюорограммам, которые он нашел в документах Даши, его предположение подтвердилось. На снимках за прежние годы эти изменения в легких были, только их никто не замечал: ни рентгенологи, ни врачи, осматривавшие Дашу. Да и кто может заподозрить что-то плохое у этой крепкой, спортивной девушки, да еще дочери известного политика и бизнесмена. Тень в легких пряталась за реберную дугу и при небрежном осмотре была почти не замечена — но вот ведь какая штука! Профессионалы должны видеть такие вещи, на то они и профессионалы. Другое дело, как их интерпретировать и куда направить поиск диагноза. Тут мнения даже среди профессионалов могут разойтись. Но, для этого существуют консилиумы — мысленно перебирал свои предположения Савва Николаевич.
— Профессор, что же у моей дочери? Почему молчите? Скажите, ради Бога, что вы у нее обнаружили? — заволновалась мама девушки.
Даша посмотрела в глаза Савве Николаевичу. В них можно было прочитать и вопрос, и надежду, что все у нее хорошо. Молодости свойственно верить в хорошее, даже если не все вокруг так радостно для тебя… Ах, молодость, молодость. Мне бы сейчас ее годы, сам черт мне братом бы не был. Да-а…!
— Успокойтесь, все не так плохо, можно даже сказать, что все хорошо. Данных за злокачественное образование, похоже, нет, за туберкулез тоже нет. Скорее всего это доброкачественная опухоль — гемартрома. В срочной операции необходимости нет. Но если вас что-то еще смущает или беспокоит, то можно съездить в какой-нибудь диагностический центр в Москву или Санкт-Петербург, адреса я вам дам. Там есть более современные методики диагностики заболеваний. Считаю, что на этом моя миссия закончена. Так, что Даша, вы пока понаблюдайтесь у онколога какое-то время, с полгодика, если ничего не изменится, то можете считать себя совершенно здоровой. Делать операцию — право выбора за вами. Я лично считаю, что не стоит.
Савва Николаевич встал, давая понять, что он не задерживает посетителей у себя. Тем более у него сегодня был запланирован обход отделений. Главная медсестра уже несколько раз заглядывала к нему в кабинет, таким образом напоминая, что его ждут больные.
— Спасибо, профессор, не зря вас считают одним из лучших специалистов в России, — торжественно и с большим значением сказанному, поблагодарила Савву Николаевича мать девушки, Гертруда Иосифовна.
Даша лишь скромно промолвила:
— Спасибо. Потом, как будто, что-то вспомнила: — Сколько вам, профессор, за консультацию?
— Я на государственной работе, поэтому денег за консультацию не беру.
— Вот как, тогда еще раз, спасибо, — поджав губы, ответила Гертруда Иосифовна.
Она развернулась и, решительно открыв дверь, вышла. За ней поспешила и ее дочка.
— Вот ведь как бывает: одна консультация, и выявляется куча ошибок моих коллег. Кто-то сделал их невольно, кто-то из-за непрофессионализма, ну, а кто-то решил сгустить краски. Как знать, может, повлияло имя консультируемой, вернее имя ее матери. Мало ли что, лучше перестраховаться! Ладно, молодых коллег понять можно, первым делом их интересует зарплата, жилье, возможность прогрессирования, роста по службе. Но, опытные доктора, почему не хотят подумать, идут по легкому пути? — мысленно рассуждал Савва Николаевич, садясь за стол и, нажав кнопку селектора, вызвал секретаршу:
— Сделай пожалуйста чай, только не горячий, ну ты знаешь какой… И позвони Анне Николаевне — передай, что на обход пойду минут через пятнадцать, вот только чашечку чая выпью и пойду…
— Сделаю, как надо, Савва Николаевич, не беспокойтесь, — ответила опытная секретарша, Инга Леонидовна.
— Да, вот еще: созвонись с псковской областной больницей с торакальным отделением, там заведующий Яцков Геннадий Харламович — уточни, как идет лечение матушки Серафимы. А потом отзвони в Питер, Морозову Валерию Денисовичу. У тебя его телефоны где-то есть. Если что-то не так идет, найди меня, я переговорю сам. Ну, пожалуй, все.
Выпив, принесенный секретаршей, теплый чай, Савва Николаевич откинулся на спинку кресла и, обхватив голову руками, какое-то время сидел расслабившись, пытаясь прийти в себя. Коллеги делают ошибки! Плохо! А как он сам-то? И тут в его памяти всплыло лицо его друга, Витьки Подкопаева, разбившегося в полете на новеньком МИГе… Может это и есть его первая ошибка и сердечная боль на всю жизнь.
Капитан Подкопаев был классным летчиком. Многим казалось, что у реактивного двигателя его самолета больше мощи раза в два, чем у других, и задача пилота лишь — сдерживать безудержный характер этой серебристой гордой птицы. Ну, а когда Подкопаев исполнял выкрутасы в небе, посмотреть на него выходил весь полк.
— Что дано богом, того не отнять — говорил командир полка, полковник Арбашев, летчика — ас со звездой Героя за сбитые американские самолеты в Корее и Вьетнаме.
— Что выделывает, подлец! Запретить! — после очередного трюка возмущался суровый командир. — Свалится в штопор, нельзя так рисковать! Самолет-то еще новенький, не облетанный. Мало ли что? — Но в душе он был горд своим летчиком. — Молодчага! Не оскуднела талантами страна.
Но беда ждала Подкопаева в другом месте. Савва Николаевич стал вспоминать подробности той истории с другом. Лейтенант Мартынов только-только приступил к службе в летном полку после переподготовки в военно-медицинской академии, куда попал из института по распределению. Их так и звали в армии — двухгодичники. В то время служить офицерами попадали почти все, кто закончил гражданский ВУЗ, в котором была военная кафедра. Ребятам надевали погоны лейтенантов и отправляли на два года служить Отечеству. Савва Николаевич никогда не хотел быть военным. Однако службой в армии не тяготился, хотя понимал, что это дело не для него и смотрел на это как на объективную трудность..
Кто-то оставался в армии и дальше, служба в армии — нелегкий труд, и, как к любому делу, к ней нужно призвание. Витька Подкопаев бредил армией и авиацией с детства и после гражданского ВУЗа добился-таки, чтобы стать военным летчиком. С Саввой они сразу же подружились. Оба из Питера, жили почти по соседству и родство душ, оказалось настолько сильным, что их в полку так и звали — питерские.
Бывалые офицеры посмеивались над Подкопаевым. Мол, орел-то орел, но может не рассчитать и грохнуться об землю. Молодые летчики — те просто завидовали. Савва Николаевич не хотел себя относить к последним и всегда был хорошего мнения о своем приятеле, защищая его от нападок.
Но тут случился инцидент, в котором оказался замешан капитан Подкапаев. Один из офицеров, майор Семытин, избил свою жену, Веронику, буфетчицу из офицерской столовой, якобы за связь с Подкопаевым. Приехал из командировки, а Вероники нет дома. Соседи, жены офицеров, зубоскалили, что она в гостях у Подкопаева. Майор кинулся в дом офицерского состава, где жили неженатые офицеры: что-то вроде гостиницы, в центре огромный коридор и двери в квартиры. Но дверь комнаты Подкопаева оказалась закрытой. Скандал в присутствии посторонних Семытин устраивать не стал, а когда вернулся к себе домой, то жену застал в кровати. Она, как ни в чем не бывало, спала. Взбешенный майор схватил ее, выволок в ванную и жестоко избил. Начальник штаба, подполковник Угольников, вызвал лейтенанта Мартынова ночью к себе и приказал:
— Сходи к Семытину. Жена майора заболела. Узнай, что и как. Потом без лишних разговоров, доложишь лично мне. Понятно, доктор?
Савва Николаевич пожал плечами:
— Понятно, товарищ подполковник.
— Вот и хорошо, давай, иди и осмотри больную.
— А если она не захочет, дверь не откроет?
— Я ей уже позвонил, она ждет вас, доктор. Вопросы еще есть?
— Нет.
— Тогда выполняйте.
Савве Николаевичу стало нехорошо, когда он увидел избитую до синяков Веронику. Не сразу понял отчего и почему. Но в разговоре выяснил причину побоев и не знал, что предпринять.
— Возможно, у вас сотрясение мозга, Вероника. Вам необходима госпитализация, хотя бы на недельку. Можно в наш лазарет, хотя вольнонаемных мы там не лечим, но с разрешения командира полка — возьму. А еще лучше: я договорюсь с окружным госпиталем, отвезу вас туда, там вам будет спокойнее.
— Нет, нет, ни в коем случае. Испорчу всю карьеру мужу, и Подкопаеву не поздоровится. Вы же, доктор, знаете наши военные городки: сплетни и интриги.
— Не очень, хотя понятно, скандал может случиться.
— Вы меня лечите на дому, — предложила Вероника. — Ну заболела я пневмонией или еще чем, лечусь на дому. Чем не причина быть мне дома? — с надеждой она посмотрела на лейтенанта. — Помоги мне, Савва, вы же друзья с Виктором.
— Хорошо, я постараюсь, но начальнику штаба что я доложу?
— Ну, так и скажи: мол, пневмония после гриппа, требует длительного лечения…
Савва махнул рукой — что не сделаешь ради друга — и доложил начальнику штаба про пневмонию. Подполковник понимал, что никакой пневмонии у Вероники нет, но к поступку доктора отнесся одобрительно: не выдал друга.
— Ну, вот и лечите, доктор, только без лишних слов, а больше делом.
Конфликт вскоре разрешился как бы сам по себе. Майора Семытина срочно перевели в другой полк с повышением в должности. Честь и репутация офицеров была соблюдена без дуэли. Но, так или иначе, эта история оставила неприятный осадок на душе у Саввы Николаевича, и он на какое-то время охладел в своих отношениях к Подкопаеву. Постепенно их отношения восстановились. Они снова в свободное время стали ездить в районный центр смотреть новые кино, отобедать в местном ресторанчике и парится в баньке по выходным дням. Подспудное недовольство поступком друга в душе Саввы Николаевича постепенно исчезло.
В тот злосчастный день полеты начались рано утром. Он, лейтенант медицинской службы Мартынов, провел обследование всех летчиков, кто отправлялся в полет. У Подкопаева он обнаружил слегка заниженное давление.
— Виктор, тебя что-то беспокоит? — задал вопрос доктор.
— Нет, ты что? Здоров, как бык! А что давление ниже нормы, так я сегодня ни чай, ни кофе не пил, вот оно и отклонилось.
— Слушай, давай я тебе ЭКГ сделаю, мало ли что? — не успокаивался доктор.
— Да, ты что, Савва, хочешь мой полет сорвать?
— Не говори глупости.
— Я на прошлой неделе все анализы сдавал и ЭКГ делал. Не чуди, Савва. Не срывай полет, я тебя умоляю.
Савва какое-то время поколебался.
«Чего я к нему прицепился? Давление у человека утром всегда ниже, чем днем, это понятно. Оно сегодня почти у всех чуть ниже, но я вот прицепился к Подкопаеву. Завидую — он в небо, а я тут на земле». И доктор Мартынов подписал в полетной медкарте: «разрешаю».
— Ну, вот так-то лучше, Савва.
— Давай, счастливого полета.
Уже где-то на пятом или шестом вираже, капитан Подкопаев доложил начальнику полетов майору Дымову:
— У меня проблемы, плохо что-то со зрением, не вижу приборов.
— Капитан, снижайся и бери курс на аэродром, перегрузка сейчас пройдет, держись.
Но Подкопаеву становилось все хуже и хуже.
Командир срочно вызвал лейтенанта медицинской службы Мартынова.
— В чем дело, доктор? — строго спросил командир полка.
— Не знаю!
— Не знаю! Где его полетная медкарта?
Савва протянул книжку.
— Вроде бы все в норме: температура, дыхание, пробы… Что думаешь, доктор? Что могло случиться с Подкопаевым?
— Что-то очень серьезное — сейчас трудно предположить.
— Но все же?
— Стенокардия. Острый инфаркт… нарушение мозгового кровообращения… тромбоэмболия.
— Тромбоэмболия… Ты головой отвечаешь, доктор, если что-то с его здоровьем, понял?
— Так точно, товарищ полковник.
— Пришлют детский сад на серьезную работу, вот и мучайся… Как там Подкопаев, молчит… — спросил командир майора Дымова.
— Молчит, товарищ полковник, но самолет ведет ровно и прямо на аэродром.
— Дай связь — обратился командир к Дымову. — «Первый». «Первый!» Я «Вышка!» Ответь мне Витя, ответь сынок…
— Разрешите посадку, товарищ полковник, — прохрипел в динамике голос капитана Подкопаева.
— Разрешаю!
Самолет Подкопаева на какое-то время завис над аэродромом, потом чуть клюнув носом, пошел на посадку.
— Не так садится? — пробормотал про себя полковник. — Отлично, Витя, отлично. Садись, мы тебя ждем, капитан — уверенно произнес он в микрофон.
С трудом самолет сел и покатился по дорожке, не останавливаясь.
— Ты сел, Витенька, сел! — закричал полковник. Молодец! Все отлично! Выключи двигатель и стой! — продолжал кричать в микрофон полковник.
Но никто не отвечал больше в динамике. Наконец, мотор заглох. Все бросились к самолету. В кабине сидел мертвый капитан Подкопаев.
На вскрытии нашли аневризму дуги аорты, врожденную патологию, которая себя ничем долгое время не проявляла. Однако предельная нагрузка на сверхзвуковом истребителе сделала свое дело — произошло кровоизлияние. С медицинской точки зрения то, что Подкапаев сам посадил самолет — абсурд. Как смог Витька не разбить машину, остается загадкой для всех до сих пор. При разрыве аневризмы и кровотечении смерть наступает моментально.
Капитана Подкопаева похоронили со всеми воинскими почестями, с трехкратным залпом из автоматов. Савву Николаевича никто ни в чем не обвинял, да и обвинять-то было не в чем. На рентгене такие аневризмы не видны, а компьютерных томографов тогда еще не было. Но Савва Николаевич не мог простить себе ошибку. Почему не настоял на ЭКГ, может хоть что-нибудь могло повлиять на исход того полета? Но не стал настаивать, не стал портить отношения с другом.
Вот они, наши грехи — ценою в жизнь…
— Савва Николаевич, Вам пора на обход, — снова заглянула главная медсестра. Может отменить? — видя состояние шефа, спросила она.
— Нет, нет, я сейчас, я уже иду…
Бесспорно, ошибка ошибке рознь! Это понятно. Не понятно другое — отчего почти никто никаких выводов не делает. Все почему-то считают: ошибаются дураки или полные идиоты, а когда оказываются сами в роли ошибившихся, чешут затылок — как же так? Вроде все предусмотрел… И на тебе, получай оплеуху…
Савва Николаевич, как и большинство его коллег, учился на собственных ошибках, но с годами понял — лучше семь раз отмерить, чем получать обухом по голове, и стал осмотрительнее подходить к решению проблем. Нет, с возрастом он не стал менее рисковать, особенно, если это касалось профессиональной деятельности. Там, где возникала необходимость идти на оправданный риск — он шел. Брался за операции, от которых коллеги отказывались: зачем лишние заботы…. Савва Николаевич рассуждал так:
— Есть шанс, надо его использовать.
Конечно, не все рискованные операции приносили успех, были и поражения. Но поражения из тех, что приравниваются к победам. И тут в его памяти всплыла еще одна история, произошедшая с десяток лет назад…
Он прооперировал одного из высоких чиновников, который страдал хроническим бронхитом курильщика. Дело обычное. В таких случаях Савва Николаевич просил пациента ограничить себя в курении. Скажем, если курил пару пачек в день, перейти постепенно на одну пачку и далее на все меньшую дозу курева. Он считал, что резкое бросание курения, может привести к еще более тяжкому последствию, чем медленный переход на щадящие дозы. Не нужно забывать, что никотин — это такой же наркотик, только более легкий и привыкание к нему вырабатывается годами. Резкая отмена ведет к ломке всего организма с непредсказуемыми осложнениями. Другой вариант — замена на аналог, не вызывающий привыкание. Таких лекарственных препаратов много, но эффективности почти нет. Отсюда не очень продуктивное лечение. Поэтому Савва Николаевич использовал свою методику отучения организма путем снижения дозы наркотика, в данном случае никотина.
В разговоре с высокопоставленным пациентом Савва Николаевич упомянул, что неплохо бы сделать контрольные рентгеновские снимки легких.
— Хрипов много, что-то мне не нравится, как вы дышите — сделал заключение Савва Николаевич после осмотра.
— Без проблем! Хоть сейчас. — Чиновник взглянул на часы. — У меня 30 минут, хватит?
— Вполне!
Савва Николаевич отправил пациента в рентгеновский кабинет, а сам занялся написанием заключения по осмотру.
В кабинет, постучавшись, вошла секретарша.
— Савва Николаевич, Вас просят в рентгенкабинет.
— Кто? Заведующая Римма Никодимовна? Сейчас буду, — ответил Савва Николаевич. — Она просто так звать не будет…
Чиновник, сидевший в небольшой смотровой перед рентгенкабинетом, причесывал волосы и поправлял галстук на рубашке.
— Вы проходите ко мне в кабинет, секретарша подаст вам чаю, а я посмотрю снимки.
— Хорошо, только у меня со временем… — И чиновник снова посмотрел на часы.
— Я быстро, — успокоил Савва Николаевич.
Рентгенолог, немолодая, но отлично выглядевшая Римма Никодимовна, уже держала на зажиме еще мокрый от проявителя снимок, поднесла его к неготоскопу.
— Вот тут что-то мне не нравится. — И Римма Никодимовна показала на округлое образование в левой части грудной клетки, ткнув кончиком авторучки в небольшое затемнение около сердца.
— На опухоль похоже, но снимок-то мокрый. Высохнет, станет яснее. Хорошо, Римма Никодимовна, не будем спешить. Сами понимаете. — И Савва Николаевич показал головой на потолок. — Народ этот не простой, чуть что кидаются в крайности.
— Да понятно, Савва Николаевич. Я для этого Вас и позвала.
— Ну что ж, спасибо и на этом, Римма Никодимовна. Подсохнет, вы меня пригласите, вместе помозгуем.
— Обязательно, Савва Николаевич.
В его кабинете высокопоставленный чиновник о чем-то говорил по мобильному телефону.
— Ну что там, Савва Николаевич? — прервав разговор и захлопывая крышку мобильника, спросил он.
— Пока не знаю, снимки еще мокрые… — уклончиво ответил тот.
— Ладно, я пойду. Когда к Вам заехать повторно?
— Лучше завтра, в такое же время.
— До свидания. — Чиновник протянул руку Савве Николаевичу.
— Всего хорошего…
На высохшем снимке Савва Николаевич отчетливо увидел очертание опухоли: один к одному тень — рака легких у курильщика с сороколетним стажем. Сомнений не было ни у него, ни у того, с кем Савва Николаевич проконсультировался.
Савва Николаевич пошел на операцию с полной уверенностью, что это злокачественная опухоль и промедление грозит серьезной опасностью жизни человека. Каково же было его удивление, когда гистология кусочка ткани из опухоли, взятого у еще лежащего на столе пациента, обнаружила наличие фибриномы — округлое разрастания соединительной ткани. Савва Николаевич с облегчением вздохнул:
— Слава Богу, что ошибся. Человек будет жить долго и счастливо, чего не скажешь о раковых больных. У тех психология меняется вместе с их болезнью. Они становятся подавленными и теряют вкус к жизни…
Придя домой с работы, Савва Николаевич все никак не мог отделаться от мыслей про ошибки. День сегодня, что ли такой? Или время пришло, не узнавал сам себя Савва Николаевич.
Дома никого не было. Жена уехала в гости к сестре на юбилей. Надо же, Татьяне пятьдесят пять. Жизнь у нее сложилась не очень: с мужем разошлась, дочку Карину воспитывала одна. Родственники помогали. Больше всего времени Карина проводила в их семье.
Сама Татьяна была человеком неуравновешенным, работу меняла чаще, чем перчатки, пока ее не выгнали с треском и с нехорошей записью в трудовой книжке. С тех пор не работала, жила на выручку от поделок: лепила из теста фигурки, раскрашивала и продавала. Как ни странно, это приносило доход, что помогало растить и учить дочку. Татьяна в жизни сделала сотни ошибок.
— А я сам? — задал себе вопрос Савва Николаевич. — Нет, не по работе, а по жизни.
И сидя в вечерний час за кухонным столом с чаем и любимым морошковым вареньем, он снова и снова, стал перебирать в памяти свои, допущенные лично им, ошибки.
Первое, что пришло в голову, их — почти и не было. Так, мелкие просчеты, а по большому счету ничего… существенного! Вот оно как? Так же не может быть? — не поверил сам себе Савва Николаевич. — Хорошо, хорошо, давай повспоминаем…
Итак, он окончил школу без медали, а мог бы получить. Ошибка? Ерунда.
С первого захода поступил в медицинский институт, а мог бы в железнодорожный: отец железнодорожник, сам он учился в железнодорожной школе, любил и до сих пор любит поезда, просто обожает. Ошибка? Да нет, конечно. Медицина — его призвание.
А женитьба? По любви, студентами, и на всю жизнь. Тут ошибиться он не мог, скоро сорок пять лет вместе. С нелюбимыми так долго не живут. Хотя всякое бывало, но это пустяки.
Стоп, стоп! А как же Лев Толстой в восемьдесят шесть лет ушел из дома умирать на чужом месте. Считается, что из-за женщины. Думаю, что ерунда. Не мог его могучий мозг больше работать. Он устал от всеобщего внимания близких и решил уйти, чтобы умереть в одиночестве.
Работа? Ну, тут все ясно, как божий день. Ошибки были, есть и будут. Правильно на Руси говорят: кто не работает, тот не ошибается…
Дети! Дочь и сын! Оба состоялись как личности. Вкладывал в них все, что мог. Доволен ли он сейчас ими? Трудный вопрос. А когда родители бывают довольны? Как только начинаешь быть довольным, все кончается — рост, стремление к новому. Нет, нельзя. Они еще себя полностью не реализовали. Может, и я им мешал? И в этом моя ошибка? Нда!!!
Вот на днях к нему в клинику приезжал профессор из американского университета Джони Майден, с которым они работают в профильном направлении. Майден сказал любопытную мысль: мол, чтобы изменить мир, нужно вырастить нового человека — личность с общечеловеческими ценностями. Иначе конфликтов не избежать. И Майден, американский любитель и ценитель русской литературы, привел пример из Тургеневских «Отцов и детей». Мол, Базаров был новым человеком, который и привел к революции Россию. Революция была хорошей, но ее плодами воспользовались плохие люди. Отсюда все несчастья для русских и России…
Савва Николаевич не согласился.
— Получается, по-вашему, Майден, что мир спасет некое новое поколение новых людей. Ну скажем, как Лопахин из «Вишневого сада» Антона Чехова. Знаете такого русского писателя?
— Чехов, Чехов… — не выговаривая букву «че», которой нет в английском алфавите, воскликнул восхищенно Джони Майден. — Великолепный писатель, король короткого рассказа. В его пьесах столько философии. Да, да, Лопахин, новый человек для тогдашней России, предприниматель. Они очень продвинутые люди, особенно в торговле. — продолжал Майден.
Переводчица едва успевала за мыслью американца.
Савва Николаевич неплохо владел английским и хорошо понимал коллегу. Но вот с речью у него было не совсем хорошо, поэтому предпочитал в официальных встречах говорить по-русски, через переводчика.
Дав выговорится американцу, Савва Николаевич возразил:
— Революция в России породила массовое явление новых людей — не только революционеров, их как раз было немного, горстка, менее одного процента от населения, а по сути, новую общность людей, объединенных идей построения социализма, а потом — и коммунизма в стране. Позже их назовут «советский народ». Кстати, господин Майден, в США ведь тоже создана новая общность людей за триста лет истории вашего государства. Я назвал бы их американусами, не возражаете?
Джонн Майден рассмеялся после слов переводчицы.
— Да, да, вы правы, наверное. Это так, каждая страна создает своих новых людей, более прогрессивных, чем предыдущие. Хороший пример — наша страна. Но при всем богатстве моей страны у нас есть много несправедливости, проблем среди разных групп населения. Работа по совершенствованию в моей стране не закончена, она продолжается и, наверное, никогда не закончится.
— Вот, вот, и у нас тоже самое, только вы решаете все поэтапно, а мы, так сказать, революционно…
— Да, да, мы это знаем и очень, очень переживаем за Россию.
— Спасибо, Майден. Но нам самим нужно определяться, что же мы хотим в конечном итоге. К коммунизму идти отказались, капитализм себя изжил. Вот вопрос, на который пока нет ответа. Получается так, что Россия все время ошибается. А это плохо, народ устал, он уже не выдержит очередной перетряски.
— Почему нет ответа? — удивился коллега из США.
— Мы строим социально равное и свободное общество. Капитал, по Марксу, работает на общество, наши миллиардеры отдают половину своих богатств обществу, прогресс этот будет продолжаться. До каких же пор?
— Не понял, господин Мартынов? — переспросил Савву Николаевича американец. — Что же в конечном итоге у вас получится, какой строй? Ах, вот Вы о чем? — заулыбался радостный американец.
— Никакого строя. Это будет общество свободных людей, без классовых и религиозных предубеждений.
— И как Вы его назовете? — удивился Савва Николаевич такой прыти американца.
— Ну, например — неокантри.
— Это вы взяли из фильма «Властелин колец»?
— Нет, у меня сейчас возникла такая ассоциация.
— Удивительно, но именно у вас в России посещают такие неожиданные мысли. Вы, русские, сильно влияете на мироощущения человека, в этом ваша сила. Вот ее и надо использовать… Лев Толстой, Чехов, Достоевский — мир учится у них, их знают все, когда нужно познать человека. Как это у вас русских — душу… «Смерть Ивана Ильича» — шедевр психологии человеческих переживаний, самая высокая философия чувств. Я бы этот рассказ предложил изучать во всех школах мира, — убежденно, с полной уверенностью в правоте своих взглядов произнес пафосно господин Майден.
— Согласен, эта работа Льва Толстого — самая короткая по объему, но, наверное, самая емкая по смыслу о пребывании человека на земле, его существовании. Ни «Война и мир», ни «Анна Каренина» не могут сравниться с этой работой.
— Вот норвежец застрелил семьдесят шесть человек, взорвал правительственный дом и считает себя не преступником, а героем. Условие выдвигает — уход в отставку премьера Норвегии и прочие вещи. Как бы нам не впасть в очередную ошибку истории?
— Да, да, это страшная история. Я предполагаю, что так сделать мог только маньяк…
— Ошибок не стоит бояться, бояться следует их последствий… — продолжал говорить американец.
«Хорошо сказал: бояться нужно не ошибок, а их последствий», — внутренне согласился Савва Николаевич.
— У вас на Западе и в Америке другая философия, иная школа ценностей, чем у нас — у русских. Как ни странно, национальные меньшинства в России сегодня чувствуют себя вольготнее, чем сами русские. Парадокс, но это так, а причина одна — попустительство власти. Она считает, что разбавив русских иноверцами, легче управлять. Ошибаются, это как раз бомба замедленного действия и может рвануть в любую минуту.
Переводчица старательно перевела длинный монолог Саввы Николаевича.
Майден внимательно слушал, кивая головой в знак согласия.
— Верно, мы прошли через это в Америке.
Но тут зазвонил мобильник у Майдена. Он извинился:
— Sorry.
Савва Николаевич посмотрел на часы:
— Господи, полтора часа проговорили, а я еще и клинику не показал, — забеспокоился Савва Николаевич.
Американец, закончив разговор, еще раз извинился.
— Я должен уехать, через тридцать минут мое выступление на семинаре. Профессор Мартынов, — выговаривая с трудом фамилию Саввы Николаевича, обратился к нему американец. — Я благодарю Вас за открытость в нашем разговоре, наши позиции во многом совпадают, и я рад, что в России есть такие же понимающие люди, как и в моей стране. Может их пока не так много и у вас, и у нас, но они есть. Спасибо! Жду Вас с ответным визитом у себя в университете. — Он подал руку Савве Николаевичу.
Они распрощались, довольные друг другом. Оставшись один, Савва Николаевич еще долгое время находился под впечатлением от беседы с американским коллегой. Казалось бы, все в этом мире уже имеет место: любовь, предательство, вера, искушение, обман, конфликты людей, стран, целых народов — все они из-за чьих-то ошибок, но человечество живет, не переставая их совершать. Стоп! Получается, что ошибки — часть жизни человека, человечества в целом, и они будут — как необходимая реальность. Пока, пока человечество не совершит роковую. От такой мысли Савве Николаевичу стало не по себе… Он вызвал по селектору секретаршу:
— Передай начмеду и главной медсестре, что мы идем на обход.
— Когда, Савва Николаевич?
— Сейчас, надену халат и выходим.
— Очень хорошо, а то Вас заждались.
— Кто? — не понял Савва Николаевич.
— Больные!
«Хорошо, что я еще кому-то нужен и может быть смогу уберечь от чьей-то ошибки», — усмехнулся про себя Савва Николаевич, застегивая на ходу белый халат.