Савва Николаевич живо вспомнил студенческий «разбор полетов» в комитете комсомола института, когда его пропесочивали за посещение концерта Высоцкого. Рыжая (крашеная) девица со стрижкой «Каре», представленная собравшимся, как инструктор обкома комсомола, и была Валентина Мельниченко. У нее тогда была другая, девичья, фамилия — кажется, Соснина или Елкина. Савва Николаевич напряг память. Да, точно Елкина. Он тогда еще подумал, что девица наряжена и яркая, как новогодняя елка, подстать фамилии. Воспоминания о далекой юности нахлынули на Савву Николаевича, унося его все дальше и дальше в розовый туман. Он отчетливо вспомнил все детали того непростого для него собрания, когда решалась его судьба: быть или не быть ему студентом, а в конце-концов и тем, кем он теперь стал — врачом.

— Судьба все же была благосклонна ко мне — мелькнула молнией мысль в голове Саввы Николаевича. Староста Федорченко, комендант Вася, его заступница Светочка, ребята из его десятой комнаты в полном составе — все пронеслись перед его мысленным взором, словно и не было почти полувековой дистанции между ним юным студентом Саввой Мартыновым и теперешним, увы, пожилым Саввой Николаевичем.

Чем же закончился тот день? Савву оставили в институте благодаря заступничеству Светланы. Потом он пришел к себе в общагу и отомстил обидчику… Сколько лет прошло, но ему и сейчас стыдно за тот поступок. Он тогда ударил «кронштадского мальчика» в лицо кулаком. Брызнувшая кровь из носа и тихий стон… до сих пор стоят перед ним, как немой упрек. Нет, Савва не дрался, он наказал виновного, того кто предал его, как тогда говорили, «заложил». Провинившийся сам во всем потом сознался. Как услышал разговор Саввы с Владом, его земляком, приглашенным на концерт Владимира Высоцкого в Политехе, как написал письмо, отнес его в Смольный и опустил в ящик для писем и заявлений граждан.

Однокашник завидовал независимому характеру Саввы и успехам во всем: в учебе, в спорте. А еще тому, что Савва легко, шутя общается со всеми, тому, что его любят девчонки всего цикла. Зависть — вот что толкнуло на предательство «кронштадтского мальчика», маменькиного сынка, пристроенного в институт по просьбе отца, секретаря Кронштадтского райкома, пожелавшего (чтобы сынок лучше изучил народ) поселить его в студенческом общежитии. Папочка оказался, кстати, порядочным человеком и не стал «давать ходу» делу об этой драке. Он приезжал в институт на разборку и понял, почему досталось его сыну.

Осадок злого, хотя и мотивированного, поступка остался у Саввы Николаевича на всю жизнь. Тот удар ему часто вспоминался и служил своеобразным тормозом, когда нужно было снова «махать» кулаками. Бить по лицу — не лучший способ выяснения отношений, хотя иногда так хочется кому-нибудь врезать по морде, что спасу нет. Но Савва Николаевич, получив прививку от «злости» в той далекой юности, старался больше «не махаться руками».

«Бить нужно головой, мозгами», — сказал он себе однажды и придерживался этого правила всегда.

Ну ладно, а что там с моей Светочкой? Они симпатизировали друг другу, и злые языки на цикле даже стали поговаривать об их близких отношениях. Савва Николаевич улыбнулся, вспомнив об этом. Он стал бывать в гостях у Светы. У той была прекрасная четырехкомнатная квартира в обкомовском доме с видом на Неву. Савва никогда бы не подумал, что эта простая в общении девушка — дочь знаменитости: не только известного адмирала, но и ученого с мировым именем. Его частые поездки по заграничным симпозиумам удивляли Савву не меньше, чем полеты очередного космонавта в космос. Заграница для Саввы была чем-то тайным и неведомым, а потому притягательным и очень заманчивым.

Светлана с губами-марципанами и полной фигуркой всегда вызывала восхищение и похотливые взгляды студентов с Кавказа.

— Богиня! Дай подержать твою руку, — говорил ей какой-нибудь выходец с гор. Но Света была равнодушна к их ухаживаниям. Ей очень нравился Савва, однако, воспитанная в духе сдержанности и коммунистической морали, она не могла себе позволить первой заговорить о своих чувствах.

Савва догадался об этом сам. И перед ним возникла очередная жизненная дилемма: Света или его давнишняя подружка Людмила. Савва не стал взвешивать все «за» и «против». Он спросил об этом свое сердце, и то без колебаний ответило: «Людмила». Объяснился Савва со Светланой легко и просто, как обычно он делал это в самые трудные минуты своей жизни:

— Знаешь, Света, ты очень нравишься мне, но я люблю другую. Извини, не могу врать, тем более тебе.

Света посмотрела на него грустными глазами, отвернулась, чтобы он не видел ее слезы, и, не произнося ни слова, пошла быстрым шагом по набережной. Савва хотел догнать, что-то такое сказать, чтобы она его поняла, но ноги как будто приросли к граниту мостовой и не слушались его. Тогда он решил крикнуть:

— Постой, подожди, я сейчас, я, я… — Голос его застрял в глотке, выдавив только глухое «пааа…».

А Светлана, его друг и товарищ, уходила, не оглядываясь назад.

Из ребят своей группы Савва уважал ее больше всех. Но после того объяснения стал еще больше уделять ей внимание, бережно относясь к ней, своей Светке, подружке трудной юности. Светка же избегала встреч с Саввой и старалась не оставаться с ним один на один даже в группе. Сережка Ковалев, как всегда первый, заметил это охлаждение чувств и как-то в перерыве между лекциями как бы невзначай сказал Савве:

— Слушай, Савва. Не мое дело, но так же нельзя. Девчонка к тебе со всей душой, а ты…

— Что я?

— Не знаю, но что-то ты напортачил, старик.

— Ничего не напортачил! Просто я люблю другую и сказал об этом Светлане. Нельзя же врать, не могу, как другие.

— Это верно! Тогда извини, не хотел тебя обидеть… — Сергей хлопнул Савву по плечу и отошел в сторону.

— Да ладно, чего уж там… Виноват я, конечно, дал повод, а потом — «люблю другую». Нехорошо получилось! Но врать еще бы хуже вышло…

— Все понял, старик. Трудный выбор, надеюсь, ты его сделал правильно. — Он пожал Савве руку. — Держись, я с тобой.

Да… как же это давно было! С позиций морали нынешнего времени те отношения между полами кажутся какими-то неестественными. Теперь у студентов переспать друг с другом, удовлетворяя свою сексуальную потребность, без проблем — заявила ему одна студентка, «перепробовав» всех парней в группе, куратором которой являлся Савва Николаевич.

— А что вы ставите выше и ценнее всего, — поинтересовался у нее Савва Николаевич.

— Личную заботу и деньги.

— Ну, вы же девушка, в смысле женщина, — поправился Савва Николаевич. — Неужели вам не хочется иметь семью, свой уютный дом, детей? То, без чего счастье женщины, да и любого человека, невозможно. Кто бы что не говорил, но рано или поздно эта потребность почувствуется.

— Ерунда, Савва Николаевич. Вы мыслите категорией позапрошлого века. Ну кому нужна семья, если не на что ее содержать. И какая я буду жена, если муж не сможет заработать, чтобы его дети и я жили в достатке… Все это в прошлом.

— Погодите, погодите. Но вот как вы считаете — Мадонна, поп-звезда всех народов и времен, счастлива ли со своими миллиардами денег?

— Конечно! У нее есть все, что она захочет, мужчины на коленях в очередь, губернаторы, бизнесмены, президенты Америки стремятся коснуться ее божественной ножки. Чем же ей плохо?

— А тем, что она плачет по ночам, как и другой ваш кумир, недавно умерший от передозировки снотворного, Майкл Джексон. Они глубоко несчастные люди, у которых нет семьи, друзей. А что есть? Бизнес, борьба за рейтинги, за престижные премии «Грэмми», «Оскар». Деньги, деньги… Но рано или поздно они кончаются, и тогда вчерашние кумиры становятся никому не нужны. И тут приходит отчаяние, которое они пытаются заглушить наркотиками, водкой, безумным образом жизни.

— Профессор, ну если у кумиров все так плохо кончается, зачем же тогда тысячи новых и новых людей стремятся занять их место? Зачем ночные бабочки летят на свет? Так и люди, им кажется, что именно им повезет! Они разбиваются, они гибнут, но летят и летят, чтобы стать кумиром. Миллионы поклонников! Ради этого стоит прожить хоть и коротко, но ярко! Майкл Джексон умер, а миллионы поклонников по всему миру плачут, подражают ему. Он для них больше, чем Бог! Выше любой морали и денег, они готовы жизни отдать, чтобы их кумир ожил. Разве этого мало?

Савва Николаевич слегка оторопел. Надо же, как сильна власть идеи! Майкл Джексон не что иное, как новая идея старой, уставшей от богатства и постоянного страха Америки. Ей хочется чувствовать себя хоть чуточку свободно, быть другим, не как все.

И вот она, идея для подражания Майклу. Человек-кукла, которая собственно, не живет, а движется, как заведенный механизм. Нелепо размахивая руками и двигаясь по сцене, как механическая игрушка. Они, дети новой Америки, хотят быть игрушками, ничего не видеть, не слышать.

Эти мысли пронеслись тогда в голове Саввы Николаевича. Но он ответил совсем иначе:

— Юные подражатели вырастут и поймут, что жизнь не заканчивается на Майкле Джексоне. Останутся при своем убеждении лишь те, кто болен, с ущербной психикой. Они и составляют небольшие, но готовые на все группы фанатов. Так было, так, наверное, и будет. Я не призываю с этим бороться, я хочу, чтобы вы, молодежь, поняли.

Сейчас, лежа на больничной койке и размышляя об этом, Савва Николаевич почувствовал себя неловко перед той молодой девицей. Стоп, она же в чем-то права. Мы любили Высоцкого, Окуджаву. Они любят Майкла Джексона, Мадонну, авангардных, нетрадиционных и совсем не похожих на других певцов, музыкантов, писателей. Нашими героями были легендарные вор Ленька Пантелеев и разведчик майор Вихрь. Они оба олицетворяли героизм, романтику, но один — воруя и грабя, а второй — работая у врага в самом логове. Что их объединяло? Почему к ним тянулись парнишки того времени? А потому, что эти герои рисковали, они смелые, неважно, кто и как это делал, но делал.

— Вот ведь до чего доведут рассуждения, — усмехнулся Савва Николаевич. — А ведь, собственно, я не за этим окунулся в прошлое. Что-то важное хотел вспомнить. Ах, вот что! Валентина Мельниченко и Светлана — два персонажа из юности, ровесники, можно сказать, моего времени. Но какие же мы все разные! Разными были в дни юности, разными остались на пике жизненного пути. — Савва Николаевич улыбнулся. — Надо же, как все люди по-разному существуют этом мире. Вот, например, Валентина! Вчера отчаянный комсомольский вожак, коммунист, представитель правящей партии в стране, стойкий и несгибаемый ленинец, а сегодня — либерал, приверженец капитализма. В чем причина парадокса? Один и тот же человек, а как быстро поменял свои взгляды.

Второй раз Савва Николаевич Мартынов столкнулся с Валентиной Ивановной Мельниченко уже в годы перестройки. Шел 1995 год. В стране все коренным образом поменялось: то, что считалось плохим, стало хорошим, а то, что было в сознании многих людей хорошим, неожиданно стало плохим. Интеллигенция в происходящих преобразованиях искала свое место в новом устройстве государства. Она лихорадочно шарахалась из одной крайности в другую. На гребне преобразований оказался и когда-то всесоюзный Ленинградский институт пульмонологии, в котором одно время работал Савва Николаевич. Союз распался, и судьба института, оставшегося на попечении городских властей, была не ясна. Савве Николаевичу предложили возглавить институт, чтобы спасти отечественную клинику пульмонологии, с которой считались во всем мире. Савва Николаевич был срочно вызван в Москву к министру здравоохранения. Тот по-военному коротко и ясно приказал:

— Возвращайтесь в Петербург, возглавьте институт и примите все меры по его сохранению. Приказ о вашем назначении я уже подписал. Есть вопросы?

Савва Николаевич собрался было высказать свои сомнения в целесообразности назначения, но, посмотрев на лицо министру, не стал. Сказал обычные в таких случаях слова:

— Спасибо за доверие.

И вышел.

Разговор был в конце октября. Ноябрь и декабрь пролетели за различными согласованиями, передаточными актами и прочей канцелярщиной, без которой невозможно уйти с одной должности и принять другую. Неожиданно наступил Новый год — год Лошади.

— Год для трудяг, — так отозвался о нем Савва Николаевич в кругу своих новых коллег.

Противники назначения его директором института зря времени не тратили. Они заручились поддержкой местной власти. Мол, не нужен нам в Питере такой институт: Союза нет, лечить больных будут на местах, там везде есть хорошие медицинские центры, зачем зря деньги тратить. Не нужен! И все! В тот сложный период, когда финансирование из центра было фактически прекращено и каждый выживал как мог, подобные идеи были встречены на «ура»! Кроме того, говорили оппоненты, директором назначен какой-то варяг, не свой, не питерский — будто у нас своих кадров нет.

И, как всегда водится, началась склока вокруг судьбы научного центра.

Савва Николаевич составил обстоятельный доклад о целесообразности сохранения единого научного центра по пульмонологии в стране и направил материалы в правительство. Ответ пришел незамедлительно. Разберитесь на месте! В правительстве нет денег на содержание центра, как и многих других институтов и научных учреждений. Все права об их судьбе переданы в местные органы власти.

Савва Николаевич записался на прием к мэру Санкт-Петербурга Анатолию Собчаку. Из приемной Собчака позвонили:

— Вашим делом займется заместитель мэра Щербинин Антон Пантелеевич.

Савва Николаевич навел справки о нем. Выяснилось, что этот Щербинин в прошлом контр-адмирал флота, отслуживший на северах почти тридцать лет. Последние десять лет преподавал в Институте Севера, втянулся в политическую деятельность и успешно с Собчаком выиграл выборы. Савве Николаевичу он назначил встречу в начале марта.

Ровно в десять Савва Николаевич был в Смольном; пока оформляли пропуск, осмотрелся. Ничего не изменилось со времен его студенчества, только дверные коробки поменяли на новые.

— Вам на второй этаж, в 311-й кабинет.

В приемной Савву Николаевича встретила секретарь, женщина зрелых лет, в строгом костюме, с хорошо ухоженной кожей и ладной фигурой. Предложила на выбор:

— Чай или кофе?

— Спасибо, ни того ни другого.

Женщина понимающе улыбнулась:

— Хорошо! Сейчас я доложу, и вас примет Антон Пантелеевич, он уже интересовался, здесь ли вы.

Секретарша скрылась за дверью. Вторая дама в приемной, более яркая молодая особа, не отрываясь от компьютера, что-то быстро-быстро печатала, не обращая на Савву Николаевича никакого внимания.

— Заходите, — пригласила секретарша, приоткрыв дверь в кабинет.

Савва Николаевич зашел. Его с приветливой улыбкой встретил хозяин кабинета, зам. мэра Щербинин. Высокий, статный человек лет за пятьдесят с выправкой офицера. Он был в светло-бежевом костюме, подобранной в тон костюму сорочке, галстук строгий, но модный.

— Рад вас приветствовать, профессор. — Они крепко, по-мужски пожали друг другу руки. — Савва Николаевич, вас не удивит, если я скажу, что давно Вас знаю? — И, показав на кресло около стола, Антон Пантелеевич усадил гостя.

— Откуда? — удивился Савва Николаевич.

— Разумеется, заочно, заочно, — продолжал с загадочной улыбкой говорить зам. мэра.

Савва Николаевич не знал, как себя вести, поэтому спросил напрямую:

— Кто же тот человек, кто нас познакомил заочно?

— Думаю, даже не догадываетесь!

Савва Николаевич пожал плечами:

— У меня, конечно, много знакомых в городе, но среди военных вашего уровня никого из них не припомню.

— Ну, я не всегда был генералом, Савва Николаевич, это, во-первых, а во-вторых, почему именно военный человек может мне рассказать…

Видя, что Савва Николаевич полностью озадачен, бывший контр-адмирал пришел на помощь:

— Савва Николаевич, вам что-нибудь говорит имя Светланы Чугуновой?

Савва Николаевич удивленно посмотрел на Антона Пантелеевича.

— Это моя однокурсница! А Вы каким образом с ней знакомы?

— Она моя жена, — ответил вице-мэр.

— Светлана?

— Да-да, Савва Николаевич, Светлана. Моя жена, мы тридцать лет как женаты. Весь Север со мной прошла, можно сказать, заслуженный полярник. Вот такая она, жизнь.

Савву Николаевича охватило чувство какой-то неопределенности: не то тревоги, не то радости.

— Расскажите о ней — попросил он, забыв, зачем пришел на прием к этому высокопоставленному чиновнику.

— Только, если коротко. Закончила институт вместе с вами. Я в тот год заканчивал военно-морское училище. Мы встретились случайно на Невском. Познакомились, полюбили друг друга, я сделал предложение, и мы расписались в ЗАГСе. Вместе уехали на Север служить Родине. Собственно, вот и все.

Савва Николаевич живо представил себе Светочку с ее пухлыми губами, очаровательной и доброй улыбкой, с удивленным взглядом через стекло очков.

— Боже, Светочка и Крайний Север со льдами, штормами, полярной ночью. Невероятно!

— Савва Николаевич, я понимаю вас, но сейчас не до подобного разговора о прошлом. Давайте условимся, а это, собственно, просьба и Светланы, встретимся у нас дома и обо всем поговорим. Принимается?

— Конечно, конечно.

Савва Николаевич все никак не мог отойти от мысли, что это не сон, а реальность. Находящийся перед ним мужчина — супруг любимой его защитницы Светочки.

— Тогда давайте перейдем к делу. — Вице-мэр пригласил Савву Николаевича за стол. Сел напротив и стал внимательно слушать доводы директора института в пользу сохранения уникального научного центра.

Савва Николаевич проговорил минут десять-пятнадцать, и все это время вице-мэр ни разу его не прервал, ничего не уточнил. Когда Савва Николаевич закончил, вице-мэр помолчал, потом встал со стула и прошелся по кабинету, явно что-то обдумывая. Потом подошел снова к столу, сел напротив директора и, смотря в глаза собеседнику, наконец, ответил:

— Я ваш сторонник! К сожалению, решение принимать буду не я, для этого создана целая комиссия, ее возглавляет Валентина Ивановна Мельниченко. Знаете такую? — спросил он Савву Николаевича явно с какой-то иронией в голосе.

Савва Николаевич кивнул:

— Она, кажется, представитель президента в городе.

— Именно так, Савва Николаевич. Представитель президента, и лишь от ее мнения, боюсь, будет зависеть исход дела.

— А что, другие члены комиссии и вы не можете ее, как бы это сказать, переубедить, — спросил напрямую Савва Николаевич.

Вице-мэр опять встал со стула, походил вдоль кабинета и, вернувшись на место, ответил просто и ясно, как все военные:

— Не можем, приказы не обсуждаются. Единственное, что я в состоянии для вас сделать, это организовать вашу встречу с Мельниченко. Попытайтесь вы сами убедить ее в необходимости сохранения института. Договорились?

— Да.

— Тогда я вам позвоню и скажу, где и когда состоится встреча.

Савва Николаевич понял, что обсуждение закончилось, и встал.

— Спасибо за честный разговор, Антон Пантелеевич. Я рад был познакомиться с вами. Светлане Николаевне передавайте привет, если захочет, я готов с ней встретиться.

— Не о том разговор, Савва Николаевич. Мы же условились, что встреча у нас дома.

— Хорошо.

Савва Николаевич попрощался за руку с хозяином кабинета и вышел.

Не зря говорят: кто хочет чего-то добиться, добивается, а кто не хочет, ищет причины своих неудач. Савва Николаевич относил себя к первым. И он практически решил вопрос о сохранении института, обойдя почти всех членов комиссии, заручившись их поддержкой.

Непростая это была задача. Время было сложным. Никто не знал, чем все закончится. Страна бурлила, митинги на улицах не прекращались, заводы и фабрики позакрывались, магазины заполнились дешевыми товарами с Запада и из Турции. Трудовой народ, оставшись не у дел, кинулся в коммерцию или политику. Толпы людей собирались на стихийно возникших рынках, где гремела незатейливая музыка о Ксюше в юбочке из плюша, а Таня Буланова слезливо и с надрывом пела о несчастной любви. Толстый до безобразия и слюнявый политик, внук легендарного писателя, на всю страну призывал ударить по красной морде коммунизма и со всех ног бежать строить капитализм, догонять и догонять ушедший далеко вперед Запад.

Народ, дезориентированный всем происходящим и, главное, не знающий, что делать вдруг с откуда-то свалившейся на его головы полной свободой, просто запил. Запад всячески помогал спаиванию русского мужика. Спирт «Рояль», предназначенный для технических нужд, стал поступать в Россию, бутылка стоила на уровне буханки хлеба. И народ ушел в запой.

Кто-то пытался еще бороться, требуя хоть какого-то контроля со стороны государства. И такого борца под любым предлогом убирали с работы. В основном, как всегда, протестовала честная интеллигенция, «красные» директора или ученые, не поставленные на колени обстоятельствами.

Особенно трудно было государственным больницам, институтам и другим организациям, единственным источником существования которых был бюджет. Но денег в государстве не было, и больные лежали в больницах без лекарств, на обед выдавали горячую похлебку из воды с добавлением какой-нибудь приправы без мяса. Институты превратились в места публичного выяснения личных отношений. Самые совестливые сотрудники и ученые уходили с работы или уезжали за рубеж. Что делать, никто не знал.

Год Лошади, на который возлагал большие надежды Савва Николаевич, оказался годом хромой лошади — в том смысле, что работать, пожалуйста, работай, хоть за троих, но за работу тебе платить нечем.

Родилась «мода» сдавать площади научных учреждений в аренду новым «русским деловым» людям. И пошло-поехало. Государство даже обрадовалось: одной головной болью меньше, новый хозяйственный механизм спасет госучреждения; что не запрещено законом, то разрешено. И вот уникальные научные школы, которым не было равных в мире, закрываются, а их здания сдаются в длительную аренду. Настоящие «красные» директора поняли, что хоть как-то нужно спасать и науку, и научные коллективы. Эти руководители пошли на сделку с совестью и своими убеждениями. Жизнь требовала гибкости и неординарных поступков от вчерашних несгибаемых ленинцев, марксистов и вообще коммунистов и социалистов. Они пошли на такой вариант работы ради общей идеи — спасать Отечество.

Среди этих руководителей оказался и Савва Николаевич. Но хромая лошадь, она и есть хромая: сколько ни пытайся на ней что-то сделать, а все без толку, прикорм дороже стоит.

Вот пример его рабочего дня той поры. Утро, восемь тридцать, в приемной толпятся люди. Первой влетает в кабинет начмед клиники Лариса Валерьевна:

— Савва Николаевич, утром на завтрак сварили на воде остатки перловой каши из германской гуманитарной помощи. Диетсестра подала заявление об уходе, не может на все это безобразие смотреть. Повара тоже уйдут, готовить не из чего. Что делать? Звоните хоть в Смольный, хоть в Москву, но что-то нужно предпринимать…

Савва Николаевич сел в кресло.

— Лариса Валерьевна, успокойтесь сперва. Дали телефонограмму уже вовсюда: и в Смольный, и в Минздрав; сейчас подготовим и подадим телеграмму в правительство. Только если бы от этого что-то менялось! Я готов хоть Господу Богу послание направить. Да, кстати, церковь действительно решила нам помочь. Вчера я разговаривал с Алексием. Он просил срочно письмо подготовить, обещал содействие продуктами и бельем. Звонили из мясокомбината, отгрузили нам целую машину субпродуктов и костей… Так что обед будет из чего готовить. А диетсестру пригласите ко мне, попытаюсь уговорить ее не уходить. И вообще, Лариса Валерьевна, побольше оптимизма, сотрудники не должны видеть вашу растерянность. Я просил всех сотрудников, у кого есть лишние запасы на дачах — картошка, морковь, варенья, соленья, все тащить в институт. Зам. по хозяйству сказал, принесет столько, что девать некуда. Просят машину, у некоторых на даче так много запасов, что на руках не унести. Выживем, Лариса Валерьевна, обязаны выжить! В блокаду три мои тетки выжили, а чтобы сейчас, в мирное время с голоду помереть, да никогда! Весной распашем в парке землю, огороды заведем.

— Савва Николаевич, вы это серьезно? — Еще не придя в себя, спросила Лариса Валерьевна.

— Вполне! Идите и скажите больным, что обед будет в срок и очень вкусный.

Да, странное было время — вроде бы и не война, и не революция, как когда-то, а разруха еще хуже. Главная разруха в умах: народ не знает, что его ждет, а неизвестность порождает безволие. А то, в свою очередь — необходимость ухода от реальности. Отсюда и наркота поперла, как на дрожжах… Плохо, это все плохо. Но так было и, к сожалению, пока продолжается.

Как и обещал вице-мэр, разговор с Мельниченко состоялся. Она сама пришла к Савве Николаевичу в институт рано утром и по старой комсомольской привычке взяла быка за рога. Появилась Валентина Ивановна в его кабинете без стука, без свиты. Она решительной походкой направилась к столу, где сидел Савва Николаевич.

— Мы с вами давно знакомы, Савва Николаевич, поэтому решила поговорить теа-а-тет, без свидетелей. Так сказать, по-приятельски. — Она протянула руку. — Здравствуйте.

Савва Николаевич поздоровался и усадил гостью в кресло.

— Да, сколько лет, сколько зим, — сказала она неопределенно. — Вы теперь знаменитый ученый. Наверное, не было бы тогда в комитете комсомола встряски, может, и не стали бы тем, кем есть. Как думаете?

Савва Николаевич пожал плечами.

— Может быть…

— Ну ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Я по вашему письму в правительство о судьбе института. Хочу понять, что вами движет, когда посылаете такие письма. Это что, непонимание или палки в колеса проводимым реформам. Хочу вас послушать, понять. Говорите, говорите. У меня мало времени.

— Может, чаю или кофе? — собираясь с мыслями, предложил Савва Николаевич.

— Спасибо, я только что от своего, да и времени нет, честное слово… — Валентина Ивановна пересела на стул напротив директорского кресла. — Слушаю ваши доводы.

Савва Николаевич в общих чертах обрисовал ситуацию в институте, высказал свое мнение по поводу его закрытия.

— Не надо так драматизировать, Савва Николаевич. Вы же прекрасно понимаете, что в одном городе два института пульмонологии — перебор, и это не считая кафедр в четырех мединститутах плюс кафедры в военно-медицинской академии. Зачем столько? И во-вторых, бюджет города не выдержит такой нагрузки. Сами посудите: ну если у вас нет денег, вы от чего-то отказываетесь. Ведь так?

Савва Николаевич молчал, он хотел понять доводы государственного чиновника. Валентина Ивановна продолжала:

— Давайте начистоту, Савва Николаевич. Ну зачем лично вам, скажите мне, пожалуйста, этот институт. Если боитесь потерять должность, то напрасно: мы вам подберем работу достойную, уверяю. Если хотите, можете возглавлять городской комитет здравоохранения. Я буду вас рекомендовать. Не хотите — подберем другой институт.

— Но я же пульмонолог!

— Какая разница, пульмонолог вы или психиатр! Сейчас не это важно…

— А что?

— Что? Дело, нужно делать дело, а людей, умеющих по-новому работать, мало.

— Вы что же, искренне считаете, Валентина Ивановна, что я смогу, как вы выразились, работать по-новому.

— Да. Не только считаю, но уверена. Самое главное, что вы в курсе всех новых научных разработок в медицине. Ваши статьи печатают за рубежом. А там просто так ничего не делают. Кто из ваших коллег может этим похвастаться?

Савва Николаевич протестующе поднял руки, на что гостья продолжала:

— Да, конечно же, наверняка есть кого там печатать кроме вас, но согласитесь, что ваши работы оригинальные, в духе современных требований.

— Ну не совсем так, — все же возразил Савва Николаевич. Потом мне далеко не все нравится в идеологии западной медицины.

— Что конкретно? — вдруг в лоб задала вопрос Валентина Ивановна.

— Ну хотя бы то, что лечить нужно болезнь, а не больного, я никогда с этим не соглашусь.

— Так и не соглашайтесь, что-то должно у нас быть свое, так сказать, самобытное. Мы, политики, тоже со многими западными идеями построения демократического государства не согласны. И это нормально. Запад Западом, а Россия Россией. Хотя направление на демократизацию, приходящее к нам с Запада, мы поддерживаем. Савва Николаевич, у меня вышло время для беседы. Жду вашего ответа в течение недели. Вариант один: закрываем институт, вы подбираете себе работу по душе.

— А если не соглашусь?

— Тогда институт все равно закроем, а мне будет жаль потерять вас, как грамотного специалиста и ученого. Так что выбор за вами.

— А коллектив института, что будет с ним? Там же столько прекрасных ученых, докторов, опытных медсестер… Нельзя терять такие кадры.

— Мы никого не оставим без работы, у нас в городе острый дефицит в медицинских кадрах, всем найдем работу. Все, Савва Николаевич, рада была с вами вновь повстречаться. Надеюсь, вы сделаете правильный выбор.

Мельниченко направилась к выходу из кабинета. Савва Николаевич поднялся, чтобы проводить ее.

— Не надо! Не провожайте, я сама.

И она, не оборачиваясь, вышла.

Савва Николаевич вспомнил, как он собрал после ее ухода ученый совет, где подробно обо всем рассказал и попросил ответить на два вопроса: «да» или «нет» и «Что делать в этой ситуации?».

Все двадцать четыре участника совета ответили: «Нет закрытию», а на второй вопрос — «бороться». Савва Николаевич подчинился большинству. Он предложил написать письмо президенту и в случае отрицательного ответа — объявить забастовку с выходом демонстрантов на улицу города. Что тут началось! На Савву Николаевича немедленно «наехали» несколько комиссий из Москвы с проверкой финансово-хозяйственной деятельности. Потом появились только что созданные налоговая инспекция, инспекция по труду и еще какие-то общественные организации, имеющие право контролировать работу государственных учреждений. Савва Николаевич геройски, четко и со знанием дела защищался от всей проверочной братии. Привлек в помощь пару своих старых друзей-юристов. Те рады были оказать поддержку доктору в борьбе за справедливость. Наверное, проверяльщики все же нашли бы повод упрятать Савву Николаевича куда-нибудь, не важно, за что. Но вице-мэр не давал в обиду друга юности своей жены Светланы. Он внимательно следил за перипетиями по делу института и, как мог, поддерживал директора Мартынова.

Однако долго продержаться институт не смог. Под предлогом отсутствия средств институт все же закрыли. Сделали это в одну ночь, опечатав двери и поставив охрану из милиции. Утром, придя на работу, сотрудники поняли: все, институт закрыт, и все их усилия бесполезны. Стояла ужасная погода. Начало весны, когда с Балтики дули холодные ветра, принося с собой дыхание Арктики и леденящий от изобилия влаги воздух, пронизывающий все существо человека до последней клеточки. С десяток наиболее активных сотрудников вышли с плакатами и зданию мэрии, но их никто не разгонял. Милиции было дано указание не трогать: сами разойдутся. Это не шахтеры на Васильевском спуске в Москве, сидевшие там два месяца без перерыва и стучавшие касками по мостовой. А здесь интеллигенция — посудачат, покричат и разойдутся, как всегда. Так оно и случилось.

При подписании документов на закрытие института Савва Николаевич вновь оказался в мэрии. Время перед обедом, народа в коридорах — не протолкнуться, все радостные и возбужденные. Савве Николаевичу даже показалось, что некоторые были просто пьяными.

«Что делается! — подумал про себя Савва Николаевич. — Мир перевернулся!»

Новый помощник мэра, курирующий проблему института, встретил Савву Николаевича по-деловому, подал руку:

— Присаживайтесь. Бумаги готовы, сейчас распишетесь и можете быть свободны.

На Савву Николаевича он не произвел особого впечатления: невысокий, спортивного сложения, в спортивного покроя костюме без галстука. Он быстро подмахнул бумаги, принесенные секретаршей, и передал документы Мартынову. Савва Николаевич обратил внимание на размашистую подпись и фамилию — Красновидов.

Расписавшись, Савва Николаевич встал.

— Все, профессор, документы передадут в КУГИ, потом получите копии и решение мэрии. До свидания. — Подал руку, крепко пожал, как бы невзначай спросил: — Кстати, вы определились со своим местом будущей работы?

Савва Николаевич обернулся и встретился с пронизывающим взглядом холодных серых глаз.

«Не идет его улыбке этот взгляд», — отметил про себя Савва Николаевич.

— Нет, еще не определился…

— Если нужна будет моя помощь, заходите, не стесняйтесь.

— Спасибо!

Савва Николаевич вышел из кабинета. В приемной он столкнулся лицом к лицу с молодой девушкой в кудряшках и пирсингом в носу. Большие навыкате глаза и нагловатое выражение показались Савве Николаевичу знакомыми. Девица практически оттолкнула Савву Николаевича плечом и влетела в кабинет, только что покинутый им.

— Геннадий Андреевич, ты же мне обещал… — услышал Савва Николаевич голос наглой девушки.

Секретарша виновато улыбнулась:

— Извините, профессор. Дочь мэра! Сами понимаете, нынешняя молодежь без тормозов.

Савва Николаевич кивнул и, попрощавшись, вышел.

Сейчас, лежа в палате сельской больницы за сотни километров от Санкт-Петербурга, города, который для него навсегда останется Ленинградом, он вспомнил обо всем этом, видно, не случайно. Жизнь подтвердила худшие предположения: в погоне за миражом демократии мы получили реальную деморализацию. И народ, и правители не знают, как загнать джинна в бутылку. Народ, опьяненный сладкими речами политиков, паленой водкой, наркотой и распутством, не понимает, что он должен делать. И нет никого, кто бы внятно сказал, что нужно сделать. Призывы, призывы — стиль нынешнего времени. Нет дела, а без дела народ вытворяет все что угодно. Вот и поезда взрывают уже в самом центре России.

На следующий день Савву Николаевича перевели в родной город, рядом с ним следовала жена, Людмила Сергеевна. Она осунулась, но по-прежнему была бодра и энергична. Консилиум врачей вынес вердикт: «транзиторная стенокардия напряжения, синдром хронической усталости. Рекомендована реабилитация в условиях кардиологического санатория».

Так Савва Николаевич оказался в Репино, где его здоровьем основательно занялись коллеги. Процедуры, бассейн и, главное, прогулки на свежем воздухе, насыщенном запахом хвойных деревьев, быстро вывели Савву Николаевича из депрессии. Он стал хорошо есть, набрал свой вес до болезни и впервые за последнее время стал улыбаться.

Весть о пожаре в Перми в кафе «Хромая лошадь» уже не потрясла его так, как прежде. Сотня с лишним жертв, обгорелые тела живых и трупы погибших, сложенные штабелями, конечно же, оставили горький след в душе, но не удивили. «Зачерствел — сделал он вывод. — А может, защита срабатывает, отключает мозг и сердце от страшной действительности». И то и другое плохо. Не прошло и месяца после аварии «Невского экспресса», и вот катастрофа еще с большим числом погибших, теперь в Перми. Молодые люди заживо сгорели, и не где-нибудь, а в кафе. Какой злой рок висит над его страной, словно хочет раз за разом испытать народ на прочность. Дрогнет, проснется и попросит помощи у мирового сообщества. Но не сломать русского человека, и помощи он ни у кого не попросит: сами справимся, не впервой.

С такими мыслями Савва Николаевич активно поправлялся и готовился к выписке. Когда-то должен закончиться «Год хромой лошади», начавшийся бог знает когда, во время перестройки. Все! Конец ему, он уходит вместе со сгоревшим кафе как символ безумства целого поколения. Кто ответит? «Никто, мы сами виноваты». С этим выводом Савва Николаевич покидал санаторий.