В Мюнхене долго искали Петрова, с трудом нашли Мейера. Он и оказался Ульяновым.

Надежда Константиновна с юмором рассказывала, что и ей пришлось быть в такой же ситуации. Она приехала ранней весной в Прагу и занялась поисками. Нашла Модрачека: через него поступали к ней в Уфу книги от Владимира Ильича. Сказала Модрачеку, что ищет мужа. Чех направил ее в Мюнхен. Но у Владимира Ильича уже переменился адрес. И только через несколько дней удалось Надежде Константиновне разыскать законспирированного супруга.

— Но уж лучше так конспирировать, чем жить на виду у заграничной охранки, — закончила свой рассказ Крупская.

Виктору это понравилось. Ильич умел скрываться: Ильин, Тулин, Петров, Мейер! А сейчас на письменном столе Мейера-Петрова лежала часть рукописи для второго номера «Зари» под названием «Аграрный вопрос и «критики Маркса». Эта работа вскоре была подписана новой фамилией, которая стала революционным знаменем века, — Н. Ленин. Ульянов был и Карповым, и Вильямсом, и Фреем. Но это лишь эпизоды в жизни большевика: в историю он вошел под именем Ленин.

В маленькой мюнхенской квартире, где обзаведение было куплено недорого, из подержанных вещей, по хозяйству хлопотала мать Надежды Константиновны — Елизавета Васильевна, в облике которой было много от Варвары Ивановны Ногиной: та же русая коса на затылке, добрый взгляд, проворные мягкие руки и негромкий убаюкивающий голос.

Но и самой Надежде Константиновне приходилось делить время между шифровкой писем, многочисленных ответов корреспондентам, чтением книг, газет, журналов и уборкой коридора, кухни и лестницы: у Ильичей был пролетарский быт. Никто не помышлял о кухарке или лакее, и сам хозяин начинал прием гостей с того, что ставил на кухне чайник со свистком и срочно убирал со стульев рукописи и книги, чтобы подготовить местечко для беседы.

В тот день, когда нагрянули Новоселов и Альбин, зашел с визитом к Ильичам человек пасторского типа — в глухом черном сюртуке, в очках, с окладистой бородой на чистом розовом лице, с тихим, вкрадчивым голосом — Карл Каутский. Он был проездом в Мюнхене и счел должным отдать визит русскому собрату.

Душеприказчик Энгельса, теоретик, обрушившийся с едким сарказмом на Бернштейна, такой человек внушал Виктору уважение. Но встреча вышла какой-то чинной и чопорной, и чаепитие не клеилось, потому что гость выдавливал весьма незначительные реплики на чистейшем берлинском диалекте и отвечал намеками, уклоняясь от спора: так бывает в обстановке, когда все насторожены, а взрыва, русского гомона или просто крепкой дискуссии ритуалом не предусмотрено.

Таким и остался в памяти Виктора этот новоявленный германский теоретик: застегнутый на все пуговицы, галантно целующий руку двум дамам в передней.

Виктор вспоминал о нем позднее не раз и все ловил себя на мысли, что в революцию нельзя идти вот таким галантным и застегнутым, блестящим только в мысли и никчемным на деле и никак нельзя забывать о разумном сочетании теории и действия, революционной романтики и суровых будней.

Жизнь быстро указала место каждому деятелю. Те романтики, которые не могли понять силы объективной мысли, уже через год отсеялись в ряды эсеров. Теоретики, лишенные силы воли и отстранившиеся от революционного действия масс, завязли в бездонной трясине мелкобуржуазного меньшевизма. А среди большевиков остались лишь те, кто соединял уважение к точной и трезвой мысли с кипучей энергией и страстной волей. Таким и раскрылся при первой же встрече Ленин.

Он стал говорить о своей статье в четвертом номере «Искры» — «С чего начать?». Она была откровением для двух лондонцев. А Владимир Ильич уже шел дальше. Он рисовал величественный план, как «Искра», соединяя рабочее движение с социализмом, завоюет в два-три года все промышленные центры России.

В устах Каутского эго было бы сущим прожектерством: ведь при самом скрупулезном подсчете обнаруживалась на просторах Российской империи удивительно малая кучка организаторов «Искры»: И. Бабушкин и Н. Бауман — в Москве, Л. Радченко, О. Бассовский, Л. Гальперин, С. Цедербаум и Л. Гольдман — на Украине, Л. Книпович начинала создавать опорный пункт в Астрахани, В. Крохмаль — в Киеве, П. Лепешинский — в Пскове. А Питер, Баку, Урал, Иваново-Вознесенск, Тифлис, Рига и Ревель — пусто, темно!

Теперь должны были подключиться к этой десятке Ногин и Андропов, но и им рекомендовалось ехать в Одессу, а затем попытать счастья в Николаеве.

Однако даже два новых агента «Искры» воспринимались в устах Владимира Ильича весьма грозной силой для «власть предержащих». В крылатой речи Ленина они превращались в полководцев, в маршалов революции, расставляющих свои боевые порядки на Руси.

И Виктор невольно поддался этим — железным по логике — уверениям Ильича. Он спросил лишь:

— А как же Питер?

— Опасно, Виктор Павлович, очень опасно! Я совершенно уверен, что провал там неизбежен. Питерцы подхватят почин тех, кто сумеет укрыться от охранки в других местах, к примеру в Одессе. И если агент развернется там, в Питере аукнется немедленно. А литература в столицу уже идет: ее транспортирует туда «2а3б» — Пантелеймон Лепешинский.

Первое внешнее впечатление словно бы обмануло Виктора: Владимир Ильич, которого он представлял себе почти былинным богатырем, оказался коренастым, лысоватым человеком, с бородкой, удлинявшей его скуластое лицо, с громким гортанным голосом высокого тембра.

Но подкупало то, что весь он в движении: и глаза — темно-карие, пытливые, с прищуром, мгновенно отражавшие любую перемену чувств, — и радость, и гнев, и одобрение, и сочувствие, и осуждение; и руки — им скучно было лежать на коленях или покоиться на груди, перебирать бумаги на столе и теребить бороду, и им находилось место то в карманах, то за бортами жилета; и ноги — Ильич довольно быстро перемещался по комнате, ловко лавируя среди стеснявших его вещей, или присаживался на гнутый венский стул, перекрещивал ноги и поводил тупоносым стоптанным башмаком с неярким глянцем ваксы.

Когда же он говорил, хотелось видеть только глаза. Они излучали тепло, а порой и обжигали, как парижские каштаны с жаровни, потому что речь шла о самом близком и сокровенном: об «Искре», которую в России зачитывают так, что от газетных полос остается «всего ничего», и о великом деле партии, призванной сокрушить гранит имперской крепости.

Глаза становились холодными, жесткими — это он говорил о жертвах, о тюрьмах и ссылках, о мучительном угасании тех, кто был подлинным другом, и о шумном пустозвонстве случайных людей, готовых продать революцию за чечевичную похлебку.

И слушал он как-то по-своему: наклонив голову и немного скосив глаза. И задавал такие простые вопросы, которые легко направляли беседу. И не мешал говорить, но резюмировал остроумно, с блеском. Виктор рассказал, что недавно виделся с Бурцевым. Владимир Ильич. усмехнулся:

— Сплошное противоречие этот Бурцев! Революционное движение масс он отрицает, потому что массы способны лишь на «бунт бессмысленный и беспощадный». И начисто забывает о бунте направленном, который может послужить началом революции. Он хочет запугать царя из своего лондонского далека, добиться от него уступок — реформ, конституции. В этом смысле он — либерал. А грозится террором: смешной человек — либерал с бомбой! Слова вроде и несовместимые: либерал и бомба, — ведь господа либералы против террора, им куда милее мирный путь уступок. Поэтому все у Бурцева — чушь, фантасмагория! А вот дай ему доступ к царским архивам, он раскопает!

В часы, когда Ленин писал или редактировал статьи для «Искры» и для «Зари», Ногин и Андропов обычно поступали в распоряжение Надежды Константиновны Крупской. Она показывала, как нужно составлять химические письма — молоком или лимоном — и умело прятать текст между строк невинной дружеской записки.

А по ведомству Елизаветы Васильевны значились стихи: их надлежало выучить назубок — так создавался шифр для переписки. Ногин и Андропов три вещи учили два дня. «У лукоморья дуб зеленый» Пушкина и «Школьник» Некрасова дались сразу: что-то еще хранила цепкая память детских лет. А басня Крылова «Дуб и трость» никак не лезла в голову. Однако Елизавета Васильевна очень любила эту стихотворную притчу, и Надежда Константиновна весьма ценила ее по деловым соображениям: в тридцати семи строчках у Ивана Андреевича Крылова содержались все буквы алфавита.

Но еще сложнее было не запоминание текста, а отличное знание букв в строке, так как при шифровке полагалось указывать цифрами и строку и местоположение буквы.

Всему семейству Ульяновых пришлись по душе два великовозрастных «ученика»: они прилежно постигали «науку» и горели желанием ехать в Россию по делам «Искры». И Владимир Ильич писал 9 июля 1901 года П. Б. Аксельроду: «Здесь теперь лондонцы, мне они нравятся. А Вам как?»

Два лондонца часто заглядывали на квартиру к Мартову. И если у Ленина на письменном столе, заваленном грудами рукописей, все же поддерживался порядок и сам Ильич — даже в сутолоке и спешке — писал спокойно, твердым почерком и никогда не забывал, где лежит нужная ему вещь, то у Юлия Осиповича царил невообразимый хаос: обрывки газет, рукописи, заметки, журналы, книги, клей, ножницы, окурки, пепел. Хаотичен был и почерк Мартова. Нервные строки убегали в правый нижний конец страницы. А уж где лежало, что и почему, он забывал мгновенно, так захватывала его новая мысль. Начинались поиски — листы бумаги снежным вихрем летели на пол. И если заметка или цитата терялись бесследно, он — с удивительной памятью стенографа — немедленно записывал ее заново и почти всегда дословно.

Два человека, два стиля работы, два почерка.

Сутулясь и прихрамывая, Мартов встречал гостей с веселой шуткой. А когда они попадали не ко времени, он совал им в руки исчерканную вдоль и поперек какую-нибудь заметку с мест и просил найти, нельзя ли где исправить текст еще.

Затем он усаживался в ветхое кресло, обитое красным бархатом, поправлял очки с выпуклыми стеклами и начинал свой очередной «семинар».

Да иначе и нельзя было назвать эти импровизации, эссе, заметки, оценки и перспективы.

— Главное — это расстановка сил, — он закуривал, жадно затягивался и, поглядывая на пепел папиросы, уже прикидывал, не взять ли другую из большой жестяной коробки. — После того как загнали «под красную шапку» студентов из Киева, а башибузуки столичной полиции учинили погром у Казанского собора, зашевелились даже умеренные отцы русского общества. Сейчас образована группа земцев-конституционалистов и сколотился «Союз освобождения». В этот союз вошли известные вам лица: Милюков, Кускова, Струве, Прокопович, Богучарский и другие. С ними у нас дела нет. Но если из этой братии раскошелится кто-либо на «Искру», Иуда-близнец к примеру, — так мы зовем Струве, — берите, не задумывайтесь, но обязательств никаких не давайте. Понятно? — Мартов схватил вторую папиросу, но долго провозился со спичкой. — Сейчас оформляется «Союз социалистов-революционеров». Кое-кто перебежал туда из группы «Социалист» — вы с этой группой знались через «Рабочее знамя», — Борис Савинков например. Там будет и Чернов и ваш знакомый Бурцев. Для эсеров выстрел Карповича положил начало возвращению революционного террора. Эти нам слишком дальняя родня, не ближе троюродных братьев. О терроре вы читали у Ленина в статье «С чего начать?», принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказываться от террора. Но террор должен быть незаурядным военным действием масс, он один из приемов решительного штурма. А бомба под царя, Победоносцева или Клейгельса — дело не наше. Ясно? — Он взял третью папиросу. — В заграничной организации эсдеков открытый разрыв. Меньшинство (Плеханов, Кольцов, Линдов) создали революционную организацию «Социал-демократ». Цель — литературная пропаганда марксизма и борьба с его теоретическими и практическими искажениями. Вот вам «Wademecum» Плеханова, читайте, набирайтесь ума. Через день-два я вам выдам паспорта, они уже отправлены из Женевы. Главная наша задача сейчас — готовить программу партии и брать прицел на созыв съезда. С «Искрой» в руках вы будете идти в самом фарватере. Первый чемодан с газетой увез Николай Бауман, на вашу долю приходятся второй и третий. Вы пионеры движения, и в победе «Искры» на съезде будет ваша лепта. Реальны ли перспективы съезда? Да. Владимир Ильич одержим большой идеей: он хочет создать «Заграничную лигу русской революционной социал-демократии». Она объединит нашу «Искру» с плехановским «Социал-демократом», и мы станем значительно сильней. Думаю, что договоримся об этом к осени. Вот лига и займется съездом. А теперь один совет вам. Помните, у Некрасова:

Следовательно, конспирация и еще раз конспирация. Ну и регулярные отчеты о своей деятельности. Денег немного дадим, но жить придется беднее нашего. Гуляйте по Мюнхену, друзья, а у меня номер, номер, номер!

Он кивал на прощание, вынимал из коробки новую папиросу и зарывался в бумаги.

Мюнхен нравился как архитектурный музей. На левом берегу реки Изар стояли стариннейшие шедевры зодчества: и церквушка Петерскирхе, и Старая ратуша, и замок Нимфенбург. А рядом в замысловатых подвальных залах подносили в глиняных кружках на картонных тарелочках хмельное тягучее пиво баварцев.

Но красивый готический город, приглаженный всюду с немецкой аккуратностью, насквозь был пропитан католицизмом. Садилось летнее солнце, под звон колоколов в костелах заканчивались вечерние мессы, кюре — в длиннополых одеждах и широких шляпах — замыкали шествие богомольных горожан, и все кругом погружалось в крепкий сон. Далеко до полуночи закрывались кабаре с певичками, молодые влюбленные пары прощались на мосту или под тополями бульвара. И только дюжие полисмены гулко вышагивали по каменным плитам улиц.

— Спать, Виктор Павлович, спать! — тянул домой Андропов. — Эх, и скучно в этом сонном царства баварских михелей! Я не продержался бы здесь и полгода. То ли дело Питер: одно филипповское кафе на Невском дороже всех здешних пивных!..

Накануне отъезда Андропов пошел нанести визит Вере Ивановне Засулич и изрядно волновался: старая революционерка была весьма строгой в суждениях, сложной, искренной, принципиальной, материально безразличной и такой спартанкой по образу жизни, что в небольшой русской колонии о ней поговаривали:

— Она же воплощение духа! Человек почти без плоти!

Виктор проводил друга до перекрестка и купил в киоске сытинскую газету «Русское слово». Благодаря блестящим усилиям Дорошевича и Амфитеатрова она стала столь интересной, хотя и отражала всего лишь умеренно-либеральные взгляды издателя и его резвых фельетонистов.

Он мельком пробежал глазами по большим страницам и вдруг почувствовал, как радостно забилось сердце. И, расталкивая прохожих, опрометью кинулся к Владимиру Ильичу.

— Какая новость! — крикнул он на пороге, размахивая газетой.

— Уж вы, батюшка, не двести ли тысяч выиграли по билету? — пошутила Елизавета Васильевна.

— Убили Пирамидова!

— Кто, эсеры? — Ленин вышел в переднюю.

— Да нет, свои, флагштоком по затылку!

— Нуте-с, — Ленин быстро прочитал заметку. — Какая ирония судьбы! Надя, ты погляди, что случилось в Питере!

Для тех, кто сталкивался с Пирамидовым на тернистом пути революции, уходила в небытие целая полоса жизни. С 1897 года, когда он стал во главе столичной охранки, погромы не затихали.

«Внутренний враг» должен трепетать!» — говаривал этот крупнейший в России охранник. Шесть больших погромов в девяносто седьмом году, шесть — в девяносто восьмом, восемь — в девяносто девятом, пять — в девятисотом, семь — в девятьсот первом! Герой тридцати двух походов! Он забрасывал шпионов в среду рабочих и студенчества, он не гнушался арестовывать подростков и детей, чтобы у них выпытать сведения о старших. При нем сожгла себя Ветрова и зарезался на Шпалерной не причастный к революции Костромин.

Его ждала пуля террориста. Но возмездие пришло случайно: недавно спускали в Питере броненосец «Император Александр III»; Пирамидов суетился, охраняя особу государя, который разбивал о борт корабля бутылку шампанского; налетела сильная гроза с ливнем, поднялся ураганный ветер, с броненосца сорвался флаг вместе с тяжелым флагштоком; дубиной пробило голову усердному охраннику.

Похороны закатили ему по первому разряду. Были венки от великих князей и королевы эллинов. Но самым пикантным был венок «От тайной агентуры!». Этого еще не знала Россия — венок от шпионов!

— Уму непостижимо! — хлопнул себя по колену Владимир Ильич. — Умрет министр финансов Витте, за ним понесут венок «от взлелеянных казнокрадов»; за Муравьевым, министром юстиции, — от «спасенных мздоимцев». А на гроб Николая Романова возложат венок «от тысячи и одной балерины»! Эх ты, матушка Русь!

«Для петербургских рабочих имя Пирамидова будет всегда связано с первым периодом их массового выступления, на путь классовой борьбы, как имя бессовестнейшего и беспощаднейшего из царских палачей», — это написал Ленин для 7-го номера «Искры».

На Ильича нахлынули воспоминания. И перед Виктором проходили штрихи биографии Ленина — от первого ареста в Казани до встречи с Пирамидовым в прошлом году, когда тот открыто похвалялся, что в Царском Селе и в столице охранники у него понатыканы как сельди в бочке.

Дома Виктор вспомнил описанную где-то историю сходки казанских студентов в ту злополучную ночь 5 декабря 1887 года, когда пролетка мчалась к тюрьме, а полицейский пристав любовно поддерживал Владимира Ильича за талию.

Сходка была за городом, на кладбище, в морозную лунную ночь. Всюду «визитные карточки» господ, упокоившихся вечным сном. И мертвым предстоит выслушивать речи о свободе, равенстве и братстве. Первый оратор взобрался на памятник, чтобы речь его была слышна в задних рядах. И подумать только, под каменной плитой покоился прах жандармского полковника!

Вечером старый конспиратор Юлий Мартов — он же Алексей, Берг, Пахомий и Нарцис Тупорылов — старательно заполнил чистые бланки паспортов: Новоселов-Ногин обратился в Яблочкова, Альбин-Андропов стал Брусковым.

— Проезжала через Мюнхен моя сестра Лидия, вы ее знаете, — сказал Мартов. — Так вот, она была здесь недавно и оставила вполне надежный адрес для перехода границы в районе Эйдкунена. Вот вам явка. На случай, если разминетесь в пути, сборный пункт у моего брата Сергея в Вильно. Заучите пароль и адрес, — Мартов подал листок и снова спрятал его в стол. — Чемоданы готовы. Итак, присядем, друзья, и — в добрый час!..

Переход состоялся почти без приключений.

Но русская полиция получила известие о первых же шагах лондонцев. И директор департамента полиции 20 июля 1901 года послал шифрованную телеграмму начальнику московской охранки Сергею Зубатову: «По достоверным указаниям Андропов и Новоселов выехали из-за границы в Россию для переговоров о слиянии «Рабочего знамени» с Российской социал-демократической партией. Должны теперь находиться в Москве. Примите тщательные меры к выяснению и учредите неотступное секретное наблюдение, сопровождая при выездах. Жду уведомления. Директор Зволянский».

Зубатов не обнаружил в Москве Сергея и Виктора. Но полицейская машина закрутилась на полный ход…

Во второй половине июля три старых приятеля — встретились в Вильно на нелегальной квартире Сергея Цедербаума, после долгих мытарств он проживал там под кличками «Ежов» и «Яков».

Его «забрили» в конвойную команду полтавского вице-губернатора Балясного, он удрал в солдатской одежде, по пятам гнались за ним до Двинска. Он укрывался в Берлине, а затем появился в Гродно.

— Теперь я обосновался здесь, — рассказывал Цедербаум. — Налаживаю транспорт литературы, нашел прекрасного помощника, кличем его Пятницей, а в миру звали Иосифом Таршицем. Он заменяет меня во всех делах, когда приходится болтать на. языке библейском или на еврейском жаргоне, я по этой части — швах!

— Ну, а как в Питере? — спросил Виктор.

— Туда двинулись товарищи завоевывать организацию, в их числе Степан Радченко. Санкт-Петербургский комитет враждебно относится к «Искре»: слишком крепко пустили корни товарищи «экономисты». В столице надо создавать самостоятельную организацию. И — на мой взгляд — со своей районной газетой по типу «Южного рабочего». Вот вам и карты в руки! В Полтаве еще мечтали об этом, а сейчас такой случай!

— Мы едем в Одессу.

— Эка невидаль! Питер почти рядом, каждый человек там на вес золота, а они будут нежиться у Черного моря! Да и все ли правильно видят наши «старики» в Мюнхене?

Разговаривали и спорили до рассвета. И решили так: Яблочков заедет в Москву к Бауману и Бабушкину и побывает в городах верхней Волги; Брусков заедет на разведку в Питер, затем повидает сестру Надежду в Бирске и завернет в Москву, чтобы ехать с Виктором в Одессу. Яков пока останется здесь и изложит Ленину и Мартову свой проект «завоевания» Питера. Лондонцы не прочь сменить Одессу на столицу, но хотят заручиться согласием редакторов «Искры».

Андропов и Ногин благополучно прибыли в Москву и распрощались — на время, до скорой встречи. Но повидаться им пришлось только через год, в пересыльной тюрьме.

Николай Эрнестович Бауман жил. как на вулкане. Его клички — Грач и Григорьев — полиция расшифровала. Но он держался, потому что был человеком весьма осторожным и подлинным романтиком нелегальной борьбы. Он знал десятки проходных дворов и — не раз спасался от погони. В каждом районе имелись у него друзья, которые давали ему кров и пищу в минуты серьезной опасности. Его любили за общительный нрав, за горячее, точное слово и за ту неизбывную убежденность, даже одержимость, с какой он относился к делам партии, к делам «Искры».

«Достал» его Виктор Павлович на даче во Владыкине, через фельдшерицу Урукину из Старо-Екатерининской больницы, по условному паролю: «Я от Зои».

Бауман рассказывал, что он с Богданом — Иваном Васильевичем Бабушкиным — сколачивает сейчас московский отдел «Искры» и что Ногин прибыл ко времени, так как недавние руководители московских рабочих Марат-Шанцер и Скворцов-Степанов находятся в Бутырской тюрьме.

— Давайте литературу! Без нее нам зарез. Связей с рабочими мало, да и Зубатов сидит у них на шее, и кое-кто вёрит ему. Не собираются ли дать по этому охраннику крепкий залп в «Искре»? Первая-то заметка показалась нам слабоватой.

— Обещали дать в восьмом номере. Так говорил Владимир Ильич. Но ждут от вас хоть несколько фактов.

— Напишу сегодня же. Долго ли сможете пробыть у нас?

— Боюсь, что недели три, не меньше. Мне нужны деньги и паспорт. Да и экипировка. — Ногин оглядел свой костюм и смутился.

— Ну, костюм еще хоть куда! Скрываться да закоулками ходить — лучше и не надо! И договоримся так: мы устроим вам две-три встречи с рабочими Рогожской заставы. Сам я слишком там примелькался. Примкнут рогожцы к нам, мы сообщим Ленину, что искровцы оформили в Москве свою организацию. А если бы и Богдану помочь — он сейчас под Владимиром, — тогда и вся область наша.

— Я непременно встречусь с Богданом.

За кладбищем старообрядцев в пустом дровяном сарае собралось человек тридцать. Виктор сумел сразу овладеть вниманием слушателей. Он сказал, что символично уже само место сбора — у знаменитой Владимирской дороги, по которой еще сорок лет назад гнали в Сибирь этапом ссыльных, закованных в кандалы.

— А когда-то шло тут оживленное торговое движение в село Рогожь, ныне городок Богородск, где я восемь лет назад начинал работать красильщиком.

Живой посланец далекой «Искры», бывший мастеровой у Морозова и Паля, сразу пришелся по душе. А мысли Ленина о партии, о предстоящем съезде по-новому открыли рогожцам смысл классовой борьбы.

Виктор достал из кармана четвертый номер «Искры» и прочитал статью Владимира Ильича «С чего начать?». Один рабочий взял у него газету, и она пошла по рукам. И только легкий шелест ее страниц слышался в настороженной тишине.

Потом разговорились — разом, дружно. И молодой металлист с Гужона крикнул:

— «Искра» — свет нашей правды, товарищи! Грачу скажите: мы с ней, другого пути у нас нет!

Его поддержали котельщики Дангауэра и Кайзера, литейщики завода Николаева. Рогожцы высказались за активную поддержку «Искры».

— Ну, знаете, Виктор Павлович, у вас какой-то особый дар брать людей за душу! — Бауман потирал руки. — Идите на Пресню. Там, у четвертого пруда, в препараторской зоологического сада, соберется человек двадцать. В успехе не сомневаюсь!

Пока одиночками подходили товарищи, Виктор потолкался в людной толпе мастеровых, кухарок, пожарных, модисток, мелких чиновников и нянек с детьми, которые глазели на диковинных зверей и птиц. В саду публика была простая, совсем не та, какую описали на великосветском катке Лев Толстой в «Анне Карениной» и Иван Тургенев в повести «Клара Милич». В летнем театре у этого пруда когда-то пела актриса Кадмина, покончившая жизнь самоубийством. Ее портрет и выписал Тургенев. «Публика опростилась, — размышлял Виктор, — но далеко еще до того времени, когда и здесь подлинным хозяином станет народ».

И на Пресне Ногин принес удачу «Искре».

Варвара Ивановна, мельком повидав сына, за один день переменила адрес, чтобы Виктор смог заходить к ней и чувствовать себя в безопасности. Из дома у Яковлевской церкви она перебралась на другой конец Москвы, к Новинскому бульвару, и сняла маленькую квартиру в доме Лебедева в Прогонном переулке.

Сюда приходил брат Павел, он уже освободился от иллюзии быть счастливым под эгидой Викулы Морозова и жадно ловил каждое слово Виктора. Тут бывали Андрей Сергеевич Бубнов, Елизавета Нестеровна Уварова, Николай Эрнестович Бауман. Бубнов взялся создать два-три очага «Искры» в центральном районе и у Девичьего поля. И они скоро были связаны с другими группами неугомонного Грача.

Павел Ногин согласился устроить новую явку по связи с Грачом в конторе Викула Морозова на Варварской площади.

— Только для мужчин! — Павел заметно волновался. — Дамы к нам не ходят. И в студенческой форме не нужно, это вызовет подозрение.

Явка сложилась так. Посетитель находил Павла и наедине говорил ему:

— Позвольте получить по счету Леопольда.

Для мужчин и для женщин создали еще один явочный пункт, в «Русском страховом обществе от огня», напротив магазина Трынкина, у Мясницких ворот. Там надо было спросить Марью Ивановну Стелецкую и показать ей записку, в которой содержалась просьба дать рекомендацию к Францу Францевичу. Связанный с Павлом Ногиным и Марией Стелецкой, Грач становился доступным для новых групп искровцев, создаваемых Виктором Ногиным и Андреем Бубновым. Но, к сожалению, и эти явки были расшифрованы охранкой, как только она перлюстрировала письмо Крупской к Конкордии Ивановне Захаровой из Мюнхена в Одессу от 1 ноября 1901 года.

Конкордия Захарова по пути в Одессу заезжала на один день в Москву и повидалась с Яблочковым. Она привезла томик стихов Тана от Сергея Цедербаума, с которым недавно обручилась в Вильно.

Виктор слыхал о ней и раньше: она поддерживала связи с товарищами, привлеченными в 1897 году по делу столичного «Союза борьбы», с Виктором Катиным-Ярцевым и с другими. Знаком ей был и лондонец Николай Алексеев — в те годы студент Военно-медицинской академии. Она отбыла два года ссылки в Вятской губернии, и тамошний губернатор дал ей лестную характеристику: «Поведения подозрительного и весьма неблагонадежна в политическом отношении». В Полтаве она жила, когда Виктор сбежал в Цюрих. При ней Мартов получил книгу, из переплета которой извлек первый номер долгожданной «Искры».

Теперь пути Конкордии и Виктора пересеклись. Она уехала в Одессу, чтобы ждать там Ногина. Сверили явки, решили встретиться на квартире у Шемшелевича, который симпатизировал «Искре».

Виктор раскрыл томик Тана. На полях и между строк первых страниц оказалось длиннейшее послание. Почерк принадлежал Крупской, а нотация, — несомненно, Ленину: в выражениях довольно резких он резюмировал позицию редакторов «Искры» о плане «завоевания» Питера.

«Только что получили письмо с планом брата Пахомия, Яблочкова и Брускова. Не можем скрыть, что мы не только не можем согласиться ни с одной частью этого плана (хотя о первой еще можно спорить), но были прямо-таки удивлены им, особенно второй частью; 1) ехать всем в Питер, 2) устроить районный орган русской организации «Искры». Настолько поражены, что наперед извиняемся, если в дальнейшем изложении проскользнет слишком резкое слово.

Это что-то невероятное! После целого года отчаянных усилий удается только-только начать группировать для этой громадной и самой насущной задачи штаб руководителей и организаторов в России (этот штаб еще страшно мал, ибо у нас, кроме упомянутых трех лиц, еще два-три человека, а для общерусского органа требуется не один десяток таких энергичных сотрудников, понимая это слово не только в литературном смысле), и вдруг опять рассыпать храмину и возвращаться к старому кустарничеству! Более самоубийственной тактики для «Искры» я не могу себе и представить! Районный орган подобно существующему «Южному Рабочему» — это значит опять затратить сызнова массу средств и людей на редакцию, технику, экспедицию и проч., и ради чего? Ради пяти номеров в ½ года! Да и этого теперь он ни за что не достигнет в 1½ г., ибо «Южный Рабочий» имел то преимущество, что его создавал стоявший в апогее развития, сложившийся уже Комитет, т. е. целая организация. Вас пока только трое. Ради того, чтобы вместо борьбы с той узостью, которая заставляет питерца забывать о Москве, москвича о Питере, киевлянина о всем, кроме Киева, вместо приучения людей (их надо годами приучать к этому, если мы хотим образовать заслуживающую этого названия политическую партию) к ведению общерусского дела, — вместо этого поощрять опять кустарническую работу, местную узость и развитие вместо общерусской — какой-нибудь пошехонской социал-демократии, — это будет ничем иным, как пошехонством, это не может быть ничем иным. По опыту убедились, как у нас мало сил для образования действительно политического органа, как мало сотрудников, репортеров, мало людей с политическими связями, мало практиков техники и экспедиции.

Их мало на всю Россию, а мы еще будем раздроблять их и бросать начатое уже и нуждающееся во всесторонней поддержке общерусское предприятие ради основания нового местного предприятия. В лучшем случае, в случае блестящего успеха этого нового плана, это приведет к принижению типа русской социал-демократии, к принижению ее политического значения, потому что «местной» политической газеты быть не может, так как в местном органе всегда будет страдать общеполитический отдел. Вы пишете: «массовый» орган. Мы совершенно отказываемся понять, что это за зверь. Неужели и брат Пахомия стал уже думать, что нужно спускаться пониже, от передовиков к массе, писать попроще и поближе к жизни?? Неужели наша цель приближаться к «массе», а не поднимать эту уже зашевелившуюся массу до степени организованного политического движения? Неужели нам недостает писем с фабрик и заводов, а не политических обличений, политического знания, политических обобщений? И вот для расширения и углубления наших политических обобщений давайте дробить общее дело на районные дела! И кроме политического принижения они неизбежно технически принизят дело планом районного органа. При соединении всех сил на «Искре», мы можем поставить (это уже теперь доказано после годового опыта) ежемесячную газету, с действительно политическим материалом, а при районном органе нельзя думать сейчас и о 4 номерах в год. А если не бросаться нетерпеливо от одного плана к другому и не смущаться временными неудачами и медленным ростом общерусского предприятия, то вполне возможно было бы добиться через ½—1 год и двухнедельного органа (о чем мы уже настойчиво думаем). Мы предполагаем, конечно, что брат Пахомия, Яблочков и Брусков стоят на прежней дороге, одобряя и направление и организационный план «Искры», — если же они переменили взгляд на эти вопросы, то, конечно, разговор совсем особый. Вообще, мы положительно недоумеваем, отчего эти лица изверились в этом плане и так скоро? (потому, что не могут же они не видеть, что новый план разрушает старый). Из-за транспорта? Но устроить свой путь пытались до сих пор только один раз и эта попытка не привела еще к полному краху, — а мы и после 2–3 неудач не должны бросать дела. Не стали ли эти лица сочувствовать больше изданию в России, а не за границей? Но ведь они же знают, что для первого все сделано и до 1000 рублей затрачено, а результатов пока нет. Должны сказать, что вообще всякий план издания какого бы то ни было районного или местного органа российской организацией «Искры» мы считаем безусловно неправильным и вредным. Организация «Искры» существует для поддержки и развития последней и для объединения этим партии, а не для дробления сил, которого и без этой организации больше чем достаточно».

Виктор перечитал еще раз эту часть письма, доводы Владимира Ильича его убедили. Когда-то — в Полтаве и в Лондоне — мысль о своей газете довлела себе. И желание послужить делу с помощью печатного органа было таким острым, что отодвигало в сторону иные задачи. Но ведь тогда не существовала «Искра». А теперь действительно к чему дробить силы? Да и где сыскать литераторов, которые хотя бы в сотую долю заменяли бы такой триумвират, как Ленин, Плеханов и Мартов?

Конечно, жаль утраченных иллюзий. Но жизнь никогда не поддержит их, коль ощущается такая острая нужда в будничном трудном и благородном деле. И по размышлении он решил, что нет смысла поддерживать ту часть плана Сергея Цедербаума, которая касалась издания районного органа «Искры» в Санкт-Петербурге.

Но как быть со столицей? Или все же ехать в Одессу?

Письмо Ленина прямого запрета не устанавливало; «Относительно поездки всех в Питер скажем только, что у нас таких работников как П., Б. и брат Пахомия совсем мало и их надо беречь. А опасность общего провала при жизни в одном месте в сто раз больше. Если они находят, что одного там мало (это уж им виднее), то пусть присоединят к нему того, кто освобождается осенью (брат Пахомия), а не обоих. И потом, как в целях их безопасности, так и в целях объединительной работы, пусть они не забывают о крайней желательности менять от времени до времени место жительства. Если бы, наконец, удалось бы завоевать Комитет в Питере, то, конечно, надо заставить его обеими руками взяться за «Искру», и за ее учащение, и бороться против всяких новых кустарных предприятий».

Виктор вздохнул с облегчением: значит, ему и Андропову разрешалось ехать в Питер, пока Сергей Цедербаум не закончит свои дела в Вильно.

Но концовка письма задела за живое — ему приписывалось то, чего он еще не сделал: «Кустарничество гораздо более злой враг, чем «экономизм», ибо глубочайшие жизненные корни экономизма по нашему глубочайшему убеждению лежат именно в кустарничестве. И никогда не будет политического (не на словах только, а на деле политического, т. е. прямо влияющего на правительство и подготовляющего общий штурм) движения, пока мы не преодолеем это кустарничество и не подорвем всякий кредит к нему. Если СПБ. закупал 400 экземпляров «Южного Рабочего», то группа «Социалист» бралась распространить 1000 экземпляров «Искры». Пусть устроят распространение такого количества экземпляров, пусть устроят, чтобы в ней был обстоятельный петербургский отдел (в случае надобности он составит особое приложение) и тогда будет достигнута та же задача, которая перед Вами заслонила все прочие задачи завоевания Питера. Считаем нужным напомнить, что все «практики» согласны, что «Южный Рабочий» по доступности для рабочих не имеет преимущества перед «Искрой», так что и этот довод отпадает. Нелепо и преступно дробить силы и средства, — «Искра» сидит без денег, ни один русский агент не доставляет ей ни гроша, а между тем, каждый затевает новое предприятие, требующее новых средств. Все это свидетельствует о недостатке выдержанности. Надо быть терпеливее: посредством нашего плана мы достигнем своего, хотя бы и не скоро, а на что можно рассчитывать при осуществлении предлагаемого плана, видно из плачевной памяти опыта «Рабочего Знамени». Наши знакомые так скоропалительно взялись за свой план, что Яблочков вопреки условию поехал в СПБ., бросив Одессу, пребывание в которой нашего агента необходимо. Мы требуем, чтобы новый план был брошен. Если наши доводы кажутся неубедительными, пусть отложат всякие новые планы до нашего съезда, который мы в случае надобности созовем, когда дело как-нибудь наладится. Что касается популярной литературы, то ведь имеется в виду расширить издание популярных брошюр. Это письмо выражает мнение не только нашей группы, но и группы «Освобождение труда».

Кто-то ввел в заблуждение Владимира Ильича: в Питер заезжал Брусков, а не Яблочков. И тот собирался днями уехать в Бирск, куда Виктор и хотел послать ему копию ленинского письма.

Закончив дела в Москве, Ногин предпринял поездку в Тверь, в Ярославль и под Владимир, где встретился с Богданом и передал ему часть привезенной из Мюнхена литературы.

Ничего утешительного он не обнаружил: отдельные искровцы и маленькие группы новой организации еще не имели серьезного влияния на рабочих.

В Москве снова пришлось задержаться: не клеилось дело с паспортом, да и деньги из Мюнхена не поступали. А после сердитого письма Ленина, из которого усматривалось, что у редакторов «Искры» финансов мало, рассчитывать на быструю помощь из-за границы не приходилось.

Андропову он написал в Бирск 5 августа 1901 года в адрес Надежды Васильевны Смирновой. Строки короткого письма были приложены к посланию из сборника стихов Тана: «Дорогой друг, прочитавши письмо от друзей, вы, я думаю, удивитесь не менее моего. Мне очень печально, что причина изменения моего решения была объяснена так неправильно. Вчера я написал друзьям письмо, в котором объяснил истинную причину. Прощаясь со мной, вы обещали написать друзьям об этом, но должно быть вы не сделали этого, иначе не произошло бы недоразумения.

Говоря правду, я очень колеблюсь, какой город выбрать мне. Не зная общего положения дел, я чувствую большое затруднение. Друзья пишут, что поездка в Одессу необходима, следовательно, то предприятие, о котором вы говорили, осталось только в проекте? Если так, значит мне надо ехать туда. Но с другой стороны то, что я увидел здесь, говорит мне, как трудна работа одному. Вам одному будет трудно в Питере, а мне в Одессе; соединенные вместе, мы может быть достигнем «завоевания». Следовательно, надо ехать к вам, но — наши бумажки не для Питера. Что же делать? Я пока решил попытать счастья, достать лучшего товара, и еду в один город за этим. Так же мне важно теперь знать, в каком положении дело, о котором вы говорите, поэтому прошу вас написать мне как можно скорее. Всего вам лучшего. Ваш Яблочков».

Видимо, Андропов подтвердил, что намерен не позднее конца августа заехать за Виктором и вместе с ним двинуться в Питер.

Виктор побывал в Калязине. Там он достал паспорта — мещанский на имя Дементьева, для Андропова, и крестьянский на имя Назарова, для себя. И переслал новый «вид» в Бирск. А 17 августа написал туда, что намерен все же ехать в Одессу — «приобрести все необходимое», а затем уже направиться в Питер. «Советую вам сделать то же. Я пробуду здесь, вероятно, еще дней пять. Буду очень, очень рад, если вы застанете меня здесь. Если буду знать, что вы приедете днем, двумя позже — останусь: телеграфируйте в таком случае».

Оживленная переписка между Москвой и Бирском попала в поле зрения охранки. Все письма прошли перлюстрацию. 21 августа Зволянский телеграфировал в Уфу начальнику губернского жандармского управления; «Какое-то лицо получает подозрительную корреспонденцию по адресу Бирск, Надежде Васильевне Смирновой, до востребования. Ввиду имеющихся указаний, что брат Смирновой Сергей Андропов (циркуляр прошлого года № 137) тайно прибыл из-за границы, представляется возможным, что означенная корреспонденция предназначается для него. Благоволите принять меры тщательной проверке, не находится ли Андропов в Бирске и в случае обнаружения поступите согласно циркуляру».

Через четыре дня из Уфы пришло донесение, что «подозрительное лицо» 23 августа выехало пароходом из Бирска в Казань. Приметы: теплое пальто, шляпа. Багаж — два чемоданчика, маленькая корзина белья и узел.

Полетели телеграммы в Казань, в Москву. 26 августа 1901 года Сергей Андропов был арестован в Казани, как только сошел с камского парохода на пристани. Его доставили под конвоем в Санкт-Петербург и поместили в Петропавловскую крепость.

Виктор ждал две недели известий от друга. Молчание встревожило его не на шутку: времена чудес давно прошли, с Андроповым беда!

Одному ехать в Одессу? Он не решился. В Мюнхене давно считали, что он в Питере. В Питере мог днями появиться Сергей Цедербаум. Все говорит за то, что надо ехать в столицу. Да и в ленинском письме намечались основные тактические ходы по отношению к питерским товарищам из комитета. Итак, в Питер! Иного выхода нет!

Он сообщил в Вильно, что выезжает немедленно, и 2 сентября 1901 года благополучно прибыл в столицу.

Но Цедербаум не появился ни на другой день, ни через неделю. Он не попал в лапы охранки. В Вильно неожиданно вспыхнула забастовка кожевников, и он ввязался в нее: писал воззвание к солдатам, двинутым в район Лукишки на усмирение бастующих. И Виктору Ногину, одному, без поддержки старых испытанных друзей, пришлось идти на героический штурм Питера, чтобы завоевать его для «Искры».

День-другой Ногин осматривался в городе своей юности. Провал Андропова — а в этом он не сомневался — стал печальным, но важным уроком его жизни: нужна строжайшая конспирация! Менять адреса два раза в неделю. Общаться только с теми людьми, которые известны Ленину в Мюнхене, Мартову — в Берлине.

Эти предосторожности оказались кстати: полиция уже установила, что Новоселов и Ногин — одно лицо, И подбиралась к тому, чтобы расшифровать Яблочкова.

По империи разлетался телеграфный приказ Зволянского: искать всех Яблочковых в Москве, Питере, Одессе и Нижнем Новгороде. Нашли одного в Одессе — Михаила Константиновича, из родовитых дворян; нашли другого в Нижнем Новгороде — Георгия Алексеевича. Этот показался сомнительным, и начальник губернского жандармского управления генерал Шеманин допросил его с пристрастием.

Но уже 5 сентября 1901 года отпала необходимость этих проверок. Виктор 3 сентября отправил письмо Ленину (Мюнхен, Габельсбергштрассе, 20а, Карлу Леману). Оно было скалькировано в «черном кабинете» почтамта, и полиция сейчас же убедилась, что Яблочков — это Ногин и Новоселов. Зубатову телеграфировали: Ногин «приехал в Петербург 2 сентября и теперь находится здесь». Всем околоточным поручили проверить лиц, прибывших в меблированные комнаты с крестьянским паспортом; всех филеров снабдили приметами и фотографическими карточками Ногина «ввиду возможности случайной встречи на улице». Надо удивляться тому, как он сумел продержаться в Питере целый месяц!

Первые дни жил он у Натальи Руфовны Штейнгер (Васильевский остров, 6-я линия, дом 17, кв. 19), которая 23 августа приехала от Мартова — из Берлина — с дочерью Натальей фон Бах.

Виктор отправил фон Бах в Одессу для связи с Конкордией Захаровой и послал письмо в Мюнхен в адрес Лемана. Для отвода глаз шло маленькое письмецо с приветом и извинениями за долгое молчание. Химический текст гласил: «Оба письма получил. Спешу вывести вас из заблуждения. Я приехал сюда только вчера, т. е. 2 сентября. Быстро выехать из Москвы и т. д. было немыслимо за отсутствием денег, адресов и, главное, паспорта и т. д. такого, который бы гарантировал успех. А мне хотелось ехать лишь во всеоружии, но мои ожидания оказались напрасными. Я не буду вам описывать, кто и что мне обещал, и скажу только, что я приехал сюда лишь с вымышленным крестьянским. Я снял комнату и жду результатов на днях. Адрес, присланный вами, был неверен, но мне удалось сегодня найти их. Они меня ждали страшно долго и уже написали в Берлин об этом. Кроме них, оказывается, ждут еще люди, адреса которых, к сожалению, не известны мне. Обязательно напишите в Берлин, чтобы немедля сообщили мне адреса.

За эти два дня я, конечно, не успел найти чего-нибудь путного, но все-таки эти дни показали мне, что людей здесь нет. Каждый день выхожу встречать Якова, но его все нет. Он писал мне о каких-то переговорах с «Союзом». Напишите, пожалуйста, в чем дело? И вообще очень прошу сообщить мне все, объясняющее положение наших дел в этом городе. Напишите и о «генерале». Я давно из письма Брускова знал, что его здесь нет, и не надеялся на него. Прошу вас поставить меня в определенные отношения к нему. Брусков застал его здесь, но он не сделал для него решительно ничего. Кстати, от Брускова я уже давно не имею никаких сведений, думается мне, что он погиб.

Проживши два месяца в России, я увидал, как мы преувеличивали ту встряску, которую будто бы произвели мартовские события. Люди так же трусливы, как и прежде, и всюду нужно все начинать самим и делать самим.

Даю вам адрес до половины октября: Васильевский остров, шестая линия, дом семнадцать, квартира девятнадцать, Наталье Руфовне Штейнгер. Письма обязательно начинайте со слов «Дорогой друг». Перешлите этот адрес и в Берлин и сообщите им, что я не могу понять систему их ключа (сам ключ я знаю), и поэтому прошу пользоваться ключом, употребляемым вами со мною.

Жму крепко руки Ваш Яблочков».

Скоро Виктора экипировали с иголочки. Ом мог менять пальто, шляпы, пользоваться тростью или зонтом, а иногда и изящным портфелем Штейнгер. Бороду он сбрил. Все это облегчало ему передвижение по Питеру.

В глаза бросались всякие строгости. Постоянно проводились «чистки» «неблагонадежных»; это орудовал подполковник Мочалов, сменивший в охранке покойного Пирамидова. Во всех садах и парках шныряли жандармы и городовые. И многие столичные «вольнодумцы» обратились в дрожащих «премудрых пескарей» из сказки Салтыкова-Щедрина.

Уже через неделю вокруг Виктора объединились девушки и молодые дамы, связанные с Берлином: Августа Минская, Ревекка Рубинчик, Елизавета Мандельштам, Екатерина Гуро и Софья Кублицкая-Пиотух.

Все они отлично выполняли технические функции. А для атаки на «Союз борьбы» требовались люди более крупного калибра.

Удалось Виктору разыскать «генерала» — Степана Радченко через брата Павла и Баумана, которые поддерживали в Москве связь с другом «генерала» — Германом Красиным. Но Степан Радченко, изрядно затравленный охранкой, не мог рисковать собой на шумных встречах с вожаками союза.

Яблочков начал переговоры один. В тайниках его памяти сохранился адрес двух нужных людей из «Союза борьбы» — Павла Смиттена и Николая Аносова. Они работали химиками на заводе Жукова. Там их и нашел Виктор. А горячие разговоры до полуночи развернулись в Свечном переулке, дом номер два, где квартировал Смиттен.

Задорно и убежденно говорил Виктор:

— «Союз борьбы» должен стать проводником идей «Искры». Только она представляет сейчас лучшие силы революционной России. Ленин создал ваш союз, Ленин требует пересмотра ваших позиций. Экономизм мертв, он вырождается в зубатовщину. Надо очистить союз от инертной массы, которой даже охранка не интересуется, и сплотить организацию на новой платформе, изложенной в статье «С чего начать?». Читали, надеюсь?

— Читали и удивлялись. В Мюнхене проще простого сочинять всякие реляции. А где люди, о которых там пишут? Вас, что ли, числить одного со стороны «Искры»? Маловато, Яблочков! Может, у вас есть люди? Покажите, мы посмотрим! — начинал горячиться Смиттен.

— Вот-вот! — поддакивал Аносов. — Явился Аника-воин, один-одинешенек, и ломай из-за него всю организацию! Где ваша армия, генерал? Давайте доказательства!

Три вечера не сдавался Виктор и старался держать себя в шорах, хотя эти химики довели его до белого каления.

— Хорошо, я представлю вам доказательства! Но вы, вы… просто недоразумение! — злоба душила его. — Вы погрязли в мелочах и забыли о главном! Я еще хлопну кулаком по столу!

От полемики в Свечном переулке пошел шум по Питеру. И Анна Барш, тоже связанная с Ногиным экспедицией «Искры», поспешила поделиться этой новостью с госпожой Кюль в Берлине (Наусбаумаллея, 45): «Рыжий на днях приехал сюда и начал воевать со своими тезками».

В войне действительно нужна армия, и Яблочков стал сколачивать искровскую организацию, которая немедленно заявила о себе распространением крупного транспорта «Искры» за Невской заставой, на Петербургской и Выборгской стороне.

Минская, Рубинчик, Мандельштам и другие составляли костяк новой организации. Кроме них, Виктор вовлек Эстер Лапину, братьев Соловьевых, сестер Мажаровых, Ксению Милорадович, Виктора Классена и заручился поддержкой группы студентов-технологов во главе с Николаем Скрыпником, по кличке «Лохматый». Он мог теперь ссылаться на «генерала» — Степана Радченко, который работал для «Искры», и на его жену Любовь Николаевну, недавно прибывшую из Харькова.

Огромной работы потребовало это собирание сил: десять суток кряду не знал Яблочков ни покоя, ни отдыха.

На другой день приезда Сергея Цедербаума, 16 сентября, Виктор смог написать Ленину, что дело сдвинулось с мертвой точки, «…на прошлой неделе, отыскивая преданных нам лиц, я составил с ними группу, назвав ее «СПБ отдел «Искры», и начал вести переговоры от ее лица с «Союзом». Узнавши, что Яков здесь и тоже ведет переговоры, я отложил свои до встречи с ним. Когда эта встреча произошла, мы пошли на назначенное мне свидание, где и пришли к некоторому соглашению с представителями «Союза». Соглашение для нас очень выгодное, позволяющее нам делать все, что касается Искусства, и в то же время мы получаем все права членов «Союза». Спорным пунктом является пока денежный вопрос. Но, вероятно, и он будет улажен. Проект соглашения изложен письменно, и Яков, вероятно, пошлет его сегодня вам. Я не думаю, чтобы он был принят в этой форме, и нам придется сделать кое-какие уступки им. Очень хочется узнать поскорее ваше мнение. — Генералом я зову Радченко. Я виделся с ним два раза, и мы уже стали в определенные отношения, которые будут очень хорошими…»

Это донесение в Мюнхен, писанное «химией», было размещено среди строк игривого письма:

«Бедные вы, бедные — тащиться опять этакую даль! И охота вам слушать этих шарлатанов-докторов. Ишь, что выдумали: — Отправляйтесь в Ниццу! — Плюньте вы на них и поезжайте обратно домой. Как раз вместе бы и приехали в Березовку, к тетушке. Она ведь вас очень ждет на крестины (как я вам уже писал, ей бог дал пятую дочку). Я думаю через недельку двинуться отсюда с разными подарками и, уж чего греха таить, с довольно тяжелой головой от столичного веселья. Ну, решайте, и — айда домой, к пирогам. Весь ваш Яблочков».

Но ни «крестины», ни «пироги», ни «столичное веселье» не обманули мастеров из «черного кабинета»: копии обоих писем Виктора улеглись в досье у господина Зволянского. А через три дня приехала из Одессы Наталья фон Бах и привезла на «хвосте» двух шпиков.

Шеф полиции Зволянский недоумевал: на поиски Ногина брошены лучшие филеры, а он, «видимо, чувствует себя вне всякого подозрения, совершенно свободно занимается революционной деятельностью и успел уже завязать сношения с представителями здешнего «Союза борьбы».

Да и начальник столичного жандармского управления генерал-майор Секеринский поддавал жару. Он исследовал паспорт Андропова на имя Д. П. Дементьева и убедился, что «писан он рукой Ногина». И уже вынес постановление о привлечении к дознанию «сего опасного преступника» в качестве обвиняемого.

А он — неуловим!

«Власть предержащие» дали команду теснее смыкать круг. Но и Виктор не убавлял энергии. Вместе с Сергеем Цедербаумом он оформил, наконец, соглашение между «Санкт-Петербургским отделом «Искры» и «Союзом борьбы».

В письме, заготовленном для Ленина, это соглашение выглядело так: «1) Находя нежелательным одновременное существование в С.-Петербурге двух организаций, входящих в Российскую социал-демократическую партию и работающих на одном и том же поприще, члены С.-Петербургского отдела организации «Искры» вступают в С.-Петербургский комитет партии, несмотря на наличие некоторых принципиальных, тактических и организационных разногласий.

2) Члены С.-Петербургского отдела организаций «Искры» принимаются в С.-Петербургский комитет на общих основаниях и, как прочие члены последнего, пользуются одинаковыми с ними правами и несут те же обязанности.

3) Вступая в С.-Петербургский комитет, члены С.-Петербургского отдела организации «Искры» сохраняют вместе с тем свою принадлежность к организации «Искры» и право исполнять ее поручения (технического характера, собирание сведений, сношения с провинцией, отделами организации «Искры» и за границей).

4) С.-Петербургский комитет Русской социал-демократической партии сносится с редакцией «Искры» через входящих в его состав членов организации «Искры» и приобретает у них издания последней. В случае возникновения недоразумений С.-Петербургский комитет может обращаться непосредственно к редакции «Искры».

5) Члены С.-Петербургского отдела организации «Искры» обязуются не распространять в Петербурге литературы без ведома и одобрения С.-Петербургского комитета.

6) С.-Петербургский комитет из своих сборов отчисляет семь с половиной процентов в пользу «Искры». Пожертвования в стачечный фонд, в пользу арестованных и специальные пожертвования отдельных лиц в пользу «Искры» и С.-Петербургского комитета от 75 рублей не подлежат % отчислению.

7) В целях объединения деятельности местных организаций распространение издания «Искры» в С.-Петербурге идет через Петербургский комитет, к которому и обращаются за ними все прочие с. — петербургские организации.

8) Со вступлением С.-Петербургского отдела «Искры» в С.-Петербургский комитет партии прекращается существование первого, как местной организации.

9) Настоящее соглашение подлежит опубликованию в изданиях обеих договаривающихся организаций.

С.-Петербургский отдел организации «Искры».

С.-Петербургский комитет Российской социал-демократической рабочей партии.

30 сентября 1901 года. Петербург…»

Итак, по внешности сохранялась в столице одна организация, но фактически из двух автономных частей. Однако и такое соглашение было шагом вперед.

В этом же письме Ленину Ногин спрашивал, не знают ли в Мюнхене человека, который был в Швейцарии, а сейчас разыскивает искровцев в Петербурге.

Речь шла о провокаторе М. И. Гуровиче, который погубил дело, начатое Ногиным с таким большим трудом. А дело было так.

Сергей Цедербаум встретился с Эстер (Татьяной) Лапиной. Она сказала, что его хочет видеть товарищ, прибывший из-за границы. И подтвердила, что знает его.

На другой день она назвала место встречи: ресторан Палкина. В отдельном кабинете там надо было спросить Смирнова.

Сергей явился, лакей проводил его в небольшую комнату, куда вскоре пришел Гурович.

Они виделись полтора года назад. Цедербаум получил тогда от него литературу для Полтавы. Но сейчас Сергей не подал виду, что знает его. Тот тоже пошел на игру и стал объяснять: мол, недавно приехал, желал бы завязать связи с искровцами (о них говорили ему за рубежом). Обещал достать литературу, деньги, паспорта.

Сергей спросил его адрес, чтобы найти при первом случае, Гурович уклонился:

— Вашего брата — нелегального — на пушечный выстрел опасно подпускать к своей квартире.

— Ну что ж, тогда прощайте!

— Что вы, что вы! Нам надо встречаться. Принесите, пожалуйста, последние номера «Искры», я дам денег. Хотите, в кафе Федорова, на Малой Садовой.

Денег не было, пришлось согласиться на вторую встречу. Сергей пригласил с собой Ногина, и они пришли в кафе, когда Гурович уже сидел там на самом видном месте. Виктору удалось сесть спиной к залу, а Цедербауму Гурович предложил стул у окна, где освещение было очень ярким.

Вскоре Сергей заметил устремленный на него взгляд из противоположного конца зала: провокатор демонстрировал его охранке!

И Ногину и Цедербауму весьма не понравился развязный тон Гуровича: выкрики и болтовня никак не вязались с обстановкой. Они решили, что надо уходить немедленно, и бесцеремонно напомнили о деньгах. Гурович достал туго набитый бумажник, вынул приготовленные двести пятьдесят рублей.

— Это мелочь, — сказал он небрежно. — Я вам гарантирую и более крупные суммы. Но где же обещанная «Искра»?

— Пока не достали.

— Придется нам встретиться еще раз.

Друзья проблуждали много часов по Питеру, но слежки за собой не заметили. Однако уже через день «хвост» к ним прилепился. Заметая следы, они на двух извозчиках разъехались в разные стороны, а дома постарались «очиститься» от опасных документов. Решили немедленно уехать из Питера, хотя бы на время, и Сергей отправился в Двинск. А Виктор не успел.

В делах полиции сохранилось подробное описание, как филеры охотились за Ногиным. 29 сентября он посетил дом № 14 по Большой Зелениной улице, где жили родители Цедербаума — секретарь страхового общества «Нью-Йорк» Иосиф Александрович с женой Ревеккой Юльевной. В пятом часу дня Виктор и Сергей вышли из квартиры и направились в сквер при церкви св. Владимира. И там сорок минут «имели конспиративное свидание с Ревеккой Рубинчик».

30 сентября Ногин и Цедербаум в последний раз встретились на Петербургской стороне. В 23 часа 50 минут Цедербаум выехал по Варшавской железной дороге в Двинск, «где поселился у, мужа своей сестры врача Канцель. Его сопровождали два филера: Гаврилов и Лоткин».

30-го же, днем, после свидания с Цедербаумом Ногин посетил дом № 27 по Екатерининскому каналу. Сюда через десять минут явился Павел Смиттен, встреча продолжалась около двух часов. Затем Ногин приехал на квартиру к Рубинчик (Кронверкская улица, дом № 13, кв. 31, рядом с Петропавловской крепостью). Вслед пришли Августа Минская и Наталья фон Бах. Вечером Ногин встречался с Софьей Николаевной Мотовиловой — слушательницей женского медицинского института — у нее на квартире (ул. Ивановская, № 24, кв. 5).

1 октября Ногин снова посетил квартиру Рубинчик, которая только что вернулась от Цедербаумов с Большой Зелениной. С Ногиным была Минская. Она осталась у Рубинчик, а он поехал с фон Бах к ней на квартиру (Васильевский остров, 6-я лииия, дом № 17, кв. 19). Там пробыл два часа. А вечером отправился в дом № 65 по Среднему Проспекту, где проживали братья Соболевы: Иннокентий Александрович, врач 8-го стрелкового полка, и Лев Александрович, 20 лет, сын надворного советника.

2 октября в 10 часов 20 минут Ногин появился в Ботаническом саду: там свидание с Рубинчик продолжалось два часа. Вечером на Петербургской стороне два филера и околоточный схватили Виктора за локти прямо на улице…

…В полночь захлопнулась за ним тяжелая кованая дверь Трубецкого бастиона Петропавловской крепости.