Вечер предыдущего дня.

Иван раздраженно метался около переправы, находящейся немного ниже по течению от переяславской веси, и ждал, когда охотники лодками переправятся на его берег и присоединятся к отяцкой рати. Участок реки, вдоль уреза которой он бросался из стороны в сторону разъяренной кошкой, был закрыт мысками от любопытных глаз, и толпа, высыпавшая на берег, была в сравнительной безопасности. При том условии, конечно, что не проспят выставленные новым воеводой на возвышенностях дозорные, в чем достаточной уверенности у него не было. Все-таки, несмотря на свой боевой опыт, бывший капитан первый раз возглавил ратную силу, которая совершенно его не понимала. Причем не только в прямом смысле этого слова, но и косвенным образом, по-другому оценивая сложившуюся ситуацию и напрочь отказываясь исполнять его приказы, выданные без учета их мнения.

— Ну что за народ, Антип, упрямые бараны! Ничем их не проймешь... Я уж было обрадовался, что рать собралась, думал, что теперь можно отработать по всем правилам военного искусства, пусть даже и не совсем приспособленного под местные реалии. Ан нет... Гулькин хрен нам с тобой, а не покомандовать в свое удовольствие. Развели демократию, едрену кочерыжку им в задницу... Видите ли, они на все готовы, даже на смерть по первому моему слову и даже тем способом, что я укажу... Тьфу! Только вот место этой смерти они выберут сами. Хр-р-р-а... под трибунал всех по законам военного времени! Ну на кой ляд нам тащиться три часа в нижнее селение, если мы нужны тут? Покончили бы одним махом с буртасами у веси, ну... не покончили бы, так отогнали. Силы-то равные... почти. Нас больше в два раза, а они сильнее во столько же. Пожгли бы их лодьи ночью, а то и взяли бы нахрапом. А потом уже спокойно занялись нижним противником. Те сами, на блюдечке к нам приплыли бы. По словам пленного десятника, они как раз завтра утром выступить хотели... Так нет же, им надо девок своих сначала освободить, да отнятое добро себе вернуть, а уж потом они в полном моем распоряжении. Роту на это даже принесли. Шесть часов теряем, Антип, целых шесть... туда три и обратно столько же. А сколько еще там провозимся, и сколько народа положим? Ночью к веси, как планировалось, мы точно не вернемся, хотя я и обещал. Правда, штурмовать ее буртасы без подмоги снизу и сгинувших воев вряд ли пойдут. Хотя с другой стороны... да кто знает, что у них за тараканы в голове?

Антип, все это время молчаливо слушавший воеводу, позволяя тому выпустить пар, недоуменно разинул рот:

— Вечор сказывал ты, что тараканы есть прусаки. Э-э-э... они токмо к буртасам в голову залазят, али и к честному христианину могут сквозь слух попасть? — показал охотник на свое ухо.

Иван с пару секунд недоуменно смотрел на охотника, а потом отвернулся и затрясся от распиравшего его смеха.

— Тараканы... в голове... ползают... охо-хо... По мозговым извилинам! Прочищают... от застоя мочи... — Наконец новоявленного воеводу отпустило, и он решил сменить тему. Иначе Антип, судя по его расширившимся глазам, обязательно бы спросил, почему именно такая жидкость течет в черепной коробке и как она туда попадает. — Слушай, я не знаю, как к ним, а ко мне точно таракан заполз. — Иван еще раз хрюкнул и решил сгладить свои слова, чтобы не приняли за сумашедшего: — Шуткую я так, не обращай внимания на слова мои... Так вот, почему бы нам и в самом деле не заглянуть вниз по реке? Во-первых, в полон попали многие мужи, которые могли бы присоединиться к рати в случае своего освобождения. Во-вторых, обратно можно с ветерком на лодье отправиться, ты управляться с парусом можешь?

— Хитрого там нет ничего. И на руле случалось посидеть, пока сюда добирались... Но одному не справиться мне, и любое несогласие в том, как людишки парус ставят, токмо к гибели нашей приведет, аще лодья та перевернется.

— Хм... — задумался Иван. — А буртасские людишки, что с парусом у них управляются, как ночуют обычно, вместе?

— Тот, кто к таким делам ближе, завсегда на лодье ночь проводит, — согласился Антип. — Им на ее защиту и вставать.

— Тогда живыми попытаемся брать, а коли не выйдет, то сами на весла сядем, — окончательно решил новоявленный воевода. — Да и отяки, пока своих девок и детей не освободят, в бой сломя голову бросаться не будут. Кроме того, гхм... смухлевали мы с тобой немного, звали мы их родичей освобождать, а сами начали к себе зазывать. Бог-то он все видит, вот и поправил нас по своему разумению... Вот так-то. Однако если они в понизовьях навар какой с буртасов поимеют, то потом их от ворога за уши не оттащишь. А нам это только на пользу будет. Эх, еще бы выспаться для полного счастья... Или хотя бы для свежей головы. Ну да не судьба пока. О! Смотри, Антип, охотники все переплыли. Пошли, поговорим тесным кругом, авось решим опять что дельное...

— Коли осталось у тя в голове что, окромя прусака, то можем и порешать, — ухмыльнулся Антип. — А скажи вот мне, пошто ты с охотничками буртаса таскаешь полоненного?

— Пошто? Помнишь ли, что оба пленника умеют слегка говорить по-нашему? Тот, который десятником сказался, с полоненной словенкой жил несколько лет, а второй оказался племяшом его. Правда, последний совсем непонятно временами лопочет, но все равно повезло нам с этим негаданно, потому что их знание нашего языка нам вполне может пригодиться. Как еще с пленными объясняться, если такие у нас будут? Однако держать при этом их лучше отдельно, поскольку дорожат они друг другом... Помнишь, как старший беспамятного младшего взялся выхаживать?.. — Дождавшись утвердительного кивка Антипа, Иван продолжил: — Вот пока они раздельно находятся, то не так опасны. Я ведь буртасскому десятнику объяснил, когда по душам говорили, что если один сбежит, то второго сразу прирежем...

— И прирежешь? — равнодушно задал вопрос охотник.

— Да вряд ли, хотя... Зависит от того, какую беду побег нам тот сулить будет, может, и придется. Ну ладно, заговорились мы с тобой, пойдем все-таки к охотникам нашим...

* * *

Ночью на реке тишина почти никогда не бывает полной. Даже если ветер только начинает чуть-чуть колыхать кроны деревьев, то речная вода, словно ласковая кошка, сразу подставляет свой нежный покров под его чуткие пальцы. Волны бьют о берег с мерным тактом, пытаясь взобраться по песочку, по раскинувшимся корягам и обнаженным корням мокрой травы, тихо отступая потом вместе с шелестящими песчинками. Тихий шорох успокаивает и навевает дремоту, заставляет смежить глаза и не обращать внимания на звуки, которые не выбиваются диссонансом из общей мелодии. Если пристроиться в этот такт, вклиниться в общее звучание, то можно притвориться даже плеснувшей спросонья рыбой. Главное — не опоздать внести свою лепту вовремя, иначе где-то в стороне ворвутся в мелодию новые жесткие звуки железа, а ты, слившись с природой, застынешь негромкой фальшью во внезапно выбившемся из ритма проснувшемся мире. Главное — никого не опередить, иначе в той же стороне выбьются из гармонии такие же, как ты, неслышимые тени, и этот мир взорвется яростными криками боли и смерти твоих друзей и родичей... Кажется, все. Да, точно, все. Гармония кончилась, начался хаос. Можно действовать.

Упал прямо в костер, разожженый на берегу, ненадолго подошедший к нему дозорный. Его сотоварищ захрипел в кустах, не успев подать сигнал опасности. Вспенились барашками волны под ударами гнущихся весел, и на берег вывалились вымазанные грязью полуголые фигуры, тут же кинувшиеся к начинающей просыпаться лодье. Они в мгновенье ока вспорхнули на борт и широко раскинули капроновую сетку, в которой сразу запутались метнувшиеся навстречу тени. Тут же на эти пойманные в силки полусонные тела обрушились глухие удары обухами топоров, которые заставили поникнуть раскоряченные фигуры. Следом по сброшенным на берег мосткам взбежали копейщики с укороченными сулицами, выставив жала в сторону тента, под которым и скрывалось то, ради чего эти люди рисковали сейчас головами. Им уже подсвечивали на удивление быстро разожженными факелами, поэтому четыре человека во главе с Пычеем без опаски двинулись по центру лодьи, выискивая среди просыпающихся людей тех, кто мог бы оказать сопротивление. Несколько слов старосты — и радостные возгласы привязанных, лежащих вповалку баб сменились кивками на корму. Оттуда в этот момент двое неодоспешенных воев бросились за борт, а один, одетый, несмотря на ночное время, в богато изукрашенную кольчугу, совершил попытку нацепить тетиву на вытащенный из налучья лук. Он даже успел его вскинуть, однако в это же мгновение до него долетели две с силой брошенные сулицы. Первое копье скользнуло по рукаву кольчуги и бессильно вонзилось в один из разбросанных здесь тюков, а вторая сулица воткнулась в бедро. Воин взвыл и выгнулся в истошном крике, однако был тут же безжалостно пронзен подбежавшими отяками. Спустя несколько секунд установившуюся тишину прервал донесшийся из-за борта всплеск весел и негромкий голос, позвавший Пычея. Староста перегнулся, выслушал доклад и обернул покрытое полосами грязи лицо назад.

— Не ушли и те двое. Закончили мы тут. Далее как сговаривались?

— Да, сбрасываем лодью на воду и идем на подмогу в селение ваше, — скороговоркой произнес Иван. — Тут оставь пять лучников, больше не надо. Заводь тихая, течением не унесет, а если что случится, то сумеют отбиться... Волнуюсь я: в селение ваше одну молодежь отправили.

Рать, достигшая без малого полусотни человек, была разделена на две неровные части. Первая, в количестве двадцати наиболее опытных отяцких охотников, брала штурмом лодью. Это был ключевой момент народившегося плана. Даже если не получится взять селение с ходу, то захватчики лишались средства передвижения. И куда тогда они денутся из глухих лесов Поветлужья? Во вторую часть включили всех одоспешенных отяков, оказавшихся сплошь безусыми молодыми воинами. Их не стали брать на штурм речного "коня". Зачем? Чтобы они гремели там своими железками? Лучше уж пусть примут участие в налете на родной гурт. А чтобы не наделали глупостей, им придали неполный десяток переяславцев, задачей которых было рассеяться вдоль тына, а потом, с помощью приставных, наспех собранных на переправе жердяных настилов одоспешенные переяславские охотники должны были взобраться над изгородью и выцеливать пробегающих ворогов. Это планировалось сделать в том случае, если охрана селения ведется из рук вон плохо. Однако предпосылки к этому были. Во-первых, слова полоненного десятника Алтыша. Тот признался, глядя на раскаленный железный прут, поднесенный к его племяннику, что в низовьях осталась лодья и три с половиной десятка воев, из которых пятеро были слегка ранены. А также уведомил, что малая часть ночует на судне вместе с молодыми полонянками, как наиболее драгоценным грузом, а остальные стерегут пленников уже в селении, не беспокоясь, что тех кто-то может отбить. После этого буртас сплюнул и сказал, чтобы смерды в лаптях даже не рассчитывали на то, что могут взять верх над настоящими ратниками. Его плевок проигнорировали, а сведения взяли на заметку. Получалось, что за тыном могли оказаться около двадцати пяти воев, включая раненых. Если суметь просочиться внутрь через известный местным охотникам лаз, то их можно взять по-тихому, по крайней мере, попытаться застать врасплох. А нет, так с помощью упомянутых жердяных настилов можно будет перевалиться через тын в любом месте и там уже организовать планомерную осаду того дома, где расположились буртасы.

Над штурмовыми десятками поставили главой старосту верхнего поселения, вызвавшегося пойти с ними лишь в самый последний момент. У Пычея с Иваном были из-за этого на его счет сомнения, но никаких доводов против они привести себе не смогли, да и уважением тот пользовался среди остальных воинов немалым. Однако не староста оказался виной того, что произошло далее, — скорее, он стал жертвой обстоятельств. Шедший первым среди воинов, он поймал в грудь, защищенную только кожаным доспехом, стрелу из первого слитного залпа, которым отяков угостили на подходе к лазу. Очевидно, буртасы занимались не только поисками ценных захоронок, но еще и выпытыванием в прямом смысле этого слова полезных для обороны сведений у пленников. Поэтому, разузнав тайный путь из селения, они, вполне естественно, поставили на нем засаду, слегка задремавшую на посту от выпитого под вечер хмельного меда. Как впоследствии определили, состояла она из четырех человек, которые, несмотря на дремоту, все-таки услышали тихие шаги за изгородью и даже спросонья смогли резонно предположить, что свой, скрадываясь, через лаз не пойдет.

Когда Иван подошел со второй частью воинов ближе к тыну, который возвышался метрах в двухстах от берега и был окружен всего лишь парой десятков шагов открытого пространства, то ситуация складывалась следующим образом. Переяславцы сумели закрепиться с одной стороны изгороди, взяв под обстрел прилегающую к нему территорию. Ночное небо было достаточно ясным, и тени, мелькающие на улице под светом лунного светила и звезд, лучники могли довольно успешно выцеливать. Правда, не факт, что все попадания были удачными, потому как скрежет железа свидетельствовал, что тени эти были совсем не беззащитными. Сами же переяславцы практически не были видны на фоне темного поднимающегося леса, как и предположил Иван в свое время, услышав, что лес рядом с гуртом давно не вырубался. А вот союзники в лице отяков уже имели трех убитых и одного раненного в ногу и не предпринимали никаких попыток прорваться через тын.

Воевода, определившись с ситуацией, сразу разделил бездоспешных на четыре части. Одну погнал на настил вместо переяславцев, а остальным приказал сесть вокруг селения в засады, оговорив стрелять во все, что полезет через изгородь, без всяких оговорок. Он также особо попросил присматривать за лазом, однако предупредил, что если полезет большая сила, то надо сразу уходить в сторону и по возможности проследить, куда буртасы направятся. Всем же воинам в доспехах Иван наказал следовать за собой, как прежде и договаривались. Потратив еще пару минут на общение с Пычеем и Терлеем, воевода прыгнул на настил и перекинулся через тын на хлипкий помост, который шел по внутреннему периметру гурта.

Когда на переправе разрабатывали план, староста подробно рассказал, где держали пленников, поскольку сам провел в этой роли пару часов, а также поведал, что именно в его избе расположились буртасы. Не удовлетворившись этим, Иван потратил еще полчаса светового времени, чтобы Пычей нарисовал на песке расположение всех домов внутри изгороди, дверей и даже небольших окошек, выходящих наружу под самой крышей. На столь наглядном плане были обсуждены все пришедшие на ум действия по захвату данных строений. И только уяснив, что все понимают досконально свои роли вплоть до того, кто как отходит и кого прикрывает, воевода скомандовал выступать. Оговорив при этом, что своим воям наспех выбранные десятники, собранные на совет, все подробно расскажут по пути. А сам забрался в ближайшую лодку и пробурчал, чтобы его разбудили через пару часов. Антип завистливым взглядом проводил его, поскреб в бороде и забрался в соседнюю, благо, на этих однодеревках возили руду и каждая, хоть и с трудом, трех человек вмещала. Так что дюжина воев на пяти лодках отправилась водным путем, а большая часть рати, повздыхав для порядка, начала проламываться по заросшей пешей тропе, тянущейся вдоль Ветлуги к нижнему поселению.

Поэтому, когда неожиданная засада около лаза смешала карты, изменения претерпели лишь действия тех, кто был без брони. Одоспешенные же вои строго по плану выступили к усадьбе Пычея, где в его доме и, по всей видимости, в прилегающих постройках ночевали буртасы. Ну а где же им еще было расположиться, если остальные дома примерно напоминали полуземляночные бараки, которые в своей веси наспех откопали переяславцы? А здесь они были в гораздо худшем, довольно подгнившем состоянии. Даже единственный полностью бревенчатый дом старосты лишь весьма отдаленно напоминал ту же дружинную избу переяславцев. Низкая, в половину роста человека подклеть, соломенная крыша и небольшая хлипкая дверка никак не красили похожую на барак небольшую вытянутую избу, разделенную внутри перегородками из ивовых прутьев на три части. Рядом, шагах в двадцати от дома, стоял небольшой сруб, исполняющий роль баньки по-черному, зайти в который можно было лишь при условии, если человек сгибался вдвое. И тем не менее, это была лучшая усадьба и самый добротный дом в селении, которыми Пычей обоснованно гордился. И вот такой гордости осталось всего лишь несколько минут бренного существования, отведенного ей хозяином.

Человек привыкает ко всему. Тому, кто вырос в богатом, полном достатка доме, омерзительно будет ночевать в убогой землянке. Поначалу. Но спустя год, просыпаясь и чувствуя себя еще живым и здоровым, он будет удивляться тому, что придавал такое значение роскоши. И это нормально — ведь у него уже сложилась привычка к совершенно другому положению вещей. И наоборот, перейдя из землянки в дом, спустя две недели новый хозяин уже будет шаркать в грязных лаптях по чистому выскобленному полу, не вспоминая о том, что первоначально обувку он оставлял даже не в сенях, а на крыльце. И дело тут даже не в духовности или воспитании. В конце концов понятно, что иной может и в землянке прибраться, и дом содержать в чистоте и уюте. А другой с равнодушием будет топтать упавший на пол хлеб или плевать под ноги. Причина скорее в том, что для выживания любому человеку необходимо всего лишь тепло в доме, да чтобы на столе что-то водилось, а дальше уже каждый по своему разумению лепит окружающий мир. Если этот мир человека в итоге устраивает, если у него нет желания его кардинально менять, то это и можно назвать привычкой. А уж если отсутствуют внешние условия, подвигающие его на изменения, то это уже привычка в квадрате, и такой индивидуум будет даже доволен тем, что имеет. Вот и Пычей был удовлетворен своим положением, двумя своими сыновьями, тем, что дом у него был чуть лучше, чем у других. Он привык и не хотел что-то менять. Но появились эти самые внешние условия, и череда изменений в его жизни стала неизбежной. Старший сын оказался в заложниках у недругов, остальная семья тоже попала в плен и теперь сидит где-то взаперти. Окружающий мир его уже перестал устраивать, а привычка к столь скорбному положению вещей еще не выработалась. И тут его неожиданно спросили, помахивая зажженной лучиной, на что он готов пойти, чтобы вернуть свою жизнь в прежнее русло?

— На все, — кратко ответил староста. Да, человек привыкает ко всему, но горе тому, кто лишает человека его старых привычек.

— Тогда будем жечь. — Поднеся лучину к смолистому факелу, воевода загасил ее, воткнув в землю, а разгоревшуюся ветку передал лучникам, наказав не начинать обстрела раньше времени. — А ты, Терлей, раз уж твоя жизнь принадлежит мне, будешь всех отвлекать. По-буртасски он разумеет, Пычей?

— Нет, не разумеет, — растерянно ответил тот.

— Надо научиться. И именно к тому моменту, когда мы твою избу стрелами подожжем, а их як курей поджаривать там будем. Как раз полезно будет буртасов чем-нибудь занять, а ругающийся на их языке ратник подойдет для этого дела как нельзя лучше. При допросе их десятника я таких выражений от него наслушался, что не удержался и попросил изложить все под запись и с переводом. Он столько заковыристых изречений знает, что у меня сразу появились догадки по поводу его сожительницы. Думаю, что ласковей, чем "сивый драный козел с обвисшими ушами", та словенка его не называла. Ну все, айда через тын, по пути остальное скажу. Всего несколько слов, переводи, староста...

* * *

Для Терлея весть, что его будут использовать в качестве приманки, ровным счетом ничего не изменила. Он был готов выполнить что угодно. Его жена и дочка были свободны, Пычей клятвенно подтвердил, что видел их живыми и здоровыми на захваченной лодье. Теперь самое время отдать проигранную в поединке жизнь. Дождавшись, когда огненные стрелы подожгут соломенную крышу у дома старосты, Терлей немного выждал и поднялся навстречу врагу, засевшему в окруженной усадьбе. Тяжело передвигая ноги, он метнулся, как раненая черепаха, через всю улицу, освещенную разгорающимся на крыше пламенем, перевалился за плетень и заполз за приземистую бревенчатую баню. Собственно говоря, он не знал, что это за зверь такой, но воевода объяснил, что это сильный и очень быстрый хищник, поэтому такой воин, как Терлей, должен соответствовать этому названию. Вот только вторая кольчуга, толстый длинный халат и нелепая бармица на лицо, которые силком на него напялили и которые сидели на нем, как на чучеле, не давали соответствовать столь грозному и стремительному зверю, поэтому воевода добавил, что пусть черепаха будет раненой. Однако лишняя защита не помешала и от хлестких ударов стрел спасала очень даже неплохо. Впиваясь в центр скрученного из проволоки кольчужного колечка, стрела тратила свою энергию, чтобы расширить эту спиральку, и проходила внутрь всего на палец-другой, а уж при наличии дополнительного доспеха воин превращался в настоящую ходячую крепость. Правда, на глиняных ногах, но тут уж Терлею приходилось прилагать все свои усилия, чтобы быстрее их передвигать.

"Хорошо все-таки, что поддел длинный халат, — рассуждал Терлей, передвигаясь ползком вдоль сруба. — А то попадет срезнем ниже кольчужки — и останешься без ноги. Так, теперь надо немного высунуться и прокричать то, чему научил его воевода... Хм, вроде перепутал местами, но яростные крики и град стрел в край бревенчатой стены говорят о том, что это не сильно важно, так что можно еще разок попробовать... И еще...

Ох, не приврал ради красного словца Пычей, сказывая нам про гнев Инмаров, да я и сам один раз слышал его... — подумалось вздрогнувшему Терлею после громовых раскатов с противоположной стороны усадьбы. — Как будто лупит кто огромным молотом по земле. Раз за разом, без перерыва... Надо и мне подниматься, негоже без поверженного врага остаться в такой битве".

Выскочив из-за бани, Терлей с разбегу упал на спину тщедушного буртасца, кружащегося с саблей вокруг воеводы, который почему-то отмахивался от вражеского воина оружием Инмара и даже не пытался достать меч из ножен.

— Ох! Для меня ворога оставил... благодарствую тебе, воевода, — прокричал Терлей, осознавая, что тот его не поймет. Одновременно он забирался руками под бармицу буртасца, пытаясь ножом нащупать шею слабо барахтающегося под ним воина. Когда Терлей поднял голову и приподнялся, вытирая полой халата чужую кровь со своего лица, то увидел лишь лежащие во дворе тела — и двух своих сородичей, методично прохаживающихся между ними и добивающих буртасов, подающих признаки жизни.

Инмаров гром гремел уже за тыном.

* * *

— Значит, ничего не делали, рук не распускали, баб не трогали, невинные как овечки? А шли за компанию — мир посмотреть да себя показать, так? Ага. Может, наградить вас золотом да каменьями, оружием парадным или вовсе девицу подарить? Нет? Точно не надо? Алтыш, ты все правильно перевел? Как-то странно они отказываются от подарков, того гляди головы открутятся. Ладно, с вами двоими все ясно, уводи их, Пычей... Да нет, в воду связанными бросать или другим каким способом кончать их пока не надо, послужат еще... может быть. На весла пока посади, привяжи только да поглядывай в их сторону. — Иван поудобнее устроился на тюфячке, который еще никто за занятостью не пытался распаковывать. — Ну а ты, мил друг, что молчишь, язык проглотил? Вон как твои дружки распелись. Может, ты поддержишь их и станцуешь? Да переводи ты ему все дословно — его дело, поймет он или нет...

Обращался Иван через Алтыша к буртасу, который за пятнадцать минут импровизированного допроса на лодье, ходко шедшей в сторону веси, не вымолвил ни слова. Только ухмылялся, зажимая расквашенное обухом топора ухо, да посмеивался над своими говорливыми соратниками, вызывая этим даже некоторое уважение. Те, как объяснил пленный десятник, профессиональными воинами не были, хоть и имели плохонькие кожаные доспехи. Так, подай-принеси, сготовь-подремонтируй, парус поставь-убери, в общем, матросы-разнорабочие, как окрестил их Иван. Даже воинской доли в добыче у них не было. А вот рядом, ухмыляясь, сидела важная птица, да такая интересная, по словам Алтыша, что отяцкий воевода оставил его на сладкое. Хотя какое там сладкое — почти одна горечь осталась: столько просчетов, столько потерь...

Начиналось все вроде хорошо, лодья была взята безукоризненно, но вот потом... Нарвались на засаду — раз. Ратники из отяков и охотников получились, прямо скажем, никакие. Это два. Когда начали засыпать стрелами выбегающих из горящего дома буртасов, то было еще ничего, да и Терлей хорошо помог в обнаружении позиций лучников во дворе усадьбы. Но вместо дальнейшей стрельбы по освещенному пятачку разгоряченные головы попытались вступить с буртасами в прямую сшибку, и это чуть не привело к поражению. Пришлось ему вступить в дело со своим ружьем, иначе бы дело не закончилось двумя трупами и тремя ранеными с их стороны. Да и сам тоже хорош: вылетел с разряженным ружьем прямо на одного из вражеских ратников. Тот был хоть и ранен, но зарезать его вполне мог бы успеть. Спасибо Терлею. Из-за этой несвоевременной сшибки часть буртасов сумела прорваться к тыну и перемахнуть через него. Прямо на выставленную засаду... Но! И тут его вина полностью. Под номером три. У неодоспешенных отяцких охотников почти не оказалось каленых стрел. Переяславцы не догадались, да что греха таить, и не захотели бы без прямого приказа ими поделиться. А тем малым количеством, которое у них имелось, отяки положили только трех убегающих воинов. А сами получили двух раненых. Остальные трое или четверо буртасов сумели удрать в сторону реки, а там увели одну из брошенных лодок... И тут ведь не проследил, чтобы заранее их попрятать! И ушли... Хорошо, что лодья в этот момент перегораживала путь наверх, и те уплыли вниз по течению под градом стрел с судна. В темноте такой обстрел, скорее всего, ни к чему не привел, однако, судя по скорости, с которой буртасы улепетывали, останавливаться и идти вверх к своим они не собирались. В любом случае через полчаса должен был наступить рассвет, и отяцко-переяславскому воинству надо было выдвигаться по реке, так что дойти до веси по берегу сбежавшие вряд ли вовремя успеют... Да, все оказалось не так, как с засадой в лесу... Хотя, может, и не стоит наговаривать на себя и других? С задачей справились, а пять убитых и шесть раненых... ох, не шесть, еще на изгороди пару человек зацепило, значит, восемь... Так вот, как можно сравнивать такие небольшие потери со своей стороны и то, что буртасы потеряли почти три десятка убитыми? Тридцать воинов мы положили, а не хухры-мухры! Так что может оказаться, что нам в очередной раз повезло. Ну ладно, численный состав хоть скомпенсировали поступившими в рать полоненными сородичами Пычея. Те просто горели желанием скорее поквитаться с остальным вражеским воинством. Так что сборы были действительно очень недолгими, и лодья с рассветом вышла с полной загрузкой. Пять с половиной десятков человек в боевом облачении готовились на судне к решающему бою, оставив раненых и убитых на попечение баб и нескольких мужей, выделенных им для охраны. Пятьдесят пять человек, полностью пропесоченных всеми матерными и не совсем матерными словами, которые Иван вспомнил. Правда, для большинства все прошло в переводе Пычея, что несколько ослабило воздействие. Да и переяславцы, пожалуй, поняли далеко не все. Но, посмотрев в разъяренное лицо воеводы, все осознали, что без приказа соваться куда не следует — категорически воспрещается. Ну, или сделали вид, что осознали...

"Вот только что теперь делать по приходе в весь? — размышлял Иван, не глядя на допрашиваемого и переводчика. — Судя по всему, придется таранить оба судна, стоящих довольно близко. Иначе прорвутся буртасы и утекут, чего не следует допускать ни в коем разе. Те трое-четверо, что сбежали, еще сослужат хорошую службу: ими потом можно попугать отяков для большей консолидации... А вот остальных буртасцев надо добивать, а сотника особо. Иначе он может привести еще одну, более сильную рать, от которой уже не отбиться...

— Скажи, Ишей, — прервал затянувшееся молчание воевода. — О чем твоя самая заветная мечта? Чего ты хочешь? Неужели сладких женщин, много золота и вина, как остальные твои земляки? Ох, нет, вино Аллах запрещает вкушать... Тогда перебродивший кумыс или крепкий мед?

— Он сказал, что тебе этого не понять, — закашлялся Алтыш, видимо, упустив некоторые подробности перевода.

— Скажи ему, что я запомнил некоторые слова, которые ты мне как-то говорил. В том числе и выражение "вонючая собака", — засмеялся Иван.

На лице Ишея после смеха воеводы проступила смесь удивления и какой-то обреченности, и он спросил на чистом древнерусском языке, в котором лишь одни переяславцы могли бы уловить легкий акцент:

— Тщетно ты речи свои на меня тратишь. Что те до помыслов моих? В бою ты меня заяти — так не медли, пускай под нож али выкуп требуй. Токмо не будет тебе выкупа от родичей моих. Один я яко перст. Злата у меня нет, и не нужен я никому на этом белом свете. А вот отчего ты слова мои, коими поношу тебя, сносишь без гнева и смеешься над ними?

— От... куда ни плюнь, всяк русский язык разумеет, — в сердцах махнул рукой воевода. — Только я один, похоже, хуже всех на нем говорю...

— Отличие есть в том, как речи ты ведешь, но не удивлен я, — качнул головой Ишей. — Всякое племя славянское на свой лад глаголет, но понимают они друг друга. Пойму тебя и я.

— Ну что ж, давай тогда отпустим нашего толмача, — кивнул на Алтыша Иван. — Иди пока, десятник, поработай на весле... А что, у вас многие ратники понимают язык наш?

— Нет, воевода, токмо десятник, родич его малость да я. Более нет никого. Я много языков знаю, Идель как свои пять перстов изучил, Чулман вдоль и поперек исходил, на Днепре многажды бывал. Даже в Царьград меня заносила судьбинушка. Так что тебе до того, о чем мечтаю я?

— Предложить тебе хочу я то, что может тебя заинтересовать. Сказал мне десятник, что не простой ты человек, грабить ты не грабишь, девок не сильничаешь... Сидишь себе тихо на лодье, однако воинская доля в добыче у тебя двойная. С чего бы?

— За знания мои, за то, как с лодьей управляюсь, про языки я тебе сказывал, а этим из многих бед могу вызволить... Токмо не мысли, что я такой тихий, многое было в жизни моей и худого, и доброго.

— Все мы не без греха, малого или большого. Не знаю, как начать... ты не подумай, что купить тебя хочу, ты мне не для службы какой нужен... а весь, целиком, с потрохами, значит. Чтобы мои цели твоими стали, а уж перейдут ли твои мечты ко мне, это лишь от тебя зависеть будет. А на твое возможное "нет" отвечу так. Отпущу я тебя через пару-тройку месяцев, как твоих всех побьем. Живым и здоровым. Даже доставлю куда-нибудь в людное место. Оправдывайся потом сам перед своими, что ты тут так долго делал и почему выжил, когда в плен попал. Может, и впрямь был молодцом, а может, и других сдал... Да-да. Вот те и "хмы". Ну да ладно, начну сначала. Вот смотри... — Иван развернул заранее заготовленный лист бересты и быстро стал чертить на нем контуры рек, морей и проговаривать вслух то, что наносил на карту: — Вот Волга, Итиль или Идель по-вашему. Вон та маленькая загогулина Ветлугой будет, а мы на ней вот тут находимся. Вол... Идель впадает в Каспийское море — не знаю, как вы его кличите...

— Хвалисское али Хазарское...

— Ага, через горы Черное море, оно же Русское, вот примерно так, Днепр туточки... — Рука Ивана неровно пририсовала Крымский полуостров и несколько рек, впадающих в море.

— Греки его Понтом Эвксинским прозывают али просто морем...

Первые пять минут Ишей поправлял некоторые линии и подсказывал Ивану, как называется то или другое место на карте, а потом только слушал с горящими глазами, не сводя глаз с бересты. Моря и океаны, красочно описываемые воеводой, вставали перед ним как живые, огромные хребты заслоняли своими вершинами небосвод, и невиданные звери поднимали хоботы и бивни, трубя в прозрачное небо далекой Африки. Могучие носороги и гривастые львы, черно-белые полосатые зебры и стада антилоп. Когда были упомянуты двугорбые верблюды, то оказалось, что они для Ишея что лошади. Он на них часто катался в детстве, поэтому такой штрих только придал правдивости рассказу. А стоило воеводе упомянуть безбрежные стада бизонов, показав место на карте, где они пасутся, Ишей не сдержался и стал, глотая слова, пересказывать свою историю про неведомую землю.

— Один нурман мне сказывал, как они плавали далече на закат от Оловянных островов, что страной англов ныне прозывают. Нашли они там землицу безбрежную, всю лесом поросшую. Может, она и есть Омерика твоя, где быки бесчисленные бродят окрест тех лесных просторов?

— Угу, она и есть, прерии... ну степи, где бизоны бродят, расположены на полудень и вглубь от тех мест... А теперь я тебе нарисую корабли, на которых можно путешествовать по океану, — продолжил Иван. — На лодьях тоже можно, конечно, но хорошо, если доплывет каждая пятая, остальные на дно пойдут... Только знаешь что, Ишей... Я по-честному тебе скажу, что не знаю, смогут ли пересечь эти безбрежные воды наши дети и внуки, не говоря уже о нас... Откуда тогда все эти мои познания? Гхм... меня учили всему этому, только ни учителей, ни кораблей этих больше нет. А я хочу, чтобы мои знания не пропали, так что смотри, может быть, мы с тобой и сможем когда-нибудь что-нибудь... Тьфу! — запутался воевода. — Сможем, Ишей, должны смочь... Что, интересно стало? Да уж, это тебе не бедных весян грабить...