Иван покусывал веточку, сглатывая тягучую горькую слюну, чтобы заглушить медленно зарождающийся внутри него протест против нудного занятия, которому предавался. Процесс заключался в художественном вырезании стилом (или как его тут называли — писалом) по выглаженной и высушенной, а также обрезанной по краям бересте. Пишущим инструментом служил сточенный до половины толщины мизинца обломок ножа, который как великая ценность был оторван от сердца Любима и бережно обернут тряпицей, береста же была безжалостно оборвана с недавно поваленной березы.

Цивилизованный человек может, взяв спальник и палатку, на несколько дней притвориться, что испытывает единение с природой. Даже на неделю. И на целых две. Он может обжигаться горячим чаем из алюминиевой кружки и даже (это уже настоящий герой) обходиться пару дней без тушенки в каше и без бутылки водки, которая тут же, за посиделками у вечернего костра, густо замешивается на клюкве, собранной морозной осенью на болоте. Но писать без бумаги и карандаша (не говоря уже о шариковой ручке) для него вещь немыслимая. Почти... Потому что если очень надо, если хорошенько подумать и себя заставить... то невозможное становится возможным. Правда, разбавляясь при этом хорошей порцией матерков, что порой способствует проводить топографическое нанесение окружающей безлюдной местности на вышеупомянутую бересту при условии ее размещения на почти ровной поверхности широкого пня. Пень этот был выровнен пилой бригады плотников с помощью шантажа и угроз новоявленного руководителя развернувшегося строительства. Пила была, прямо скажем, аховая по качеству, как, впрочем, и другой инструмент, применявшийся переяславскими древоделами. Через час-полтора его использования самый молодой из бригады, выполнявший, видимо, функции подмастерья, садился и правил остроту лезвий наждачным камнем, а то и бережно хранимым напильником. Однако помимо такой "дедовщины" в остальном бригада разительно отличалась от будущих строителей, заботившихся лишь о своем кошельке и не задумывающихся обо всем остальном — честном слове, качестве работы и желании заказчика. Видимо, еще не успели испортиться либо просто делали для себя. Община — великая вещь, если ее членами не становятся по принуждению и у соседей хватает мудрости и накопленных традиций жить друг с другом в согласии.

Так вот, бригада дело свое знала, и пятистенок, заказанный рубкой в чашу и нарисованный Иваном на той же бересте, сложила очень быстро, ярунком и отволокой споро отмеряя углы и отсекая лишнее. Причем возвела вместе с пристроенным под одной крышей теплым хлевом, а также небольшой банькой, называемой здесь мовней, которая выросла чуть в стороне от дома. А в дополнение ко всему плотники успели проконопатить щели обоих срубов сухим болотным мхом и навесить везде двери. И это не говоря уже о плетне из прутьев, сплетенном подмастерьем вокруг небольшого огородика, где бабы уже посадили лук с морковкой на семена, а также осторожно поместили в лунки и присыпали землей проросшие глазки картофеля, предварительно вскопав деревянными лопатами нетронутую целину лесной поляны. Пять дней для выполнения такой работы надлежащего качества — это показатель золотых рук и слаженной работы даже с учетом того, что бревна заготовлены были еще с осени чуть выше по течению Дарьи. Пол делать Иван пока отказался, осознав, как долго придется пилить деревья на доски вручную и поделившись этими мыслями с плотниками. Те долго смеялись, потому что тес делался вовсе не так, но сознались, что это тоже долгий процесс и не факт, что они уложатся в отведенный срок. А уж если начнут заготавливать доски пилой...

Обычно бревна раскалывали пополам и тесали топорами, отчего и прозывали тесом. Но в некоторых редких случаях (например, для получения ровной поверхности) такой подход был неуместен и требовалось нечто иное. Плотники такой инструмент имели, назывался он лучковой пилой, и данный факт давал им нешуточный повод для того, чтобы собой гордиться. Полотно было узкое, почти одинаковой ширины по всей длине. Концами оно зажималось в невысокие ручки, которые в середине соединялись распоркой, а на верхних концах стягивались веревкой, закручивание которой вызывало растягивание полотна. А растянутая пила не гнется и не хлябает, даже если она длиной под полтора метра, как и было в этом случае. Держались пильщики за нее обеими руками. Подмастерье залезал на высокие козлы и тянул пилу вверх на холостом ходу. Другой тянул вниз, подавая рабочий ход. Сделав небольшой распил, в него вгоняли клин, чтобы не зажать полотно, а потом подавали бревно вперед и продолжали пилить дальше. Такая вот канитель. Поэтому Николай, осознав проблему дефицита досок, на второе место после вопроса о металле в своем списке приоритетов поставил пункт о примитивной лесопилке.

Зато в подклети успели вырыть погреб, а двускатную крышу из жердин застелили соломой. В подполе плотники подвели фундамент под планирующуюся русскую печь, поставив мощный опечек, сложенный из дубовых брусьев прямо на земле и доходивший по высоте до пояса от уровня не существующего еще пола. Проем для него проходил точно между толстыми половыми бревнами, что несомненно предохраняло печь от перекосов в будущем. Не пожалели дубовой древесины и для фундамента самой избы, присыпав его потом землей. Однако то, чего плотники понять не могли, бригада категорически делать отказывалась. Не для этого их сюда посылали, мол. Это касалось не только пня, но и широких окон, запланированных Иваном. Только когда Николай его подвел к небольшому оконцу избы Любима с мутным пузырем, почти не пропускавшим свет, тот стукнул себя ладонью по лбу, помянув по матушке и само стекло, и тех подлецов, которые не наладили еще его выпуска в промышленных масштабах в данном временном отрезке. На вопрос, не хочет ли Николай заняться еще и этим делом, Степаныч ответил прямолинейно. Ранее не отличавшийся непочтительностью к командиру, на этот раз он взял смеющегося Ивана за шкирку и поясной ремень и выставил его за дверь, благо, силушки хватало. С напутствием ходить издеваться к кому-нибудь другому. Подальше отсюда и желательно в другом временном отрезке. Иван посмеялся еще пару минут, но потом крепко задумался. Кроме занятий со Сварой, заключающихся в основном в физических упражнениях на накачку определенных групп мышц и немудреных приемах с мечом, а также некоторых обязанностей по координации поисковых групп, он был наиболее свободным из всех пятерых.

Помимо того, что Николай помогал Любиму перестраивать сыродутную печь и объяснял свои методы закалки стальных изделий, он еще что-то судорожно обдумывал, вертя в своих пальцах куски железной руды. На все вопросы отвечал односложно — мол, не все так гладко в датском королевстве, не получается у него каменный цветок, и вообще дайте ему придумать заново технологию производства стали из имеющихся под ногами материалов. А также что институтов он не кончал, а кузнечное дело изучал только по книжкам, правда, хорошим. А вот некоторые, раз такие умные, могли бы свой кипящий от безделья милитаристский ум направить на завоевание пары княжеств — это как раз одного порядка действия.

Вячеслав, облазив все скотные убежища и пощупав все, что было только можно у этой самой скотины, пару часов практически впустую проговорил с местными бабоньками на предмет того, чем же они лечат себя и свою животину. А поняв, что дело, скорее всего, в терминологии, то бишь в названиях трав, уговорил Агафью походить с ним по ближайшим окрестностям, чтобы сравнить свои познания о hipericaceae и matricaria recutita с народными.

Ребята тоже времени не теряли. Вовка, с детства любивший что-то мастерить, прикипел к кузнице Любима, помогая ему и Тимкиному отцу в силу своих способностей, подтаскивая инструмент и руду, качая мехи. Ближе к вечеру он уходил с местными ребятами в лес или купаться на речку. А там на песке либо на очищенной от прошлогодних листьев и хвои земле старательно выводил буквы русского алфавита и арабские цифры, поясняя, как составлять слоги, и вспоминая арифметические задачки первого класса. Компания, занявшаяся письмом и счетом, разрослась уже до девяти человек, чему немало поспособствовали подзатыльники родителей и передававшиеся из уст в уста слова десятника, что воин должен "грамоте разуметь". Это, конечно, не соответствовало действительности, обучение велось лишь в редких монастырях да в богатых семьях. Поэтому за появившуюся возможность научить грамоте своих детей умные головы общины схватились обеими руками. Даже учитывая некоторую несхожесть речи и алфавита. Сумел же Вовка прочитать некоторые слова в бережно хранящейся церковной книге у старосты. Правда, ни сам он, ни окружающие смысла этих слов не поняли, но на то ведь и книги, чтобы хранить там знания, доступные далеко не всем. В результате Радка обзавелась подружкой Ульянкой, оказавшейся сестрой Мстиши. Ту тоже отдали в обучение, так что в перерывах между уроками у них появилась возможность иногда пошушукаться о чем-то своем, девичьем.

Тимка же в учителя не подался, а пошел по другой стезе. В отличие от отца, любившего технику и заполнявшего все свое свободное время копанием в старых механизмах, сын любил живое общение с людьми и природой, пропадая невесть где целыми днями. Обычно проводил время в лесу, на речке либо с книжкой на сеновале. Такое различие в характерах объяснялось тем, что пошел Тимка в мать. Был он такой же слегка смугловатый, темно-русый, с подвижным узким лицом и непоседливым характером. Поэтому узнав, что Антип уходит на поиски рудных мест и вообразив, что такой розыск в принципе ничем не отличается от поиска сокровищ, он побежал уговаривать отца отпустить его с охотником, заменив собой Радку, которая с головой ушла в учение. Подспудно Тимку грела еще одна мысль — научиться стрелять из лука. А где и у кого, как не в лесу и не у Антипа? Николай, погруженный в новые проблемы, кивнул в знак согласия, сначала даже не поняв, чего от него хочет сын, а когда тот уже убежал, неожиданно опомнился и поднялся, чтобы броситься вдогонку. Однако Любим похлопал его по спине и посоветовал не переживать попусту. Как сын может вырасти мужчиной, если его постоянно опекать? А Антип за ним присмотрит и поучит лесному делу, к детям он стал относиться очень внимательно после смерти жены... Так что Тимка уже несколько дней ходил по лесам, изредка забегая в кузню либо на место строительства их будущего дома, чтобы поделиться новыми рудными местами и найденными образцами. К Вовке и его ученикам он тоже заходил, виновато посматривая на трудящегося в одиночку друга. Тот только пожимал плечами, ничуть не обижаясь. Чего не дано Тимке — так это усидеть на месте и раз за разом объяснять, как складывать новые для ребят числа или составлять буквы в слоги.

Так что слова Николая на третий день их пребывания в веси здорово прочистили мозги Ивана. Получалось не очень. Все при деле, а он? Воинское поприще ему практически заказано. В его возрасте навыков великого рубаки не приобретешь. Так только, чтобы не выглядеть полным неумехой. Куда же направить свои помыслы? Руководить и координировать? Конечно, можно было бы уподобиться некоторым людям из оставленного мира, которые только этим и занимались, потому что ничего другого не знали и знать не хотели. Но это все же как-то не входило в его планы. Не тот характер он имел. Скучно это, да и люди здесь другие — не поймут, если ничего не представляющий собой человечишка выползет и начнет раздавать ценные советы. Ладно бы родословной какой обладал — тогда было бы еще понятно: век такой. А так разве что за шута примут... Поэтому Иван твердо решил найти свой интерес в этом мире, а то там был "ни пришей, не пристегни" — и тут может стать таким же. Вот и Николай, похоже, немного обиделся. Ходит, мол, пристает, нет бы делом заняться... Вот с этой точки Иван и решил начать — помочь разгрести первые завалы своим соратникам, а там уж видно будет. Само призвание найдет, если достойным ему покажешься.

Поэтому с определенного момента он, помимо карты и наблюдения за плотницкими работами на новом доме, стал вникать во все новые идеи, запланированные Николаем для внедрения. Приходил к нему в кузню и нудно выяснял, что и где надо ставить, как перегородить речку и организовать запруду. Как лучше, к примеру, поставить водяное колесо?

— Ты объясни мне как ребенку, Степаныч. Я понимаю, что вопросы иногда глупые задаю... Вот зачем огород городить с плотиной? Перебросим дубовое бревно через речку в узком месте, наденем на него колесо, закрепим, чтобы не съезжало, смажем дегтем, и пусть крутится себе. Зачем запруда и колесо под ней?

— Иногда ты просто на слово мне верь, Михалыч. Например, что скорость вращения верхнебойного колеса, то есть того, на которое вода падает сверху, будет выше, чем колеса, вращаемого течением, то есть подливного. За счет потенциальной энергии падающей воды. Ты вроде высшее образование получал, а не я?

— У меня другие приоритеты жизненные были. Десантуре зачем ваши железяки, а? — карикатурно стукнул себя в грудь егерь.

— Ага, а теперь меня донимаешь вопросами, ответы на которые я сам знаю не всегда. Так вот, насчет более быстрого вращения. Нам это и нужно. Сам подумай, мехами работать надо? Надо. Глину мешать для плинфы? Надо. А молот кузнечный? А воду поднять на огород? А мельничку поставить? Бабы в ступках зерно толкут до сих пор. А мужики успели только огородиться да жилье какое-никакое поставить. Не хватило сил даже на мельницу. Ты понял теперь, какое нам доверие оказали, поверив в наши планы? Рук рабочих не хватает, а нам аж шесть человек выделили... На все, конечно, и нашего колеса не хватит, но брать от него надо по максимуму, хотя совсем сильно и не размахнешься — речка не больно глубокая. Однако выкрутимся, по очереди будем механизмы запитывать, надо будет только передаточный механизм продумать. Такой, чтобы включать что-то одним движением рычага. Дернешь за него — прислонит он шестерню к вращающейся оси колеса и подключит молот или ту же мельничку... Ну и само колесо отключать тоже надо, не железное все-таки будет. А с чего начнем — это ты мне скажешь. Как твои следопыты, выследили что?

— Вот смотри, с глины они начали — попался им кусок жирной. Глянь, как тянется... Эта, как я понимаю, на посуду сгодится — местному гончару покажем. Тимка говорил, что к ботинкам липнет сильно.

— Не только для посуды. Для кирпича просто чистого песочка подсыпать надо... вероятно.

— А вот еще... Этот кусок на целый кирпич потянет, сынок твой притащил в пакете. Он как раз с песчаной примесью. Пойдет для плинфы?

— Насколько я понимаю — пойдет. Но пока не проверим, не скажу ничего. Я ведь уже рассказывал, что в старину глину под зиму запасали, чтобы к весне часть солей и органики вымыло талыми водами. А что тут намешано — сразу не поймешь. В общем, сплошные эксперименты будут... Где, кстати, нашли?

— А вот это самое интересное... Километрах в десяти-пятнадцати выше по течению Дарьюшки, — ласково обозвал лесную речку Иван, — есть достаточно большой пологий холм.

— А что так приблизительно?

— Дык никак не научусь поприща переводить в километры.

— Ну, поприще вроде меньше тысячи саженей. Семьсот пятьдесят, кажется. По-разному на самом деле было. А обычная сажень — это расстояние между раскинутыми в стороны руками. Где-то метра полтора. Да не смотри ты на свои руки, Михалыч, народ помельче тут. Еще пядь есть, локоть, аршин, вершок... Хотя нет, последние два попозже появились.

— С пядью поясни-ка. С локтем интуитивно понятно.

— И как локоть, по-твоему, считается?

— Ну, от сгиба до ладони, — почесал голову егерь.

— Не-а. До конца среднего пальца. Сантиметров сорок шесть-сорок семь. И еще насчет малой и большой пяди. Малая — она от кончика большого пальца до кончика указательного, сантиметров восемнадцать-девятнадцать, а большая — до мизинца, сантиметров на пять больше. Вершок же примерно четверть малой пяди. Ах да, его же еще нет...

— Хм... А у меня почти одинаково получается — что до конца мизинца, что до конца указательного. Пальцы такие.

— Не суть важно, — махнул рукой Николай. — Точных измерений еще нет, просто имей это в виду.

— Ну ладно... Так вот, речка как раз этот холм огибает. В нем и нашли глину эту, рядышком тоже места очень интересные есть, хотя дальше они в основном низменные, а сами почвы песчаные. А неподалеку, чуть в стороне — относительно небольшое болотце, но смотри, что там нашли... Черные катышки и зерна, на вкус сладковатые. С других же болот образцы в основном с загогулинами... Ты, кстати, недавно на ночь глядя про наличие фосфора в таких кристаллах заикался. Вот спиралька, это как раз с ним руда?

— Ага, — стал рассматривать черные катышки Николай, бросив только мельком взгляд на колючий образец. — Проверим сегодня прокалкой на горне кузнечном. Заодно Любиму покажу, как это делать. Много принесли?

— Несколько горстей. А само болотце покрыто толстым слоем верхового торфа. Режь, суши, грейся. Главное же в том, что холм этот и болотце расположены почти в одном месте. И все это рядом с речкой. Хоть сейчас открывай кирпичное и литейное производство да сплавляй товар вниз по Дарье... Расчистить только русло от поваленных стволов надо.

— Ой, не говори "гоп", сначала проверить надо. Да еще угля древесного сколько для этого необходимо... И людей где возьмем? Горячее время все-таки. День год кормит, и так все лето...

— Ну, поначалу самим можно... — задумался Иван. — Слушай, а отяков никак нанять не получится? За железо не рудой брать, а работами или углем...

— Ну, хорошая мысль... Ты с Трофимом обсуди это сам, ага? — Николай немного помялся. — Катит нам...

— Чего?

— Катит, говорю... Вторая седмица пошла, как мы здесь, а уже ресурсы для переработки отыскали. Народ-то на этом месте почитай два года сидел...

— Все нормально, Степаныч, народу не до того было. Тем более что мы же не золотишко нашли... А болотные руды и глина кирпичная здесь всегда водились. Вроде известняк еще есть да торф, а других ресурсов кот наплакал... Кругом болота, леса, реки да камни отесанные. В курсе, что ледник почти до этих мест дошел?

— В курсе. А насчет золотишка или того же серебра, так они где-то за Камой водятся, если не врут люди. Хотя чего только про старообрядцев не говорили... За счет чего-то они здесь жили, и неплохо вроде. Нам бы мергель найти — тогда цемент можно было бы делать. Глин-то полно всяких, вдруг попадется?

— Ха. Твоими бы молитвами... — скривился Иван. — Сам знаешь, в области цемента своего не было, из Мордовии в основном завозили. Так что раскрытый рот можешь захлопнуть, ложки для него не будет. Еще то, что напланировали, осилить бы...

Вот и осиливал, прорисовывая очередную залежь на бересте махонькими значками около игрушечных елочек, березок, дубков и ленточек, символизирующих речушки и восстанавливаемых по памяти. При этом покусывая горький стебелек, неясный вкус которого смывал подступающее раздражение художника поневоле. Промелькнула мысль, что ближе к вечеру надо сходить и еще раз поговорить с Николаем по поводу водяного колеса. Завтра можно начинать.

* * *

Учебный класс на этот раз собрался на поляне под елками, перебравшись на другой берег Дарьи. Расшвыряв хвойные иголки, старательные ученики выводили на мягкой земле не до конца еще им понятные буквы и цифры. А между ними, кланяясь колыхающимся еловым веткам, мерно вышагивал Вовка, пристально всматриваясь в ломаные линии.

— Так, Андрей, ты не пробуй в уме все решать, всего на свете сразу не запомнишь. Запиши все столбиком. Угу... десятков много... значит... одна сотня переходит. Нет, сначала сложение осилим, потом вычитание дам. Главное, чтобы столбик освоили, а сколько уж там знаков — все равно. Да не опухнет твоя голова, не опухнет. Погоди — дойдем до умножения, так там наизусть заставлять учить буду. Так, Рыжий, правильно, смотри-ка. А вот попробуй слово "меч" написать. Угу. Нет, мягкого знака не надо. Ну и что, что мягко на конце... Так, близнецы, Чук и Гек. Какого тут... у меня задираться начали? Выгоню на фиг! Знаю, что по-другому вас зовут, а будете охламонничать — буду звать именно так. Слово "жито"? Пиши "и", потом разберемся... Сначала научитесь писать, как я говорю, а потом уже отца своего отвлекать буду. Так... Ульяна... это не единица, помнишь стишок про цифры?

А у тебя что?

Нет, Ульяна, это не веточка попала, это ты просто вечор просмеялась с Радкой весь свой первый урок, когда я новеньким объяснял про буквы и цифры.

Так, теперь задача на внимательность всем. "А" и "Б" сидели на трубе... Радка, молчи, неча кричать про то, что тебе рассказывали, другие-то не знают. "А" упало, "Б" пропало, кто остался на трубе? Нет, не "А"... нет, и не "Б". Что значит никого? А кто более внимательно слушал? "А" и "Б"... Вот, прав ты, Рыжий.

— Володимир, — по-взрослому позвал учителя, подняв руку, Андрей. — Ведаешь ли про трубу, что в избе вашей воздвигнута будет? Пошто она вам надобна?

— Как это пошто? А дым куда выводить?

— А пошто выво... дить его? Сам в дверь уйдет...

— Так что, в дыму жить?

— С ним теплее. И прус со стрехи не падает.

— Это что за прус такой?

— Черен, аки уголь древесный. И лап много. — Андрей повалился на спину и задрыгал ногами, артистически изображая пруса.

— Таракан, что ли?

— Не ведомо такое прозвище. Ежели проползет он в слух, — актер ткнул пальцем на ухо, — то погрызет всю голову и будешь ходить с пустою. — Андрейка заулыбался своей придумке.

— Так вроде княжество у моря на... к полудню есть. Э... Тьмутараканское. Как же такого слова не знаете?

— А! Тмуторкань. Знамо, есть такой город. Но прусы и там обжились.

— Если чисто в избе будет, то и прусов твоих не будет, — почти складно ответил, подумав немного, Вовка.

— Буде, не буде... Пусть, — ответил Андрейка. — А тепло? В дружинной избе холод стоит в зимнюю пору. Печка там глинобитная с трубой, как ты и сказывал. Зело студено с нею зимой. В Переяславле теплее было, так там на ночь истопки хватало, а туточки каждый час просыпаться топить надобно.

— Дома у нас русская печь стояла, — начал Вовка. — Давай я тебе расскажу, как она устроена? Что тут делать будут, мне не известно, но думаю, что почти то же самое... Внизу у печки находится э-э-э... на чем она стоит, опечек. Из брусьев там или из кирпича. Под опечком в подполе у нас несколько кирпичных столбов стояло для подпорки. Вот печка ваша в дружинной избе... у нас почти похожая по форме голландкой прозывалась, она отдельно от большой печи стояла в другой комнате. Ее топили, когда нужно было быстро нагреть помещение, надолго ее не хватало.

А большая русская печь, из кирпича, тепло всю ночь держит, постепенно его отдает. Она нагреваться начинает лишь по окончании топки, когда труба закрывается. Главное тут — тепло не упустить. И чем больше печь, тем больше тепла она отдает. У нас она в четверть кухни была, ну... клети по-вашему, что ли, только отапливаемой. У нее даже лежанка была. А огонь разводился спереди на открытом устье, на поду под сводом. Под — это кирпичом выложенная площадка почти над всем опечком. Мама в детстве даже мыла меня в печи. Протопишь ее, дашь слегка остыть, выметешь золу с пода и сажу со свода, настелешь толстый слой мокрой соломы, и залезаешь с шайкой и горячей водой. Мама закрывала заслонку, и я сидел, парился там. Конечно, тесновато и испачкаться можно, но грязь вся катышками сходит и дышится потом легко. Потом баньку отец поставил, там мылись, но вспоминаю я почему-то всегда, как в печку лазил.

Мама, кстати, на поду и пироги пекла, и щи варила. Горшки ухватом задвигала... Это такая железная кочерга, что горшок охватывает, вот такой формы, — Вовка провел в воздухе руками. — Знаете? А горшки? Донце узкое, а тулово расширяется кверху? И горшки другие? Ну, ладно, потом покажу, если увижу когда-нибудь.

Перед устьем печи, значит, небольшая площадка есть, называется шесток, ну... это под тот же самый, только под устьем. Сбоку загнетка расположена. Как печь вытопится, последние синеватые огоньки прогорят и только красные угли останутся, так устье заслонкой плотно закрывают и трубу тоже. А горячие угли в загнетку сметают и присыпают их золой — это для следующей растопки. И только тогда печь и начинает прогреваться. На шестке и пищу хранят в горшках, и подогревают иногда лучинками на таганке — кольце таком железном, на ножках. Лучины же и наколотые поленья для растопки лежат обычно в подпечье — это ниша такая глубокая в опечье под шестком.

Меня мама пугала, что там хозяин живет, то есть домовой... — Вовка увидел, как согласно закивали ребята ... Где, мол, ему еще жить? — И кот наш туда залезал и глазищами своими зыркал. Ну... кот! — увидел он уже недоуменные взгляды ребят. — Рысь знаете? Вот это такая маленькая рысь, ласковая. А сбоку печи в кирпичах дырки были для подъема на лежанку и полка кирпичная, припечек называется. Там можно сидеть, а можно сушить обувь и носки... А спать я любил на лежанке. После гулянья залезешь — сухо, тепло, а сама лежанка занавеской задергивалась, никто не мешает. — Вовка мечтательно прикрыл глаза, вспоминая свою печку, маму, еще любившую отца, свое счастливое детство...

— Гладко ты сказываешь, любо нам. — Андрейка обвел глазами притихших ребят. — И слова не так коверкаешь, как ранее.

— И вы уже понятно для меня э-э-э... баете. Словечек, смотрю, от меня нахватались. Наверное, дома не всегда... — успел отозваться Вовка.

— Гляньте, гляньте, Мстиша бежит, он вестником днесь! — закричал Вышата. — Случилось что?

Пацаны и девчата подались навстречу задыхающемуся Мстиславу, пытающемуся протолкнуть из себя короткие рубленые слова.

— Насилу нашел вас... Бежите в лес... по Дарье вверх бежите, через новый сруб, всех баб и детей уводят! Войско с низовьев... на лодьях подходит, а лесом — ратники одоспешенные! Вои и людины ужо в веси сбираются.