Коричневые, узловатые пальцы стряхнули с ножа на стол хлебные крошки и стали сгребать их в подставленную ладонь, терпеливо выметая из щелей тесаных досок разлетевшиеся крупицы. Наконец, морщинистая рука поднялась чуть повыше, поднеся собранное богатство к подслеповатым прищуренным глазам, и скупым, расчетливым движением отправила их в рот.

— Дед Радимир, а дед Радимир? — Вовка кашлянул и оторвался от созерцания разбросанных на лавке мелких чугунных квадратиков, отложив в сторону напильник. — Ты чего крошки собираешь, как в голодный год? Хлебушка в достатке... даже на мой хохряк.

— С мое поживешь, чадо, — деланно прошамкал тот еще вполне здоровыми зубами, — так еще и не такие привычки у тебя будут...

— А чего боишься? Неурожая? Если наступит такая беда, то опять продадим наши котлы, а на вырученные монеты...

— Добро не лихо, — прервал его Радимир, — бродит о мир тихо. Коли придет голод, так уж коснется многих, и за котлы свои ты почти ничего не возьмешь. На кой ляд они будут нужны, ежели туда положить нечего? Мал ты еще, не видал, как люди детей своих продают, абы самим выжить, а тем надежду дать...

— Какая же это надежда? В рабстве... то есть в холопстве?

— А такая! Не приведи Господь тебе увидеть, как дети от голода умирают, как ложатся они на дороге и снег падает им прямо в открытые глаза! И не тает там!

— Ну... да. Прости, дед Радимир. Правда твоя, мал я еще.

— Не вини себя, чадо, это дело поправимое, — тут же успокоился старец и подвинул к Вовке ржаной ломоть. — А уж чего тебе в жизни доведется увидеть... зависит лишь от рожаниц, от той доли, что они тебе назначат.

— Каких рожаниц?

— Ох, темные вы... Вот я тебя ломтем наделил, а ведь издавна такой обычай идет, егда глава семейства краюху на куски кромсает и каждого оделяет им в соответствием со своим понятием. Так же и Род по своему разумению наделяет хлебом насущным человека, причем вместе с таким куском тот получает и свою долю, свое счастье. Кому-то больше перепадает, кому-то совсем не достается... У каждого своя судьба, которой заправляет Макошь, старшая из рожаниц, прядущая покутные волокна всего сущего. Вслушайся... Ма-къшь, мать судьбы. Она из тех прях, чья нить свивается в судьбы человеческие, да и бабам нашим в делах помогает, покровительствует рукоделию, рождению детей, урожаю, достатку в доме. А помогают Макоши ее младшие сестры, девы судьбы, счастливая Доля и лихая Недоля. Их также Сречей и Несречей иной раз называют, а у нас еще и рожаницами, хотя... последних многие на закате именуют Ладой и Лелей, а дев судьбы чтят отдельно. Ну, да это их дело... Так вот, эти сестрички связывают человека покутными нитями с плодами его трудов, добрыми и злыми. Те нити судьбы по-разному вьются, но Доля на них все узелки распутывает, а Недоля их рвет да связывает, узелки наматывая. В чьи руки попадет твоя жизнь — тому и быть.

— А вот у нас думали, что только от самого человека зависит, как его жизнь сложится, — Вовка потерял интерес к своим железным поделкам и придвинулся к Радимиру.

— Да? От людишек многое зависит, да не всё, — покачал головой старец. — Один вырастает писаным красавцем, а второй немощным калекой, у одного ума палата, а у другого разумения хватает лишь на то, чтобы милостыню просить. А иной человечишка и лицом пригож, и умен, а не складывается у него жизнь. Бьется лбом о стенку, а счастья нет. А отчего? Все оттого, что его ниточку Недоля в руки взяла. А иной раз надоест ей, что человечек этот слишком сильно трепыхается в ее руках, пытаясь к сестричке перебраться, так она его так по носу щелкнет, что тот до конца жизни безвольной куклой у нее провисит.

— Вроде... сильный должен подняться после любых невзгод.

— Но поднимется ли? — Радимир немного покряхтел, устраиваясь удобней на лавке, и продолжил. — У Макоши свои разумения, да и невзгоды могут быть такими, что жить не захочется.

— Э... дед Радимир, так ты в какого бога веруешь? В Христа?

— Истинно верую, — осенил себя крестным знаменем тот. — А отчего у тебя сомнения возникли, чадо?

— Так ты мне про рожаниц все больше рассказываешь, а это славянские боги, так? Перун, Велес, Род?

— И что? То, что князь новый взойдет на княжение, еще не повод, чтобы тех, кто до него был, ногами попирать. Предки наши старых богов чтили и нам завещали. Верой своей мы вправе сами распоряжаться, но и вежу к древним заветам иметь надобно. Разве Макошь, что с Перуном наравне на киевских холмах стояла, людишки забудут? Так и будут ее чтить, хоть и будут прикидываться, что великомученицу Параскеву Пятницу вспоминают. А на второй день праздника рождества, что еще называется собором или пологом богородицы, как Рода вспоминают? Бабы обычно приносят в церковь хлебы и пироги, так-то вот. Да и Среча с Несречей, как счастье и несчастье стали восприниматься, как светлый ангел за правым плечом и падший за левым.

— Но ведь старым богам человеческие жертвы приносили! — нашел бесспорный аргумент в споре Вовка, поднимаясь с лавки. — Какое же уважение к ним можно испытывать, а?

Радимир замолчал, по привычке опершись подбородком на свою резную клюку, и стал задумчиво рассматривать новые половые доски, на которых расплывчатой тенью заскользил силуэт вскочившего мальчишки. Наконец, воздушный вихрь, вызванный резким движением Вовки, затих, и пламя лучины продолжило мерно пожирать длинную деревянную щепку.

— Они умерли, — тихий шелест, сходящий с губ Радимира, был почти не слышен. Все же старец взял себя в руки, откашлялся и продолжил. — А о тех, кого с нами нет, люди обычно вспоминают лишь добром. Или молчат вовсе. И все же богов своих предков надо вспоминать с вежей, не они виновны в этих жертвах.

— А кто?

— Сами люди, не понимающие, что силы изначальные от них хотят... Вот возьми то же дерево. Издревле люди, срубая его в лесу, с ним роднились. Делились своей кровью, щедро поливая древесные корни, исполняли очистительные обряды и лишь после этого, считая его своим, смели к нему подойти... Но при этом просили прощения за то, что его губят, винились перед древесными душами, изгоняемыми из стволов. А ныне? Кому придет это в голову? Кто почистит загаженный ручей и посадит новое дерево вместо срубленной березы, коли можно получить за все отпущение грехов, не прикладывая рук своих? Верь слепо и на том свете тебе все зачтется! Твори что угодно, мучай невинные души, но окутывай свои деяния светом веры и тебе воздастся! — голос Радимира задрожал от ярости, а в уголках глаз выступили слезы, ярко заблестевшие искорками света отраженной в них лучины. Непонимающий, что происходит со старцем, Вовка пересел к нему на лавку и попытался что-то сказать, однако вместо связной речи у него вырвался поток междометий, внеся сумбур в ставшую еще более неловкой ситуацию.

— Мыслишь, что на старости лет дед Радимир с ума сходить начал? — взволнованно стукнул клюкой об пол старец. — Нет, чадо, лишь хочу сказать тебе, что не токмо старым богам жертвы приносили...

— Я слышал, что католики сжигали на кострах ведьм и колдунов, — Вовка успокаивающе положил свою руку на сгорбленную спину Радимира. — Но у нас же такого не было...

— Все было, разве что сор этот на свет белый не выносили... — устало откинулся к бревенчатой стене тот. — Я же иноком был в Печерской обители, насмотрелся и наслушался всего. Не говорю о князьях, те супротивников своих редко миловали... Сама церковь наша злодеяниями не брезговала, да так, что ужасалась порой своим свершениям. Взять того же ростовского епископа Федора... И головы резал, и очи выжигал, и язык урезал! Своим! Что уж говорить про язычников! А новгородский архиерей Лука Жидята? Кто-то его святым величает, а кто-то... Кто-то при жизни звероядивым называл и рассказывал, что он распинал своих жертв, на кострах сжигал, варил в собственном соку в раскаленных железных котлах. Ох-хо-хо... Мы, конечно, не латиняне, но у нас хватает... Как ты говорил? Своих скелетов в шкафу?

— Страшно это все... — поежился Вовка, пытаясь представить себе, как добрый священник, с небольшим пузом и окладистой бородкой, может давать указания мучить других людей. — Ты мне лучше про себя расскажи, дед Радимир. Может, жизнь вокруг тяжкая, оттого и люди злые поголовно?

— Не без этого, чадо, не без этого. А насчет пути жизненного моего... да почему бы и не поведать? Мне не так много осталось, а тебе, глядишь, и пригодится. Вот, буквицами этими чугунными имя деда Радимира вспомнишь...

— Говори, деда, говори... Сам не пойму, так до других донесу.

— Ну, так слушай... — старец немного приосанился, огладил седую бороду и мечтательно воздел очи вверх. Взгляд его затуманился, и первые слова плавно потекли из уст, как будто он рассказывал не обычную историю нелегкой жизни, а старинную былину под напевчатый перезвон гуслей. — Прошла моя молодость в Киеве, мати городов наших. Вольготно город раскинулся на холмах Днепра, поражал иноземцев он своей многолюдностью и богатством, златоверхими теремами. А уж его светлые гридницы... княжеская иной раз до четырех сотен человек вместить могла! — Радимир немного отвлекся от повествования и стал загибать пальцы, перечисляя чудеса, стоящие в старом городище. — А еще во граде Владимира особняком стоит златоглавая Десятинная церковь, усыпальница князей наших, с фресками и мозаиками, мрамором отделанная. Тут же Ольговы хоромы, а уж Софийский собор... этот всем храмам храм!

— Ну, а ты-то там каким боком был, дед Радимир? — не выдержал Вовка, заерзав на лавке.

— Каким, каким... — прервался старец, нахмурившись. — Вначале я там отроком в младшей княжеской дружине хаживал, а потом в Чернигов, к Святославу ушел. Как раз два десятка лет на ту пору мне исполнилось. Времена тогда были недобрые, голод на окраинах Руси, смуты...

— Ты подробнее об этом, дед Радимир!

— Так я про это речь и веду, чадо, — легкий подзатыльник нагнал голову Вовки, который даже и не подумал уворачиваться. — Нешто ты мыслил, что я для книг твоих свою никчемную жизнь буду излагать, а? Так вот, Ярославичи в те времена Русью правили. Изяслав на киевском престоле сидел, а молодшие братья его Святослав и Всеволод в Чернигове и Переяславле.

— Это те самые, в честь кого Русскую Правду назвали?

— Ну да, они. Вначале была Правда самого Ярослава, вирный Покон, да урок мостникам, а потом дети его свою часть добавили, что стала зваться Правдой Ярославичей. Но до той поры еще годков пять оставалось, братья тогда не ссорились, а совместно на своих ворогов походами ходили. А таких множество у них было. Одних торков два раза били, да так, что силу их извели вовсе... Померли многие из степняков от тех гонений, зимних морозов и мора. Однако свято место пусто не бывает, на их место в степь половцы пришли, а с заката полоцкий чародей угрожать стал.

— Колдун? Самый настоящий?

— Князь это полоцкий, Всеслав Брячиславович. Его еще Волхвом Всеславичем называли, а сказки по сию пору слагают.

— Это не тот, что в серого волка перекидывался? — столкнувшись с героем сказок своего детства, Вовка приоткрыл рот от восхищения и перестал обращать внимание на грозные взгляды старца. Дед Радимир, глядя на блестящие восторгом глаза мальчишки, даже крякнул себе в усы, сдерживая улыбку, но отказать себе в удовольствии отвесить полновесный щелбан не смог.

— Тот, тот. Смелый он был и дерзкий. Молва шла, что перекинувшись, Всеволод мог в одну ночь от Киева до моря добежать. А еще улизнуть тайком из осажденной крепости, обратившись зверем. Мог даже услышать в Киеве звон полоцких колоколов, которые он как раз в тот год снял с новгородского Софийского собора.

— А зачем снял-то?

— Кто его знает... Разбил сына Изяслава Ярославича, что князем там сидел, занял Новгород и наполовину его сжег. За год до того знамение было... — Радимир прикрыл глаза и по памяти попытался восстановить где-то услышанные слова. — Была звезда превеликая, с лучами кровавыми, восходила с вечера на заходе солнечном и перебывала так целую седмицу... Привиделось Всеволоду в этом что-то, вот он Псков и осадил, а следом и за Новгород взялся. А может... может быть он просто мстил новгородцам.

— За что?

— Так он правнук Владимира Крестителя и Рогнеды, которую тот насильно в жены взял, убив ее отца и разгромив Полоцк. В походе том новгородцы совсем не последними были.

— Ага, и что дальше?

— За поругание Новгорода Ярославичи вторглись в Полоцкое княжество и взяли Менск на реке Менке, перебили всех мужей, а баб и детей взяли как военную добычу.

— Может, Минск?

— Да хоть как кличь. Сошлись войска на берегах реки Немиги ранней весной и седмицу стояли друг против друга в глубоком снегу. Наконец, Всеслав начал битву и сеча была столь кровавой, что все эти долгие годы сию усобицу самой страшной вспоминают, — Радимир покачал головой и непритворно вздохнул. — О-хо-хо... Полочане тогда отступили, но не были побеждены, обессиленные киевляне просто не стали их догонять. А спустя четыре месяца Ярославичи запросили Всеслава на переговоры, целовали крест, говорили, что не сделают ему худо. Тот поверил целованию и поплатился за это. Князья заманили Всеслава к себе, схватили его вместе с сыновьями и посадили в поруб...

— И?

— И беда одна не приходит... На следующий год со степи на Русь пришли полчища половцев с ханом Шаруканом. Ярославичи вывели войска навстречу и были разбиты на реке Альте, Изяслав бежал в Киев. А Шарукан стал рыскать по всем южным окраинам, жег, грабил, убивал, полон во множестве брал... Киевляне так возмутились бездействием княжеским, что собрали на торговой площади Подола вече и отправили посланцев к Изяславу, потребовали от него оружия и коней, сказали, что сами выйдут на поле брани, и будут бить половцев. Но Ярославич... Что у него на уме было, не ведомо. То ли побоялся, что наряду с вольными людьми смерды оружие возьмут, то ли пожадничал, однако отказал он посланцам. Начали тогда люди на вече наговаривать на княжеского воеводу, половина пошла с торга на его двор, а вторая к князю под окнами шуметь. Пошумели, пошумели, да и освободили из поруба Всеслава. Хорошо, что Изяслав не послушал тогда дружину свою и не убил волхва. Лишь бежал со двора, а потом ушел к ляхам. В Киеве же смута началась, простая чадь грабить стала дворы неугодных, а новгородского епископа вроде даже убили.

— А полоцкий князь? — стал от нетерпения кусать губы Вовка.

— Поставили киевляне его на великое княжение, по нраву он был простому люду. Да и слава его как кудесника не считалась тогда греховной... Токмо вот продержался Всеслав в Киеве всего несколько месяцев. Через полгода возвратился бежавший Изяслав, да не один, а с ляхами и их королем Болеславом. Полочанин не захотел сражаться за чужой ему Киев и бежал к себе домой. А киевляне сызнова собрали вече, дабы направить посланцев к братьям Изяслава, чтобы те заступились за Киев и не пустили пришедших ляхов. Иначе, мол, переселятся в греческую землю.

— Что, всем Киевом? — изумился Вовка.

— Да нет... — мотнул головой Радимир. — В том раздоре торговцы громче всех кричали. Именно им после поражения от половцев хуже всех пришлось, ведь путь в Царьград те вовсе перерезали. Вот эти торговцы и грозились уйти навеки. А простой люд мог и город зажечь, потому Святослав с Всеволодом и решили заступиться перед Изяславом за мятежный Киев. Лишь бы он ляхов с собой не привел.

— Да куда бы он делся...

— Вот именно, не послушался он их. Двинулся к Киеву с Болеславом, а сын его... Тот самый новгородский князь, которого Всеслав побил, первым вошел в город и побил киевлян во множестве... кого казнил, а кого и ослепил. Стал опять Изяслав на великое княжение, перевел к себе торг поближе, дабы неусыпно надзор за вече творить, а Болеславу Киев отдал с окрестностями. Тот, как въехал в город, не сходя с коня, поцеловал Ярославича и потряс его за бороду, как холопа своего. А уж сколь золота от Изяслава получил... Хозяевами ляхи себя почувствовали, встали на кормление по городкам и селам киевским, начали грабежи и разорение в земле нашей. Ну, люд и поднялся... Однако, лишь тайно стали иноземцев избивать, в открытую еще боялись после того, как зачинщиков первой смуты казнили. Так что года не прошло, как Болеслав с войском вернулся к себе.

— А ты, дед Радимир? Тоже сражался с ляхами?

— Да разве мне кто позволил бы, чадо? Правда... довелось мне как-то сойтись с ними на узенькой дорожке. Вдвоем мы с дружком по каким-то делам в Киев из Чернигова отправились. Метель, помню, разыгралась, так мы в какое-то село завернули, дабы переждать там непогоду. А на околице, глянь, лях девку в исподнем куда-то тащит. Переглянулись мы с товарищем, да и взяли того в мечи. Прямо со спины, он едва оглянуться успел, пьян был зело. Тут же коней развернули, да и уехали с глаз долой, пока девка нас рассмотреть не успела.

— А дальше?

— А дальше молчали о том, чадо, даже меж собой не говорили. Так что и князья наши не гнушались на родную землю врагов привести, дабы власть свою сохранить. А ты говоришь про отсутствие вежи к волхвам. Они хоть веру предков берегли... Да что это я, тоже лютовали. Насмотрелся я следующие два года на их зверства. Неурожай как раз случился, люд простой возмущаться начал, что последнее семенное зерно отнимать стали, так они раздор тот возглавили и старую чадь резать стали... И в Киеве волхвы появлялись, и в Новгороде, и в ростовской земле...

— А кого ты простой и старой чадью называешь, дед Радимир?

— Хм... Простая есть смерды, свободные общинники, а старая... знать местная, те, кто управляет именем князя и дань собирает. Понятно ли, чадо?

— Ага, а что с тобой было в эти два года?

— Разное... А один раз ходили мы с черниговским воеводой Яном Вышатичем к Белоозеру.

— Это где?

— На полунощи, рядом с новгородскими землями.

— Так причем тут Чернигов? — деланно удивился Вовка.

— Так вся земля ростовская и суздальская под Святославом тогда ходила и к Черниговскому княжеству самое прямое отношение имела. Не перебивай! Так вот... забыл, — Радимир смущенно откашлялся и попросил подать своего собеседника ковшик воды. После того, как старец напился, густо роняя капли себе на бороду, он отер губы и хмыкнул. — Старую чадь глад в землях не коснулся, в своих руках держала она гобино... то есть все запасы хлеба и плодов разных. А вот простая пострадала. Тут и явились два волхва с Ярославля, стали смуту сеять и лучших мужей старой чади избивать. А особенно бабам их досталось.

— А им почему?

— Пустили слухи, будто бы именно они все запасы попрятали. Ходили эти кудесники по богатым дворам, да обличали баб, доставая у них из спины либо жито, либо рыбу, а потом забирая имущество убитых себе. При этом извлекали сие, прорезая тела их за плечами.

— Ох... да уж, настоящие изверги. И кто же поверил таким фокусам?

— Целых три сотни таких за собой на Белоозеро привели. И Вышатич туда явился вместе с дюжиной отроков и священником.

— И ты с ними?

— И я в сей малой дружине был. Как стали воеводе нашему в ростовских землях отказывать в дани, ссылаясь, что волхвы большую часть лучших мужей и баб истребили, так и пошел он к волхвам. А дойдя, хотел вначале идти без оружия, да мы не пустили, боясь, что осрамят его. Взял тогда Ян лишь один топор, да и пошел к смутьянам. Трое из них пытались помешать ему, да он обухом их разогнал, а мы остальных вспять повернули. Правда, священника нашего убили... Воевода тогда не стал никого преследовать, а вернулся в город и сказал белозерцам, что ежели те ему кудесников не выдадут, то он на кормление останется у них на год. Этого тем хватило, дабы привести к нему волхвов.

— Убили их?

— Не так просто было это сделать... Те сказались смердами князя черниговского и настаивали, что подсудны токмо ему. А сами пустились в богословские споры. Мол, верят они в антихриста, а Бог создал человека в мыльне, отершись ветошкой и бросив ее на землю...

— Ой, бред какой, — рассмеялся Вовка. — Так и повез их Вышатич к князю?

— Нет, пытал их, а потом отдал на растерзание родичам убитой чади. Кровная месть в тех местах еще признавалась княжеским судом как идущая от бога и по правде.

— А что потом с тобой стало?

— Много чего, ушел я после всех мытарств послушником в Печерскую обитель под Киевом. Однако... душно мне там было, игуменом у нас Феодосий был, греческих порядков нахватавшийся. Отрекся он от всего земного и других к тому принуждал, считал, что лишь такие спасутся... Понимаешь, чадо, христианство всегда воспринималось мной как радостная весть. Евангелие есть гимн жизни, вера в перерождение человека к лучшему, в спасение грешника. Христос учил нас, что мы являемся сынами и дочерьми Господа Бога нашего и молитва, что он нам дал, зовется "отче наш". А Феодосий положил в основу всего страх Божий! И спасение человека по его словам лишь только через страх этот произойти может. Мол, Господь кару насылает на нас, дабы очистить от скверны и избавить от грехов... А сами десятину себе от княжеских доходов вытребовали, городки и села в их владении, в митрополичьей епархии сами чинят суд и управу, собирают налоги с помощью своих же тиунов и десятинников...

— И что, Феодосий тоже таким был?

— Как ни странно, он один из немногих, кто был другим. Обличал иноков за леность, невоздержание. Ругал их за ропот на то, что на монастырские средства он содержал странников и нищих... А сам при этом питался сухим хлебом, водой, да вареной зеленью без масла! Помощь страждущим богоугодное дело, но остальные-то роптали на нее, а он еще называл их блаженным стадом чернецов, что на всю Русь сияют! Им и пшеница с медом за ядь не казалась. Возами в монастырь сыр, сочиво и рыбу свозили! А кто-то даже великое богатство в келье держал, но убогому ни куска хлеба не подал, наплевав на уставы Феодосия... Может, насмотрелся, как один из черноризцев на церковную потребу все истратил и обнищал вельми? Так вот, после этого он стал никому не нужен. Как заболел, так братия к нему лишь на восьмой день пожаловала, дабы за леность попенять... Попеняла так, что на третий день он совсем зачах! Были и другие, один инок искусно иконы писал, да продавал их на киевском торгу, а большую часть дохода с этого дела на обрамление церковных икон и в милостыню нищим тратил. Так нашлись среди братии такие, что заказы на его труды принимали, а монеты без зазрения себе присваивали! Сами служители церкви не желают избавляться от грехов своих, так как они могут исправить других?

— Так, может, Феодосий их как раз перевоспитывал, а?

— Может и так... Однако ворчу я по-стариковски на него не за это. Постом и молитвами лишь свою сущность исправить можно, но не других! Спасутся именно те, кто делами скверну из нас изымет! Кто дух свой, сострадая ближнему, над желаниями тела поставит! А те, кто вериги на тело одевает, но мимо страждущего проходит, лишь сожаления достойны! А уж то, что грызня идет меж нашими князьями, епископами и Царьградом, так по мне это яйца выеденного не стоит. То, что базилевс почитает себя владыкой над землями нашими, а князя киевского кличет стольником... и что назначает митрополитами греков, а те переписывают к своей выгоде историю нашу и свои догматы насаждают, еще не означает, что наши патриархи и святые милее нам будут. Еще Христос говорил своим ученикам, что после него "придут к пастве волки в овечьих шкурах". Так что и те волки, и другие, каждый лишь о своей выгоде печется... Не нужны нам такие поводыри!

— Ты про священников, дед Радимир? А как же без них?

— Ох, никак, чадо, в этом-то и дело! Господь избрал апостолов своих, дав им власть отпускать грехи и вершить таинства не силой своей, но благодатью Святого Духа. А благодать сия уже передавалась от апостолов к епископам, а от тех к священникам в таинстве рукоположения. Как по-другому получить ее? Какой архиерей храм наш будущий освятит или хотя бы антиминс для него, ежели мы в схизму ударимся и священников отринем? А ведь до освящения церкви надо еще чин на основание храма исполнить, на поставление креста, на благословление колокола. Как без них? И ладно бы одного меня с такими мыслями в еретики записали, но ведь меж мирянами раздор пойти может... Вот и получается, что с ними тяжко, но и без них тошно.

— А как же быть?

— Своего священника нам надо, а не назначенного. Придется на поклон в ростовскую или черниговскую епархию идти, чтобы ставленую грамоту получить. А там на новгородское вече ссылаться, где народ вместе с князем издавна епископа себе выбирали... Миряне меня на путь сей многотрудный толкают, однако в священники могут посвятить только диакона, а короткий срок пребывания в сем чине возможен лишь при благословении архиерея...

— Это тот же епископ, да? А он может не согласиться?

— Все может быть, однако можно сослаться, что другого священника языческая часть общины может и не принять. А просвещение окрестных народов для архиерея на одном из главных мест стоит. Но даже если расположение ко мне он иметь будет, то все одно бесчисленные трудности ждут меня на этом пути. По Студийскому уставу, что Феодосий на Руси ввел, много книг для богослужения требуется, а уж знать сколько всего надо... Хотя для начала достаточно будет иметь Евангелие и Псалтирь.

— А что? Кроме этого еще что-то есть? — недоуменно взмыли вверх мальчишеские брови.

— Евангелие — это Слово Божие, в Апостоле про деяния святых апостолов излагается, Псалтирь — книга пророка и царя Давида. А еще есть следованная Псалтирь, служебник с богослужебными текстами, требник с чинопоследованиями таинств...

— А?

— Изложены там чины отпевания и погребения усопших, чин освящения воды, молитвы по рождении младенца, при его наречении. Понятно, чадо?

— Угу, — часто закивал головой Вовка. — Как крестить, как венчать...

— Так вот, кроме того нужна минея общая с молитвословиями всем святым, триодь постная и цветная с песнопениями... А в соборных церквях еще и шестоднев с ними же, стихирарь с собраниями духовных стихов и типикон... он же церковный устав.

— Э... дед Радимир, а про отношение твое к этим... архиереям, никому говорить не надо, да?

— Эх... молодо-зелено!

— Да я все понимаю...

— Понимает он... Мыслишь, другие не знают, что у меня в голове? Или в других одна тишь и гладь? Да у нас крещеные все лишь в первом али втором поколении, оттого и рвения особого не приобрели, христианское с языческим иной раз путают... Про другое речь, я почему тебе все начистоту говорю? Во-первых, я старый уже, страха во мне нет, а думами своими поделиться с кем-то надо. А во-вторых, другие не поймут, вы же впятером как-то иначе устроены... Хоть некоторые еще сопля соплей, — палец старца, увенчанный почерневшим от неосторожного удара ногтем, поддел нос мальчишки, вызвав у обоих веселую улыбку. — Однако боюсь я зачатки твоей веры на корню изничтожить. Ты ведь сам признавался надысь, что лишь уважением к поколениям предков сия вера в тебе живет, никто этот росток в твоей душе не поливал и не удобрял.

— Ничто уже, наверное, этого не изменит, дед Радимир, — еле заметно скривился Вовка, перебирая пальцами неровные железные буквицы. — Пока я верю лишь в людей и их способность творить добро... и зло. Расскажи лучше, что с тобой дальше было? Ушел ты из монастыря, да?

— Не сразу, на несколько зим задержался. Лишь наслушавшись, как епископы язычников к Христу примучивают, плюнул на все и подался к родичам под Переяславль, не захотел совсем бросать мирскую жизнь. — Радимир тяжело вздохнул и стал завершать разговор. — А уж дальше ты знаешь... Ну, какой урок ты из моей сказки вынес, чадо?

— Какой? Так сразу и не скажешь... Тяжко жить на Руси! — выдал вердикт Вовка, основательно почесав свой затылок.

— Не то, — нахмурился Радимир. — Не о прошедшем думай, а о том, что сделать надобно!

— Не надо судить о человеке по его вере, а лишь по делам его? — складно вырвалось у Вовки.

— Близко к истине, отрок, близко! Учинить надо такую правду, дабы всем окружающим неповадно было судить о человеке по его вере! Лишь по поступкам и оказанной помощи страждущим и обиженным! Тогда людишкам полегче будет влачить существование свое, народы меж собой раздор учинять не будут, и минует страшная чаша войны многих и многих!

— А как же смута меж князьями одной и той же веры? Ты же сам говорил про самую страшную битву на реке Немиге!

Радимир сначала лишь покачал седой головой и замолчал, застыв сгорбленной фигурой над своей клюкой. Однако по прошествии некоторого времени неподвижный силуэт покачнулся и, превозмогая внутри себя какие-то противоречия, старец все-таки соизволил ответить.

— Люди не могут долго существовать вместе без единой цели и без совести. Лишь исчезнет сильная рука, что сдерживает их в одном целом, так чужими становятся они друг другу, биться меж собой начинают до крови... А вот как их потом объединить или просто не дать распасться... такого урока у меня не было, чадо! Может, тебе его жизнь подскажет и ты узнаешь, как смуту меж своими на Руси изничтожить... А пока лучше покажи мне, как ты печатать свою азбуку будешь... ведь не хватит тебе буквиц, что ты по лавке рассыпал. Из чего чернила делать собираешься? И где бумагу возьмешь, на которой оную печать ставить будешь?