Пронзенная яркой дорожкой от ночного стража, висящего над горизонтом огромным желтым шаром с серыми пятнами разводов, простирается вдаль черная скатерть бесконечного моря. Перебирая его дрожащие волны, лунный свет пытается добраться до покрытого валунами берега, чтобы отдохнуть там на мокром песке, но разогнавшись, минует его и продолжает взбираться по нависшему темной глыбой обрывистому холму. Поднявшись наверх, усталый от долгой дороги, бледный отсвет закатившегося солнца замирает, путаясь в высоких стеблях густых трав, растущих на самом обрыве. А те начинают трепетать в лучах извечного спутника земли, подергиваясь темнотой, когда желанный источник света изредка закрывают набегающие кляксы облаков.

От груды нагретых за длинный, летний день камней поднимается тепло и обволакивает тело невесомым заботливым покрывалом жаркой ночи, которое изредка распахивается налетающим с моря ветром. Терпкий запах полыни и пыли, поднятые вверх слабым его дуновением, воспринимаются как аромат дорог, зовущих поставить свои босые ступни на их теплую, шершавую поверхность. Звезды... сияющие своей первозданностью на ярком ночном небе, звезды... не отпускающие от себя кинутый вскользь взгляд, звезды... зовущие, манящие, кружащие тебе голову кажущейся близостью. И звуки... Шорох перекатывающихся камней, обтачивающих друг друга под мерными толчками набегающих волн. Шепот воды, стремящейся вернуться обратно в свое лоно после того, как были исследованы все блестящие камешки на прибрежном пляже. Доносящийся из степи стрекот цикад, облепивших понурые ветки засохшего кустарника. Их пение изредка прерывается порывами теплого ветра, который немного приглушает звук, исходящий от этих сладкоголосых крылатых созданий. Хруст гальки под чьей-то неосторожной ногой. Ночь, типично крымская ночь на восточном побережье полуострова, и сухой ветер, облизывающий вершины взгромоздившихся вокруг скал. И шепот, опять этот еле слышный шепот... нет, это не тихий плеск прибрежных волн. Кажется, что кто-то пытается достучаться до тебя, столь уютно устроившимся среди бескрайней благодати южной ночи. Спина опирается на нагретый жарким днем валун, а рука подпирает уютно устроившийся подбородок, не позволяя ему опуститься вниз на грудь, следуя примеру слипающихся век.

— Эй, Николай! Коля, ершом твою медь, как ты сказывал давеча! Да ты спишь, что ли? — донесся издалека мерзкий скрипучий голос, выдергивающий сознание на поверхность обыденности.

— Тшшшш... Что ты разорался, Никифор? — радужная пелена сна окончательно разорвалась под прикосновениями шелестящих букв, пронзающих бесконечную размерность окружающего пространства своими резкими звуками. — Не видишь? Уснул он, намаявшись за весь день, пока мы тут собирались, да лясы точили! — Широкие волны света захлестнули меркнущие картинки через чуть приоткрытую щелочку век и ворвались в мозг очищающими потоками свежести.

— Ох, приснится же такое... — широкий зевок был задавлен крепкой ладонью в зародыше и Николай сразу же попытался оправдать накинувшуюся на него дремоту. — Вы, мужики, меня простите... Устал.

— Вот-вот... Нахватал дел невпроворот, тебя и сморило. Может, по утру нам наведаться, а?

— Нет уж... — попытался стряхнуть с себя остатки сонных оков Николай, нарочито говоря громче. — Завтра будет некогда, да и световой день жалко терять, — скованность сразу куда-то ушла, оставляя в сознании лишь бесконечный поток повседневных забот, заполнивший до предела рабочий день мастера. — А что? Сам виноват, что взвалил на себя такую груду дел! Пора уже их на другие плечи перекладывать. А для этого... для этого надо подвести некоторые итоги уходящего года, и раздать всем сестрам по серьгам...то есть каждому свой участок работы, — все-таки вклинились непрошенные мысли. Николай тряхнул головой и огляделся вокруг, пытаясь понять, собрались ли все, или надо подождать кого-нибудь еще из главных ветлужских мастеровых людей?

Сбор был назначен в одной из самых больших комнат школы, где в обычное время эти самые мастера столовались вперемешку с проходящими воинское и трудовое обучение подростками. Одну треть комнаты занимала русская печь, привалившись к которой, Николай и задремал. Обычно тут стояла суета, мелькали силуэты хозяек из тех полутора десятков семей, которых перевезли из-под Суздали, доносился многоголосый гомон и визг их многочисленных чад, а теперь... Стоило кому-то из мастеровых заикнуться о том, что нужно вести себя потише, как на втором этаже школы, где и расположили суздальцев, наступила звенящая тишина, нарушаемая лишь еле слышным скрипом половиц, когда кто-то по коридору выходил "до ветру" с посещением местных достопримечательностей. По крайней мере, так называли эти строения с легкой руки Николая, который в свое время и заказал их сооружение сразу по приезду новых жильцов, резонно предположив, что иначе все окрестности в скором времени будут загажены. Удобства представляли собой два отдельных, несколько массивных сооружения, чей размер объяснялся тем, что их было легче возвести из негодных для распиловки бревен, чем тратить на них драгоценный запас досок. Суздальцам, да и всем остальным такое было немного в диковинку, все привыкли делать свои дела на природе, либо по холодку в хлеву у скотины. Однако крупной живности в округе не наблюдалось, как и крытых помещений для скота, а палец "нового хозяина" недвусмысленно показал где надо справлять свои естественные потребности и кто там должен убираться.

Недовольство, если оно и было, не высказывалось, суздальским мастеровым хватило одной проверки Николая на прочность. На второй день по приходу в Болотное они пришли к нему и слегка возмутились, что по слухам именно он не разрешает им взяться за постройку своих изб. Николай лишь крякнул, оглядев с головы до ног вчерашних забитых холопов, и спросил, в какие сроки новоявленные строители собираются уложиться, где и за чей счет собираются брать лес и кто их будет в это время кормить? В ответ он получил лишь суетливое чесание в затылках и настороженные взгляды на небо, которое как раз заволокло тяжелыми осенними тучами, явно несущими затяжной проливной дождь. А что еще мужикам оставалось? Волю-то им дали, да кому она нужна за тридевять земель от родной сторонки, без пропитания, скотины и кормов для нее? С другой стороны, что теперь делать во взрастившей их Кидекше, да и кто их туда повезет? Оставленное хозяйство им уже не принадлежало, а с собой тиун разрешил взять лишь одежду, да инструменты, сказав, что за иное заплачено не было.

В итоге, немного полюбовавшись с мужиками пасмурным небом, Николай сжалился над ними (да и не хотелось ему лишний раз злить ни в чем не повинных, кроме своей недальновидности, мастеровых) и поведал, что все у них будет, но не сейчас, а по весне. Выделят зимой лес под избы, поделятся кирпичом для печей, дома помогут поставить, лишь бы они ряд свой исполняли прилежно. А пока вот вам наполненный до отказа погреб с репой и капустой, зерно, складированное в отдельной пристройке, второй этаж бревенчатого здания под жилье, которое им как раз и придется довести до ума. Как говорится, в тесноте, да не в обиде...

— А что еще надо? Ах, еще что-нибудь в рот закинуть? — все-таки не сдержал свое ехидство Николай. — За молоком, яйцами и прочими съестными вещами невозбранно ходите к старосте в соседнюю Сосновку, там в очередь к вам будут становиться, чтобы потом получить за все это железо, кирпичи и тес. С вас же требуется все это произвести и поделиться с другими, а по весне сами увидите, захотите ли своим домом жить... Да понятно, что захотите, но по крайней мере уже поймете, чем люди тут живут и как вам нужно обустраиваться. Сколько брать еды можно? Чтобы сытыми быть, но... особо прожорливые в два раза больше работать будут. Шучу, шучу... Кормить всех одинаково будут, кроме вас тут еще несколько десятков человек столуется из воинской школы. Кто будет? Ваши бабы и займутся этим, а что им еще делать, коли за своим хозяйством приглядывать не надо? Чада ваши? Кто подрос, тот в школу ходить обязан, воинскому делу обучаться, писать, читать, а также трудовую повинность отрабатывать по мере своих сил. Оплачиваемую, заметьте... Все, все, хватит! Все остальные вопросы к Фросе, она тут за главную, ее и слушайтесь. Что ты говоришь, почтенный? Бабе невместно подчиняться? А ну-ка, Фросюшка, ходь сюда! Э, э, мужики! Это куда вы порскнули?! Вопросы кончились?

Разбежаться суздальские, конечно, не разбежались, мастеровые цену себе знали, хоть и подточено было их самомнение последними лишениями, но ощутимо подались назад. Запечатлев в своей голове столь благостную картину, Николай с вежеством поклонился заполнившей половину окружающего пространства Фросе и попросил ее взять этих мужей на свое попечение, мол, пропадут совсем без ее заботы, после чего оставил растерявшихся суздальцев на растерзание главному человеку Болотного. Как уж дальше она их вразумляла и наставляла, он не спрашивал, но с той поры особых проблем с ними не было. Мужики оказались работящими и толковыми. Воля, еда, тепло и его обещания показались им лучшей долей, чем последние нелегкие годы на отчизне, так что домой никто не рвался. Плотников Николай поставил под руку Фаддея и те сразу принялись достраивать школу и избы в Сосновке, а гончары под руководством Фомы начали выкладывать русские печи в школе.

Лишь кузнецы немного заартачились, сказав, что привыкли отвечать за свой труд полностью, поэтому будут сами руду искать, сами ее жечь и сами проковывать получившееся железо, а на глаза покажут лишь готовый товар. Такой их гонор Николай обламывать сразу не стал, а дал старую крицу и попросил отковать немудреные ножи для проверки их мастерства. Те рады были стараться и через некоторое время, освоившись в местной кузне со своим инструментом, принесли готовые заготовки, присовокупив к ним от себя резные рукояти, взятые из старых запасов. Однако Николая, предвкушавшего объяснить суздальцам, что не стоит лезть со своим уставом в чужой монастырь, отодвинул в сторону Любим, раздосадованный излишней тратой угля и железа. Он оттеснил напарника в сторону, забрал еще теплые ножи себе и всадил их с размаху в бревно, а потом обломал легким нажатием руки. После этого им обоим пришлось еще немного поводить пришлых мастеров по задворкам, рассказать про местную руду, предъявить готовые литые изделия, а потом отправить их к домне, показавшейся тем издалека языческим идолом. Узнав, что именно тут было заработано серебро, на которое их выкупили, суздальцы переглянулись, стянули шапки и поклонились в пояс Николаю, попросившись в обучение. Тут уж даже Любим горестно покачал головой, удивившись, как быстро те свели свою гордость на нет. Неужели, мол, довели людей до такого состояния, что не самые последние мастера готовы в ученики пойти? Или хотят секреты вызнать, да на сторону податься, несмотря на заключенный при всем честном народе ряд? Как на волю их отпустили — шибко не радовались. Показали, что свои порядки не дадут устанавливать — тоже проглотили, не морщась... Что за люди? Ну да ладно, время покажет... Не зазорно будет в подмастерьях побыть вместе со своими сыновьями, которых совсем недавно еще подзатыльниками награждали за неточный удар и сожженную одежду? Не будет ущерба для гордости? Ну, тогда принимайтесь за работу...

В очередной раз тряхнув головой, чтобы разогнать явившиеся не ко времени воспоминания, Николай, наконец, соизволил оглядеть собравшихся коллег по строительству лучшей жизни в Болотном. Взгляд его при этом непроизвольно остановился и прошелся по ладной фигуре Фроси, угрюмо забившейся в угол и совершенно отстраненно уставившейся куда-то под стол. В конце концов, он даже одернул себя, чтобы другие не обратили внимания на столь сильную его заинтересованность, и переключился на остальных. Фаддей лениво переругивался с Фомой, споря по поводу какой-то пустяшной проблемы в возводимых им печах. Никифор что-то выговаривал Вовке, призывая его уделять больше внимания своим работникам, пока те совсем не отбились от рук. Тот вроде и соглашался, но постоянно пытался перевалить ответственность на отсутствующего Свару, как главу воинской школы, призванного, по мнению молодого мастера, следить за порядком на территории Болотного. Рядом с ним скромно присел на краешек скамейки Вышата, до сих пор чувствующий себя немного не в своей тарелке оттого, что его позвали на столь высокое собрание. Следом пристроился Любим, терпеливо ждущий, когда все прекратят разговоры и можно будет приступить к настоящим делам. Последним в списке, но не по значимости, был витающий в облаках Емеля, явно вспоминающий свою молодую жену, отчего на его лице блуждала глупая счастливая улыбка. Свадьбу его отпраздновали на прошлой неделе, с питием, битьем посуды, подарками и даже мордобоем. В голове у Николая все это смешалось в кучу, помнил лишь, что Алтыш разнимал переругавшихся плотников, а Радимир все сокрушался, что не было возможности провести обряд венчания. Зато теперь появилась настоящая уверенность, что Емеля никуда из веси не денется, да и дядька его не вернется на родину при первой возможности.

— Так, братцы... и сестрички, перейдем к делам скорбным нашим, а? — призвал к всеобщему вниманию Николай. — Поскольку по повелению воеводы меня тут поставили... отвечать за все дела ремесленные, то давайте начнем по порядку. Сначала о том, что надо доделать к зиме...

— Уж снег на землю пал седмицу назад, а ты все зимы ждешь, — проворчал Никифор, удобнее устраиваясь за столом. — Да и какие мы тебе братцы? Почтенные мастера и уважаемые всей вервью люди собрались за сим столом... Кха! — прервал сам себя староста, покосившись на пару юных созданий, пристроившихся тут же.

— Снежок как упал, так и растает, осень лишь половину своего срока исходила, — не растерялся кузнец и поправился. — В общем, до того момента, как студень в свои права войдет, надо нам решить множество вопросов...

— Ты бы попроще с нами как-нибудь... Слова зело мудреные, — съязвил староста, которого совсем не устроил ответ кузнеца.

— Никифор, я тебя прерываю на собрании копы, а? Дай хоть слово сказать!

— Молчу, молчу... Ваш же невоздержанный язык и передразниваю, коим вы суетесь во все щели... Молчу!

— Так вот... Первым делом нам надо закончить утепление механизмов у водяных колес, дабы работать с ними можно было, когда лед на Дарье установится.

— На Люнде...

— Про что ты, Фрося? — недоуменно поднял брови Николай.

— Местные ее завсегда так называли, — отрешенно добавила та. — Это мы переиначили по-своему.

— Люнда... Хм, красиво, пусть будет так. Короче, Фаддей, надо полностью достроить лесопилку и сруб рядом с водяным колесом на правом берегу. Фома там печку поставит, чтобы работать и зимой можно было. Так, Фома?

— Коли морозов не будет, то поставлю. А может нам этот сруб еще расширить? Для этих... меха-низмов? — спотыкнулся на названии тот. — Поставим туда твои...

— Станки токарные?

— Вот-вот, они самые... Зимой и соорудим их.

— Скажи лучше, Фома, что дранка из глины тебе жить спокойно не дает! — тут же встрял Фаддей. — На холоде ее не замешаешь, а в своем углу тебе жена работать не дает!

— Тебя твоя вовсе к себе не пускает, и что? А черепицу эту воевода обещал брать на дома общинные, а то и торговать ею.

— Мне, допустим, эта самая черепица лишь работы добавит. А тебе с этого какой навар? Что ты так носишься то с формами этими, то с черепками? — завелся старшина плотников, стуча ладонью по столу.

— Навар нормальный! — прервал спорщиков Николай. — Я об этом позже поговорить хотел, но раз уж разговор зашел... Сейчас вся работа и прибыль наша в общину идет. От нее прошедшие два года всем примерно поровну выделялось. Так, Никифор?

— По работникам, а на малых деток и стариков отдельный кусок, — согласно кивнул головой староста.

— Так вот, теперь почти в каждой семье монеты завелись, кто-то друг на друга смотреть стал косо, кто-то мечтает лесопилку поставить, да окрестным отякам и черемисам тес продавать, а кто-то... короче, народ побойчее уже хочет из общины выделяться, да своим умом жить. А дальше что? В конечном итоге там останутся лишь старые да убогие, а то, что мы с вами уже сделали, на части раздерут...

— Ты к чему речи ведешь свои, Николай? — заволновался Фома. — Из общины не отпустят?

— Решать будем скопом, как воевода вернется, на общем сборе. А пока мнение такое у него сложилось... Всё, что весомую прибыль может принести, из рук своих наши общины выпускать не должны.

— Общины? Вроде одна у нас...

— А потом будет много. Была одна весь, стали три... И это за полгода! Так вот, жито выращивать или рыбу ловить никто никому мешать не будет, да это было бы просто глупо. Одежду шить или горшки лепить — тоже. Даже железо добывать можно... коли ты один или с детьми своими этим делом занимаешься. Однако если ты кого-нибудь нанимаешь, а занятие твое в особый перечень входит, то будь добр поделиться большей частью своего дела с общиной, на землях которой ты работаешь и с теми, кто тебя охраняет.

— Ага, — скептически кивнул Фома. — И тому дала, и этому дала, а потом в кармане вошь на аркане, а в другом блоха на цепи...

— Поверь, Фома, — проникновенно склонился через стол Николай. — Я знавал времена, когда у людей все имущество вокруг было общее, а значит совсем ничье. Все жили одинаково бедно, а лишний кусок всегда зависел от того, кто стоял у власти и этим общим распоряжался. Однако работать только на себя, забывая о других вокруг, тоже нельзя, люди быстро становятся чужими друг другу и грызутся меж собой подобно волкам. А самые лакомые общие куски достаются наиболее свирепым. У остальных же людей в это время в одном кармане пусто, а в другом капуста! Хочешь своим хозяйством жить, так ради Бога! Но именно своим, а не трудом других людей!

— Да что ты на меня взъелся, аки зверь лесной? — возмутился гончар. — Будто я уже из общины ухожу? Или я мало положил трудов на благо верви? Нет? Тогда почему я не могу поработать на себя?

— То, что ты здесь, это признание твоих заслуг, Фома. А насчет поработать на себя... я уже говорил, что тогда община развалится. И наше общее дело тоже. Поэтому лучше мысли, как не только себе пользу принести, но одновременно и общине. Затеял что-то новое? Кстати, кто тебе подсказал про черепицу? — Николай покачал головой и скосился на Вовку. — Вот именно, напарник твой! А ты организуй это дело в общине и веди его. А люди тебе с прибыли выделят часть за работу твою и за мысли умные. Двадцатая часть пойдет в течение двух лет? Мало? Ничего, дальше что-то еще придумаешь... Что заскреб в бороде? Это не я буду решать, а общий сход. А вы думайте все! Это каждого касается. Уравниловка заканчивается, но себе захапать лакомые куски никто не даст! Нет, Никифор, и себе воевода лично тоже ничего не возьмет... А остальное ты у него спроси. Все! Закрыли тему. Про мастерские наши... Фаддей!

— Ась?

— Ставим сруб вплотную к водяному колесу, будем там в тепле дела свои делать и станки.

— Лес не просушенный...

— Все равно через пару лет перестраивать, а работать в тепле где-то надо. Зимняя заготовка леса для лесопилки тоже на тебе, но только с тех участков, кои мы осенью под поля наметили... Фома!

— Ну?

— Две седмицы тебе на три печи. Одну на лесопилке, две других в мастерских, справишься?

— А то... Лишь бы глину пацанва исправно подносила.

— Тогда дальше давайте. Емеля, что там с поршневой воздуходувкой?

— Кхе-кхе... — смачное кряхтенье старосты прервало приготовившегося к ответу буртасского мастерового. — Николай... Да нет, я не о словах, мной незнаемых, речь о другом пойдет. Совсем ты загонял людишек, дать тебе волю — так и себя загоняешь до полусмерти...

— Обо мне печешься?

— Кхе... Врать не буду, об общине нашей заботы мои, — хлопнул ладонями себе по коленям староста. — Ты даже в страду время для дел наших находил, а теперича? Осенняя пора уже почти миновала, а ты ни одной литовки не отковал, уж не говорю про обещанные косилки да молотилки...

— Это ты потому такой взвинченный пришел сюда? — главный технолог окрестных земель устало воззрился на Никифора.

— Какой я пришел?

— Гляжу я, что хвост тебе накрутили бабы, оттого ты то на Вовку, то на меня всех собак спускаешь...

— А-а-а! Разве токмо бабы... — староста лишь махнул рукой, соглашаясь со всем вышеперечисленным. — Да ты сам встань на мое место... Что ни день, то новые ходоки: когда на общину косы будут, да когда мельницу запустите, чем пахать будем, что еще придумаете для сенокоса и жатвы? Сил моих нет...

— У тебя выслушивать нет, а мне все это делать надо. Радуйся хоть, что народ хочет чего-то нового, я ведь раньше грешным делом думал, что силой все новинки насаждать придется. Ну, с той же мельницей понятно — дело известное, литовки тоже успели попробовать, а вот чем пахать, да чем убирать...

— Ха... — нервно хохотнул Никифор. — Ты бы послушал, какой гвалт стоит по избам, лишь разговор коснется твоих придумок. Мыслимое ли дело, младенцы, что в отроческий возраст еще не вошли, принесли в дом больше прибытка, нежели отцы их! А сколь носов бабских было расквашено за попреки ночные! Тут хошь не хошь, а призадумаешься подобно Фоме, как жить дальше... И, что самое главное, приходят ко мне даже те людишки, кто раньше железный сошник гнушался на соху вздеть. Еле успеваю про пастбище пчелиное, да этот... четырехпольный сев рассказывать, а к лекарю вашему не каждый решится идти языком трепать. Все они, как мне мнится, на задумки ваши не польстятся, годочек-другой обождут, да посмотрят, как дело выгорит, однако десяток-другой из отяков уже клюнули, да с поклоном за гречихой и тесом для ульев приходили.

— Всего лишь? Хм... А сами вы?

— Для пчел борти сколачиваем ужо, а с севом... не торопи нас, — страдальчески поморщился староста. — Гречки посадим вволю, а под пар поля пускать... боязно, не так уж и много их у нас от леса вычищено. Ведь вся община без пропитания останется, коли мы натворим что-нибудь не так по недомыслию своему...

— Да кто же вас торопит? — недоумевающе поднял брови Николай. — Может, ты не так понял Вячеслава, а? Под пар лишь ту землицу надо пускать, что истощилась весьма и отдых требует, а у вас что? Второй, а то и первый раз на ней урожай собираете, или как это у вас называется? Обилие? Вот пройдет еще годка три-четыре, тогда и суетиться начнете, а пока лишь знаний набирайтесь и неудобья гречихой засеивайте.

— А плуг? Людишки меж собой толкуют, что ты про железную полицу речи вел, которая землицу переворачивает в сторону вместе с сорной травой...

— Полица? Это ты про ту небольшую лопатку, которая над сошником крепится? Видел я у вас одну такую, только она в отличие от моей не переворачивает пласт, а лишь откидывает, да и соха эта была почему-то с двумя зубами...

— А где ты видел ее с одним зубом? — хмыкнул Никифор, вступив на свою стезю. — Это уже рало будет. А на соху хоть пару сошников насаживай, хоть пяток: лишь бы в руках удержать... Каждый по своему разумению мастерит.

— Да как не называй горшок, лишь бы для дела годился. Так для чего тебе отвальный плуг, а?

— Как для чего? — возмущение высветилось на лице старосты яркими пятнами на побледневших скулах. — А знаешь ли ты, сколь трудов мы тратим на то, чтобы все вы тут сытно ели да сладко спали после этого?.. Сначала поди найди место в буреломе, да подсеки кору на деревьях абы они засохли и свалились, а через лет пять его выжги да пни раскорчуй...

— Так уж и пять?

— А то и три раза по столько! Это ныне мы рубим лес, потому как ожидаючи можно и с голоду опухнуть! А сколь это сил отнимает и времени! В два раза больше людишек требуется! А где их взять?

— Неужто сразу и бросились лес валить? А пойменные луга?

— Луга, луга! Где ты их видел, а? Почти и нет, все в первый год распахали косулями... Эх! Пашем до глины, а едим мякину! Слезы это наши и мучения сплошные! Сколько раз поле проходим! Сначала взмет под зиму поглубже, дабы морозцем комья прихватило и развалило в пух. По весне второй раз, а на переяславщине был еще и третий, как навезем навозу. А потом посевная вспашка, следом борона идет и лишь за ней сев... А уж как измотаешься на свежих огнищах меж колдобинами и пнями смыку таскать или соху на весу держать, да сошниками древесные коренья резать... Так-то вот! А ты к облегчению трудов наших желание свое приложить не хочешь! Железный лемех для оратаев наших изготовить! — победно вскинув бороду вверх, Никифор с видом победителя осмотрел внимающее ему собрание.

— Да... всё ты верно говоришь, однако не всё так просто, — задумчиво кивнул ему в тон Николай. — Хоть и не ко времени разговор сей затеян, но отвечу я тебе, лишь пальцы успевай загибать.

Сначала чуток о добрых сторонах плуга. Когда он поднимает свежий пласт, а старую дернину закапывает вглубь, то помимо хорошего урожая еще и семена сорных трав уничтожаются, болезни уходят. Правда, каждый плуг отваливает землю по-разному, какой-то хорошо крошит ее, но плохо переворачивает, другой — наоборот... Однако я могу попробовать вспомнить самую лучшую его форму, с предплужником, когда перед основным лемехом ставится маленькая его копия, которая как раз и сбрасывает верхний слой с сорняками на дно борозды. Пусть будет, как говорится, однако давай посмотрим, что получается... — рассказчик расставил указательный и большой пальцы на ширину десяти сантиметров и начал объяснять. — Верх­ний пласт примерно в полпяди не может крошиться, для этого его и закапывают, а чтобы потом дерн этот прикрыть, нужно захва­тить плугом еще примерно столько же. Получается, что пядь — это минимальная глубина, при которой возможна вспашка плугом с предплужником. А какой слой плодородной землицы на этих землях? С лугами все понятно, а на лесных полянках? Пядь или полторы! Сам же ради красного словца обмолвился, что пашешь до глины! Вот для того же Суздальского ополья такой плуг просто сказка, там почвы хорошие и пласты глубокие, а для нас... Кроме того, таким лемехом нарушается водоснабжение верхнего слоя, хотя для влажных мест это, может, и хорошо. Загибай пока первый палец.

Теперь про наши почвы, они подзолистые, кислые, обедненные азотом... эх, занесло меня опять на кудыкину гору. Если подоходчивей сказать, то бедны они питательными веществами, а по составу песчаные или глинистые. Вода легко вымывает из них все то, что дает растениям силу и рост. А при засухе, наоборот, всё выгорает... Если еще точнее, то во влажную погоду почвы эти сильно заплывают, а в сухую погоду распыляются, быстро теряют влагу. Ну да, лишку хватил, сознаюсь, однако по сравнению с вашими переяславскими черноземами это как... короче, не столь роса с неба, сколь пот с лица. Их надо известковать и высаживать бобовые, тот же горох, вику... Вот-вот, чистые пары держать нельзя, потому что водой все вымоется. А если кормовые травы посеешь, и скотину туда на выпас гонять будешь, то сразу трех зайцев одной стрелой убьешь. И живность будет сыта, и азот в землю внесешь, и землю навозом удобришь. Ну, наземом по-вашему. Это сильно делу не поможет, но все не из хлева возить и мучаться. Азот? Ну, мы им дышим отчасти, и растениям без него тоже плохо приходится, не все из них могут его из воздуха брать. А остатки сидератов... тьфу, упомянутой кормовой травы или гречихи, надо просто скосить. А то и запахать не очень глубоко, если озимые сеять следом, тогда на следующий год урожай всяко повыше будет. Как говорится, гречневая каша — матушка наша, а хлебец ржаной — отец наш родной...

Палец еще загнул? Конечно, все эти мои слова напрямую к плугу не относятся, но если нашу землю постоянно им усиленно обрабатывать, то всех дождевых червей покрошишь и землю иссушишь. Уж лучше перемежать с перечисленными травами, удобрять навозом или чем-то другим. Да и пахать надо не очень неглубоко, скотина с людьми будут тогда меньше уставать, а семена ровнее всходить. А уж острыми сошниками я тебя обеспечу. Вот для того, чтобы целинные заливные луга перепахать — плуг незаменим.

— Ну! А я о чем тебе толкую! — опять вскинулся, загрустивший было Никифор. — Да и те же корешки на огнищах подрезать али золу в землю прикопать...

— Не вытянет лошадка...

— Пару поставим, хоть и придется у воеводы каждую зубами выгрызать. Обученных коней он, знамо дело, не даст, но вот остальных своих...

— Угу, комар лошадь не повалит пока медведь не подсобит... А хомуты что не применяете, а? Вся упряжь на лошадях у вас с нагрудным ремнем, дышла телег прямо к подпруге вокруг брюха лошади крепятся.... Или тоже не слышали? — удивленно остановился Николай.

— Дык... даже есть один, но мы как-то привыкли по старинке...

— А с хомутом лошадь почти вдвое больше груз осилит!

— Да сколько времени займет всю упряжь переделать! — возмутился староста, картинно вскинув руки.

— Это ты мне говоришь? Предварительно навалив на меня кучу дел? А ты оглянись, сколько мастеровых людей вокруг сидит? И каждый с огромным возом нерешенных проблем. В общем, так... С Вячеславом мы немного покумекаем как только он вернется из поездки. Расскажем вам все, что знаем, особенно про то, как на угодьях старых каждый год сменять зерновые на картошку, гречиху и бобовые, однако имей в виду, что кроме как подсекой прокормиться на этих землях будет невозможно. Только жечь лес и расчищать. Тяжело, но по-другому никак. А сколь на этот год обилия смолотили?

— Если ты про рожь, то сам сорок. И это самое малое, — удовлетворенно хмыкнул Никифор. — На переяславщине старые пашни больше чем сам к десяти не давали. Даже на перелогах и залежах лишь немногим лучше.

— Вот! В сорок раз больше от посева! На огнищах. Кстати, если потом в этих местах на старых угодьях чуть отдохнувшая землица даст один к четырем-пяти, то будешь безмерно рад. Так что даже не задумывайся пока о плуге и многолетнем использовании земли, расчищай новые угодья. Наша с Вячеславом наука лишь для старых пашен годится, а их у тебя нет пока. А чтобы тебя острыми сошниками и всякими другими новинками обеспечить, сначала сталь надо получить хорошую, однако для этого надо решить вопрос с конвертером... О! Кстати! Шлак после него можно использовать как фосфорное удобрение! Возьми себе это на заметку, можно его дополнительно с навозом разбрасывать. А тот ведь на основе торфа... Почему нет? Вы что, скотине стелите одну солому, а не смесь ее с чуть-чуть разложившимся верховым торфом? Который, опять же, азот в навозе удерживает... Батюшки-матушки, это как вы недоглядели? В общем, один год можно удобрять шлаком, а второй таким вот э... наземом вместе с молотым известняком... Тот кислотность торфа и почв убирает. Потом поймешь пользу, сначала попробуй! Хотя бы на огородах! Ну да ладно, вернемся к нашим баранам, а то ты вечно сбиваешь с темы разговора...

— Собьешь такого... — обидчиво отодвинулся от стола староста и ворчливо заметил. — А то я сам не вижу, что за землица тут, учит как младенца несмышленого. А соху, небось, в руки не брал вовсе...

— Брал, брал... В деревне картошку только ей окучивали, — возразил Николай, но сразу же пошел на мировую. — Но по сравнению с вами... считай, что не держал. Ладно, вернемся к поршневым воздуходувкам или по-другому — цилиндрическим мехам...

— Дядя Коль, — вмешался Вовка, отмахиваясь от локтя Рыжего, настойчиво обрабатывающему ему бок. — Тут Вышата вопрос имеет, а задавать стесняется... Он давеча осматривал этот деревянный цилиндр и понять не может, почему поршень выдувает воздух только в одну сторону?

— Давай, хлопец, не робей, — кивнул Николай покрасневшему юному мастеру, поднимающемуся с лавки. — Самому-то мне не досуг было осмотреть творение нашего Емели.

— Ме... меха клинчатые ведь в обе стороны качают, так? — неуверенно начал тот. — И егда груз их опускает, и егда колесо поднимает... А этот поршень лишь в одну сторону воздух выдувает, а обратную напрасно ходит...

— Вхолостую, значит, — повернулся главный технолог к Емеле, отчего-то неуверенно заерзавшему на лавке. — Сделал, как я тебе нарисовал на скорую руку? А додумывать конструкцию, как велел, не стал? Так?

— То переделать легче легкого, — покаянно кивнул головой буртас. — Зато я кожу вокруг поршня набил, абы зазоров поменее было бы.

— Но все-таки есть на внутренней поверхности неровности?

— Есть, как не быть? Э... заточенного с другой стороны большого скобеля у нас нет, а малой бондарной скобелькой чисто да ровно не сработаешь.

— Ну, хоть о прокладке догадался, — удручающе произнес Николай. — Совсем тебе свадьба голову отбила... Эх, да я и сам виноват, занимаюсь какой-то ерундой, а следить за вами перестал. В общем, так... Перехожу на руководящую работу, белы ручки буду лишь изредка пачкать, а в основном лишь поглядом за вами заниматься. А с воздуходувкой... Считайте, что это был макет, доведите его до ума, а потом начинайте заниматься вместе с Вышатой большим токарным станком, это главное на сегодня. Особенно продумайте, как на нем внутренний объем у болванки выбирать с торца, а то с вашим выжиганием сердцевины... Резцы за мной. Крепиться они должны жестко и вестись вдоль детали плавно, все углы надо соблюсти. Если будут хоть малейшие вопросы... это тебя в первую очередь касается, Рыжий, то подходите без церемоний, а то и Вовку в советчики возьмите. Как только закончите, сразу же будем точить деревянный цилиндр под форму для заливки и подшипники для водяного колеса. Вовка, на тебе линейки и большой штангенциркуль, а также продумай как торцы у воздуходувки крепить... Нет, резьбой нам еще рано заниматься, лучше на толстые шпильки крышки у нее посадить и надежно законтрить... или заклинить если так понятнее. Вопросы есть? Зачем сразу отливать? У деревянной конструкции размеры от сырости постоянно гулять будут, что скажется на производительности и надежной работе. Точно говорю, старый ворон мимо не каркнет. А без сильного наддува мы чугун в конвертере не продуем, потом людям в глаза будет стыдно смотреть, да еще и новгородцам наобещали с три короба...

А что, не правду говорю? Будем потом вертеться перед ними как бес перед заутренней... Помните, как люди со слезами на глазах уходили, потому что кроме этих несчастных чугунков мы им ничего не могли предложить? Все! Погуляли и будя! Отдохнули немножко после летних трудов, пора и честь знать! Что еще у нас на повестке дня? Э... в смысле, что еще будем обсуждать, и что после воздуходувки делать следует? Э, э! Загалдели... Давайте по порядку.

Косилку, сеялки, веялки и прочий инвентарь я беру на себя, но это ближе к концу зимы. Проволоку тянуть?.. Я знаю, Любим, что у новых кузнецов волочильная доска есть, но... Долгое это дело, муторное, да и все равно я хотел попробовать металл меж вальцами прокатывать. Помните ли еще, что воевода наш заказывал црены для выварки соли отковать? Вот... сначала через молот заготовку пропустим, потом через вальцы, а получившееся листовое железо будем меж собой клепками соединять... Литой чугунный црен? В три с половиной сажени? Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить... Эту тяжесть мы отсюда даже не утащим... Хотя, кто нам мешает делать их меньше, а потом составлять друг с другом на толстых клепках по бокам? Немного неудобно помешивать и доставать соль, зато такую конструкцию потом чинить меньше придется. Ладно, еще подумаем — ума у нас палата, хоть ключ и потерян... Ну, так вот, опять вернусь к листовому металлу. Он нам все равно пригодится, а потом на вальцах другой формы можно научиться проволоку прокатывать. Лучше сначала с ними помучаемся, зато потом все остальное быстрее пойдет.

Новую домницу? По весне начнем класть, но лучше бы к этому времени огнеупорные глины найти. Они по цвету либо серыми, либо белыми бывают, а то наш кирпич не выдерживает таких температур. Емеля домницу, конечно, подлатал, но... Короче, я обеим артелям, которые собираются вверх по Ветлуге уйти, всё подробно рассказал. Они по весне мне образцы окрестных глин пришлют, а пока остается лишь ждать, да надеяться... Куда подадутся? Первая чуть ниже впадения Усты по нашему берегу осядет, а вторая еще на такое же расстояние по Ветлуге вверх уйдет, и там острог ставить будет. Соответственно, один дневной переход на веслах и два, если считать от Переяславки... Нет, почти все черемисы по левому берегу, лишь изредка на нашей стороне селища их попадаются. Да какая разница? Разрешение кугуза получено, несколько семей наших мерян и черемисов Лаймыра с низовьев туда же переселяются, так что разлада между нами и местными быть не должно...

Что, Вовк? Цемент? Хм... вот если в присланных образцах мергель нужный попадется, то попытаемся что-нибудь сотворить, хотя я толком и не знаю, какого качества он должен быть.

С углем что делать? Те же черемисы с низовьев обещали жечь для нас, а я... В общем, такими темпами можно все леса на Ветлуге извести, поэтому я хочу начать опыты по коксованию торфа. Сначала в ямах будем его пережигать, а на следующий год печь поставим... Ну что, все? Тогда давайте...

Входная дверь глухо хлопнула, по сеням протопали быстрые шаги и в комнату, сняв шапку, заглянул Кион, фактически исполняющий роль старосты Сосновки в отсутствие Никифора. А тот появлялся в новой веси достаточно редко.

— Исполать вам! — тяжело дыша, старший сын Пычея поклонился всем в пояс и начал скороговоркой что-то говорить об Иване, вставляя иногда отяцкие слова в свою речь.

— Стоп-стоп-стоп, — перебил его взмахом руки Николай, поняв, что Киона не понимает практически никто. — Пока не научился к месту говорить самую загадочную фразу на нашем языке, произноси все вдумчиво и медленно.

— Это какую же? — тут же заинтересовался Никифор, в этот вечер влезающий без мыла во все щели.

— А вот спроси меня "знаешь ли ты как варить стекло"?

— И знаешь ли? — недоверчиво переспросил староста, больше озабоченный существом вопроса.

— Да нет, не знаю, — лицо Николая осталось при этом безучастным, ни кивка головы, ни движения бровей не последовало. Так что по мимике нельзя было определить, что именно он ответил. — Понял ли Никифор? Само собой... А ты, Кион? Три слова подряд и у каждого свой смысл? Вот то-то же. А теперь давай обстоятельно...

— Мокша прибыл! — кивнул тот, соглашаясь вести свои речи не торопясь. — На большой однодеревке с парусом, с ним младший братишка и двое эрзян из Абрамова городка. Один из них кузнечное дело ведает, но в долгах погряз, таки Ивану пришлось выкупать его у булгарского купца. А второй... чуток по плотницкому делу, похоже, что сбежал от мести какой-то. Еще Мокша поведал о том, что Иван дальше на Кострому пошел, и что у них за Муромом сшибка речная была с разбойными людишками. Также рек, что сговорился полусотник с одним эрзянским воеводой железо добывать на землях его рода, позже тот обещался гонца послать: разрешат ли их старейшины совместно нам добычу ту вести...

— А что еще про сшибку слыхивал? Все ли целы? — тут же вскинулся Никифор, подняв взволнованно заблестевшие глаза на гонца.

— Троих черемисов сильно зацепило, но те оклемались, а вот один из наших, Коньга, погиб... статный такой, немного рыжий, помните?

Дальнейшая речь Киона прервалась раздавшимся всхлипом, донесшимся из угла комнаты, где сидела Фрося.

— Как сердце чуяло... Как знала! — вскочила та, стремглав протискиваясь между столом и лавкой прямо по ногам не успевших отпрянуть мастеровых.

— Что это с ней? — удивленно кивнул вслед убежавшей девице Николай.

— Шальная баба! — выдал заключение Никифор, кривясь и трогая отдавленные пальцы на ноге. — Разве такую кто за себя возьмет? Убьет мужа ненароком... Снюхалась, видать, на Купалу с Коньгой, дите она давно уже обрести хотела... Ты мне вот что скажи, Николай, неужто совсем ничего про то, как стекло варить, не знаешь, а?

— Ох, Господи ты, Боже мой! Никифор! — Николай уже вылезал из-за стола, устремляясь за Фросей. — Не знаю почти ничего! Но постараюсь сделать! Только не сейчас и даже не зимой, ладно?

— Вот и сговорились! — улетел в закрывающуюся дверь довольный возглас Никифора, в очередной раз подсчитывающего в мыслях доход от такого прибыльного предприятия.

* * *

Спустившись с крыльца, Николай опустился на ступеньки рядом с Фросей, которая сидела с понурыми плечами, сложив руки на коленях и всматриваясь в густую темноту октябрьской ночи пустым, невидящим взором.

— На-ка, вот, укройся, — легкий овчинный полушубок лег на женские плечи, вздрогнувшие от прикосновения. — Суженый твой погиб, так?

— Да какой у меня суженный, Николай? — горькая усмешка разрезала бледное девичье лицо. — Кто с перестарком свяжет свою судьбу? Два с половиной десятка лет мне уже минуло... Кто позарится на стать мою в ясном уме? Так, спуталась, — Фрося резко повернулась к собеседнику. — Не сколь о нем самом грущу, сколь печаль меня гнетет, что в поход сей он подался лишь бы меня не видеть... Одно успокаивает, что ношу я его дите под сердцем: снимет младенец часть вины с плеч моих. Ты же понимаешь, что именно ребенок мне от него был надобен, а не сам он? Вот, киваешь... понятливый какой. И, правда, легко мне с тобой, душу готова излить. А вот скажи лучше, что мне дитю поведать про отца, когда он спросит про него? Что не любила я батюшку его?

— А выходи ты за меня, Фросюшка, а? — неожиданно прервал женский монолог Николай, даже не повернувшись к ошеломленной девице. — Я тебя не неволю тотчас ответить, подумай...

Томительные секунды понесли свой бег среди сгущающейся черноты, слегка озаренной отсветами лучины, падающими из волокового окошка, прорубленного в верхнем венце деревянного сруба.

— Гляди ж ты, — указала на него Фрося. — Малый просветец, а все одно надежду дает на то, что внутри тепло и холода нет.

— Так что скажешь, красна девица? — пришлось уже мастеру кривить лицо неуклюжей ухмылкой. — Подумаешь?

— А и пойду! Что тут думать? — решительно кивнула та. — Не про то речь, что не мне быть разборчивой и не про то, что дитю отец нужен. Ты для меня как этот отблеск лучины, светишь на пути моем и даже почти согреваешь... — Фрося улыбнулась и развернулась к кузнецу всей своей немалой фигурой, уперев руку в бок. — И что же ты раньше молчал, старый, неразговорчивый хрыч?!