До окрестностей Рязани ветлужцы добирались неполные две недели. Попутный шквалистый ветер, сопровождающий лодью первые дни, сокращал переходы между заранее намечаемыми стоянками, позволяя людям засветло устроиться на берегу и не блуждать в темноте по лесным зарослям в поисках подходящего сухостоя. А поскольку поселения, разбросанные по берегам Волги и Оки, после летнего торгового похода почти никого не интересовали, продвижение по речному пути проходило без задержек. Лишь муромский торг был удостоен ветлужцами короткого посещения, где они докупили припасы в дорогу и слегка полюбопытствовали ценами на продаваемый товар, после чего мешкать не стали и быстрым шагом направились к себе на судно.

Однако с отплытием пришлось немного задержаться из-за казенных формальностей с провозной пошлиной. Все в итоге закончилось благополучно, но лодью к осмотру все-таки пришлось предъявлять. Однако долгое ожидание мытника вылилось в то, что ветлужскими ратниками встречен он был довольно неласково и лишней мзды не получил. Небольшая партия посуды, взятая в качестве подарков для беловежцев, была уже давно и надежно упакована под палубой, прикрыта настилом из досок и завалена рухлядью. Не решаясь спросить водное мыто за пустующую лодью, муромский дружинник долго выяснял, куда собрались чужаки, недоверчиво покачивая головой, после чего попытался грозить карами за тайный провоз товара мимо заставы. Однако, почувствовав, что воевода чужаков уже закипает, а вооруженные ветлужские ратники начинают брать его людей в круг, мытоимец удовлетворился общими словами про Пронск и родичей, после чего собрал побережное и удалился восвояси.

После негостеприимного Мурома Рязань показалась гораздо приятнее, но скорее всего из-за того, что ее проскочили не останавливаясь. Наплевав на будущие проблемы, ветлужцы обогнули по дуге очередную мытную заставу, выглядевшую немного пустынной после шумного муромского причала, и налегли на весла, оставляя за собой деревянный детинец, вознесшийся на высоком холме и небольшие усадьбы, раскинувшиеся у его подножия по урезу воды. В окрестностях Рязани воевода нанял проводника, и тот за три дня провел их водным путем по Прони, Пранове и Хупте. На последней из них начинался волок до Рясы, которая в свою очередь впадала в Воронеж. Именно там их провожатый, благополучно проведший судно через все речные мели, причалил лодью к огороженной изгородью деревушке, стоящей на крутом берегу реки. В селении он свел их с местным старостой, подсказал, у кого лучше нанять лошадей и удалился с парой стершихся серебряных монеток за щекой, невнятно проговорив напоследок, что волок идет через Рясское поле.

Неизбалованные гостями местные жители тоже запросили немного, а с предоставленной ими конной тягой дорога по суше была преодолена без особых трудностей. Заранее прихватив из Переяславки тележные колеса, оси и доски, два десятка удмуртов даже не стали глядеть на неказистые местные телеги и быстро собрали в пазы достаточно большую повозку для того, чтобы взгромоздить на нее лодью. Под присмотром Ждана и Арефия, которых воевода назначил десятниками у удмуртов, сдернув их с "теплых дружинных мест" Переяславки, ветлужцы осторожно двинулись в путь. За исключением того, что лекарь из-за магически подействовавших на него слов "Рясское поле" постоянно пытался оглядеть окрестности, выскакивая на близлежащие взгорки и повторяя себе под нос загадочное слово "Ряжск", проблем у ратников не было. Места тут были безлюдные, расчищенные от леса огнища хоть пару раз и мелькнули в глубине леса, выдавая близкое жилье, но не выглядели преддверием дальних сторожевых оплотов рязанцев. Оставшийся в стороне Пронск и сама Рязань, скорее всего и были самыми молодыми и сильными укреплениями в этих землях. Мальчишка же, сопровождавший лошадей, на все расспросы лишь молчал, уставившись себе под ноги, то ли удачно притворяясь немым, то ли по природе своей таковым и являясь. А старосту за суетой сборов просто забыли об этом спросить, так что было вполне возможно, что какие-нибудь остроги тут и стояли, но на пути рати, торящей свой путь по слегка заросшей колее, они так и не попались. Зато пернатой дичи и живности на четырех лапах было не счесть. Ветлужцы, привыкшие к изобилию своих мест, все равно не могли без восхищения наблюдать за стаями лебедей и гусей, горделиво уносящихся в южные края, и за многочисленными козами, пугливо убегающими от людей в лесную чащу. Очень часто встречались лоси, мерной поступью продирающиеся по березовому подлеску, а уж хатки бобров стояли почти на всех пригодных для их проживания ручьях. Серые хищники тоже попадались, но сытые по осенней поре, они лениво провожали колонну ветлужцев своими колючими взглядами и не пытались примериваться к закованным в сталь воинам, как своей добыче, хотя и не очень-то спешили убираться с их дороги. Да и их человеческие собратья, среди людей зовущиеся разбойниками, не пытались нарушать покой настороженно бредущего воинства. Возможно, сюда не ступала их нога по причине отсутствия в этих краях стоящей добычи, а может быть этих нелюдей просто пугала столь весомая сила, неведомо как занесенная в эти места.

Так или иначе, спустя четыре дня от начала волока ветлужская лодья уже мерно покачивалась на волнах недалеко от устья Воронежа, преодолев Рясу и посетив с краткими визитами небольшие укрепленные селения по берегам реки. Искали следы беловежцев и небезуспешно.

История переселения жителей Белой Вежи началась с того, что большую часть торков и печенегов, составлявших основу гарнизона древнего Саркела, забрал с собой Владимир Мономах, зачищая степь от половецких сил. После этого местная купеческая прослойка потихоньку начала перетекать на Русь и оседать там по разным городам. В основном она стала пополнять собой те места, где уже обосновались их земляки и выходцы из Тмуторокани после того, как данная область ушла из-под влияния киевских князей. Однако основная часть беловежцев, этническую принадлежность которых было сложно охарактеризовать одним словом из-за столетий совместного проживания выходцев с Руси и Хазарии, еще долгое время пыталась удержаться на старой торговой переправе через Дон, прикрываясь крепкими стенами Саркела. И ушла на пустующие городища в верховьях Дона лишь после того, как оказалась на острие удара половецких воинов. Указаниями Мономаха именно река Воронеж, густо поросшая лесом, оказалась еще одним заслоном на пути кочующих орд, поскольку новые поселенцы обладали немалым опытом борьбы со степняками, хотя воинская стезя и не была смыслом жизни для большинства осевших в этих местах.

Так что выходцы из Белой Вежи попались ветлужцам почти сразу, труднее было найти близких знакомых переяславцев. С трудом продираясь сквозь воспоминания былых лет, воевода и его десятники перечисляли имена, надеясь найти давних знакомых, с которыми они встречались на донских просторах или в Таматархе, как еще по-византийски называли Тмутороканьское княжество. Их старания вскоре были вознаграждены и ветлужская рать, вложив все свое рвение в последний рывок, устремились к низовьям Воронежа, на самую юго-восточную окраину владений Руси. До Дона оставалось еще несколько поприщ, когда с судна заметили сторожевое охранение на высоком мысу правого берега, в развалинах старых построек. Наспех огороженное невысокой изгородью, оно представляло, тем не менее, неприступную твердыню, возведенную самой природой и древними народами, когда-то жившими на этой земле. На западе острог прикрывали две расплывшиеся линии валов и рвов, создавая перепад около семи метров, а на севере пологий участок заканчивался еще одним дополнительным рвом и крутым откосом, который был прорезан древней дорогой, ведущей в сторону остальных поселений. Судя по всему, прошло всего лишь несколько месяцев с того момента, как на пустующих развалинах обосновались поселенцы, и большая часть мыса была совсем свободной, позволяя форпосту воронежцев расти вширь еще долгие годы.

Речных гостей хозяева встретили настороженно, затворив ворота и выставив на стены около полутора десятков воинов, которые к моменту подхода ветлужцев уже были во вздетых кольчугах и с наложенными на тетивы стрелами. Также, впрочем, поступали вдоль всей реки, не понимая по внешнему виду, откуда взялись непрошенные посетители, и что им тут понадобилось. И лишь с того момента, как местный воевода Твердята всмотрелся в лицо Трофима и полез обниматься, признав в нем своего друга юности, холодок недоверия начал таять. Однако не исчез до конца, поэтому упоминание того, что пришли сюда ветлужцы надолго, по торговым и иным делам вызвало лишь настороженное удивление. Чем, мол, тут можно расторговаться? Однако высказанная Трофимом просьба разрешить им немного проредить близлежащие угодья от старых деревьев внесла небольшое успокоение. Так же, как и желание ветлужцев поставить избы из заготовленного леса поодаль от поселения, за линией рвов. В самом деле, не будут же пришедшие с недобрыми намерениями люди обустраиваться так надолго? Да и срубы потом пригодятся, высохнув за зиму на морозном воздухе...

Последние сомнения у Твердяты и его ближников исчезли после совместной пьянки, демонстрации диковинной железной посуды с цветками по бокам и искреннего рассказа Трофима о целях их пребывания тут. Люди, люди и еще раз люди нужны были на ветлужских просторах... Однако растопив последние ростки недоверия, данное признание не вызвало у беловежцев энтузиазма. Как оказалось, переселенцев из Белой Вежи было несколько сотен. И это только мужей, а уж со всеми старыми и малыми их число достигало пары тысяч. Воронежские земли им были пожалованы самим Владимиром Мономахом, а местное население, в малом количестве еще оставшееся в этих местах, благосклонно приняло пришлых христиан, даже радуясь, что появились у них новые защитники одной с ними веры.

Несмотря на то, что национальная смесь переселенцев пестрила своим разнообразием, из-за чего окрестные жители тут же окрестили их хазарами, они почти поголовно придерживались православия. Те же, кто до сих пор еще сохранил приверженность иудейской религии, но не захотел по каким-либо причинам уйти в византийскую Тмуторокань, отпочковались от беловежцев немного раньше. Они осели чуть ниже по течению Дона, на его притоках — Битюге и Икорце, хотя и не в таком количестве.

Так что же могли забыть на Ветлуге эти люди? Землю? Нетронутых воронежских черноземов еще хватит на долгие годы, и Поветлужье на их фоне смотрелось довольно таки бледно... Волю? Пока беловежцы не обживутся тут окончательно, киевский князь даже не подумает ставить здесь погост или приезжать на полюдье. Ему будет достаточно платы кровью, которую будут вносить новые поселенцы, обороняя новые рубежи Руси. Именно из-за этого киевский князь пока не прирезал воронежские земли ни к какому из княжеств, хотя и подразумевалось, что беловежцы осели на черниговских землях. Спокойствие? Если клинок время от времени не точить о доспех врага, то он со временем затупится и проржавеет. Да и не так уж спокойно в ветлужских землях по сравнению с воронежскими...

Как поведали беловежцы, в прошлом году Владимир Мономах в очередной раз послал рать на Дон и принес сильное разорение степному народу. На этот раз удар был нанесен силами почти одного Переяславского княжества, где сидел его сын Ярополк, который и предводительствовал в походе. В этом месте ветлужский воевода помрачнел лицом, но все-таки выслушал подробности того, как его бывший князь, из-за окружения которого он и ушел из Переяславля, взял три половецких города — Сугров, Шарукан и Балин. Там же Ярополк полонил дочь ясского князя невиданной красы и привел ее домой в качестве жены. После победного похода Руси оставшиеся под половцами торки и печенеги тоже не остались в стороне от степных усобиц, схватившись не на жизнь, а насмерть с ненавистными завоевателями. Два дня и две ночи продолжалась их битва у Дона, но одолеть половцев они не смогли и ушли под защиту Мономаха в киевские земли. И все же в итоге таких совместных действий сила кипчаков была подорвана настолько, что около сорока тысяч устрашенных половцев во главе со своим ханом Атраком устремились на Кавказ, к грузинскому царю Давиду Строителю, желая пойти под его покровительство и служить в местном войске. И хотя брат хана Сырчан еще остался кочевать на просторах Дона, но степь уже не помышляла идти на Русь в кровавые разбойничьи набеги, потому что урок для донских кипчаков показался остальным более чем наглядным. Вот только на пути кочующих орд, уходящих в Грузию, оказалась Белая Вежа, и местные жители решили, что на этот раз не сумеют сдержать их натиск...

— Сугров и Шарукан на Донце мы еще шесть лет назад брали. В те времена Мономах в Переяславле сидел, а половцы смотрелись несокрушимой силой, — немного сварливо заметил Трофим, которого успехи Ярополка явно задевали за живое. Увидев в глазах жадных даже до таких новостей беловежцев неподдельный интерес, воевода продолжил. — Сперва у нас все гладко получилось... По зиме наш воевода Дмитр Иворович ходил на Донец, где и взял с тысячу веж половецких. Но то была лишь проверка сил и на следующий год...

— По христианскому исчислению какой? — вмешался Вячеслав, вызвав неодобрительные взгляды выходцев из Белой Вежи. Однако Трофим уже привык к тому, что его спутник досконально проверяет даты и не всегда воспринимает летоисчисление от сотворения мира, поэтому после секундной заминки ответил:

— Как бы не 1110 год наступил... Тогда не только переяславские силы на половцев выступили, но и киевская рать Святополка Изяславича к нам подошла. Однако с самого начала нас стали преследовать всяческие злоключения, и около города Воиня поход пришлось прервать по причине стужи великой и конского падежа. — Рассказчик покачал головой, отгоняя неприятные воспоминания, и продолжил. — Киевский князь Святополк после сих неурядиц решил было отложить наказание половцев надолго, если не навсегда, но наш Владимир настоял все же на скором выступлении. И на новой встрече с великим князем даже предложил забрать лошадей у смердов, дабы восполнить потери от падежа...

— Это как? — возмущенно вскинулся Твердята и ему тут же стал вторить его первый помощник Плоскиня. — Как же оторвать их от пашни? Ведь не только к разорению смердов это приведет, но и к убыткам для самого князя!

— Вот и дружина схоже молвила! — солидно кивнул Трофим. — А ведаете, что ей в ответ сказал князь переяславский, а ныне киевский? Мол, дивно ему, что тех коней дружина жалеет, а в толк не возьмет, что прискачет половчин, ударит смерда стрелою и не только его лошадь себе возьмет, но и жену с малыми детками в придачу! Коня жаль, а пахаря нет? На это даже из дружины Святополка никто возразить не посмел. Да и разорение в большей мере переяславским смердам грозило, а значит подданным Мономаха. Так что уже на следующий год многочисленная княжеская братия вновь собралась навестить половцев на Дон...

— На Дон? — опять недоуменно переспросил Вячеслав. — Ты же вроде говорил, что взятые городки на Донце стояли?

— Так малый Дон по-другому Донцом и называют, а большой мы Великим Доном величаем, — объяснил ему ветлужский воевода и пояснил для беловежцев. — Лекарь наш из дальних краев, потому и не знает многого... Так вот, подойдя к Шаруканю, Владимир повелел попам нашим вести краткие церковные песнопения, творить молитвы кресту и Богородице. Так что горожане сами к нам вышли с поклоном навстречу, неся дары и угощенье — рыбу и медовуху. Переночевав в Шарукане, рать наша поутру двинулась к Сугрову. Но там уже половцы местных людишек исполчили и город пришлось брать приступом. Даже пожгли его, если память не изменяет, а ясов к себе на Русь повели. Ну, а на обратном пути нас обступила великая сила половецкая и была меж нами лютая сеча... Тяжко пришлось, но с божьей помощью опрокинули мы поганых и привели домой полон и скота во множестве. Так-то вот!

— Э... Трофим Игнатьич, — так и не смог закрыть свой рот неугомонный Вячеслав. — Так что же, ты говорил, что брали половецкие города, а местное население вас хлебом и солью встречало? То есть рыбой и медовухой по всем христианским канонам?

— Так оно и есть, — непонимающе кивнул Трофим. — Ясы же частью своей христианские души... Они из аланов вышли, может, слышал про таких?

— Осетин? — радостно поднял бровь Вячеслав, но встретил лишь недоумевающие лица.

— Про такое название не упомню, но царство их рядом с грузинским, и сила у них немалая. А местных ясов еще хазары по Дону расселили и в этих городках они составляют как бы не большинство. Хоть и степное племя, но не столь уж и дикое ныне... Нашего языка людишки там тоже во множестве живут, да и половцы встречаются, хоть и немного их... Почему немного? Города эти они своими вотчинами считают, но жить предпочитают вольготно, в степи. Так, чтобы скакать от своего шатра целый день и никого из чужаков не встретить...

— Так почему бы нам этих христиан к себе не переманить, раз воронежцы нашими землями гнушаются? — бросил быстрый взгляд на Твердяту и его ближнее окружение Вячелав.

— Ха... — задумался Трофим и кивнул Ждану. — А ну-ка, достань мне из большой корзины те товары, что Николай мне наособицу собрал.

Пока ветлужский десятник выкладывал на стол лезвия ножей и топоров, воевода наклонился и достал с самого дна, громыхая железом, массивную конструкцию.

— Вот, это отвальный лемех, — пояснил он беловежцам, удивленно рассматривающих россыпь ножей, прежде небрежно сваленных в плетеном коробе. — Да не туда смотрите! Вот где главное богатство ваше! Такой вот лемех переворачивает пласт дерна и хоронит сорняки в самой глубине. Нашей лесной землице, как мне умудренные людишки сказали, такое лишь во вред пойдет, и она вскоре истощится, а вот для ваших черноземов он будет в самый раз!

Загоревшиеся глаза Плоскини, который числился у Твердяты именно по хозяйственной части, показали, что семена упали на благодатную почву. Пока тот вертел в своих руках железную конструкцию, ветлужский воевода стал пояснять:

— Тут у меня рисунок на бересте есть как все в одно целое соединять на клепках, так что разберетесь... И будет вам от нас посуда железная, клинки добрые, а также всяческие диковинки подобно этой. По справедливой цене. Немного за это потребно от вас — не держать силой своих людей, коли столкуемся с ними о переезде к нам. В ущерб вам творить сговор за вашей спиной не будем, даю слово! А упретесь за кого-нибудь, то мы тут же отступимся! — пояснил он насупившемуся Твердяте. — Дальше... Если придем к согласию по поводу всего, то все излишки хлеба будете продавать лишь нам, но за полноценное серебро или то же железо. Хоть вы и сидите в лесах на Воронеже реке, но окрест вас степные просторы. Даже лес корчевать не надо, лишь паши, сей, да пахаря защищай! А с таким плугом одвуконь вы любую целину поднимете! А уж оружием мы вас обеспечим, да и силой бранной при возможности поможем, если нужда такая будет... — Уловив одобрительный кивок главы местных беловежцев, воевода продолжил. — И последнее. Лекарь наш дело говорит, тех же ясов и людишек словенского языка, что еще на Дону остались, мы бы к себе забрали... Не силой, а уговором и серебром. А чтобы время не терять, выйдем мы к ним тотчас как лошадей прикупим и в путь соберемся! Мыслю, что если успех нам в этом деле будет сопутствовать, то поток переселенцев через вас будет хоть и небольшим, но постоянным. Кхм... Есть лишь одно условие — отбирать их наш человек будет, но для этого он должен при вашем остроге жить. Окажется желающих в достатке, так и вам в людях никакого урона не наступит. А всего то и надо, чтобы привечать христианские души на некоторое время у себя, а за их содержание мы заплатим. Э... Твердята! Может, и ты с нами поедешь на те уговоры?

— Кхе... Да ведь часть ясов из захваченных городков киевский князь взял к себе, расселив по граничным землям, — сокрушенно мотнул головой беловежец, однако выгода предстоявшего дела явно пересилила, и он залихватски махнул рукой. — Однако не всех! Да и пощипать половцев за все наши мучения не мешало бы! С сотню желающих я под свое начало соберу... Все-таки обживаться народ заканчивает, а в степи время глубоких снегов еще не скоро наступит. Даже лошадей для твоих воинов я найду, хотя и приплатить за них придется изрядно... Я имею в виду за возможный урон! А так лишь за найм отдашь.

— Домой мы выйдем конными, как лед на реках встанет, так что скупай насовсем, да бери самых лучших. Можем оставить тебе привезенное железо, а не хватит его, так серебром отдадим! — не стал мелочиться Трофим, но тут же тяжело вздохнул. — Но опять есть одно условие... С моими воинами тебе придется возиться как няньке. А что ты хочешь, это же лесные охотники! На коне мешком сидят, а уж на полном скаку и стрелу на лук не наложат. А мне в будущем не помешало бы конные десятки выучить этому... Карусели или хороводу? Вячеслав! Как Иван сие действо обзывал? Ну, когда по кругу конницу пускаешь и стоящего перед тобой противника стрелами осыпаешь... Ну что смеешься, Твердята? Сам ведаю, что такое не сотворить, не родившись в седле! Ныне мне лишь надобно, чтобы мои удмурты лошадям бежать не мешали, да спины им не натерли, а на всякие чудеса я потом ясов сподоблю... если переманю на свою сторону! Так что на моих воинов в сем походе можешь лишь как на пешцев рассчитывать... на конях. Поэтому путь нам к ясам надо торить вдалеке от половецких зимовий, дабы те раньше времени нас не обнаружили. А уж на обратном пути развлекайтесь, как хотите, а мы сразу сюда пойдем, чтобы вас своей неторопливостью не сдерживать. Знаю, что тогда добыча у твоих воев меньше будет, но если ты приставишь няньку к каждому моему ратнику, а тот научит подопечного на коне сидеть, да не абы как, то на награду я не поскуплюсь, так им и передай. А уж как делить ее — сами решайте.

— С необученными воинами в степь можно идти лишь на погибель свою, — искренне огорчился Твердята, чувствуя, как выгода утекает сквозь его пальцы, и решил все сказать откровенно. — Нам же бросить вас придется, коли поганые за нами увяжутся. А ради того, чтобы просто сопровождать вас, я и трех десятков не наберу... Да и как ты с ясами договариваться будешь? Думаешь, что половцы будут молча глядеть, как ты у них данников сманиваешь? Это Ярополк со своими тысячами мог себе позволить с ясским князем породниться, силой у него дщерь умыкнув и половецкие вежи вырезав. Все одно ясу почет после примирения выйдет, а с тобой никто из местных христиан и разговаривать не будет, потому что не знает тебя никто, да и сила твоя безвестна...

— Все ты верно глаголишь, но своим отказом переселяться в наши пределы ты нам выхода другого не оставил, — мрачно заметил Трофим и перевел взгляд на лекаря. — Ну что, Вячеслав? Сумеешь подсказать, как нам преодолеть сии трудности?

— Хм... — усмехнулся беловежский глава. — Что же ты, Игнатьич, лекаря спрашиваешь? Нешто его умом живешь?

— Пока своим, Твердята, а насчет спроса... И князья не чураются спросить умудренных мужей перед тем как решение принять. А уж нашего лекаря попытать... Появились у нас недавно пришлые люди, кои имели совсем другие обычаи, но ту же веру и почти тот же язык. Показали они себя в деле, так что доверие у меня к ним полное. А вот думают они... иногда такое ляпнут, что со смеху под лавку упадешь, а иногда так завернут, что и в голову придти не может. Вот и лекарь наш из этих... Ну, как Вячеслав? Надумал что, пока мы тут лясы об тебя точили?

— Э... а купцы среди половцев ходят?

— Оп... хоть стой, хоть падай! — восхищенно покачал головой Твердята. — А ведь и верно! Отвыкли мы, что с половцами торговые дела можно иметь. Лишь лошадей они на Русь продают, да полон мы у них выкупаем... А торговлю они с хорезмскими купцами ведут, да через свою Сугдею. Не поверишь, Трофим, доходит до того, что половцы по Греческому, Соляному и Залозному пути вовсе не дают киянам ходить, отчего торговля на Руси хиреет день ото дня!

— На Днепровских порогах купцов перенимают?

— И на них тоже. Киевские князья уже не раз к Каневу выходили, дабы встречать купцов с Гречника и Залозника.

— С Греческим и Соляным понятно, их охранять надобно, а вот про Залозный уже давно можно забыть, — ветлужский воевода обреченно махнул рукой. — Половцы там на каждом шагу, да и Тмуторакань от нас отпала... Я, кстати, мыслю, что народ с южных рубежей побежал не только из-за степняков, но и из-за того, что торговля там захирела, и жить стало не на что. А вот почему?

— А я тебе скажу... — заметил Твердята. — Это в давние времена при хазарах Залозник процветал, а как венецианские и ганзейские купцы торговлю Трапезунда под себя подмяли, то дела стали идти только хуже, так что... Ну что, прикинемся купцами, да и проникнем в половецкие вежи, а? Удмуртов твоих вперед выставим, дабы они своей непохожестью ввели степняков в смущение, а сами под покровом темноты скрытно подойдем, да и...

— Не надо прикидываться...

— Что? — оба предводителя с гневом уставились на лекаря, на этот раз прервавшего дележ уже почти взятой и поделенной добычи.

— Говорю, что не надо прикидываться купцами! Мы ими и будем! А воронежцам надо установить определенную долю в прибыли, чтобы они не за "зипунами" ходили, а торговали с половцами! А через степняков можно выйти на ту же Сугдею или по Дону в Тмуторокань и дальше в Черное э... Русское море!

— Торговать с половцами?! — недоуменно уставился на Вячеслава Трофим.

— Да что ты понимаешь, лекарь! Половцы для нас были, есть и будут врагами! — махнул рукой Твердята.

— Да считайте их хоть кем, но другого пути для нас я не вижу! И для того, чтобы привлечь к себе христиан с донских земель, и для того, чтобы степняки набеги на воронежские земли не устраивали! Знаю, знаю, что с одними договоримся, а другие нам будут жизнь портить, но тем не менее... А если мы сумеем поставить остроги у черемисов и развернем там производство, то товар сюда будет поступать во множестве. А обратно можно шерсть везти для того, чтобы сукно делать, которое опять пойдет в эти места для продажи! И не половцам, а в тот же Царьград! А тут уж без степняков не обойтись и с ними нужно будет договариваться... Так что, если настанет нужда, то и в зад половцев научитесь целовать, дабы они вас к морю пропускали!

Что было дальше, Вячеслав потом вспоминал с трудом. После того, как кулак Трофима ударил его в челюсть и отбросил на стену, он лишь смутно разглядел, как воевода удержал руку Твердяты, сжимающую засапожник, а потом в сгущающемся тумане расслышал затихающий голос своего предводителя:

— Я же говорил, что язык наш он ведает плохо и иной раз мелет всякую чепуху... Однако за этой шелухой у него проскользнули вполне здравые мысли! Как сам думаешь, Твердята? Как иначе мы выйдем на ясов и сумеем с ними сговориться, если не купцами, а? Да и доля в торговых делах вам ой как не помешала бы...

* * *

— На пять частей елейного неочищенного масла возьмешь две части воска. Если елея не найдешь в округе, то уж бери любое растительное масло или внутренний свиной жир, но лучше все-таки то, что я тебе сказал. Говорят, что можно туда живицу сосновую добавлять, но сам я еще не пробовал, так что на твое усмотрение... Так вот, такой состав не только насморк и сильную простуду лечит, но и любую гноящуюся рану, ожоги, снимает боли в суставах. Теперь как делать... На слабом огне доводишь до кипения, не забывая помешивать, и остужаешь. Хранится такая мазь долго, хотя лучше это делать в стеклянной посуде. Ну что, поняла? Хотя бы основное? Хорошо. Туда еще желательно щепотку сахара добавить, но он у вас лишь князьям доступен... Или до Белой Веже сей продукт доходил из Царьграда или других заморских стран? Все-таки на торговом пути сидели, хотя и бывшем... — Уловив выражение растерянности на лице утомленной молодой женщины, Вячеслав огорченно покачал головой. — Нет? Жалко. Так вот, на сегодня я тебе немного бальзама выделю, но потом придется делать самой... Будешь несколько раз в день мазать носовые ходы своему чаду и середину лба. А на будущее это надо делать сразу, как только почувствуешь, что у него сопли полезли.

— Хм... Вячеслав! — Воевода окликнул лекаря сразу же, как только пациентка вышла за дверь, унося в своих объятиях хнычущего от нездоровья маленького ребенка. — А в прошлый раз ты при ожогах предлагал мед накладывать...

— Ну...

— А почему не сие чудесное средство?

— А... Там надо было быстро от поверхностного ожога избавиться, а этот бальзам гной из глубины тянет... Черт! Наверное, надо было еще желток добавить, чтобы гайморита у этого младенца не случилось.

— Чего не случилось? — устало вытянув ноги на полатях, Трофим покосился в сторону стола, где Вячеслав разместил свои лекарственные принадлежности, и втянул ноздрями терпкий аромат, пропитанный дымом. Вся изба, поставленная в числе первых, благоухала не только свежим деревом, но и лекарственным запахом трав, пучки которых были развешаны под всей крышей. Да и рабочее место лекаря тоже было завалено разными снадобьями, разложенными на столешнице в берестяных коробочках, свертках из кожи и особо оберегаемых стеклянных бутылках. Дневной свет проникал сюда через большое, примерно в полметра окно, поделенное плашками на четыре части, каждая из которых была затянута полупрозрачным бычьим пузырем.

— Да не бери ты в душу, воевода, это все мои словечки из прошлой жизни. А почему ты так детским лечением заинтересовался? Или вы с Улиной уже успели... — стремительно пролетев разделяющее собеседников пространство, сапог воеводы устремился к стеклянной таре, стоящей на краю столешницы рядом с Вячеславом. Не успевая поднять руки, занятые поиском в плетеном лукошке каких-то ингредиентов для очередных чудодейственных средств, лекарь нырнул головой вперед, прикрывая свои склянки от несчастной судьбы. Тяжелый кожаный сапог ударил его в ухо и, отклонившись от намеченной траектории, пропахал заметную борозду среди разложенных на столе свертков. Потерев ушибленную часть тела, Вячеслав ни словом, ни взглядом не показал, что чем-то недоволен и молча продолжил заниматься делами. А свои мысли он оставил невысказанными, потому что в ином случае сапог прилетел бы не пустой, а с начинкой, в качестве которой могла оказаться нога воеводы. И ударил бы он не куда-нибудь, а прямиком в ту самую опорную точку, на которой человек сидит и которая в качестве мишени является самой обидной. В том числе и для лекаря.

Однако молчание не спасло Вячеслава, и он в очередной раз получил свою долю нравоучений:

— Ох, прав был Иван в том, что у вас с Николашей нет воинской жилки и вас надо... дрессировать, вот! Ну, когда же ты свой поганый язык засунешь себе в... ну хотя бы на людях за сомкнутыми устами его держи! Что, хочется тебе нас в неприятности втравить? Или вовсе нашу кровушку попортить? Ладно, я или другие наши дружинные... Мы тебя сапогом или зуботычиной можем заткнуть, потому что ценим! А чужак ведь тебя молча проткнет мечем и лишь потом разбираться будет какой ты был лепный и незаменимый! Повезло тебе, что я с тобой рядом оказался... Да еще неплохо, что Твердята мой давний знакомец и требовать тебя в круг после слов обидных не стал. Простил и даже виру не потребовал, тем более что мысль у тебя и правда дельная оказалась...

— В круг?

— Ну... княжьего ставленника, дабы тот все склоки судил, поблизости нет, а у того же Твердяты не хватит сейчас власти чтобы все раздоры меж своими воинами решать. Да и по другим селениям то же самое. Люди тут собрались ратные, но вольные. На произвол судьбы князья их бросили довольно давно, так что жить они стали по старому покону. Или по новому? Не разберешься... За слово поганое кровью спрашивают, все дела стараются сообща решать. Да и ниже по Дону Великому и его притокам кое-где такие же людишки остались с прежних времен. Про них я еще в Переяславле слышал. Сидят они на реках, около бродов или тех мест, где заработать можно на перевозе...

— Бродники?

— Вроде так их и называют, но врать не буду...

— Предки казаков... — еле слышно пробормотал Вячеслав и уже громко добавил. — Вот теперь я понимаю, что это за люди и как нам с ними вести себя надо. Помогать им надо всячески, а уж они встанут заслоном между Русью и степью.

— Встанут? — скептически поднял бровь Трофим.

— Угу, если только из-за нашего равнодушия к их судьбе они оружие в обратную сторону не повернут, — угрюмо согласился Вячеслав и добавил окончание фразы себе под нос. — Как в мою бытность на Калке случилось... Кха! Люди они вольные, так что воевать и в зажитье ходить не перестанут, лишь бы это делали не в нашей стороне. В таком случае нам их воинственность только на пользу будет, потому что иначе степняки подойдут к самой Рязани... Да и в качестве охраны наших торговых караванов они нам как никто сгодятся!

— Ох, как ты замахнулся! Нам бы чуток людишек к себе поиметь, а ты уже пути торишь, и серебро к себе в мошну ссыпаешь.

— Плох тот солдат, который не мечтает быть Наполеоном... О будущем, говорю, надо думать всегда, но делиться мечтами только с близкими, чтобы соседские куры на смех не подняли. Кстати, а кто тут в соседях? Я имею в виду восток и север... то есть полунощь.

— На севере твоем Рязань стоит, но это ты и сам знаешь. Если отсюда смотреть, то на одесную от них идет мордва, точнее мокша, а за ней эрзя. На восходе же, чуть ближе к этим местам — буртасы, а дальше за ними уже Волга и Великий Булгар на ней. И намотай себе на ус, что по слухам буртасы — это те же ясы, но речные. Разная вера, разные судьбы, но вроде... родичи. Не ведаю только, сколько в этих слухах правды и сгодится ли тебе такое знание — тут уж решай сам. И вот еще что... Скажи-ка мне, как ты собираешься заманивать на наши земли ясов? Мыслишь, что польстятся они на уговоры, да променяют свои степи на леса дремучие?

— Ну... погремим тугой мошной, и поедут как миленькие!

Дверь неожиданно распахнулась, и вместе с морозным воздухом в неказистую избу ворвался вихрь, оказавшийся на поверку Улиной, явно чем-то возбужденной.

— Ох, добры молодцы, как же я замерзла на крыльце стоять, да ваши разговоры вполуха слушать. Дай, думаю, войду, да приму участие. Не побрезгуете суетной бабой?.. И почему это я последней узнаю, что поход назначен на... послезавтра? Вроде так по-вашему говорят? А, Вячеслав? Да-да, ты мне говорил, Трофим, что он будет, но сроки... я же не успею собраться! Для меня и сбруя не подогнана, да и к лошадке привыкнуть надобно!

— Ты не поедешь!! — слитный мужской хор проревел в унисон, заполнив своей мощью все пространство небольшого сруба от земляного пола до стрехи на крыше.

— Испугались? То-то же... Шуткую я. Будто не знаю, что лишь помехой в вашем походе буду. Ты лучше вот что скажи, Вячеслав... Я много сказок про вашу пришлую троицу выслушала: по ним вы все такие лепные, да о людишках заботитесь будто о детках своих... В общем, ангелы небесные, которых ваш Христос на землю посылает, а не обычные смертные. А вот смотрю я на тебя... Ты же всех людей делишь на ту часть, что принесет нам пользу и ту, что не сгодится, пойдет в отсев. И творишь ты это мимоходом, будто чувств у тебя нет и другие люди для тебя словно игрушки детские, которые можно ненароком сломать, а потом починить... — Улина хитро улыбнулась бросившему на нее озадаченный взгляд Трофиму, и опять повернулась к глубоко задумавшемуся лекарю. — Как такое могло случиться? Или ударила тебя жизнь так, что озлобился ты?

— Это ты верно сказала, циничным я становлюсь... — Вячеслав начал отвечать медленно, пробуя на вкус каждое слово, как будто вступил на неизвестную тропу, за каждым поворотом которой чудится самострел. — Как только стал людей у вас лечить, да ножиком их раны полосовать. А еще у меня атрофировалось чувство самосохранения. Да не берите в голову последние слова!.. А к чему ты это спросила, Улина?

— И ты не обращай внимания на мои причуды, такая уж у меня вредная и загадочная бабская натура, — открытая обезоруживающая улыбка черемиски лучше всякого довода убеждала, что за поворотом нет никакой западни. — Убедилась вот, что ты сам все понимаешь, да и бросила приставать. А потом, может быть, и вновь начну... Так как ты собирался ясов на наши земли заманивать?

Вячеслав, бросив укоризненный взгляд на невинное лицо Улины, на этот раз уже серьезно задумался, не собираясь становиться мишенью для ее острого язычка. Поразмыслив пару минут, он все-таки решился ответить, но на этот раз выдал совершенно другую версию:

— Была у моего народа в древности легенда о неком царстве христиан. Могучем и полным всевозможных благ...

Воспользовавшись возникшей паузой, в разговор тут же вставил свое слово Трофим:

— И я про такое слышал у Мономаха на службе. Будто бы есть на восходе царство, где несториане свое учение насадили.

— Уж не знаю, про ту ли страну я вам собираюсь говорить, да и не понимаю, какая разница у несториан с христианами, однако то государство якобы тоже располагалось на востоке, кха-кха. — Вячеслав намеренно закашлялся, чтобы потянуть время и как-то замять свою оговорку. Он совершенно не ожидал, что его древность может совпасть с настоящим этого времени. — Так вот, слухи про царство пресвитера Иоанна разные ходили: и про волшебный дворец, там находящийся, и про фонтан молодости, и про зелье истины. А также про драконов, единорогов и про то, что этот царь поможет христианам в борьбе с сарацинами и другими неверными... Только по мне это все выдумки и такой страны просто нет. А если и есть, то никому помогать он не придет. А если и придет, то совсем не за этим... Кхм, ну да ладно. Собственно, я хотел сказать, что эти слухи можно для себя использовать. — Вячеслав заметил сердитое лицо Трофима и, поняв это по-своему, поправился. — Только не про Иоанна, а про наше воеводство... Мол, защищаем всех обиженных христиан и не только их. В расплавленном железе воинов купаем, оттого они у нас самые сильные. Хм... вот об этом, пожалуй, не надо, а то кто-нибудь на нас это захочет испробовать. А вот о том, что воевода у нас самый-самый, мудрый и великий Гудв... то есть чуть ли не волшебник...

— Сапогом давно не получал? — прервал начавшееся словоизвержение Трофим. — Хмурюсь я не из-за того, что Иоанна кто-то с нашим Иваном может сравнить! Мне не дают покоя наши разговоры, что вели мы с тобой по пути сюда... Как с такой прорвой народа совладать, что может к нам из Новгорода и с Воронежа хлынуть? Прорвой по отношению к нам самим, знамо дело... Ведь ты говорил, что есть два выхода: или к ногтю всех прижать, что мне вполне понятно, или начать воспитывать э-ли...

— Элиту, — помог ему Вячеслав. — То есть людей, которые за собой всех остальных поведут... Вопрос еще в другом состоит. Как сделать так, чтобы эта прослойка не выродилась в обычных бояр, которые лишь о своем благе помышляют? Если такое допустить, то они и тебя сожрут за наши дела и мысли, и нас самих на сладкое... А выход, как я думаю, в одном — ограничить надо всех властных людей!

— Про такое нам уже Иван сказки рассказывал. И про деление власти на разные части и про какие-то советы, которые тем же воеводой управлять будут.

— Это дело неплохое, — обреченно вздохнул Вячеслав, осознав, что сейчас его потаенные мысли выпотрошат и выложат на всеобщее обозрение. — Только оно нам сильно не поможет, потому что законы, ограничивающие поведение элиты определенными границами, защитят лишь от грубых ошибок развития государства... — заметив, что собеседники не поняли последнего слова, он поправился. — То есть того же княжества или воеводства. А оно может развиваться как угодно, как впрочем и элита! А та может быть абсолютно беспощадной к своим подданным, выжимая из них последние соки, может быть продажной, алчной до невозможности. С другой стороны власть должна быть сильной, а не являть собой сборище бесконечно болтающих напыщенных индюков! И как этого не допустить? Думаю, что одной из преград может быть воспитание своей элиты! И этот вопрос надо решить в первую очередь, потому что уже подрастает молодежь, которая скоро покажет свои острые зубки! А если мы приветим всех окрестных сироток, то таких волчат будет много, и они начнут подминать под себя наше стареющее поколение!

— Да так и должно быть, — пожал плечами Трофим. — Люди смертны и кому, как не нашим сыновьям продолжить начатое дело?

— Да, это правильно, но только в том случае, если потомки будут отвечать нашим чаяниям. А иначе они пойдут в разнос и вместо элиты, стремящейся что-то сделать ради ветлужцев, они превратятся в свору молодых волчат, жаждущих получить в свою пасть любой понравившийся им предмет! А нам придется бороться с последствиями и направлять их оскал в другую сторону, чтобы они не загрызли в итоге нас, а потом не передушили друг друга! То есть первая задача — это воспитание элит, вторая — их ограничение, и только третья — разделение властей!

Вячеслав решил немного передохнуть, пользуясь тем, что Трофим пытается переварить полученную информацию, но тут же был атакован его женой:

— Мыслю я, что воспитание ребятишек поставлено у вас неплохо. И к труду их приучаете, и к воинскому делу, да и буквицами они не брезгуют... И дальше хочешь так же?

— Только таким способом и должна воспитываться элита, воинская или мастеровых людей, — согласно кивнул Вячеслав. — Через жесткое давление и отбор. Не ломку через колено, а именно отбор из намечающихся лидеров... ну, то есть надо выбирать лучших из них! И каждый из отроков должен при этом иметь равные права подняться вверх, будь он сыном простолюдина или боярина. Это очень важно, как и то, что свою власть, которую этот мальчишка когда-нибудь получит, он не должен передавать по наследству. Его сыновья должны пройти то же самое сито без всяких привилегий! Другое дело — критерии отбора... то есть, как этих ребятишек отбирать, да и захотят ли они сами оказаться во власти, будучи сильно ограничены в правах? Да-да, я имею в виду вторую задачу, когда не сама власть урезается, а уменьшаются личные права конкретных людей, стоящих у руля общества. Причем эти преграды должны касаться не только их самих, но и их семьи, иначе все пойдет насмарку! А это почти невозможно сделать, потому что для тебя, Улина, и для воеводы это выльется в самое жесткое самоограничение!

— Вот про это я и хотела бы узнать все, что можно, а то ты все крутишься вокруг да около...

— Да? Тогда скажи, какие чувства управляют человеком и его жизнью? Нормальным человеком, я хотел сказать?

— Ну... любовь и ненависть, — на мгновение замешкалась Улина. — Так я думаю.

— И ты права. Любовь, ненависть, страх... Но к кому они обычно приложены? — разгорячено заговорил Вячеслав, вскакивая и начиная ходить по избе. — Любовь человек испытывает к себе, любимому, близким родичам и конечно же к своим детям. Он пойдет на многое, чтобы обеспечить благоденствие всем перечисленным людям. А когда появляется страх? При угрозе их жизни или их будущему! Ненависть? Она к тем, кто на него или его близких покусился! Счастье каждому в дом силком не загонишь, но с помощью чего можно добиться безопасности и благополучия? Правильно, богатством! Поэтому почти каждый старается обеспечить себя не только средствами на ежедневные потребности, но и копит что-то на черный день. Это называется человеческая природа, и никуда от этого не денешься, потому что люди испытывают чувства ни к какому-то далекому чужаку, а к тем людям, с которыми они общаются каждый день! Сначала человек занимается стяжательством, чтобы обеспечить свою жизнь, потом — своих детей и внуков, а потом...

— И что ты нам нового открыл, лекарь?

— А вы дослушайте до конца! Именно при власти обогащаться легче всего, хотя там это обычно творится за счет других, а не своими трудами! Поэтому туда и тянется всякая мразь без принципов и совести! И вот это надо пресечь, ограничив там возможность обогащения. Причем не только на всю жизнь вступившего во власть, но и на весь жизненный срок его детей... А может быть даже и внуков! К примеру, не может такой человек, как и его потомки до какого-то колена иметь имущество и заниматься торговыми делами.

— А жить-то на что? — недоумевающее подняла брови Улина.

— Община будет всем обеспечивать, даже если он и отойдет от дел. Да и иметь личное хозяйство никто не в праве ему запрещать. Учиться его дети должны бесплатно, как и лечиться, чтобы он был спокоен за их будущее. Безопасность должна быть ему обеспечена! А вот благоденствие он получит такое же, как и члены его общины. Даже если оно и будет конкретно для него чуть-чуть больше, то все же не в сотни и тысячи раз, как ныне происходит! Так что должны быть и положительные стороны во всех этих его неудобствах... А детки его пусть идут по воинской или мастеровой стезе, получая там плату за свою работу! Лишь в торговых и финансовых делах должен быть им запрет! Ну, то есть с деньгами, тьфу... с монетой всевозможной не смогут они иметь дело. И чем выше человек поднялся, тем сильнее должно быть ограничение! Чтобы все понимали, что во власти они для того, чтобы служить людям, а не себе! И не всякий тогда туда полезет! Может быть, не захотят это сделать самые умные и изворотливые, но для того в школах и нужно воспитание вкупе с жестким отбором. Не все уйдут на сторону! И тогда на вершину общества все-таки придут те, кто сумеет разорвать порочный круг власти и денег.

— Лишь на власть имущих такие пределы ты наложить хочешь? — очнулся наконец от своих размышлений Трофим.

— Не только. Кое-что и на всех должно ложиться... Думаю, что разница в оплате должна быть ограничена. К примеру, самый высокооплачиваемый работник не должен получать больше чем в три раза самого низкооплачиваемого! Взвоют? Да! Но в общине это все-таки легче сделать, зато зависть к богатому соседу мы ликвидируем. Это все сказки, что свобода обогащаться приводит к всеобщему благополучию! Это приводит лишь к всеобщему озлоблению! Одни будут всегда сосать лапу, а другие пировать во время чумы! Многие будут умирать во время голода, а немногие будут сидеть на мешках с зерном и радоваться чужому несчастью! Смотреть, как их бедные соседи продают своих детей ради куска хлеба! Что, это не так? Или вы думаете, что я совсем погряз в своих травах и не слушаю, что на свете творится?! А когда все будут жить одинаково богато, пусть и без роскоши, а не одинаково бедно, то легенды про далекое царство всеобщего благоденствия и сами пойдут гулять по свету!

— Кому же захочется трудиться, если сосед будет бить баклуши и получать почти столько же?

— Это опять сказка про белого бычка! В небольшой общине филонить невозможно, иначе выгонят к... далеко и надолго! А чтобы общество не застыло в такой уравниловке, можно оставить несколько лазеек для получения большей оплаты... Например, только тем, кто придумает дело, которое той же общине выгоду принесет. Да не просто придумает, а и воплотит его в жизнь. Или тем, кто очень отличится на воинской стезе... Но все это должно касаться только простого люда! А власть предержащие на такое не должны иметь никакого права. Лишь тот, кто согласится на общее благо работать, должен наверх попадать! Остаются, конечно, проблемы воспитания и нарушения психики, когда власть человеку нужна лишь для того, чтобы показать свое величие и поизмываться над людьми, но в остальном... Непонятно? Кому-то для пущей радости чужое горе на вкус захочется попробовать и как такому обеспечить счастье?!

— Хм, не поймут тебя, лекарь... Немыслимую ты задачу ставишь, противную упомянутой тобой природе человеческой, — хмыкнул воевода и ухватился пятерней за бороду. — Или у вас и с таким справлялись?

— Все перепробовали, — тяжело вздохнул Вячеслав и продолжил. — Но как только эти экспериментаторы сгинули, так и все их дело загнулось. Почему? Потому что насилием человеческое счастье не устроить навечно, а воспитание отнимает слишком много времени... Почему их последователи не смогли справиться? Потому что власть развращает и можно за свои тяжкие труды потребовать себе кусок пирога послаще. А потом то же самое сделать для своих детей, которых каждый из них норовит пристроить на теплое местечко. А если во власть допускать только тех, кто прошел сито отбора на общих основаниях, а потом еще для всех таких людей и их потомков ограничения ввести, то... Короче, хочешь командовать? Сначала подумай о своих детях, а потом уже прикладывай усилия! Да и отвечать за свои проступки эти люди должны в несколько крат сильнее! Только вот такие законы очень тяжело принять... И слово "тяжело" еще не описывает всего трагизма ситуации. Я говорю, что придется безумно трудно, но надо все это делать сейчас, пока не поздно. И надо, чтобы эти законы были незыблемы, а иначе все наши дела наши же потомки проср... Кха! Пропьют и прогуляют! И сложно все это не потому, что община на это не пойдет... Пойдет, да еще как! А чему вы удивляетесь? Люди с радостью такие ограничения примут, потому что они не для них будут писаны, а для тех, кто над ними стоит. А вот когда они на это место никого не найдут, вот тогда и возникнут проблемы и они начнут их решать посулами, да увещеваниями... Или кто-нибудь возьмет власть и тихой сапой или наглой силой переменит все эти законы! А это вновь все вернет в старые времена. И опять вопрос воспитания выдвигается на первое место!

— Такие свершения должны какими-нибудь весомыми словами для общества подкрепляться. Так, лекарь... душ человеческих? — улыбнулась Улина. — Имеешь что еще сказать?

— Ну... давайте рассуждать вместе, — нехотя кивнул головой в знак согласия Вячеслав. — Русский человек, а мы с вами именно так называемся хоть ты русином или русичем прозывайся, хоть словеном или чудью заволочской... он должен во что-то верить! Иначе ему кроме водки, хм... меда хмельного ничего не останется! Даже чтобы бабу любить надо во что-то верить! И вера эта должна быть не просто в бога или богов, что тоже делу не мешает, а еще во что-то иное! Зачем живут люди? Есть ли в их существовании какой-то смысл, который не уничтожится предстоящей смертью? Почему одни уходят из жизни с высоко поднятой головой, а другие сокрушаются о несбывшихся надеждах? Я думаю, что ответ на все эти вопросы есть и он один — все дело в наших потомках! В наших детях, даже не обязательно родных нам по крови! Тот же учитель может гордиться своими учениками, верить в их будущее и величие их свершений! А вдруг и душу нашу спасут не ангелы Божьи, а далекие потомки, победившие время и понявшие как дух сосуществует с телом, а? Тогда и ответ нам держать за все содеянное в этой жизни — перед ними! Вот вам и загробная жизнь!

Почувствовав, что собеседники в этот момент немного "поплыли", не воспринимая смысла его речей, Вячеслав вернулся на грешную землю:

— Все наше общество надо построить так, чтобы следующие поколения жили счастливее нас! Не лучше в житейских делах, а именно счастливее! Дать каждому реализовать свое самое заветное, будь то путешествие в дальние земли или стирка детских пеленок! Мечтать и воплощать эти мечты в жизнь, а не подсчитывать свои богатства, пролеживая бока на мягкой перине и упиваясь благами цивилизации! Надо дать нашим детям такого пинка, чтобы они, разогнавшись, в свою очередь тоже что-нибудь сделали для потомков! И в первую очередь воспитали их! Вот для этого мы и должны так построить нашу жизнь, чтобы им не пришлось тратить краткие мгновения своей на борьбу с самими собой, вытягивая свои души за волосы из гнилого болота золотого тельца! Это смогут сделать лишь считанные единицы, да и другой борьбы будет через край! Кто ей будет заниматься? А чтобы было с кого пример брать как раз и нужно, чтобы во главе общества стояли бессребреники, пусть и поневоле!

— Да ты мечтатель, а не этот... циник, как ты сам себя назвал, выслушав укоры Улины! — удивился Трофим, не скрывая своей улыбки.

— А это плохо? Все относительно и моя мечтательность тоже. Когда она позволит сохранить человеческие жизни, растраченные на суету и войны или не родившиеся из-за алчности тех же князей, покусившихся на чужое добро, то это уже будет называться практичностью. Вон, новгородцы, выменивая на свои побрякушки у северных народов моржовую кость и меха, считают их из-за этого дикарями! А как определить, кто из них поступает более разумно? Жители Новгорода, выменивающие красивые меха на свои железные изделия или эти самые дикари, получающие за свою добычу нужные и практичные вещи? Только сами люди имеют абсолютную ценность! И она не только в том, что кто-то может сделать своими руками какую-то вещь, которую можно продать. Человек, прежде всего — это стремление стать богом! Не тянись за сапогом, Трофим, я все равно скажу! Высшая цель для людей — стать вровень с самим создателем или хотя бы быть достойными его свершений, а не рабом, ползающим в храме и вымаливающим его милости! С этим ты не поспоришь, потому что всю жизнь славяне верили, что они внуки Даждьбожьи, а не рабы Христовы! Куда все делось, а?

— Ох, лекарь... распнут тебя за твои речи!

— Буду еще одним мучеником! Но до этого надо успеть сделать шаги по устроению равноправного общества, где человек получает по заслугам и своему труду, пусть это все и относительно, как и зависть его соседа! И как же я боюсь, что мы это не успеем сделать... Да, мои мысли не идеальны, то есть не совершенны! Но по своей природе я принадлежу именно к идеалистам, которые хотят построить самое справедливое на свете общество! При этом я понимаю, что они самые страшные люди на земле, потому что идут к своим целям любыми способами по трупам своих современников! Но поэтому я и предлагаю вершить все мной сказанное тебе, который твердо стоит на земле и который три раза подумает, прежде чем что-то изменит и кого-то тронет!

— Да где это видано, чтобы человек отказался от богатства и возможности рвать чужака на части, дабы преумножить свою мошну?

— А вот можно! — запальчиво произнес Вячеслав, усаживаясь на лавку и сдвигая на край стола свои коробочки вместе с пучками трав, после чего с каким-то отчаянием стал отстукивать ритм ребром ладони по столешнице в такт своим словам. — Пусть это у нас и закончилось плачевно, но попытки создать что-то справедливое будут повторяться вновь и вновь! Я не истина в последней инстанции и всех советов вам на блюдечке не выложу, но нужно сделать первоочередное! Ограничить личную жизнь власть предержащих, дабы они своей жадностью не уронили народ в нищету и сплотить низы в рамках ваших общин, чтобы они сами управляли своими делами! Одновременно устанавливая сильную власть, которая бы защищала этих людей! Поверь, еще немного, и князья с боярами растащат ваши общины до такого состояния, что люди уже не смогут решать что-то сами, и им придется ходить на поклон барину, ну... боярину! А наступит время, и они так зажмут человека на земле, что он подастся в город, и будет там влачить свое существование в полном одиночестве среди большого скопления народа, не надеясь в своей жизни получить какую-нибудь бескорыстную помощь от кого-либо! Ну, разве что от близких родственников, но тех будет не так уж и много, потому что в своей городской суете человек перестанет плодиться и размножаться, а будет думать лишь о своих материальных благах, которыми он переплюнет того же соседа! Поэтому я и говорю — храните общину! А она сохранит вам человека!

— Указ сделать о том? — не смог сдержать сарказма Трофим.

— Да нет же! — уныло махнул рукой Вячеслав в ответ. — Не понял ты меня... Быть в общине должно быть выгодно, как и трудиться на земле. Хотя бы освободи их от налогов и поставь в каждую весь ту же домну, мастерскую или лесопилку, пусть людям будет дополнительный прибыток. Дополнительный, а не основной! Остальное изымай на нужды воеводства, оставляя за государством основной пай в таких производствах! Чтобы они не росли до бесконечности и не превращались бы в города с волчьими законами! Может быть, наши потомки эту экономику когда-нибудь изменят, но пусть это свершится лишь по насущной необходимости, а пока надо держаться таких мелких поселений с общинами. И на природу меньше нагрузка, а это великое благо, когда у тебя под окнами зайцы и белки скачут, а не домница дымит под каждым окном! Я из-за этого и Николая всю осень третировал, услышав, что он может на торф в домницах перейти. А то останемся совсем без лесов, пережигая могучие деревья на уголь. А торф — он рядом, под нашими ногами, в болоте... Но есть тут одно "но"! Если человеку в общине будет тесно, то надо дать ему возможность трудиться и на других поприщах, слегка прижимая таких собственников налогами. А то и пустить его по воинской стезе или помочь освоиться на новых территориях!

— О! Воином — это дело! — хмыкнул Трофим и хотел продолжить свою речь в том же ключе, но рядом с ним на полати присела Улина, осторожно положив руку ему на плечо.

— Он дело говорит, воевода! Не измывайся над своим человеком, ты же сам просил его высказать свои думы... И он ведь во многом прав! А прежде всего в том, что пришлые люди в конце концов съедят тебя и твоих соратников с потрохами, дабы подмять под себя все ваше дело! Ты же не князь или вятший боярин, чтобы только одной своей родовитостью власть в руках держать! А то, что Вячеслав не совсем вник в нашу жизнь... так он же пришлый на этих землях, да и закопался он в своем лекарском деле, будто жук навозный, хотя и говорит обратное!.. — Улина поправила выбившиеся из-под сороки пряди и повернулась к лекарю, слегка наморщив лоб. — А теперь с тобой, болезный... А что, обидное из тебя лишь по дурости твоей лезет? Или скажешь, что в твоих землях к словам относятся как к шелухе ореховой? Сидит у тебя что-то внутри, и жить спокойно не дает! Ответь, Вячеслав, что тебя гложет? Я ведь всю дорогу за тобой наблюдаю. Ты то равнодушен к людям, то из кожи лезешь дабы одарить их счастьем... То печаль тебя гнетет и жить не хочешь, то тревога за ближних съедает... Верно, потому и ушел ты с головой в лекарское дело? А слова обидные из тебя лезут от отчаяния?

— Ага! — Вячеслав криво усмехнулся, ощутимо напрягшись от желания собеседников залезть к нему в душу. — Я человек тонкой душевной организации, вот и не нахожу себе место!

— Будешь мне воду мутить — в поход не возьму! — весомое слово Трофима, закончившего быть "своим парнем" и превратившегося в воеводу, придавило лекаря не хуже тяжкого груза. Вроде Вячеслав минуту назад вовсе и не горел желанием куда-то идти. Однако ощущение, что это будет наказанием, а на него потом будут смотреть как на человека, бросившего своих соратников в тяжелый момент из-за каких-то трудностей с признанием своих проблем... Это все сразу перевернуло с ног на голову.

— Э-э-э..х, — только и сумел выдохнуть он на такие слова. — Да ничего особенного со мной не случилось. Лишь по дому соскучился, хотя и сам не понимаю, что я там забыл... Друзей? Почти не встречался с ними в последнее время. Свое дело? Не очень-то и тянет. Любимую жену, которая ушла к другому, а меня презирает за то, что я не добился чего-то большего в той жизни? Да пропади она пропадом... Сын со мной, а он так занят своими новыми игрушками, что даже пока не вспоминает мать. Конечно, может быть это все временно и он вскоре оторвется от своей типографии, чтобы оросить детскими слезами подушку, но... не думаю. Мальчишки за эти полгода как-то очень быстро повзрослели. Что еще сказать? Что я постоянно вспоминаю свои детские обиды? Что мое несовершенство постоянно преследует меня, а моя потенциальная трусость заставляет меня искать легких путей? Что вы хотите услышать? Что я элементарно боюсь не успеть?! Не успеть сделать то, ради чего я тут оказался?!

— Эй, лекарь, хватит, хватит... — улыбнулась Улина, умиленно глядя на опустившего плечи Вячеслава. — О чем тут еще говорить? Этот... как там у вас говорят? Диагноз? Все с ним ясно! Бабу тебе надо! Да такую ласковую, чтобы отогрела твое сердце и утешила холодной ночью! И не гнобила бы перечнем того, что ей нужно для счастья, отворачиваясь от тебя в трудную минуту! А ты будешь в ответ о ней заботиться, и все твои надуманные страхи пропадут сами собой... — Черемиска со смешинками в глазах отвернулась от Вячеслава и потянулась к своему мужу, ласковой кошкой слегка прижавшись к его плечу. — Так что я ему буду искать суженую, Трофим, если он сам на это не сподобится... А ты что с его речами надумал делать?

— Хм, надо бы осмыслить все, что он тут наговорил, да с остальными посоветоваться... Может и выйдут из этих наших дум какие-нибудь грамотки на свет белый.

— Осилишь ли? Такое и ученым мужам иной раз не под силу, однако... без записанного буквицами покона нас другие народы за дикарей считать будут. А чужое, да не совпадающее с нашими словами взять, так кто нам потом поверит и кто за нами пойдет? А ведь такой случай выпадает лишь раз в жизни... Ох, может писарь тебе потребен? Вячеслав меня уже немного вашему письму и счету начал обучать!

— Как ты себе представляешь воеводу, выводящего резы на бересте или красивые буквицы на бумаге? — Трофим с нарочитой небрежностью обернулся к своей жене, уловив в ее голосе ответный смешок, и показал пальцем на Вячеслава. — Нужен! Но записывать будет он, поскольку... вина его!

— Ну что же, пусть ваш Христос вам поможет! — подвела итог Улина.

— Э! Э, погодите! Не так-то все просто, — встрял Вячеслав, с опаской поглядывая на своих собеседников. — Допустим, писать можно на упомянутой тобой бересте или на тех бумагах, что мы у новгородцев взяли. Допускаю также, что к весне мой сынуля в паре с Николаем сделают грубый картон... Но где взять карандаш или чернила? Дайте мне хотя бы свинцовое писало, раз графита нет! Тогда я смогу не корпеть над каждой резой, а заносить великие мысли воеводы на бумагу так же быстро, как он думает, а думает он... Ха! Я твой сапог под полати задвинул, лежи уж! Кстати, Вовке свинец тоже нужен в больших количествах для печатания книг... Правда, он немного токсичен, то есть, вреден и накапливается в костях, вызывая их разрушения, ну да мне его не жевать, а за сыном я послежу, дабы он не увлекался.

— Да мне Николай все уши прожужжал про металл сей! — Трофим тщетно поискал свою обувку и все-таки решил продолжить разговор без нее, делая вид, что был занят не поисками тяжелого предмета, а чем-то совсем другим. — Так и так, мол, воевода, достань хоть из-под земли! Только невдомек вам, что этот свинец на Руси иной раз оловом зовется, а о последнем нам Твердята говорил. Не слышали? Зато я на ус намотал! Мало того, я уже его припас! Что рты пооткрывали? Вот такой у вас припасливый воевода! — Трофим излишне горделиво взглянул на жену но, мельком уловив незаметное движение ее руки, сразу же снизошел до объяснения. — Эти беловежцы разобрали крышу у своей церквушки, когда пришлось уходить, а она из чего делается? Вот именно, иногда из этого самого свинца! Так что я скупил все на корню, когда третьего дня мы ходили за людьми Твердяты в верховья Воронежа! Спаси его Господь, что надоумил... Да и в бронзовые кистени что закладывают для тяжести? Вот! А не только камни! Так что в любом случае наскребли бы для мальца твоего, Вячеслав! У тех же ясов или половцев, к которым свинец через Сурож приходит. А теперь иди на лодью и твори там твое писало, лекарь! Будешь у меня на полном скаку все мысли записывать, а уж твоим обучением сидеть на лошади я лично займусь!

Спрыгнув босыми ногами на земляной пол, Трофим без промедления выгнал Вячеслава на морозный воздух для проверки товара, который он приобрел, и обернулся к жене, схватив ее в охапку:

— Эгей! Это кто меня пытался по загривку ударить? Ты уже и при посторонних на мужа руку поднимаешь? Смотри, пойдут сказки про воеводу, которого жена в ежовых рукавицах держит и тумаками награждает! И так уже слухи ходят, что я пушинки с тебя сдуваю и смотрю на твою стать, будто влюбленный отрок...

— Смотришь ли?

— Смотрю! Однако попреки Твердяты о том, что я веду себя невместно своему положению воеводы... И это мол оттого, что я слишком приблизил к себе Вячеслава и его родичей... Эх! Лишь одно у меня оправдание на это есть и оно в том, что не было бы у меня этого положения без них! Вот! А то, что я с простыми смердами слишком вожусь, так посмотрим, что он сам запоет, когда по весне с Иваном встретится! Все в эту ересь впадают при близком с ним знакомстве!