— Это что за столбики в той стороне нарисовались? Вон там, на покатом холме. — Прикрыв глаза от тусклых лучей солнца, просвечивающего сквозь хмарь осеннего неба, Вячеслав поддал каблуками свою низкорослую степную лошадку и поравнялся с Твердятой, который неспешным шагом ехал почти в самом конце торгового каравана. С того момента, как лекарь прилюдно перед ним повинился и попросил не жалеть своего кнута, чтобы вразумлять его время от времени за непослушный язык, воронежский воевода к нему смилостивился и даже стал оказывать покровительство. Да и как не показать свое благоволение человеку, который мало того, что за неполные две недели перелечил половины округи, но еще и немного облегчил страдания его жене, которую сразила какая-то неведомая болезнь, уже месяца два не дававшая ей подниматься со своей постели...

— Байбаки. — Твердята лениво перебросил сухую травинку в другой уголок рта, не обратив никакого внимания на вытянутую руку Вячеслава. — Еще не все из них забрались в свои норы на зимовку, вот и шныряют повсюду... А ранней осенью этого добра тут и вовсе не перечесть. Дрофу и зайцев ты давеча и сам видел, а дикие козы, сайгаки и туры пыль до самого неба поднимают! Про тарпанов я и вовсе молчу, они иногда стадами по тысячи голов тут ходят... Эх, лекарь! Если бы ты мог увидеть степь весной или летом! Травы тут так переплетаются между собой, что иной раз сквозь них человек не может пройти. А уж по правому берегу Дона от Быстрой Сосны и до самого Сурожского моря седой ковыль стоит ковром в пояс человека! Видел ли ты когда-нибудь, как суховей ходит по нему волнами, а? Он как будто перебирает косматую гриву огромного дикого зверя!.. Это сейчас все травы упали, и ветер лишь воет в непролазных сухих кустах того же бобовника или дерезы, а в конце весны и летом... То цветки ветреницы покроют степь лиловыми пятнами, то луговины станут сплошь лазоревыми от незабудок! Красота!

— Уж больно неприветливо столь открытое пространство поздней осенью. Того и гляди, снежная крупа с неба повалит. — Поежился Вячеслав и, как бы ему не хотелось выслушать восторженный монолог полностью, вновь указал Твердяте на возвышающиеся вдалеке фигурки. — Но это точно не сурки...

— Ах, это... с Дивными горами не сильно схоже, так? — Твердята лишь хмыкнул, искоса бросив взгляд на горизонт. Его намек касался красивейших мест в донских степях, которые участники похода миновали несколько суток назад. Сами воронежцы при этом шли конными, а ветлужцы спустились на лодье вниз по течению Дона до устья Тихой Сосны, где и спрятали свое судно под охраной нескольких плотников, главной задачей которых было наладить переправу на левый берег.

В месте пересечения этих рек на огромном холме по правому берегу Дона вознеслись белокаменные меловые столпы. Вознесшиеся к небу зубья далеко выделялись на фоне крутых травянистых склонов, привлекая к себе внимание, а вблизи они и вовсе завораживали людей своими причудливыми формами, напоминающими сказочных животных. Еще в древности человек обжил эти красивейшие места, но теперь лишь темные входы рукотворных пещер и развалины какой-то крепости, искусно вырубленной прямо в белом камне, показывали, что тут когда-то ступала его нога. Однако именно здесь, на огромном меловом холме, возвышающемся над окрестностями, Твердята наметил поставить в будущем году небольшой сторожевой острог, который мог бы предупредить о надвигающейся опасности воронежские поселения. Для такого передового поста нужны были хорошие материалы, потому что окружающие низкорослые леса ничем особенно стройным порадовать не могли, так что лодья ветлужцев для перевозки подвернулась как раз вовремя.

— Да... Дивногорье место красивое, но там постаралась природа, а эти камни откуда? — Согласился Вячеслав и еще раз вгляделся в еле различимые столбики, напоминающие сильно приплюснутые по бокам камни, чьих форм почти не касался резец скульптора...

— Это истуканы половецкие, сиречь каменные бабы, которые степняки по своим курганам ставят. — Твердята брезгливо сплюнул и продолжил. — Идолам этим издавна поклоняются они как пращурам своим. Считается, что конный около них должен замедлить бег своего коня, пеший склонить голову, а пастух принести в жертву овцу... Но я доподлинно знаю, что иной раз эти нечестивцы окропляют их кровью невинных младенцев.

— Правда, что ли?

— Точно тебе говорю, режут младенцев, уведенных в полон... Не часто, но режут. По этим истуканам выходит, что мы к половецким летникам подходим...

— Летникам?

— Летним пастбищам. Половцы сена не запасают как мы, а просто к зиме спускаются к Сурожскому морю, где скот до сухостоя в состоянии добраться. А учитывая, что Атрак со своей ордой ушел в сторону Грузинского царства, то ныне их веж тут вовсе не должно быть...

— Э... А что такое вежа, про которую все постоянно упоминают? Поселение половцев? — Задал Вячеслав очередной вопрос и с интересом взглянул на Твердяту, пытаясь определить, насколько глубоко сумел его поразить своим невежеством. Воронежский воевода поперхнулся и страдальчески посмотрел на совершенно ничего не понимающего чужеземца но, поняв, что лекарь и дальше будет напряженно морщить лоб, не делая никаких попыток догадаться о значении слова, удрученно пояснил:

— Так кочевье называется у кипчаков или кимаков... И это пояснить? Ныне в степи ходит до полутора десятков орд половецких и каждая от своего корня род ведет. Но по-простому их поделить можно надвое. Кипчаки в донских степях обитают, а кимаки за Днепром. У первых раньше ханом был Шарукан, а теперь его сыновья, Атрак и Сырчан. А кимацкую орду на закате еще куманами называют и во главе их стоит Боняк... Уяснил? А всех вместе мы их половцами зовем, хотя это больше к кипчакам подходит, потому что среди них встречаются рода с желтоватым цветом кожи, как полова. Но что те, что другие кочуют большими семьями по три-четыре десятка человек, которые и называются вежей... Точнее, это их стойбище, несколько шатров, огороженных телегами.

— И за Днепром они есть, говоришь?

— Угу. Самые лютые там живут, которые ушли печенегов воевать за Дунай. Сначала они ратились с ними из-за пастбищ, потом по просьбе Царьграда... Однако ныне перекинулась их ненависть на русские земли. На тот же Переяславль и Поросье, где издавна киевские князья селили их заклятых врагов из степи.

— Поросье? На реке Рось? Я всегда думал, что там наши исконные земли и слово Русь происходит от названия этой реки...

— Хм... не ведаю про это, но для степняков там раздолье, луга и водопои на каждом шагу. То печенегов там Киев осадит, то берендеев, которые из торков будут! А для половчинов все они являются данниками, которые у них стада пасут и в их войске служат, поэтому они и пытаются их обратно в степь увести...

— Берендеев? А я думал что они из славян... то есть как те же поляне или древляне. У нас во всех сказках их царя Берендея упоминают: про Снегурочку, про Ивана-царевича и серого волка, про Кощея Бессмертного. Последнего, говорят, сколько не убивай, он все время живой оказывается...

— Про царевича не скажу, а про кощея могу поведать...

— Что?! — Вячеслав удивленно поднял глаза на Твердяту. — И у вас такие сказки есть?

— Какие еще сказки? У степняков половецкие семьи, имеющие пастбища, зовутся... кошем, то есть кочевьем.

— А разница с вежей?

— Ну... У нас селение зовется весью, а община — вервью. И тут также.

— Уразумел, не дурак...

— Главы таких семей называются кошевыми. У нас же издавна повелось называть таких родовитых степняков, взятых в плен, кощеями... Хочешь верь, хочешь нет. А поскольку им числа и края нет, как нет числа вежам в степи, то таких кощеев можно и бессмертными называть, поскольку как не изничтожай их... все бесполезно.

— Ха... Понятно.

— Понятно ему... А хочешь скажу еще один довод, который заставил меня согласиться Трофима в степь сопровождать? Уж больно мне понравилась его придумка с этими вашими котелками... Для кошевого обычный медный казан является символом власти, пусть даже он течет из всех щелей! Их даже им в могилу кладут! А тут железные! За такой товар можно не одного православного выменять, а это дело святое...

— Твердята, а почему половцы за Днепром так сильно на киевские земли ополчились?

— Так природа у этого племени самая что ни на есть грабительская, сами руками делать мало что могут, а иметь хочется. А еще из-за того, что великим ханом у кимаков ходит Боняк, которого у нас шелудивым зовут за то, что на голове у него кожа сухая...

— В рубашке родился? Все такому младенцу счастье пророчат, а уж такой редкий случай, когда он метку до старости несет...

— Так и есть, никак не возьмет его стрела или сабля. Люто он ненавидит Русь за гибель своего ближайшего соратника и дружка Тугоркана под Переяславлем. А того и вовсе Тугарином Змеем величали...

— Оба на! Опять из сказки! У нас его изображают то трех-, то семи-, то двенадцати— главым Змеем Горынычем, самым лютым врагом нашим.

— Так все имеет свое объяснение. Кимаки состоят из двух племен, одно из которых зовется "каи", то есть змеи по-ихнему. А уж половецкий язык у нас каждый второй знает, и перевести название может...

— Да, дела... Так что ты мне про баб каменных вещал? По ним можно определить, что мы на земли половецкие ступили?

— Не просто земли, а самое сердце их. Так что вполне можем встретить какой-нибудь кипчакский захудалый род, которому не достались приморские пастбища, и он ютится здесь по долинам рек. Сам Сырчан свои юрты уже давно должен был загрузить на телеги и перевезти ближе к морю, на реку Тор, которая течет за Донцом. Да и на данников половецких можем наткнуться, сиречь печенегов, торков или тех же самых ясов... Такая добыча для нас не слишком сладка, но зато и на ханский шатер с тьмой воинов вокруг него не нарвемся. Да шучу, шучу я, лекарь! Как и договаривались: на обратном пути мы своё возьмем, подальше от сих мест. Но вряд ли мы кого в междуречье Дона и Донца встретим: все пастбища накрепко поделены меж половецкими родами, а тут как раз вотчина Сырчана...

— Твердята, а истуканы могут шевелиться?

— Что? Что ты там углядел? Далеко же... Ох, ты, бесовское отродье! Да у тебя взгляд, как у половца... Про них сказки сказывают, что они на день пути видят! Дозор!!! Что рты раззявили?! Лучше на баб каменных смотрите! Скоро они вам постель согревать будут, после того, как ваши глотки под ними перережут! Далеко не отъезжать, тетивы вздеть! Да не вздумайте мне стрелы метать во все стороны! Ныне мы купцы честные, а не в зажитье идем!

— Твердята, не шуми!.. — Трофим, осадивший коня перед самым носом воронежца, призвал к спокойствию. — Мы уже давненько заметили этого лазутчика...

— Уже распорядился?

— С Плоскиней все решили. Провидчики потихоньку от колонны отстали, и соседней лощиной ушли в обход, дабы не гадать, что у нас там впереди намечается. Ты же так увлеченно треплешь языком, что я просто смущаюсь тебя беспокоить.

— Кха... Ну-ну, посмейся у меня.

— Если опасность обнаружим, то вон на тот взгорок заберемся, и телеги в круг поставим. Думаю, что не успеешь ты с десяток раз прочитать "Отче наш" как твои молодцы вернутся, и тогда точно узнаем, что к чему. — Лицо Трофима блеснуло как у голодного кота, оказавшегося перед большой миской со сметаной. "А можно залезть всеми четырьмя лапами? Это что, вы туда еще и мышь положили? Живую? Мр-р-ра...".

Намек на грядущую опасность застиг ветлужцев и воронежцев в протяженной балке шириной около сотни метров, склоны которой были не очень отвесными, но зато сильно изрезаны небольшими овражками, которые затрудняли там передвижение верхом. Такой путь выбирался специально, чтобы не торчать посреди степи на радость любителям поживы. Использовались рощицы вокруг малых речек, любые долины или складки местности, лишь бы раньше времени не выдать появление в этих местах крупного отряда. Все равно обнаружат, но чем позже, тем лучше...

Ждать разведчиков пришлось недолго. Не успела колонна неспешным шагом подъехать к намечаемой цели, как к воеводам подскакал Плоскиня и коротко доложил о том, что они увидели за склоном пологого холма. Мышка по его словам оказалась размером с большую собаку.

— Говоришь, полторы сотни в лощине копятся, а вас не заметили? Не похоже на степняков... Колодников и скота во множестве? И как вы это обнаружили? Оставили коней внизу и тихо вползли на вершину соседнего холма? — задумчиво переспросил Трофим. — Хм, совсем на них не похоже... Даже с учетом того, что там баба верховодит. Это точно?

— Косы уж очень длинные за спиной по ветру бьются, да и посадка... Но оружная. Судя по всему, это она на холме за истуканом пряталась.

— Ого... А шатров в окрестности нет? Даже не пахнет их бабами и детишками на полдня пути? Тогда передай моим десятникам распоряжение ставить в круг телеги! Не торопясь, дабы своей суетой не выдать, что мы про них знаем... Встаем, будто на дневку! А вы позади этого холмика располагайтесь и наших лошадей к себе заводными берите. Третьими? Да хоть четвертыми, нам за ними будет некогда следить. — Небольшой пригорок, на который указал Трофим, слегка возвышался посередине ложбины и был небольшого размера, так что с учетом телег там вряд ли смогли бы уместиться все конные ратники. Однако он так и просился под временные укрепления пешцев, хотя его пологие склоны и не предоставляли сложности для разогнавшегося всадника.

Твердята кивком подтвердил своему ближнику указание ветлужца, и вопросительно взглянул на своего товарища юности:

— Ты понимаешь, что это может означать?

— А то... — не заставил себя ждать Трофим и обернулся в сторону кряхтящего Вячеслава. — А ты чего бурчишь? Не до тебя... или решил, что это твоя суженая? Ха! А может, ты не слышал, что есть бабы, которые могут держать в руках оружие?

— Чуть что, так на меня все шишки, — обидчиво заметил тот. — У нас даже есть былины про поляниц, которые удары наших богатырей сносят так, будто это их комарики покусывают... А иных и вовсе на ладонь кладут, другой прихлопывают и в овсяный блин раскатывают!

— Вот, Твердята! Я же говорил, что иногда он всякую чушь несет, лишний раз можешь в этом убедиться. Поляне баб в поле никогда не выпускали, а вот половчины своим в этом больше свободы дают. Правда, по молодости... Но раз на этой доспех вздет, то выходит что...

— И что?

— Что раньше это богатый кош был, который хозяина лишился. Рискнем и потолкуем с ними? А, Твердята?

— Не успеем, — мотнул головой воронежец. — Да и не настроены они будут на переговоры, пока нас не прощупают. Наверное, баранта у них от безысходности случилась, а тут мы подвернулись с двумя десятками телег, наполненных сеном на случай снегопада. Кто на их месте может догадаться, что они пустые, и предназначены для закупки шерсти, а? Ох уж эти ваши глупые задумки... Попробуем после первого наскока с ними потолковать, а пока выстраивай своих лесовиков за возами! — Твердята махнул удаляющемуся Трофиму рукой и удостоил внимания Вячеслава. — Лекарь, за мной езжай, а то потом недосуг будет объясняться. У тебя язык без костей, так что будешь хвалы этой дочери степей воздавать, а я ей хулу слать. Надеюсь, что она по-нашему говорит, как и многие из половцев, иначе труд твой втуне пропадет...

— Может быть, мне кто-нибудь объяснит, что вообще происходит? — Вячеслав неловко поерзал в седле, пытаясь удобнее пристроить свои натертые на ногах мозоли, и пришпорил коня.

— Происходит? Я тебе говорил по поводу коша... Туда могут входить и равноправные семейства, но в последнее время у половцев вокруг кого-нибудь особенно богатого сбивается множество бедных родичей, причем к всеобщему согласию. Первые получают дармовых работников, а вторые приют и кормежку. Так вот, если кош теряет хозяина, то в случае равных семей на его место тут же становится любой славный воин этой вежи. А если теряет кошевого богатый род, у которого еще не подросли достойные мужи?

— Жена?

— Именно, особенно если она имеет достаточно сильный характер. А уж наездницами и лучницами у половцев многие воспитываются, как уже твой воевода сказывал. Потом глянь на истуканов: многие из них баб изображают, а некоторые даже баб в полном боевом облачении. Учитывая то, что Мономах знатно потрепал многие половецкие роды в прошлом году и увел скот во множестве, такое могло случиться и с этим кошем. В любом другом случае женщину к власти не допустили бы. А если к ним еще множество обедневших степняков прибилось, то вполне понятно, почему такая свора рыщет в степи...

— Добычу ищет, чтобы восполнить свои потери в живности и нормально перезимовать?

— Угу, первое, что на ум приходит. А то и подмять под себя кого-нибудь хочет, пока самих к ногтю не прижали. Бабе же нужно доказать, что она способна возглавлять кош! А у них тут неразбериха творится после того, как Атрак откочевал в сторону Грузии...

— А что такое баранта?

— Ну... Скот у степняков почти никто не охраняет, потому что за кражу придется вернуть в девять раз больше, а если нечем отдавать, то детей отберут или самого зарежут. Однако большая татьба, называемая барантой, все же случается, но тут уже такие силы в дело вступают, что... С этим лишь хан может бороться, а из-за ухода Атрака на Дону еще некоторое время будет царить закон силы. Пока Сырчан порядок не наведет.

— И как же я помогу вам в разговоре со степняками своим языком?

— Да слишком эта предводительница молода и неопытна...

— Это почему же?

— А зачем бы ей иначе самой за нами наблюдать? Видимо, все в новинку, а опытных наставников либо зарубили, либо отодвинули подальше. И то, что на нас она польстилась, не разглядев в суете пустой обоз... Пусть нас и набирается лишь неполные восемь десятков, но думать, что мы будем легкой поживой для легкой конницы, нелепо. Ваши пешцы так и вовсе в полном облачении... Так что я буду ей угрожать, а ты возносить хвалы, дабы она совсем в ярость не пришла. Терять своих воинов нам ни к чему.

— А! Поиграем в доброго и злого?

— Что? Угу... У других как у тебя не получится. Мало того, что на язык не прытки, так к половцам они относятся как к мерзкой ползучей гадине! Лицо все само за себя скажет... Но ты смотри за своей посадкой, понял? А то половцы от смеха помрут, прежде чем ты им уши медом своих речей измажешь! Пока же давай свои поводья мне, а сам под телегу залезай, как уговаривались прежде! И не балуй, а то нас лечить будет некому!

Ждать атаки пришлось не долго. К сооруженному посреди степи укреплению, состоящему из двух рядов телег по кругу с оставленными узкими проходами между ними, полусотня кипчаков подступила со свистом и гортанными выкриками. Поток стрел беспрерывно защелкал по поднятым щитам удмуртов, но те даже не шелохнулись и продолжали стоять в две шеренги, не делая никаких ответных движений. Лишь когда около полутора десятков половцев опасно сблизились с ветлужцами, чтобы попытаться закидать их короткими копьями, те резко изменили свое поведение. Воспользовавшись тем, что приблизившиеся степняки немного прикрыли их от прямых выстрелов своих сородичей, половина удмуртов резко выдвинулись между щитами, и выпустили стрелы в беззащитных четвероногих существ, несущих на себе смертоносных всадников.

Четыре передние лошади с подсеченными ногами тут же рухнули, образовав завал на пути остальных животных, но стоило тем разойтись в стороны, повинуясь врожденному инстинкту и железным удилам, как новый залп накрыл их открывшиеся для обстрела тела. Широкие срезни полосовали бока животных, заставляя их сбиваться со стремительного галопа, падать или уходить в сторону, налетая массивными тушами на соседей. Это привело к тому, что еще трое оглушенных всадников вылетели из седел и покатились по траве, разбрасывая в стороны щиты и приготовленные для удара копья, почти не пытаясь после падения уйти из-под копыт настигающих их коней.

— По лошадям зачем бить?! Изверги! — пронесся над полем яростный крик Твердяты, тут же заглушенный смачным ругательством Трофима. Конная полусотня воронежцев стояла чуть в стороне и сзади сооруженных укреплений, выставив на своих флангах дозоры и наблюдая, как небольшая группа половцев накатывается на прикрытых телегами пешцев. Примкнувший к ним ветлужский воевода оставил в круге удмуртов под присмотром своих десятников, предполагая, что на первоначальном этапе его присутствие в рядах беловежцев необходимо, иначе никакой согласованности в действиях не будет.

— Это был мой приказ! — еще раз сердито выкрикнул Трофим в сторону воронежского воеводы. — Нам сейчас не трупы половецкие плодить надобно, а отбить первый натиск! Не забудь, нам еще с ними надо попробовать договориться! Ты лучше смотри, что лошади первой волны вовсе не выезжены. Вон как шарахаются, да и сами половцы их не жалеют! То ли совсем уных пустили вперед, то ли дали им дохлые клячи, которые не обидно потерять!

Между тем вынесшаяся на последнюю черту восьмерка половцев получила последний залп в упор, потеряв еще двоих, но не дрогнула и с разгону бросила копья в направлении скрывшихся за щитами ветлужцев. Резко осадив разгоряченных коней, покрытых струйками крови из хлещущих ран, двое степняков в последний момент встали на седла и как грациозные кошки перепрыгнули с них на телеги, перемахнув сразу во второй ряд. Остальные же, придержав лошадей, вклинились в узкие проходы, пытаясь расширить их бьющимися от боли животными и добраться по извилистым ходам до удмуртов. Тут же все оставшиеся в отдалении половцы пришли в движение и, сверкнув на солнце нечастыми железными кольчугами, стали набирать скорость, опуская перед собой длинные копья, раскручивая арканы и несясь лавой на заграждения ветлужцев.

— А вот теперь и наш черед! — вонзив шпоры в бока лошади, Твердята дал отмашку и вырвался вперед. Его полусотня с гиканьем тронулась следом, погоняя лошадей и постепенно наращивая разгон. Направление удара было выбрано так, чтобы зайти в правый фланг разгоняющихся кипчаков и нагнать их около рубежа обороны пешцев, где в этот момент как раз заканчивалось противостояние с первыми атакующими половцами. Степняков, преодолевших тележное заграждение, встретил не ряд щитов, ощетинившийся топорами и саблями, и не попытки отдельных ратников навязать им бой один на один, чтобы выбить за предела круга. Их встретило слитное отступление ветлужцев, оставивших перед собой небольшой клочок открытого пространства, на который и выскочил противник. После этого первый ряд защитников встал на колено, а второй почти в упор пригвоздил брошенными сулицами половцев к земле. И даже те из кипчаков, кто не успел пробраться к ветлужцам и занимался разбором укрепления, получили свою долю острого железа. Из всех нападавших выжило лишь трое или четверо, да и те в основном упали еще перед заграждениями. Им, убегающим и отползающим в степь, даже не стали посылать в спину оперенные подарки. Ветлужцы судорожно собирали сулицы, выводили бьющихся лошадей наружу и набрасывали трупы половцев на телеги, пытаясь до приближения второй волны восстановить свой боезапас и очистить место для стрельбы.

И до, и во время летнего похода в Суздаль, полусотник под слегка недоумевающим взглядом воеводы гонял удмуртов до посинения, стараясь добиться от них слаженности действий, будь то в строю или когда они разбивались на двойки и тройки. Иногда Иван даже признавался Трофиму, что сам не поймет, чего он хочет от них добиться, и начинал пытать начальство по поводу того, как происходят стычки на поле боя. В результате он даже заразил того своим интересом к потешным баталиям, и они вместе сидели и намечали план тренировок на следующее утро. А первые успехи против новгородцев и булгарцев хотя и не дали показать удмуртам всего того, к чему их готовили, но заставили поверить в свои силы. Так что даже после отплытия полусотника и при отсутствии его постоянных подначек они не потеряли желание тренироваться.

Хуже пришлось с вновь назначенными десятниками. Те почти не принимали участие в забавах Ивана, наблюдая за всем лишь со стороны. Однако после того как они чуть не сдали Переяславку залетным новгородским купцам, воевода был категоричен. Опыта владения мечем и топором, мол, вам не занимать, а вот с остальным... И стал ставить их на время игрищ рядовыми воями, заставляя повторять все то, чему продолжил уже сам учить удмуртов.

А учения эти шли всю дорогу до воронежских земель, не прерываясь и там, вызывая ухмылки и даже смешки беловежских жителей. Особенно когда по просьбе Трофима они верхами проносились между редкими рядами ветлужцев и пытались попасть тупым дрекольем по их телам. Тем более, когда вначале они наблюдали не столько попытки отразить удары, сколько бледные лица пешцев, напряженно следящих за массивными тушами коней, пролетающих во весь опор в нескольких пядях от них.

Для воронежцев было обыденным делом потренироваться на саблях друг с другом или до судорог мышц бить из лука по мишени, отставляя ее все дальше и дальше от себя. Но повторять слитные движения строя, и по командам занимать свои позиции было, по их мнению, лишь напрасной тратой времени. Может быть, они и были в чем-то правы, все-таки степная война диктует свои законы и такая монолитность пешего строя в ней не всегда нужна, но...

Но в данном кусочке боя неопытным ветлужцам их слаженность пригодилась. И отсутствие потерь было им наградой за все их труды, за то, что никто из них не дрогнул перед круговертью лиц завывающих конников, вызывающих ужас у всего мирного населения юга Руси. А спокойные голоса десятников, с матерками заставляющих их собирать "разбросанное" оружие, не давали им теперь обращать внимание на новый накатывающийся вал степняков, страшный в своей стремительности и беспощадности.

Однако до телег удмуртов эта волна так и не добралась. Видя, что первые воины не зацепились за укрепленный лагерь, а в правый фланг упирается острие атаки разгоняющейся конницы противника, половцы отвернули и понеслись вскачь обратно под шумное улюлюканье наступающих им на пятки воронежцев. Выпростав сабли из ножен, те почти догнали нескольких замешкавшихся степняков, пытающихся подсадить к себе своих соратников, выживших после первой атаки. Несшийся впереди Твердята даже сумел достать одного из них, полоснув клинком по оголенной шее, однако с задних рядов отступающих кипчаков то и дело стали прилетать стрелы. Они посылались в полуобороте на полном скаку и, хотя меткость лучников оставляла желать лучшего, свое дело они сделали, поубавив прыть у самых резвых воронежцев. Однако основная волна наступающих все равно стала настигать степняков, постепенно сближаясь с ними. Казалось, еще немного и они начнут рубить спины убегающим половцам, которые при почти равной численности не могли развернуться и встретить грудью опасность, но...

Конь Трофима в несколько скачков догнал вырвавшего вперед Твердяту и стал отжимать его в сторону, а над несшимися во весь опор воронежцами надрывно пронесся громкий протяжный возглас:

— Отворачивай! Отвора-а-ачивай! Уходи в сторону, ишачье племя! Назад!

Воронежцы, провожающие разгоряченными взглядами уходящую из-под носа добычу, свернули не сразу, но все-таки по широкой дуге стали понемногу сдвигаться в сторону лагеря, посылая единичные стрелы в удаляющегося противника. Оба воеводы перешли на неспешную рысь и стали пропускать мимо себя конное воинство, внимательно выглядывая раненых, которые и сами могли не заметить в горячке боя причиненный им ущерб.

— Увлекся!.. — извинительно пробурчал Твердята, вглядываясь в горизонт, где продолжалось мельтешение противника. — Но перед выходом из лощины мы бы их покрошили и ушли...

— Увязли бы, не доделав свое дело, а развернуться там нам не дали бы! Не знаю я, что у них приготовлено, но явно что-то есть, а уж засадная сотня наверняка уже пошла в намет! Боняк каждый раз новую подлость выдумывал, да и Шарукан от него не сильно отставал, пока их десять лет назад около Переяславля как следует не приголубили...

— На пограничную Сулу они тогда вышли?

— Ага, к Лубне. Ох, и досталось им от Владимира и Святополка! Шарукан тогда едва ушел, а брата Боняка убили, но это половцев лишь больше озлобило. Так что в разговоре хоть беловежцем называйся, хоть черниговским подданным Святославичей, которые со степняками как-то уживаются, но не приведи тебе Господь что-то про нашу молодость и Переяславль сболтнуть... — Трофим шумно перевел дух и перешел к насущному. — Сколько они у нас ссадили с коней? Троих?

— Отсюда точно не разгляжу, но вроде трех лошадок мои вои как раз добивают. Эх, хотя почти и нет у нас настоящих боевых коней, но все одно животину жалко! Как будто половцы по ним прицельно били, мстили за твои выстрелы! А сами людишки... если кости не переломали при падении да не затоптали их, то все живы. По крайней мере, десятники не суетятся по полю. Да и у самих степняков во второй волне лишь одна потеря...

— А! Вот и засадная сотня в балку заходит! — крякнул Трофим и через некоторое время, потраченное на подсчет, невесело заметил. — Пожалуй, их тут чуть больше будет, чем полторы сотни... Стягов не видно? Значит, не самые справные воины нам попались, слава Богу! Ну что, постоим на виду? Может, додумаются кого-нибудь выслать на разговор? — Воеводы выехали в центр долины и встали метрах в трехстах от своего лагеря, молча наблюдая, как у половцев начались какие-то перестроения. Наконец, Трофим не выдержал и обратился к Твердяте. — Не жалеешь, что так мало людишек в поход взял?

— Сотня охраны у купцов? Кто бы нам поверил?

— Времена в степи тяжелые, этим бы и оправдались... Слушай, может попробуем хоровод, а? Про который я упоминал?

— Стрелами поделишься?

— Ты бы сначала своих горе вояк приструнил! А то выдумали раскидывать по всей степи свои стрелы, а потом мои просить!

— Ну, уж... с десяток всего и было выстрелов, прежде чем отвернули. Поделись, иначе не потянем!

— Да о чем разговор, Твердята, бери. Я кузнецов заставил остаток стали на наконечники извести перед выходом сюда.

— Сталь?

— Каленое железо, только прочнее... Пусть твои ратники по третьему колчану на себя вешают. А хоровод... Круг вокруг телег небольшой, как раз твоей полусотни хватит, чтобы на скаку постоянную стрельбу держать в одну сторону. Моим лесовикам это будет неплохая помощь, а если надо, то ты в любой момент с круга сойдешь и... ударишь по поганым или в отрыв уйдешь!

— Поганым... Будто твои удмурты крещеные!

— Дай время, Твердята, дай время... У нас даже священника нет, не говоря уже о церквушке какой-нибудь. Кто таинство крещения будет проводить?

— И все-таки выбьют половцы всех лошадок, — не стал возражать на приведенные доводы воронежский воевода, сочтя лучшим перевести разговор на другую тему. — Может, поодаль встанем? Или посадим твоих удмуртов на коней и попытаемся оторваться? Знаю, что не сдюжат, но вдруг половцы на телеги польстятся? Товара там немного, его не жалко...

— Лишь разозлятся сильнее оттого, что напрасно своих воинов губили. Однако если дела наши пойдут худо, то так и придется поступить, хотя и не хочется превращаться в загоняемую дичь... Слушай, насчет лошадок. А давай отодвинем второй ряд телег и поставим их на бок, а? Чтобы хоровод шел между ними и внутренним рядом? Выход сделаем сзади. Конным мешать стрелять они не будут, мои людишки тоже на взгорке, а коней худо-бедно прикроют... Зря, что ли, доски на днища вместо жердин постелили?

— У богатых свои причуды, вот и стелили... Всё, скоро двинутся они, двумя клиньями выстраиваются! Вишь, не терпится им нас пощупать. Так что не видать нам переговоров с ними как своих ушей! — Твердята огорченно вздохнул и тронул лошадь с места, призывно махнув рукой своему собеседнику. — Давай, Трофим, шевелись быстрее, нам еще телеги твои переворачивать и связывать между собой, чтобы не упали! Однако никакого хоровода мы с тобой тут не будем разводить... Если ратники будут стрелять по очереди, то никого из наступающих половцев остановить они не смогут! Это пешего лепо так обстреливать, но никак не конного: того надо частым залпом ссаживать! Все эти придумки ваших чужеземцев хороши, да не про нас! А ты и уши развесил... Лучше я всех коней стреножу, да сяду на склоне балки за телегами по правую руку от твоих стрельцов. Там достаточно высоко, так что не полезут туда половцы с разгона, чтобы своим лошадям ноги ломать... А попрут к твоим ратникам, так любом случае пойдут мимо меня, потому что всаднику удобно стрелять по ошуюю от себя, держа лук в левой руке. Да и мимо пройдут, так вся местность перед твоим лагерем будет перед моими лучниками как на ладони! Пятьдесят шагов всего, тебе лишь надо левый край крепче держать!.. Эх! Ну, да что я тебе как несмышленому Вячеславу все объясняю? Нам уже поздно убегать, да и не столь велика у них рать, чтобы все мы тут головы сложили!..

— Правду вещаешь но, стреножив лошадей, ты не сможешь быстро уйти. А угонят? Что мы пешими в степи делать будем?!

Твердята только махнул рукой, прекращая бесконечный поток слов, наполненный предположениями и неутешительными выводами, его выбор был уже сделан.

Первый удар по несостоявшимся купцам был нанесен меньшим из клиньев, как будто ему не терпелось вкусить чужой крови быстрее, чем сделает это его собрат. На этот раз половцы постарались сблизиться на сотню шагов, чтобы прицельно накрыть своими залпами укрепившихся чужеземцев. Однако, как бы ловко степняки не управлялись со стрельбой на полном скаку, ветлужские охотники обладали не меньшим опытом, хотя для этого им и нужно было попирать ногами землю. А стоя на пригорке, удмурты могли поразить противника с большего расстояния, да и луки у них тоже были составные, дальнобойные, взятые еще у буртасов. Кроме того, в более массивную конную цель было попасть легче, чем на легком галопе в прикрытого защитными сооружениями человека. Пусть даже степняки и могут похвастаться, что с самого детства бьют пролетающую птицу влет, но они встретились с воинами, которым всю жизнь приходилось бить белку в глаз томарами, охотничьими стрелами с тупыми костяными наконечниками. Своим мастерством удмурты воспользовались в полной мере, хотя на этот раз им не пришло в голову беречь драгоценную шкурку у их цели.

На расстоянии чуть менее трех сотен шагов от укрепленного лагеря на небольшой кусочек степи, застывший в холодном осеннем безветрии, неожиданно пролился стальной дождь, угодивший почти точно на острие вражеского клина. С гудением шмеля обрушились два десятка плоских серповидных срезней и стрел с трехлопастными наконечниками на самых отчаянных всадников, вырвавшихся вперед из общей массы воинов. И сразу же опустело несколько седел, а три лошади, перекувыркнувшись через голову, внесли сумятицу в идущую наметом лаву. Еще один залп, к которому уже подключились воронежцы и сразу же около полутора десятков степняков, начинавших поднимать луки, рухнули вместе со своими скакунами под ноги остальным половцам. И несколько из них тут же были безжалостно растоптаны, поскольку с каким бы мастерством всадник не управлял лошадью, он не может заставить ее поставить свою ногу мимо упавшего под копыта тела. Третий залп, уже более точный, и новая порция заточенной смерти с гудением и хлюпающими ударами о тела собрала свои жертвы среди кипчаков, разбрызгивая в сторону кровь из наполовину отрубленных рук и перерезанных шей.

Восемь или десять секунд потребовалось сотни половцев, чтобы сократить расстояние до ста метров прицельного выстрела и тремя смертоносными залпами умудрились накрыть их ветлужцы за такое короткое время. Шестьдесят стрел, целящихся в особо отчаянных всадников, вырвавшихся вперед, к которым нужно добавить еще почти сотню, прилетевшую из-за телег воронежских ратников. А потом в ход пошли четырехгранные бронебойные наконечники, прицельно выбивающие из седел маленькие фигурки степняков, прячущихся за небольшими круглыми щитами, и игловидные стрелы, легко проникающие в кольца половецких кольчуг. К тому времени, когда степняки начали опустошать свои колчаны, проходя по дуге мимо тележных укреплений, около трети из них уже лежали на земле, а остальные, лишившись самых отчаянных, не осмелились лезть под плотный поток сокрушительного железного ливня. Слегка отвернув от намеченной цели, конная лава прошлась вдоль взгорка, осыпав прикрывшихся щитами ветлужцев градом ответных ударов, и ушла в глубь долины, подставив на мгновение оголенную спину для стрел воронежцев.

Казалось, что опасность миновала, а пострадавшие степняки, не успев принести весомый ущерб защищающимся, отступят, не выдержав обмен ударами, но это было лишь первое впечатление. Дрожь степи усилилась, и на хвосте первого клина подошел второй, меньший по количеству, но гораздо более грозный. Одоспешенных воинов было более трети, то и дело в рядах половцев мелькали личины, которые у многих ветлужцев вызывали своими оскалами дрожь, пробегающую где-то в районе позвоночника. Воспользовавшись тем, что внимание обороняющихся было отвлечено первой волной нового наступления, второй клин успешно миновал полосу степи, где защитники могли нанести им несколько безответных залпов, разделился пополам и обрушился на обе укрепленные точки.

Около сорока воинов сразу же закружили карусель около воронежцев, пытаясь держать их под прицельным огнем и не дать высунуть носа из-за телег. Получалось у них это не очень хорошо, уже с десяток лошадей скакали без своих наездников, поэтому несколько смельчаков стали подбираться поближе, чтобы набросить арканы и растащить импровизированные укрепления. Двое из них, пользуясь суматохой боя, даже попытались проскользнуть к стреноженным в отдаленном овраге коням, однако эти устремления были тут же пресечены воронежцами. Они слишком хорошо понимали, что лишиться в таких условиях средств передвижения означает обречь себя на медленную гибель. Однако время шло, и оно работало не на защищающуюся сторону. Слегка поредевшая первая волна половцев уже развернулась и устремилась на помощь своим воинам.

Между тем другая половина второго клина, почти не использовав луки по назначению, обрушилась всей массой на ветлужцев, стараясь достать их длинными копьями через узкий ряд возов. Пользуясь замешательством защитников, многие степняки прыгали с седел прямо через телеги и пытались навязать ближний бой. В самом начале удмурты успели дать два залпа, немного проредившие нападающих половцев, но удары копьями заставили их сомкнуть строй, прикрыться щитами и отступить. Лишь трое лучников, оставленных для того, чтобы выбивать стрелков противника, забрались сзади на телеги и пытались как-то проредить накатывающийся вал половцев.

— Бросок! — хриплый голос Трофима, уже надорванный громкими командами, заставил удмуртов разомкнуть строй и бросить заранее приготовленные сулицы. Спешившись перед началом нападения и примкнув к своим ратникам, воевода вместе со Жданом из последних сил крутились на флангах, пытаясь вместе с лучниками не дать обойти ветлужцев с тыла. Однако долго так продолжаться не могло, достаточно было большой массе степняков обогнуть их по дуге за рядами укреплений, как вся защита тут же лопнула бы по швам. И действительно, пятерка половцев, бросив лошадей перед возами, обрушилась на ветлужцев со спины. Лишь истошный вопль Вячеслава, засунутого в минуту опасности под задний ряд телег, предупредил всех о незамеченном противнике:

— Трофим, оглянись!! — Не выдержав напряжения, лекарь ужом полез в сторону упавшего лучника, попавшего под первый удар напавших сзади половцев, и, не дотянувшись до сабли, потащил у него из ножен боевой нож. Оглянувшись назад, он зашелся в истошном вопле. — Тут та самая баба!

Видимо лишь возглас про женщину, которая может нанести удар в спину, стал той силой, которая смогла оторвать воеводу от наседающего противника и заставить его стремглав броситься назад, бросив напоследок немного растерявшимся удмуртам:

— Все в круг! Потом по тройкам! Прикрывать лучников! — Трофим рыбкой бросился наперерез невысокому половцу, уже занесшему саблю над еще не поднявшимся лекарем. Краем щита ударив его между шлемом и личиной, он наугад ткнул ему лезвием в бок и тут же перекатился в сторону где умудрился вспороть бедро другому противнику, неосмотрительно поднявшему свой щит слишком высоко. Прорезав подол кольчуги, его меч легко надрубил бедренную кость половца и тут же, повинуясь стремительному движению поднявшегося на ноги воеводы, переместился вверх к кольчужной стойке, которая у степняков обычно защищала шею вместо бармицы. Оставив поверженного врага с рассеченным горлом, воевода шагнул вперед и вновь обрушил меч на поднявшего свое оружие в защитном движении кипчака. Блеснувший завитками узоров тяжелый клинок с легкостью рассек сабельное лезвие и на ладонь вошел во вражескую грудь, заставив Трофима ногой ударить поверженного противника, чтобы вытащить из него свое оружие. Тот упал назад прямо под ноги двух последних кипчаков, однако те с ужасом смотрели не на труп соратника и даже не на покрытого кровью ветлужского воеводу, а куда-то ему за спину, отступая и опуская оружие.

— Воевода! Глянь, какая птичка в силки попалась! — сорвавшийся голос Ждана заставил Трофима обернуться назад вместо того, чтобы воспользоваться моментом и добить растерявшихся противников. Разбросав по плечам иссиня черные косы, в его сторону с ненавистью уставилась половчанка, зажимающая одной рукой рану в боку, а другой пытаясь отмахнуться от струйки крови, заливающей ей глаза из рассеченного лба. Шлем и личина с нее слетели, открыв густые брови вразлет и яркие темные глаза. На половецкую девушку она была не похожа, скорее сияла какой-то утонченной восточной красотой, подчеркивая ее своей горделивой осанкой и прямым носом, ноздри которого раздувались в праведном гневе. Не отойдя от удара щитом, воительница пыталась сфокусировать свой взгляд на воеводе, судорожно вздыхая воздух потрескавшимися губами, но это у нее получалось плохо, да и опустить голову ей не позволял Вячеслав, сильно прижав ее к себе за талию и держа подрагивающий нож у девичьего горла. С другой стороны его спину прикрывал десятник, не давая оцепеневшим в отдалении половцам нанести лекарю хоть какой-нибудь вред.

Помедлив секунду, воевода приставил к груди половчанки свой клинок и попытался прокричать во все охрипшее горло, с трудом вспоминая половецкие слова:

— Опустите оружие! Стоит его руке дрогнуть, как ваша предводительница останется с перерезанным горлом! — Не будучи уверенным, что его услышат все, Трофим, начал взбираться на телегу, потащив за собой упирающуюся половчанку, вцепившуюся ногтями в руку Вячеслава. — Отойдите, и она останется жива! Хоть один выстрел и я сам вспорю ей живот!

Утерев лицо от крови, та что-то нечленораздельно бросила своим воинам и яростно уставилась на кончик меча Трофима, который вжался между ее ребер. Схватив клинок воеводы голыми руками, воительница передвинула его ближе к сердцу и дернулась всем телом, попытавшись насадить себя на меч. Кольчуга не позволила ей это сделать, но нож Вячеслава от неожиданности соскользнул с ее горла вниз, вызвав новую струйку крови, протекшую за шиворот. Тут же на них сверху обрушилась петля аркана, пытаясь обхватить и утащить в сторону половчанку и ветлужского лекаря, но клинок Трофима мелькнул в воздухе и сбил веревку в сторону.

— Ана, ана!! — ломая засохшие стебли бурьяна и низкорослой степной вишни, к подножию пригорка неожиданно для всех подлетела небольшая степная лошадка и маленький мальчишка лет восьми-девяти спрыгнул с седла и бросился напрямик к месту разыгравшейся драмы.

— Ну?! Я буду долго ждать? — яростный крик воеводы заставил отшатнуться половцев, которые зашлись в выкриках, призывая всех соратников отойти от укрепления. Кто-то из их воинов схватил мальчишку поперек туловища и отбежал подальше от взгорка, пытаясь на ходу что-то ему втолковать. Меч воеводы дернулся в сторону воронежцев, некоторые из которых уже сошлись в схватке с кипчаками, перелезающими через телеги. Пока те еще отбивались от степняков, но к месту сражения уже подошли всадники из первого клина, осаживая коней чуть дальше, взбираясь по склонам холма и обтекая защищающихся воинов со всех сторон. — Всем оттуда убраться!! Все в сторону! На полет стрелы!

Вспрыгнув с земли в седло, один из половцев, находящийся рядом с воеводой, тут же пустил коня в галоп и направил его к месту второго сражения. Буквально через считанные секунды его лошадь уже расшвыривала находящихся у подножия склона кипчаков, а он гортанными криками призывал всех отойти от рядов воронежцев, повторяя одно и то же слово: "Аза! Аза!". Не понимая в чем дело, разгоряченные воины с трудом скатывались назад к подножию холма, и все время пытались послать оттуда стрелу в сторону слегка оторопевших от неожиданного развития событий беловежцев. Суетливые крики степняков слышались и со стороны пригорка, но там немногочисленные половцы в основном прекрасно видели причину отступления и молча взбирались на коней, напряженно всматриваясь в ряды изготовивших луки ветлужцев. Бой, распавшись на отдельные утихающие фрагменты, постепенно угасал.

Наступало время переговоров.