Пролог

1120 год от рождества Христова, Ветлуга, спустя 2 года после событий.

Тихо скрипнула половица, и чье-то сиплое дыхание за стеной коснулось шершавых бревен, сползая вниз.

— Кхм…

Недоуменное покашливание, донесшееся от грубого дубового стола, освещенного ровным светом керосиновой лампы, прозвучало как сигнал к молчанию.

Белое гусиное перо едва слышно упало на лист бумаги и скользнуло в сторону, оставив за собой прерывистый черный росчерк. Толстая зеленая муха обожглась о горячее стекло, прикрывающее светильник, отпрянула в неказистый железный абажур над ним и скатилась на столешницу, засеменив лапками в сторону далекой, но спасительной тени.

На минуту в избе установилась звенящая тишина и лишь затем неловко шмыгнул заложенный нос и щуплое тело метнулось в дверной проем, перекатываясь по свежему полу, сбитому из толстых сосновых досок.

— Хей-я! — блестящие лезвия ножей один за другим мелькнули в свете лампы и ткнулись в бревна чуть в стороне от темнеющей за столом фигуры. — Э!.. Хоть бы сдвинулся на чуть, батюшка! А если рука дрогнула бы?

— А если я тебя хворостиной за то, что раздетым бегаешь? А, Бакейка?

Бесформенный силуэт, размытый падающей от абажура тенью, слегка отклонился в ту сторону, где опали со стены железные перья, и стала видна жилистая рука, покрытая тонкими, белесыми полосками. Чуть погодя человек придвинулся ближе, опершись локтями на край стола, и из полумрака медленно выплыло обезображенное клинком лицо. Глубокий, уже заживший шрам начинался от края глаза и рассекал всю левую щеку сидящего, теряясь в его густых усах почти над самой губой.

— Ну-ка, шмыгни носом!

Нехотя встав с пола, мальчик лет шести-семи тряхнул копной черных волос и украдкой вытер рукавом потекшую по верхней губе прозрачную жидкость.

— Да че… Апчх! Кха, кха… — к насморку совершенно неожиданно добавился кашель, но юнцу все было нипочем. — Я в этом… абажуре!

— Чего?!

— Э… ажуре! Ну, здоров я!

— Микулка!

В проеме двери бесшумно показалась фигура недоросля лет двенадцати, сразу склонившего свою голову.

— Тут, воевода!

— Долей земляного масла в лампу и прикрути фитиль!

— В лампу?! Нефть? Ее разве что арабы в светильники льют… — недоуменно поднятая бровь Микулки наткнулась на недовольный взгляд собеседника и его ехидный голос виновато осекся. — Керосин, воевода, по твоему распоряжению выдается лишь мастеровым.

— Вот я свой наказ и отменяю! Неси!

— Все равно нет его, Трофим Игнатьич! Лодья с нефтью из Булгара должна придти только дня через два, а то и три… Хочешь, обычный масляный светильник принесу?

— Масло-то конопляное или льняное? — Воевода, кряхтя, поднялся, опираясь руками на стол, и зашарил рукой в поисках резной клюки, с которой не расставался уже почти два года. — А ну его, вонять будет! Сначала приучаете к своим мудреным вещицам, а потом… нет, мол, все кончилось! Ладно, на улицу выйду… Дождь прекратился ли?

Микулка кинул взгляд на мутноватое оконное стекло, окутанное снаружи сгущающимися сумерками и веером мелких дождевых капель, и пожал плечами.

— Вроде бы. Да ты обопрись на меня, Трофим Игнатьич…

Кинувшийся к воеводе недоросль был мгновенно схвачен за ухо железной рукой, после чего ухмыляющийся глава ветлужцев отбросил посох и, чуть прихрамывая, потащил Микулку к лампе.

— Ой, ой, ой…

— Вчера на холодный ключ купаться бегал?! Малышню ледяной водой искушал?

— Нет в том моей вины!

— А чья?

— Уууу…

— Что молчишь?

— Батя! — стоявший до этого момента столбом Бакейка, подпрыгнул и повис на руке своего приемного отца. — Я сам! Он меня предупреждал! Я один виновен, меня наказывай!

— Кхе… Ладно! — мгновенно отступил воевода, стараясь не выдать своего удовлетворения, все равно прорвавшегося невесомыми искрами радости в глазах. — Пойдешь на конюшню, попросишь себе розог для вразумления… А потом в лазарет и чтобы ноги твоей в школе не было до полного выздоровления!

— Там же из самострелов… — на глазах у Бакейки показались слезы, но он незаметно вытер их тем же многострадальным рукавом и бросился прочь из дружинной избы.

— Как сопли пройдут, опять на дальний ключ его веди, как и договаривались… — нехотя выдавил из себя воевода после того, как за убежавшим юнцом хлопнула дощатая дверь. — Что он, не обтерся или на ветру просквозило?

— Трофим Игнатьич, может, отпустишь меня? — освободив свое покрасневшее ухо, Микулка сначала его растер и лишь потом нехотя пояснил. — Захромал он, пришлось на карачках тащить, вот и не прогрелся после купания. А так резвый малец.

— Улина говорит, что весь в родного отца, такой же бесеныш, — неопределенно покачал головой воевода и неожиданно добавил. — Про твоего батю тоже слухи ходят…

— Что?! — вскинулся недоросль.

— Говорят, что видели его в Абрамовом городке, что при слиянии Волги и Оки стоит…

— В Нижнем Новгороде?

— Иван схоже его называл, вот только не сказывал, почему нижний он.

— Так по карте…

— По карте… Переверни ту карту вверх ногами и будет он самым что ни на есть верхним, а то и серединным!.. Ладно! Послухи доложили, что осенью того же года, как отец твой названный пропал, каких-то полоняников тайно ввезли в этот городок на телегах. И по счету почти все сходится, и девица наличествует. А еще толкуют, будто бы сам панок к этому причастен…

— Почему решил мне о сем поведать, Трофим Игнатьич? — Микулка спросил осторожно, пытаясь не пустить сомнение в дрогнувший надеждой голос. — Нешто дело для меня есть?

— Сам ведаешь, что князь Юрий собирает на Булгар рать несметную, а посему ворота этой хм… нижегородской крепостицы вскоре затворятся, лишь только соберут туда ополчение со всей округи. Все это больше для видимости, местные воеводы догадываются, что брать сей городок суздальцы желания не имеют, как и Ошель, потому что… хм.

— Потому что взять нечего, а еще из-за того, что наместники булгарские сговорились против своего царя и хотят чужими руками черное дело сделать. Я, конечно, мал, воевода, но…

— Но нагл не по годам и за уши я тебя мало таскаю, хотя греешь ты их аккурат под моей дверью!.. Так вот, есть ли там Иоанн с сотоварищами или нет, один Бог ведает. Но как соберется ополчение, туда и вовсе не сунешься, опасно. Поход же суздальский до дождей проливных продлится, а то и до зимы.

— А ныне?

— А ныне в крепостице почти все друг друга в лицо знают, и хода туда чужим нет. Приходящих баб для обслуги тоже не подменить, все местные, да наперечет. Детишки же на посылках проникнуть внутрь могут!

— Понял, Трофим Игнатьич! Но…

— Что, но?! В отказ идешь?

— Да не! Просто выходит, что на восток хлопцы без меня уйдут… — В словах Микулки промелькнула неподдельная горечь. — Кто же там за ними приглядывать будет?

— Приглядывалка еще не отросла, чтобы к новикам соваться! — фыркнул воевода и ворчливо добавил. — От горшка два вершка, а гонора выше крыши!

— Так не новобранцы они еще, а недоросли безмозглые, от мамкиных понев недавно с плачем оторванные!

— А сам?..

— А я, воевода…

Рука мальчишки скользнула к боевому ножу на поясе, грудь вздыбилась, а щеки горделиво надулись, создавая значимость.

— Я, воевода, твои очи, что будут взирать на этих щенят и направлять их на свершения бессмертные! Я твой глас, что…

— Как только дойдешь до ушей, наклонись ко мне, старому, ладно?

— Виноват, Трофим Игнатьич! — вытянулся по стойке смирно Микулка, однако его широкая ухмылка на половину лица довела до воеводы тот факт, что болевые ощущения не всегда помогают в деле воспитания молодого поколения.

— Шут гороховый! Вот найдется твой отец, я ужо… Ладно! Может, и на восток успеешь! От тебя только и требуется, что весточку нужному человеку подать, да ответ его вернуть, а остальное Овтай на себя возьмет.

— Вместе с городом?

— Что?

— И городок он себе заберет, Трофим Игнатьич?

— Не твоего ума дело! — отрезал тот, однако поймав ожесточенный взгляд Микулки, не очень соответствующий его залихватскому поведению, неожиданно смягчился. — Все узнаешь, как дело свое спроворишь! Геть отсюда! На рассвете с вещами на пристани!

Проводив взглядом бесшумно исчезнувшую фигуру недоросля, воевода тяжело опустился на лавку, откинулся на стену и в очередной раз попытался убедить самого себя.

«А мальчонка не так уж и не прав. Если уж брать, то насовсем, а не только для того, чтобы о людишках своих узнать, да панка на дыбу подвесить. Нам с Овтаем лишь шаг остался до того, чтобы инязора как лису обложить в его норе. Многие старейшины уже давно готовы за верховенство выксунского рода проголосовать, да ответного похода со стороны Абрамова городка опасаются. Хоть земли там эрзянские и проживают в основном они же, но заправляют всем булгарцы, которые инязору благоволят…

И лишь пока в землях Булгара смута царит, да князь суздальский их в разор вводит, у нас кое-что может и выйти. Кое-что… А что потом?

Эхма, вопросы задаю, на которые самому боязно ответить!

Первым делом необходимо ставить крепость в устье Суры, дабы никто не отрезал Поветлужье от Вельдемановских земель. И на Костроме еще одну, чтобы закрыть проход на эту реку для суздальцев. А еще надобно осваивать земли между ней и Абрамовым городишком, дабы князь Юрий в леса Керженца и Унжи не перебрался, мерю и черемисов под себя загребая.

На Волгу, выходит, надо идти, как Ваня в свое время и предрекал.

Именно она, по его словам, свяжет воедино восточные и западные пределы, станет торговой дорогой меж хорезмийцами и латинянами, арабами и нурманами…

Вот только как нам на нее свой лик явить, дабы не только насельники местные в обиде не остались, но и жадные до чужого не помыслили, что мы их будущие приобретения отымаем? Одно дело ходить по рекам как торговцы, и другое — встать на них как хозяева!

Тут же огребем кистенем по сусалам и от суздальцев, и от булгарцев. И юшкой на бороде они не удоволятся! Кости переломают за потуги наши княжеские!

Да и без их недовольства усмирить беспокойные волжские просторы и проложить по ним безопасные торговые пути сплошная морока!

Причина даже не в разбойничках, что засели в непроходимых заводях по всей реке и мимо которых без дружины не сунешься. Зубы обломаем на княжих татях, что своими провозными пошлинами разорят любого купца!

В верховьях новгородцы соседей обирают, спустись пониже — суздальцы! На средней Волге, казалось бы, относительный мир и спокойствие. Но, поди, сунься чуть дальше булгарских сторожевых застав! И товар изымут и тебе по шеи надают, если не из их земель родом или не имеешь бумагу с разрешением от самого царя, что, как я слышал, невероятно само по себе!

И ведь мало сговориться с каждым из перечисленных о беспошлинном проходе, да уломать прочую мелочь на Волге, чтобы она не вставляла палки в колеса нашей торговли!

Это мы, дай Бог, осилим! Не так уж и много времени минуло, как Булгар с Русью сами торговали свободно!

Труднее примирить сии могущественные державы меж собой, иначе они теми же палками будут тыкать не в колеса, а в нас самих, обижаясь, что мы продаем оружие не только им, но и их супротивникам!

Ну ладно… Допустим, все договорились и примирились!

И тут я! На белом коне!.. То бишь, начинаю возводить крепости по Волге! А точнее, уже своей палкой лезу прямиком в их осиное гнездо! И начинаю там ворошить!

Уже второстепенный вопрос, сумеет ли бывший десятник переяславской рати справиться с озлобленным роем?

А ведь нужда толкает именно к таким свершениям. Точнее, не нужда, а неуемные траты мастеровых и наместников, требующих серебро для своих изысканий, и новые места сбыта для нежданно залежавшихся товаров.

И как совместить несовместимое? Справедливость мироустройства и купеческую жадность, иногда просыпающуюся даже во мне? Спокойствие на реке и попытку установить на ней единый покон?

Как же поступить, Ваня, дабы не только наши овечки остались целыми, но и волки окрест нас от голода лапы не протянули? Не стоит ли ветлужцам, как и прежде, поискать обходных путей? Да и ветлужцами ли станут нас называть, если мы закрепимся на Волге? Уж скорее волжанами…»

 

Глава 1

Устье лесной речушки показалось из-за поворота неторопливо, успев притянуть к себе завороженные взгляды большинства находящихся на судне путников.

Заросли черемухи, надоедливо тянущиеся по низменным берегам Пижмы, внезапно сменились невысокими порослями смешанного леса и могучим ельником, спустившим свои извилистые корни почти к самому урезу воды. Однако плотной стене хвойных великанов было суждено простираться недолго. Колючие разлапистые гиганты неожиданно споткнулись об узкую водную преграду, явившуюся из самой глубины таежных дебрей, и всеобщему взору предстала широкая полоса пойменных лугов, отодвинувших деревья далеко в сторону.

Самой речушки было почти не видно, она застыла в набежавшем на ее поверхность тумане, словно в сладкой, тягучей патоке. Ельник заканчивался небольшим обрывом, ступеньками падающим на узкий слой мокрого песка, а дальше тянулась зыбкая белесая дымка, которая накрывала не только зеркало застывшей в умиротворении воды, но и прилегающий заливной луг, теряясь по его границам в редких зарослях прибрежного тальника.

Толстая пелена раскинувшегося тумана лишь изредка перемежалась высокими побегами камыша, прорастающими сквозь нее острыми стреловидными листьями и пучками соцветий. Все остальное было надежно скрыто под ее покрывалом. И лишь там, где она вплотную подходила к берегу Пижмы, клочки полупрозрачной ваты таяли, и под ними угадывалось широкое цветочное разнотравье, источающее запах меда и теплого лета.

Казалось, еще мгновение и в зыбком мареве мелькнет силуэт Вуд-авы, богини воды, живущей в этой сказке и насылающей призрачные видения, чтобы порадовать усталого путника.

Ближе к лодье туман истончался совсем и под ленивой желтоватой водой, несущей частицы земли из глубины лесной чащи, слегка угадывалось дно, в этом месте на удивление плотное и песчаное. Кий умиротворенно встал на колено, перегнулся за борт и напился из пригоршни, не забыв попросить у богини очистить воду от всего злого. Непроизвольно сорвав листок с проплывающей мимо лодьи пожухлой ивовой ветки, он вновь бросил его на речную поверхность, воздав Вуд-аве скромную плату за угощение.

Захотелось лечь на спину и отдаться на волю течения, умиротворенно смежив очи в теплом бархате реки.

— Встаем!

Голос лекаря прозвучал неожиданно, и Кий вздрогнул, посылая мысленные проклятия в его сторону. На самом деле относился он к нему неплохо, но мерзкая привычка волхва делать все, что хочет, раздражала. Вот и на этот раз не прошли они еще и осьмушки дневного перехода, как обладатель столь несносного характера, более присущего князьям, чем простым людям, вновь возжелал встать на стоянку.

«Тоже искупаться, что ли, надумал?»

Казалось, лекарь просто не понимал, что он в походе, а не на дружеских посиделках, где можно походя потрепать знакомого по плечу или непреклонным тоном попросить передать солонку с другого края стола. С другой стороны железная тамга, болтающаяся на шнурке волхва, давала ему право изменить приказ любого из находящихся здесь воинских начальников. В отличие от него, у Кия на шее висела половинка серебряной, и он искренне недоумевал, почему она значила меньше, исходя хотя бы из ценности металла.

Он пытался задавать свои вопросы Гондыру, который и возглавлял сей поход, но удмурт только посмеивался, тряся своей шевелюрой цвета застарелого меда, хотя и обладал в точности таким же, как у него самого, знаком различия. Правда, тот был целым, поскольку рыжий был полноправным ветлужцем, однако особых преимуществ в полномочиях это не давало, лишь указывало на права и обязанности по отношению к Правде. Наказал бы воевода собирать поход Кию, Гондыр бы как миленький стал ему подчиняться, несмотря на всю полновесность своих регалий.

Другое дело — железная тамга. Все преимущества наличествуют, а ответственности никакой. Даже за безопасность носителя столь весомого знака власти отвечал именно Кий, так как лекарь почему-то выбрал именно его, головную лодью.

Конечно, как полноправный хозяин на судне он вполне мог не обратить внимания на прозвучавшие из уст волхва слова. Однако причин отказать не было, поэтому пришлось скорчить недовольную физиономию и кивнуть гребцам, указав рукой в сторону берега.

И вовремя. Заглядевшись на лесное чудо, он не заметил, как чуть дальше по этому же берегу Пижмы, на лесном косогоре, проявились очертания довольно большой деревушки. Одних крыш, выглядывающих из-за изгороди, он насчитал штук семь.

Однако из-за отвесного обрыва причалить там было некуда, и край пойменного луга казался ближайшим и единственным местом для стоянки. Махнув рукой дозорным на идущих следом судах, Кий нехотя водрузил на голову шлем и осторожно поднялся на носовую часть палубы, которая была обита мастеровыми тонкими листами меди.

Собственно, даже вместо деревянной головы какого-нибудь чудища нос корабля венчала массивная медная маска неведомой птицы, раскрывшей клюв в пронзительном вскрике и вскинувшей крылья для защиты своих детенышей. Вот только из ее гортани вместо языка вызывающе торчали потемневшие раструбы, а вместо туловища был вместительный бак, покоящийся на широкой металлической трубе, испещренной следами ковки и наплывами дегтя.

Однако каким бы грозным, по словам мастеровых, ни было это оружие, скользкая во время дождя палуба его лишь раздражала. Вот и теперь Кию приходилось придерживаться за поручни, вглядываясь в закрытый туманом берег.

«Опять целый день потеряем!»

Несмотря на высказанную досаду, причин переживать у большинства ветлужцев не было, и он сам это прекрасно понимал. Хотя торговля и велась общинным товаром, всем воинам, его охранявшим и принявшим Ветлужскую Правду, полагалась весомая доля в прибыли. Учитывая, что именно в таких селениях можно было выгодно поменять железо и полотно на пушную рухлядь, вознаграждение обычного дружинника только за один трехмесячный поход доходило до целой гривны серебра.

Понятно, что выплачивали такое количество не сразу, сначала нужно было сбыть шкурки новгородцам. Однако помимо волхва, постоянно что-то бурчащего про то, что живности вокруг селений скоро не останется, недовольных практически не было. Ни среди дружины, ни среди коренных жителей.

Местное население получало товар с доставкой на дом, а ветлужцы продвигались на восток, неумолимо подминая под себя торговлю на притоках Вятки. Справедливости ради стоило сказать, что на ее левый берег они еще не переходили, ограничиваясь родственными черемисскими княжествами правобережья, но в этот раз перед ними как раз и стояла задача проникнуть через Пижму к одо, называемыми среди ветлужцев удмуртами, и выйти через них в верховья Камы, в Пермь Великую.

Кию те земли были известны лишь слухами о том, что на них никогда не ступала нога чужаков, да еще загадочным закамским серебром, якобы валяющимся там под деревьями, как простые камни. С первым утверждением еще можно было поспорить, поскольку булгарские купцы, пусть и немногочисленные, ходили торговать по Агидели Чулманской дорогой и заглядывали на пермские окраины. В защиту же второго говорило то, что вернувшиеся с тех окраин баснословно богатели. Да и случайные обмолвки булгарских купцов о том, что на эти места уже точит зубы Господин Великий Новгород, неустанно расширяя свои владения в ту сторону, тоже не стоило сбрасывать со счетов. По крайней мере, к югре и самояди ушкуйники за данью ходили уже давно.

Вообще, русинское название «Перемь» Кий знал давно и отождествлял его с областью Вису, где издавна торговали булгарцы. Жила там та же чудь, что повсеместно обитала ныне среди удмуртов на Вятке и Чепце. Одно он не мог взять в толк, почему ветлужцы называли Пермь Великой, и почему при разговорах о ней они ни разу не упоминали серебро? Сразу закрадывались сомнения, не напускали ли его соратники тумана в свои планы?

Так что первым делом после объявления похода Кий попытался разузнать его цели, тщательно выпытывая ветлужские названия тех мест и, собственно, намерения воеводы по поводу этих земель. Свои потаенные мысли он ни от кого не скрывал. Бывший сотник предположил, что если с нанимателями действовать открыто, то те и ответят прямо, пусть даже отказом. По крайней мере, раньше так и было.

Как оказалось, те края были нужны ветлужцам лишь как точка опоры для следующего прыжка. Его спутников интересовал почти безлюдный горный хребет за Камой, называемый ими южным и центральным Уралом, а не сама Пермь, и даже не богатый пушниной север, где сидела уже упомянутая югра.

Поведанные им слухи о серебре волхва почему-то не заинтересовали. Тот считал, будто этот металл в окрестностях Камы и не добывают вовсе, а все россказни о богатстве местных жителей объяснял тем, что булгарские торговцы поставляют ненужные им драгоценности в обмен на мягкую рухлядь. Мол, вера не дает мусульманам наслаждаться изображением людей и животных, вот и сплавляют они серебряную посуду из Хорезма с такими рисунками от греха подальше. А местная чудь складывает эту утварь к ногам своих деревянных идолов, вот кто-то и пустил небылицы по всему свету, наткнувшись на одно из неохраняемых святилищ.

В итоге Кий понял, что ветлужцы стремились за другим. Уголь, медь, свинец, олово, даже железные руды, которые по слухам имели какую-то загадочную крепость из-за присутствующих в них примесей, вот что было им нужно.

Почти все, что сейчас они получали через угров, можно было купить гораздо дешевле у тех же башкортов, если сплавиться по Каме до речки Белой на полудне. Все, кроме олова, которым в последнее время соратники Кия интересовались особо.

И тут возникало много вопросов. Во-первых, зачем оно ветлужцам, если они уже с успехом плавили железо? Во-вторых, было неясно, можно ли вообще добыть олово на Урале? Слухи о месторождениях металла, способного сделать из меди крепкую золотистую бронзу были самыми противоречивыми.

На Ветлугу олово попадало лишь стараниями новгородских торговцев, возивших его откуда-то из-за моря, с каких-то островов. Столь длинный путь делал цену на этот металл баснословно дорогой, да и доходили до ветлужцев лишь крохи. Возможно, именно поэтому многие из участников похода надеялись, что горная гряда и неведомые земли за ней принесут им славу и богатство — за сведения о том, где добывают редкие металлы, была объявлена немалая награда.

Пермь же была той точкой, не закрепившись на которой как следует, казалось невозможным освоить Урал и пользоваться его богатствами. И дело заключалось не в буйстве местных жителях. Народ там был, опять же по слухам, мирный. Причиной намечающихся проблем являлись булгарцы, которые всеми силами постарались бы воспрепятствовать чужакам пройти в те земли, не говоря уже о том, чтобы разрешить им попрать свои единоличные торговые права в тех местах.

С учетом этого Волга ниже Учеля и проход вверх по Каме были для ветлужцев закрыты наглухо. Однако на Урал вели и другие дороги. Даже с Вятки туда можно было попасть несколькими путями.

Во-первых, это легко было сделать на полудне, где могучая Вятка вливалась в еще более полноводную Каму. Во-вторых, существовала неизведанная дорога на полуночи, где истоки этих двух рек довольно близко сходились меж собой. Третий путь вел точно на восход солнца, вверх по Чепце.

Пожалуй, из всех направлений именно последнее интересовало ветлужцев более всего. В первую очередь из-за того, что на этом притоке Вятки, доходящем своими истоками почти до среднего течения Камы, жили родственные многим из них одо. Кий такие взгляды разделял, но причины у него были несколько другого толка.

Полунощный путь его пугал, хотя он не сознался бы в этом даже самому себе. И не из-за того, что все дороги там контролировались северными русами — торговцами, подмявшими под себя все реки вплоть до неведомого моря, называемого ветлужцами Ледовитым океаном. В конце концов, со всяким торговым человеком можно договориться.

Человеком, заметьте!

Однако в северных таежных лесах встречалась не только обычная в тех местах чудь, но и загадочные овды, которых все черемисы почитали за злых духов.

Как ему не раз толковал лекарь, эти создания были всего лишь остатками каких-то монголоидных племен, живших здесь в древнее время, но Кий этому не верил, как и не доверял многой другой заумной мути, исходящей от Вячеслава.

Будто каждый черемис с детских лет не знал, что овды есть дикие существа женского обличия с огромными грудями, закинутыми на спину. Старики сказывали, что сила и злость их таковы, что они способны за считанные мгновения заездить лошадь до смерти, а уж если им попадется под руку человек, то его судьбе не позавидует никто. Страшно подумать, что и как они могут с ним сделать!

И от кого они произошли в этом случае не столь уж и важно!

Как бы то ни было, Кий считал, что в верховья лучше было не соваться, да и на первый, полуденный путь в низовья Камы лучше было не вставать. Слишком уж сильным было влияние булгарцев в тех землях, называемых арскими, и практически наверняка можно было нарваться на их заставы, относящиеся весьма предубежденно к заезжим торговцам.

Сами ары, как понимал Кий, ничем особо не отличались от одо, только прозывались на булгарский манер. Однако его соратники считали, что различия у этих племен все-таки более весомые, хотя и делили вятских удмуртов почти так же, как он. На южных, живущих поблизости от устья Вятки, в основном на левом ее притоке Кильмезе, и на северных, обитающих на среднем ее течении, а также на Чепце.

Возможно, в чем-то они были правы.

Из-за близости Волжской Булгарии ары были более зависимыми от нее. Кроме того, великим южным соседом поощрялось переселение удмуртов в низовья Вятки со средней Камы, где они в основном и жили. А новые соседи — это новые конфликты, что еще больше подрывало возможность какого-либо объединения разрозненных арских родов.

На Чепце же жили не только удмурты и чудь, но и множество других людей. Именно людей, а не племен, потому что от христианских князей в эти земли бежало множество самых разных жителей их уделов. И мурома, и мещера, и вятичи с верховьев Оки. Недавно суздальский сотник рассказал, что и ростовская чернь бросает свои лачуги, сбегая из-под пяты князя на Волгу и Вятку за иной жизнью. А среди нее попадается как меря, так и людишки словенского языка, бегущие от засилья Иисуса.

Многие из них уходили в Булгарию, но часть селились именно тут, прельстившись удаленностью этих мест от религиозных и иных распрей, насаждаемых сильными мира сего. В отличие от других земель, здесь население издревле было смешанным, и инородцев принимали если не охотно, то без неприязни.

Для ветлужцев все это звучало во благо, поскольку среди них самих во множестве были и удмурты, и меря, а уж словенским языком владели почти все они. Правда, часть была христианами, что среди беженцев никого не обрадовало бы, однако кресты свои они не выпячивали и в конфликты по поводу веры никогда не вступали.

«Да и как ветлужцы поклоняются? Так, махнут рукой перед трапезой, да склонят голову перед иконой, и все. Даже их деревянный храм в новой Переяславке погоды не делает, несмотря на то, что его нарядили в узорные деревянные кружева, призванные зазывать своей красотой в христианскую веру многих простаков.

Тем более, судя по всему, Иисус их надежды пока не оправдывает…

Не просто же так приходил к Кию полгода назад лекарь, ведя с ним тайные беседы? Нельзя ли, мол, наиболее красивые рощи по Ветлуге объявить для черемисов священными и иногда там проводить свои моления?

И хотя волхв намекал, что их могут вырубить под корень из-за новых пилорам, странная забота о чужой вере могла также означать, что бессильный бог чужого народа, распятый ромейцами на кресте, не каждому по нраву. Глядишь, со временем многие из ветлужцев захотят бросить свою веру и начать поклоняться Кугу-Юмо, верховному богу черемисов. Не правильнее ли радоваться ветру — его дыханию, и радуге — его луку, чем носить на груде крест с поверженным божеством?»

Сходни, упав на мелководье, подняли тучу брызг, и Кий вздрогнул от попавших на лицо капель, непроизвольно обернувшись назад.

Поход был более чем внушителен, хотя представлял собой всего лишь сборную солянку, в которую побросали остатки пищи, недоеденные предыдущими едоками — все, хоть немного умевшие держать оружие в руках, были уведены ветлужским воеводой в неведомом направлении.

Добрую часть вооруженной рати составляли неоперившиеся недоросли, собранные с воинских школ Поветлужья вместе с немногими оставшимися там взрослыми ратниками.

Пестроцветье родов и племен тоже не на шутку поражало: наряду с соплеменниками в разношерстный походный порядок затесались меряне с междуречья Ветлуги и Унжи, чудь с Солигалича и удмурты, прежде всех перешедшие под руку ветлужцев. Было даже несколько новгородцев, неведомыми путями перешедших на службу быстро разрастающегося воеводства.

Хорошо, хоть на выделенную ему лодью Кию удалось собрать с десяток старых соратников, половина из которых приходилась ему родней. Вне этого круга дела обстояли гораздо печальнее.

Такая мешанина, собственно, говорила ему лишь о том, что задачи стояли перед ними и вовсе незначительные. Весь этот жиденький суп, не замешанный на съеденной вместе соли и не скрепленный кровными узами, в любой момент мог дрогнуть и распасться на составные части.

А там и до беды недалеко.

С другой стороны оснащен поход был недурственно.

За его судном к берегу повернули еще три плоскодонных лодьи с закрытой палубой, и пара катамаранов, груженных какими-то мудреными деревяшками. Кий среди них распознал лишь небольшие пороки, а все остальные механизмы были прикрыты полотном и тщательно скрывались от чужых глаз. Ему лишь сказали, что это какие-то приспособления для промывки породы, после чего дальнейшие вопросы отпали сами собой вместе с проснувшимся интересом.

Собственно, Кию было все равно, чем зарабатывают на жизнь его соратники. Главное, что делились с ним своими доходами и ничего чуждого ему не насаждали. С тех пор, как Кий разорвал отношения с кугузом, поднялся он ощутимо, и это не было напрямую связано со службой.

Сурские цементные прииски уже принесли ему тройной доход от вложенного, и хотя ветлужцы сразу ограничили его выгоду двумя годами, после чего доля Кия должна была перейти к местной общине, он не переживал.

Во-первых, они так делали со всеми сверхприбыльными мастерскими, и обычно этот срок устанавливался в год после того, как все затраты окупались. А, во-вторых, уже не раз к подобным масштабным замыслам ими привлекались монеты из чужой мошны, и пока все вложившиеся остались довольными. Учитывая то, что статус высокопоставленного наемника давал ему возможность быть в курсе всех событий, Кий был уверен, что и со следующим своим вложением не промахнется, если вообще соберется это сделать…

Сомнения у него вызывали не условия, по которым распределялось нажитое, а сами основы ветлужского общества.

В частности, из-за этого бывший черемисский сотник так и не принял Ветлужскую Правду, хотя ему и предлагали. Это почти втрое уменьшало его воинское довольствие из-за того, что прибыль с общинных товаров до него не доходила, однако он ни о чем не жалел.

Бог с ним, с довольствием, жизнь бы сохранить!

Слова о равенстве и справедливости ему были понятны и в чем-то даже привлекательны, поскольку Кий и сам был из низов, однако он был уверен, что работать они не будут. Незамысловатый человеческий характер не перекуешь. Каждый стремится к своей выгоде!

В конце концов, ветлужская вольница изживет себя сама под напором более сильных и щедрых в некоторых щекотливых вопросах соседей.

И закончится все это печально.

Кий скользнул взглядом вдоль борта лодьи и поморщился, наткнувшись на белесые глаза одного из людишек, самолично приведенных им на судно. Этот человечек был ему навязан с год назад и такими серьезными посредниками с верховий Ветлуги, что отказаться от подобной «привилегии» он просто не смог. Подозревал, что ничего хорошего из этого не выйдет, поскольку эти самые посредники на все вопросы о насущной необходимости такого «подарка» лишь мрачнели лицом и заходили на новый круг уговоров. Сделай, мол, милость, уважь стариков, а уж минет надобность в этом соглядатае, уведомим.

Токташ, как звали нового знакомца, был из горных черемисов, но более ничем другим не выделялся из его команды. Более того, всячески подчеркивал свое уважение к Кию и всегда предлагал свою помощь, постепенно став незаменимым. Однако невыразительные глаза и завораживающая плавность движений выдавали в нем человека, который улыбаясь, может походя достать засапожник и перерезать тебе горло.

И это было еще одним доказательством верности пути, который избрал себе Кий. Не будучи ветлужцем, он почти в любой миг мог разорвать роту и уйти восвояси. Стоит запахнуть жареным, и вместе с верными ему сотоварищами он бросит все, ничуть не жалея о содеянном! И вовсе не из-за того, что кто-то из них слишком дорожит своей шкурой, просто никому не хочется рисковать жизнью за непонятные им интересы. Одно дело честно служить наемником, другое — попасть под мельничные жернова в качестве просяного зернышка. То ли закатишься в ямку, то ли обратишься в пыль.

Хриплый возглас за спиной неожиданно прервал мысли Кия на самом мрачном месте, подтвердив все его горестные умонастроения. Или умопостроения, если хотите.

«Будто накаркал, в самом деле!»

Держась за древко стрелы, торчащее из плеча, волхв что-то невнятно цедил сквозь зубы и опускался на колени, пытаясь вырвать из тела чужой гостинец. Сорванное его рукой оперение, кружась, еще опускалось на палубу, когда Кий ринулся на берег, спрыгнув прямо в воду мимо растерявшихся недорослей, еще возившихся со сходнями.

Ветка багульника, торчащая в туманном мареве пойменного луга шагах в тридцати от судна, еще качалась, и он старался не упустить ее из вида, стремительно взлетая на небольшой песчаный откос и погружаясь в мокрое цветочное разнотравье, путающееся под ногами.

Около все еще дрожащего отростка болотной травы он замер, напряженно вслушиваясь в окружающий мир. Мир его внимания не оценил, отозвавшись какофонией звуков, доносящихся с реки. Стучали железом и деревом щиты, будто сами собой выстраивающиеся вдоль бортов лодей и на прибрежном песке. Хрипло ругались десятники, раздавая команды и тычки хозяевам этих несуразных приспособлений для защиты. Несуразных, естественно, в руках подгоняемых ими бестолковых ратников.

Кию почему-то вспомнилась пара небольших пушистых зверьков, привезенных лекарем из княжеских теремов то ли Суздаля, то ли Ростова. Вячеслав преподнес их общине как обычные безделицы, а не диковинки стоимостью в серебряную гривну, и выпустил в амбар с наказом плодиться и размножаться. А еще есть от пуза, но только то, что поймают.

«Точно болтал волхв, закормишь кошку — она мышей ловить не станет! Вот и я как княжеский кот с лоснящейся мордой!.. Ладно, сам проспал, сам и отвечать буду!»

Кий попытался взять себя в руки и отгородиться от царящей за спиной суеты. Впереди все так же стелился туман, теряясь в кустах тальника. Мерно капала вода с ивовых веток, почти бесшумно падая на скрытую под белесым покрывалом траву.

Смотреть вперед было бесполезно, выше груди видимость простиралась на шаг-два, не больше. Кий опустился на колено и раздраженно уставился под ноги. Лягушонок, размером всего с ноготь большого пальца, в очередной раз попытался прыгнуть на его сапог, перевернулся на спину и, смешно барахтаясь, вновь скатился обратно на землю.

«И ты туда же, тварь болотная? Намекаешь, что торопливая работа лишь вкривь, да вкось идет?»

Он выдохнул и замер, почти прикрыв веки и пытаясь раствориться в окружающем его киселе из травы, веток и зыбкого тумана меж ними.

А потом окутавшая его тишина мягко переросла в воспоминания о том миге, когда его судьба круто вильнула под натиском ожидаемых всеми событий.

 

Глава 2

Началось все с того, что ветлужский князь его прогнал, повздорив из-за зимнего противостояния с булгарцами. Прогнал прямо там, на месте кровавой сечи, в которой Кий соизволил поучаствовать. Заикнулся было предать смерти лютой, но не стал продолжать, слишком уж шатким положение было у него самого. Да и не успел никто из черемисов обагрить свои топоры вражеской кровью в ближнем бою. Не было сечи грудь в грудь как таковой.

Собственно говоря, Кий тогда свою роту не нарушил и просто не дал воинам учельского наместника грабить черемисские селения на среднем течении Ветлуги, а заодно и ветлужские остроги, затесавшиеся среди них. И какая разница кугузу, что наряду с его воями в отражении набега принимали участие две сотни стороннего ополчения, выделяющегося на общем фоне лоснящимися от масла железными доспехами?

Взревновал ли князь к успеху своего сотника? Вряд ли, он сам мог получить заслуженную славу, стоило лишь пошевелиться и придти чуть раньше!

Еще тогда, когда булгарская рать сожгла Переяславку и ринулась преследовать ее жителей вверх по Люнде, в итоге завязнув в узком лабиринте, сплошь утыканном ловушками и завалами! Тогда, когда один из конных учельских отрядов вышел ветлужцам в тыл и попытался пленить их воеводу, только чудом спасшегося из захлопнувшейся западни! Или хотя бы за мгновение до того момента, когда ударили сильные морозы и булгарские вои стали занимать селения низовых черемисов, выгоняя жителей в леса!

Нет же, кугуз все еще терпеливо выжидал, хотя и обязан был защищать своих людей! И лишь когда у прибывшей иноземной рати стало заканчиваться продовольствие и корм для лошадей, а она стала подниматься к острогам, по пути вычищая от съестного все встреченные по пути деревни, он отправил воинов навстречу булгарцам. Но медленно, очень медленно.

И Кий, получавший доклады ежедневно, если не ежечасно, не вытерпел и бросил клич по окрестным селищам, присоединив всех отозвавшихся к ветлужцам, уже начавшим сооружать заслон на реке. Что примечательно, ни один окрестный род ему на этот раз в людях не отказал, разбой должен был коснуться всех.

Так что когда рать кугуза явилась на место боя, вои застали лишь присыпанные свежевыпавшим снегом пятна крови на разбитом льду, да обгорелую солому из поломанных саней, разнесенную ветром по голым прибрежным зарослям.

Что было злобиться? Из-за того, что ополченцами сотника взялся командовать ветлужский воевода? Кию ли было указывать, если его почти бездоспешные вои, несмотря на свою многочисленность, смотрелись бледно по сравнению с ратью союзников, среди которых затесалась не только его родня с низовьев Ветлуги, но и суздальцы с новгородцами? Или надо было повернуть копья против них всех, присоединившись к учельцам?!

«Ну, уж, нет! — мысленно сплюнул под ноги Кий. — И так позволил незваным гостям вдоволь похозяйничать на землях, где родился и вырос! Против своего рода я не пойду никогда, а тот в этот миг стоял бок о бок с ветлужцами!»

В то морозное утро защитники успели перегородить середину реки особым частиком, названном кем-то ежами, и встали за ним строгими рядами. Пешие воины с сулицами и самострелами смотрелись настолько грозно, что булгарская конница, превышая союзную рать в численности раза в полтора-два, ненадолго замешкалась.

Однако заграждения, перемежаемые стволами деревьев, не дотягивались до берегов и у учельцев была возможность проскочить в эти щели, держа защитников под плотным навесным огнем конных лучников, после чего атаковать их с тыла в мягкое подбрюшье, где нетерпеливо переминались неодоспешенные ополченцы. И учельцы решили действовать незамедлительно.

Было видно, что на всем пространстве между противниками блестел голый лед, часто перемежаемый снеговыми наносами, по которым тонкими змейками струилась поземка. Однако все это булгарцев не страшило, непрошеные гости знали, куда шли, и шипастые подковы удерживали коней от падения, хотя и было понятно, что без переломанных ног у небольших лохматых лошадок никак не обойтись.

Более того, всадники были готовы на жертвы и ждали лишь первых выстрелов из медлительных ветлужских самострелов, чтобы взять в намет и смять пеших воев до того, как они перезарядят свое оружие.

Выбранная для битвы местность позволяла это сделать безболезненно. С одной стороны ледяного поля простирался невысокий берег, заросший чахлым кустарником. Он просматривался насквозь, и было видно, что никакой засады на нем и в помине нет. На противоположном же и вовсе расстилалась девственно белая пустыня, превращающаяся летом в благодатные заливные луга.

Армада всадников разделилась пополам, и передовые отряды пошли на охват долгожданной жертвы, переставшей, наконец, кусаться из-за угла и готовой достойно встретить свою смерть.

Однако все случилось по-другому.

Их ждали не болты самострелов, а нечто более страшное. Несколько огромных точек пересекли небесный свод и рухнули перед ногами всадников глиняными черепками разбившихся кувшинов и металлическим звоном рассыпавшегося «чеснока». Хаос первых падений на ледяном катке Ветлуги продолжился, когда конница достигла снежных наносов, оказавшихся полыньями, затянутых тонким ледком и заваленных снегом, отвалы которого были надежно выровнены легкой ночной поземкой.

Пристрелка пороков тяжелыми каменными глыбами, ломающими даже толстый ледяной панцирь реки, длилась весь день перед боем и не только наметила примерные точки ударов, но и собрала поутру первый пагубный урожай. Десяток жертв, провалившихся в холодную воду вместе с лошадьми, сразу напомнил остальным, что поспешать надо с умом.

Передовые всадники не подошли еще и на расстояние выстрела, а уже потеряли двадцатую часть от былого количества. Конные лавы замешкались, и тут же по ним пришелся основной удар из камнеметов, скрытых за пешим войском и дополнительным кругом из саней.

Залп по флангам был почти одновременным, пороки были уже заряжены и до поры, до времени прикрыты кусками беленого полотна. Скопище саней и лошадей перед ними создавало видимость вожделенного для любого воина обоза, поэтому булгарцы до последнего момента не ожидали опасности с этой стороны.

Кий отдавал себе отчет, что остановил булгарцев не вид его суровых ополченцев и даже не бронные ветлужские стрельцы, а именно эти неуклюжие камнеметы, давшие всего лишь один-два залпа по начавшему двигаться противнику, еще даже не успевшему опустить свои копья или поднять луки.

На учельцев стали рушиться бревна и увесистые булыжники, некоторые из которых ломали лед под идущей осторожной рысью конницей. Массивные стволы деревьев с грохотом проносились среди всадников, выбивая людей из седел и ломая ноги лошадям. Они оставляли за собой пустынную территорию, заполненную кровавым месивом из людей, животных и их оглушительными криками боли. Мало того, некоторые из бревен были чем-то облиты и подожжены, поэтому прокладывали себе путь среди конницы, неся за собой вихри свирепого красного пламени и ошметки черного дыма.

Тех же булгарцев, кто не потерял голову и свою удачу, а потому прорвался сквозь мощный удар камней и обломков тяжелых дубовых кряжей, выкосило каменное крошево, ударившее чуть позже. Немногие успели миновать опасный участок и достичь того места, где камнеметы были уже бессильны.

И тут же по ним ударили тяжелые болты с плоскими наконечниками в виде ласточкина хвоста, предназначающиеся для нанесения широких рубленых ран.

Первые ряды ветлужцев разрядили свои самострелы, целясь по ногам лошадей, стремясь создать завалы из животных до того, как учельцы смогут на скаку достать их из луков, мощность арбалетов это позволяла. Кий знал, что после выстрела пешцы должны были кинуться назад и начать выстраиваться в плотные квадраты, прикрытые большими щитами и выставленными копьями. Однако это оказалось излишним, как и залп второго ряда стрелков.

Атака захлебнулась, основная масса конницы стала отворачивать на середину реки и по кругу отходить назад. Учитывая, что булгарские лучники даже не успели сблизиться на расстояние прицельного выстрела, мгновенный разгром передовых отрядов отрезвил самые горячие головы.

Три взлетевшие на полем битвы стрелы, несущие за собой дымные шлейфы, и громкие окрики десятников постепенно прекратили стрельбу со стороны ветлужцев и черемисов. Не пригодились ни подростки с самострелами на берегу, сидевшие в отрытых в снегу окопах и прикрытые от внимательного глаза теми же выбеленными полотнами, ни конная засадная полусотня, оставленная выше по течению на непредвиденный случай.

Булгарские воины были просто не готовы к такой битве. Битве не людей, но механизмов. Они не захотели умирать, не в силах дотянуться до противника и вцепиться ему в глотку.

Учельцы отступили, оставив после себя более сотни ранеными и убитыми, почти пятую часть своих воинов. Спустя короткое время они забрали большую часть тел и оставшихся в живых соратников. Им никто не мешал, но ветлужцы за это время не проронили даже слова. Просто стояли и смотрели, как в нескольких сотнях шагов от них испускают свой последний вздох люди. Слишком сильно было их ожесточение, слишком памятны обиды, слишком много погибло друзей за прошедший с нашествия месяц.

А потом булгарская рать ушла.

Несмотря на то, что прошло уже два года, Кия до сих пор преследовала по ночам картина кровавых ошметков, оставшихся на месте боя. Вскакивая в такие минуты в холодном поту, он кричал, словно сам стал жертвой смертоносного оружия, словно это на него падала огромная глыба, стремясь раздавить в лепешку. Он вторил воплям людей с раздавленными конечностями, просил руку помощи вместе с теми, кто захлебнулся в стылой воде.

Нет, Кий не боялся крови и не сожалел ни о чем. Однако он не мог принять безжалостную смерть, от которой не могло бы спасти все его воинское умение. И каждый раз, отирая холодные капли со лба, он благодарил богов, что не сошел в тот день с ума, смотря, как останки живых существ, павших от ударов бездушных механизмов, тонут в темном зеве проруби, медленно зарастающей тонкой корочкой льда.

И что он мог ответить кугузу, подошедшему слишком поздно?

Лишь потом стало известно, что учельский наместник грозил смертными карами любому, кто помешает ему забрать под свою руку людей из ветлужских селений. И кугуз якобы делал все, чтобы не допустить бойни между черемисами и булгарцами, он пытался сохранить жизни своих воев.

Воев, но не мирных жителей! Пострадали многие черемисские рода и наверняка пострадали бы еще! Кто знает, что творили бы в нижнем Поветлужье учельские вои при усмирении упрямых ветлужцев?

Вот и старейшины на общем сходе не вняли голосу рассудка и когда низовые роды объявили, что отделяются, указали чересчур осторожному князю на дверь.

Сам, мол, посадил в низовьях Ветлуги пришлых людишек, позарившись на их доспехи, а удержать под собой не смог. Более того, не дал защиты окрестным черемисам, а потому те в своем праве проявить недовольство. А уж то, что они захотели перейти под руку более сильного, с учетом того, что тот породнился с одним из старейших ветлужских родов…

Это был почти приговор, тем более примеров подобных размолвок в округе было более, чем достаточно — черемисских княжеств по Ветлуге и Вятке было, как пальцев на руке.

Возможно, кугуз и нашел бы управу на выживших из ума старейшин, но не успел, неожиданно погиб вместе с двумя своими ближниками. Говорили, что на охоте их затоптал матерый секач, но обстоятельства смерти были настолько подозрительными, что никто в это не верил и незаметные прежде распри черемисских родов прорвались наружу кровью. Она лилась незримо, во мраке ночи или в засадах на неприметных лесных тропах, но ее сладковатый запах посеял тревогу во многих ветлужских селениях.

В итоге лишь благодаря посредничеству Лаймыра замятня утихла, однако слухи о том, что ветлужцы сами ее и спровоцировали, не утихали и по сию пору. Учитывая, что именно Лаймыр стал новым князем, поставив на кон отказ от отделения низовых черемисов и обещание скорого благоденствия для подавляющего количества родов в верховьях, Кий считал, что доля правды в этом была. Но только доля.

Во-первых, сами ветлужцы напрочь отрицали свое вмешательство, и никто их за руку не поймал, а во-вторых, уж слишком они были прямолинейны и бесхитростны. Это он им всегда и ставил в вину, не веря в успех их безнадежного дела.

Как бы то ни было, в качестве владетеля Лаймыр устраивал многих.

В первую очередь потому, что был стар, и вскоре местная элита могла вновь поучаствовать в дележе власти и богатства.

Но в основном из-за того, что ослабленному княжеству требовался сильный защитник и все понимали, что за новым кугузом незримо стоит ветлужский воевода, прежде презренный, а ныне уже достаточно могущественный и богатый. Если он отразит новый натиск булгарцев, то честь ему и хвала. А нет, так можно посетовать на захват власти и поставить на княжество своего человека. Булгару нужна дань и мастерские переяславцев, а не месть всем ветлужским черемисам.

С другой стороны примеров того, что чужеземцы возглавляли целые племена, а то и народы, была тьма. Те же вятичи, прельстившись богатством потомка знатного гуннского рода Хаддада, как и оружием его воинов, поставили его своим воеводой. С тех пор его потомки правят остатками их державы, похваляясь своей родовитостью даже перед могущественными киевскими князьями, хоть и неумолимо перед ними отступая.

Но родовитости главе ветлужцев катастрофически не хватало и это многих успокаивало.

Кроме того, его щедрые посулы из-за спины Лаймыра, дешевые железо и соль, которыми он не преминул поделиться со многими, пока позволяли закрыть глаза на его усиление.

Иссякнет же этот источник благополучия или перестанет питать всех в округе, может случиться все что угодно. К примеру, вновь скоропостижно скончается кугуз и глухое брожение среди влиятельных черемисских родов закончится очередным переделом.

Однако свой кусок ветлужцы в любом случае успели ухватить, точнее, отгрызть от низовьев Ветлуги до самой речки Вол. Просто так эти земли никто не отдал бы, воеводе пришлось прилюдно признать себя ротником Лаймыра и дать взаимную присягу, обещав помогать друг другу в беде и радости.

Это в первую очередь подразумевало оказание военной помощи новому кугузу и отправки части собираемых податей ему же, однако оговаривало и определенную независимость низовых земель, а точнее отданные в вечное кормление земли по Ветлуге, Люнде и Усте.

Учитывая, что внучка Лаймыра была замужем за воеводой, а сам он в ней души не чаял, было понятно, что все это действо было просто шагом к признанию ветлужцев, которые до этого жили в Поветлужье почти на птичьих правах.

И это многие оценили, хотя по понятным причинам большинство черемисских родов сделало вид, что все осталось по-старому, только на новых подданных возложили дополнительные обязанности. Тем не менее, старейшины понимали и то, что в случае смены власти личная рота уйдет в небытие, а получить при конфликте с ветлужцами земли обратно практически нереально.

И хотя низовые черемисские рода ветлужского воеводу за князя не считали, но оброк за обещанную защиту теперь свозили ему. Более того, многим из них было просто выгодно признать над собой Ветлужскую Правду и вследствие этого практически перестать платить подати, поэтому тихой сапой новые законы Переяславки проникали и в отдаленные уголки этого края. Благо, в них не было ничего такого, что напрямую бы затрагивало традиции и верования черемисов, а мелкие несуразности и запреты больше веселили, чем расстраивали.

Из чуждого им воевода требовал соблюдения лишь одного правила — посещения детьми школ. Однако учитывая, что многие рода уже имели такой опыт, и большинству семей это принесло немалый доход, такие чудачества воспринимались всеми довольно благосклонно.

Окончательно ситуация изменилась после того, как солеварни в Солигаличе вновь перешли в совместное владение ветлужцев, кугузства и местных общин. Частью прибыли с мерянами и чудью пришлось поделиться, однако было за что. Без их благоволения бывший черемисский князь так и не смог запустить на полную мощность добычу соли и наладить ее вывоз. Сил противостоять им у него не было, точнее, приходилось учитывать тот факт, что при применении этой самой силы они могли уйти под ростовского князя. Слухи о богатых месторождениях соли уже просочились, и опасность вмешательства соседей была реальной.

И с булгарцами все утряслось. Несмотря на надежды некоторых ближников старого кугуза, с той поры те более не нарушали покой Поветлужья.

Во-первых, к весне они имели бы дело уже со всем ветлужским княжеством, к которому могли придти на помощь соседи. Булгару столь крупный и затяжной конфликт не понравился бы.

Во-вторых, насколько Кий знал, ростовский князь пригрозил, что если наместник Учеля не уймется, то он возьмет бывшего десятника своего отца под защиту и даже обещал в этом случае поставить на Ветлуге крепость.

И, в-третьих, защищаемая им сторона не стала дожидаться, когда волки перегрызутся над добычей и попросту договорилась через посредника из угров о том, что наместник Учеля будет в довесок к обычной дани три года подряд получать богатые подарки от так и непобежденного противника.

Суздальская же полусотня вместе с немногими новгородцами, участвовавшими в отражении набега, надолго осела в окрестностях Ветлуги, ощутимо повлияв на боеготовность местной дружины. Через несколько месяцев многие служивые и семьи свои перевезли на новое место. Глядя на столь многообещающий факт, воевода к щедрой плате дополнительно присовокупил обещание оделить их землей, оговорив это признанием ветлужских законов. Несогласных же с такой постановкой вопроса попросил удалиться обратно в Суздаль. Мол, всегда рад видеть, но черемисский кугуз сильно недоволен, что ростовский князь держит тут своих воев, и грозит покарать своего ротника. Да и Булгар может на это обидеться.

Большая часть под предводительством бывших переяславских соратников воеводы осталась, за малую мзду передав выделенные земли в пользование местным общинам. Меньшая не обнаружила на предполагаемых наделах холопов, желающих их обрабатывать, горестно покачала головой и удалилась. Однако обошлось без обид, мошна с серебром в качестве отступного была весомой.

И все же Кий догадывался, что все это благолепие ненадолго, конфликт должен разгореться вновь, рано или поздно. Секреты ветлужцев стоили того, чтобы к ним заявилось если не все булгарское войско, то хотя бы закованные в броню курсыбаевцы. И он не хотел в этот момент быть кому-нибудь чем-либо обязанным или оказаться несвободным в тисках весьма короткой, но скорее всего весьма жесткой Правды.

Однако пока Великий Булгар спал, занятый своими внутренними распрями. Спал и ждал прихода суздальского князя, руками которого, как многим в нем казалось, можно было в одночасье решить все проблемы, сплотив нацию против грозного внешнего врага.

 

Глава 3

Глухо звякнувший металл ударил Кию по ушам, словно набат.

Не думая, он ринулся на звук, пытаясь лишь не упустить направление.

Это его и сгубило.

Поток сорвавшихся с кустарника капель и мелькнувшая в тумане ветка заставили его прибавить прыти, и Кий попался в созданную природой ловушку. Нога не сумела раздвинуть мокрую траву, тесно переплетшуюся меж собой стеблями и соцветиями, и он рухнул на землю, громыхая надетым железом по мягким земляным кочкам.

Рухнул и на мгновение замер, почувствовав, что рядом с ним что-то произошло. То ли на землю упала тень, заметная даже в густом тумане, то ли в двух шагах возникло нечто неосязаемое и мрачное…

Кий изогнулся и потянулся к ножнам, однако здравый смысл неожиданно воспрепятствовал столь естественному желанию.

«Коли уж не ударили сразу, то есть на то причина!»

Над самой его головой послышался сиплый сокрушенный выдох, и это окончательно убедило Кия замереть и плавно убрать руку от боевого ножа. Медленно встав на колено, он поднял взгляд и неподвижно застыл.

Не мигая, на него смотрели огромные черные глаза, широко сидящие на удлиненной морде, покрытой короткой шерстью. Появилась уверенность, что перед ним на четвереньках сидит мерзкое существо с повернутыми назад ступнями. Порождение Киямата, владыки подземного мира. Сам ангел смерти Азырен или… Овда?!

Спина покрылась липким холодом, а в голове стало непривычно пусто. Кий почувствовал себя лягушонком, прыгнувшим не в то место и попавшим из огня да в полымя. Словно в подтверждении суматошным мыслям, справа от злого демона послышался шорох, и над мерзкой головой выплыло человеческое лицо, обезображенное печатью бессмысленности. Скорчив злобную гримасу, новый персонаж страшной сказки раскрыл губы и пробормотал в сторону Кия что-то зловещее, заплевав его лицо мокрыми, неприятными брызгами.

В подтверждение прозвучавших угроз первое существо нагнуло голову, ощетинив длинные рога на полосатой, черно-белой макушке, а потом вытянуло морду к нему, издав утробный рев, пробивший тело Кия до самых печенок.

«Уу-у-у-у!..»

На короткий миг Кий задумался о бренности своего существования. Боги не прощают, когда их подопечные пытаются убежать от посылаемых им испытаний и тут же измышляют новые, более изощренные.

* * *

Судно было похоже на разворошенный муравейник.

— Котелок мне! Быстро!

— Раф-ка, уй-мишь, — голый по пояс волхв лежал на палубе и был буквально распят сестрами милосердия, прижимавшими его руки к залитым кровью доскам, поэтому мог воздействовать только голосом. — Эфо вшево лифь фа-фапина.

— Ага! Полпяди глубиной! Вовка, жгите костер прямо на носу лодьи! Почему, почему! Потому что эти безрукие увальни на берегу уже добрых пять минут не могут продезинфицировать мне скальпель! Имея под рукой напильник, кремень и сухой мох!

— Поджарить нас хочешь в довершении ко всему?

— А что судну будет? Бросите железный щит рядом с огнеметом, и жгите в нем хоть погребальный костер! Я видела, у ратников цельнокованые есть!.. Ну что ты стоишь, как идол деревянный! Сделай хоть что-нибудь! Это же твой отец!

Всплеск женских эмоций был остановлен закопченным котелком, словно по волшебству поставленным точно перед очами грозной медицинской сестры.

Радка даже чуть не полезла в кипяток рукой, потянувшись за блестящим инструментом на дне. Бог миловал от ожога, опомнилась, однако повезло далеко не всем. Путь раскаленного котелка был отмечен вскриками ошпаренных мальчишек, принявших на босые ноги часть его содержимого. Уж они-то по достоинству оценили старания неведомых «волшебников», доставивших подарок по назначению.

Тем не менее, несмотря на невольные восклицания, подростки так и не сдвинулись с места, продолжая отгораживать щитами куцый кусок палубы от опасного берега. Они слишком хорошо знали, чем может окончиться пляска обожженных ног для девчонок позади них. Найдет стрела брешь меж щитами, и захоронят кого-нибудь из сестричек смерти под одинокой чахлой березкой на безымянном заливном лугу. А уж презрительные девичьи взгляды на вечерних посиделках гарантированы в любом случае.

«Ах, как он танцевал, как выплясывал под обстрелом!..»

Спасало только то, что беззлобная ругань в число крупных прегрешений не входила, поэтому крики перемежались неуклюжими словечками в три, а то и пять букв. Беззлобной она была, потому что адресовалась в никуда, виновных в разбрызганном кипятке «смежников» трогать категорически не рекомендовалось, слишком уж силы были неравны. Кроме того, несмотря на разную подготовку, мастеровые оскорблений перед сестричками не снесли бы ни при каких обстоятельствах, и дело могло закончиться вызовом. В походе столь прискорбный факт неминуемо привел бы не к поединку, а к розгам. И не только виновникам, но и их десяткам.

— Раф-ка…

— Протирайте спиртом вокруг раны, девки, да смотрите, чтобы на нее саму он не попал… И мне на руки еще раз слейте! И больному добавьте, а то разговорился, понимаешь!

— Раф-ка, не то-вопись.

— Дядя Слава, не трогали бы вы женщину, когда она на взводе! Допрыгались без доспехов — теперь молчите в тряпочку, а то вместо палки полено меж зубов вставлю, и будете его грызть, а не со мной пререкаться!.. Плоскогубцы мне подцепите! Ох, горячие… Так! Поехали…Ухватила наконечник!.. Чертова стрела! Где они такую кость кривую нашли! И в какой заднице ее держали, что на ней грязи в пол-аршина! Я уж не говорю, что она к древку почти не примотана была! Что за идиот… Скальпель! Рассечение…

Тонкая струйка крови брызнула Радке в лицо, окропив повязку, тут же прилипшую к губам и на секунду это заставило девушку замолчать, однако передвинув ее в сторону, она вновь затрещала как сорока.

— Разводите рану шире… Черт, как же глубоко! Пинцет с тампоном! Лейте настоя больше! Вторую флягу возьмите!.. Все, сводите! Кривую иглу! Смотрите, накладываю подкожный шов, шелковую нитку вывожу наружу, чтобы гной и сукровица не застаивались… Не отвлекайтесь, девки! Раньше он нас мучил учебой, ныне мы его… своим лечением!

Вовка незаметно выдохнул и передвинулся в сторону обломков стрелы, откинутых от места операции вдоль широкой палубы катамарана. Беспокойство за отца не проходило, но слушать Радкин репертуар было невмоготу. Ей еще наверняка предстояло «оторвать руки безмозглым дурам», когда те возьмутся делать перевязку «всемогущему волхву». Учитывая, что часть словечек было заимствовано из более современного лексикона, чем нынешний словенский язык, сестрички ее понимали с середины на половину, но это им и не требовалось.

Кричала она в основном только для того, чтобы как-то сбить робость своих новых подопечных, в очередной раз набранных из какой-то глуши. Может даже новгородской или суздальской — в медицинском плане эти районы ничем особо не отличались от таежных ветлужских или муромских земель. Руки, по крайней мере, у девчонок дрожать уже перестали, что должно было сказаться на успешном прохождении практики, на которой они, собственно говоря, и находились.

Сестры милосердия пеклись как блинчики, разъезжаясь раз в полгода по школам и селениям. Не каждая согласилась бы, не всякую отпустили бы родители, да и меньше половины из них могли успешно и вовремя освоить язык и специальность. Однако девок на курсы обучения в основном набирали при условии их безоговорочного согласия на переезд, до больных допускали только после успешного освоения лекарских терминов и беглой словенской речи, а отступные родственникам, как и деньги на обустройство, выделялись солидные.

Другое дело, следующие десять лет бывшие ученицы должны были работать лишь за половину оплаты, которую им выделит школа или община, направляя вторую часть в альма-матер на развитие. Однако даже неполная плата казалась достаточной, чтобы желающие находились, а уж многодетные семьи только радовались пристроить дочь таким образом. Уважение окружающих, безбедность, выгодное замужество этим отроковицам были обеспечены.

Знахарки всегда были на особом положении. А учитывая, что медицинская школа получила благословение церкви в лице Радимира, сестрички даже не задумывались о том, что их мягкие попытки вмешаться в человеческую природу кто-то в принципе может объявить происками темных сил.

Да и лечили они в основном травами, отличаясь от знахарок и повитух лишь тщательным соблюдением гигиены, кое-как систематизированными знаниями, да попытками проводить хирургические операции, правильно сращивать кости и красиво накладывать швы. Тем не менее, детская смертность в селениях, где практиковали лекарки, упала почти вдвое, а то и втрое. А это был основной показатель их работы. Подробная статистика, понятное дело, не велась, но тенденции, по выражению Вовкиного отца, были заметны невооруженным глазом.

И, самое главное, расходов на такой рывок почти не было. Немного мыла, теплая русская печка в доме без сквозняков, баня на большинство случаев намечающейся простуды и вовремя проведенное лечение. Ах, да! Еще карантин, если было подозрение на массовое поветрие и плотные тканевые повязки на лица окружающих во всех случаях недомогания в семьях. А уж ягоды в сушеном и моченом виде в деревнях только ленивый не заготавливал, так что витаминов было в достатке.

Так что была лишь кропотливая работа изо дня в день, без выходных и проходных, без чудес и загадочных выздоровлений.

И, тем не менее, слухи о целителях все равно расползались по окрестным землям, неся с собой вести о благодатном крае, дарующем каждому не только помощь в случае болезни, но и возможность заработать.

Выпускниц становилось все больше, и они уходили уже к соседям, однако и там верховный лекарь пытался не дать им застыть в развитии. Ежегодные курсы для обмена опытом и подтверждение звания во время практических операций проводились уже за счет учебного заведения, но были обязательны.

Все это требовало, конечно, дополнительных затрат, однако всячески поддерживалось главой ветлужцев, видевшим в таком подходе средство для укрепления своего влияния. Поэтому мелкие купцы по наущению воеводы разносили новости в самые захудалые ветлужские, поволжские и сурские деревеньки. Как говорится, язык без костей, а предоставляемые в таком случае скидки на товар были несоизмеримо выше, чем затраты на донесение сплетен до благодарных слушателей.

Само медицинское учреждение по сути уже претендовало именоваться университетом, хотя в узких кругах сия полузакрытая богадельня с самого начала звалась институтом благородных девиц. И вовсе не из-за родовитости учениц, как мог бы кто-нибудь подумать, а потому, что вокруг нее постоянно толпились подростки из ближайших воинских школ.

Сейчас эти мальчишки под предводительством Завидки стояли на берегу, составляя почти половину походного количества ратников. У них тоже был экзамен, выпускной, практический. Назывался он «дойти до Камы и вернуться», желательно живыми.

Это касалось и Вовкиных «птенцов», которые сдавали зачеты по теме «применение огнебойного оружия в мирных целях». Условия сдачи были простыми — «как не спалить и не взорвать себя и окружающих». Успешное прохождение практики гарантировало звание подмастерья, поскольку разработкой и наладкой они занимались самостоятельно. Старшие товарищи лишь давали советы и сокрушенно переделывали работу, если та не соответствовала их представлению.

— Свара!

Вовка спрыгнул с судна на мелководье и подбежал к главе ветлужской воинской школы, с ленцой прохаживающегося по песку позади строя своих будущих выпускников.

— Вот, посмотри какой наконечник!

— Ну?.. — Свара повертел в руках грязную заточенную кость и равнодушно кинул ее в воду. — И без того ясно, что не воин бросал ту стрелу. То ли охотник безголовый род свой наказал, то ли недоросль незрелый по недомыслию подставил его под огонь и меч.

— Как так?

— Почем я знаю? Вот сожжем селение, тогда и спросим! По Русской Правде сами жители отвечают за порядок на своей земле! Вирой, а то и головой!

— А по Ветлужской или черемисской?

— А по любой! Вопрос лишь в том, будем ли мы Чумбылату, ижмаринскому кугузу жалиться, или сами злодеев накажем?

— Будем, иначе неприятностей на свою голову не оберемся, и он нас на Вятку не пропустит…

— То-то и оно… — сплюнул на песок Свара.

Вовка задумался. Плыть до владетеля пижемских и иных земель было недолго. Его стольный град стоял чуть ниже по течению в Трехречье, там, где Кукарка, Пижма и Вятка собирались в единое целое. В отличие от бывшего ветлужского кугуза молва о Чумбылате шла неплохая. Был он немолод и уже успел оставить после себя добрую славу и многочисленные крепостицы по границе своего княжества. В основном на Пижме и Вятке, защищая свое и соседское юмское кугузство, а заодно примеривая на себя титул оньыжи, главы всех черемисов. Примерял не без оснований, в вятских баталиях он вел за собой многих, однако уже давно никто из кугузов этот титул не носил и вряд ли остальные черемисские властители согласились бы на его верховенство.

А еще поговаривали о том, что он пытался взять под свою длань ветлужское кугузство, разброд и шатание в котором достигло в начале прошлого года своего предела. Но не успел. Или не смог. В этом Вовка до конца не разобрался. Точно знал лишь то, что ижмаринский владыка приходил к ним прошлой весной за оружием, где между делом жаловался на северных мореходов, подмявших под себя всю торговлю на Вятке.

В любом случае, выгораживать провинившихся подданных он не стал бы, да и ветлужцам было не руки с ним ссориться, путь на Урал шел через его земли и с его разрешения.

— Явился, князек известковый!

Свара недолюбливал Кия еще с тех пор, как схлестнулся с его воями в верховьях Люнды, поэтому лишь скривился и отвернулся в сторону реки, заметив вынырнувшего из тумана черемиса.

А Вовка замер. Ушедший на разведку воин вид имел донельзя растрепанный, если не сказать больше. Шлема не было, длинные волосы, обрезанные по плечи, клочьями сбились на одну сторону, доспех был заляпан грязью, а из его сочленений клочками торчала трава.

За спиной послышался всплеск и рядом с Вовкой неслышно встал Гондыр, напряженно вглядываясь в том же направлении.

Заметив походного воеводу, Кий тут же свернул в его сторону, кидая настороженные взгляды себе за спину. И только остановившись в двух шагах, тяжело перевел дух и… не произнес ни слова. Глаза черемиса и вовсе подернулись дымкой, как будто он блуждал в воспоминаниях.

Нарушил молчание Свара.

— Что застыл? Чудо-юдо заморское узрел, или обычная лягуха страху навела?

Тот, однако, на зубоскальство отвечать не стал и мрачно поклонился в сторону Гондыра.

— Русы!

— Кто?..

В ответ Кий бросил на песок корявый лук с оборванной тетивой, распушившейся обрывками жил, и нехотя пустился в объяснения.

— Уводи людей, воевода! Судя по всему, стольный град Чумбылата рать русская осадила, зажитьем промышляющая. Что да как, выведать не удалось, на пастбище лишь пастух блаженный с отбившейся от стада скотиной. Он больше слюни пускает, чем по делу вещает, но одно сказал точно — часть воев поднялась по реке и взяла их селище.

— Так пастух стрелу пустил или…

— Он. Ума недалекого, но в таком тумане любому могло поблазиться, а уж при виде медного чудища на нашей лодье… На русов он подумал!

— Да что за русы такие? Что здесь делать людишкам ростовского князя или тем же новгородцам?

— На этих думай в последнюю очередь, воевода, — покачал головой Кий. — Скорее это торговцы северные, Нукратский путь оберегающие.

— Что пастух? — Гондыр оглядел черемиса с ног до головы и вопросительно кивнул на его измазанный грязью доспех. — Почему не привел?

— Отпустил. От волнений падучая на него напала, так что говорить он долго не сможет. Да и куда болезный денется от спроса и своего стада?

— Сколько воев, удалось выяснить? Не прорвемся мимо них на Вятку?

На вопрос воеводы Кий в ответ лишь пожал плечами, но неожиданно встрепенулся и сделал шаг в сторону. Река была пуста, но черемис не двигался, тщась рассмотреть нечто, скрытое за плавными изгибами ветлужских лодей, мерно покачивающихся на легких волнах Пижмы.

Спустя несколько мгновений с низовьев реки донесся мощный, басовитый звук боевого рога, заполнивший все ее пространство и ушедший вверх по течению.

Незваные гости сообщили о своем присутствии.

 

Глава 4

Очередные, и как бы ни последние для дошедших сюда ветлужских торгорцев.

За Якуном стояло целое войско.

И хотя по слухам новгородские и нукратские ратники издавна враждовали между собой, ныне они, объединенные неведомой общей целью, выступили вместе.

Каждое из небольших плоскодонных судов, запрудивших Пижму, вмещало в себя всего человек двадцать, однако, общее количество северных ратников в итоге все равно превышало число ветлужцев раза в три, а то и четыре. От мгновенного нападения вражеской флотилии спасало лишь то, что первую скрипку в ней играп вовое не Якун.

Возглавляли русов воины не первой молодости, чьи волосы то ли выгорели от яркого солнца и бликов воды, то ли были густо украшены седыми прядями. Смуглое лицо, одного из них было выбрито, лишь длинные усы опускались на подбородок. Бороду второго, столь же загорелого, украшал сонм жестких косичек цвета старого золота, явно подкрашенных шафраном. Вовка ожидал увидеть чубы, но северяне сверху головы не брили, лишь шеи, зато высоко, почти до самой макушки.

То ли они были какими-то неправильными русами, то ли на них сказались торговые связи с нурманами, у которых голый череп был явным признаком неволи. На затылке у обоих были заплетены короткие косы, свисающие над выбритой поверхностью.

Вовка даже присвистнул удивленно в самый первый момент.

«Колоритные Дядьки».

Предводители находников высадились на песчаном островке посреди реки и стали терпеливо дожидаться ветлужцев, позволяя подробно разглядеть свое незамысловатое убранство. Одежда у них была самая, что ни на есть простая: светлая рубаха навыпуск у одного, и короткая темная накидка с широкими разрезами по бокам у другого. Наборные пояса, поблескивающие бляшками узорчатой меди и прямые мечи без явных украшений.

Однако глянув на столь непредставительную делегацию, Свара скрипнул зубами и стал помогать снимать железо с Гондыра лишь после непреклонного, хотя и явно потускневшего взгляда воеводы. Тот уходил один, оставив командование на главу воинской школы.

По-другому и быть не могло — черемис был наемником, а формально возглавлявший всех боевых недорослей Завидка был несколько молод для того, чтобы встать над ветлужской ратью. Не признала бы его остальная дружина, как и считанных по пальцам десятников. Точнее, признала бы, но оспаривала каждый шаг, сведя управляемость сборной сотни и вовсе к нулю.

Противник же даже на неопытный Вовкин взгляд выглядел донельзя матерым и безжалостным, способным на любую каверзу. Да и сам островок, куда отплыл походный воевода, был расположен почти под носом у северян, что еще больше усугубляло дело.

Однако выбирать было не из чего, диктовали условия не ветлужцы.

Вовка по привычке сунулся было к взрослым со своими советами. Мол, что нам бояться находников, любой их натиск сдюжим при наличии такой жар-птицы! Однако в этот раз с ним никто даже разговаривать не стал: огнебойное оружие в бою ни разу не было, и надеяться на него никто не хотел, как собственно и на недорослей, его обслуживающих. Лишь Свара, знающий чуть больше других, невнятно буркнул, что именно Вовке за всех отдуваться, если что-то пойдет не так.

Собственно, такое развитие событий и было наиболее вероятным. Надежды, что с русами можно разойтись миром, почти никто не испытывал — наличие Якуна в рядах северян сводило такую возможность на нет.

Вовке осталось лишь поежиться и в очередной раз нервно отдать по своим недорослям команду следить за давлением и уровнем пламени.

Микулка привычно оттеснил его от «птицы» в сторону, подлил керосина в емкости горелки и начал удаленно колдовать с ней самой, поправляя ветрозащиту. В принципе нужды в этом не было, пламя горело ровно, и в любой момент можно было приподнять фитили, подготавливая устройство к боевому применению. Однако ветер усиливался, а скакать под обстрелом с топливом и огнем было бы опасно не только для жизни обслуживающего персонала, но и для здоровья всех окружающих — деревянное судно могло вспыхнуть как свечка.

Однодеревка с ветлужцами тем временем уже причалила к островку, потянулись долгие мгновения переговоров. Вовка сжимал потные ладони и успокаивал себя, будто бы все не так плохо, как кажется. Однако мысли постоянно сваливались на худшее.

Корабли противника находились на расстоянии чуть более полутора сотен метров, этого было достаточно, чтобы наиболее умелые начали обстрел. И хотя не факт, что северные торговцы имели лучников в достатке, не факт, что вообще собирались воспользоваться ими, но если переговоры сорвутся, то именно на Вовкино судно и должен был обрушиться первый шквал пернатой смерти. И сопротивляться ему они долго не смогут — закрытой палубы на головной лодье не было, противостоять обстрелу предстояло одними щитами.

Остальные корабли ветлужцев стояли чуть позади, выше по течению, однако в отличие от передового они встали навстречу противнику не носом, а бортами и вытянулись поперек Пижмы полумесяцем, почти полностью ее перегораживая. Катамараны расположились посередине строя и на них Вовкины подчиненные до сих пор что-то мудрили с камнеметами, пытаясь закрепить их на шатком настиле. Пороки не были приспособлены для стрельбы с судов, однако выбирать было не из чего, лишний выстрел мог решить исход сражения.

Все ветлужцы на этих кораблях выстроились как на параде, показывая, что их гораздо больше, чем на самом деле. На веслах никого не оставили, да это было бы и бесполезно — не ушли бы громоздкие катамараны от юрких новгородских ушкуев и стремительных судов северных торговцев. Отсутствие гребцов никак не сказывалось на ветлужских кораблях — они стояли как влитые, чугунные якоря на спокойном течении Пижмы держали намертво.

Вовка поймал себя на том, что рассуждения о сторонних вещах его успокаивают, и с удовольствием продолжил распыляться мыслью по древу.

Про те же якоря, созданные еще по чертежам дяди Вани.

Они были именно чугунными, а не каменными и даже не деревянными, залитыми внутри свинцом! Вовка ими изрядно гордился — примыкающие к веретену поворотные треугольные лапы держали корабли и в песке и в иле, а боковые штоки предохраняли якоря от опрокидывания. Для небольших лодей их использование было, наверное, неоправданным, но на чем-то их конструкцию надо было испытывать, так?

А огнемет на передовой лодье? Пусть даже голова начищенной до блеска медной птицы заканчивалась не жалом змеиного языка, а неказистым потемневшим раструбом, а перья, заходящие друг на друга, были намечены лишь грубыми штрихами, все равно огненная фурия казалась настоящим произведением искусства любому стороннему человеку. Отливающая краснотой маска являлась как бы символом богатства ветлужцев и манила к себе, словно была иссечена из золота.

Тревожный звук боевого рога выдернул Вовку из грез, заставив опуститься на грешную землю и прильнуть к обзорной щели.

Весла на четверке ушкуев разом упали на поверхность реки, вспенив воду и послав свои суда вперед, словно разгоряченных коней. Видимо, ушкуйников русы решили использовать на острие удара, ничуть их не жалея, что еще раз подтверждало отсутствие приязни между северными соседями.

Однако на этом плохие новости не заканчивались. Следом за новгородцами двинулись и русы, сохраняя некоторую дистанцию между собой и ушкуями.

Успев кинуть взгляд на остров, Вовка ощутимо вздрогнул. К горлу Гондыра уже был приставлен меч, а его сопровождающий валялся на песке, даже не успев выхватить оружие из ножен.

Тело сразу отреагировало — в ногах появилась предательская дрожь, а голос сорвался на фальцет:

— Готовься!.. Щиты вздеть!

— Не умолкнешь, отрок, язык отрежу! — плечо сжали сильные пальцы и после почти дословного повтора его же слов невозмутимый голос вернул к нему свой интерес. — Напомни, на сколь бьет твой огненный самострел?

— Метров сорок, пятьдесят…

Вовка оглянулся и с облегчением узнал черемиса. Признаться, за разноголосицей суматошных мыслей он и забыл, что на судне кроме него есть, кому командовать. И кроме мальчишек, суетящихся в тесноте узкого лодейного пространства, есть еще железные ряды потных ратников и их глава, отвечающий за весь корабль. Обычно флегматичный, равнодушно принявший даже тот факт, что на его лодье будет установлена загадочная жар-птица, сейчас Кий имел вид загнанного хищника. По крайней мере, скалился также. Невесть какое достоинство, но и то хлеб.

— …то есть четверть, а то и треть полета стрелы. А если поднапрячь насос, то и больше!

— Вот и не торопись попусту…Жди.

Собственно, общее руководство ратниками на лодье осуществлял вовсе не Кий — глава воинской школы тоже был на судне, и сейчас напряженно всматривался вперед, не выпуская при этом из поля зрения всех и вся.

— Кий, не тереби мальчишку, лучше наведи порядок на палубе!

— Да он не… — начал было Вовка, но тут же получил от черемиса весомую затрещину.

— Тшш!.. Отрежу!

Сам же Кий смиренно шагнул вглубь судна и сильным толчком отправил кого-то навзничь. Вовке послышался хруст и он лишь понадеялся, что это был треск скамьи, а не чьей-то кости. А Свара все не унимался.

— Стоять, а не понуро прятаться за чужими спинами!! Смерть встречаете, а не примаком нищим идете в дом жены своей! Все вскоре закончится, так или иначе! Где радость на лицах?! С улыбкой щиты держать! Стоять! И прикрывать недорослей безмозглых, что оскепы вам будут подавать и самострелы разряжать в сторону ворога!

От крика дрожь в коленках начала проходить, и Вовка с шумом прокашлялся, заработав подозрительный взгляд со стороны черемиса. Однако, не дождавшись новых каверз, тот вернулся под защиту птицы и вновь невозмутимо расположился за его спиной.

Первая стрела с чавканьем впилась в борт лодьи, а затем уже медная маска загудела, оставляя с внутренней своей стороны вспученные следы попаданий. Новгородцы били не часто, но прицельно. Оставалось лишь молиться Богу, чтобы ни одна из пернатых вестниц не нашла узкую обзорную щель или не упала сверху.

Резкий толчок в спину заставил его прильнуть к обзору, а сверху что-то глухо звякнуло и затенило яркий солнечный свет.

«Щит свой на меня сдвинул! А говорил, язык отрежу…»

Вовка бросил взгляд на поверхность реки и неожиданно оцепенел. Прямо ему в лицо, вращая пестрыми перьями, летел острый железный наконечник. Не торопясь, словно в замедленной съемке, он провернулся вдоль своей оси и сместился чуть в сторону, целя в левый глаз.

— А-а-а!!

Вовка отдернул лицо и тут же в узкой прорези, раздвинув рваными кусками ее медные края, показалось дрожащее от нетерпения стальное жало.

— А-а-а!!

Крик сам исторгнулся из его утробы. Он ничего не мог с этим поделать, как не желал вновь придвигаться к обзорной щели. Та казалась преисподней, за которой его ждала жуткая боль и бесконечные страдания. Вовке на миг почудилось, что на свете нет ничего важнее, чем чуть-чуть подождать и тогда опасность наверняка минует.

— Вовка, твою кобылу через третью изгородь!! — крик Свары доносился глухо, не пробиваясь до глубин сознания. — Отсекай головные лодьи! Не дай прорваться всем!!

Резкая боль привела его в чувство. Остро отточенный нож черемиса полосовал ему руку, до сих пор сжимающую рукоять поворотного клапана, а горячий шепот ввинчивался в ухо непонятными словами. Еще мгновение Вовка наблюдал, как его кровь тонкой струйкой стекает на почерневший от прикосновений раструб огнемета, а потом неожиданно опомнился.

Ему надо сделать свое дело, и бой закончится. Так или иначе, как сказал Свара. А едва не убивший его кусок заточенной стали он потом возьмет в качестве оберега. Потом, после боя.

— Убрать стопоры!

Голос вновь сорвался на фальцет, но это Вовку уже не беспокоило. Руки привычно дернули за рукоятки, и медная птица со скрипом сдвинулась вправо. В уши ударил приближающийся рев десяток глоток нападающих, а в обзоре мелькнул изукрашенный шлем ненавистного новгородца.

Головной ушкуй был уже в семидесяти метрах и с каждым взмахом весел враг приближался к заветной цели.

К судну, где находился не только Вовка, но и многие из его недорослей.

К катамаранам, где без сил лежал раненый отец, и жались за щитами беззащитные девчонки.

— А-а-а!!

На этот раз это был крик ярости, пусть и немного нарочитый. Пальцы левой руки крутанули колесико, выдвинувшее фитили выше ветрозащиты, а ладонь правой повернула рукоять, запирающую содержимое находящегося под давлением бака от простора реки. Огонь вспыхнул сильнее, и жидкость с оглушающим ревом рванула вперед, огненным фонтаном выплеснувшись из клюва птицы в направлении приближающегося судна.

Опустошенный, Вовка дернул рукоять обратно и трижды стукнул ногой о доски носовой палубы, давая команду ребятам накачивать давление в бак по максимуму.

«Такая вот автоматика!» — мелькнула надоевшая уже ему за время испытаний огнемета мысль.

Впереди полыхнуло, и он вновь прильнул к обзору. Огненная струя прошла по воде, разойдясь по ней горящим пятном, взобралась на борт передового ушкуя и плеснула пламенем по мачте и спущенному парусу. Смесь фракций нефти, масла, смол и негашеной извести прошлась по деревянным бортам судна и облепила фигурки на его носу, превратив их в скорчившиеся сгустки огня.

Дружный рев, сопровождающий атаку, неожиданно затих и сменился выкриками с противоположной стороны. Однако и те скоро умолкли.

На поверхность реки опустилась тишина, был слышен лишь треск пламени и глухие звуки сталкивающихся меж собой весел — некоторые гребцы атакующих не выдержали неожиданно застывших лиц своих соратников и приподнялись со скамеек. Прежде чем опомниться, ушкуи короткое время двигались лишь по инерции, медленно минуя ревущие огненные пятна, спускающиеся по течению мимо них.

— Твою башку коромыслом! Отсекай, а не выделывайся, бестолочь!! А этих мы ужо встретим! Ну-ка, братцы, выцеливай одоспешенных! Бей по готовности! Кто не уверен, подпускай ближе, это вам не земля матушка, покачивает!

Редкие щелчки услали болты самострелов в сторону ушкуев. Через несколько мгновений их стрелков поддержали с других ветлужских судов, и росчерки стрел усеяли небо над лодьей.

«Отсекай, отсекай… Сам бы попробовал этой дурой попасть как тебе надобно!»

Несмотря на ворчание, Вовка согласно кивнул и, дождавшись возгласа из-под палубы, вновь полоснул пальцами по колесику горелки и открыл запорный клапан. Не дожидаясь результата, он схватился за рукояти чуть нагревшегося сифона и с силой налег на всю конструкцию. Птица вновь заскрежетала на повороте, и фонтан пламени лег поперек реки.

На это раз огненная струя перелетела приблизившиеся головные ушкуи противника, прочертила извилистую линию поперек реки и хлопьями отделившихся от нее брызг окропила две выдвинувшихся вперед лодьи русов. Их хватило, чтобы борта судов занялись пламенем, а суетливая растерянность охватила команды противника.

Раздались резкие выкрики, весла поднялись, а один из абордажников бросил топор и попытался погасить огонь. Он перегнулся через борт, зачерпнул шлемом воду и тут же плеснул ее на загоревшиеся набойные доски. Однако пламя от этого разгорелось сильнее, лизнуло нос судна и поползло вверх, словно пытаясь добраться до деревянной твари, вырезанной на носу лодьи.

Вовку затопила яростная радость.

«Горите, гады! Горите в аду! Не затушите без уксуса!»

Другим судам русов тоже пришлось не сладко. Стена пламени шла на них, спускаясь вниз по течению и неумолимо приближаясь. Высота огня была небольшой, но по выкрикам ощущалось, что сам факт горящей воды наполнил сердца северных моряков ужасом. Однако стоило признать, что они не растерялись — весла заработали в обратном направлении и лодьи порскнули в стороны, обходя огненное пятно по большой дуге.

Между тем, оставшиеся невредимыми ушкуи и один из проскользнувших кораблей русов неумолимо приближались к Вовкиному судну, охватывая ветлужцев с обоих бортов. Казалось, они не обращали никакого внимания на выстрелы самострелов с огнебойной лодьи, некоторые из которых пробивали их щиты насквозь. Возгласы и хрипы раненых и убитых если и были, то они сливались с зычными командами для гребцов, готовящими их к последнему рывку.

— Вовка! Не вздумай на тех, кто впереди, отвлекаться! Сгорим к чертовой матери!!

Сзади раздался крик, и уже кто-то из своих упал под скамью, рыча от боли.

Вовка прицелился и вновь крутанул поворотный клапан.

— А-а-а!

На этот раз пламя устремилось к левому берегу, вновь отсекая ринувшихся вдоль него русов от желанной добычи. Однако на середине реки огонь стал затухать, расходясь мелкими клочками, и Вовка налег на рукояти, чтобы повернуть птицу в ту сторону.

— Готовься к удару по обе стороны! Оскепы и багры тверже держать!

— Ахрр..!

Почувствовав толчок со спины, Вовка от неожиданности нажал на рычаг, выплеснув в сторону противника очередную порцию ревущего пламени, и резко обернулся назад.

Короткое копье скользнуло по щиту одного из ратников и воткнулось в скамью, оставшись торчать в ней крепкой занозой. В следующее мгновение около лавки оказался Кий, почему-то без своего излюбленного меча, с силой выдернул сулицу из дерева и отправил ее за пределы судна, в качестве ответного подарка. Все происходило как в замедленной съемке, но Вовка даже моргнуть не успел, как тройной железный крюк перелетел через борт, дернулся обратно и насадил черемиса на свое острие как бабочку, зацепив его за нагрудную пластину доспеха.

Воин повалился на бок, натягивая веревку струной. Он прижал ее телом и ухватился обеими руками, стремясь ослабить натяжение, и даже не пытался дотянуться к ножнам на поясе.

— Режь!

Впиваясь в тело, крюк неровно дернулся, и на груди черемиса появилась рваная дыра, сочащаяся кровью.

— Режь!!

Вовка уже полосовал по грубой бечеве ножом, выхваченным из-за голенища, однако перерезать ее не получилось ни с первого, ни со второго раза. Резкий удар с левого борта сбросил его на палубу, но неожиданно и веревка лопнула последними нитями конопляных волокон. Одновременно с этим проломленные доски борта разлетелись острой щепой в метре от него, и крики ярости переплелись со звуком запоздавшего хруста, после чего что-то тяжелое проехалось по спине, разрывая ткань и кожу в клочья.

Глотнув воздуха, Вовка вскочил на четвереньки и торопливо пополз к птице, стараясь не попасться никому под ноги. И только ухватившись за ее основание, вздохнул с облегчением, боясь повернуться назад.

Второй удар потряс судно, и тяжелый багор мелькнул где-то высоко над головой, ушел вглубь судна и зацепил кого-то из ратников, заставив его захлебнуться своим криком. Мелькнула тень, вторая, и могучий рев вновь обрушился на судно, окуная его обитателей в пучину ярости и боли.

На него упало скользкое тело, впечатав тяжелым весом в доски палубы, он наотмашь махнул оставшимся в руке ножом, получил в ответ удар чем-то тяжелым и вытянул голову в сторону, пытаясь глотнуть свежего воздуха и не заорать от жуткой боли, неожиданно пронзившей ему руку.

«Не игра! Это не игра!»

Кто-то встал на него и следом тяжелый удар по металлу плеснул ему на ноги теплой масляной жидкостью. Нащупав здоровой кистью растекшуюся под ним лужу, и поднеся мокрые пальцы к лицу, Вовка содрогнулся. Волосы на его голове встали дыбом, и полузадушенный крик вырвался из уст сам собой.

— Гаси фитили! Гаси!!!

Он услышал крик Микулки, тренькнула тетива и очередная тяжесть обрушилась на его тело, прижимая к ставшему скользким медному палубному настилу. Однако ноги неожиданно освободились, и он с силой оттолкнулся от чего-то массивного, ужом выскальзывая из-под завала.

Наверху была кровь, и царил стойкий запах химии. Рядом с огнеметом возвышался мокрый бородач, залитый хлещущей оттуда жидкостью, и методично бил секирой по баку. Он не обращал внимания ни на стрелу в своем плече, ни на свалку вокруг него.

Еще раз моргнули веки и новая картинка перед взором.

Пошатывающийся черемис медленно подошел к бородачу сзади и уверенно перерезал ему боевым ножом горло, запечатлев в Вовкиной памяти еще один мутный отрезок разгорающегося боя.

«Больно… черт, как же мне больно!»

Вовка откинул голову назад и заметил дымящий след стрелы, отвесно падающей с неба на залитую огнеметной смесью палубу, а также несколько массивных клубков огня, уходящих в обратную сторону.

«Камнеметы?»

В последнем усилии он ощупал себе грудь, убедившись, что она сухая, и сдвинулся под падающий на них кусочек острого металла, несущего на себе огонь и боль. Боль, которой он сам совсем недавно щедро делился с другими. Последнее, что он запомнил, был чей-то предостерегающий возглас над самым его ухом, скомкавший в точку постепенно меркнущее сознание.

* * *

Рука заныла, и Вовка очнулся. Его лицо лежало на склизких досках в какой-то каше, пахнущей сладковатым запахом крови и какой-то гнили. Двигаться не хотелось, и он начал с того, чтобы приоткрыть слипшиеся веки.

— О! Очнулся!

Вовка попытался ответить, но слова застряли в сухой глотке, вырвавшись оттуда невнятным шепотом.

— Где я?..

— На палубе! Или чего другое выведать желаешь?

— Микулка, ты?

— Кто же еще? Ну, точно очнулся!

— Где я?

Мальчишеская рука мелькнула перед глазами и попыталась оттереть с его лица какие-то крошки.

— Во! Настоящий пацан! Лежит в крови и моей блевотине, а туда же! «Где я? Где я?» Тебе реку назвать, шутник, или местом на бумазейной карте обойдешься?

Вовка чуть приподнялся и охнул от боли. В глазах прояснилось, и он разглядел Микулку, скорчившегося около борта лодьи. Ликом тот был весьма бледен, но глаза блестели как обычно. Кое-как присев напротив него, Вовка облегченно отвалился на спину и вновь прикрыл глаза.

— Почему в твоей?..

— Блевотине? Тут ты прав! Не один я отметился, когда ты шашлык из новгородцев стал поджаривать!

Желудок подозрительно зашевелился и Вовка содрогнулся в спазме, отдавая палубе кислую вонючую жидкость.

— Ох. Как мы?

— Мы с тобой? Неплохо.

— А…

— Половина команды и… Свара.

— Что?!

— Нет больше нашего Свары, — отстраненно просипел Микулка и отвернулся в сторону. — В самую гущу полез. Если бы не он и не черемис…

— А…

— Если коротко, то прорвавшихся частью покрошили, а частью отогнали. А потом и вовсе повезло.

— Как так?

— Вторую очередь горшков с гремучей смесью…

— С огнебойной…

— Как назовешь, только в печку меня не ставь рядом с ней… Так вот, пацаны по полгрозди прямо в две прорвавшиеся лодьи положили. С третьей попытки умудрились, черти… Вспыхнуло так, что русы даже в доспехах в воду сигали! Ну, те, кто успел!

— Ушли?

— Встали и не дергаются по сию пору…

— Наши, наверное, весь запас горючих гранат истратили…А я? В меня же стрела летела!

— Это ты Кия благодари, на щит ее принял! Я уже не успевал…

— Ага…А сам он?

— Наверняка добычу с тел обдирает. Что еще наемник может делать?

Заляпанные бурой жидкостью сапоги тяжело бухнули по настилу и остановились напротив Вовки. Он с трудом поднял глаза и пробежался по покореженной кольчуге черемиса.

— Стрелять больше не сможем! Кузнечный мастер по меди нужен…

— Стрелять… Неужто не хватило вам крови, вояки малолетние? — Кий тяжело присел рядом с ними, и устало вытянул ноги, не обращая внимания на подтеки на палубе и скамьях, что явно говорило о том, что свою одежду он уже списал в утиль. — Русы щит перевернутый на мачту подняли, так что пока твое оружие и умения нам вовсе без надобности.

— Тела хотят забрать?

— Кто их знает, может и замириться попытаются. Это скорее торговцы, как мы, нежели вои, что наказ своего предводителя выполняют до последнего. Вопрос в другом — кто с ними беседу вести будет? Свара почти не дышит…

— Так он живой?!

— Ненадолго, сестрички подле него уже слезами утираются. Волхв ваш после зелий снотворных тоже без чувств лежит, как не будили его.

— А Завидка?

— У отрока новгородского, что недорослями ведает, прав таких нет по вашим законам — серебряная тамга была лишь у Гондыра и Свары.

— А у тебя?

— А я вашу Правду на себя не взваливал, и речи вести от вашего имени просто не могу, — Кий скосил глаза в глубь лодьи и недовольно процедил, — хотя кое-кто и настаивает брать узду в свои руки… Кха! Ладно, покалякали и будет! Не за этим я к мальцам неразумным на огонек пожаловал!

— И зачем, скажи милость?

Фразу Микулка процедил ехидно, но тут же осекся под тяжелым взглядом черемиса Понял, чтете иное время тот наверняка посчитал бы зубы любому мелкому наглецу, позволившему себе такую непочтительность, и он бы точно лишился шатающегося резца.

Вовка заметил, что его младший напарник даже потрогал щеку, чтобы убедиться, на месте ли тот.

— Выборные от воев и опоясанных недорослей главу своего выбирают на одном из кат…рамаранов… — оценив, что Вовка его, внимательно слушает не поправляя, Кий продолжил, внимательно следя за реакцией. — Десятник, которого выкликнули, ссылается на тебя, сопляка. Мол, мастеровые его должны утвердить, если имеются, Иначе говорит, воевода его потом в порошок сотрет. Времени у тебя мышь наплакала.

Готов предстать перед, обществом? Или сослаться, что раны тебе мешают, и ты перечить воям в их выборе не будешь?

Вовка встал на колени и с усилием поднялся, держась здоровой рукой за разбитую лавку.

«Ох! Знатно потоптали!»

— Собственно, я даже не за этим явился, — черемис натужно хмыкнул и подытожил, — много чести тебя, дитятко, на общий сбор тащить… Вот, подпояшешся! Благодарность от меня за помощь своевременную!

Заметив, что Вовка покачнулся, Кий приподнялся и обернул вокруг его талии широкий кожаный пояс с простыми деревянными ножнами.

— Пояс небогатый, но вот нож к нему знатный и режет все! Хотел себе оставить, но руса, с которого его взял, Свара первый подбил, я лишь закончил его дело… Мыслю, так будет по чести, понеже жаловал он тебя как родича близкого!

Черемис достал из-за сапога сверток, откинул тряпицу и перед взором мальчишек предстал нож, имеющий непривычные для этого времени зубья на одной из режущих кромок и расширяющееся к носку лезвие.

Вовка замер.

Спокойной жизни, если таковой можно было назвать те события, через которые все они постоянно проходили, или точнее в которые влипали, пришёл конец. И он понимал это как никто другой.

Ветлужцы искали следы полусотника и его невесты уже почти два года и многие из них пошли бы во все тяжкие, чтобы, добиться своего. И еще больше людей их поддержали бы, основываясь на принципе «сейчас, помогаешь ты, потом тебе». Время такое. Никто не лежал на диване и не ждал манны небесной за экраном телевизора. Не было их, диванов этих и телевизоров. Лавки были, но, жесткие, не разнежишься.

Ощущение грядущих перемен заставило Вовку судорожно вздохнуть, — вновь закрыть глаза и надолго замолчать. Когда же он поднял веки, там уже не отражалось ничего, что бы говорила о его ранах или какой-либо неуверенности. Лишь накопившаяся за два года злость и горечь плескались в глубине.

Молчая» и Кий, недоуменно глядя на обоих мальчишек, по очереди перебирающих нож дрожащими руками. Судя по всему, он ожидая, что подарок будет востребован, но такой реакции… Однако дрожь вскоре пробила и ему ответили.

— Переговоры буду проводить я! Тебе же, Кий, вести поход вместо Гондыра. Делать будешь все, как я велю!

Вовка заметил, что губы черемиса недоуменно и иронично дрогнули, и с силой дернул шиворот рубахи, обнажив пришитую к изнанке железную бляху. Бляху абсолютной власти в отсутствии воеводы.

— На тамге выгравировано мое имя, любой грамотный это подтвердит. Веди к обществу! Там и объясню, как следует всем поступать!

Напротив него завозился Микулка и вскоре в его руках появился самострел, который он тут же попытался взвести, нацелив на черемиса.

Однако попытка повернуть сломанную где-то козью ножку закончились ничем, вызвав лишь гримасу боли и досаду на юном лице. Кий несколько мгновений невозмутимо смотрел на тщетные усилия мальчишки, потом потянулся, отобрал непослушное оружие и взвел его вручную, уперев ложе торцом в палубный настил. После чего, подув на пальцы, вернул самострел обратно.

— Болт тебе найти, малец? Или пустой тетивой грозить мне будешь?

Микулка вопросительно поднял взгляд на Вовку, наткнулся на его порицающую гримасу и удрученно отложил арбалет в сторону.

— Дети! Ох, дети, право слово! Только вот умом вас обнесли при рождении! Не просил бы воевода за вашу спесь не по возрасту, не знал бы, что и думать! И смех и грех!.. А ну, вставай!

Приподнявшись с места, Кий ловко ухватил обоих за шивороты и дернул мальчишек вверх, да так, что посконная Микулкина рубаха не выдержала столь грубого обращения и треснула на спине, обнажив кровоточащие ссадины на лопатке.

— Пороть бы вас надо до синих задниц! Чтобы отбить то место, в котором у вас мысли роятся! Ишь, выдумали, бородатым ратникам, у который семеро, таких как вы, по лавкам, указывать!

— Да ты же совсем не старый, сотник! Так что детей у тебя явно не семеро! И я все равно поставлю тебя командиром!.. А-а-ай!

 

Глава 5

Прежде чем дойти до места общего сбора, Кий заметил, что узды, повод которой ему навязчиво предложили взять в свои руки, он уже лишился. Хотя внешние признаки говорили совсем об ином.

То один, то другой его родич или соратник невзначай хлопали его по плечу или незаметно кивали, выражая поддержку. На последнем знаке внимания он не выдержал и сгреб своего человека за грудки, задав единственный вопрос.

— Так кто, говоришь, рек от моего имени?!

— Э… Токташ на себя смелость взял!

Собственно, можно было и не спрашивать, однако надо было удостовериться, что других желающих не было. Именно соглядатай, как только Свару уволокли к сестричкам, стал смущать людей мыслями о первенстве черемисов в вопросе главенства над ратью.

Основания имелись. Половинка серебряного овала все еще болталась у Кия на шее, в то время как все остальные хозяева этих знаков различий были либо, при смерти, либо в плену. Так что это были довольно здравые рассуждения, но при этом столь же и глупые, учитывая приверженность ветлужцев своим законам, писанным и неписанным. Наемника над собой они бы не потерпели.

Но тогда Кий не обратил на шепотки внимания, занятый мрачными мыслями по поводу итогов боя. Точнее, он задумался о том, не пора ли спасать свою шкуру: огнеметная птица была разбита и следующая же атака русов могла привести к бесславному концу. Не помогли бы ни доспехи, ни самострелы, ни стойкость его бойцов. Большинство участников похода представляли собой едва оперившихся недорослей и плохо обученных ополченцев из мерян.

С детьми же и ранеными он бы далеко не ушел.

Правда, это были только рассуждения? Одно дело разорвать роту по взаимному согласию, другое — появиться на глаза соплеменников трусом, бросившим доверившихся тебе на растерзание. Не покарает воевода, так придется провести остаток жизни на чужбине, выносить презрительные плевки вслед. Возможно, кому-то такой, весьма отдаленный исход покажется слишком надуманным поводом, чтобы принять смерть здесь и сейчас, но для него это был единственный выбор.

Да и пресловутая «овда», оказавшаяся на деле обычной коровой, сподвигла его пересмотреть свои взгляды на уготованную ему судьбу.

Тем временем Токташ, судя по поведению окружающих, явно перешел от общих рассуждений к делу, и Кию теперь оставалось лишь озадаченно хмыкать, пытаясь понять, застила ли глаза соглядатаю добыча, оставшаяся на грязной от крови и вывалившихся кишок палубе или за этим стояло что-то иное?

Доспехи и оружие, пусть и небогатое на взгляд Кия, стоили немало. Но его еще надо было отстоять. И от русов, и от своих соратников. Предводителю же это всегда намного легче сделать, хотя, как обоснованно Кий подозревал, у ветлужцев и на это были свои, полные всяких несуразиц, законы. И даже если он все-таки встанет во главе рати, пройдет седмица, другая и кто-нибудь все равно возмутится, что чужак, не принявший их покон, взялся всеми командовать. Ему лично это надо?

И вообще Кий не осознавал отчетливо, что требовалось от восточного похода. Идти подраненным зверем куда-то в неизвестность, не имея внятных целей перед собой? Уж лучше возвратить всех домой, но тогда клеймо неудачника надолго застынет на его жесткой, отмеченной многими ветрами шкуре. И кто потом отважится сопровождать его в торговых поездках? Кто из ветлужской верхушки доверит ему новое дело?

Все это проносилось в его голове, пока они шли к катамарану.

До того как их нагнали русы, они успели уйти далеко вверх по течению от лесной речушки и, ее пойменных просторов. Низменные берега Пижмы, полные нудной мошкары, в этом месте были густо сдобрены тягучими ивовыми зарослями. Тратить время на их вырубку всем показалось излишним, поэтому сбор выборных проводили на судне, поставив его в некотором отдалении от остальной флотилии. Достаточно далеко, чтобы шум спорящих мужей не смущал раненых и уставших после боя ратников. Мальчишки по сырому песку узкого прибоя едва волочили ноги, и ему не терпелось их подогнать. Поторопиться следовало, по мере приближения становилось ясно, что походное вече почти вылилось во всеобщую свалку, а общая нить напряженных переговоров распушилась хаотичными волокнами одиночных столкновений.

Три группы выборных вновь яростно заспорили, чья кандидатура краше. Однако теперь меряне вместе с подпоясанным молодняком стояли кругом, а ветлужские ратники и его черемисы вшестером сошлись в рукопашной схватке, чудом умудрившись не посадить друг друга на ножи.

Впрочем, может, и посадили бы, но все оружие, включая засапожники, было предусмотрительно сложено чуть поодаль, у ног мелких недорослей, следивших уже не столько за рекой, сколько за дюжими воями, возившими исходящих юшкой соперников по палубным доскам под азартные выкрики собравшихся.

Кий понял, что еще мгновение и закипит, Этого он всегда и опасался, наблюдая за своенравной ветлужской вольницей без рода и племени. Мало того, что морду свернут друг другу на бок, так еще и врага под носом не заменят, будучи увлечены захватывающим зрелищем. Он даже примерился половчее ударить окованным носком сапога выглядывающую из толпы задницу, владелец которой восседал на своем сопернике, вцепившись ему в бороду, но этого не потребовалось.

— Командир на палубе!

Звонкий голос младшего из приведённых мальчишек неожиданно вызвал оцепенение в рядах стоящих в охране недорослей. Оцепенение, закончившееся бурной жестикуляцией, как только те разглядели железную бляху, болтающуюся на отвороте рубахи другого их сверстника.

— Заряжай! Слово и дело воеводы! Ученикам и новикам навести порядок среди выборщиков! Кха, кха…

Наглый юнец, прежде замеченный Кием не только в непочтении к старшим, но и в служках у главы ветлужцев, закашлялся, размазывая кровь из рассеченных губ по подбородку, и устало, замолчал. Однако его громкий и уверенный голос сделал свое дело.

— Заряжай!

Повторная команда, пройзнесенная уже из гущи толпы, спустила курок событий! Вид взводимых недорослями самострелов заставил стоящих ратников отпрянуть в стороны от разгоряченных схваткой людей, еще возившихся на палубе. Подзуживание и выкрики мгновенно прекратились.

Опоясанные новики опомнились первыми и бросились к оружию. Среди них выделялся Завидка, новгородский отрок, возглавляющий весь молодняк. Судя по всему, именно он и отдал вторую команду, после чего выхватил у одного из недорослей самострел, разрядил его в палубу и тут же требовательно потянулся к другому своему соседу за новым заряженным арбалетом. Болт с черным, оперением погрузился в дощатый настил на полпути к сложенному вооружению и заставил бородатых мужей застыть в изумлении, прекратив попытки повторить путь новиков.

— Стоять, пока непокалечил! Тамгу признаю! Команду временно беру на себя! Вы6орщикам построиться! Встать в ряд, я сказал!! Охрана! Тому, кто ослушается, в конечности бить невозбранно! Гумка, Леший, вам следить за рекой!

«Вот те и детишки!»

Кий поразмыслил и плавно убрал руку с рукояти меча, стараясь не привлекать к себе особого внимания.

«Это же, волчата! Мелкие, зубастые волчата, уже попробовавшие вкус свежей добычи, но еще не боящиеся смерти! Точнее не подозревающие о ее существовании!»

Понадобился еще один, выстрел, чтобы взрослые ратники поверили в

серьезность намерений малолетней охраны, подгоняемой своитм решительно настроенным командующим, После очередного болта в надраенные палубные доски они неровно сгрудились на краю настила, прижавшись к грудам сложенных механизмов, неряшливо прикрытых холстиной. Большинство растерянно внимало вооруженным недорослям, но кое-кто злился, смотрел исподлобья, или даже вопросительно глядел в его сторону. Кий решил не усугублять ситуацию и отрицательно покачал головой. Не то, чтобы было интересно, что произойдет дальше, просто…

Пусть сами выпутываются! И те и другие.

— Тем, кто не знает! — слева от него раздался треск ниток, и тихий голос юного мастерового продолжил. — Знаков таких двенадцать числом. Все у воеводских наместников, либо ближников его. Один достался мне, несмотря на малолетство, потому как звание главного, мастера имею и полные права, к нему прилагающиеся. Кто-то носит сей знак открыто, кто-то тайно…

«Вот так между делом, и узнаешь самые важные секреты!»

— Ближе к делу, малец!

Неспешное действо перебил ветлужский десятник, которого некоторое время назад пытались избрать походным воеводой. Надо признать, выбор проходил с такой старательностью, что его рубаха, пожалуй, служила образцом для огородного путала, а лицо носило награду в виде заплывающей на глаз ссадины. Тем не менее, воин спокойно вышел вперед и равнодушно отодвинул ладонью в сторону вставшего у него на пути недоросля с сулицей.

Кий хмыкнул. Судя по всему, к мерянину или черемису из наемников детки уже давно применили бы оружие, но этого ветлужца знали хорошо и не торопились пускать кровушку.

«Ворон воршу глаз не выклюнет! Вполне себе ручные зверёныши… для своих! — И сам удивился себе поняв, что немного завидует. — Эк, как Свара их натаскал!»

Ветлужец между тем подошел к мальчишке вплотную, бережно приняв из его рук железную тамгу и начал долго, невнятно шевелить губами, — Двунадесять! Цифири вижу, точно не бате твоему принадлежат, а остальной грамоте пока не шибко разумею, потому имя мне не осилить… Но знак тоже признаю! Озвучены лишь семь из дюжины, про остальные лишь слухи ходят. Таки есть еще несколько, нами непознанных! — десятник поднял голову и с усмешкой добавил. — И что? Мастерство глаза застит по малолетству или поведать чего обществу желаешь?

— Вот этот нож был взят у русов! И он принадлежал твоему полусотнику, правой руке воеводы!

Слева от Кия сверкнуло солнечным бликом лезвие, и он невольно покосился на свой подарок. Подросток продемонстрировал его помрачневшему десятнику и поднял высоко вверх.

— Все узнают?! Тогда стоит обсудить, что делать будем!

«О! Урок пошел впрок! Обсудить, а не велю!».

Кий довольно хмыкнул, но неожиданно задумался, поняв, что бездействием все равно обрек себя на новую должность. Мальчишка от своего не отступится, поскольку про поиски полусотника только что легенды не ходили.

Ну и пусть.

Ветлужцы подумают, что Кий с ними заодно, своим покажется, что тайно сговорился с кем надо, а он сам попытается приложить все усилия, чтобы его репутация из-за этого безумного похода не пострадала. В любом случае за исход дела отвечать будет этот недоросль. Удобно. Хотя и неловко как-то сваливать с себя ответственность.

В любом случае он уже начал осознавать, что никуда не денется с этой, как ее Свара называл… подводной лодки!

* * *

Северные русы появились неожиданно. Совсем недавно река успокаивала своей безлюдностью и била в глаза солнечными блестками мелкой зыби, поднятой напористым ветром, а спустя мгновение на ней уже нарисовался силуэт однодеревки с сидящими в ней послами.

Спокойно, будто бы не лилась пару часов назад кровь и не сталкивались в неистовстве две вражеских рати, северяне подгребли к лодье, на которой возвышался выцветший ветлужский стяг с черными орлами, и невозмутимо воззрились на стрельца, направившего на них заряженный самострел.

— Взойдем?

Осторожно, широко расставив руки и всем своим видом показывая, что не вооружен даже засапожным, ножом, один из прибывших воев оперся на борт и легко, будто на нем не было тяжелой кольчуги, перепрыгнул на палубу.

По-словенски взошедший на судно говорил слегка непривычно, однако достаточно бегло.

— Коли согласны обиды обсудить, что причинили нам, воеводу вашего вернем в целости.

— Живым? — Кий видел лишь начало пленения Гондыра, но не думал, что все закончилось благополучно. — Невредимым?

Рус оглядел подошедшего черемиса, несущего на своих плевах посеченный, но еще не потерявший своей привлекательности булгарский доспех, мельком взглянул на инструктированный золотом шлем с полумаской в его руках и удовлетворенно кивнул. Кий всегда предпочитал выказывать свой статус явно, хотя ветлужская броня по крепости была не хуже; и сейчас это играло ему на пользу.

— Помятым слегка и только. — Северянин поманил за собой напарника и пока тот вылезал, из лодки, уточнил. — Да и второй ващ вой пока еще дышит.

Кий уже отчетливо понял, как разговаривать с человеком перед ним. Стенания о раненых и убитых тот не воспринял бы, как никогда не заикнулся о своих утратах. Только, о деле и только спокойно, показывая, что ветлужцам безразлично, продолжат они сражаться или нет.

— И что за обиды такие тяжкие вас гнетут, раз они заставили вас обнажить оружие на беззащитных торговцев?

Северянин хмыкнул, оглядев стоящих в отдалении ратников. На мирных путников закованные в железо воины были похожи мало, однако возмущаться произнесенными словами он не стал, как и восхищаться купеческими доспехами. Зависть плохое чувство, ей не надо хвастаться, особенно если взять желаемое с наскока не получилось.

В первый раз своего собеседнйка Кий видел перед боем. Тот был одним из двух предводителей, встречавших Гондыра на острове и имел весьма запоминающуюся внешность. Помимо замеченных прежде ярко-оранжевых косичек в бороде, он обладал притягательными, почти бесцветными глазами, сливающимися по цвету со знойным полуденным небом. Еле заметная улыбка, не сходившая с лица, будто бы говорила «я вам вовсе не угрожаю», однако Кию ее холодная маска напоминала скорее бездушного дракона, нежели человека. С таким следовало быть осторожнее.

— Звать мешя Куташ или Кутафий по-вашему. Род мой владеет землями на Чепце, это на…

— Я знаю где.

— Наверняка ты знаешь и того, кто со мной.

Северянин бесцеремонно ткнул пальцем своему соратнику в бок, ненароком задев наскоро заштопанную в этом месте кольчугу, отчего тот заметно поморщился, но не произнес ни звука. Этого человека Кий действительно знал.

— Не рад тебя видеть здесь Бикташ.

Второй воин не имел никакого отношения к русам. При этом так сложилось, что Кий почти не пересекался с ним в жизни, хотя их пути-дорожки постоянно сходились вплотную. Даже памятное противостояние на ветлужском льду развело их линии судьбы в разные стороны.

К счастью для обоих.

Угры были прекрасными наездниками, но обычно несли на своих плечах тяжелое вооружение, поэтому в тот злополучный для учельцев день они шли в атаку во второй волне, предоставив более легким соратникам доказывать свою молодецкую удаль.

Собственно, Кий всегда подозревал, что угорцев предупредили о намечающейся бойне и резкий разворот основной массы всадников после разгрома их передового отряда не был простым совпадением,^ как и последовавший затем неожиданный уход булгарцев с Ветлуги. Да и явные раскосые черты у воев первой волны скорее говорили о том, что под удар камнеметов подставили кого-то из чужаков, пришедших с наместником из другой провинции, посулив им отдать обоз на разграбление.

Однако задавать вопросы на, эту тему было делом бесполезным, поэтому он держал их при себе, так же, как и скрытое неприятие угорцев.

Дождавшись кивка от Бикташа, он представился сам.

— Тогда вы знаете и то, что имя мне Кий Меченый и я… я служу ветлужцам.

Слова бывшего черемисского сотника Кутафий воспринял благосклонно и даже приложил руку к груди, добавив восточный колорит в свой полупоклон, однако для Кия высказанная приязнь ровным счетом ничего не значила, и он незамедлительно продолжил.

— Так что, привело вас в земли черемисов со столь враждебными намерениями?

— Служишь кем? — в очередной раз проигнорировал его вопрос

северянин. — Кем ты стал у них, чтобы я возжелал с тобой говорить?

«Ох, если бы я сам это понимал…»

— Ныне я голос детишек княжеских!

Он кивнул головой в сторону двух мальчишек, облепивших огненную птицу й не обращающих внимания на гостей. На такое отношение те могли обидеться, но Кию было не до церемоний, огнемет нуждался в срочной починке. Для этого этих недорослей и брали в поход, а уж то, что сейчас им была уготована представительская роль, являлось делом десятым.

Утрется чужеземец, раз первым перевернул щит.

Не слыша внятного ответа, Кий с усмешкой повторил.

Нянька я. От детишек этих буду речь вести, с ними же и буду советоваться.

Уголок рта у чепецкого властителя скептически пополз в сторону.

— Насколько я слышал, воевода ветлужский наследников таких лет не имеет, да и не величается он князем.

— Хоть в лоб, хоть по лбу, — равнодушно пожал плечами Кий. — Один из них пасынок его пропавшего побратима, коего он под свое крыло забрал, второй кровной связью с ним повязан и сын нашего верховного волхва…

Что бы ты не думал, ответ тебе именно они давать будут! Через меня! А уж то, что воевода наш себя князем не величает, тебя и вовсе не касается!

Он ровня тебе!

— Такая ровня, — улыбка на лице северянина слегка померкла, и взгляд стал ощутимо холоднее, что роду моему разве что в служки годится? И его несмышленые младенцы даже, уважения гостям высказывать не обучены? И о чем мне с такими говорит?!

— …

— Да твою же грушу в душу мать!.. Народ! Подаст мне кто-нибудь тот моток проволоки или нам придется слезать за каждой мелочью?

Раздавшиеся от медной птицы слова чуть не заставили Кия

подскочить от неожиданности. А поймав мальчишеский взгляд, он и вовсе напрягся.

Малолетний владелец железной бляхи сидел верхом на огнемете и делал вид, что обрезает ножом неровные края кожаной заплатки, а его подельник тем временем придерживал точеную деревянную заглушку, не давая ей съехать по гладкой медной поверхности. Оба смотрели прямо на рыжебородого.

Судя по всему, старшему из них показалось, что ситуация накаляется и поэтому он не внял предыдущим договоренностям, решив вступить в разговор в качестве самостоятельной силы.

Глаза руса сузились, будто он решал сейчас, стоит ли принимать слова недоросля за оскорбление, но интерес к конструкции, положившей большую часть его погибших воинов, взял вверх, северянин чуть погасил свою неизменную улыбку и нагнулся за требуемым. Задумчиво повертев в руках грязный от смазки моток, он подкинул его в сторону просившего. Кий успокоился.

Проявив бесцеремонность младших к старшему, детки ненароком поправили гостя, показав, кто тут хозяин положения, однако спор на эту тему, не перерос в открытый конфликт. Более того, северянин, оглядев говорившего с ним, признал его своей ровней. Хотя на сторонний взгляд Вовка и обладал крепкими- мозолистыми руками смерда с застаревшим темным ободком под короткими ногтями, но стоял он не у кузнечного горна, а смертоносной жар-птицы, и потому его ремесленная стезя была воспринята чужеземцем ничуть не ниже воинской. Точнее, ему пришлось пойти на такое допущение, чтобы удовлетворить свой интерес!

А Вовка меж тем, не слишком ловко поймав смотанные в кольцо куски проволоки, с любовью похлопал ладонью по медной поверхности, отозвавшейся на прикосновение долгим металлическим гулом.

— Нравится, северянин?

Тот не стал торопиться с ответом, обродя птицу вокруг.

— Я слышал, что вы искусно куете железо. Но не знал, что умеете торговаться с ромейской державою.

— Ты про негасимый огонь? — поинтересовался Вовка и протянул вперед ладони. — Так мы его сами сделали. Вот этими самыми руками. И сам огнемет, и масло к нему.

Получив неожиданный в своей простоте ответ рус вздрогнул, но потом его ноздри его хищно расширились.

— Не обманывай меня, княжич! Никто не способен повторить такое.

— Куда уж нам, голоштанным! — подал голос обиженный таким поворотом дела младший из подростков, — в лесу живем, с медведями роднимся! А уж деревянный доспех, наш воевода и вовсе по великим праздникам вздевает, поскольку тот поизносился весь!

Окружающие замерли. Все без исключения понимали, что преподнесенная «княжеская» родословная мальчишек была нужна лишь для того, чтобы придать переговорам хоть какой-то статус. Чтобы взрослые мужи обстоятельно обсудили, продолжать ли им воевать до полного уничтожения или есть возможность договориться без крови и заживо сожжённых людей.

А слова мелкого сопляка звучали не просто издевательски. Они оскорбляли до глубины души. В отличие от ветлужцев противник был одоспешен слабо, хотя для этого времени и места наличие кольчуг на каждом третьем было уже несомненным признаком богатства. Кию показаяось, что переговоры на этом закончатся, однако северянин поступил мудро, он рассмеялся и потрепал мальчишку по щеке.

— Храбрый медвежонок! Иди, погуляй и без своего лесного родича не возвращайся!

Судя по зардевшемуся лицу, недоросль оценил, что Кличка могла прилипнуть к нему намертво. Однако он и не думал отступать. Более того, глаза его засветились радостью, будто он добился того, чего хотел.,

— Как скажешь, чужеземец! Но тогда ты признаешь нас ровней, и больше не будешь подвергать сомнению наши слова!

— Если ты еще и явишься в доспехе по своему плечу, то буду общаться как с князем… — улыбнувшись, северянин покрутил в воздухе рукой и отвернулся от мальчишки, больше не желая иметь с ним дело.

— Всрго лишь честно ответишь на один мой вопрос, — долетело ему в спину, — больше мне не надобно!

Кий заметил кивок согласия рыжебородого, с усмешкой посланный скорее в сторону, чем мелкому наглецу и попытался разрядить ситуацию. Однако его опередил второй «княжич».

— Верь нам, северянин. Можем и для тебя огненную птицу изваять, если сойдемся в цене…

— Еще раз повторюсь, не шути так со мной, мальчик! Я могу и обиду затаить, если, ты не дашь то, что предлагаешь.

— Прости, но я и не думал тебя обманывать! Подожди чуть-чуть, и мь1 поговорим об этом… — подросток тоскливо поглядел вслед своему убежавшему напарнику и стал приматывать деревянную заплату к медному раструбу, обрезая концы проволоки и неряшливо выглядывающую из-под нее кожу. — Хоть плоскогубцы оставил, егоза!

На прозвучавшее от подростка предложение Кий скептически хмыкнул, но потом задумался. Негасимый огонь был, пожалуй, самым охраняемым секретом у ромейев с давних времён. Многие о нем знали, но лишь избранные могли его видеть. И в основном тогда, когда огненный поток жег их судно или огромные горшки в половину человеческого роста перелетали через крепостную стену и рушились на крыши домов, полностью охватывая город огнем.

Поэтому казалось очевидным, что мальчишка морочил северянину голову. Кто же в своем уме отдаст такой секрет врагу? Однако Кий почему-то был уверен, что ветлужцы в таких вопросах обманывать не будут и когда чужеземец вопросительно, на него посмотрел, нехотя кивнул, подтверждая слова недоросля.

Спустя некоторое время и еще двух рядов проволоки вокруг раструба, Вовка слез с птицы, вежливо, склонил голову перед незваными гостями, представился и вновь взял на себя инициативу, смешав подготовленную Кием речь.

— Здорово, дядька Бикташ! Помнишь меня.? Полгода назад забирал из наших мастерских наконечники для стрел? — мальчишка держался спокойно, но Кий4 заметил, как в глазах его блеснули искорки, еле сдерживаемого нетерпения. — Зачем теперь оружие на нас направил? Ведь была же договоренность, что ни, на нас, ни на союзников наших не упадет ни одна из них! Или товар был плох и решил вернуть его обратно? Про сказанное Кий не знал, да и о взгляд Кутафия можно было невзначай порезаться, таким пронзительным он был. Однако угорец. невозмутимо шагнул вперед и положил руку на голову мальчишки, то ли поворошив ему волосы, то ли сдвинув косматую прядь на сторону, чтобы вглядеться в лицо.

— Товар был хорш. А против вас мы не шли… Не скажу, что наша встреча к добру, но слово свое мы сдержали. На вопросительно приподнятую бровь Кия ответил предводитель русов.

— Тут нет его людей, а сам угорец еще и отговаривал меня от нападения. Теперь я вижу, что напрасно пошёл на поводу новгородцев, но что сделано, то сделано, былого не воротишь.

— Однако ты желаешь изменить грядущее, раз явился сюда? Как именно?

— Хочу изменить судьбу этого славного угорского рода, — Кутафий перевел взгляд на своего соратника и задумчиво продолжил. — Должен признаться, поездка к вам меня не прельщала, но обжегшись в первый раз, на второй я поддался уговорам Бикташа. Тот семьей своей поручился, что не тронете меня и отпустите живым. Говорил, что слово держите, а кровь понапрасну не льете, даже ради мести. Что само по себе забавно…

— Пусть так. Но слово свое мы тебе еще не давали! — несмотря на данное самому себе обещание не побегать к угрозам, Кий не выдержал. — что нам может помешать спустить твое тело вниз по течению с перерезанным горлом?

— Нежелание губить новые жизни! — их напряженный диалог опять прервал мальчишка, лицо которого выражало непреклонную решимость.

— Мы не будем никому грозить, как и говорить о понесенных жертвах!

— Мы будем говорить о мире, если с противоположной стороны есть на то воля!

Кий заскрежетал зубами, но все-таки дернул головой перёд «княжеским» отпрыском, выражая свое согласие. Поклоном такой жест можно было назвать с натяжкой, но на иное он был не способен. Не доказывать же сейчас юнцу, что его жесткие фразы это не оскорбления и являются лишь прелюдией к настоящему разговору, попытками выбить условия получше… Собственно, северянин тоже не обратил на слова мальчишки особого внимания, что делало ему честь.

— Что может помещать? Ваш воевода у меня в талях… — в глазах руса появились льдинки и он еще сильнее растянул губы в стороны. — Да и Бикташу, моему будущему ратнику, лгать о вас никакой выгоды нет. Без меня его род сгинет аки обры, а угорских женок запрягут вместо лошадок и…

— Предполагали. Пусть Кутафий объяснит все остальное…

— Так что, рус? Излагай!

Кутафий Горделиво вздернул подбородок.

— Скажу лишь раз! Я не рус. И не северянин! Не понимаю, почему вы так меня называете, хотя должен признать, что кровь моих предков течет и в черниговском племени, и среди русов.

— И каков твой родной язык? По-словенски ты бегло складываешь, даже лучше меня.

— Тем не менее, мать моя из удмуртов и с детства я в основном говорю на ее наречии. Кстати, насчет вашего походного воеводы… Мои люди никак не ожидали встретить человека, который говорит с ними на одном языке! Оттого и жив он поныне!

— И все же кто ты таков, что нам к тебе служкой пойти зазорно?!

— Я…

Кий почувствовал, что заданный им вопрос может остаться без ответа. Глаза незваных гостей расширились, а пальцы непроизвольно зашарили по бокам, тщетно пытаясь схватиться за отсутствующее оружие. Он обернулся.

На сходнях, ведущих на берег, высилась массивная туша медведя.

Ощеренная пасть щелкнула клыками, матерый зверь повел головой, сделал шаг, другой, втянул в себя воздух…

Кий удрученно покачал головой, прикидывая, где подхватить что-нибудь потяжелее, чтобы засадить кое-кому между глаз. И этим кем-то будет явно не медведь! На глаза попался плотницкий топор, и он медленно потянулся к нему.

Оба «княжеских» отпрыска моментально повисли на лохматом чудише, пытаясь не пустить его дальше. Кто знает, что они подумали, но зверь был им дорог. На это и был расчет.

— Стоять! Пошел вон!

Раздавшийся со сторооны гостей хохот, был знаком того, что они оценили шутку. Кир обратил внимания на другое. Только сейчас он понял, что мальчишки. устали до такой степени, что держатся на одной лишь силе воли.

Гости между тем с заметным интересом наблюдали за кучей малой на узком пространстве дребезжащих сходен. Видимо давно не развлекались потешным зрелищем, а тут на тебе, скоморохи! Княжеского рода! Кий не на шутку разозлился.

— Завидка, чтоб тебя кобели разорвали! Опять твой зверь без намордника шляется! Попортит припасы или опять порвет кого-нибудь, я тебя на дыбу вздерну!

На самом деле медведь, жадный до всяких лакомств, не ладил только с собаками, хотя и мог случайно полоснуть когтями какого-нибудь зеваку, когда тот подходил слишком близко к нему. Одно его присутствие на берегу отваживало от походного лагеря большинство хищников. Однако дикий зверь всегда остается диким и тот факт, что он уже два года, словно на веревочке ходицл за новгородцем не отменял того, что в один прекрасный момент хозяин леса мог съехать с катушек и начать рвать живую человеческую плоть. А уж отпускать с поводка такую образину…

Но всему приходит конец. Лязгнула цепь и цветистая ругань возвестила Кия о том, что виновник происшествия явился пред его очи.

— Свели с клетки, заразы! — Завидка с усмешкой оглядел уставшего от

своих усилий Микулку и пояснил. — Девки пробу позвали снимать вот я и отвлекся. А кто еще эту оторву остановит? Ну… виноват!

Молчаливый укор на лице Кия подвиг говорившего погасить смешинки в своих Глазах и продолжить.

— Э… Осмелюсь предложить нашим гостям перекусить. Все накрыто в шатре на берегу. — Завидка дернул цепь, потянув медведя за собой, и тот обиженно рявкнул, поняв, что ему тут не рады. — А ну пошел… харя немытая!

— Отрок прав, — Кий сделал перед Гостями вид, что, начал остывать от напускного гнева. — Серьезный разговор легче вести за столом.

— А мы можем занести его на бумагу, дабы ваши слова остались в летописи навсегда! — вклинился старший из «княжьих» отпрысков, медленно поднявшись по сходням.

Кутафий удивленно приподнял брови.

— Неужели обучен перо в руке держать?

— Конечно, но писать будет этот замарашка — не понял его удивления Вовка, и устало кивнул на своего младшего напарника, лицо которого после боя еще не было отмыто от коросты грязи и крови. — Строки кладет, как из пулеме… как говорит, короче. Если времени будет в достатке, то Микулка и лица ваши на полях изобразит, благо, что держать стило умеет искусно.

Наблюдая замешательство в глазах чужаков, озадаченных новым поворотом дела, Кий понятливо кивнул. Шутка ли, попасть в историю, такое не каждому князю доведется. Да и статус мальчишек приподнялся весомо. Как же, грамотные!

Кий обвел взглядом собравшихся

— Что-то еще?

— Да самое важное и упустили за своей болтовней! — порскнул под его рукой Микулка, продираясь к забытой всеми жар-птице.

Обежав взглядом отметины и залеченные раны побывавшего в первом своем бою огнемета, он тяжело стукнул по доскам ногой.

— Эй, подпалубные, хватит сидеть в три погибели в своей норе! Заполняйте бак и проверяйте давлением! Готовность к бою в течение часа!.. — после ворчливо закончил, протискиваясь обратно. — Нанимался я вам картины малевать и каракулями бумагу пачкать… Еще и умываться заставите, изверги!

Серо-зеленые глаза на чумазой физиономии лучились болью, словно мальчишка сдерживался из последних сил, и Кий тяжело вздохнул,

разжимая напрягшуюся ладонь. Он едва удержался, чтобы не отвесить подзатыльник проскочившему мимо него вихрастому затылку.

Да и перед «гостями» надо брыло держать лицо.

Однако этим не закончилось. Микулка встал перед Кутафием и стукнул ладонью себе в грудь. Гулко звякнула лоснящаяся от смазки короткая кольчужка.

— Ты мне должен вопрос, северянин!..

А старший из недорослей, проскользнув мимо Кия прошептал одними губами.

— Это свои, сотник! И за ними Чепца! Не упусти!

«Опять эти свои! Когда же начнутся чужие?»

Кий мысленно сплюнул. Ему уже пересказывали истории о том, как ветлужцы реагировали на разграбления своих торговых обозов или нападения на сурские села со стороны по сию пору не усмиренных соседей. Вместо того чтобы выжечь дотла эти осиные гнезда, они ограничивались мелкими уколами, не решающими ровным счетом ничего. И объясняли это тем, что своих будущих союзников и подданных уничтожать не намерены. При этом ветлужцы не уточняли, как они их отличают от тех, кого истреблять можно и должно.

Раньше такие проблемы. Кия не волновали, теперь же он всеми конечностями вляпался в. ветлужские деда и от них напрямую зависела его жизнь. Впереди было трудное замирение с северянами и без мальчишеских знаний ему было не обойтись. Только эти недоросли могли сказать, с кем ветлужцы пойдут на союз, а кого молча проигнорируют. Сам же он не видел никаких возможностей уладить возникшую на Вяткё свару, а без этого они в Закамье не пройдут или безнадежно опоздают это сделать, лето пройдет быстро.

Он бросил взгляд вслед «княжьим» отпрыскам. Ему на миг показалось, что те дошли до предела своей прочности, стремясь что-то кому-то доказать!

Может быть даже ему. Он был уверен лишь в одном — мальчишки сполна отрабатывают свою железную тамгу. Одну на двоих.

«Чего же вы добиваетесь, скоморохи сопливые? Су… нет! Княжьи дети!»

 

Глава 6

Переговорщики расположились в большом шатре, с трудом втиснутом в частокол склонившихся к воде деревьев. Две лавки установили по краям колченого стола, собранного из дощатого настила и коряг, подобранных у уреза воды.

Отгоняя насекомых, легкий ветерок носился по верхушкам плакучих ив и с еле слышным шелестом кропил их слезами ткань палатки.

Казалось, идет дождь.

Продолжение разговора вышло скомканным. Старались сдерживаться.

Договаривались о перевозке тел погибших северян и возврате плененных ветлужцев. «Княжьи» отпрыски и вовсе голодными упали на шкуры в углу шатра и спали там мертвым сном.

Неловкость сохранялась до тех пор, пока не убрали посуду и не внесли высокий кувшин с резными деревянными чашами. Мальчишек пришлось разбудить. Их выпроводили наружу и спустя некоторое время они вошли в шатер умытые, хотя все еще осоловело хлопали заспанными глазами.

Кий встал, плеснул себе из кувшина воды и кивнул гостям, призвав их продрлжать беседу. Бикташ с невеселой усмешкой перешел к делу.

— Что вам известно об ижмаринском кугузе?

— Чумбылате? — Кий пожал плечами и подхватил нить беседы. — Люди хвалят, заботится о них да и воин добрый, хотя немолод уже.

— Еще?

— Сам не встречался, а слухи что пересказывать…

— Был в прошлом году у нас на Ветлуге, менял свою медь на оружие… — встрял сонный Вовка но, наткнувшись на заинтересованные взгляды, протер рукой лицо и скомкано закончил. — Обещал за это

беспрепятственно пропускать нас через свои земли на Вятку.

— И более ничего?

— Сначала сам поведай, что тебе известно… — вновь перевел на себя разговор Кий, недовольно зыркнув на подопечного. — Да не опускай подробности, мы никуда не спешим! Что за люди с тобой, Бикташ, да каким ветром вас всех сюда занесло? А после, этого можно поговорить и о негасимом огне, и о цене нашей размолвки…

Собеседники степенно кивнули, выражая свое согласие с прозвучавшими доводами, и Бикташ тоже схватился за внесенный девчонками кувшйн щедро налив из него в поставленную перед ним чашу. Явно ожидая обнаружить в ней не воду, а другой напиток, он все же в один присест осушил содержимое, обиженно сморщился и кивнул Кутафию, предлагая ему слово. Тот продолжил разговор, мешая привычные для него названия с ветлужскими.

— Тогда сказ свой начну издалека, с Нукрат-Су. Именно через нее

проходит одна из булгарских дорог на Галидж… то есть Новгород, а также в Садум, не говоря уже про ближние земли, в коих скупает мягкую рухлядь

Великий Булгар. Это его главный торговый путь в полуночные земли. Чулманская дорога в отличие от Нукратской чуть безопаснее, но зато труднее, река там быстрая и выгребать пр ней тяжело…

Ты говоришь про Каму? — уточнил Кий.

Северянин кивнул, явно зная такое название, тоже отхлебнул из чаши и, ничем не показав свое недовольство содержимым, продолжил.

— С Нукрат-Су путь лежит на Малому, а дальше волок идет на реку Джук или, по-вашему, Юг. Оттуда можно плыть Мосхой в сторону Галиджа, и рекой Тун в Ак дингез и Садум…

Кий прокашлялся, словно бы пытаясь дать знать собеседнику, что надо выражаться яснее, но Кутафий словно бы и не заметил прозвучавшего знака. Его взгляд не отрывался от Микулки, который сидел в углу палатки и что-то черкал на сером листе бумаги. То ли выводил слова непонятной ветлужской скорописью, то ли набрасывал обещанный рисунок. Однако на помощь пришел Вовка и помог с переводом.

— По Сухоне идем на Белоозеро или Северной Двиной в Белое море и Скандинавию. А еще, насколько я знаю, можно пойти по Вычегде на восток и перевалить на Печору и Каму… Весь север наш.

— Кха… — Кию показалось, что Кутафий поперхнулся несколько испуганно, однако собеседник сразу взял себя в руки и незамедлительно продолжил. — Защищают эту дорогу многие крепастицы, но на реке Юг стоит самая большая, построенная для защиты переволоки с Моломы.

Называем мы ее Гусман, по имени основателя, хотя истинное имя его Сып и является он внуком Салахби, которого вы зовете Олегом.

— Вещим?! — вскинулся Вовка. — То есть там урмане сидят?

— Скорее дом Утара, как их ныне называют. Сих людишек можно считать потомками колбягов и варягов, не ушедших под Киев и Булгар, хотя верховодят всем именно выходцы из Садума. Мыслю, что большинство из них видит истинных мурманов только когда торгует с ними или отражает их набеги на Бьармию.

— Бьармию?

— Так садумцы называют земли, расположенные к северу от Нукрат-Су. Булгарцы зовут тот край Вису или Бийсу, новгородцы отчасти Заволочьем, а уж как вы…

— Севером, а по отдельности Заволочьем, Поморьем и Пермью, — пояснил Вовка и уточнил, — Потому и тебя назвали северянином. А что ныне представляют собой эти биар…

— Бьярмы. Считайте, что вои эти той же породы, что и ратники на Суре, коих вы взяли под свою руку. Отличия лишь в том, что ваши зовутся русью, а эти потомками Рюрика, дань же каждый платит своей службой…

— Кому? Под чьей дланью эти вои живут? — не понял его Кий.

— Не обязательно приносить кому-то роту, чтобы служить. Они хранят Нукратскую дорогу, владеют перевозами, продают булгарским купцам пушную рухлядь собираемую с местной чуди, единственные, не считая самих мурманов, плавают в Садум… Скорее, они союзники Булгара, чем данники. — Кутафий немного помолчал и добавил. — Именно бьярмов я призвал и именно их воеводу вы видели, на острове вместе со мною. А в продолжение нашего разговора на лодье… Скорее этих воев вам следует звать русами, нежели меня. Из одного корня с Киевом росток взошел.

— Ну что же… — Кий заметил, как Вовка открыл рот и торопливо перебил мальчишку более насущным вопросом. — А новгородцы откуда взялись?

— Какие ж это новгородцы… так, босота слободская, без рода и племени.

Сами предложили мне жизни свои, узнав, что я нуждаюсь в ратной силе. Собеседники замолчали, пытаясь собраться с мыслями, и Вовка все гаки

вклинился, возвращаясь к сказанному чуть ранее.

— Ты говорил, что бьярмы считают себя потомками Рюрика. А каким боком они относятся к Рюриковичам, что правят на Руси?

— А что ты слышал про этого славного воителя, хм… княжич? — несколько снисходительно бросил Кутафий.

— Ну…

— Смелее!

— Он был родоначальником всех князей на Руси, а Олег… Вещий Олег приходился ему дальним родичем. Точнее, норвежским наемником, после смерти Рюрика хранившим власть для подрастающего княжеского сына, Игоря, который приходился ему… — старший из «княжих» сыновей запутался и полез пятерней в затылок, — вроде бы племянником по сестре.

Раскатистый хохот сотряс хлипкие стены палатки…

— Дальше, дальше, княжич… — стал утирать глаза Кутафий.

— Ну… — смутился Вовка, — мне говорили, что в списке первого русского

митрополита Иллариона Рюрик даже не упоминается, но…

— Что еще?

Еще я слышал, ато Аскольд и Дир, сидевшие в Киеве до Олега, были дружинниками Рюрика! С другой стороны мне пересказали одну из летописей и там… Сейчас! «А князи в та лета бяху на Роускои земли; От Варяговъ 5 князей, первому имя Скалдъ, а дроугому Дир, а третьему Рюрик…»

— Это больше похоже на правду, мальчик! Дир с Аскольдом были куда более значимы, нем Рюрик, который всегда стоял лишь на третьем месте. Но это не столь и важно. Кем бы они себя не мнили, все были ставленниками хазар и булгар, а потому лишь глина в их руках.

— Но Рюрик же…

— Достойный муж, открывший путь в Садум через Ак дингез, и нашедший свой последний приют где-то в землях корелы. Он дошел до самой полуночной точки садумских земель и поделил их с мурманами. Но кто тебе сказал, что он предок киевских князей? Они сами? Пусть так… — Кутафий перестал веселиться и вполне отстаненно добавил. — Мне вот рассказывали сказки о булгарском царе, которого в некоторых землях словенского языка навывали Святогором или Светогором…

— Это его тяжести не выносила мать сыра-земля?

— Неудивительно! Он был потомком самого Аттилы, мальчик! И именно от него вел свою родословную предок киевских князей э… названный тобой Игорь. И был тот царь ему дедом. Смекаешь, к чему веду?.. Неужели киевские князья признаются, что ведут свой род от ненавистного им Булгара?

— А… а Олег?

— Слухи ходят, что Олег и был сыном Рюрика. Но я не берусь сказать тебе, истина ли это, сам спрашивай бьярмов про славные деяния их предков! Им есть что рассказать, ныне их владения простираются почти на весь край, называемый вами Севером!

Заметив скептическую улыбку на лице Кия, Кутафий слегка поправился.

— Конечно, власти у них там не так уж и много, они лишь собирают дань с местных племен, не примучивая тех к полному повиновению. Но бьярмы там сила, стоящая упоминания! Сила, в которой течет вполне родовитая кровь!

— По правде говоря, мне все равно, какая кровь у кого течет, — несмело возразил Вовка. — У тех же русских князей половецкой части в ней не меньше, чем иной другой. По мне гораздо важнее за кого они радеют, а не то кто на ком женился!

— Нет княжич, не скажи! — посерьезнел Кутафий и выставил палец, унизанный перстнями в сторону юного собеседника. — Вас это в первую очередь касается. Не было прежде, чтобы безвестный чужеземец возглавил целое племя! Если такое и случалось, то всегда знатный род был тому опорой.

— А случалось?..

— Редко, но бывало. Возьми тех же вятичей. Именно они, прельстившись богатством потомка знатного гуннского рода Хаддада и блеском оружия его дружины, поставили этого славного воя своим воеводой. С тех пор его потомки правят остатками их державы, похваляясь своей родовитостью даже перед могущественными киевскими князьями, хоть и неумолимо перед ними отступая! Но с ними считаются и их уважают! Даже примучивая к дани, их оставляют править своими людьми! Вам же худой род еще не раз припомнят. Попомни мое слово, стоит вашему воеводе оскудеть серебром и воинской силой, как людишки, что у него с руки кормились, тут же дадут ему пинка под зад!

Кию пришлось перехватить инициативу, дабы прервать неприятный разговор. Слишком уж последние слова Кутафия походили на правду, чтобы впоследствии заставить мальчишек недобро коситься на своих черемисских соратников. Всех соратников, и его в том числе.

— Ты много знаешь. Но какое отношение все рассказанное тобой имеет к ижмаринскому кугузу?

На несколько мгновений в шатре установилась тишина. Потом Кутафий продолжил.

— Самое прямое. Я давно знаю, что вы вооружаете Чумбылата, — короткий кивок в сторону зардевшегося Вовки, — и это меня немало огорчает. Дело в том, что он мечтает подняться по Нукрат-Су и отобрать у Дома Утара устье Моломы, с которого собственно и начинается область Вису. За исключением самого устья там нет ничего такого, за что можно было бы класть наши жизни, но я подозреваю, что он захочет пойти дальше! Мы этого не допустим!

— Дальше по Вятке?

— Дальше по любой реке! Бьярмов волнует Молома, меня беспокоит

Нукрат-Су, где чуть выше по течению, на Чепце, мои владения, мои землй и мои люди.

— Одо и чудь?

— Не только. Я привечаю всех, особенно говорящих на словенском языке, поскольку для моих предков он родной.

— Привечаешь потому, что у тебя мало людей? — не столь задал вопрос, сколько констатировал факт Кий.

— Потому, что у черемисов их слишком много! — не стал отрицать очевидное Кутафий. — Однако это им не поможет! Без малого сотню лет назад они уже дошли до Моломы и закрепились на ней, но мой род вмешался и вместе с бьярмами обратил их вспять.

— А почему ты думаешь, что замыслы такие лелеет Чумбылат? Рядом лишь владения юмского кугуза, как раз методу Пижмой и Моломой.

— Какая мне разница, кто из них туда придет? — огрызнулся Кутафий, недовольно воззрившись на Кия. — Я не хочу видеть никого из черемисов рядом с собой!

— А не просветишь меня, из-за чего Чумбылат так стремится завладеть устьем упомянутой тобой реки? — не обратил внимания на прорвавшийся гнев чепецкого властителя Кий.

— Вся прелесть это места заключается в том, что с него легко попасть в

долину Юмы, а потом перевалить на Пижму, в ее истоки, — пояснил молчавший до этого Бикташ.

— И отрезать ижмаринское кугузство от нас и ветлужских сородичей? —

понятливо хмыкнул Кий. — Немудрено, что такие раздоры у вас за никчемный клочок земли!

Наступило неловкое молчание.

— А как твой род попал на Чепцу, Кутафий? — вновь подал голос Вовка, казалось, даже не заметивший напряженности в разговоре. — И откуда ОН?

— В свое время мой предок, звавшийся Игной…

— Игнатием?

— Пусть так, — согласился чепецкий властитель с уточнением Микулки и остаток ответа адресовал уже старшему мальчишке. — Так вот, пришел он туда с наемной дружиной как тудун…

— Как кто?

— …как наместник от Булгара, после чего взял ее под себя вместе с одо и чудью. С тех цор утекло много воды, было всякое, но ныне мы не платим никому. Однако и надеемся лишь на себя.

По большому счету, Кий был доволен Вовкиным любопытством и не одергивал его, когда тот задавал назойливые вопросы. Верховья Ветлуги выходили и к реке Юг, и к Моломе, поэтому любые изменения в тех землях вскоре могли сказаться и на ветлу жских черемисах. Вот только следовало уточнить некоторые подробности сказанного.

— Твои владения чуть в стороне от Нукратского пути, поэтому меня волнует Молома. Как отнесутся к ее захвату булгарцы, если таковой последует?

— Ну… — Кутафий сверкнул неизменной улыбкой и развел руки в стороны.

— Предполагаю, что они могут поддержать Чумбылата.

— И чём их не устраивает род Утара?

— Устраивает всем, — вмешался Бикташ и под очередным недовольным взглядом Кутафйя пояснил. — Однако он отступает под натиском новгородцев и не может удерживать Нукратскую дорогу. Да и суздальцы не лаптем щи хлебают, скоро начнут подниматься вверх по Костроме и Унже. Булгар не может спокойно взирать на то, что там происходит, поддержка будет самому сильному из союзников.

«А не тянутся ли следы такого чересчур пристального взора к последним кровавым раздорам на Ветлуге? Бывший кугуз пытался угодить всем и

перестал устраивать булгарских покровителей, а под боком оказался Чумбылат, мечтающий возглавить все наши разрозненные княжества…

Нет, так можно договориться до всякой, ерунды! — Кий дернул щекой, но все же додумал свою мысль до конца. — И не была ли тайная продажа оружия покупкой лояльности ижмаринского рода со стороны ветлужцев, попыткой отвратить его 0 т себя после странной гибели прежнего кугуза? Как бы то ни было, я вообще ни о чем не догадывался, пока мальчишка не сболтнул лишнего».

Он поднялся со скамьи и стал мерить шатер шагами, приглядываясь к собеседникам.

— Кроме того, Чумбылат обещал не вмешиваться в булгарские торговые дела на Моломе, — продолжил Бикташ. — Их купцы смогут покупать мягкую рухлядь у лесовиков напрямую.

— А у Булгара на востоке что-то есть? Какие-нибудь укрепления?

— Лишь мензели э… постоялые дворы.

— А что за народец вдоль моломского волока проживает? Сколько их?

— А кто их там считает? — усмехнулся Кутафий и пояснил свою мысль. — Там мало доброго зверя, потому бьярмы не обкладывают их подушной податью, свое те отрабатывают тасканием судов.

— Ты же говорил, что они вообще не суются в дела местных племен?

— Эти сидят прямо на торговом пути, а вот насчет остальных… все так и есть. Потомков воев из-под Ростова и Новгорода слишком мало, чтобы они держали в узде всю Бьярммю!

«Такое отношение их и погубит. В конце концов, какая разница местной чуди, кому она будет платить, бьярмам или постепенно занимающим их место новгородцам? — Кий мысленно хмыкнул. — А вот ветлужцы, судя по поведению их волчат, уже воспитали себе смену. И опираюсь они при этом не только на родовитую знать, но и на детишек обычных земледельцев, пожелавших вкусить новой жизни. И это поколение уже не позволит никаким чужакам над собой править. Хм, занятно».

— А… а что это за вои из-под Ростова и Новгорода? — прервал чепецого

властителя из угла Микулка. — Что писать-то? Не про суздальцев же?

— Про тех, кто не принял власть киевских князей, а позднее их Христа, — терпеливо пояснил ему Кутафий. — Род Салахби, знаменит и не делит людей по их вере, поэтому многим воям и даже варяжским конунгам нашлось место подле него. Деваться же им особо некуда было. На старом месте без принятия веры Христа службу не давали и последовали всячески, а в Булгаре по сию пору, хоть и не лютуют, но подати с иноверцев дерут, не чинясь. Возвращаться на родину? Так многие из них давно уже разучились говорить на языке предков, смешавшись с местной знатью. Да и кому они нужны на скудных берегах Садума? Я не раз сидел за одним столом с воинами и купцами из Вису, так что знаю обо всем не понаслышке.

— Ладно, пока оставим старые времена… — прервал его изложение Кий. — Так все-таки, кто живет на той части Нукратской дороги, которую хочет захватить Чумбылат? Они не остановят его самостоятельно, без вас? Ведь их не просто обложат данью, но могут и согнать с земель!

— И как они это сделают? Костяными наконечниками против каленого железа? Кроме того, эти людишки не столь воинственны, как вы, черемисы!

— Так кто же там?

— На Нукрат-Су обитает одо из племени ватка, а в устье Моломы и выше по ее течению вплоть до плодородных земель реки Юг лишь мурдасы, да чудь в малом числе.

— Это что еще за народ?

— Так ты не понял по сию пору? — Кутафий удивленно поднял брови и поинтересовался в ответ. — Что за смерды в ваших владениях на Суре живут?

Кий покосился на Вовку и тот сразу же встрепенулся, поймав его взгляд.

— Ты имеешь в виду тех э… славян, которых арабы раньше называли ас-сакалиба и земли которых булгарцы в Прволжье заняли?

— Не знаю, как нас звали арабы, но жили мы по Идели…

От Микулки донеслось покашливание, призывающее обратить внимание на слово «мы», прозвучавшее из уст Кутафия.

— …с приходом же булгррцев многие из нас ущли на заход солнца, хотя

немалое количество смирившихся с чужой властью до сих пор в низовьях Агидели живет.

— На Каме? Не слышал, — покачал головой Кий,

— Мурдасов ты всегда можешь определить по языку и сожжению родичей

уходящих в свой последний путь. Однако стоит признать, что прежние традиций исчезают, а большая часть нашей крови уже разбросана по всему свету… Особенно сильна она в вятичах и муроме, коих многие, кстати, особо и не различают…

— Поэтому у Мурома булгарское название Кан-Мурдас?

— Видимо потому. А еще многие из нас осели у северян и на левом берегу Днепра, потому я и удивился, что вы меня назвали этим именем.

— То есть мурдасы осели совсем близко к древним русам?

— С ними и жили, пока угры не прогнали их с Дона. Так что Бикташ ныне решил исправить ошибку своих родичей, дав роту одному из немногих мурдасов, ушедших на полуночь.

— Ты еще не выполнил свое обещание! — недовольно вмешался угорец.

— Мы не можем попасть в твои земли из-за рати Чумбылата!

Кий понял, что настал час для насущных проблем. Гости напоены, накормлены, выслушаны… Пора начинать разговор о том, чтобы они убрались прочь и не заслоняли путь на Урал. А еще неплохо было бы получить расчет, за пролитую ветлужскую кровь. Желательно серебром, единственным известным ему мерилом человеческих страданий.

— Так что же у тебя случилось, Бикташ?

 

Глава 7

— Гордыня наша нам боком вышла… — неуверенно начал угорец, скорбно покачав головой. — Полусотник ваш посеял во мне ее семена, посулив, что взяв под себя торговлю железом в наших краях, мы сможем встать над многими, по крайней мере, в благости заживем…

— А что не так?

— Все так, все так… Серебра у нас ныне в достатке, вот только жить нам на старом месте никак не возможно. После неудачного похода в ваши земли Масгут сильно озлобился на нас.

— За что? За то, что отказались идти на верную смерть под залпы наших камнеметов?

— Эта хитрая лиса выставила нас перед наместником виновниками общей неудачи!

— Лучше так, чем принять свою погибель, — Кий запнулся и наугад добавил, следя за реакцией собеседника, — заранее зная, что она неминуема!

— Вы предупреждали, чтобы мы себя поберегли, я помню, — наклонил голову в знак благодарности угорец. — Но одним наветом дело не кончилось. Спустя год эта же лиса донесла до наместника слухи о нашей с вами торговле, и к прежнему его недовольству добавилось новое.

— Учельцы сами берут у нас цемент, что им за дело до…

— До чужой гостьбы, сбивающей им цены?..

— …

— А после того, как Масгута убили… — Бикташ внимательно оглядел дрогнувшее лицо Вовки и с досадой покрутил головой, сузив глаза в недобром прищуре. — Вот значит как?..

— Так! А вы спалили старую Переяславку! И оставшихся там жителей! — зашипел мальчишка, не замечая порицающий взгляд Кия.

— Ни мы, ни приданные нам эскелы в том участие не принимали! Не смотри на меня так, не дорос еще до моих седин, отрок!

— Мы помним. Поэтому приговор вынесен лишь тому, кто отдавал приказы…

— Ну да! — перешел на крик угорец, поднимаясь с лавки и выставляя вперед ладонь с растопыренными пальцами. — Только вот охраняли его поместье мои люди, а наместник приказал казнить каждого второго из бывших там! Пять человек! Пять моих воев!!

Кий, до этого времени стоявший в углу шатра, мгновенно переместился за спину угорского сотника и положил руку на рукоять ножа. Не ровен час, Бикташ выхватит из какого-нибудь тайника оружие, тем более Вовка и не думал отступать под напором собеседника.

— Мы-то в чем виноваты?! Твоих охранников даже пальцем не коснулись!

— Лучше бы коснулись, тогда смерть не была бы такой позорной, — Бикташ словно бы сдулся и тяжело опустился за стол, позволив Кию незаметно выдохнуть. — Удача покинула и нас, и наместника, а потому… Если коротко, то роту мы разорвали, а получив в ответ неправедные обвинения в мятеже, решили уйти Вяткой на Чепцу. На своей земле нас бы в покое не оставили, а Кутафия я знаю давно, не раз бывал по торговым делам у него в Солдырском городке…

Дальше угорец говорить не стал и махнул рукой, отвернувшись в сторону.

— Сколько у вас всего мужей? Со смердами? — вышел из-за его спины Кий, делая вид, что все это время взволнованно мерил шагами невеликое пространство тесного шатра. — Есть ли погоня?

Выдержав пытливый взгляд Бикташа, Кий добавил.

— Мы не собираемся на вас нападать, равно, как и передавать эти сведения кому-либо на сторону. Обещаю.

— Две с половиной сотни мужей с семьями, из них справных воев сто с небольшим. — Угорец неосознанно коснулся поврежденной кольчуги на левом боку и добавил. — Погони можно не опасаться, ушли…

— Наместник больше ничего не предпримет?

— Он понимает, что с большей частью учельских воев мы прошли огонь и воду, поэтому те скорее сделают вид, чем на самом деле пойдут против нас. Учитывая, что мы оставили им свои дома и пастбища, а сверх этого отдарились серебром и по слухам с нас теперь взять почти нечего, в этом можно быть почти уверенным! А позвать помощь извне наместник и хотел бы, да не может. Ради нас Булгар пальцем не пошевелится, у них самих смута.

— Беспорядки в стольном граде?

— Да, потому мы и рискнули. Наместник рад был бы призвать курсыбай, чтобы срубить наши головы, однако Биляр даже у себя мятеж давил ратью казанчиев… — услышав покашливание со стороны затаившегося в углу Микулки, Бикташ пояснил, — поместных бояр по-словенски.

— А что курсыбаевцы? — вновь вмешался Кий. — Это ведь постоянное войско? Чем заняты?

— Царь Шамгун их распустил. Они отказались вести братоубийственную войну между правителем и его подданными. А их глава Субаш и вовсе скрылся в Мардане, у Селима Колына. Оттуда беженцев, как известно, не выдают. — Бикташ тяжело вздохнул и сознался. — Кроме того, когда мы уходили, окрестности Учеля уже вовсю полыхали, игенчеи и ак-чирмыши Мартюбы взбунтовались.

— И войска, и пахари?

— Да, казна пуста. Война с Русью, а потом и степью опустошили ее, а новые поборы ложатся на всех тяжким бременем. Нас это коснулось в меньшей степени, но все же стало предпоследней каплей, которая, как известно, точит камень… Последняя же состоит в том, что по слухам Шамгун для подавления восстания в Мартюбе нанял половцев!

— И чем он будет им платить?

— Тем, что они сами смогут взять!

— Прискорбно.

— Ныне не только мое племя снимается с места, однако многие просто не знают куда идти.

— А куда бы ушли вы, если не к Кутафию?

— На заход солнца, в Паннонию, вслед за нашими предками! — Угорец попытался гордо вскинуть подбородок, но вовремя понял нелепость такого жеста и нехотя прервал его, поникнув головой. — Пока же мы и до Чепцы можем не дойти, люди устали и многие уже ни во что не верят. Много раненых.

— Если договоримся, то с лечением поможем, а в остальном… В чем причина стычки с Чумбылатом?

— Боится, что мы потом пойдем против него. Бережется попусту, надо признать.

— Разве? Вы что же, не придете на помощь Кутафию, если черемисы вверх по Вятке земли занимать начнут?

— Куда же мы денемся? — вздохнул Бикташ.

— Выходит, кугуз прав?

— В чем?! Что обрекает мой род на погибель? Что стремится завоевать чужие земли?!

— Земли, с которых черемисов когда-то согнали, — возразил Кий.

— Согнали, потому что они сами заняли их без спроса! — рявкнул Кутафий.

— Э… народ! Чего спорить про седую древность? — неуверенно выкрикнул со своего места Вовка, но на него уже никто не обращал внимания.

— Нам не сговориться! — поджал губы чепецкий предводитель. — У вас своя правда, у нас своя. Потому я и решил ударить первым, зная, что все решает сила. Не пришел бы я, пришел ижмаринский кугуз ко мне в дом. Не в начале лета, так в конце. Не через год, так через два.

— И что ты собираешься делать? — равнодушно поинтересовался Кий.

— У Чумбылата три сотни воев против справной сотни угров и их женок с луками. Укрепились родичи Бикташа неплохо, и сражаться за свои семьи все будут до конца. Да и смерды их чужим сразу не сдадутся, а это не так уж и мало. — Кутафий окинул взглядом собеседников и язвительно раскрыл свою неизменную улыбку. — С вашей помощью оружием обе стороны снабжены в достатке и если обескровят друг друга, то мне это только на руку — еще лет десять покоя. Вас же в низовья Пижмы мы не пропустим, завалим телами новгородцев, коих вы еще не всех пожгли!

— В чем же мы повинны, что расправиться с нами хочешь?

— А кто оружие ижмаринскому кугузу поставлял? Кто обещал помочь в случае нужды?

Кий бросил взгляд на Вовку и тот решительно замотал головой.

— В союзниках у нас эрзяне, да ветлужские черемисы. Только за них вступимся, потому что про войну и мир с ними сообща сговариваемся. На том Трофим Игнатьич крест целовал, а Лаймыр и Овтай своими богами клялись!

— А Чумбылат?

— Лишь торговали, про остальное не знаю…

— А про слухи о выборах главы среди князей черемисских что ведаешь?

Вовка запнулся и вскинул голову.

— О том многие говорили, но…

— Вот! — холодно прищурился Кутафий, прервав мальчишку. — И мне так показалось. Зачем нам ждать, когда черемисская рать объединится? Зачем ждать, когда вы придете к ижмаринскому кугузу на помощь? Поэтому и ударили! Жаль, не получилось смять!

— Да ты…

От возмущения мальчишка почти задохнулся и стал хватать ртом воздух, будто вытащенная на берег рыба. Еще мгновение и он что-нибудь ляпнул бы, наломав дров.

Поэтому Кий вмешался. Он уловил холодный оценивающий взгляд чепецкого предводителя, явно расходящийся с его горячими словами. Вскочивший мальчишка был усажен на место, а сам он обратился к Кутафию.

— Зря, северянин, ты так говоришь! Нам, ветлужцам… — Кий едва не поперхнулся своими словам, но продолжил, — невыгодно усиление соседних племен. Думай сам! Кроме ижмаринского кугуза нет никого, кто смог бы возглавить черемисов. Но если роту своему тестю наш воевода скрепя сердце все-таки дал, то подчиниться Чумбылату…

— Он прав, Кутафий! — вмешался Бикташ. — И я тебе об этом говорил! Им нет никакого резона влезать в нашу свару!

— Но я хочу быть в этом уверенным! Пусть докажут свою непричастность, и тогда я не только у ижмаринских черемисов позволю им столоваться, но даже у себя на Чепце приму с распростертыми объятьями!

Кий скрестил руки на груди, окинул взглядом растерявшихся мальчишек и решительно кивнул. Решение проблемы само напрашивалось ему на язык.

— Что ж. Мы договоримся с Чумбылатом о пропуске угорцев, но тогда и вам придется пойти нам навстречу!

— В чем? — скрестил руки на груди Кутафий.

— Где сейчас кугуз?

— Осадил стоянку угорцев ниже по Нукрат-Су, те подошли пешие с обозами.

— Пешие?

— Лодей на скотину у угорцев не хватило, а зимой без нее голод и все одно смерть.

— Столкновения с ижмаринской ратью были?

— Нет, мы опередили Чумбылата. Как только кугуз покинул крепость в Трехречье, мои вои спустились по течению и осадили ее. Городок сей в устье Пижмы наскоком нам не взять, но полон вокруг него мы прихватили во множестве. Теперь или обмен на угров или режем всех и жжем укрепления! Чумбылат о том знает, потому пока выжидает и напасть не смеет. Да и куда ему деваться, он между молотом и наковальней!

— Хм… Допустим, полон вы вырежете. Но бабушка еще надвое сказала, что Чумбылату страшнее — сотня угорских воинов на Чепце или потеря нескольких десятков смердов? А вот крепость… Ее сможете сжечь?

— С вашей птицей наверняка! — Кутафий наклонил голову и скупо улыбнулся.

— Отдайте устье Моломы нам, и мы договоримся о проходе угров!

— Что?! — оторопел чепецкий предводитель. — Ты обезумел, ветлужец! Мало нам местных черемисов, еще и вы на окрестные леса зубы точите! Верно я предположил, что ваш воевода с Чумбылатом в сговоре!

Кутафий поднялся с лавки и неторопливо подошел к Бикташу, потрепав того по плечу.

— Вставай, нам здесь делать нечего.

Однако тот остался невозмутим и покачал головой.

— Черемис еще не закончил.

Кий согласно кивнул головой и продолжил.

— Мы поставим крепость между вами, бьярмами и юмскими черемисами. Мы никого не будем подселять на эти спорные для многих земли и никого не пропустим мимо себя с недобрыми намерениями, даже тебя. Лишь гости торговые смогут беспошлинно ходит через нас, так что будет это не только крепость, но и постоялый двор, приют для всех, кто пожелает в нем остановиться! — Кий бросил взгляд на встрепенувшегося мальчишку и дополнил. — Разве что посады ремесленные поставим, но от этого всем выгода. Как ты знаешь, живем мы гостьбой своих товаров, а потому опора ей в ваших краях нам лишней не будет.

В скептическом взгляде Кутафия проскочили любопытствующие искорки, однако ответил он категорично.

— То есть палец вам дать, дабы потом вы всю руку по локоть оттяпали?

— Считаю, что наш воевода не будет против, если вы рядом своих людей держать будете, кои смогут присматривать, что мы делаем, да как. Но без крепостицы этой нам в вашу свару смысла лезть нет никакого, разве что на стороне Чумбылата. Думаю, не пожалеет он меди за помощь огненную.

Кутафий задумался и ничего не ответил.

— И это еще не все. Расходы на оную задумку предстоят немалые, да и силы у вас придется держать весомые, а потому гостьбой лишь на Вятке и Чепце нам не обойтись. Нужен проход в Закамье и Заволочье, беспошлинный торг в ваших землях и…

— Торговле вашей мешать не буду, но заставные пошлины и побережное не уберу, не проси!

— В ответ мы предоставим… — Кий бросил взгляд на мальчишку, сосредоточенно его слушающего, и решился, — те же условия на наших землях. Никаких препятствий честной гостьбе, никаких поборов.

— Хм…

«Думай, думай. На последнее тебе плевать, а вот крепостица наша на Моломе реке тебе выгодна, как никому другому. Чует мое сердце, что своих заклятых друзей бьярмов ты опасаешься ничуть не меньше, чем черемисов, а за наши хождения по Чепце ты и вовсе попросишь груду оружия».

— Что ж, обсудим, — подтвердил его мысли Кутафий. — Но при условии того, что ваши птички встанут на моих лодьях! И никто из моих соседей не будет владеть такими же!

— Про соседей не обещаем, а насчет остального…

Кий кивнул Вовке, предлагая мальчишке ответить самостоятельно.

— Три месяца работы на одну, — потянулся пятерней к затылку тот, — и около трех десятков серебряных гривен за каждую. А еще четыре гривны серебром за каждую бочку с огнесмесью.

— Нет уж! Все это пойдет как придача к крепостице на Моломе реке, вместе с составом огненного зелья!

— У-у-у… Нет! — мальчишка даже закрутил головой от возмущения. — Рецепт не дадим точно, об этом не раз с воеводой говорено, а сама птица… У нас бюджет не резиновый, не потянет даже одну такую сверх запланированного!

Кий не понял всех слов мальчишки, вероятно, как и его чепецкий собеседник, но смысл ответа был ясен и без этого.

— Бесплатно ты получишь такое дерьмо, Кутафий, что трижды пожалеешь о своей просьбе. Так что не прибедняйся, расплатишься как-нибудь за пару лет. — Кий кивнул на кольчугу. — Живешь-то богато, судя по наряду?

— У него железо на Белой Холунице, — вмешался Бикташ. — И ремесленники на посадах, что творят девичьи украшения из меди, да привозного серебра. Не чета вашим доходам, но нищенскую суму с собой не таскает. А уж пушнина его просто глаза ласкает! Бобер, соболь!

— И земля рожает, а на ней живет не одна сотня отборных воев, кои могут ее защитить… — недовольно нахмурился Кутафий. — Так что если ты, черемис, положил глаз на мою вотчину и богатство, то поверь, что умоешься кровью!

— Насчет многих сотен воинов ты загнул, но в дела твои мы лезть не собираемся. Хочешь огненную справу — плати. Хочешь жить в безопасности — принимай наши условия!

— Не слишком ли много о себе возомнили?! Для того же Булгара вы вошь на ровном месте! Не обещай, черемис, того, что не можешь дать!

— В отличие от твоей малой волости за нами ныне почти вся Ветлуга, земли на Суре, Костроме реке, Унже, а уж про мордовские земли и напоминать не буду!

Кий и сам восхитился, как преподнес стоящую за ветлужцами силу.

— И?..

— Две тысячи воев и три четверти из них в железном наряде! — бросился в пропасть Кий, мечтая лишь о том, чтобы никто из мальчишек не выдал его вздохом изумления. — Так что знаю, о чем говорю! Кроме того, думаю, что при добром отношении с твоей стороны воевода наш пойдет на то, чтобы плату за птицу ты вносил частями, пушниной или железом. А то можешь мыто с нас не брать, это тоже пойдет в зачет. В любом случае разговор впереди предстоит непростой, главное, чтобы ты на него согласился. Ну что, по рукам?

— Цена вашей птицы… — Кутафий непритворно вздохнул не то про дорогое оружие, не то про численность войска ветлужцев и их союзников. — Это чересчур даже для меня.

Очередное покашливание забытого всеми Микулки заставило Вовку нехотя процедить.

— До двадцати снизим, но это край…

— …и только если поможешь сговориться с бьярмами, — быстро добавил Кий.

— Я должен посоветоваться со своей дружиной, — нехотя кивнул Кутафий, но по его потускневшим глазам Кий понял, что решение тот уже принял. А спустя мгновение и озвучил. — Но сердце подсказывает мне, что вы принесете мне лишь одни неприятности.

— Ну что ж, печально, — не стал скрывать свою досаду Кий и кивнул Вовке, на что тот достал небольшой нож из-за голенища сапог и крутанул его на колченогой столешнице. — Тогда последнее.

Все настороженно замерли. Даже Микулка отложил чернильное перо в сторону и неслышными шагами подошел ближе.

— Ответь нам на обещанный вопрос. Как попала сия безделица к вам?

Кутафий взял нож в руки, неуловимо провернул его пальцами, в результате чего тот лег рукоятью точно в ладонь и тяжело вздохнул.

— Вам повезло… Я могу рассказать вам про его последнего хозяина. Он бьярм, а они не боятся смерти и потому пошли грудью на бушующий перед ними огонь. Торек был в последней из прорвавшихся к вам лодей. Я верю, что он обрел славную смерть.

— Как он его купил?

— Хм… Забавный случай. Заплатил он за него две гривны серебра.

— Кому?

— Имени не помню, какой-то заезжий купец из Джуннэ-Калы. Но продал тот не сам нож, а двух невольников…

— Двух? Точно из Джун-Калы, которую еще Абрамовым городком называют?!

— Все так! В коренные булгарские земли бьярмов не пускают, но до Агидели они спускаются и в Тухчи…

— Это что?

— От устья Вятки до устья Агидели на половине пути стоит. На левом берегу.

Кий вопросительно взглянул на мальчишек и Микулка опрометью бросился к своим письменам, откуда вскоре принес лист сероватой толстой бумаги. Это была карта, где отмечались все известные ветлужцам города и реки. Читать ее Кий не умел и сейчас мысленно дал себе зарок все-таки выучиться ветлужской грамоте.

— Чистополь, по-другому Жукотин или Джукетау. Другого на полпути к Волге нет.

— Не слышал ваши названия, — повел головой Кутафий. — Так вот. При обыске этих невольников нож и нашелся. Прятали в своем вонючем тряпье, которое и нюхать тошно, не то, что взять руками. Ну да Торек не брезгливый, вот и явила ему свой лик удача, коей он хвастал при каждом удобном случае!

— А пленники где?

— Чем-то они ему не понравились, своенравные. А еще у одного рана на ноге открылась, и Торек побоялся, что потеряет его.

— И что?!

— Продал обоих при первом удобном случае.

— Кому?!

— Купцу из Аламир-Султана. Имени не помню, но вроде бы Торек говорил о большом родимом пятне на щеке.

— Это что за городок? И в честь кого назван?

— Говорят, что там могила Искандера, а…

Краем уха Кий уловил, как мальчишки ахнули что-то про Македонского, но вслушиваться в неразборчивое бормотание не стал.

— …а расположен он тоже на Агидели, но уже вверх по течению от устья Вятки, на правом берегу реки.

Микулка, не дожидаясь вопроса, вновь склонился к карте.

— Вот! — Микулкин палец невесомо прошелся над бумагой и остановился на черной точке. — Елабуга!

— Каменная башня, что зовется Алабугой, там есть, — согласно кивнул Кутафий.

Кию подмывало спросить, что за прерывистая черточка пересекает реку, но его выручил Микулка, продолжив.

— Там еще переправа через Каму, да?

— Переправа есть, в этом месте проходит торная тропа в верховья Агидели… Это все, что я знаю про нож. Даже бьярмы вряд ли скажут вам что-то еще.

Наступило молчание. Судя по напряженным лицам гостей, те собирались их покинуть и подбирали для этого последние слова.

Кий понял, что еще немного и с походом тоже можно будет попрощаться. Схватив за плечо стоявшего рядом Микулку, он с силой наклонил его к себе, не обращая внимания на пристальный взгляд Кутафия.

— Что-то еще у вас есть? — мальчишка от него отшатнулся, явно не понимая, что от него хотят, но Кий дернул его обратно и буквально обжег его ухо раскаленным шепотом. — Если мы не склоним чашу весов в свою пользу, то я прикажу поворачивать назад, как бы вы не сверкали своей тамгой! Выкладывай все, что есть на стол!

Тот думал недолго, паренек явно отличался сообразительностью. Переглянувшись с Вовкой, он метнулся из палатки и влетел обратно в нее буквально через мгновение, таща за собой Завидку.

«Рядом стоял послухом, зараза… Сговорились, не иначе!»

Окинув всех цепким взглядом, новгородец остановил его на обладателе железной тамги.

— Звали?

Вовка помедлил, еще раз вопросительно поднял бровь в сторону Микулки, но все-таки решился и требовательно протянул руку к Завидке.

— Давай сюда!

Кий только вздохнул, убедившись в очередной раз, что мальчишки не так просты как кажется. Однако почти так же глупы, как и должны быть в таком возрасте.

«Неужели нельзя было хотя бы намекнуть?»

Небольшой полотняный мешочек переместился из-за пояса новгородца в Вовкины руки, а потом и на стол на всеобщее обозрение. Спустя секунду стягивающие его кожаные ремешки были развязаны, и небольшая часть содержимого рассыпалась по столешнице, неярким желтым песком блеснув в глаза сгрудившимся воям.

 

Глава 8

— Золото!

Кий проглотил подступивший к горлу комок и поднял глаза. Такого не ожидал и он. Спрашивал про серебро и ему отвечали. Отвечали, скрывая главное.

«Однако про такую тайну и он молчал бы. Может, лучше было не давить на мальчишек и сохранить ее? Ладно, что сделано, то сделано, — не стал вмешиваться в чужие дела Кий. — Не мне терпеть убыток…»

Завороженно смотрел на золото Бикташ, ярко блестели глаза чепецкого предводителя. Кутафий чуть позже и вовсе склонился к столу, дрожащей рукой заворожено перебирая мелкие песчинки.

— Золото. Золото… Где?!

— В истоках Камы и Вятки. Знали мы о нем давно, но намыли лишь прошлым летом.

Умоляющий взгляд мальчишки коснулся Кия. Тот как будто просил помощи. Мол, вод; оно, последнее, но что с ним делать — не знаю. Вовкины губы неслышно прошептали «Елабуга», а глаза указали на сидящих в понятном ступоре гостей.

«Нет уж, глупцов среди них нет, чтобы ссориться с булгарцами. Если надеешься их нанять для взятия городка, то это напрасные мечты, хоть весь пол усыпь золотистым песочком».

Кий вздохнул и обратился к гостям.

— Думаю, что нам надо прийти к соглашению на многие лета. И пусть уста младенцев откроют путь к этому!

«А теперь думай отрок! Не мне решать, поделишься ли ты с ними, но без этого они нас на восход солнца уж точно не пропустят!»

Мальчишка внял мольбам Кия. Заговорив неуверенно, в конце он уже твердо стоял на своем, обращаясь к мурдасу.

— Мы можем взять тебя в долю, поскольку нам нужна помощь в освоении этого месторождения. Одним нам не справиться. Но за это мы хотим свободный проход через твой земли и беспошлинную гостьбу среди людишек на Чепце… На вечные времена! И это помимо твоего и русов согласия на крепостицу! Надеюсь, такое предложение позволит нам сейчас же закопать топор войны. Все раздоры лишь мешают нашей торговле!

«Ну, хоть уловил, о чем я тут трезвонил битый час».

— Что ж, я не откажусь от предложенной мне половины!

Улыбка на лице чепецкого воителя дала трещину, исказив его лицо гримасой вожделения?

— …что же сразу не погонишь нас взашей? — искренне рассмеялся такому ответу Кий? — Золотишко лежит недалеко от твоей реки, тебе о нем сказали. Мой его, да на хлеб намазывай! Только сначала найди! А. потом попробуй отстоять сие место!

— Как ты мог подумать про меня так нелестно? — вкрадчиво покачал головой мурдас, уже понимая, что предстоит нешуточная торговля. — Вы всегда будете моими желанными гостями, если мы договоримся. Я надеюсь, жила богатая?

Кий нашел глазами Вовку и вопросительно поднял брови. Тот ответил незамедлительно.

— Золото рассыпное. Грамм сто работник за сезон намыть может. Если перевести на простой язык и серебро, то пять полновесных гривен на человека. А если наше оборудование использовать, то, как минимум, втрое больше. Вопрос не в этом. Где людей взять на прииск?

— Кажется, все забыли о судьбе моего рода, — напомнил о своем присутствии Бикташ, вытирая неожиданно выступивший пот со своего лица.

— Мы можем и тебе что-то из этого предложить… — начал было Кутафий, но был резко перебит угорцем.

— Ты еще не спас моих родичей, а уже вновь обещаешь золотые горы. Кий хмыкнул и удовлетворенно кивнул. На невозмутимого до сей поры Бирташа было приятно смотреть, тот, явно собирался переметнуться на другую сторону, Осталось только подтолкнуть.

— Вот и людишки на прииски… Только твоими ротниками, Кутафий, мы их туда не допустим. Нашими и с равной долей, только так!

— Тогда мне и вовсе крохи достанутся.

Кий немного подумал и возразил.

— Если работников будет много, то и доля твоя ощутимо возрастет. Однако это еще не все. Чьи там земли?

— Край владений дома Утара, — скривился Кутафий, — Судя по всему, черемис, ты хочешь не только лишить меня ротника, но и поделиться моим золотом с русами. Не так ли?

А еще ты забыл про Чумбылата. Вряд ли он согласится на одни лишь обещания мира и спокойствия! Мне кажется, что никому из нас в одиночку это место не удержать, судьба сама бросила нас в объятия друг друга. Кутафий хрустнул костяшками кулаков, ему совершенно изменила его напускная невозмутимость.

Кий между тем продолжил.

— Зато никакой крови. И в случае чего мы сможем сообща отбиться от булгарцев. Место это расположено не так далеко, как кажется, а потому оную опасность исключать не следует…

— Оно того стоит?!

— Надеюсь, что затраты оправдаем за год, — внял пристальному взгляду

Кия Вовка. — Думаю, что по несколько сотен гривен серебра на каждого, все зависит от количества привлечений рабочей силы. Учтите лишь, что золото там мелкое, вам самим бараньей шкурой много не взять, нужны промывочные машины, ну… оснастка для увеличения выработки, а она есть только у нас.

— Вот как…

— Ее и везем, — кивнул Вовка на реку и неожиданно насупился. — Однако есть еще условия… Школы для ваших детей и запрет на торговлю людьми.

— Это тоже, но подробности обсудим потом, — недовольно прервал его Кий, уловив недоумевающий взгляд Кутафия, — для начала нужно уговориться о привлечении вольных людишек на прииски.

— Вольных? Это еще зачем? — вновь удивился мурдас.

Кий не раз думал о том, как ветлужцы делятся прибылью своих предприятий с местными общинами, и считал это разумным. На жадного хозяина обычно работают спустя рукава, и в итоге он получает не сильно больше, чем тот, кто щедро делится с другими, сваливая на них и заботу о деле. Пригляд, конечно, убирать никак нельзя, но заинтересовать людей работой не только на чужое благо, но и на свое… Почему бы и нет?

— Потому что никто из нас много работников выделить не сумеет! Зимой золотой песок жрать не будешь, нужно еще и землю пахать!

— С богатой мошной припасы всегда можно купить!

— В голодный год и у соседей неурожай! А если давать местной чуди пятую или шестую часть реальной цены, то лишний золотой ручеек помехой не будет!

— Ты хочешь им платить?! — искренне удивился чепецкий предводитель.

— С такой силой сгоним их на прииски и дело с концом!

— О невольниках надо заботиться, в итоге так на так и выйдет! А еще я не люблю злобные косые взгляды себе в спину особенно так далеко от дома! Людям надо дать добрый кусок на жизнь, иначе татьба и разбой на реке житья нам не дадут! У мёня есть опыт по этой части, и я собираюсь им воспользоваться.

— Ты говоришь о своих копях на Суре? — заинтересованно поднял глаза Бикташ. — Воевода тебя не обидел, твои люди торгуют цемянкой по всей Идели!

Кий слегка усмехнулся. И дело было не в том, что угорец спутал глиняное крошево с цементом, и не в том, что торговля таким ценным товаром велась лишь ветлужцами, пусть и под прикрытием его имени.

Собеседники попались на крючок человеческих страстей, хотя еще не знали об этом. Собственно, Кий и сам болтался когда-то на таком же, да и теперь еще сидит на нем, хотя уже понимает свои слабости.

— Так и есть. Но прибыль не мне одному в мошну идет. Все в точности, как и в этом деле предлагается.

— Мне стоит подумать, — нахмурился мурдас.

— Думай! А я пошёл! — Бикташ бросил взгляд на стол, где лежала тряпица с рассыпанным на ней золотым песком, встал и неверной походкой зашагал к выходу из шатра. — Должен тебе признаться, Кутафий, что с ветлужцами всегда очень… очень сытно!

И уже на выходе бросил через плечо.

— Надеюсь, вы сможете уговорить ижмаринского кугуза, иначе я…

Поняв, что сказал лишнее, Бикташ с силой рванул подвернутый к верху полог шатра и тот упал за его спиной на место, хлопну в порванными завязками и застарелой дорожной пылью. В любом случае угорец решил для себя все.

Кий удовлетворенно кивнул и вернулся к прерванному разговору.

— И когда будешь думать, Кутафий, то учти, что твое участие в добыче не столь и необходимо. А в Закамье мы можем ходить и мимо тебя.

— Уже не пройдешь.

— С золотом пройду, но потеряю время…

— И золото.

— Поэтому и спрашиваю тебя от имени детей княжеских, согласен ли ты принять от нас такой щедрый подарок?

— А какой вам самим от этого прок?

Кий хотел ответить, но неожиданно для себя показал на недорослей.

— Пусть детишки скажут.

Он заметил, как от неожиданности Вовка поперхнулся, однако мальчишка и в этот раз взял себя в руки.

— Э… Во-первых, мы хорошо заработаем на наших промывочных машинах и на торговле. Во-вторых получим на Вятке союзников, с помощью которых сможем отбиться от булгарцев, если те пожалуют сюда… А в третьих, если мы подсядем на золото и перестанем трудиться, то через пару десятков лет разжиреем, обленимся и нас сожрет кто-то более сильный и голодный. Мощь державы в основном зависит от ремесел и торговли, звон монет тут не главное!

Кутафий криво усмехнулся, будто найдя подтверждение каким-то своим мыслям, и поднялся с лавки, подводя итог беседы.

— Надеюсь, золота будет достаточна чтобы безбедно прожить всю оставшуюся жизнь, а общих сил хватит, чтобы отбиться от любого, кто посягнет на него. Иначе…

Кий устало кивнул, получив такое, весьма своеобразное согласие чтецкого властителя на сотрудничество, но про себя хмыкнул.

«Мог бы и не предупреждать! Бикташ, к примеру, это понял раньше тебя…» Кий неожиданно замер, наткнувшись на откровенно веселящийся взгляд второго недоросля. Заметив пристальное к себе внимание, Микулка глаза опустил, но как оказалось только для того, чтобы закопаться в картах, небрежной кипой вылетевших из толстой амбарной книги. А потом радостно вскрикнул.

— Ага!.. Это наброски окрестных стран, это торговые маршруты… Вот! Гео-ро…ло-гическая! Земляное масло нам пока не нужно. Самоцветная полоса Урала! Как ты относиться, Кутафий, к горам и россыпям драгоценных камней среди них?..

* * *

— Все равно не надо было золото отдавать! — нервно постучал кулаком по столешнице Кий. — Умом понимаю, что, никто из них прииски под себя не осилит забрать, но до конца не верю. Где, кстати, золото роится?

— Самое крупное месторождение там, где Вяжа поворачивает на полудень, — меланхолично кивнул Вовка и еще раз подтвердил. — В одиночку нам его точно не осилить. Сгинем в этакой дали, и не услышит никто о том. Людей жалко.

— А камни самоцветные?! Зачем?!..

— Карта настолько примерная, что двадцать лет пройдет, прежде чем найдем даже десятую часть того, что там нарисовано!

— Все равно жалко отдавать!

— Не то слово. Но я уже говорил, что все вернется к нам как плата за наши товары, и на этом мы заработаем гораздо больше. Золото когда-нибудь кончится, а производственная база и люди… Короче, мы все равно поделились бы месторождением с кем-нибудь, чтобы не сидеть на нем сиднем, ожидая напастей со всех сторон!

— Ты же сам знаешь, сколько платят за цемент! Созидая, заработаешь больше!

— Ты уверен в том, что говоришь?

— Время покажет, — пожал плечами Кий и добавил, не став скрывать очевидное. — А ты хорошо держался, мальчик.

— Возможно… Каждый день ко мне приходят мастеровые, а они не чета тебе, бородой трясут, да седину в ней напоказ выставляют. Клюку каждый второй грозит о спину сломать!

— Больше ничего не таишь от меня?

— Золота мало. Может быть, через несколько лет оно даже сойдет на нет. И она мелкое, трудно взять.

Все равно что-то не сходилось.

— Я не понимаю… Не понимаю, как вы могли туда попасть и намыть его в таком количестве!

Кий пытливо взглянул на мальчишку и тот на стал запираться.

— Оно не оттуда. Мы сумели изготовить прототипы стеклянных зеркал, точнее мутное их подобие, и Завидкин отец отвесил за них золотом. Не торгуясь. Сказал, что втрое больше выручит на Готланде даже за такие.

— Но откуда познание, что оно там есть?!

— Вместе с картами пришло, — устало покачал головой Вовка. — Больше сказать не могу, не моя тайна.

— Но мы шли мы на Вятку именно за золотом?

— Нет, разве что пробную партию намыть. Поверь, мой братец тебя не обманывал, нам нужно на Урал!

— Поклянись.

— Даю слово. В бога особо не верю, хотя. и крещен, поэтому только так… А ты?

— Что я?

— Что ты от нас скрываешь?

— Ничего.

— Завидка!

Глава недорослей бесшумно выступил из угла палатки и вопросительно

уставился на мальчишку.

Кий ухмыльнулся, детишки его интриговали все больше.

— О чем речь?

— О соглядатае, — нехотя произнес новгородец. — Кто, что, зачем?

— Ах, вот оно что… — с облегчением выдохнул Кий. — От кого он, не спрашивайте, знаю не больше вашего. Старейшины с верховьев Ветлуги принудили взять его, но это не их человек.

— То есть ты изначально знал и все равно привел его к нам?

— Ты! Щенок!!

Многочасовое напряжение Кия нашло себе выход. Он схватил юнца за грудки и потянул к себе, заставив его приподняться на цыпочки.

— …мало мне этих недорослей, что мужами зрелыми помыкают!! Теперь каждый проходящий сопляк меня учить будет! Распну!! Со спины полос нарежу и в лесу, на куче муравейной распну!!

Глаза закрыла мутная красная пелена. С силой бросив молчащего новгородца в угол шатра, Кий схватился за нож, рыкнул голосом разъяренного медведя и… остыл. На его руках висели упомянутые им недоросли и что-то верещали о службе воеводской, о его слове и деле. Стряхнув их с себя, словно мелких шавок, он смачно сплюнул и вышел из палатки. Не хотелось ни ссориться, ни исполнять свои угрозы.

Раздавшийся вдалеке гул заставил его очнуться. Небо на горизонте окрасилось разрывами молний, осветившими отошедшую от берега лодку, и вскоре до его слуха вновь донесся громовой раскат. На них шла гроза.

Вслед за ним вышел новгородец, не смея приближаться. Кий вздохнул, продолжая любоваться одеялом темных туч над рекой, и поинтересовался.

— Ты и в самом деле несешь тайную службу у воеводы?

— Да.

— Молод еще.

— В самом соку, а опыт — дело наживное. Не серчай, если что не так учудил. И на детишек не обижайся. Если что натворили, то не со зла, а по дурости… И за масло на медном настиле прости, и за тыквенную голову со свечкой…

— Че-е-его?!

— Ну… за ту ночь, когда тебе что-то почудилось… Отныне ты свой в доску, а потому…

Кий расхохотался. Едкий смех сотрясал его грудь до того момента, когда он осознал, что корову и блаженного пастуха ему никак не могли

подсунуть, а значит он сам придумал себе напасть, на свою собственную голову. Редкое сочетание, насмешки людей и гнев богов…

— Пустое. Но если ты думаешь, что я их не накажу…

— Смиренно примут, ручаюсь. И тамгой бряцать не будут! Тем более она не…

— Что?!

— Все нормально. Гондыр скоро вернется и все пойдет по-прежнему!

Кию осталась лишь клацнуть зубами, закрывая тему, и начать учить жизни.

— По прежнему не будет! И вообще. Если ты думаешь, что русы или мурдасы бросятся честно исполнять оговоренный ряд…

Завидка согласно кивнул головой.

— Уверен, что они попытаются ударить в спину или хотя бы в малом надуть. Такова суть любых договоренностей, что исполняются лишь пока выгодно! Но я также считаю, что Бикташ и Чумбылат на нашей стороне… Или будут на ней, если объясним что к чему!

— Ты уж поспособствуй такому, исходу, по мере своих возможностей… — успокоился Кий. — Как волхв?

— Проснулся горячим, бредит. Девки к нему никого не подпускают, даже Вовку завернули прочь…

— А Свара?

— Плох, но сестрички пичкают его чем-то, чтобы покутные нити попутать и смертушке не дать о нем угнать.

Завидка замолчал, широко перекрестился и указал на реку.

Уловив силуэт приближающейся порки, почти незаметной на потемневшей воде, Кий удовлетворенно хмыкнул.

— Гондыр, наверняка он. Как только гости незваные от нас отчалили, так и его должны были отпустить. Так что, дальше идем, на Чепцу?

— Я уже не уверен, — пожал плечами Завидка. — Даже наоборот! Помяни мое слово, в Закамье мы пойдем другим путем, нежели мыслим с тобой тут и сейчас!

Кий секунду подумал, неуверенно кивнул и еще раз сменил тему.

— Если надо, мои люди перережут соглядатаю глотку, никто не узнает. Скажи, как проведали про то?

— Твои люди на особицу держатся, а этот… в душу лезет ко всем со своими расспросами, да и не слышал никто о нем прежде из моих недорослей. А трогать его не надо, такой человек не обязательно враг. Будем обучаться на кроликах!

— Чего?

— Нескольким моим ребятам нужно на ком-то оттачивать свои навыки. Следить, ловить на оговорках…

— Вот ты про что…

— И еще… считай, что от имени воеводы с тобой говорю. Была у меня беседа с ним тайная про твои деяния. Хм… Точнее у него со мной, — смутился Завидка. — Пора бы тебе определяться, с кем ты. Будешь ходить одиночкой, кто-нибудь сожрет и не подавится!

— А с вами не сожрет?

— Могут попытаться но большой кучей мы им поперек горла встанем. Ты подумай, Лаймыр уже не молод, а детки у Трофима Игнатьича еще не подросли, да и найдет он их куда пристроить, мыслей у него на этот счет много… Не хочешь ли возглавить людишек в верховьях Ветлуги?

— Про что ты?! — не сразу понял, что ему предлагают, Кий. — Кугузство ветлужское мне прочишь?

— Ну… Всех воеводских замыслов я не знаю, об этом сам с ним толковать будешь, но зато ведаю про его конечные цели! Для начала войско из местных черемис, да унжских мерян в одно целое надо сбить. Потом дойти с ними через Умжу до Волги, а через верховья Ветлуги до Сухоны, где крепостицы поставить…

— И не поссориться при этом с суздальцами, новгородцами и северными русами?

— Именно так…

— И почему выбор на меня пал? Чем угодил?

— Угодил?.. Так такая судьба по-нашему покону не столь и завидной выйдет! Не потомкам своим власть передать по наследству, ни мошну набить…

— Думаете Правду вашу на всю Ветлугу распространить?

— Никто не собирается попирать традиции твоего народа, надо лишь не дать им закостенеть! — туманно ответил ему новгородец. — Мир меняется и чтобы успеть, надо просто бежать впереди него.

— И для бега такого самому покон ваш придётся принять?

Завид (уж точно не Завидка!) молча кивнул, криво улыбнулся и шагнул с обрыва, обрушив собой слой песка с насыпи. Ему уже призывно махали с катамарана, где слышался рев голодного зверя.

Кий вздохнул и подставил лицо под дуновения свежего ветра, склоняющего за рекой, верхушки деревьев и налетающего на пригорок холодными, мокрыми порывами.

Вышедший из шатра Вовка неожиданно для Кия перекрестился и горячечным шепотом вознес к небу слова молитвы.

— Прости, Господи, что не верю, все равно лишь на одного тебя уповаю!

Прости, что вопреки своему желанию открыл врата ада и принес геенну огненную на землю твою! Прости и сжалься над всеми нами!

Кий поежился и мысленно присоединился к его словам, хотя и направил их другому создателю. Судя по всему, ветлужцы знали что делать, однако это их не радовало.

Не радовало и Кия, однако на душе его стало светло. Она словно бы очистилась его молитвой и порывами набирающего силу ветра. Что ему злые духи, что предстоящие трудности, если впереди их всех ждёт такое, что и словами не описать!

Их! Всех! Он не один! Он вновь кому-то нужен!

И Кий понял, что судьба его решена.

 

Глава 9

Прохладный ветер с реки обрушился неожиданно.

Подернулась зыбью водная гладь, и мокрый шквал залепил лицо Ефросиньи, песком и мелкой строительной пылью, поднятой из щелей каменной мостовой. Заскрипели невысокие леса, и одна из деревянных конструкций опасно покосилась, грозя обрушиться под ноги неосторожного прохожего.

Остов крепости выглядел заброшенным вечность назад, хотя еще несколько дней назад здесь кипела работа.

Сновали грузчики стараясь не пересекаться с ритмичными перемещениями подъемных механизмов, склонивших свои деревянные шеи над причалами. Стучали киянками каменщики, ровняя колотый булыжник не будущих улицах и набережных, укрепленных со стороны воды частоколом толстых дубовых свай. Размечали сточные канавы школьники, то и дело сверяясь с потертыми чертежами. Неторопливо двигались бетонных дел мастера, отточенными движениями распирая деревянными клиньями грязноватую схемную опалубку. Скрежетали железные лопаты, порхающие по воздуху, будто на них лежало легкое зерно, а не тяжелая цементная масса, щедро разбавленная речным гравием и каменной крошкой. Разгружался с плотов красноватый окатанный булыжник, в незапамятные времена нанесенный ледником в верховья Ветлуги.

Все закончилось.

По деревянной пристани уже не вышагивали степенные десятники, покрикивающие в сторону мешкавших воев. Не скрипели телеги, свозившие припасы на готовившиеся к отплытию корабли. Не ругались возчики, с трудом вытаскивая свои повозки с разбитых подъездных дорог. Завершился короткий промежуток времени между севом и сенокосом, когда окрестный люд, пусть и с трудом, но мог позволить себе дополнительный приработок.

Закончились деньги, отсыпанные в этом году скупой воеводской рукой на постройку крепости в междуречье Люнды и Ветлуги.

Да и само войско ушло на юг, оставив защиту своих родичей на немногих оставшихся тут соратников, по большей части слишком молодых или убогих для тяжелого похода.

Лишь ветер гулял теперь ро пыльным улицам кремля, заложенного воеводой для того, чтобы прикрыть поселения, протянувшиеся вдоль берегов Люнды вглубь таежного леса.

Первой раскинулась новая Переяславка, горделиво выпятив во все стороны свежие срубы и красневшие черепичные крыши. Великолепием своих новых одеяний она словно бы старалась забыть, старую весь. Ту самую, что сгорела, а теперь медленно осыпалась головешками с подмытого холма в мутную ветлужскую воду.

Именно в новом поселении, прикрывшемся от любопытного взора высокой оградой, сновали люди, предаваясь обычным своим делам и заботам.

А тут, в строящейся крепости, слонялась лишь детская стража, да неслась привычная ругань с лесов, окутавших деревянную церквушку, резко выделяющуюся своей резной красотой среди простых каменных остовов будущих зданий. Снизу доносился голос Радимира, полоскающего всуе языческую бедовость Мокши, сверху доносился бас эрзянина, оправдывающегося за то, что его деревянный орнамент не совпадал с православными устремлениями ветлужского священника.

Однако это было настолько привычно для Ефросиньи, что ничуть не трогало ее спокойствия, за которым она привычно пришла на реку.

Суета последних дней ее вымотала. Была она старостой Болотного, теперь возглавила общину Переяславки, заменив внезапно слегшего на крещение Никифора. А по совместительству стала заведовать стройкой.

Ну и что, что баба. Права у нее теперь как у мужа, семью содержащего, о чем даже на сходе решение было вынесено!

Мол, дело бабское дом содержать, да детей растить, однако как не всякий муж способен на деяния, ему на роду написанные, так и не на каждую жену можно узду надеть, дома удержав. Считаешь себя достойной, иди на сход, да требуй своего. Только потом не жалуйся, если тебе топор вручат, да в общий строй с защитниками веси поставят. Или работу на общество будут требовать, как будто ты являешься главой семейства, а не мужней женой.

А она что! И на то способна, и на другое.

За такой выбор муж ее хвалить не стал, хотя и ругать не сподобился.

Сказал только, что надо соседкам приплачивать, чтобы те за домом и детьми по очереди присматривали. Совсем, мол, дома не появляешься. Да еще заявил, что с такими выкрутасами бабы скоро совсем перестанут рожать, а потому надо готовиться к худшему! К какому? К такому, самому что ни на есть! Мол, как только жены начнут мужскими делами заниматься, так всему обществу конец и придет. Вымрут все, потому как без многочисленных потомков будущего нет. Исключения возможны, как без этого, но все-таки каждый должен заниматься своим делом…

Это не ругань была, а только ее преддверие, да и ответ у нее был уже припасен.

Ефросинья ждала третьего и надеялась на дочку. Живот еще не был заметен, но иногда рука нет-нет, да поглаживала его, приветствуя зарождение норой жизни, ее дитятко, кровиночку…

Вот как сказала мужу про беременность, так все и закончилось. Ругань, в смысле. Заткнулся.

Подставив лицо новому порыву свежего ветра, она с гордостью огляделась. В четких квадратах намечаемых площадей и улиц была и ее заслуга. И пусть она ничего не соображала в строительстве и планировке зданий. Пусть! Пусть ей было непонятно, зачем закладывать огромные канавы под стоки и канализацию. Однако работников надо было не только кормить, но и расселять, обеспечивать помывкой и лекарской заботой. А значит, надо было договариваться с сестричками школы, изнуряющихся на готовке и осмотре больных, подвозить припасы, топить баню…

Иначе во временных бревенчатых домах за крепостной стеной заведется какая-нибудь зараза и стройка встанет. А потом пойдут ей шепотки вслед: эх, это ж баба, напортачила?

Обойдя, фундамент крайней башни, и спустившись к мосткам, ведущим на другой берег Люнды, Ефросинья неожиданно встала. Сквозь посвист ветра, тоскливо гуляющего меж деревянных лесов последней кирпичной опоры, доносилась весьма отчетливая ругань.

Общественные работы по закладке, нового моста через приток Ветлуги были назначены собранием сельчан, имевших право голоса, лишь через день. Вряд ли, сорвав вчера глотки по поводу того, закладывать ли опоры из привозного мореного дуба или каменные, степенные мужи решили сойтись еще раз. По крайней мере без Ефросиньи это было немыслимо, слишком отчетливо они представляли, как тяжела у нее рука и хороша память.

С другой стороны, могли и сойтись. Например, для того, чтобы проредить друг другу бороды. Или выпить пива и обсудить все вопросы без женского присутствия. Не сам мост, нет. Просто свою несчастную долю под гнетом вездесущей бабы. И опять же потом проредить волосья на подбородке соседа.

Ефросинья напряженно вслушалась.

— Эй, говнодавы! Ну-ка шевелите своими квелыми задницами быстрее! Заслышав звонкий мальчишеский голос Ефросинья свернула с тропы и нехотя Направилась за общественный сортир, поставленной специально для привлеченных работников. Непроизвольно задерживая дыхание, чтобы не вдохнуть разлитые по округе ароматы, она вгляделась в происходящее.

И тяжело вздохнула.

Как получать емчугу, толком не знал никто. Остались лишь черновые записи от Ивана, по которым Вовка и пытался наладить изготовление селитры, однако пока получались крохи. Тем не менее, емчужные бурты или, по-другому, слитряницы были заложены во всех школах и мастерских, где устанавливались общественные уборные, а кое-где сырье свозилось даже из деревенских сортиров.

Вот и тут, в длинном сарае, прикрывающем от дождя, солнца и ветра скопившиеся кучи лежалого навоза, десяток мальчишек сосредоточенно перекладывали их известью, землей и прелой соломой.

Над копошащимися с железными вилами недорослями, усевшись на высокую жердяную изгородь, разделяющую отдельные бурты дурно пахнущего слоеного пирога, цветасто выводил свою речь мелкий паренек лет двенадцати?

— Если вдруг вы, рабы дерьма и лопаты, загубите мне этот урожай, то я вас в эту кучу и закопаю! А ну, нанесли последний мазок на свое произведение! Спускай портки, на три-четыре доставай… Ай-яй-яй! Ефросинья не выдержала.

«Сквернословить еще будет тут, в моей епархии!»

— Ты, оголец, сейчас сам на три-четыре достанешь! И покажешь применение своему хозяйству под моим присмотром… Только по другому назначению! На первой же встреченной вонючей козе! Чтобы отныне все девки от тебя шарахались, как от прокаженного!

— За…задушишь, тетка… ак-ха!

— Говнодавы, говоришь? И что там было раньше, а? Повторить?! — Ефросинья подняла мальчишку повыше и несильно встряхнула. — А ты тогда кто?

— Я? — полузадушено захрипел малец, пытаясь зацепиться руками и ногами за ставшую вдруг недостижимой изгородь. — Я Ероха!

— И кто ты, Ероха?

— Химик я, по призванию. А ныне сассе-низатор!

— Х-хто?!

— Химик же, только с дерьмом вожусь!

Ефросинья оглядела застывший ряд мальчишек и громко вопросила.

— И кто тут главный?!

Недоросли переглянулись, и какой-то пацан, счастливый обладатель густой копны светлых волос и таких же по цвету бровей, недоуменно процедил.

— Так он и есть, Ероха…

— И почему вы этому мелкому отродью позволяете изгаляться над вами? Тумаков дать не можете за слова его поганые в вашу сторону? Главному за мерзости такие еще больше полагается!

А мы… это…

— Запороли в прошлый раз емчугу без него. Совсем мало выпарили!

— Что за бурт?

— То не бурт был, — белобрысый повел бровями в сторону дальнего угла.

— Лошадиный навоз в яме гнил.

— Не поняла… — Ефросинья оглядела недоуменно пожавшего плечами мальчишку и пояснила. — Емчуга лишь с человеческого опорожнения получается добрая, а с животины ее совсем мало тем более в яме! Она еще и не вызрела там! Года ведь не прошло, как туда навоз заложили так? А нужно два, а то и все пять для лошадиного! За сроками следите!

— Зачем тогда нас гнать сюда и требовать все больше и больше этой самой селитры? — вмешался Ероха, хрипя от удушья. — Отпусти ты меня, тетка Ефросинья!

Она вынужденно ослабила захват и добавила.

— И только бурты, больше никаких ям. Пересыпать же лучше не соломой, а свекловицей или подсолнечником.

— Кха. А известью? — прокашлялся Ероха, потихоньку освобождаясь из цепких рук старосты.

— Лучше золой, иначе поташом придется обрабатывать. Да переворачивать не забывайте время от времени!

— А нужно… ну, это? — подвинувшийся ближе светлоголовый мальчишка неловко подергал завязки портков.

— Нужно! И не только самим! Водите сюда всех после обеда, хм… орошать свои труды праведнее! Я распоряжусь… Зовут-то тебя как, ороситель?

— Еремеем. А откуда ты, тетка Ефросинья…

— Откуда знаю? А чья я жена?! Ну, то-то! И почему, Еремей, тут вы, а не основная бригада?

— Так знающие все с Вовкой на Вятку подались, пришлось нам самим здесь помои да дерьмо месить… — опять взял в свои руки инициативу Ероха. — Кабы не держали нас в неведении, носясь со своими секретами как с писаной торбой, так мы бы…

Ефросинья выпустила шкирку почти выскользнувшего мелкого сквернословца и украдкой провела рукой по юбке, брезгливо оттирая ее от ощущения засаленного воротника рубахи. Понятно, что на такую работу чистое никто не надевает, но все таки…

— Теперь ты главный, Еремей.

— Напрасно ты, тетка Ефросинья, на Ерошку озлилась…

— Староста я или нет?! Завтра к мужику моему подойдешь, он лично это решение одобрит!

— А…

— А сегодня не суйся. Некогда ему! С этим героем тоже сами разбирайтесь! Но без излишеств! И пусть отныне навеки числится этим… ссенизатором!

Показав напоследок кулак сгрудившимся мальчишкам, она продолжила свой путь в сторону дома.

Желчное «спасибо тебе, тетка Ефросинья, за справедливость твою бесконечную и ласку неизбывную!», тихо донесшееся в спину, принадлежало все тому же неугомонному сорванцу, которому она обещала скорую расправу от его же приятелей. Останавливаться и вновь ругаться с глупцом, не умеющим держать язык за зубами, означало ему уподобиться, поэтому она лишь печально вздохнула и ускорила шаг.

Чтобы достичь своего пятистенка, поставленного рядом с мельницей и воеводским домом, Ефросиньи пришлось идти еще минут девять. Однако в ее положении прогулки на свежем воздухе были полезны.

Наконец тропинка минула березовую рощицу, заботливо очищенную от сухостоя (еще бы, печь такая прожорливая!), вильнула между ям, заросших крапивой, и закончила свой бег около ивового плетня, растворившись в мураве редкими пятнами проплешин.

Вот и дом родной!

За изгородью лениво и методично тявкал на веревке пес, поддерживая брехню собак с соседских, подворий.

Грелся на пологой крыше амбара кот, через прищур лениво проследивший за приходом хозяйки. А чего ему ластиться? Не зима, чтобы рассчитывать на особый прикорм. Мышей полно. И птенцов, вывалившихся из гнезда. В крайнем случае, можно поохотиться и на взрослых птах, вьющихся около усадьбы.

А еще есть вкусные цыплята.

Этих, правда, кошачья братия трогать уже остерегалась. Запомнила, что можно очень больно получить клювом от наседки или хворостиной от хозяйки. Второе еще опаснее, можно лишиться редкой миски молока и места возле теплой утечки. Выкинут за шиворот в сени, и спасибо за истребление мышей в амбаре не скажут.

Это пару лет назад все, открыв рот, смотрели на диковинки, привезенные из княжеских теремов, да боярские спален. Ныне пушистые питомцы расплодились по всей веси и начали покорять соседние селения, плодясь не хуже кроликов.

Опомнившись, что на донесла утром до кроличьей клетки охапку свежескошенной травы, Ефросинья подобрала на вилы слегка увядшую зелень, засунула ее в кормовой отсек и нагнулась, чтобы отнести бадейку с накопившимся за ночь навозом на компостную кучу.

Неожиданно за спиной захлопали крыльями куры, заполошно убираясь от кого-то не слишком разборчивого. Недовольно зашипел гусь, явно наступая путь тому, кто потревожил его спокойствие…

— На, зараза! Получи еще шипачая бестолочь! Да чтоб тебя перевернуло да треснуло! Да чтоб твои хозяева своим серебром… да чтоб оно у них в подпол провалилось от тяжести неизбывной!! Да чтоб ты просыпался на закате и всю ночь заполошным гоготом исходил!..

«Ого! это кто же невестку так рассердил, что она монеты своим родичам, чуть в глотку не запихивает?»

На самом деле свадьбы еще не было, как, собственно, и помолвки, но Тимку Ефросинья уже давно считала сыном, а Радку невесткой и даже дочкой.

— Солнышко мое. Да какой ирод тебя обидел! — заперев за собой калитку, Ефросинья шутливо погрозила в сторону широкого окна избы, блестящего на солнце еще редким в этих местах стеклом, и шагнула к Радке, принимая ее в свои объятья. — Ух, я ему ноги-то повыдергаю!

А та неожиданно уткнулась ей в плечо и тихонько завыла, орошая вышивку на светлом платье горючими слезами.

— Да что стряслось-то?! — не на шутку взволновалась Фрося, поднимая к себе заплаканное девичье личико. — Или преставился кто?

— Не помер, нет, но… но помрет вскоре, если Николай Степанович стеклянную посуду мне не выделит! Ну что такое десяток колб и реторт на нас и химиков! Половину перебили уже! Мы в очередь на оставшиеся

становимся, чтобы опыты делать!

— Ну, ну, все будет хорошо, девонька… — успокоилась Ефросинья, не понявшая большую часть из сказанного, но ни мало не обеспокоенная этим. — Не переживай так! Да ну их, холвы эти несчастные!

— Да как ты не понимаешь! Без них мы никогда нужный плесневый грибок не откроем! Никогда! И при тяжких болезнях люди продолжат умирать, хотя могли бы излечиться! Вон, соседу вашему, Васятке, не пришлось бы руку три раза кромсать когда она у него загноилась, а тетка Клавдия не преставилась бы на рождество от простуды злосчастной! А он, он… «Некогда этим стеклодувам! Заняты они! Денег нет! Следующий год, следующий год!»

— Клавдия, говоришь, жива, осталась бы… — насупилась Ефросинья, вспоминав старую каргу из соседней деревни, которая загнулась не столько из-за простуды, сколько из-за своей вредности, не подпустив к себе никого из лекарок. — Говоришь, стекляницы эти могли ее излечить? А муж мой не потворствует тебе в делах твоих?

— Ну… не сами стекляницы… — пошла на попятный Радка вытирай слезы.

— А плесень разная…

Ефросинья представила себе заплесневелые бурты под длинными рядами сараев, и ее ощутимо замутило — беременность давала о себе знать.

— А если мне поговорить с мастерами? Вдруг найдем щелку в их трудах и заботах, чтобы помочь нужному делу! А, девонька?

— А ты можешь? — с надеждой в голосе произнесла Редка. — А то со мной

они даже не разговаривают, будто… я для себя стараюсь!

— Ну… попробую! — пробурчала Фрося, уже прикидывая сколько людей ей придется выделить, чтобы достроить крышу давно, лелеемого стеклоделами кирпичного домика. Должны они мне будут. Так сколь тебе посуды этой надобно?

— Не только посуды, еще нужны хирургические инструменты, перевязочной материал и нитки для шитья… — стала загибать пальцы Радка. — Ты же поговоришь с Николаем Степановичем, да? Ведь что-то мы сами заготавливаем, но шелковые нитки, к примеру, нам никак не выкупить, хоть последнее исподнее с себя сорвем и на торг вынесем!

— Рада, солнышко! — чуть пристыдила невестку Ефросинья. — Ты хотя бы мне зубы не заговаривай. За нитки я не впрягалась! Сколь тебе этих скляниц надобно?

— Ну… от силы две или три сотни.

Видя, как мрачнеет лицо будущей свекрови, Радка быстро поправилась.

— Это разных и на все школы! А если только на нас с химиками, то всяких пятьдесят!.. Ну, Фросечка! Ну, хотя бы три десятка, это уже край! И скальпели обязательно, зажимы… Сестрички уже стонут!

Ефросинья зябко повела плечами но сочувствие к заботам девчонки пересилило трудности выполнения берущихся обязательств.

— Твердо не обещаю, но к утру список свой с рисунками…

— Чертежами! Уже почти!

— … и размерами подготовь.

— Ур-р-ра! Принесу! Утром! Фросюшка, а завтрашним вечером я уже с почтовой лодьей к Тимке, на Суру! Заодно и тамошних сестричек проведаю! Уж проследи за всем сама, сделай милость!

Вскинутые в победном жесте руки и хлестнувшие по гибкой спине косы вызвали у Ефросиньи легкую усмешку пополам с умилением.

— Беги, девка… Беги, пока бегается! Женихайся! Или невестись?.. А! Все едино!

Зайдя на крытый двор и спустившись за крынкой молока в ледник, она разворошила ногой темный пласт лежалого снега, проверяя его толщину,

И неожиданно задумалась.

Нет она ничуть не жалела, что пошла на поводу у будущей родственницы. «Ейный» муж, он любые женские капризы выдержит, тем более такие, а дочка будет счастлива.

Задумалась она о том, как ловчее подвести Николая к выполнению ее обещания.

Ничего особо, ценного для изготовления стекла не требовалось, разве что за неимением соды необходим был поташ, да известь для блеска. Конечно, еще, нужен был чистый песок, но его возили в достаточных количествах, это было дешевле, чем ставить мастерские на найденных месторождениях.

Пока дешевле. До того, как развернется массовое производство.

Но вот дров и угля уходила просто прорва! Особенно при изготовлении листового стекла, которое выделывали в прямоугольной чугунной сковороде, заполненной расплавленным оловом, Уже приходилось жестко указывать, какие территории можно вырубать, освобождая их под посев, а какие не трогать под страхом оказаться изгоем.

Однако проблема была даже не в этом. Стекло, особенно больших размеров или цветное на витражи, продавалось чуть ли не по весу серебра, поэтому за левые заказы мастеров могли наказать не по-детски. Влететь за самоуправство могло и Ефросинье, но она уже знала некоторые волшебные слова, нахваталась от мужа. Например, такие как «государственная необходимость» или «первоочередные задачи».

Ими она и хотела воспользоваться для продвижения заказа, а уж договориться со стеклоделами, чтобы ускорить работы, для нее не проблема. Староста, как-никак.

Мотнув головой, чтобы развеять задумчивость, Ефросинья вылезла из погреба, хлопнула крышкой люка и толкнула дверь в сени.

Изба встретила ее все еще теплой печкой и густым запахом свежеиспеченного хлеба. Она задержалась и в дальнем углу, за занавеской, Улина уже кормила грудью ее младшенького. Молока у воеводской жены, в отличие от Ефросиньи, хватало, и поскольку она была у них частым гостем, то стала для ее детишек кем-то вроде молочной матери.

Сам муж пристроился около широкого застекленного окна, по столу были разбросаны бумаги, и он что-то вполголоса зачитывал с одной из них, время от времени выслушивая замечания со стороны Улины.

— Пошто девку обидели, родственнички? — прервала их диалог Ефросинья, ставя крынку на стол и присаживаясь на край лавки. — Нешто других дел не нашлось?

— Ась?

— Да не ась, а пошто обидели? — повторила она, не замечая непонимающего взгляда Николая. — Вся в слезах вылетела!

— А-а-а… Ты про посуду ее? Нам к осени нужно два каравана готовить со стеклом, некогда на их с Вячеславом баловство, отвлекаться.

— Это людей спасать баловство?! — картинно ахнула Ефросинья, разведя в сторону руки.

Николай тяжело вздохнул и, осознав, что быстро от женских ахов не отделается, терпеливо пояснил.

— Фросюшка. Я что, разве против? Но на изготовление этих самых антибиотиков, которые они со Славкой задумали, нужны десятки или даже сотни лет в наших условиях! Подождет она до зимы со своими опытами, травками пока обойдется!

— А эти… струменты для сестричек?

— Будут, будут, но не раньше осени! Тигельной стали у нас дефицит, вся ушла на композитные плечи для самострелов. Они, знаешь ли, не вечные, да и железо у нас, включая выксунское, до сих пор… не железо, короче, а хрень на постном масле, вот! Пара сотен выстрелов и все, туши свет и в переплавку!

— А болезных, выходит, можно бросить на произвол судьбы?!

— Ты не передергивай, Фросенька! Сама же знаешь, что седмица лишь минула, как последние вояки ушли. Как снарядили их, так за остальных принялись. Подождет она пару месяцев, не переломится! А теперь не мешай, не до тебя! У нас в бюджете концы с концами не сходятся!

— Чего?

— Серебра, говорю, не хватает! Денег! Людям жить будет не на что!

— Это у вас-то не хватает?!

— А ты, что думала мы его рожаем?! — все-таки завелся Николай, картинно раскинув руки. — Вот, послушай, что еще предстоит сделать в этом году!

Схватив со стола какой-то засаленный листок, главный ветлужский мастеровой (а на пару с Улиной еще и казначей) чуть отставил его от себя и, прищурившись, стал перечислять необходимое.

— Кирпичное хранилище в каждое, крупное поселение, а также тайный схрон для припасов поодаль. Нужны?

— Это ты про скупаемое зерно, муженек?

— И не только! Договорились же, что запасов должно хватать на три года и их нужно обновлять! Сколько нужно для строений кирпича?.. Вот! А мы в эти хранилища еще и бетон заливаем, дабы ни одна мышь в закрома не пролезла, черепицу кладем, чтобы никакой пожар строения не коснулся! Догадываешься, староста, во что это нам обходится?

— Еще дома дли расселения прибывших семей и первое им вспоможение!

— Нешто сами не возведут? Сруб всем обществом за день ставится, землю мы выделим, а…

— У нас каждая вторая семья это вдовы с детишками. Голы, босы, без скарба и инструментов, на последние монеты, добираются! Иногда наши монеты, заметь, если поселенцы совсем обнищавшие!

— Все равно! Кто-то из местных отрубями до весны перебивается, а тут… нате вам, дом готовый, да хлеб печеный, пользуйтесь!

— Во-первых, дом не бесплатно выделяется! За него денежку малую постоянно платить надобно, чтобы через пять-шесть лет он окупился и дальше нам в прибыль шел. Во-вторых, любое вспомоществование тоже возвращать требуется и тут без вариантов. Но без этих вложений никак, не строй иллюзий! Общество раз соберется, другой, а на третий плюнет и скажет, что у каждого своих дел невпроворот! Ну, скажи, кто первые месяцы содержать этих людишек будет?! Ты?.. Если не будем помогать, любая вервь вилами таких переселенцев встречать будет!

— Так может и не стоило клич бросать по окрестным землям?

— Стоило! Рабочих рук катастрофически не хватает, особенно на выделке ткани и валенок, а мы новоселов селим в основном рядом с нашими мастерскими и школами! В результате и нам польза и им на жизнь худо-бедно хватает. Кроме того, потом все их детишки с потрохами наши!

— Ладно, что еще?

— Еще? Ткацкие станки. Тут мы более-менее на самоокупаемость вышли, но с новой модификацией еще возиться и возиться. Вооружение… Вот-уж беда, так беда! До конца года нам только дощатых доспехов надо подготовить свыше одной тысячи комплотов. Считай, по шесть в день и это только металл! А бабам его еще вязать на основу! А шлемы, секиры, копья, наконечники для стрел? А поддоспешники стеганые? Это я тебе не перечисляю еще наряды для кожевенных дел мастеров? седельников, щитников, шевцов…

— Не хватает? Вроде наши почти все бронные в поход отправились.

— Все изготовленное уходит, как… как топор в прорубь! Раз и нет его! Даже до конца не знаю, куда!

— Что-то эрзянам и суздальцам достается, но в основном все к воронежцам идет… — негромко пояснила Улина, выходя из-за занавески и подавая знак Ефросиньи, что ребенок уже сладко сопит в люльке. — Как Белую крепость в Дивногоре начали ставить, так поселения вокруг нее стали расти, будто им там медом намазано. А рядом с ними половцы дикие аки пчелы вьются, покоя оратаям не дают. У нас же по сию пору не только укреплений готовых, даже моста рядом с ними через Дон нет, хотя и обещано было! На плотах все в крепость возим! Когда, Николаша?

— Еще одна хулительница основ ветлужской государственности… — скоморошно скривился Николай. — Причем самая главная!

— А то! — тряхнула головой Улина, звякнув монетами, окаймляющими расшитую кромку шарпана.

— Весело ей… Тогда и мой черед! Вот как только ресурсы воронежцы выделят, так сразу все и построим! И даже секцию наплавную у моста выдумаем, чтобы суда через нее проходили!

— А что тебя сейчас останавливает?

— То, что возводить этот мост будут сто лет! Два плотника! Вечерами! В свободное от работы время! Сначала остов крепости надо осилить, а уж потом и о чем-либо ином заикаться! — недовольно фыркнул Николай и торопливо перевел разговор на беловежцев. — Слышал я, что Твердята с весны в степи?

Улина лишь улыбнулась нехитрой уловке собеседника.

Пусть увиливает, не сошелся еще на этом мосте белый свет клином. Как сойдется, сразу другой разговор пойдет,

— Да, в степи, вместе с ясской своей, Азой. Совместно караваны водят в сторону таврических земель. Пробуют особо настырные половецкие вежи замирить саблей, а те, что духом не слишком буйны, товарами. Ясов к себе переселяют, благо многие беловежцы те же корни имеют, торков да печенегов смущают новыми землями.

— И как успехи?

— Пока неважно. Половцы считают многих из упомянутых мною своими данниками, Хоть и слаб ныне Сырчан, но боюсь, что рассердится вконец и двинет своих, воев на воронежцев, не поможет ни крепости наша, толком не достроенная, ли рать беловежская, полностью не одоспешенная!

— Беловежская? — вмешалась Ефросинья, зацепившись за оговорку.

— Ну да. Новую крепость по старому месту проживания, многие величают, тем более она тоже из белого камня… — Улина сбилась и вопросительно поглядела на собеседников. — Так о чем это я?

— О Сырчане!

— Ага… Хоть и не отменил он своего наказа нас не трогать, но нападения на караваны все чаще происходят. Иногда вся тысяча в разъездах, лиходеев в степи карая. Видимо котлы чугунные с тканью заморской в качестве подарков уже не вызывают у хана прежнего довольства!

— Заморской?

— Да наша это, одинцовская ткань, но говорим, что из-за Варяжского моря возим, дабы купцы таврические раньше времени не прознали, как мы им цены сбиваем и не отговорили половцев прекратить продавать нам тонкорунных овец.

— Нешто это купцам надо? Да и как они смогут на половцев повлиять?

— Смогут, Фросюшка, не переживай, — подтвердил слова воеводской жены Николай. — Ромейские бестии ради медной монеты отца родного не пожалеют, а уж когда царьградский басилевс пустит в Черное море венецианцев и генуэзцев, то только держись! Думаю, не в последнюю очередь из-за проделок купцов Сырчан на нас волком смотрит. А уж когда наша ткань пойдет лучшей выделки…

— А мы же еще шерсть возами скупаем!

— Про ту говорим, что используем лишь — на зимнюю обувку, точнее на валенки. Грубая, мол, слишком. Шито белыми нитками, но за руку пока никто схватил,

— Теперь понятно, куда все железо уходит, — покачала головой Ефросинья. — Ничего, потерпим, зато будем уверены, что не допустят беловежцы к себе ворога!

— Если бы! Разве ж они сила против степи?! — резко возразила на такое заявление Улина. Пусть сорок тысяч воев во главе с Атраком к грузинскому царю подались, но осталось у его брата людишек никак не меньше! Самые смиренные, быть может, не слишком вооруженные и разобщенные донельзя! Но не меньше!

— Ничего не понимаю… Тогда зачем нам туда оружие слать? Ведь самим не хватает!

— Во-первых, выгодно, — взял слово Николай. — Туда оружие, оттуда зерно и скот. А, во-вторых, без железного наряда они не протянули бы и года! И все прошедшее время мы бы думали лишь о том, как с голода не опухнуть, а не про новые мастерские и товары. Да что там говорить, сама эта тысяча без вооружения нашего и не возникла бы!

— Да где ж они столько народа нашли? — вновь удивилась Ефросинья.

— Много, бывших полоняников половецких, выкупленных либо отбитых среди воронежцев оседает ради мести. Однако, в основном к Твердяте стекаются лихие люди, что зажитьем на краю половецкого поля живут. Их к нему слухи о добыче богатой тянут словно магнитом!

— Э… Чем тянут?

— Ты, Фросюшка, видела стрелку у Трофима, что все время в одну сторону кажет, как ни верти подставку? Вот, это магнит и есть. Люди у Твердяты удалые, да загульные. Во хмелю мелкими монетами да бросовым товаром сорят, что при севе зерном! Вот и тянет разбойничков к ним. Никто же не знает, что богатство сие не столько от наскоков мелких на вежи незамиренные идет, сколь от торговли со степняками же, а через них и с купцами царьградскими, что в Таврике проживают. И про, то никто не ведает, что Твердята своих воев специально по всем кабакам, да шалманам пускает, чтобы те слухи о своей удаче разносили.

— Разбойнички, говоришь… Как же таким иродам железо давать?

— Война дело грязное, кто бы ей ни занимался. Надо лишь в узде крепкой таких воев держать. К примеру, воевода, когда Сурские земли под себя подводил, — Николай взглядом испросил у Улины разрешение продолжить и неосознанно понизил голос, — не только чужих рубил, но и своих, кто не внял его приказу и стал разорять взятые на копье деревни. Прямо перед строем и жителями! Раз! И голова с плеч!

— То наемники были, — возразила Улина. — Свои к тому времени уже крепко уяснили, что живут жалованьем и тем, что в бою добудут, а за разбой всего могут лишиться, и жизни в том числе. А те решили проверить слово воеводское и допроверялись! И не рубил он, а из самострелов расстрелял. Пока разоружишь таких, кровью изойдешь.

— Пусть так, слухи разные ходят, — нехотя согласился тот, — Но деваться нам некуда, Фросюшка! Воронежские земли югом прирастают, войско там необходимо как воздух. Кстати, знаешь, чем Твердята Азу у ее рода племени сосватал? Ага, доспехами бронными!

— И все-таки, не продадут ли нас людишки эти? — не оставила сомнений в конечном исходе дела Ефросинья. — Они же что перекати-поле…

— А что делать? — ответила Улина, заметив, что взгляды собеседников скрестились на ней. — Пока еще ясская да воронежская молодь в школах подрастет, да в поле со своим поконом выйдет… В любом случае доспех выдается лишь тем, у кого детишки, либо младшие братья среди нас обучаются или за чью семью соседи поручились, да и то не сразу! Одиночки не приветствуются, да и разбавляются пришлые между воронежцами весьма. Не более десятой части новичков на поселение, а тех, кто приходит вместе, стараются разбросать по разным весям. Через несколько лет, глядишь, они уже почти свои, а вояки к Твердяте приходят справные, другие рядом со степью не выживают.

— Лишь бы власть к рукам не прибрали, — не могла остановиться Ефросинья, — а то начнут порядки свои устанавливать, да оратаев данью обкладывать!

— Треть от войска донского наш покон приняли! И Плоскиня тож! А тот ныне не только новую землю пашет, но и все хозяйство воронежское держит в своей руке! — слегка успокоила собеседницу Улина. — А еще Петра нашего в качестве доверенного лица держит, советуясь по всем важным вопросам.

— А Твердята что?

— Что-что… По слухам, сначала злился и даже Петрушу к себе приблизил, дабы власть не потерять. Это у них быстро! Соберут круг, и гуляй, как звали! Однако потом они все же втроем сели, да договорились. Ныне один в степи воюет, второй в глубинке, земли обустраивает, а наш Петруша… наш пострел везде поспел!

— Ладно, коли так, — кивнул Николай, — лишь бы Киев на наше такое самоуправство не осерчал! Земли, что ни говори, почти черниговские.

— Почти, да чуть-чуть никем за причину не берется, — резонно возразила ему Улина. — Селили людишек Тврдяты по границе княжества, но все же за его пределами, дабы заслоном они стали от половцев лютых, первыми их удар принимал на пути к Рязани, да Мурому. А уж крепостица дивногорская и вовсе на стыке с половцами!

— И эти доводы помешают Монамаху рассердиться на то, что подводим под свою руку околочерниговских переселенцев?

— Ничуть, — вынужденно пожала плечами Улина. — Но и мы не сидим, сложа руки!

— И что делать Трофим собирается? — подобралась от любопытства Ефросинья.

— Петра с сыном в Киев град послал, дабы те стенали, да помощи просили в борьбе с Сырчаном. Мол, пока хан слаб, нужно его добить. А торков да печенегов, что не могут смириться с господством половцев, надо под свое крыло взять и осадить на новые земли.

— Так вроде Мономах уже осаживал их вместе с берендеями рядом с собой?

— Слухи ходят, что прогнать грозится.

— Шалят?

— Не без этого. Пусть гонит, к себе возьмем. Своими эти племена долго не станут, но и ходить к нам через себя не дадут.

— Так хрен редьки не слаще!

— Эти, уже почти отвоевались, покоя хотят. Кому, как не им, с диким полем уживаться? А будут в Дивногорье шалить, так Твердята не просто так лихих людишек к себе созывает. Всем излишне шебутным укорот сумеет дать.

— А своими воями Мономах точно поможет?

— Вряд ли, разве что напутствием словесным, — пожала плечами Улина. — Но вдруг, да вспомнит своих бывших ратников и не станет ногами топать, что земли воронежские отныне своим путем идут. Договариваться в любом случае необходимо. Как утешение Петр ему зеркала с амальгамой оловянной повез, да стекло гладкое, другим Киев не удивишь. Прогонят, не прогонят с такими подарками, не угадаешь, но слухи о товарах наших все равно расползутся и этим надо пользоваться, иначе, зимой останемся без денег, и многие планы наши пойдут коту под хвост! Так что к осени, кровь из носа, но караван туда мы должны снарядить.

— Вот почему к стеклодувам вы Радку не подпускает, — догадалась Ефросинья, задумчиво покачав головой. — Да уж, забот у вас полон рот…

Что еще в списке твоих дел, муженек?

— Да список это бесконечный, — неопределенно пожал плечами Николай.

— Только ты, Фросенька, не серчай, мне еще со старостами, да мастеровыми вечером встречаться, поэтому мы дальше с Улиной по доходам нашим пройдемся, чтобы я знал, что могу им обещать, а с чем придется повременить…

— И я послушаю, — покорно наклонила голову, Ефросинья, — если не прогоните…

— Тебе это вдвойне полезно будет! Староста как-никак. Так вот, на чем я остановиться… Доходы наши по посуде падают, налицо ее переизбыток, а потому предлагаю я завязывать с нею и пустить железо на скобяные изделия и оружие.

— А цены опустить? — возразила Улина.

— Опять? Как бы разорение от этого нам не вышло. Девяносто из ста даже куну на котелок пожалеют, ибо не живут, а выживают, а в остальные уже насытились, выручка упала втрое.

— Насколько? — вмешалась Ефросинья.

— За прошлый год лишь полтысячи гривен с торговли посудой выручили.

— Новгородских или шестигранных киевских? — уточнила Улина.

— Конечно новгородских они полновеснее, — пожал плечами Николай. — Мы же вроде уже договаривались в них считать?

— Ох, Боже ж ты мой! — почти провыла Фрося, всплеснув руками. — Да сколько-но эти ваши гривны зерна купить можно!

— Ты забываешь, Фросенька, что часть суммы идет на закупку угля и руды, а, часть съедают накладные расходы, то бишь торговые пошлины, содержание воинов, припасы на них, охрана на торговых точках, зарплата мастерам и рабочим… Да еще оставшееся делится пополам между нами и общиной.

— И что в итоге?

— В итоге с гулькин нос, замнем для ясности! Ее муженек явно хотел сказать конкретнее, но при воеводской жене решил не выражаться, — Воеводская доля не больше сотни гривен. Спору нет, и это деньги, да и люди обеспечены работой, но склады посудой уже переполнены, поэтому будем резать!

— Кого, Николай?

— Аппетиты наши резать, только лишь, Фросенька! А увеличивать будем выпуск сеялок, веялок, плугов, всякой скобяной рухляди, гвоздей и инструментов. В отличие от посуды, тут все расходится шустрее, да и прибыль капает весомее! Не сотня, а пять как с куста. А учитывая, что почти треть от такого товара не общины делают, а единоличники из купленного у нас же железа, голова у меня за ассортимент вообще не болит. Знай себе стриги навар с товара, что тебе на реализацию дали. Скоро вообще обленимся и будем только семечки на лавке лузгать!

— Давай, пока про общую выручку, ленивец, — вмешалась Улина, подсаживаясь поближе, — дабы понять, какие суммы у нас в год крутятся.

— Все цифры у меня подбиты как раз на ваше начало года, он же месяц март по-моему календарю. Так вот… За ткань и валенки нам отвалили около пятисот серебром, полторы тысячи мы получили за стекло, бутыли разных форм и размеров и зеркала, а две тысячи триста за цемент. Пока все это как горячие пирожки расходится, поэтому доходы будут только увеличиваться, хотя в оборудование на цементных приисках придется вкладываться по полной, там все на соплях.

— Угу. Что с остальным?

— С досок и кирпича одни слезы, по пятьдесят гривен с того и другого. В принципе это неважно, в любом случае надо дальше разворачивать их производство, как, собственно, и мыла.

— Как так?! — запоздало поднялась на дыбы Ефросинья, однако сразу же понизила голос до шепота, вспомнив, что дети спят. — Да ты знаешь, сколько мы этого кирпича отправляем на сторону?

— Знаю, Фрося, успокойся! Просто почти все уходит своим, а значит, цены держим низкие, фактически вся выручка, идет на жалованье, перекладку печей и переоборудование мастерских, не более того. А будь иначе, так не видать нам ни печей русских, ни домов для поселенцев, ни хранилищ наших… Главное тут не доход, а то, что те же подростки зарабатывают на пропитание семьям. Случись недород, и люди не будут лапу сосать, а смогут купить продовольствие на стороне или у нас, благо мы о запасах заботимся.

Ефросинья мгновенно остыла. Николай лишь подтвердил то, что она и так знала.

На самом деле возросшие продажи стройматериалов и моющих средств не только окупали затраты на обучение подростков, но и давали возможность вкладывать в развитие школ, хотя местным жителям действительно все отпускалось по льготной цене.

Да и правильно Николай сказал, не в прибыли было дело. Точнее не в ней одной. И не только в сохраненных теплом и достаточным питанием жизнях, хотя они являлись как раз основной причиной всех усилий.

Людей надо было вырывать из нищеты. С корнем. А труд на земле в этих местах позволял лишь не умереть с голоду. Поэтому развитие любых ремесел было насущно необходимо. Это позволяло восполнить недостаток продовольствия из более благодатных для сельского хозяйства краев — окрестностей Воронежа, Суздаля или Булгара.

Во многих местах того же Поветлужья речь шла о выживании, а не о благоденствии. Что толку возить в такие края товары, если людям не на что их купить? Разве что пушную рухлядь на них выменять, так ценный соболь в основном обитал гораздо севернее низовых ветлужских земель, белка не всякая ценилась, а бобер просто не везде водился.

Если перефразировать любимую фразу муженька, чтобы купить что-нибудь нужное, необходимо сначала продать что-нибудь столь же нужное. И никак иначе. И некоторые продавали. Иногда себя в холопство, чтобы выжили дети. Иногда детей на сторону, чтобы выжить самим. И какое табу на это не накладывать, голод все расставит по своим местам.

Деже на Ветлуге за два прошедших года многое не изменилось, что уж говорить о Суре и Выксунке? Но для того чтобы выжить в соперничестве с соседними державами, необходимо было подключать всех.

Как не раз говорил ей Николай, могущество державы заключается не в богатстве и воинской силе одного лишь владыки и ближайших его сподвижников. Как ни странно, оно состоит в совокупной мощи всех подданных. Будет такая мощь, и в случае конфликта с Суздалем и Булгаром народ выстоит, ремесла продолжат развиваться, а тугая общественная мошна сможет открыть другие двери иные дороги для выживания.

Вот и рвались из кожи воевода с сотоварищами, дабы прирастить богатство людей, с ними прежде никак не связанных.

Это было странно почти для всех. Сильным мира сего было привычней напасть на соседа и тем пополнить казну или количество подданных, с которых шел, постоянных доход. Или пройтись с торговым караваном в дальние земли и жить на заработанное несколько лет.

У ветлужцев же было все наперекосяк, и хотя воеводские люди не бедствовали, но доход их не сильно превышал заработок хорошего мастера. Казалось бы, возьми другим, однако на этот счет законы были суровы…

Не балуй, иначе ответит вся ближняя родня!

Не пытайся положить лишнюю монету в карман, а не то всем твоим потомкам до третьего колена придется лишь скотину пасти, либо бежать в дальние края и забыть, что был у них такой предок!

Иной раз имуществом целого рода ручались, что ни один медяк не затеряется в мошне у нового воеводского наместника и сам он не станет своим родичам потворствовать в торговых делах!

Ручались, конечно же, чтобы нарушать.

Людей ведь не переделаешь, каждый надеялся, что пронесет и потом жалился на дыбе, что больше не будет. И уже начали лететь головы, разнося слухи о жестокости новых правителей…

Однако слухи эти, как ни странно, воодушевили людей, и те начали меняться. Стали замечать, что тонкая струйка прибыли текла не только с ветлужских мастерских, выксунских домен и сурских приисков. И не только в воеводскую казну. Начали пополнять свою мошну одинцовские сукноделы, стеклодувы. А с ними не бедствовали углежоги и кирпичных дел мастера, рудознатцы.

Многие начали понимать, что с этой властью можно иметь дело.

Но этих многих было все равно мало. Их количество не превышало капли в ушате с водой. Шагнешь чуть в сторону и снова трясина безысходности и нежелание из нее вылезать.

Новые мастерские приходилось навязывать. Монеты на развитие в руки немногих желающих вкладывали, чуть ли не силой А потом этих первопроходцев еще и заставляли расширять производство. Ведь мало кто понимал, что большая часть прибыли должна была вновь идти в оборот, а не ссыпаться в кубышку на черный день. И это было самое трудное.

— Еще тысяча гривен за пушнину, что скупаем у соседей, — продолжал меж тем Николай. — Свою живность почти распугали, хотя по правде говоря, ее и не было в достатке, так что с осени будет запрет на продажу мягкой рухляди в Поветлужье.

— С ума сошли?! — неожиданно для себя встряла Ефросинья, встав с

лавки и от избытка эмоций потрясая кулаками. — А жить как же? И охотникам и нам? Что одевать?

— Охотники дальше уйдут, на север, покинут нас вместе с семьями. Антип поведет, клетки свои с ручными соболями он обществу оставляет, долю от прибыли будущей на Радку уже переписал, оружием и припасами их поддержим, да и, весь малую вместе с избушками таежными поставить поможем. Желающих всего-то два десятка набирается, невелики затраты, зато за волоками присмотр будет, да о местных рудах что-нибудь узнаем.

— И куда это вы их спроваживаете?!

— В верховья Ветлуги, уже с Лаймыром сговорились про те места. У нас на пушнине они все равно много не поднимут, а там и зверье непуганое, и земли осваивать необходимо, А насчет одевать… — Я неправильно выразился. Не в самом Поветлужье запрещено продавать, а за его пределы, иноземным купцам. Если себе на одежду или пропитание зверя бьешь, то пока никто по рукам бить не будет. — Николай сокрушенно покачал головой и добавил. — Иначе последнее уничтожим, а потом будем лапу сосать. На этом вроде все… Ах, нет, основное забыл, оружие же на пять тысяч продали! Теперь все. Бумаги оформил, проверяй, Улина!

— Так сколько всего, Николай? — вскинулась та, принимая свернутую трубочкой рукопись.

— Заработали около двенадцати тысяч гривен серебра. А вот что касается расходов. Две тысячи на уголь и дрова. Это только на привозные, остальное заготавливаем сами. Пятьсот гривен на руду из сторонних источников, нам не принадлежащих. Еще почти столько же идет на мастеров…

— Школьных?

— Вообще всех. И тех, кто на жалованье сидит, и тех, кто заказами от нас кормится. Про подмастерьев же разговор отдельный…

— Зачем их выделаешь?

— Их просто не посчитаешь… Каждый из мастеров заключает ряд с воеводой, где прописывается не только его содержание, но и разные обязанности. К примеру, отработать на нас определенное количество лет в том месте, которое укажут, обучать, кого назначат, не разглашать полученные знания… А вот подсобники обычно формируются из школьников, либо местной общины. В таких случаях правила каждый устанавливает самостоятельно, мы разве что подмастерьев, которых кольцами наделяем, особо учитываем.

— Поняла, ваше право, — Кивнула Улина. — Что дальше?

— Еще по пятьсот гривен тратится на торговые экспедиции и всякую ерунду типа, скажем так, ежегодной дани. В последнюю входят подношения учельскому наместнику и подарки некоторым соседям, имена которых мне даже не сообщают… Короче говоря, расходы на коррупцию, ешкин кот! Успокаивает лишь то, что все идет куда-то на сторону. Ну, вот, похоже и все.

— И сколько же в мошну можно положить? — заерзала на лавке Ефросинья.

— А это смотря в чью. Если совместную, то чуть больше восьми тысяч гривен, а если после дележки с общинами, то наша прибыль составляет лишь четыре тысячи, что больше в два раза, чем имеет иное русское княжество, но гораздо меньше, чем тот же Киев. Правда, как и у них это во многом виртуальные деньги… То есть их нет.

— Как это нет?! — хором взвопили обе женщины.

— Самого серебра нет. В основном это куны, то есть не монеты, а их суррогаты с воеводской или княжеской печатью. Иногда — это бумага, иногда обычные беличьи шкурки… Как говорится, товар продаем, получаем за него невесть что. Даже у нас в воеводстве практически царит натуральный обмен. Вот так-то, бабоньки… Пора штамповать свои денежки.

— А сдюжим? — подняла голову Улина.

— Технологически да, штампы уже делаем. А что касается сырья, то клепать будем в основном мелкую монету, поскольку у ижмаринсого кугуза во владениях медь добывают и нам он ее поставляет за оружие. Возможно, в нее желательно добавить олова для крепости, но его мы на другие цели пускаем, не до жиру. Да и не догадываюсь я, какое такое преимущество нам дадут бронзовые монеты.

Ефросинья поникла головой, задумавшись о сказанном, и вновь поймала себя на мысли, что слышала об этом не раз.

Денег катастрофически не хватало. Тонкий ручеек серебра, идущий с Новгорода и Булгара, не позволял насытить драгоценными монетами все хозяйства Поветлужья, поэтому упомянутый натуральный обмен все еще царил на его просторах. Воеводские печати на облезлых беличьих шкурках немного спасали дело но не давали в полной мере развернуться мелкой торговли из-за недоверия к такому средству оплаты.

Своя монета могла — существенно улучшить ситуацию, хотя проблем с ней было бы много, в первую очередь таким вызывающим показом своей независимости неминуемо, возмутились бы соседи.

С другой стороны за пределами Поветлужья упомянутая воеводская печать и вовсе ничего не стоила. Сегодня ее хозяин есть, в завтра он уже никто и звать его никак.

Медь же в любом случае могли взять на вес, да и не было у ветлужцев других материалов для монет. Как говорил Николай, золото и серебро на Руси и в Булгарии не добывались и попадали сюда лишь из Царьграда, с Варяжского моря и с полуденных стран.

Последнее направление, судя по всему, было немало истощившимся ручейком прежней серебряной реки, текущей от некогда всемогущих арабов. И когда она в свое время обмелела, Русь и Булгар охватила нешуточная жажда. Даже на ветлужцев, с их грудой ценных товаров, благородных металлов не всегда хватало… За той же медью в итоге пришлось снаряжать экспедицию на Урал, поскольку ее месторождений в низовьях Вятки было не так уж и много.

Однако озвученная сумма, в чем бы она не хранилась, в любом случае была ошеломляющей.

— И все-таки, куда вы денете такую прорву монет? — вкрадчиво поинтересовалась Ефросинья, — Не то, чтобы я на что-то претендовала, но нам уже давно пора много менять и заново ставить. И я говорю на этот раз не о дороге до Болотного, а о станках ваших и колесах водяных, что не справляются со всеми, работами ни там, ни у нас. Надо же, дошли да чего! Бабы в очередь на мельницу за день записываются!

— Об этом мы с тобой поговорим дня через три, Фросюшка, когда соберемся с выборными и посчитаем все, что причитается нашим весям. В прошлом году за родами я тебя не тревожил, а теперь это будет и твоей головной болью.

— С детьми сам сидеть останешься?

— Своих старших пришлю, Присмотрят за мелкими! — шепнула ей Улина одними губами и, предвидя неизбежное, добавила. И нынче вечером тоже.

— Сегодня мы будем обсуждать воеводские монеты, они расписаны на другие надобности! — пояснил жене Николай.

— Какие же?

— Во-первых, наши, мастеровые? Во-вторых воинские. К примеру, если торговые походы оплачиваются из общей казны, поскольку в продаже товара все кровно заинтересованы, то расходы на войско должны заботить непосредственно воеводу. Улина, ну-ка, пробегись еще раз по всем позициям.

— Снаряжение дружины и ополчения за предыдущий год ровно тысяча, и это по себестоимости! Далее идет одержание постоянного войска, самого воеводы и наместников его, выплаты наемникам, постройка флота речного, возведений хранилищ, закупка продовольствия, обустройство переселенцев, выкуп невольников и беглых…

— Нам сколько полагается? — прервал ее Николай.

Из четырех тысяч мастеровым на развитие остается лишь семьсот гривен. Крохи, да.

— Все равно прорва… — покачала головой Ефросинья.

— На самом деле нет ее, этой прорвы, воевода почти все забрал на поход волжский. Хорошо, что вернуть обещал в следующем году, — Николай чуть задумался и хмыкнул, — но лучше бы солью отдал.

— Солью?

— Ей, родимой. Вовка божился, что, соду из нее получать можно, вот только как, точно не помнит… Говорил что-то про аммиак, но для нас его получение темный лес. В общем, плакали пока наши денежки, полсотни гривен осталось на неотложные нужды. Пятьсот ратников на Волге это не хвост собачий, их кормить и поить требуется, а половину из них и вовсе с земли пришлось отрывать, как только, сев прошел! Так что соседям, что будущие их работы на себя взяли, пришлась пообещать приплатить чуток. Собственно, мне не денег жалко, а сомнения гложут, управимся ли без них?

— Ныне у общин косилок и волокуш в избытке, так что с сенокосом все гладко будет, бабам одни неудобья станется убрать, — махнула рукой, Улина и напомнила. — Про другое ответь! Про жатки, что снопы вяжут и сразу молотят, ты случайно не запамятовал?

— А я обещал? — ошеломленно уставился на собеседницу Николай, за малостью не открыв свой рот.

— Ты говорил, что есть такие! — надавила голосом воеводская жена.

— Жнею самосброску я тебе на следующий год покажу в товарных количествах, насчет остального… Дай нам несколько лет, может, что и получится. Чем сложнее техника, тем больше времени на ее разработку требуется… Кстати, раз уж зашла речь о сельском хозяйстве, когда ты конезавод организуешь? Нам хорошие кони позарез нужны! Степными лошадками только детей на торгу возить, а не плуг таскать!

— Я уже говорила с Твердятой на эту тему, — ушла от ответа Улина.

— И что?

— Что-что… Нужен большой мешок серебра, чтобы нормальными племенными лошадьми обзавестись!

— Насколько большой?

— Всем даже представить страшно, насколько!

— Обзаводись хоть какими! Нам даже хромой жеребец-тяжеловоз за счастье выйдет, лично к кобыле буду подтаскивать!

— Трофим все больше об арабских скакуна мне уши грел.

— Ох уж эти вояки, пусть себе тешатся! Однако нас с тобой не верховая лошадь интересует, а тягловая для пахоты и повозки тяжелых грузов! Неприхотливая и устойчивая к холодам…

— Для Поветлужья или…

— Или! Под плуг для Суздаля и Воронежа. Особенно для первого, вола там не прокормить! Пусть Петр ищет в Киеве, а нет там, так хоть в Царьград кого отправляйте, Вячеслав вам породы подскажет!.. И раз уж пошла такая пьянка, то поинтересуюсь насчет кормов для скотины, силосные ямы заложили? А то, как с меня требовать, так завсегда, а как, с себя…

— Заложили, заложили, одну для силоса и три для сенажа. Вот только не знаю, хватит ли подсолнечника для первой. Да и бабы переяславские… не слушают меня в этом вопросе и все тут!

— А что ты хотела? Дело новое и если что-нибудь пойдет не так, еще и вспоминать полжизни наши с тобой ляпы будут. Вон, Ефросиньи жалобись в случае чего! — кивнул Николай на жену. — Она кого хочешь уговорит, а потом догонит и еще раз уговорит! Или мужу своему намекну и ему не не посмеют отказать! Когда, кстати, воевода вернется? К зиме?

— Лишь бы вообще вернулся, — Улина суеверно сплюнула через левое плечо, — и не через степи донские, а Волгой, как ушел.

Николай тяжело вздохнул и присоединился в своих переживаниях к воеводской жене.

— Ты уж не каркай! Если рать не вернется, то нам всем амба. Большая такая, зеленая амба, хоть я и сам досконально не знаю, что это такое.

Постоялый двор, дающий приют каждому, кто по воле судьбы или по стечению обстоятельств оказался в Переяславке, застыл в паутине ожидания. Обычно шумный и падкий на звонкие детские голоса, чьи обладатели пользовались его территорией совершенно безвозмездно, сегодня он был встревожен. Люди, плотно заполнившие все его закоулки, не были похожи на прежних посетителей. Подобно гигантскому пауку они опутали его комнаты потаенными разговорами и низким приглушенным ворчанием, — заполнили все пространство запахом лука и смрадом застоявшегося воздуха, не успевавшего выходить в верхние продухи.

— Ох, надышали-то, надышали!

Крепкая смесь запаха пота, немытого тела и чесночной вони прянула Ефросиньи прямо в лицо.

Она осторожно прикрыла входную дверь общего зала, оставив возможность струйке прохладного вечернего воздуха проникать из сеней внутрь, и шагнула вперед, Степенные мужи недовольно потеснились в сторону, пропуская ее ближе к столу, однако она направилась к окну, заполненному мутноватым заревом гаснущего дня и неясными силуэтами толпящихся под избой зевак.

Стекло в оконной раме имело чуть зеленоватый оттенок, но от этого восторженных взоров с обеих его сторон ловило ничуть не меньше. А уж когда Ефросинья повернула рукоятку и откинула раму в сторону, впустив в помещение разбегавшихся по стенам солнечных зайчиков и волну свежести, то это вызвало не только вздох облегчения немногих присутствующих тут женщин, но и взор восхищения со стороны представителей мужского населения.

И в отношении ее статей, сохранивших свою прелесть после родов и в отношении окна, которое оказывается, могло легко откидываться в сторону на щедро смазанных маслом железных петлях.

Ну, а она что? Прошла, как лодья по мелким волнам чужих голов в обратную сторону и протиснулась за стол меж мужем и Улиной, мимоходом подмигнув подружке. Та только усмехнулась, удачно скрыв это уголком цветистой шали, накинутой на плечи. Проход они с ней оговаривали заранее.

Глухой звон колокольчика заглушил гомон толпы и заставил собравшихся гостей повернуть головы к ее изрядно поседевшему мужу. Тот между тем плеснул себе в чашку воды из высокого глиняного кувшина, жадно ее осушил и медленно встал, коротко поклонившись присутствующим.

— Кха… Здравия всем прибывшим! И старостам и мастеровым, и даже юным подмастерьям, скромно притулившимся вдоль стен! Растекаться по древу славословий долго не буду, потому что большинство друг, друга знает, хоть и прибыли вы с Оки и Унжи, Ветлуги и Суры, и даже с матушки Волги. Многие лета! Учитывая, что вечер короткий и завтра поутру многие из наших гостей, уже начнут собираться в дальний путь, начнем… Слово даю особе, которая многим из вас должна быть хорошо ведома!

Ефросиния стала оглядывать собравшихся, пытаясь за сиплыми вздохами и напряженными взглядами разглядеть живых людей.

Вот Третьяк, староста с Суры, недобро прищурившись на вставшую из-за стола Улину, наклонился к соседу и что-то коротко спросил. Выслушав короткий и испуганный ответ, он немного побледнел и затих. Вот сутулый старик в расшитой красными птицами рубахе нахмурился недовольно глянул на смиренно присевших рядом с ним молодых мастеров и хрипло заворчал. Тех как ветром сдуло к стене, а лавка так и осталась свободной. Улина меж тем представилась и сделала ряд объявлений. Тишина опустилась мгновенно. Как же, воеводская жена мошной трясти собирается! В этой роли она выступала впервые.

Однако та начала с другого.

Во-первых, предупредила старост, что многие поселения приблизились к своему пределу, и воевода вынужден со следующего года ввести в них десятину, дабы уберечь жителей от пожара, грязи и нечистот. То есть будет мостить улицы камнем, рыть канавы, ставить общественные уборные и заставлять людей перекрывать крыши черепицей, а уж новые дома ставить разрешит только из кирпича! При этом добавила, что ей, как казначею, только выгодно появление городков, однако она понимает, что не всякий готов раскошелиться, а значит…

Итог ее речи свелся к тому, что наместниками составлены списки поселений и пустующих земель, где необходимы рабочие руки. И если, мол, старосты поспособствуют с уговорами жителей, дабы часть из них переселилась за счет казны в новые места обитания, то и она готова закрыть глаза на то, что некоторые товарищи кратковременно превысили кое-какие значения.

Во-вторых, рассказала, что завтра на пажити состоятся торги скотом, в очередной раз приведенным из половецких степей, а также про осеннюю распродажу семян подсолнечника, свеклы, моркови, картошки и отборного посевного зерна. И громко уведомила, что первые две культуры (вот же слов нахваталась подружка!) она потом готова скупить на корню, сколько бы кто ни вырастил. Озвучила и цены.

Про овечью шерсть и лен можно было не упоминать, и так всем было известно, что ткацкие мастерские все берут без остатка.

Но Улина напомнила.

И про то, сколько лошадок она может выделить готовым взяться за будущие поставки. И что льняное семя тоже все заберет на масло. И про то, сколь зерна отсыплет в долг, если кто-то опасается, что выращивание этих самых культур, может привести к тому, что зимой пропитания не хватит.

После чего Величаво села, внимательно наблюдая за реакцией собравшихся.

Следом Николай оглядел небольшой продолговатый зал, увенчанный монументальной русской печкой, встал и, перебивая гомон толпы, озвучил уже свою домашнюю заготовку.

— Теперь о нас, сирых… Начну с малого и потому самого дешевого. Мы меняем оборудование, а потому в разобранном состоянии у нас есть четыре пилорамы и пять наборов запасных пил для каждой. Бесплатно! Желающие есть?

Негромкий гул вновь наполнил помещение, и Николай поднял руку, призывая к тишине.

— А еще в придачу к каждой даю подмастерье до осени. Они помогут поставить водяные колеса и наладят работу лесопилок, однако на все на это есть два условия… — он улыбнулся и закончил, — во-первых, будущий хозяин должен исполнить урок безо всякой на то оплаты, во-вторых, он должен поставить результаты своего труда на Суру в указанное нами место.

— Вот так подарочки… — недовольно пробурчал Третьяк, сидевший прямо напротив ее мужа. — Что за урок хоть?

— К следующей осени каждая пилорама должна изготовить четыреста трехметровых необрезных шпал и деревянные рельсы для них, защитив все от гниения. Потом этот товар будем брать уже за плату. Что это такое и с чем едят оное, многие должны знать, по подобным сооружениям. Небольшие тележки ходят на сурских цементных приисках. Теперь у нас задача сложнее, нужно проложить э… деревянную дорогу до Суры или ее судоходных притоков.

Николай стал нудно расписывать, какой муторной и долгой выходит перевозка цемента, особенно в проливной дождь, когда телеги вязнут в грязи, а бочки насыщаются влагой, но Ефросинья чувствовала, что в его словах сквозила неуверенность, пусть и незамечаемая остальными.

Иногда, бессонными ночам они говорили о том, как было бы прекрасно сесть на поезд и через пару часов очутиться за много верст от места посадки. И как тяжело построить дорогу, по которой может катиться железный монстр, везущий за собой десятки вагонов. А еще о том, что без проб и ошибок такую мечту не осуществить, а значит, надо начинать, хотя бы и с малого. И о том, что для этого необходимо держать тьму народа, который надо кормить, поить, лечить… И все равно через тернии и преграды тянуть дорогу на запад и восток, соединяя торговые пути в одно целое.

Он все-таки решился, хотя сомнения, судя по всему, его не оставляли. Николай перешел к мелким подробностям, касающемся заказа, и стал выслушивать возражения по поводу сухой древесины и пропитки ее сохраняющими составами, силами будущих хозяев пилорам.

Затем в разговор встрял какой-то эрзянский голова, засыпав Николая вопросами об этих самых составах, которые на самом деле, как Ефросинья слышала, еще и не довели до ума. Выслушав, что использовать их для других целей нельзя, поскольку дышать такой пропиткой, опасно для здоровья, любознательны эрзянин слегка поутих, но все-таки взял одну из пилорам вместе с уроком.

Вот он, упомянутый натуральный обмен в действии.

Еще одну лесопилку застолбил Третьяк. Однако он потребовал в придачу к пилораме стекольного мастера. Подбирал староста слова осторожно, поглядывая на Улину, однако посыл был понятен — вы тут жируете, а мы на берегу Суры сохнем. Настаивал, тряся бородой словно помелом. Подобрался к самому столу, схватившись немытой рукой за горлышко кувшина, отчего у, Ефросиньи возникло стойкое желание протереть тот рукавом. Сдержалась, не стала при всех показывать свою брезгливость. Да и Николай порадовал, ответив тому категоричным отказом. Обещал передать технологию изготовления стекла сначала школам и лишь потом, годика через три, остальным желающим. При этом оговорил, что только тем общинам, кто полным составом приняли Ветлужскую правду. Никаких одиночек.

Третьяка аж перекосило, он в число «своих» не входил, однако спорить не стал и бочком выбрался за дверь. А напоследок еще и отказался от лесопилки, однако та ушла влет кому-то из его соседей.

Потом пошли, уже настоящие заказы. На кирпич и стройматериалы, на жидкое и твердое мыло, на дрова и уголь, которые необходимо было поставить в определенный срок в оговоренное место. Большая часть распределилась по школам, мелочь забирали себе частники, ухитряясь вместе с заказом выбивать себе подмастерьев, что-либо смыслящих в производстве искомого.

Перечислялись поручения, на бочки для цемента, канаты, мелкую и крупную тару, поташ и квасцы, смолу и деготь, чернила и бумагу, воск и свечи, олифу, разнообразную, мебель, рыбий клей и шпон. А еще ее муж попытался заложить больше селитряниц, сославшись, что ему очень необходимо это удобрение.

Чуть позже Николай перешел к простым красителям: желтой охре из болотной руды и коричневой жженой умбре из какой-то особенной глины. Не побрезговал и растительными красками, даже упирая на них.

Заказывал настойки из листьев березы, конского щавеля и коры ольхи, дающих желтый цвет, синьку из черники, сон-травы и василька, разные оттенки зеленого из коры можжевельника и манжетки.

Иногда он настаивал на своем составе, иногда прямо задавал вопросы, что ему могут предложить. К примеру, когда Николай коснулся красных красок он категорически отказался от киновари, в состав которой входили какие-то подозрительные компоненты (пробормотав что-то про возгонку серы и ртути), и стал настаивать на любых, получаемых из насекомых или растений, например, цветков зверобоя. Согласился и на привозной кирмиз. Отверг он и белила, получаемые при настое тонких листов свинца в уксусе, однако долго медлил с этим, что-то про себя взвешивая.

Тем не менее, молодого подмастерья с Выксунки, предложившего обе подозрительные краски, взял на заметку, записав его имя.

Так и шла беседа.

За деньгами шли договоренности, за первоначальными объяснениями следовали вопросы и новые ответы. Иногда Ефросинья чувствовала, что Николай мысленно хватался за голову и что-то торопливо записывал. Записывала и Улина. Ефросинья краем глаза следила, как росли столбики цифр, слева шли расходы, в середине доходы, справа записывался итог. На удивление конечная сумма трат был небольшой и плавала около десяти серебряных гривен.

Собственно, ничего удивительного в этом не было. Чтобы произвести иное изделие были необходимы станки и инструменты, гвозди и кирпич, тара и заготовки. Все это поставлялось либо в зачет заказа, либо рассрочку. Предоплата если и была, то очень небольшая и только проверенным людям. За поставляемую руду и уголь и вовсе ничего авансом не давали, все уже привыкли, что ветлужцы принимают весь подобный товар, если он соответствует требуемому качеству.

А чуть позже слово вновь взяла Улина, и на собравшихся, посыпались предложения по изготовлению ими ткани с поставкой и настройкой ткацких и прядильных станков силами одинцовских мастеров.

Люди вставали и уходили, уединялись перед окнами, спорили, били по рукам и вновь возвращались, выясняя что они что-то забыли уточнить или им чего-то не хватает. Николай время от времени указывал на своих помощников и те перехватывали самых разгоряченных покупателей, выясняя их нужды. Итоговая цифра все не менялась, и Ефросинья слегка успокоилась.

Незаметно стемнело. Перед иконами в красном углу зажгли керосиновую лампу, страсти понемногу улеглись, а в воздухе запели комары, принесенные сыростью с реки. В комнате было так же тесно, только на лавках стало ощутимо шумно, повеяло задором и юностью.

Наконец, Николай тяжело вздохнул огляделся и скомандовал, заставив Ефросинью напрячься.

— Ну что братцы! Начнем по-настоящему, помолясь, кто как умеет… Сурская школа тут? Руки поднимите… Выксунская? Верхневетлужская? Воронежцы? Закрывайте, окно, любопытствующих прочь! Дежурные, проверить списочный состав и выставить охрану…

Дождавшись, когда гомон утих, а беготня в коридоре и под окнами прекратилась, он уселся-на лавку и продолжил.

— Теперь, когда остались все свои, перейдем к самому главному! К вложениям! Но сначала подведем итоги последних месяцев. В первую очередь меня интересует отчет химиков, ибо от них зависит все остальное, в том числе стекло. Ну и соответственно должны присутствовать стеклодувы! Гаврила!

Николай оглядел зал и раздосадовано постучал по столу.

— Ведь только тут был, обормот! Я же ему сказал никуда не отлучаться! Дежурные, кровь из носа, но найдите мне Гаврилу стеклодела! Дождавшись, когда вооруженный боевым ножом недоросль метнется наружу, он продолжил.

— Ладно, пока разберемся с химиками… Что у вас с содой? Напомню остальным, что стекло у нас все еще мутное и с окрасом выходит, а потому вместо поташа я хочу попробовать именно ее. Не уверен в этом, но с очисткой поташа мы не справились, да и сжигать кубометры деревьев, чтобы получить щепоточку щелочи считаю расточительным. Слишком дорого выходит по затратам, да и леса жалко, должно, быть другое решение!

Молодой звонкий голос беззастенчиво его перебил,

— Мы из стеблей подсолнечника попробовали поташ получать, неплохо выходит!

— Мало его еще, подсолнечника, да и не тут его надо сажать, а на Дону. Так что пока это не выход, но зарубку в памяти я сделал и стеклянных дел мастера твой поташ попробуют, — поправился Николай, показав мальчишке большой палец одобрения. — Тем не менее, химикам был дан заказ на соду, поскольку, слух прошел, будто бы с ней стекло светлое получается.

— А выглядит она как, сода эта?

— Обе щелочи выгладят одинаково, можно и перепутать. Помните таблицу элементов?.. Так вот, в одном порошке калий содержится, а в другом кальций. Возможно, именно это играет какую-то роль, а может все дело в упомянутых примесях… Знаю лишь, что соду можно менее затратно получать. Ероха!

Потянулись длинные секунды ожидания, и Николай еще раз прикрикнул.

— Ероха! Что, еще и за ним посылать?!

В отрет на недовольство из-за дальнего угла печки поднялся давешний белобрысый паренек и кивнул в сторону ее, Ефросиньи.

— Так жинка ваша погнала его со старших, вот он и обиделся! Иди говори Еремей, сам все и докладывай, а меня в говнодавы навечно записали! А я че… Я могу пересказать, да только не так складно.

Ефросинья, наклонилась к мужу и торопливым шепотом напомнила ему историю, мельком перед этим упомянутую. И как хлопцы бестолковые с селитрой управлялись, и как она пыталась вразумить их зарвавшегося командира.

Николай поморщился и даже не посмотрел в ее сторону, из-за чего внутри нее сразу поднялась волна гнева.

«И так ему не сяк, и жена у него дурак!»

Муженек же требовательно послал за Ерохой и стал разбираться, кто поставил на работы бригаду химиков, которую он сам лишний раз не трогает, чтобы не приостанавливать ведущиеся ими разработки. Дойдя до Киона, старшего сына Пычея, который во время отсутствия Свары исполнял его обязанности, Николай тяжело вздохнул и взял вину на себя.

Мол, сам распоряжения отдавал, а проследить, как они исполняются, не удосужился. После чего подробно прошелся по технологии производства селитры, упомянув, что она очень нужна и не только как удобрение.

Белобрысый же, пользуясь временным перерывом, осторожно поставил перед ее мужем стеклянную бутыль, заботливо оплетенную для сохранности лозой.

— Вот! Соды нет, но Ероха просил жидкость эту передать. Торфяная вода, говорит. Особая.

— Так, Еремеем тебя — звать, кажется? Что за йода такая, Еремеюшка? Как

получаете? Какой перегонкой?

Однако все вопросы Николая мальчишка стоически игнорировал, отделываясь не словами, а невнятными междометиями. Мол собирал как Ероха велел.

Укоризненный взгляд мужа Ефросинья на этот раз перенесла с пониманием. Он же потянул бутыль к себе и взялся за деревянную пробку, закупоривающую сосуд. И чем больше затычка расшатывалась, тем радостней становился оскал Николая.

Когда пробка вылетела в нос Ефросиньи прянул такой резкий запах, что она с криком отшатнулась, зажимая нос. Рядом с такой же прытью вскочила Улина, до которой тоже донеслась порция вони.

Только ее муженек, не спуская с лица глупого, но счастливого выражения, чему-то улыбался, засовывая плотную деревяшку на место.

— Ребята, это нашатырь! То есть аммиачная вода, а значит живем! Будет сода!

Оглядевшись и заметив, что никто не разделяет его радости, Николай рявкнул.

Где этот словоблуд?! Дайте мне Ероху! Хоть кто-то меня поймет.

Спустя мгновение из сеней затолкнули виновника переполоха, заспанного до невозможности. Зевнув во весь рот, мальчишка протер рукавом глаза и недовольно пробурчал.

— Че надо-то? То Ероха иди прочь, то возвращайся обратно! У меня вторая ночь бессонная!

— А кто ребятишек словами погаными величал? — сорвалась Ефросинья, привстав с лавки. — Кто сидел и покрикивал, когда они работали в поте лица своего?

— Я и величал! — нимало не смущаясь, вызверился на нее волчонком

Ероха. — С Вовки вашего пример взял! А что, ему можно слова такие

употреблять, а мне запрет? А то, что не работал вместе со всеми, так меня на горох Кион поставил, и колени от того сильно распухли!

— Знать за дело получил! — не стала останавливаться Ефросинья, — И я

еще добавлю за наглость твою! Николай!!

— Николай, Николай, сиди дома, не гуляй, — вместо поддержки, ее муженек стал напевать какую-то прилипчивую песенку. За что страдал, Ероха и кого винишь?

— Не вино никого. А страдал за то, что упирался и на селитру не хотел ребят выводить. А что на нее идти, если знать не знаю что делать, а другую работу с меня никто не снимал?! Вовка явится, с него и спрашивайте!

— С тебя спросим! — вновь окрысилась Ефросинья и бросила взгляд на мужа. Ей показалось, что тот, злорадно усмехнулся в ответ, и она еле сдержалась, чтобы не завопить — «Что опять не так?!».

— Значит так, пойдешь на конюшню, — начал Николай, — и окажешь дежурным, чтобы тебе к гороху еще добавили плетей.

— Сколько?

От былой ершистости у мальчишки не осталось и следа? Казалось, сломался какой-то стержень у него внутри, и голос зазвучал обреченно.

— Ноль.

— Сколько? — пробудились искорки в оживших глазах Ерохи.

— Ноль! — терпеливо пояснил Николай. — Знаешь такую цифру?

— Так может не ходить?

— Нет уж, сходи, сделай милость, покажи им это колечко младшего мастера, — муженек стал копаться в глубоких карманах, и достал, наконец, медный тусклый ободок с неясной гравировкой цифрами, после чего протянул его Ерохе. — Теперь ты только мне подвластен, вместе с бригадой своей. И пороть тебя буду я! Лично! А теперь давай, рассказывай, как воду газовую получил и что еще добился!

Ефросинья только зубами скрипнула, а малец с немалым усилием стер с лица загнанное выражение и начал рассказывать, хотя иногда и бросал в ее сторону резкие, недоверчивые взгляды.

— Торфяными печами мы воздух подогреваем в домницах, а получившийся кокс, для ваграниц литейщикам отдаем, дабы они лом чугунный в железо переделывали, когда угля не хватает.

— Это понятно… — Николай хотел прервать мальчишку, но не удержался и

переспросил. — Как с хрупкостью железа при использовании торфа?

Почти не отличается от кокс от угля древесного.

— А в домницах использовать?

— Печей торфяных мало.

— Скомандую ставить, а не то опомниться не успеем, как лес вырубим, а торфа у нас залежи. Так как ты дошел до воды этой газовой?

— Помнил слова твои, Николай Степанович, что всему можно на пользу применение найти. Собрали мы печь новую и сложили в ней две колонны. Внешняя колонна из сырых огнеупорных кирпичей, да и внутренняя из них же, но с щелями и заслонками под наклоном, дабы торф в них не набивался…

Ефросинья слушала мальчишку и пыталась понять, почему гневался ее мирный в семейной жизни муж.

Ероха меж тем рассказывал, как подается торф, как охлаждается кокс в ящике для тушения и как они водой охлаждают газы, выходящие в отводную трубу. Неожиданно, она заметила, что в помещении установилась напряженная тишина, и солидные мужи вместе с совсем молоденькими подмастерьями пытаются уловить каждое слово из уст рассказчика.

А потом заметила сверкающие глаза мальчишки, и поняла, что тот в своей увлеченности ничем не отличается — от Радки. Наверняка на ее дочку злились стеклодувы, думая, что своей посудой та отвлекает их от важных дел.

Да и Вовка. Тот тоже в редкие свободные часы говорил лишь о любимом деле.

— То есть вся придумка в том, чтобы дымовые газы с торфяными не смешивались?

— Угу. Сам кокс мелкий выходит, не для всякого применения, зато на выходе, вот эта газовая вода и что-то типа дегтя.

— Что-нибудь с ним делал дальше? — заинтересовался Николай.

— С дегтем? — удивился малец. — Нет, думал, что и так разойдется на смазку. А вот…

Николай хотел что-то сказать, но заметив, что Ероха глубоко задумался, не стал его прерывать.

— А вот когда мы не сухой перегонкой занимались, а паром перегретым торф обрабатывали, то на выходе у нас смола какая-то получилась… Еремей, с собой она?

Вытащив из-за печки берестяной заплечный короб, тот поставил его на стол и вскоре Николай задумчиво скоблил ногтем черную массу с тусклым раковистым изломом и втягивал в себя ее запах.

— Асфальтом пахнет… Он, что ли? Это здорово. Вот только что с ним делать по нынешнему времени…

Но Ероха и не думал останавливаться.

— А кроме смолы той первым погоном маслянистая жидкость получилась и вот в нее я поташ влил. С остатками густыми я пока не знаю чего делать, а вот щелочная водичка хоть и грязная, но воняет так, что решил не выливать…

Взмах руки и Еремей поставил на стол новые бутыли, не этот раз глиняные. Откупорив пробки с обеих, Николай стал сосредоточенно принюхиваться, макнул палец в обе жидкости, каждый раз осматривая его и, наконец, удовлетворений расслабился.

— Значит так, Ероха. Медное кольцо твое по праву! Заслужил и не раз! Что

касается газовой, то бишь, аммиачной воды, то малую, часть отлей,

разбавь и отдай сестричкам для их медицинских нужд. Пригодится для того, чтобы поводить в чувство тех кто сознание потерял, а также для примочек от укусов насекомых. Пусть пробуют применять и тебе зараз выдают, если по нраву придется! Вторую часть отдай тем, кто у тебя фосфорные удобрения распространяет, что после конвертера остаются.

Заметив растерянное выражение на лице мальчишки, Николай удрученно заметил.

— Что, до сих пор не наладил сбыт? Ведь брали бабы на свеклу, я точно знаю. Найди кого-нибудь, кто любит в земле копаться, пусть ставит опыты по выращиванию овощей разных, отмечает, когда и что вносил, какой урожай… Если покажет себя, то возьмем на обеспечение.

— Я сама возьмусь найти, — решительно вмешалась в разговор Ефросинья, до сей поры обуреваемая противоречивыми чувствами. — бабы давно жалуются, что урожай скуднее и скуднее, а навоз на дальних огородах разбрасывать, так мы не ломовые лошади. Только скажи, — что с твоей водицей бабам делать надобно.

— Бабам? — задумчиво поскреб в своей шевелюре Николай. — Во-первых, она пойдет для очистки пятен на ткани, во-вторых, это азотное удобрение, и основа для получения многого другого. Насчет пятен я еще в сомнении, но со вторым сталкивался не раз и знаю точно. Помню, что удобрение то чуть окисляет почву, а еще то, что вносить его в землю надо глубже. Сначала оно даже дождевых червей убивает, но потом их избыток на этом самом месте. Короче, Фрося, экспериментируй с товарками своими но, напомню, любое излишество может навредить, собственно, как и во всех иных делах.

— И как мне понять когда польза кончается?

— Только опытным путем. По сути, и навоз может все сжечь, если его лишку навалить на грядку! Излишек любого удобрения приведет к отравлению…

— Какому на этот раз?

— О признаках у Славы узнаешь. А что, делать, чтобы этого не случилось от водички аммиачной? Во-первых, надо использовать ее вместе с другими удобрениями, и применять лишь в минимальных количествах, приносящих пользу. Во-вторых, вносить надо заранее, лучше под зиму. А чтобы люди не усердствовали, думая, что чем больше внесут, тем — лучше, будем ее продавать. Чтобы ценили и не разбрасывались ею. Как наиграетесь с дозами внесения, начинайте раздавать бабам за самую, что ни на есть, мелкую мзду. Однако в любом случае строго предупреждайте, сколько вносить и как.

— Разберемся, — почувствовала себя вновь на коне Ефросинья.

— Ероха! Дальше и самое главное! Надеюсь, что с помощью аммиачной воды мы сможем получить соду. С чем мешать подскажу, а как… дойдешь своим умом. Будут трудности, приходи запросто, покумекаем вместе. — Николай поднял вверх палец и добавил. — Это твоя главная задача на ближайшее время. С прозрачного стекла мы такой прибыток сможем получать, что хватит на все наши изыскания.

— А…

— Погоди, а та забуду. Вторая по значимости та самая мутная щелочная водичка, которая получается при коксовании торфа с перегретым водяным паром. Попробуй ее очистить и перегнать по запаху это креозот и пойдет нам на пропитку шпал. Что касается другой бутыли, то поставь кого-нибудь на это дело пусть он продолжает эксперименты. Надеюсь, получим осветительное масло и что-нибудь еще, столь же полезное. Если будет нехватка ребят, только свистни! — Николай откинулся на стену и удовлетворено заметил Ерохе. — Не торф, а сказка какая-то!.. Так о чем ты еще заикнулся? Извини, что прервал.

— Похоже, я уже нашел, чем стекло осветлять… Помнишь ли Николай Степанович, магнесийские камни, что купец, Юсуф перекупил для нас у царьградских купцов?

— Помню… Не до того мне было, потому тебе и отдал с наказом.

— И одно-то мы компас воеводе сделали по твоему указанию, Юсуф этот камень называл мужским.

— Пусть как хочет, так и зовет, как по мне так это был настоящий магнит.

— Женские он называя магнезией, я их частью, растолок и бросил при варке в стеклянную массу.

— Осветлилось?

— Да, мути гораздо меньше, хотя порошок темно-коричневый, почти черный! Правда, один раз стекло окрасилось в фиолетовый цвет, верно, много положил.

— Много у стеклодувов товара перепортил разными добавками?

— Угу, недовольно поморщился Ероха, отвернувшись в сторону.

— Они хоть ведали об этом? Нет? Хорошо? что не попался, но теперь будь добр, доложи им и попроси прощения, — ухмыльнулся Николай и задумался. — Магнезия, магнезия… Судя по названию, там или магний, или марганец. Напомни, только черные камни среди магнесийских были или иные тоже?

— Еще какие-то полупрозрачные и вроде бы белый порошок из них, купцы его тоже называли магнезией, но жженой. Однако толку с нее нет, она лишь как присыпка хороша, руки не потеют, да еще купцы царьградские ее как слабительное хвалили и от изжоги. Но платить по серебряной гривне за малое лукошко…

— Присыпка, говоришь… — не стал вслушиваться в дальнейшее ворчание мальчишки Николай. — Если там магний, то попробуй его в огнеупорах, намеси с серой глиной для футеровки. А если марганец, то имеет смысл его добавлять в металл для раскисления стали. Это я помню… Тогда это оксид, а значит… Металлурги здесь?

Несколько рук поднялись среди притихшей молодежи, настороженно наблюдающей как творится история.

— Тогда так, Ероха, поделишься с желающими черной магнезией, пусть восстанови ее углем, получившиеся крохи используют как добавку к стали. Думаю, что результаты порадуют, особенно для штампов или подшипников. Или нет! Пусть попробуют эту магнезию сразу в вагранке использовать, при переделе чугуна! Думаю, что расход кокса увеличится, да и температуру дутья придется повысить…

— Известь надо сыпать, как в конвертере?

— Хм… Скорее всего. Много еще камней осталось?

— Магнитов более нет, а белой и черной магнезии десятка четыре полных

пригоршней каждой лишь и наберется.

— Да… даже не знаю, что вы с этими крохами сумеете сделать. Ладно, закажу еще у Юсуфа. Еще что-нибудь новое он привозил? — да, кошкино золото…

— Что?

— Юсуф его так называл, мол, обманное это золото. А еще рек, что другие

обзывают его огненным камнем, потому что искры при ударе летят.

— Хм… для колесцового замка пойдет. И что?

— Если нагреть на огне, то, в-конце концов, подгорает, тускнеет и от него

начинает исходить резкая вонь.

— Продемонстрировать можешь?

— Про… чего?

— Нагреть!..

— Еремей!

Ероха кивнул своему напарнику на керосиновую лампу, а сам стал копаться в его коробе в поисках искомого материала. Спустя минуту небольшой золотистый кристалл уже начал подгорать в щипцах над пламенем лампы заботливо освобожденной от стеклянной колбы. Ожидание было недолгим, к Николаю изумленно вдохнул распространившийся вокруг- потускневшего камешка удушливый запах и вновь счастливо зажмурился.

— Загоревшейся спичкой пахнуло. Ох, хорошо-то как… Она, точно она! — чуть помедлив, он открыл глаза. — Но вы на этом не остановились, надеюсь?

— Как заповедовано. В закрытом тигле нагрели и… вот, чуть выше донышка, налет! Коричневый поначалу был, потом пожелтел…

Как по волшебству из вещей Еремея извлекли небольшой горшочек из тугоплавкой глины, который был тут же перемещен в руки ветлужского мастера. Тот задумчиво поскреб ногтем указанное пятнышка и стал копаться в черно-сером порошке, опавшем на дне сосуда, горсткой праха.

— Как калили, запомнили?

— Угу.

— На что похоже, догадываешься?

Ероха без церемоний изъял горшок в свой руки, опустил палец внутрь, тоже поскреб им налет и вполне ожидаемо попытался отправить его в рот, тут же получив весомый шлепок от старшего товарища.

— Ни вкуса, ни запаха нет, но если привыкнешь все в рот тянуть, то долго не проживешь, уверую тебя! На цвет смотри!

— Сера! — радостно поднял от горшку голову Ероха, — Юсуф нам от булгар такую же привозит! Он говорил, что арабы почитают ее как отца всех металлов. Наверное, от них и берет!

— Может и, с Волги, кажется, там есть самородная сера. В любом случае, тебя есть третья… Нет, вторая по важности задача. Запах газа запомнил? Вот! Когда мы из болотной руды выжигаем серу, то она уходит, скорее всего, именно таким газом…

— Угу, А если при коксовании из печи пахнет тухлыми яйцами?

— Братец, да ты просто кладезь! Я и запамятовал, а ведь сам иногда чувствовал такой запашок из домницы. Часто замечал?

— Бывает. И когда кто-нибудь воздух портит, то также воняет.

— Это сероводород! Как ты, наверное, понимаешь из названия, он тоже есть соединение серы! А она нам нужна. И не только она. Самое первое средство для химиков — это серная кислота.

— Э…

— Не знаю точно, как она выглядит, по кажется, что железо в ней растворяется, а вот благородные металлы нет. И она очень опасна, как, собственно и тот серный газ, что ты нюхал. Хранить эту кислоту можно только в стеклянной посуде, пробки подгонять очень плотно… Короче, продолжай экспериментировать!

— Все так же в тигелях выжигать золото обманное?

— Угу. Лучше бы самородную серу найти, но где? А вот камешек обманный на Урале точно должен быть!

— А как выжигать?

— Ну… Сделай какой-нибудь отвод в тигле, пережигай обманку эту без доступа воздуха, а испарения отводи и осаждай в холоде. Или окисляй в куче подобно тому, как мы дрова на древесный уголь пережигаем, а потом выщелачивай, выпаривай, прокаливай. Как обычно, годы работы для

одной единственной формулы… Эх! Лучше бы, конечно, научиться варить кислоту из серных газов наших печей. Вот только как?

Николай в оглушительной тишине, неожиданно окутавшей комнату, медленно постучал пальцами по столешнице и, прервав — свою задумчивость опомнился.

— В любом случае, парень, к кольцу медному ты теперь будешь соответствующую плату получать. А как соду добудешь в промышленных масштабах, и за серебро на пальце буду ратовать перед остальными!

— Спаси тебя Бог, Николай Степанович!

— Плата будет солидной, потому бригаду свою не обижай, пусть ни о чем другом надумают кроме задач твоих. Не дай бог на сторону уйдут! И сами они и сведения, что лишь у вас в голове есть! А еще помни, что к серебряному колечку обязанности будут прилагаться! Учеников воспитывать, да так, чтобы за год выдавать на гора двух подмастерьев в свободное плавание и столько же себе в подручные. Заранее ищи для этого нужных людей! Если среди своих нет, так смотри на стороне любую помощь тебе в этом окажу, Понятно?

— Как есть понятно, — серьезно кивнул в ответ Ероха.

Николай неожиданно бросил смешливый взгляд на свою жену и сконфуженно дополнил.

Посуду бы тебе… Стеклянную!.. Займусь. Или Фросеньке моей поручу.

Ефросинья аж расцвела, медленно наклонив голову в согласии, и поднялась, пользуясь моментом.

— Неправа я была — в отношении тебя, Ерошка, прими мои уверения в том.

— Да ладно, тетка Ефросинья! — махнул рукой тот, поглощенный новыми задачами. — Замнем для ясности!

— Я тебе замну! — вновь вспылила Ефросинья, схватив в руки первое попавшееся! — Я тебе так замну, что ты у меня своей химией кашлять будешь!

— Как на грех попалась ей одна из глиняных бутылей, обсуждаемых только что. Еще мгновение и черепки разлетелись бы на полу или даже на голове своенравного мальчишки, она не удержалась бы. Только испуганный вид Ерохи, который упал на колени и пополз в ее сторону, остановил от опрометчивого шага.

— Прости ты меня, Христа ради, тетка Ефросинья, прости неразумного!

Добравшись до стола, мальчишка приподнялся и бережно принял в свои объятия бутыль, в которой заключалось все его будущее, если не жизнь. А приняв, поклонился, глубоко и вроде бы на полном серьезе.

То ли мгновенно повзрослел, оценив что в удобрениях она теперь его торговый партнер, а потому от нее зависит многое. То ли, осознав, что у него есть будущее, перепугался. Такая тетка, она смотреть не будет, есть у тебя на пальце кольцо или нет. Разобьет о голову что-нибудь тяжелое и все, нету Ерохи вместе с его опытами.

За поклоном последовали слова.

— Буду держать свой язык за семью замками! Обещаю.

Рядом выдохнул Николай и тут же, от, греха подальше, нетерпеливым жестом отослал мальчишку в сторону, чем прервал нежданное торжество Ефросиньи.

Однако отбежав, тот не выдержал и скорчил кому-то из ровесников рожицу, вызвав смешки. Хорошо не ей, иначе она все-таки прошлась бы ураганом по всему честному собранию. Чтобы помнили.

— Ладно, с химией покончено, разве что с отбеливанием бумаги надо, что-то решить, но это позже в рабочем порядке.

Николай посмотрел на все еще стоящую жену и дурашливо, отодвинул вторую бутыль с химией подальше от нее, вызвав новую порцию смеха со стороны свидетелей ее горячности. Как говорится, кто-то быстро умнел, а кто-то безудержно впадал в детство.

— Тьфу! Что с вами связываться, скоморохами несчастными! — красная как вареный рак Ефросинья фыркнула и вновь уселась на лавку, скрестив на высокой груди руки. — Ужо погодите, придете ко мне за помощью!

— Придем, Фросюшка, куда мы без, тебя!

Николай, серьезно кивнул, и хотел было продолжить, но был остановлен неожиданно ввалившимся в дверь Кионом.

— Беда, Николай Степанович, нигде не найдем Гаврилу-стекольщика, которого ты призывал найти! Как стемнело, ночной дозор видел его на пристани вместе с Третьяком, старостой одного из цементных приисков, но того уже и след простыл!

— В смысле?

— На ночь гладя отчалил! Сказал, что одинцовские ему сукно обещали за цемент что он с Суры привез! И если мол, вечером не довезет, то сделка сорвется,

— Тьфу, ты!

— Да к ним на ощупь добраться можно! Луна почти полная!

— Костер на вышке! Сигналь дальним постам, чтобы останавливали всех! Кто не послушается — жечь к чертовой матери!

Ефросинья испуганно перекрестилась и не только потому, что муж помянул нечистого. Таким ожесточенным она его видела редко, Дождавшись, когда Кийон отдаст распоряжение дежурному, Николай отвернул воротник, блеснув тусклой железной бляхой, — и стал задавать вопросы.

— Что на лодью грузили?

— Вроде какие-то бочки…

— Их простукивали, как заповедовано?

— Не спрашивал… — лицо Киона покрылось капельками пота, и он торопливо добавил. — Думаешь, спеленали нашего стеклодува? Или сам сбежал? Тут же снаряжу лодью с отроками!

Николай вскочил и отчаянно макнул руки.

— Эх! Если пропадут Гавриловы труды со шлифовкой оптического стекла, то… Д-а-а! Была не была! Посылай, но не только их! Твои отроки еще сопляки малолетние, не наткнутся впотьмах на мель, так все одно не догонят дюжую команду! Поднимай десяток старшей дружины, а своих к ним под начало! Дай бог, чтобы Третьяк к одинцовским пошел! Дай бог!.. Подожди.

Задержав рванувшегося было Киона, Николай добавил.

— Вятшим дружинникам объяснишь, что происходит… Утром пойдет донесение на Суру, чтобы глядели в оба! Это секрет стекла легко украсть, а с цементом гораздо сложнее, не везде есть нужная глина… сырье для цемента можно только захватить! Если все так, как мы с тобой подумали, то Третьяк пошел во все тяжкие у подобрал именно время, — когда воевода дружину в поход увел! Так что пусть вельдемановские вой не зевают! А еще выксунских предупредят! Хоть и не рискует ныне никто железную руду у Овтая трогать, но чем черт не шутит! Так-что мальчишек с обеих школ надо срочно отправить на разведку!.. Э… все! Иди!

Помещение наполнилось гулом, но вопросов никто не, задавал, события происходили у всех на глазах, Николай между тем опустился на лавку и проводил взглядом убежавшего сына Пычея,

— И я молодец! Решил для удобства собрать всех в Переяславке! Надо было в Болотное тащить! Оттуда хрен выберешься?

Николай тяжело вздохнул, в очередной раз налил себе воды из кувшина и жадно глотнул. Ефросинье показалось, что муженек странно скривился, будто вода показалась ему невкусной. Однако тот отставил чашку в сторону и незамедлительно продолжил свою речь, заставив ее забыть о посетившем сердце нехорошем предчувствии.

— На самом деле все не так печально, рано или поздно нас все равно сделали бы. Однако это не повод пренебрегать мерами безопасности, так что ждите разговор на эту тему! Пока же вернемся к нашим баранам, сделали бы что ждите разговор на эту тему! Пока же. вернемся к нашим баранам, потому что мы должны быть всегда на десять шагов впереди остальных! На очереди у нас прототип винторезного станка, упомянутая оптика и ее шлифовка, лужение железа для получения жести, чугунные формы для изготовления бутылок и — банок, а также какая-никакая автоматизация дутья через стеклодувную трубку… Гайки и винты понадобятся в первую очередь нам, остальное, как водится, разлетится за звонкую монету. Что еще в тему сегодняшней дискуссии?

— Фанера! — кто-то крикнул с места.

— Угу, а к ней плиты из стружки, как обычные, так и цементные, вот только я не уверен, что, сегодня мы их сможем кому-то продать. Тем не менее, почему бы и не обсудить, если кто-то чего-то добился. Не получится с ними, так отходы с лесопилки можно мешать с глиной и использовать как утеплитель. Кстати, в качестве его можно и обычную глину использовать, если предварительно ее обжечь. Получим в итоге легкие, твердые окатыши, кои можно и в бетон добавлять для снижения веса и между кирпичных стен цехов засыпать, чтобы теплее было. Вот только технологию эту надо заново разрабатывать, а опилки у нас дармовые и их уже горы гниющие!

— А мы их в бумагу добавляем! — выкрикнул тот же молодой и задорный голос. — Нам бы таких гор побольше, тогда мы о-го-го! Завалим воеводу, монетами!

— О-го-го… Молодцами вы будете, когда ваш картон перестанет разваливаться в руках из-за того, что мелкие опилки применяете, а не щепу или стружку! И вы еще до сих пор не поставили прокатные валы для бумаги! Смотрите, не получите следующий уровень классности ваших мастерских, зарплаты не вырастут! — осадил оптимиста Николай.

Напоминаю последние веяния. Наиболее тонкая, и плотная бумага получается из пеньки с добавлением извести для белизны и большей однородности. Потому необходимо увеличивать посевы конопли, благо она и для других дел годна, а после уборки следует сразу закладывать ее на вымачивание. Подробности в выксунской школе, за небольшие отчисления с продаж они не только рецептом, поделятся, но и подмастерьями. С другой стороны на сурских приисках добились покрытия бумаги мелом, разведенным в рыбьем клею, что после просушки делает ее ровной и блестящей!

— У-у-у, это же морока какая! — протяжно пропел тот же голос.

— Без мороки серебро в мошне не зазвенит! Общайтесь, меняйтесь, договаривайтесь!

Николай обвел собравшихся уставшим взглядом и продолжил.

Ну, вот, постепенно мы перешли к технологиям! С этого момента предложения построить больше, шире и выше только потому, что это принесет больше прибыли, не пройдут! Об этом надо было заботиться хотя бы полчаса назад, когда были люди, готовые тряхнуть своей мошной! Наша же почти пуста… Сейчас же я собираюсь вложиться в любые ваши мечты и фантазии, ответить на любые каверзные вопросы, однако все это при следующих условиях… Времени у нас только до полуночи, а на все вложения от вилы тридцать-сорок гривен! Так что траты будут только на материалы, а все блага по фактическому выходу от ваших свершений гораздо позже, после внедрения и продаж. У кого-нибудь есть чем поделиться?

С одной из лавок поднялся худощавый паренек и, заикаясь, начал что-то шептать..

— Громче, Ясень — раздалось поблизости.

— Я… мы… Колесо водное удобнее было для мельницы э… поперек… — юнец провел руками вдоль пола и продолжил путаные объяснения. — У нас перепад воды большой и оно быстрее крутится… да. Но ломается…

Мальчишка окончательно смутился и замолчал.

— Горизонтально, что ли, поставили? Лопасти под наклоном и наверняка деревянные?

Тот радостно закивал.

— Хм, это вы молодцы… Кажется такое колесо называется мутовчатым и фактически является прообразом турбины, отдавая больше мощности, — почесал в затылке Николай. — Только вот турбину эту нужно из легкого металла делать и воду к ней особо подводить… Короче, покажешь! До тебя ведь день хода? Ну да лодка в моем распоряжении!

— А когда в нашей школе поршневою воздуховку нормально починят, мастер? — вмешался, кто-то из школы на реке Вол. — А то меха не дают нужного поддува, а эта дрянь по третьему разу сломалась!

— Сами никак?

— Даже голову поднять некогда, Николай Степанович! Сам ведаешь про заказы наши.

— Вот и нам ее двести до ума недосуг… Вообще стоит попробовать сделать воздуходувку на основе давления воды! Давление у нее поменьше будет, чем у поршневой, зато ломать там нечему. Останься, обмозгуем, а подмастерьев и монеты для ее строительства я постараюсь выделить. Производство ваше останавливать нельзя, голову снимут. Что еще?

— Как насчет двигателя? — раздался застуженный голос с задних рядов.

— Мы тут, к примеру, ради него!

— Ха, двигатель! Паровой и внутреннего сгорания… Лекции о фантастике и ее внедрении в нашу жизнь, в том числе передвижение с помощью железок по воде и, суше, проводятся каждый понедельник, после ужина. Желающих перевести все в практическую плоскость как можно быстрее могу принять завтра, тоже вечером. Помогу вплоть до показа разных имеющихся у меня чертежей, но сразу предупреждаю, что воплощение их дело муторное и совсем не ближайшего будущего. Ну что, кто еще желает выступить?

Николай неожиданно замолчал и тяжело облокотился на стол, пытаясь что-то сказать, однако вместо слов из него вырвался стон. Ефросинья непроизвольно обернулась и пораженно замерла, не отрывая взгляд от его лица. Затуманенный взгляд мужа и бледная кожа, покрытая испариной, говорили сами за себя. Рука у Николая подвернулась, и он тяжело упал на лавку, по пути уронив на пол кувшин с водой.

Сердце у Ефросиньи дрогнуло и замерло, словно кто-то чужой схватил его ледяной пригоршней. Перед глазами ярко вспыхнула картинка грязных пальцев, шарящих по горлышку сосуда с водой, и она стремглав вскочила.

— Отравил, тварь… — она сжала кулаки и еще раз закричала. — Ах, Третьяк, тварь подлая!

Ефросинья бросилась на колени рядом с Николаем сорвала с головы платок и растерянно замерла, же не слыша властных распоряжений Улины.

— Дежурный! Раду, сестричек! Всех сюда, мигом! Люди! Поднимайте, всю оставшуюся старшую дружину! Слово и дело воеводы!

 

Глава 10

Тележное колесо нырнуло в промоину, и резкий толчок вырвал Тимку из забытья. Он неловко вскинулся, но через секунду веки его успокоено слиплись, лицо ткнулось в ворох слежавшегося сена, а разум вернулся в сладкие объятия сна…

…

— Ребятки, так мигом обернетесь? Словом перемолвитесь с девкой этой и все?

Лоб стоящего перед недорослями тщедушного дворового мужичка покрылся испариной, а руки то и дело скользили по грязным дерюжным порткам, стараясь скрыть дрожь пальцев. Слишком велика была награда, сверкнувшая перед ним вязью старых арабских монет и слишком велико наказание, показавшееся на миг из деревянных ножен, обернуты яркой кожей. Той самой кожей из слабо прожированной козлины, которую он лично нахваливал бестолковым отрокам несколько мгновений назад.

— Ага. Только ответь, ты сам панка обслуживаешь, или кто другой ему кофе в постель подает?

По-эрзянски Тимка болтал уже довольно сносно, но в минуты волнения его несло — некоторое слова и присказки сходили с его языка совсем не к месту.

— Че?

— Кто в доме, говорю, хозяйничает? Приходящая обслуга есть?

— Да не… Лишь молодуха живет, что горшками печными ведает да постель хозяину греет. И вот еще девка ваша с ее щенком крикливым безвылазно в клети сидит…

Нож, резко вылетевший из сафьяновых ножен, воткнулся рядом с ухом служки, едва не отхватив ему мочку. Икнув, тот осоловело повел взглядом, закатил глаза и неожиданно сполз по бревенчатой стене вниз.

— Тьфу ты, ну ты! Своего ножа испугался, — злость куда-то исчезла, и Тимка досадливо бросил вычурные ножны прямо на пол, не заботясь, попадут, ли они на давно втоптанные пучки прелой соломы или в непросохшие ошметки навоза. — Случайно лужу под себя не пустил, нет? Ну, тогда не зевай, вяжи его, хлопцы.

Сами ножны, негодный боевой нож и плохонькие кожаные доспехи, валявшиеся рядом, принадлежали свояку сомлевшего мужичка, зарабатывающего скорнячеством. Все остальное, включая топоры из мягкого железа, никудышные сулицы и рассохшиеся щиты были сделаны его братаном. Семейный подряд в действии, так сказать. По крайней мере, мальчишки так поняли, выслушивая хвалу качеству предложенного им товара.

Однако Тимке было все равно, стащил ли мужичок оружие из запасов панка или действительно впаривал им что то свое.

Они пришли сюда не за этим.

И оказаться здесь было нелегко.

Дом городского головы находился не просто в крепости, а в самой ее сердцевине.

Отчасти им повезло.

В один прекрасный момент до ветлужцев дошли сведения, что попасть в искомый дом можно было не только через парадное крыльцо, но и через небольшую конюшню, пристроившуюся рядом с ним под одной крышей. Только нужнее было сговориться со служкой панка, что приторговывал на местном торгу разным барахлом, бессовестно втюхивая его молодым раззявам, желающим поступить к кому-нибудь на службу. Да еще подобраться к самому дому, что было гораздо, сложнее. Что внутри крепости делать посторонним?

Но об этом побеспокоились.

В булгарскую цитадель на месте слиянии Оки и Волги недоросли попали перед закатом солнца. С возом, полным припасов, что везли сюда со всей округи и совершенно незадолго до прохода мимо нее войск князя Юрия, когда суетливость в крепостице достигла своего предела.

Из оружия у них были лишь заточенные и обожженные деревянные пики, вызвавшие ухмылки у стражи. Да и руководил подростками старый дед, глухой на оба уха, но тот покинул их уже перед воротами, доверив самостоятельно разгружать мешки с крупой и бочонки со стоялым медом в один из лабазов внутренней крепостицы.

Ну, как крепостцы…

Собственно вся она представляла собой городню без башен, да детинец внутри ее, смещенные на самый край речного обрыва. А поскольку часть стен у детинца внешними не были, то их полезное пространство разумно решили использовать под склады.

Нужно же булгарским купцам где-то, хранить стой товары?

В большей сохранности они и быть не могли, поскольку в тесной внутренней крепостице постоянно проживал лишь местный панок, а все остальные ограничивались редкими наездами. Появлялись гости в основном с булгарской стороны, но ныне торговля пришла в упадок и детинец посещали лишь представители старой эрзянской чади, вытесненной сюда резко пошедшим в гору Овтаем. В любом случае в детинец недорослей не допустили бы, однако старый костяной оберег, повешенный Тимкой на всеобщее обозрение, сразу привлек внимание одного из воев, слоняющегося без видимого дела у въездных ворот. Тот, не став рыться в плетеных коробах с личными вещами, сразу бросился к одной из дубовых бочек, в отличие от других покрытой липкими сладкими подтеками, и нарочито вызвался сопроводить столь ценный груз поближе к начальству.

По пути эрзянин достал в точности такой же амулет и удостоверился, что Тимка его увидел.

Он и провел их в детинец, где стал беззлобно изгаляться над недорослями, некстати доложившими, что приехали сюда не разгружать возок а наниматься в ополчение. И доказал таки им, что они погорячились со своими голословными утверждениями!

Пришлось им таскать на себе тяжелые ведерные бочки.

И все это время эрзянин учил их, как отбивать поклоны и держать себя перед начальством, сопровождая сие действие нарочитыми пинками и ужимками под гогот внутренней стражи. Даже заставил Тимку под немалое веселье окружающих показать, как тот управляется заточенной деревянной слегой, лишь по недоразумению называемой глупыми недорослями копьем.

А когда тот суетливо наклонился, чтобы поблагодарить воина за науку, покровительственно похлопал и шепнул.

— Выпущу, как станет светать. Опоздаешь, пеняй на себя, уйду один.

Тимка намек понял и заискивающе попросил совета, где купить хотя бы что-то похожее на оружие. А когда ему показали на неказистого дядьку, следящего за разгрузкой и неявно исполняющего роль местного тиуна, уже более внятно попросился переночевать в детинце. И весомо стукнул по звонкому кошелю на поясе под намекающий кашель их сопровождающего.

Мужичок все услышал и оценил, а потому, когда потянул недорослей за собой, то потекший бочонок с медом так и остался стоять перед закрытой дверью лабаза. Сиротливо так, под понимающими взглядами сопровождавшего их эрзянина и внутренней стражи, уже предвкушающей ночные посиделки. А что, враг уже на пороге? Или добрая чаша хмельного меда кому-нибудь мешала охранять закрытые ворота?

…

— Кляп не забудьте!

Замечание опоздало, Андрейка уже затянул узлы и теперь засовывал кусок дерюги в рот сомлевшему служке, а Москай, эрзянский представитель их малочисленной компании, уже подсвечивал лучиной приземистую дверь, отделяющую конюшню от дома. Задув огонь, он дернул ручку и шагнул в полутьму жилого помещения, откуда через несколько мгновений призывно махнул рукой.

Важену они нашли в конце коридора. Откинув щеколду, Тимка осторожно вошел в душную комнату и замер. Пахло затхлостью и давно немытым телом.

— Эй… — скорее прошептал, чем окрикнул он. — Есть тут кто?

В углу зашевелилось, и Тимка шагнул вперед.

— Важена…

Неожиданно какая-то тряпка взлетела вверх, и пока он следил за ее полетом, на него что-то прыгнуло, ударив в грудь. Отшатнувшись, Тимка потянул нож…

Его остановил плач. И еще рычание, переходящее в тихий скулеж. Нет, это была не собака. Женщина защищала дорогое ей создание и из последних сил преграждала путь врагу.

— Важена… Тш-ш-ш…. Я пришел забрать тебя к брату…

Тимка сказал это по-эрзянски и специально не стал упоминать Ивана, чтобы не спугнуть доверие плененной женщины.

Подвывания постепенно затихли, но ответа он ждал долго, почти минуту.

Мучительно тянулись мгновения тихо кряхтел проснувшийся ребенок.

— Я ему не нужна… Он отдал меня из рода, не спрашивая согласия! И потом не спас меня, хотя я ждала.

Сзади послышалось дыхание, и в ухе раздался Андрейкин шепот.

— Он проснулся. Скорей.

Неслышные шаги удалились, и Тимка попробовал вновь. На этот раз он вспомнил всех и надавил на жалость.

— Тш-ш-ш… Мне Иван, твой суженый, вроде как дядькой приходится… даже еще ближе. И брат твой горюет о тебе. Если ты не согласишься, мы останемся здесь и поляжем все, а у нас даже усы отрастать не начали.

— Такие молодые… — голос не отвечал, он равнодушно констатировал факты, Знал бы суженый, как надо мной поругались, перевернулся бы на своих небесах. А остальным я такая порченная не нужна.

— Ивану без тебя никак!

— Он жив?! — в хриплом голосе послышалась надежда.

— Мы нашли его следы…

— Но, не его самого… — вспыхнувшая надежда угасла.

— Я обещаю. Обещаю, что найду. Тогда поступишь, как знаешь. А пока нам надо собираться.

— Собираться. Надо. У меня ребенок. Куда я с ним? Кто меня примет?

— Для нас. Для всех. Это. Его. Дитя. Ты же помнишь Он сказал это сам.

— Уходите… Пока не поздно.

Нет. Ребенка мы напоим слабым маковым отваром, а потом засунем вас в потайной ящик на дне телеги, припорошив сеном. Все продумано, не беспокойся!

— Бегите!

— Нет. Без тебя никуда не уйдем. Учти, если что то сорвется, наши следующей ночью обязательно пойдут на штурм крепости! Представляешь, сколько людей погибнет?

В наступившем молчании отчетливо раздался шум в коридоре над лестницей. Более ждать было нельзя, и Тимка ринулся туда.

«Вот и взятое напрокат оружие пригодилось! Плохонькое, но нам не на стенах биться!»

Когда он подбежал к комнате городского головы, было уже почти все кончено. В свете теплившегося свечного огарка из-под кровати выползало пятно черной крови, на одеяле комом лежала женщина.

Тимку, перекорежило. Молодуху было жалко, хотя он сам и отдал приказ валить любого, если есть хоть малая вероятность, что тот позовет на помощь.

Сам панок лежал рядом с порогом, зажимая рану в боку. Струйки крови сочились у него между пальцев, растекаясь темным пятном на рубахе, но в своей ненависти, полыхавшей в глазах яркими огоньками, он даже не замечал этого.

Однако молчал.

А что прикажете делать, если силы неожиданно кончились, а острие чужого ножа засунуто под подбородок?

— Кто повеление тебе передал Важену в неволе держать? Куда ветлужцев продал?

Давление клинка ослабло, но это лишь дало повод лежащему плюнуть в сторону Тимки.

— Поставлю вопрос по-другому. Видел такое колечко раньше? К нему еще бляха прилагается… — витой железный ободок на грубой конопляной тесемке на миг показался из-за выреза рубахи, чтобы вновь опуститься на место. — По глазам вижу, что хотя бы слышал и понимаешь, что своими словами я разбрасываться не буду! Так вот, если ответишь, как все было, то Овтай и его ближники не будут мстить твоему роду… Иначе вырежут и старого и малого, в том числе семью твою, которую ты спровадил подальше от ратных баталий, что могут в крепости случиться при проходе суздальцев! Это его твердое обещание, данное мне лично. А от себя добавлю, что если будешь упорствовать, то мы всем расскажем, на что ты обрек своих ближайших родичей…

Ждал Тимка недолго. Для панка умереть было не страшно. Хоть и городской голова, но вышел из воев, не чета своему служке. Страшно было за своих. Кровная месть не щадит никого, а род Медведя подмял под себя многих и многих.

Слову же в эти времена верили.

После озвученного признания Тимка еще раз повторил обещание пощады всему роду, а потом взялся за нож. Самые неприятные вещи надо делать самому, чтобы отчетливо понимать, что ты требуешь от других. Тимку так научили.

Потом его вырвало.

«Будь ты проклят, инязор!»

* * *

Пробуждение было не слишком приятным. После полуденного кошмара, напомнившего о былом, слегка болела голова. Тем не менее, Тимка потянулся, разворошив колючее, до одури пахнущее сено, и приподнялся.

Его «лежбище» было устроено на самой верхушке копны, медленно трясущейся по тесной лесной дороге. Ветки деревьев почти задевали Тимку по волосам и иногда вырывали вокруг него клочки подсохшей травы, остававшейся висеть на деревьях неопрятными космами. Казалось, что деревья вокруг были плотоядными…

«Ну ладно, травоядными!»

Рядом сопела Радка, измотанная бдением у постели девчушки, чьи родители приютили их прошлой ночью. Та все время металась в бреду и даже ему пришлось несколько раз вставать пополуночи, чтобы заварить какие-то травки и поменять компрессы. Если учитывать, что пробыла Радка почтовой лодьей, сразу ринувшись на перекладных на его поиски, а перед этим еще и провела неделю около постели его отца, медленно отводя того от края могилы, она должна была спать мертвым сном.

Однако веки дрожали.

«Вот как можно одновременно спать не спать?!»

Тимка не выдержал, дернул из кучи подсохшую соломинку и метелкой прошелся по нежным Радкиным ушам, выглядывающим из-под сбившегося набок платка. Поднявшийся в ответ маленький кулачок ясно высказал мысль о недопустимости подобных экспериментов.

«Ну и спи… заспиха!»

Возчиков сверху было не видно.

Точнее возчицы, тети Мани, здоровущей бабы в самом соку, при этом называющей себя старой дряхлой развалиной. Как-никак сорок лет. Однако зубы у нее были в целости, а характер остался на старости лет все такой же шебутной.

Вот и сейчас она что-то напевала, сидя на облучке. Если и прерывалась, то только для того, чтобы поругаться с лошадью, медленно тащившей, по ее мнению, себе прокорм на зиму. Корила ее всячески, и даже подгоняла хлыстом, но та отвечала пренебрежительным фырканьем, ничуть не прибавляя шаг.

Для тетки подростки были всего лишь сезонными работниками, которых ее дальний родич попросил подвезти до деревни. Вот только она не скрывала сомнений, что они там могут найти себе работу.

Нет, летних дел было невпроворот, но по ее мнению все, на что детишки могли рассчитывать, это скудный прокорм в обмен на обильный пот и толстую корку трудовых мозолей. Даже проворность, с которой мальчишка помогал ей метать сено, ничуть не убедила ее в обратном.

После того, как Тимка зевнул, огласив окрестности протяжным стоном, Маня тут же перекинула свое внимание на него.

— Поднялся, красава лесная? Отряхайся и спускайся снедать, пока твоя невестушка дрыхнет! Выкладывай на общую тряпицу, что там у тебя есть, полдень уже.

Тетка весьма бойко разговаривала по-словенски, пусть и со своими особенностями. Собственно, а чего не толковать, если и происходила она из одного из многочисленных славянских племен. Название Тимке ничего не говорило, но он подозревал, что была она из тех, кого булгары называли мурдасами, и кто с давних пор жил в окрестностях Суры.

Пускало ее племя, конечно, себе кровь от эрзян, черемисов, да насельников с Дона, пришедших с русами, но в основном роднились со своими. Хватало деревень в округе.

Так что говор, был особый, но слова почти все знакомые, а если понимаешь мордву, то и все. А к той Тимка уже привык за два года. Тетка тоже осознавала то, что он говорил, хотя переспрашивала нередко, и тогда ему приходилось подбирать другие слова.

— Красава, а красава, слышишь ли? Скажи, что это ваш староста мне телку на лошадку сменял, а? Изъяны у нее или просто характер злобный? Ты мне правду говори!

— А не станешь на меня злиться за правду эту?

— Да больно надо! Я вообще не обидчивая!

— Так нетель ты сменяла, а не телку, — поделился Тимка уже устаревшими сведениями. — И за то твой родич с тобой сеном поделился, за три дня не вывезешь. И мне он не староста!

— А то я не вижу, кто ты есть! Не с Ветлуги ли?

— Ага, оттуда.

Тогда ваш староста, ваш… К вам переметнулся!

Деревенька, куда они направлялись, хоть и числилась под ветлужцами, но, по сути, осталась под управлением Веремуда. Того самого кто вывел полусотню Ивана на белый свет из таежных мордовским лесов. А что? С остальными русами в набеге на воронежских ясов не участвовал? Бунт против ветлужцев не поддержал? Вот и остался при своих, ему даже кое-какие отступные за землю дали.

А уж почему Веремуд ни слова поперек новых хозяев не сказал, из-за того ли, что его брат фактически заложником стал, или потому, что Иван его сына вылечил?.. Так в голову за потаенными мыслями ему никто не лез, а старой чадью ветлужцы не разбрасывались, как впрочем, и остальные, На бережливости родовой знати любое государство строилось, хоть булгарское хоть русское.

— Ну и что. Он же тебе родич, а не мне!

— Родич… Оглоед он, а не родич! Так знала, что надует! Ах, я и подумать не могла, старая, что скотина не праздна! Ведь на случку не водила! Нешто сынок мой недоглядел?

— Но лошадка ведь нужна?

— Нужна, соколик оно ведь и буренушку жалко! — Маня чуть подождала и с вызовом спросила. — А, знаешь ли, хлопец, сколь такая молока давала бы? До трех ведер! А у меня два десятка коров на выпасе!

Вспомнив, что это именно он потратил подотчетные деньги на выкуп племенной скотины, и ему еще из-за них отчитываться, Тимка вздохнул.

— Видать из-за этого староста и взял. Да ладно, Мань, куда тебе это молоко девать?

— Как это куда?! — непритворно возмутилась та. — Вот, на, попробуй! На ржаном квасе! А этот и вовсе губчатый, с закваской из перетертого желудка ягненка! Сам ешь, девке твоей я оставлю…

Тетка развернула холстину и притянула ему два небольших кусочка сыра, которого, если говорить честно, Тимка не видел уже давно? И если тот, что на квасе, был отдаленно похож на обычный творог, который на Ветлуге как раз таки называли кислым сыром, то губчатый…

Рот наполнился слюной, и Тимка в несколько заходов отправил предложенное лакомство, за щеку, а потом еще и аккуратно подобрал прилипшие на ладонь крошки. Голодный желудок довольно заурчал, и жирная масса с кисловатый молочным запахом быстро рассосалась, проваливаясь в утробу.

— Вкусно, второй кусок и вовсе на брынзу похож! Еще бы ржаную горбушечку к нему, — облизал измазанные пальцы Тимка, — вот было бы счастье!

— От хлебушка и я не отказалась бы, да зерно еще по весне кончилось, — мечтательно и одновременно печально произнесла Маня, и почти без паузы продолжила. — А еще я сухой сметанный делаю. И на желудках телячьих, этот еще тверже и хранится дольше.

— А у нас нельзя губить телят. Совсем.

— Мясо их нельзя исти? Нечистым считается?

— Да как-то, не спрашивал… Нельзя и нельзя! Если молодь заколешь, могут и плетей всыпать от всей души. А на Руси, говорят, еще хуже…

— У нас со скотиной легче, — пожала плечами Маня, — потому и запретов таких нет.

— А хранишь сычужный сыр где, в погребе?

— Сычужный? — Майя посмотрела на него недоуменно, но потом что-то вспомнила и рассмеялась. — Ведь точно, сычугом половцы часть желудка зовут! А храним сыры в бочонке с маслом. Не черствеют, да и само масло не горкнет.

— Вот отчего пошла пословица «как сыр в масле катается», — усмехнулся Тимка. — А ты богачка, оказывается!

— Тю красава! — вновь возмутилась та. — Ты думал это все мои буренушки?

— А чьи же?

— А хозяина нашего, Веремуда! Чтоб вас разобрало пополам да в черепья!

— Нас, не его? Ты словно и не рада тому, что его землицу вашей общине передали?

— А что радоваться? хмыкнула Маня. — Ей мы и так пользовались! Веремуд всегда по чести наделы делил, и большинство хозяев оставались довольными.

— Большинство?

— Кто не оставался, тот молчал как рыба в пироге, потому что Веремуд так сказал! А как без него дележка началась, мужи наши не по разу передралась, чтобы себе лучший кусок урвать, и в итоге засеяли позже и на треть меньше! Сип вам в кадык, типун на язык, чирей во весь бок!

— И урвали?

— Кое-кто урвал… Ух, мироеды проклятые! — ощерилась Маня. — Чтоб их разорвало вместе с вами! Ничего, следующей весной поквитаемся.

— Так нас ты за что хулишь, тетка? Разве мы что-то себе забрали? Все вам, все общее!

— Общее, красава, значит ничье!

— Ну, в чем-о ты правильно мыслишь. В этом деле главное не перегибать палку… Ну так мы и, не перегибали, за вас ничего не решали!

— Надо было всего лишь землю меж нами поделить по справедливости, вот и все!

— Ха! Маня, что такое справедливость каждый понимает по-своему! Кто-то и корочкой ржаной довольствуется, а кому-то и каравая мало. Вот скажи, зачем нам в вашем болоте лягушек пугать? Потом еще и виноваты окажемся!

— Зато поделили бы! Так или иначе!

— И как нам всем угодить! — удивленно вскинулся Тимка и припомнил общину, к которой была приписана школа. — Вот у нас, к примеру, решили, что в личном владении будут лишь огороды, пашня же должна быть общая. Тех же, кто на такое не согласился, отселили на хутора, выделив собственные наделы и всем обществом перенеся им дома!

— Ишь ты!.. Времени не жалко было срубы изгоям перекладывать?

— Да что там трат, дом по бревнышку разобрать и в другое место перевезти? Хотят сами хозяйствовать? Флаг им в руки и барабан на шею, за частоколом место освободилось! А еще без них ругани меньше, да и хлеб без межей убирать не в пример легче стало. Пустил конную жатку по общему полю и знай снопы складывай всем миром. Это тебе не руками клочок земли обрабатывать!

— Вы бы еще жен общими сделали, — недовольно процедила Маня. — Кому-то тоже неплохо было бы!

— Лишь то, что руками людскими создается, поделить можно, — осторожно возразил Тимка, скрывая улыбку, — а бабы, под это описание не подходят. Так что пусть сами как-нибудь… распределяются!

— Ага! Скотина вот тоже не руками делается, — не приняла его шутку Маня. — Но Веремуд ее забрал себе подчистую!

— Так большую часть он со степи вроде привел? Его скотина? У вас же до того мор был, сначала людей покосило, а следующим годом и живность? Так?

— Так, да не так! В степи он лишь мошну свою набил, а скот скупал по соседям!

— И какая разница? Все равно, вам все отдел…

— А как по-другому? Он не должен был заботиться о людях, что на его

земле трудились?! — не на шутку разошлась Маня. — Это вы пришли, и выкинули нас на волю вольную с пустою сумой! Идите и побирайтесь, как хотите! На себе первый год пахали, корягу вам в бок! Что нам толку с той земли, если кроме нее у нас ничего нет? Хорошо, что этой зимой мужи наши в пояс Веремуду поклонились, да вернули старые порядки!

— Это как?

— А вот так! Старостой его выбрали, да повинуются, как отцу родному, защитнику нашему! Он и скот обратно раздал! И зерном посевным поделился, которое мы подъели дочиста!

— Небось, часть урожая придется ему отдать?

— И что с того? Зато отсеялись на всех угодьях А то годом раньше, чтобы семьи прокормить до того доходило, что лес вокруг деревни весь вырубили да пожгли на уголь для вас, лихоимцев!

— То есть холопами легче?

Маня недобро посмотрела в сторону Тимки и постучала пальцем себе по лбу, констатируя умственную неполноценность собеседника.

— Да хоть холопами, лишь бы выжить! Мы первый год с голодухи едва не окочурились к весне, одной оболонью вкупе со ржаной мукой и спаслись! Хорошо еще взял меня Веремуд за скотом присматривать, а то так бы ноги и протянула со всем семейством своим!

— До сим пор работаешь на него?

Ага, только ныне на своем подворье, два десятка голов хозяин мне выделил от щедрот своих.

— Всего-то?

— Так то коров, а мелкой живности и не счесть! Да и не потянуть мне больше, хоть все семейство на покос поставлю.

— А никаких условиях выделил?

— Половина приплод моя, а за недостачу головой отвечаю,

— А сыр?

— Для семейства чуток оставляю, но в основном Веремуду отдаю, — обреченно пожала плечами Маня и добавила. — Но боярин он справедливый, помогает с сеном и зерном, потому не одним молоком живем и даже одежку зимнюю справляем понемногу.

— А муж чем занимается? Дети есть?

— Мужа медведь остатним летом задрал, а из детей у меня четыре девки на выданье, — Маня осмотрела Тимку с головы до ног, задержала взгляд на дырявой рубахе и печально вздохнула, посчитав, что тот не подходит ей в зятья, — да еще сынок есть, Тар. Этот на годок-другой помладше тебя будет, так что помощников хватает. Мы даже на торг ездим к соседям с сыром хозяйским!

— А что своим скотом не обзаведешься?

— А на что?! — вновь разошлась тетка. Мало того, что вы, ветлужцы нас голыми и босыми на земле оставили, так еще и резу повсеместно брать запретили. А будет Веремуд без резы в долг давать, а?! Других зажиточных у нас нет!

— Мог бы и дать, нешто нельзя помочь соседу безвозмездно или хотя бы за малую мзду? Резу ведь никто не отменял, ее просто ограничили одной двадцатой частью в год, а если общество или школа дает монеты в рост, то десятой. Это не треть и не половина, как на той же Руси ныне доходит, и то лишь тогда там все уменьшилось, когда Мономах постановил как нужно и можно отдавать долги, а было куда страшнее! В кабалу люди на всю жизнь попадали за куль муки! Именно таких заимодавцев с подобной резой мы и хотим искоренить!

— В чем же они провинились? Каждый хочет жить лучше…

— Если не ограничивать таких, сразу появятся людишки, живущие за чужой счет. Кто-то будет в поте лица своего зарабатывать себе хлеб, а кто-то, почивая на перинах, алчно предвкушать, как половину его каравая заберет себе! А еще им подобные обрастают всякой швалью, которая выбиванием долгов занимается! И вместе они будут уже на всю ковригу зубы точить, да еще возжелают кровушки вашей, чтобы ваш же хлебушек ею запить!

— Это да! — мрачно согласилась Маня,

— И нешто нам сдалось потом с такими бороться? Лучше вовсе не доводить до греха! Вон, в Киев граде семь лет назад народ до того довели кабалой да поборами, что он с вилами на купцов-иудеев, да бояр городских поднялся!

— Да будет кто-то давать монеты в рост, за такую малость, как у вас?

— Хочешь больше, так вкладывай в ремесло какое, или скот разводи. Мы только «за»! Вот, к примеру, нешто ваше общество не может растрясти мошну, да твой сыр начать на сторону продавать? Озолотитесь!

— Эх! — Маня с досады махнула на мальчишку рукой. — Да где ж она мошна та! На прожитье не хватает! На это бы монет получить! Хоть бы у тех же иудеев!

— Вот у них точно нежелательно.

— Вот так всегда! — всплеснула руками Маня. — Сначала все дивились ваш покон, а как суд да дело, так это нельзя, то запрещено! Я не говорю про иноземцев разных, но чего бы боярам нашим не разрешить резу по своему желанию снимать? Не каждый будет втридорога лупить!

— Не каждый, Но таких мало, Маня! А в основном будут лупить, потом сами же на них наместнику жаловаться прибежите! Ах, содрали три шкуры, ах, на что нам жить!.. Нет уж! За школы мы еще сможем ответить, большая часть монет оттуда точно в дело пойдет. Да и общину таким правом грех обделять, все таки прибыль в общий карман будет падать, и убыток оттуда же браться. А вот остальных надо прижать, иначе воевода больше времени и. сил потратит на суды и подавление бунтов! И долг с просчитавшегося общине легче взыскивать. На общественные работы, его со стандартной оплатой и все! Не в закупы же мироеду отдавать? Так, глядишь, дойдем до того, что в полуденные страны должника продавать будем! Как же, убытки надо покрывать!

— Уж лучше в закупы пойти, чем ноги протянуть!

— Так создайте общий котел, из которого в трудные времена черпать будет можно! Мы для того и поддерживаем общину, избавляя ее от оброка, чтобы она служила опорой простым людям в гибельные годы! Заставляем всех хранилища под зерно строить, выделяя под это монеты, а потом складывать этот самый оброк туда же! Сами и будете пользоваться в итоге, а то и соседям при желании поможете! — Тимка передернул плечами и выдохнул, успокаиваясь… — Понятно, что если ладу в общине вашей нет, и каждый в свою сторону гребет, то не получится ни черта! А уж если она на грани нищеты… Много у вас тех, кто концы с концами не сводит?

— Да куда не плюнь, мимо не промажешь!

— А школа на Суре? Слышали, что туда можно обращаться за советом и помощью?

— Даже к наместнику в ноги падали! И ничего!

— А о чем просили?

— Как о чем? Зерна на прокорм просили отсыпать, из этого самого вашего котла!

— С чего бы это? Вы туда уже что-то вкладывали? Или вас постигла беда и вы живете по нашим законам, а потому имеете полное право просить наместника открыть закрома?.. То, что у вас каждую весну наделы заново делят и скорее всего из-за этого никто за землей не ухаживает, это лишь ваши проблемы! Сколько зерна собираете? Сам к трем, четырем? Кто за вас ваши заморочки будет решать?

— Да что за ней ухаживать? — озадачилась Маня, не обращая внимания на незнакомые слова из уст собеседника. — Девка она, что ли, на выданье? И так маешься, маешься с ней, работы по горло, а толку никакого!

— Что, осенью не пашете под яровые? Зимой не вывозите навоз на поля?!

— Нешто я спину горбатить буду, чтобы потом мой надел другому отошел и тот… — Маня неожиданно замолчала и зло произнесла. — Да прав ты, малец, грыземся мы меж собой, как собаки в своре. Но вот я рада бы по-другому, да кто меня, бабу, слушать будет? Так что-наместник ваш мог бы не зерном, а чем другим таким как я, обделенным, поспособствовать…

— На него ты не сердись, ему деньги на конкретные проекты выделяют, нет у него лишних!

— Чего выделяют? Куда?

— Деньги, они же куны! Дело наместника следить за выполнением законов, попутно улаживая все разногласия между общинами требованиями воеводы. А монет на это ему выделяют в обрез! Ровно столько, к примеру, чтобы построить хранилища для запасов на голодный год. Или обустроить переселенцев. Или выкупить племенной скот для разведения. То есть чисто воеводскими поручениями он занимается! А обеспечивать вас тягловой живностью или теми же косилками он права не имеет, поскольку такими вложениями у нас занимаются школы, а точнее ремесленники при них, пусть наместник и следит краем глаза, куда они монеты девают! И, кстати, баба ты, или мужик, им дела нет!

— Ой, ли!

— Кунам все равно кто их зарабатывает!.. Вот скажи, стала бы ты делать сыры для школы, если та тебя, молочным скотом обеспечит, а брать будет лишь половину выручки, а не всю, как Веремуд?

— Если бы да кабы, то во рту росли грибы!.. — набычилась Маня, но потом сразу же мечтательно произнесла. — Вот бы выкупить мне моих буренушек! А то ведь как дадут, так и заберут обратно! А пастбища?.. Кто же мне удобья выделит? Даже рядом с выселками, где живу, каждый норовит одинокую бабу на хромой козе объехать!

Маня грозно помахала в воздухе кулаком и тяжко вздохнула.

— Эх! А я бы развернулась…

— Так иди в школу! Без выпаса не останешься! И скотину сможешь выкупить, если научишь школьников сыр варить! На свою половину выручки и сделаешь это в итоге!

— Точно? Не приберут они к рукам мою сыроварню?

— Не приберут. Я в твоем деле не сильно понимаю, но почти уверен, что школе оно много не принесет, а вот наладить под него механизацию, да продавать всякие маслобойки, сепараторы и оборудование для сыроделия вместе с посудой нужной и твоими рецептами…

— А с выпасом как?

— Ну… Думаю, тебе надо заявить, что жить будешь по ветлужским законам, тогда наместник или глава школы тебя выделят в другую общину, которой земли прирежут без обид! Возьмут от старой, раз та удержать тебя не может, и прирежут!

— Эх! Да что толку делить куцую горбушку?! Что так ее кромсай, что этак, все одно кому-то не достанется! Даже если вдоволь землицы дадут то найдется кому в общину эту вступить! И кто там мне, бабе, рот позволит открыть? А сынок у меня еще мал, его и слушать не будут!

— У тебя ведь пятеро по лавкам?

— Точно так! — горделиво кивнула Маня. — Всех сохранила и на ноги подняла! Остальным до меня далеко, не берегут эти убогие детишек своих, а я их снегом обтирала, да в баньке парила с младых ногтей!

— Тогда вообще все Замечательно. Хм… для тебя, имею в виду. Среди тех, кто землей живет, у нас на Ветлуге и Суре право голоса имеет лишь тот, кто пятерых взрастил — и в школу отдал. Со школой у вас, конечно, пока туго, но это уже не твои проблемы, раз ее нет. Более того, кто в семье голосом распоряжается, баба или мужик, ветлужцам опять же все едино. Так что может оказаться, что ты одна в общине верховодить будешь, если лишь у тебя нужное количество отпрысков набирается… А уж твой сыр это такое золотое дно, Маня!..

— Не все то золото, что блестит! — помрачнела тетка. — И что-то мнится мне, что не все, так гладко, как ты мне толкуешь!

— Гладко точно не будет, но просто знай, что воеводская власть будет на твоей стороне. Ты рассуди практично. Ветлужцы сюда пришли явно не для того, чтобы землю отнять у Веремуда и вас ею облагодетельствовать. Держи карман шире! Они живут не оброком, а долей с особо прибыльных хозяйств, куда вкладывают звонкую монету, а еще торговлей! Не самой же тебе сыр в другие земли таскать? Стоит наместнику или главе школы только узнать, что ты умеешь, быстро поставят всех ваших мужиков в позу, где они только мычать согласно будут!

— Да они и меня нагнут, а потом все, мои секреты, что от матери достались, вызнают!

— Маня! Им что, больше делать нечего, — как твоим коровам хвосты крутить?! Куда быстрее чужую работу наладить, да купоны с нее стричь!

— Чего стричь?

— Удочку они тебе дадут, а ты им рыбы за это наловишь! Чем больше таких рыбаков будет, тем больше они получат! Так что и не нагнут и другим не дадут! Уже понимают, что ремеслами жить выгоднее, чем простым земледелием!

— Ага, а остальные будут сидеть и сопли жевать? У Веремуда пять боевых холопов на хозяйстве сидят! Им нас вырезать, как высморкаться, а вы далеко!

— Хм… — Тимка озадаченно посмотрел на Маню. — Люди они вольные, хотят считать себя холопами, пусть считают. Но только, как я слышал, не его они ныне людишки…

— Да чьи бы ни были, нам не легче!

— И все-таки ты зря на них не греши. Или было что уже?

— Да нет вроде…

— Вот-вот. Да и насколько я слышал, сам бывший хозяин в итоге все-таки о вас позаботился? Кого-то в услужение взял, а кого-то даже зерном оделил, в том числе посевным. И ему выгодно, и вам не голодно… Верно, до Веремуда донесли, что за погибель людей, когда у самого закрома ломятся, с него полной мерой спросят. Выходит, не прошли впустую ваши жалобы наместнику!

— Больно много знаешь, сосунок! — вконец рассердилась тетка. — Будто не батрачить, по людям ходишь, а во главе школы сидишь! И откель только такой взялся?!

Маня презрительно фыркнула и замолчала, всем видом показывая, что бестолковый мальчишка ровным, счетом ничего не понимает в тяжелой крестьянской жизни.

— Откель взялся с Ветлуги, сама знаешь, — не обратил внимания на все-таки прорезавшуюся обиду Тимка. — А ведаю многое, потому что уши от чужой болтовни не прикрываю. Слышал, что наместнику вашему первый год простыми людьми заниматься было недосуг, он бунт давил, да жадных до чужой землицы соседей примучивал. Во второй школу понимал на ноги, цементные прииски разрабатывая. В третий же, надеюсь…

— А в третий мошну свою будет набивать! — перебила его Маня. — Нешто кто об оратаях заботиться будет, хотя и обещали вы?!

— Извини за нескромный вопрос, а прежде кто-то заботился? Обычно тот кто во главе стоит, обеспечивает безопасность, а подданные его содержат! Ремесленник же, как и земледелец, сам о своем животе думает. Никто его репой со своего огорода просто так не откармливает, разве что в голодное время, чтобы в следующий год все свои затраты окупить.

— А я спорю? Только кто будет содержать вашего воеводу, ежели все разбегутся?

— А с чего разбегаться? Ветлужцы, в отличие от Веремуда вашего или бывшего эрзянского князя, с землепашцев почти ничего не требуют, да еще отдали вам землю в собственность, с одним, заметь условием! Чтобы вы ее холили и лелеяли, поля засевали, леса сберегали и со всего этого кормились! А ремесленников, с которых хоть что-то берут, ветлужцы всемерно поддерживают, чтобы те богатели и могли эти самые налоги за вас, немощных, платить, что обеспечит, в конечном счете, вашу безопасность! Разве это не забота?!

Маня обиженно засопела и отвернулась, но Тимка упорно, продолжил настаивать на своей точке зрения.

— Да, чудес не бывает и караваи хлеба с небес по вашему желанию не упадут! Да, вначале будет трудно, и то что вы бросились в ноги вашему бывшему хозяину, возможно, не самый плохой выход, чтобы переждать невзгоды. Но давать вам зерно при ваших склоках, это как курам стихи на ночь читать для повышения яйценоскости!

— Чего?

— Бесполезно, говорю, ибо благодарности от вас не дождешься! Подъедите и новое потребуете! Насколько я слышал, община ваша и не старалась все это время из нищеты выбраться. Привыкла, что боярин из похода придет и все ее проблемы решит!.. Ничего, дайте только срок, наместник до вас доберется и покажет, где раки зимуют! А вдобавок еще и палками на военные сборы погонит!

— Это, зачем нас куда-то гнать? — округлила глаза тетка. — Пусть Веремуд своих холопов вам в войско, отряжает!

— Любая рать собирается с земли, а ее у него ныне и нет, у вес она! С кого еще наместнику спрашивать, как ваш молодежь оружие в руках держит?

— Нешто это нам надо? Мы иным поконом живем!

— Да хоть каким, но ополчение собрать обязаны в случае нужды! Понятно, что в основном драться будут те кто своей стезей войну выбрал, но случись заваруха… Короче, чистить окрестные земли от лихих людишек теперь и ваша забота!

Пусть другие кровушку проливают! За это они с нас три шкуры де…

Маня поперхнулась и насуплено замолчала.

— Вот то-то! Что делать, если не дерут? Помнишь, как сначала радовались что вы не холопы и что земля будет ваша? А свобода, она штука такая… сплошные обязательства и необходимость шевелить извилинами за себя и свою, семью, — угрюмо констатировал Тимка. — Кто не понял, что с ней делать или как договориться с соседом, потом пеняет на себя и сосет зимой лапу! Или вновь, вольно или невольно, отдается кому-нибудь в услужение о потрохами! А у вас, кстати, землица не чета ветлужской, в ваших местах такой чернозем начинается, что палку воткни, через год сад будет! Вот уж где развернуться можно!

— Ну уж!

— Уж ну! С другой стороны ты правильно говоришь, что вы голь перекатная и без средств производства э… то есть без железного плуга и выносливых лошадок, без добрых инструментов и знаний, как все это применить, людишки ваши из нищеты долго не выберутся.

— Ну так!..

— Да не нукай ты! Слышал я, что в этом, году часть прибыли с приисков цементных школа будет пускать на займы тем, кто дело свое поднимать желает. Не одна ты в этой обойме будешь!

— Что, и оратаям дадут, дабы те скотом обзавелись?

— Ну, лошадками степными за небольшую ежегодную мзду поспособствовать ветлужцы смогут, но в принципе местная власть пока, не так богата, чтобы обычному землепашцу в долг давать. Он за десять лет такой заем не вернет, а то и проест его с голодухи… А вот обществу дадут. Плуг, к примеру, молотилку или даже жатку. Тебе на твой сыр, полагаю, вообще без проблем монет выделят лишь бы дело свое подняла на паях со школой. А уж поднимешься на ноги, сама решишь, выкупать ли скот на себя или оставить все как есть. От этого зависит, сколько в воеводскую казну тебе придется отстегивать.

— И много отдавать нужно? — всполошилась Маня.

— Ну… По сути сырное дело это лишь продолжение трудов тех, кто скотину выращивает, а потому если ближайшей родней его осилишь, все твое будет. То же самое, если с общиной или школой совместно им владеть. А вот если будешь одна хозяйствовать и при этом нанимать людишек со стороны, то тогда придется поделиться.

— Точно ничего платить надо, если семьей буду сыр или масло на продажу делать? С чего такая забота?

— Ты кое о чем забываешь. О маслобойнях, к примеру, и другом оборудовании. Не руками же ты все взбивать и варить будешь? Когда-нибудь и ремесленников привлечешь к своим делам. Да и торговля молочными продуктами, сколько в итоге работы людям даст? И со всего этого будет в общую копилку монета капать.

— То есть на любое новое дело дадите?

— Тут надо говорить конкретно. Вдруг ты свои золотые сольдо захочешь в землю посадить?..

— Ась?

— Ну, монеты на ветер выбросить пожелаешь!.. С другой стороны есть дела, за которые будут привечать особо. На них не только резы не будет, но и основной долг скостят, если успешно их завершишь.

— Что за дела?

— Разные… К-примеру, разведение лошадок породистых.

— А говорят, что вы никому не даете заработать. Мол, купец у вас что скотник у боярина получает, а воевода не больше иного ратника,

— Врут! И мы даже знаем кому это выгодно… — убежденно хмыкнул Тимка.

— Все, кто у воеводы на службе, поделены на пять сословий, а точнее разрядов. То же самое у ремесленников при школах. На самом деле разрядов может быть сколько угодно, но самый высший доход не может превышать самый нижний более чем в пять раз. То есть если простой ратник получит гривну в год, то его тысяцкий получит из казны пять и все. Но это касается лишь тех, кто на воеводской или школьной службе, то есть получает свои монеты из собираемых налогов.

— А то, что с боя взяли?

— После оценки половина твоя, а остальное в казну. С другой стороны и все обеспечение на воеводе.

— То есть простой ратник может и больше походного воеводы получить?

— Всякое может случиться однако обычно стычки без ведома сотника или тысяцкого не проходят. Иначе этот ратник за своевольство на ближайшей осине болтаться будет.

— А утаит если кто?

— А на такие дела тайная служба имеется… Уж если она продастся, то тогда все, капец всем! — Тимка потрогал свое кольцо, висящее под рубашкой, и едва слышно произнес. Вот только на каждую хитрую гайку у нас найдется и свой болт с резьбой.

— Ась?

— Говорю, если спрашиваешь про воеводу и его наместников, то те на полном обеспечении, в казне и в сословия не входят! — гаркнул ей в ухо Тимка, удостоившись осуждающего взгляда. — Служба у них не более десяти лет, потом все изымается и выдается пожизненно на прожитье.

— И что, можно ничего не делать?

— С голода не помрешь, но для разносолов на столе придется чем-нибудь заняться. Правда, купеческая стезя для них закрыта, но служить или ремеслом заниматься им никто не запрещает. Да и все обеспечение ежегодно озвучивается перед народом на площади. Кому захочется позориться или воеводу подставлять?

— А кому из наместников покажется мало?

— Ты про мздоимство? Без этого наверняка не обойдется, но наказание для такого лишь смерть, семье придется удалиться в вечное изгнание, рад же будет выплачивать убытки в десятикратном размере, а то и всего лишится. Многие решатся рискнуть своей головой, но не всякий судьбами своих детей или престарелых родителей… Конечно вряд ли мы отвадим от власти всех, у кого душа к монетам пристрастие имеет, но… Ремеслом или торговлей заниматься выгоднее и безопаснее, хотя и тут по доходам много ограничений, если наемный труд используешь.

— Так побегут тогда от вас те, кто побойчее!

— Кто именно? Те, кто мечтает нажиться ка других! И пусть! Нам такие люди, не нужны особенно те богатеи, кто к власти хочет примазаться! — жестко ответил Тимка. — Некоторые из них даже сочиняют сказки о том, что они больше пользы отечеству принесут, чем многие иные. Мол, богатому человеку уже ничего не надо и он будет лишь о других заботиться во власти!

— И?

— Воровать он там еще больше будет, вот что я тебе скажу, Маня! Бывают конечно исключения, но именно для таких редких случаев и оговорено, что все имущество выше определенного предела у воеводы и наместников при вступлении на службу изымается и не возвращается.

— Кровопийцы эти и без власти кровушки могут попить…

— После определенного дохода налоги возрастают в разы, и перед таким дельцом встает дилемма, ну… два пути. Или он начинает меньше жрать, или передает часть своего дела местным общинам, чтобы те право голоса в нем имели.

— Нешто он с вервью не договорился?

— Ключевое слово здесь «договорится»! И опять же это действует до определенного предела, поскольку нам нужно не малое количество очень богатых семей, а большое со средним достатком. Кое-где действительно без груды монет дело не сдвинешь, но для этого товарищества во всем мире придуманы, а с компаньонами своими опять же придется договариваться.

— То есть и меня с сыром когда-нибудь прижмут?

— Если больше десятка наемных работников наберешь, то начнут, а после сотни можешь даже права голоса лишиться. Вот только до сих пор не решено, как за этим следить… На воеводских людей повесить? Так их столько разведется, что они прожрут больше, чем заработают. На школы? Не уверен… В любом случае, если своей семьей на земле будешь трудиться, то ни куны в казну не отдашь Это я тебе гарантирую!

— Больше сотни, говоришь? Это где ж такая прорва людей может понадобиться?

— В ткацком деле, к примеру. Уже сейчас.

— Ой…

Маня неожиданно натянула вожжи и телега встала.

Тимка непроизвольно приподнялся и оглянулся, озирая окрестности. Он не столько искал опасность, сколько на всякий случай осматривался в поисках своей команды. Не засветились ли? В деревню он отправился не только с Радкой, вот только тетке того знать пока не следовало.

— Что там?

— Смертью пахнет…

— Кровью?

— Нет, смертью, — непонятно ответила Маня.

Дернув уздой, она направила телегу через пологий овраг, поросший небольшими елками, и медленно въехала на поляну, начинавшуюся сразу за балкой.

— Тар! Сынок…

Кинувшись с облучка в траву, Маня пробежала несколько шагов и резко остановилась перед горой сучьев, наваленных посередине лесной опушки. Перед ней стоял мальчишка, а чуть в стороне лежали два разоблаченных до исподнего тела.

Тимка тоже соскочил с телеги и запустил руку в сено, ища припрятанную там котомку. В ней лежали пояс, топор и несколько метательных ножей. Ничего такого, что выдало бы его как ветлужского отрока на службе, однако этого было достаточно для понимания того, что он не наемный работник, мыкающейся в поисках лучшей доли. Собственно по разговору тетка и так должна была его раскусить, поэтому дальше можно было не притворяться.

— Радка, слезай!

Не уловив наверху никакого шевеления, он еще раз крикнул.

— Радка!

Чуть помедлив, он забрался на облучок, потянулся и попытался ухватиться за торчащий из сена лапоть, который та надела «исключительно из конспирации», устроив целый скандал из переобувания.

— Радка!!

Лыковый «сапожек» брыкнулся и чуть не заехал ему по лбу.

«Ну что бабы за люди! То им ночь как день, то проснуться не могут… Ладно, не больно ты здесь и нужна!»

Тимка вновь спрыгнул на землю, опоясался и мрачно обернулся.

— Что тут произошло?

Маня равнодушно выслушала его требовательный тон и кивнула сыну.

— Тар, ответь ему. Это ветлужец и хотя он почти твой ровесник, но явно не из простых.

— Я знаю, — коротко и сухо ответил тот, лишь только поднял взгляд от земли. — Это глава выксунской школы. Привет, Тимофей.

Для начала недоуменно похлопав ресницами, Тимка все-таки мальчишку вспомнил. Выручило взрослое имя, которым его мало кто называл.

Зимой ребята из сурской школы пришли к ним на Выксунку на лыжах, доказывая то ли себе, то ли остальным, что не лаптем щи хлебают. Прииск зимой не работал, теплых мастерских еще не было, а сидеть в душной избе и осваивать грамматику и счет…

Походы и посиделки около костров всегда Тимкой приветствовались, собственно как и другими главами школ. Проверка недорослей не прочность и их сплочение были тоже необходимы. Однако тащиться зимой за тридевять земель, не зная толком дороги, через пургу, лесную чащу и обитающих кое-где лихи людишек… Ну и что, что вдоль недавно наезженного тракта, проложенного торговыми обозами с железом, цементом и прочими вкусностями! Зимой-то их активность практически сводилась к нулю!

Было бы ради чего так собой рисковать!

Впоследствии у его был неприятный разговор с Андрейкой, негласно возглавлявшим сурских учеников. Наедине, с выводами насчет обеспечения похода и его пользы. В отличие от Тимки тот до официального положения не дорос и над школой стоял кто-то из взрослых, но от разноса старый приятель не спасся. На это Андрейка ответил по-своему. Воспользовавшись старыми связями, он вытребовал главного обвинителя к себе на Суру вместе с парой десятков школьников, заканчивающих обучение. На Выксунке за главного остался Прошка.

Так что теперь Тимка возглавлял уже сурскую школу, и опыт зимнего похода пришлось творчески перерабатывать именно ему.

Хорошо тогда не загнулся никто. Тем не менее, кто-то отморозил себе пальцы, один из школьников сломал на буреломах ногу и его едва спасли, а пара человек в мороз умудрились подхватить кишечную инфекцию, да такую, что оклемались только к весне.

Еще повезло, что на лихой народец не наткнулись, волки большой стаей не обложили, да рысь никому на плечи с дерева не прыгнула.

С другой стороны леса, около тракта чистили от душегубов постоянно, а прошедший год был урожайный и народец на рисковые вольные хлеба подаваться не спешил. Да и местные жители, пусть и нечасто попадающиеся на пути, не отказывали в ночлеге вечно продрогшим подросткам. Наверное, спасало даже не то, что те были вооружены, а слухи о школах и способность мальчишек немного заплатить за теплый угол.

Все равно даже сейчас Тимке становилось плохо как только он начинал думать про их зимние ночевки в лесу.

Пусть и лапнике, пусть около костра, но случись сильный мороз или долгая непогода… К примеру, легко рассуждать на посиделках об эскимосских снежных домах, но вот строить их каждый день после тяжелого перехода по глубокому снегу или пережидать в них метель несколько дней, деля скудные остатки припасов… Короче, Бог мальчишек миловал, несмотря на наличие среди них некоторых бестолковых голов.

И ведь взрослых уговорили.

По прошествии времени Тимка еще больше уверился, что сурским школьникам вообще не надо было соваться, в тот злосчастный поход! Или хотя бы хорошо готовиться к нему!

Лучше всего о подготовке лыжной «прогулки» говорил тот факт, что большинству пришлось не только лыжи выпрашивать «у тятеньки» или старших братьев, но, и саму одежду — собирать по всем соседям. Собственно, ничего странного, в этом не было, почти у всех учеников, что на Выксуйке, что на Суре, в семье, была всего лишь одна зимняя обувка на всех ребятишек.

Слава богу, что Андрейка догадался на выделенные наместником небольшие деньги запастись припасами, погрузить их на школьные розвальни, да нанять за еду пару отирающихся при прииске подростков в качестве возниц. Не всегда сани могли проехать там, где перли напролом лыжники, но были, тем не менее, всегда неподалеку, останавливаясь в оговоренных на карте точках, обычно небольших деревеньках возле тракта.

Вот одним из возниц и был Тар. В школе он не учился, но на его счастье оказался рядом, на заработках. Хотя какие, к черту, заработки зимой?

Кормили, да и ладно, дома было хуже.

Конечно, для него Тимка был Тимофеем, не меньше. А уж на ряженых в кольчуги выксунских подростков он и вовсе смотрел, разинув рот. Слушал их рассказы о недавних битвах ветлужцев и тоже мечтал о школе.

— Посторонним про меня нм слова. Так что здесь произошло?

Тар говорил заторможено и даже иногда улыбался, будто то, что произошло, его не касалось.

— Про Прастена знаешь ли?

— Кто таков?

— Брат Веремуда, что Иванова полусотня в боевые холопы воронежцам отдала.

— Тогда знаю. И что?

— На побывку его ваш воронежский воевода отпустил вместе с троими сопровождающими, хотя земли Прастена уже того… Вот и приехал он к нашему хозяину. Ну, то есть…

— Я понял. Это Прастен натворил?

— Да нет, он у брата в гостях добрых коней ему привел в подарок, говорят, даже на судьбу свою не жалуется. Мол, холопом уже не числится и добыча не в пример прежнему. А еще, что земля на Дону обильна и его аж завидки берут на нее, потому обустраиваться там и будет…

— Так что случилось?

— Ныне поутру эрзянский князь явился и с ним три десятка воев.

— Этот что здесь делает?

— Говорят что после поражения от рода Медведя бежит он к наместнику Сувара, сыну Селима Колына!

— Который Анбал Хисам?

— Неведомо мне его имя, но говорят, что тот идет с малой ратью сюда.

— И что они все тут забыли, в этой глухомани?

— То опять же мне неведомо, но…

— Договаривай!

— Слышал, что хочет инязор воспользоваться помощью русов, когда с наместником будет освобождать свои земли. Нужно ж ему на кого-то опираться, иначе этот самый Хисам в него не поверит и воев своих не даст. Вот и обещает князь бывшим своим данникам, что если они встанут за него, то он не только поместье Прастена тому вернет, но и новые пашни обоим прирежет, а также долю в цементных приисках выделит…

— Нешто Булгар вмешался? Или это Анбал вместо своих обычных охотничьих забав решил политикой заняться? — не выдержал Тимка и спохватился странной осведомленностью собеседника. — А откуда все это знаешь?

— На побегушках у эрзян был, язык их ведом мне, — пожал плечами Тар и кивнул на два обнаженных трупа, возлежащих рядом с сухими ветками. — Они и послали меня погибшим погребение устроить…

— Кто такие?

— Русы ветлуж… Э… Ваши вои, что на постое, здесь с весны стоят. Хотели они прорваться с весточкой, да подстрелили их…

— А остальные?

— Четверых еще раньше повязали, врасплох застав. Застава ваша путь на полудень стерегла, а эрзяне пришли той же дорогой, что и вы.

— Ясно. А что Веремуд?

— А что он? За каждым из братьев, приглядывают трое, а оружие отобрали.

Верная смерть при неверном выборе,

— А сопровождающие Прастена?

— Вместе с вашими в амбаре, кое-кто и в путах.

Мальчишка неожиданно шмыгнул носом и закончил.

— А мне вот жечь погибших… Разве так поступают с покойниками?!

— А чего сердишься? — не понял Тимка ожесточенных слов Тара. — Вы же так и хороните умерших? Сжигаете, а потом прах складываете в горшки и закапываете… Или я ошибаюсь и эти вои не ваших кровей?

Неожиданно всхлипнула Маня, разом ответив на все вопросы.

— Как же так, без людей, проводов…

— Долгие проводы не обещаю, но люди будут, — Тимка нехотя потянул топор из-за пояса и добавил. — Вот только веток сырых нарублю, чтобы костер сигнальный разжечь…

Отойдя в сторону, он поглядел на небо и протянул ладонь вверх, встречая первые капли нарождающегося дождя.

— Вот ведь, прогулялись на разведку! Еще и молодняку хотели показать, как в проходы ходить!

Поймав напряженной взгляд Мани, явно не решающейся что-то спросить, он обреченно махнул рукой.

— Все будет, тетка! Все! И ферма твоя, и пироги в ней с чаем и какавой!

Только подожди чуть! Радка! Радка!! Твою дивизию!.. Слезай! Промокнешь и простудишься!

 

Глава 11

Сыто срыгнув, Прастен сгреб остатки костей со столешницы и бросил их под соседнюю лавку, откуда сразу же послушалась возня щенков и хруст разгрызаемого ими лакомства, прерываемого редким обиженным повизгиванием.

— Ну, надумал? Готов принять мое предложение? — знатный русобородый воин, вальяжно рассевшись напротив руса, лениво повел рукой, ничуть не сомневаясь в ответе. — Добавлю, что каждому из набираемой тобой сотни можешь, смело обещать не только, весомый надел в прокорм, но и семью ветлужских холопов лично от меня!

— Нешто уже полон набрал на Ветлуге? — с усмешкой вмешался в разговор Веремуд, сидящий рядом с братом. — Или нашими бывшими смердами этих воев пожалуешь?

Однако слова его пропали втуне, оба собеседника были чересчур заняты друг другом и своими мыслями.

— Не сердись, инязор, мне бы еще подумать, — сухо прокашлялся Прастен и, наконец, бросил косой взгляд в сторону хозяина подворья, — а пока не мешало бы горло промочить.

Он потряс кувшином, на дне которого едва плескалось одержимое, и Веремуд с готовностью приподнялся и крикнул, рассчитывая, что его услышат за пределами горницы.

— Параська! Вино закончилось! Неси таврическое, что Прастен привез!

Через минуту дверь сеней хлопнула и мимо стоящих около порога воев тенью метнулась дворовая цевка, старательно натягивая на лицо испачканный сажей платок.

Вытянув на стол тяжелый глиняный кувшин, оплетенный лозой, она растерянно воззрилась на запечатанную воском деревянную пробку, вбитую почти по самое горло, и попыталась сковырнуть ее ногтями.

— Сами разберемся, — Прастен перехватил Параську за руку и внимательно изучил ее припухшее лицо, уже покрывающееся в двух местах синими разводами, после чего оттянул ворот глухого платья вниз, вызвав на женском лице болезненную гримасу. — Да уж… Иди отдыхай, болезная!

Дождавшись, когда дверь за прислугой закроется, он сокрушенно покачал головой.

— Гневишь своих богов, пресветлый инязор!

— Соблюдали бы извечный покон гостеприимства, так никто бы и не покусился на вашу дворню,— равнодушно пожал плечами эрзянский князь, — Твой брат мог сразу предложить моим воям сенных девок… Нешто не найдется слабых на передок? Не обеднел бы!

— Нет у меня послушной дворни. И над остальными людишками я ныне не властен, как бы мне иного не хотелось — скривился Веремуд от очередного осознания новых реалий, в которых ему пришлось жить, однако тот факт, что «гость» распоряжается в его доме как у себя, был ему гораздо обиднее старых ущемлений. — А девка эта пр ряду на хозяйстве сидит, за ее увечья мне верви платить по полной! А за насилие над ней вдвойне!

— Община еще и приплатит, когда Параська твоя ей в подоле мальчишку принесет! — язвительно хохотнул инязор и, заметив нарождающееся бешенство в глазах Веремуда, незамедлительно подлил масла в огонь. — А может, и себе подрастишь замену на место одного из подстреленных мною боевых холопов! А уж если девка принесет двойню…

— То не мои люди были, но воев этих я за своим столом привечал, а одного и вовсе малолетства знаю! — просчитано вскипел тот, и рука его зашарила на столе пытаясь нащупать завалившийся за краюху хлебный нож. — Точнее твоими стараниями знал!..

— Охолонь!! — резко оборвал его действия Прастен, пытаясь голосом удержать брата от необдуманных поступков. — Лучше достань мне Евангелие отцовское, что тебе по наследству перешло.

Веремуд нехотя встал, перекрестился на темный резной образ деревянной иконы, стоящей в красном углу и поднял крышку сундука, на котором сидел. Достав оттуда сверток и развернув дорогую парчовую ткань, он бережно передал ветхую, книгу в почерневшем серебряном окладе Прастену!

Инязор между тем не унимался, усиливая свой, напор на братьев.

— И в самом деле, не горячись, Веремуд, людишки эти понесли заслуженное наказание за свои поступки… Разве что ты лично отдавал им указание ветлужцев на меня навести, и они лишь исполняли приказ? — эрзянский князь обратил свою ухмылку к порогу и уточнил у стоящего там воина. — Как считаешь, Маркуж?

Упомянутый инязором ратник превосходил статью всех, находящихся в горнице. Эрзянин, казалось, полностью состоял из мышц, бугрящихся даже под короткой кольчугой. Переваливаясь, как вставший на дыбы медведь, он шагнул к столу, и невесть откуда взявшимся ножом легко поддел тугую пробку и вознес кувшин к своему щербатому рту, заливая красным вином иссиня-черные пряди короткой бороды. Кадык его часто заходил, а на выскобленном добела столе стала неопрятно растекаться неровная лужа.

— Эй! — возмутился Прастен. — Оставь хотя бы половину!

— Кха… Что кричишь под руку! — прокашлялся тот, поперхнувшись. — На, забирай!

С сожалением оттолкнув бутыль от себя, Маркуж плюхнулся на лавку и обратился к инязору.

— Княже…

Инязор милостливо кивнул, всем своим видом показав, что величание его иноземным, не совсем соответствующим его статусу титулом, доставляло ему немалое удовольствие. Между тем дальнейшие слова, Маркужа поломали весь выстроенный им прежде разговор.

— Думаю, не стоит нам тут ждать пришествия ветлужцев, кто бы им весть о нашем присутствии, не сообщил. А ведь сообщат, всех тропинок не перекроем! Но и спешить вперед, чтобы упасть в ноги к наместнику Сувара, нам не следует. Сам знаешь, один раз признаешься в своей немощи, и с тобой, никто считаться не будет. Да и будет ли он нам помогать, если у самого пожар в доме разгорается? Может, вернемся назад? С земли тебя никто не гнал…

— Не гнал?! А кто разорил мою родовую усадьбу?! Где я потерял своих лучших воев?

— Хм… не сердись, княже, но потерял ты их в набеге на Выксунку, а усадьбу лишь в отместку сожгли! Говорил я тебе, что не стоило соваться туда столь малыми силами! Надо было от других родов помощи дождаться или хотя бы принять ту долю, что Овтай тебе сулил! А уж получил по сусалам в ответ, так чего на обидчика пенять? Не спеши! Пусть ныне он нас потеснил, и соседи возмущены твоими притязаниями.

— Моими?! Притязаниями?! Будто я не для них старался!! Прииски железные не должны принадлежать лишь одному роду!

— Каждый ведь одежку Овтая на себя примеряет, пресветлый. Сначала ты одного разоришь, потом другого попросишь имуществом поделиться… Я прошу тебя, погоди чуток! Восстановим отношения с соседями и через годик, глядишь, уже вместе с ними прииски подомнем! Ведь никто тебя княжеского достоинства пока не лишал, а это главное!

— Пока?! — взъярился было инязор, но тут же махнул рукой на собеседника, прекрасно понимая, что его медвежья грация всегда распространялась и на произнесенные им слова. — Попробовали бы! В любом случае, уже поздно что-то менять и сомневаться! Анбал скоро будет здесь! С большой ратью! Я ему все-таки дальний родич, и он не позволит какому-то выскочке…

— А почему я об этом узнаю последним и совершенно случайно подслушав разговор твоих людей? — прервал его Маркуж, нарочито удивленно разводя руками. — Нешто я провинился пред тобой, княже, что такие важные вести до меня доходят от досужих сплетников?! Ведь раньше ты вел со мною речи лишь о кратковременном приюте в суварских землях! Так ведь? И то только для того, чтобы пополнить щедротами наместника казну и на нее набрать охотников удаль свою молодецкую потешить, после го мы должна были вернуться обратно домой!

— Ты находился в отлучке, когда я это решил… — заметив, что уж довольно долгое время оправдывается перед ближником в присутствии свидетелей, инязор вскипел. — И я не обязан перед тобой отчитываться!!

— Так-то оно так, но мои люди задают мне нелицеприятные вопросы. У них здесь остаются семьи, хозяйство, а связываться надолго с Анбалом… Жить на чужбине изгоями или же класть головы за суварцев у моих воев никакого желания нет. Ты ведь понимаешь, что такое войско не ради твоего родового гнезда сюда направляется и без жирного куска с наших вотчин явно не уйдет? Простят ли нас старейшины за погромы в селениях? Не извергнут ли из родов наших?.. И учти, Анбал нас сразу подомнет и пустит в первых рядах хоть на ветлужцев, хоть на Овтая, что бы он там не замыслил своим походом. Своих людей каждый бережет, а вот тех, кто даром не нужен…

— Замыслил сей поход я! А то, что в сей миг исходит из твоих уст, измена по отношению ко мне! Запомни это и впредь не забывай!.. И,еще! Я сделаю все что угодно, лишь бы низвергнуть род Медведя к своим стопам!

— Инязор с силой ударил кулаком по столешнице и в ярости обернулся к русам, уже не обращая никакого внимания на раздосадованного его ответом Маркужа. — Хватит! Время вышло… Вы с нами или нет?! Что, молчишь, Прастен? Язык проглотил?

— Читаю жизнеописание Христа, княже, дабы Всевышний мне решение подсказал.

— Надо же! — хохотнул эрзянский князь, быстро перейдя от гнева к язвительным издевкам. — Он думает, что его бог без треб и приношений снизойдет до него ответом!

Рус промолчал, продолжая слепо водить пальцем по страницам книги, развернутой обложкой к собеседникам. Время от времени Прастен осенял себя крестным знаменем, прищуривал глаза и что-то расправлял рукой. На князя он даже не глядел, поэтому тот не унимался.

— Эй, богомолец, хватит шевелить губами, обрати свой взор на меня и ответствуй надлежаще!!

Дверь в сени неожиданно распахнулась. Молодой запыхавшийся воин шагнул втроем, осмотрелся и остановил свой взор на повелителе.

— Мой инязор! Нас… нас заперли в веси!

— Кха… Даже так? — искренне изумился тот и привстал из-за стола. — Ты что, не выставил дозоры?!

— Обижаешь, княже… Выставил, на обеих дорогам, сюда ведущих! И это несмотря на малое наше число!

— Тогда в чем дело, десятник?

— Тот дозор, что на полудне, они обстреляли, а второй, что был на дороге

к выселкам, просто сбили с ходу и прогнали прочь.

— Кто они?! И что значит прогнали?! Оружных воев?! Не иначе черенком от поганой метлы?! — инязор выдохнул, сбивая накал нахлынувших на него чувств, и уже более спокойно вопросил. - Так кто посмел, скажи на милость?

Десятник на мгновение замялся.

— Ну?! Ты выяснил?!

— Пешие вои. Облаченные. Они?..

— Ну?! Я клещами должен тянуть?!

— По возрасту похожи на отроков первых лет службы, почти все поголовно безбородые, а на поверку… Сгоряча я поспал на выселки пару людей княже, но первого сразу ссадили на землю арканом, а под вторым убили коня, так что он еле убежал… Потом мы попробовали - сунуться оврагом, но…

— Что?!

— Слава великому творцу, отделались двумя легкими ранениями!.. Скрытно к ним не подобраться, княже, разве что через болото, поэтому я взял на себя смелость оттянуть почти всех людей сюда, за частокол!

— Ссадили, говоришь… — выставил вперед челюсть князь, усаживаясь обратно за стол. — Не подобраться?!

— Мой инязор! Они близко к себе не подпускают и бьют часто, будто колчан у каждого бездонный или их сотня с гаком! — заторопился воин, выкладывая на столешницу переломленный болт самострела. — Луки, до них не достают, а местность мы знаем плохо и без твоего позволения я не стал отправлять воев в топи на верную смерть…

— Ветлужцы? — заскрипел зубами инязор, осматривая толстое древко короткой стрелы, — или все же Овтай?

— Пока не выяснили, княже, но не судьба им тут, обоим быть. Сам упоминал, что воевода ветлужский отправился вслед за суздальским князем в Булгар, а воины Овтая остались в устье Оки, обложив булгарскую крепость. Куда он от нее денется?

— Да уж! — захохотал Маркуж, бесцеремонно вмешавшись в разговор. — С ней как с медведицей, то ли ты ее поймал, то ли она тебя!…

— Ладно, я сам разберусь с этими отродьями, появившимися из ниоткуда! —

подвел итог инязор, вновь поднимаясь из-за стола,

— Постой, княже! Осмелюсь тебе возразить. Нас не так много, чтобы гибнуть в бесполезных стычках, а хозяевам этой веси… — Маркуж выразительно кивнул на русов, — им ведомы тайные тропинки, по которым мы могли бы ускользнуть в сторону Сувара или даже домой…

— Ускользнуть… — взгляд инязора приобрел бритвенную остроту, и окружающим показалось, что он сейчас ударит любого, кто скажет еще хоть слово, однако эрзянский князь взял себя в руки и закончил прения.

— Мы остаемся здесь! К вечеру суварцы должны явиться, а далее видно будет!

Но и на этот свой вердикт он получил возражения. На этот раз от руса.

— Явятся и наткнутся на засаду? И что они тебе скажут?

Не обращая внимания на помрачневшее донельзя лицо инязора, Прастен с ухмылкой опрокинул в себя остатки вина из чаши и продолжил.

— Дозволь, княже, разведать, что там и как, я все-таки в этих землях частый гость и подходы к выселкам знаю. А коли сомневаешься во мне, так Веремуд останется тебе здесь порукой, что не предам.

Инязор выслушав поступившее предложение, обреченно выругался и перевел взгляд на своего ближника.

— Маркуж, возьмешь кого-нибудь из своих, и отправишься с ним. При первой возможности пошлешь гонца, а за самого Прастена головой, если что, ответишь! Пешими отправитесь, не дам коней губить!

Тот лишь пожал плечами. Головой, так головой.

Про коней все смолчали.

Однако когда калитка обнесенного высокими заостренными бревнами двора с треском закрылась за Прастеном и сопровождающими его эрзянами, ее поверхность сразу же украсилась смачным плевком, после чего рус громко возмутился,

— Без лошадей только подошвы сбивать! До выселок, где ваших людей ссадили, версты три, а то и более! По такой липкой жаре туда тащиться… — он вновь сплюнул, а отойдя чуть в сторону, едко добавил, — Князь! Пресветлый! Тьфу! Лишь язык поганил…

Прастен завертел головой, ища на небе следы хотя бы небольших облачков после ночного дождя, но сокрушенно махнул рукой и отправился вдоль, пустынной улицы, выискивая спасительную тень под росшими на ней деревьями. По такой погоде рус даже не стал накидывать свою бронь. Так и нес ее через плечо, сославшись, что от болта кольчуга его все рано не защитит.

Остальное его облачение было достаточно пестрым.

В чем поднялся из-за стола, в том и пошел.

Исподняя выцветшая рубаха, такие же застираннее портки с обтрепавшимся поясом и видавшими виды ножнами на нем, а еще неожиданно богатые сапоги, покрытые на голенищах узорчатой вышивкой. Шел с непокрытой головой и без опаски, чем сильно отличался от Маркужа и тройки сопровождавших его эрзян, постоянно озиравшихся.

Однако вокруг никого не было.

За покосившимися плетнями и развалившимися заборами небольших двориков виднелась лишь вытоптанная трава, редкие пестрые куры, неторопливо скребущие землю возле старых навозных куч, и ленивые собаки, тяжело дышащие в тени низких, наполовину закопавшихся в землю квадратных срубов. На жилищах, вылезших на белый свет темными, потрескавшимися бревнами, лежала либо гнилая солома, либо перепрелая дранка. Тишину убогих дворов, построенных почти вплотную друг к другу, не нарушало ничто. Даже стариков, обычно остающихся на хозяйстве с малыми детьми, на этот раз видно не было.

— Вот же, довели хозяйство без братца… — покачал годовой Прастен, и добавил, словно привел самый убедительный аргумент своим словам. - Даже собаки не бросаются?

Немного поколебавшись, Маркуж пристроился рядом с собеседником, перестав бросать в стороны опасливые взгляды. Дома вскоре кончились, окружающая селение высокая изгородь вместе с неприветливым дозорным осталась за спиной, а по сторонам потянулись разновеликие лоскутки аккуратно сжатых полей, окруженные неудобьями поросших деревьями оврагов. На части из них вызывающе торчала волоть — снопы связанные вокруг несжатых колосьев, — немой призыв к Велесу принести тучность хлебам, а хозяевам благоденствие.

— Так не до того им! Страда, все на полях… — запоздало и явно невпопад возразил эрзянин собеседнику, но через мгновение поспешил суетливо с ним согласиться. — Однако да, в запустении деревенька. Довели новые хозяева!

— Какие новые? Ветлужцы? — переспросил его Прастен и недобро оскалился. — Так это они, оказывается, плетни вокруг каждого двора поправлять должны?!

Маркуж досадливо поморщился и сменил тему разговора.

— Мне показалось или у Веремуда мысли к инязору вовсе не лежат?

— Это мне не ведомо, однако что от него, что от ветлужского воеводы братец мой добра не видел, один пинком со службы выгнал, другой родовой земли лишил.

— А племяш твой что думает, не ведаешь? Сам я слышал, что ветлужцы ему жизнь спасли, и тот в благодарность за это к ним служить подался, оттого и брат твой против них худого не замышляет… Верно ли?

— Не пытал, не знаю, — вновь напустил тумана Прастен. — Если и так, то Веремуд мечется меж двух огней… Да даже не огней! Меж жерновами попал человек, Бог ему в помощь.

— А ты? Насколько я знаю, тот вой, что твоему брату всю жизнь исковеркал, и тебе судьбу порушил!

— И тебя чуть нагишом не оставил? — уколол в ответ рус, ничуть не изменившись в лице.

— Будь он проклят!

Разъяренный голое Маркужа вызвал лишь смешок его собеседника.

— Не бросайся такими словами всуе, а то я могу подумать, что он все-таки раздел тебя до нитки! Вот я остался вроде бы ни с чем, и то обиды на него не держу… Лишь Всевышний управляет нашими судьбами на земле, а не человек! Какая может быть обида на Бога?

— Странный ты. Не считаешь, что за оскорбление нужно платить той же монетой, а за унижение и вовсе мстить до последнего!

— За унижение?.. Смотря за какое. Да и если я странный, то уж ты… Слухи ходят, что за мнимое поругание своей чести, а точнее за то, что этот ветлужец тебя жизни лишать не стал, ты ему сполна отплатил?

— Кто язык распустил?!

— Да князь твой! И тебя вновь с ним рядом не было! — не без ехидства заметил рус. Как и в случае его просьбы к Анбалу о ратном походе!

— Ах, ты ж…

— Так как?

Маркуж даже не попытался спорить с несколько надуманным обвинением.

— Что было, то было, как бы это не называть. Врасплох того воя застали, когда он руки поднять не мог в слабости своей из-за ранения. Спеленали как младенца! А вот соратник его доставил нам неприятностей… Но то быльем поросло! И не мстил я, а выполнял волю инязора, — Маркуж внезапно остановился и мрачно оглядел руса. — А что спрашиваешь? На обещанное ветлужцами серебро рассчитываешь?

— Мне достаточно своего, а вот ты перед ними мог бы и оправдаться сказками о том событии… — Прастен неопределенно дернул плечами и хмыкнул, — Если, конечно желаешь остаться на своей земле? А ты желаешь! Видно же, что инязор тебе уже встал поперек горла!

— Не радуйся над чужими бедами!.. Да и нет у меня своей землицы. Не до того было, чтобы хозяйством обзавестись.

— Ну да, тратить серебро на вино да баб куда как сподручнее, — хмыкнул рус.

Эрзянин недовольно нахмурился и развернулся, чтобы дать наказ своим воям разбежаться в стороны и внимательно осмотреть перелесок, начавший чересчур близко приближаться к дороге. Деревья стояли не часто, и засада вряд могла появиться столь редких зарослях, но лучше было перестраховаться, да и свидетели разговора ему были не нужны.

После того как ратники разошлись по обочинам, Маркуж двинулся вперед и продолжил, повторив свое предупреждение.

— Да-да! Ты бы лучше подумал над своими горестями! Если откажетесь пойти с нами инязор вас не пощадит, как не пощадил попытавшихся сбежать воев твоего братца.

— Моего братца? Они уже не его холопы, раз дали присягу ветлужцам. Он

за них не в ответе!

— Я помню добро, Прастен. Помню, как в молодости вместе службу справляли и как брат твой меня спас от позора совсем недавно… Будь моя воля, отпустил бы вас. Но инязор решил по-другому и кто я такой, чтобы противиться его воле?

— Помилуй тебя твой бог, Маркуж, давай говорить откровенно! Хочешь ли?

Получив утверждающий кивок эрзянина, рус горячим шепотом продолжил.

— Какой, к бесам, инязор?! Изгнанник, до сих пор не способный понять, что его власть подошла к концу! Пока он выжидал и строил козни против Овтая, все его люди незаметно растворились, ушли, как вода после половодья…

— К более могущественному? Так на каждую силу найдется другая…

— Не закрывай глаза на то, что происходит, Маркуж! Веремуд мне многое поведал! У Овтая уже несколько сот воев в железных доспехах! И это только у него, не забывай про остальные рода, готовые перейти на его сторону! Не забывай о ветлужцах, что в союзе с ним! Полагаю, что большая часть старейшин ужа готова признать его новым инязором! Дошло до того, что Овтай стоит около булгарской крепости и почти достает плевками ее стены!

— На ней он и сломается!

— Вот же упрямец… как я понял, род Медведя не гонит булгарцев со своей земли и не собирается с ними ссориться, он просто показывает им, кто здесь теперь сила, с кем нужно разговаривать! А знатностью он не сильно уступает твоему хозяину!

— И продержится он с таким подходом до первой рати Булгара!

— Думаешь не сговорятся? — вопросительно поднял брови Прастен. — Не знаю, Маркуж, не знаю, время покажет. Скажу, лишь одно, пришло нам время вбирать сторону, былая вольницу кончилась! Ветлужцы сумели за пару лет подмять под себя всю среднюю Суру и на этом не остановятся! И ведь как провернули, стервецы! Пока инязор чесался, часть нашей, старой чади они купили, другую вырезали, а потом резко подняли против него три или четыре рода во главе с Овтаем. Так что когда ваш князек попытался призвать ветлужцев подтвердить, клятвы о верности, данные на этих землях еще нами, русами, Овтай тут же пригрозил ударить ему в спину! Мол, тот его сестру похитил, а потому он в своем праве…

— Помню, помню, целый год бодались, пока на Выксунке род Медведя вместе с ветлужцами ему рога не обломал… Вот только не пойму, ты что, восхищаешься ими? Они же и тебя вышвырнули с родовой земли!!

— Нас с братом в расчет не бери, — качнул готовой Прастен. — Мы на особицу стоим, поскольку Веремуд в этом похищении замешан, а я, как оказалось, их данников ощипал и в разор ввел? Тоже в своем праве были, да и поединок меж нами был честный.

— Что значит честный?! Что значит, не бери расчет!Вас же с Веремудом по миру пустили, смердов и землю отобрав! — засмеялся голос Маркуж.

— Мало ли, что с другими они договорились? Тебя лично эти ветлужцы обобрали до той самой нитки, коей ты меня попрекаешь!

— С этим не поспоришь, — мрачно кивнул Прастен. — Но справедливости ради скажу, что ныне все сторицей вернули, да и себе они ни куны не взяли.

— Как так? — опешил эрзянин.

— Землицу, конечно, не вернешь, она перешла общине и на этом новые хозяева стоят твердо. С тебя, мол, обузу выставлять воев эрзянскому князю сняли, а потому нишкни и довольствуйся тем, что вервь нарежет.

— Так родовая земля!

— Что есть, то есть! Но нарезана она была моим предкам да необременительную повинность воинскую. А ее ныне сняли, ветлужцы сам воев пестуют! Тем не менее, все мое имуществу при мне и даже скотину они раздали моим бывшим холопам с условием возврата, когда с меня вину за нанесенный воронежцам ущерб снимут… Еще год мне осталось ждать. Часть приплода, само собой смердам останется, но то плата за уход.

— Ну ладно, ты сам себе хозяин, чтобы обелять их в своих глазах, а брат твой?

— А что он? Сам посуди, на припасах, что Веремуд поставляет на цементные прииски, он заработал гораздо больше, чем приносили ему его смерды. Платят, не скупясь, да и ратную обузу, как я уже говорил, сняли и сами ныне его бывшую дворню обеспечивают и снаряжают.

— Ну, он и проныра… — усмехнулся Маркуж. — Или это они так расточительны?

— Не так все просто. За это наместник потребовал…

— Даже так?

— Именно так. Потребовал, чтобы он поднял из нищеты своих бывших людишек, а до той поры не дал им загнуться от бескормицы, если та случится. Еще год у него есть, потом за поставки съестного придется бороться.

— Сунет в лапу, невелика беда!

— Сыном рискует, что у воронежцев ныне служит, тот за него поручился, — покачал головой Прастен. - А еще, если подобное вскроется, голова не только у наместника полетит, часть его родни под нож пойдет… Все это у них в Правде прописано.

— Ха, - озадачился Маркуж. — То есть покон у них есть, а к нему еще и

сила… Вот только зачем они смердов освобождают?!

— Не догадываешься? Сила ветлужцев как раз в том состоит, что поддерживают их не только вои, старейшины и купцы, но и простой люд.

— И что? — хмыкнул Маркуж. — Что решают смерды?

— Я тоже раньше так думал, скривился Прастен и достал из-за пазухи сломанный болт от самострела, неведомо как ушедший со стола, ему в руки, — Но очень скоро мне доказали обратное! Видишь эту стрелу? Так вот, если надумаешь уходить со своими людьми, наплевав на инязора и местные дрязги, то учти, что лесом на лошадях не пройдете, увязнете в пущах и болотах, поэтому, спешивайтесь. А решите коней сохранить и пойдете дорогой, так не отвлекайтесь на потери и не встревайте в драку, иначе поляжете все!

— Ты про эту безусую молодь? Да что она из себя представляет?!

— Звери, чистые звери… Может статься, что перещеголяют твои людишек! — хмыкнул в усы Прастен, оглянувшись на сопровождавших их воев. - Не знаю как здесь, но воронежская школа именно такая. И учатся там в основном сыны смердов.

— Тьфу ты, а мне уж поблазилось… — успокоено выдохнул Маркуж. — Что нам могут сделать эти недоросли, даже если их сотня? Им до настоящих воев как до небес! Я один их всех на кулеш пущу и рогозом приправлю! Или ты шуткуешь так?

— Ты сам все увидишь, зачем переводить, на неверующего слова?

Насупившись, Маркуж замолчал, но через некоторое время все же опять вернулся к вопросам.

— И что ты можешь рассказать о тех школах?

— Давай начнем с того, что ветлужцы дают смердам работу и многие переселяются к ним семьями. У Веремуда уже пятеро ушли на цементные или железные прииски, а из моей бывшей веси и того больше! А на Воронеж реке людишки толпами вокруг верфи ходят, лишь бы только пристроиться там кем-нибудь…

— Около чего ходят?

— Верфи. Лодьи там большее возводят…

— И что? Ушли и ушли, работают и работают… При чем тут недоросли?

— Да погоди ты! Смерды эти еще и в очередь встают, чтобы отдать сыновей в обучение. Прибыток весомый в семью, да и пристроить чадо. К примеру на Воронеже школа особая, приисков рядом нет, кроме корабельного лишь кожевенное да ткацкое дело поднимается… Так вот ветлужцы там в основном воинов воспитывают!

— Кто кроме отца может научить сына держать в руке меч или секиру? — чуть ли не всплеснул руками Маркуж. — А уж заставить смерда терпеть боль и смотреть без страха в глаза смерти не сможет никто и никогда! Рабскую натуру из земляных червей вытравить невозможно!

— В отношении смердов ты прав, но мне пришлось поучить их детишек… — мрачно ухмыльнулся Прастен. — Не поверишь, из многих получаются настоящие волчата, если правильно подойти к делу. А уж когда они дорвутся до свежего мяса!..

— Не порвет этакая злобная стая своих учителей? — издевательски проговорил эрзянин.

— Сможет, если не стеречь, — абсолютно серьезно ответил рус. — Однако с ним несколько воев днюют и ночуют, дурь рабскую и степную плетьми и розгами выбивают. Кроме того, среди недорослей попадаются такие, из которых и выбивать ничего не надо, сами кого надо разуму научат. И вообще, подчинение в школе беспрекословное, не забалуешь.

— Степную дурь, говоришь? — зацепился за слово Маркуж.

— А там не только из леса детишки, всякой твари по паре. И гоняют их, как Веремуд в свое время сына гонял, только еще и готовят к тому что водить им десятки, а то и сотни. Вдалбливают в головы, что они защитники и предназначение у них лишь одно, умереть за отчизну… — Прастен покачал головой, но было непонятно, одобряет он такие действия или нет. — Мальцы эти с утра на верфям или мастерских, после полудня в седле, с луком, так что роздых лишь вечером имеют, сказки слушая о стезе воинской.

— И какая радость оратаю отдавать будущих помощников своих на сторону удивился Маркуж, - С самими недорослями все понятно, если не в тепле, то в сытости будут, если выживут. А с отцами их?

— Кто Правду ветлужскую принял, те обязаны, а с других просто оброк не берут, если хотя бы один из сыновей пробился в школу, и выносит все тяготы обучения?

— И чему обучают, кроме как сотни водить? — издевательски хрюкнул Маркуж.

— Разному, туманно ответил Прастен. — Отступить и напасть на тебя со спины них обычное дело. Опять же, скоро увидишь.

— Увидеть я увижу, другое понять не могу. Чего ты от ветлужцев по сию пору не отступишься? Почему обратно землю свою со смердами не хочешь забрать, что инязор тебе на блюдечке узорчатом преподносит вместе с добрым куском приисков? Своим именем ты сотню сызнова соберешь и вновь хозяином будешь! Крови испугался или трудностей? Да не поверю!

— Во-первых, этот добрый кусок еще надо отнять, а я уверен, что подавится инязор. А во-вторых…

Прастен задумался и тихо замурлыкал слова незнакомой песни.

— Как на грозный Терек выгнали казаки, выгнали казаки сорок тысяч лошадей…

— Чего ты там бормочешь? - недовольно прервал его Маркуж.

— Да так, пристало, — отмахнулся тот и возвратился к прерванному диалогу, — а во-вторых, я слово дал. Да и сотня у меня уже есть.

— Уже? — эрзянин недоуменно покачал головой и продолжил. — Про вольную ты говорил, а про это… Пусть так! Но чего ты к ним прилип, будто тебе там медом намазали? Здесь не хуже было! Да и кусок приисков, что тебе инязор посулил… Или ведаешь то, что не позволяет тебе под него пойти? Так обскажи все, как есть!

— Медом не намазали, а про князя твоего я два-года ничего не слышал.

Не выдержав невнятных ответов собеседника, а также сладостных сказок про школьную воронежскую жизнь, Маркуж решительно махнул рукой.

— Вот что, Прастен. Знакомы мы с тобой полтора десятка лет, не менее. Не хочешь говорить откровенно, как сам и предлагал, твое дело, но тогда пеняй на себя, что я не вступлюсь за вас перед инязором! О себе не думаешь, так вспомни о своих людях, что в амбаре, сидят, и брате!

— Так и ты не юли, — усмехнулся рус. — Говори, меж какими думами мечешься, зачем меня пытаешь, может, и подскажу чего.

Маркуж задумался и замолчал, перестав обращать внимание на окружающий лес и увлекшись пинанием шишек на пыльных проплешинах лесной дороги. Еловые заросли уже подступили к ней вплотную, и ратники взяли собеседников под защиту, выставив щиты. Прислушивались они, однако, не только к щебетанию птиц, но и к разговору, касавшемуся их всех.

— Не хочу я уходить с родной земли к магометянам!

— Суварцам? Да они вроде бы к булгарской вере особой склонности не имеют… Даже своими единоверцами я их назвать не могу, хотя в стародавние времена многие из них Христа и приняли. Больше своим деревьям поклоняются, хотя, по сути, степной народишко…

— Дело нам придется иметь не столько с ними, сколько с наместником Су вара! А он как раз Аллаху поклоняется! По пяти раз на дню на колени падает! Придет время, и суварцев примучит к этому, и нас заставит… А я не хочу менять веру!

— Тогда мне все понятно!

— Так чего еще надо?! Я тебе все поведал и ты не темни, рассказывай без утайки, как вольную получил? Ты же в боевые холопы попал, как кур во щи!

— Какие там холопы! — махнул рукой рус, лишь усмехнувшись горячности собеседника. — Никто и не упоминал, что я со своими людьми в чем-то неволен. Слово лишь дали что не сбежим и меч свой против воронежцев и ясов не направим… И сразу бросили в бой!

— Так ты и стал сотником, я понял! — хохотнул эрзянин, но потом снова принял серьезный вид. — Однако ты делал именно то, что надлежит боевому холопу, а именно сражался за своих хозяев. Я же говорил про свободу! Или тебе ее вернули, прознав, что ты потомок самого князя Бравлина?

— Всего лишь потомок одного из его отпрысков, зачатых на стороне? — помрачнел рус и поправил свой чуб, сползший на левое ухо, — коих, многие зовут ублюдками.

— И что это меняет? Твой предок почти всю Таврику взял на копье, Сурож дочиста обчистил, где потом крещение и принял в честь великой победы!

— Б честь победы? В спину ему вступило во храме, а старец помог, вот и… Скажу тебе одно, Маркуж! Твердята, воевода воронежский, приблизил меня до того, как узнал историю моего рода. Месяца не прошло, как взял меня к себе, а делать мне приходилось лишь то, чем и раньше не брезговал. Гонял диких половцев по степи, зажитьем жил. И все мои соратники с самого начала не знали притеснения ни в свободе, ни в вере.

— Это уже ближе к делу, — обрадовано кивнул Маркуж — И сколь твоей сотне ныне перепадает добычи? Какую долю имеете?

— Четверть от взятого.

— Так это грабеж!

— Не говори о том, о чем не ведаешь! Общий котел никому помехой не был! Половина из добытого идет на школы, обустройство и пропитание сотен. Так что об обеспечении у меня голова не болит. Кормят на убой, снаряжение из той же казны. Хочешь, свое оружие имей по утвержденному списку, хочешь у воеводы спроси, тот выдаст в случае нужды… Как и бронь железную, заметь!

— Ну, а еще четверть?

— Делится на всех остальных поровну. Кто-то ведь торговые караваны водит, а потому разор чинить по степному пути не имеет право!

— Отчего?

— Порядок такой, зазеваешься, больше потеряешь. С другой стороны они в общую копилку не меньше приносят, чем такие, как мы, так что эта четверть в итоге опять к нам приходит. Кстати, распределяет всю добычу и тратит монету совет сотников, куда и я вхож, а воевода воронежский на нем лишь один голос имеет. Так то! И вообще, ты не том спрашиваешь. Дело не в том, какую долю из общего котла я на себя оттяну, а сколь в итоге получу. Если скажу, что в сотне у меня никто менее двух серебряных киевских гривен за год не получил, поверишь?

— Брешешь! По слухам, в самом Киеве простые дружинники более гривны не имеют Не то, что в былые времена!

— И опять - же, заметь, что обеспечивают они себя сами!— кивнул Прастен и несколько самодовольно заметил, вызвав масляный блеск в глазах эрзянина. — А десятники у меня и в два раза более получают! А уж как бабы к ним липнут…

— Это с чего вы все столько имеете?!

Рус пожевал свой ус, повертел кистью и несколько неопределенна заметил.

— Всей подноготной я не знаю, а потому могу лишь предполагать… Зажитье идет в основном со степняков. Силы на Воронеж реке и по Дону у нас весомые, думаю, что тысячи полторы войска наберется, так что некрупные вежи половцев против нас, бронных, ничто?

— Откуда такая сила?

— Так помимо имущества и скота нам их холопы достаются! Иногда даже целые рода ясов или печенегов, что в подневольном положении у половцев ходят. Часть на землю поближе к себе осаживаем, а кого-то и в войско берем. Там, капля, сям капля, вот тебе и дождик благодатный! Скотины вообще без числа!

— А половецкие вежи под нож идут или продаете полоняников кому?

— Ни то, ни другое. Не приветствуется это…

— Кем?

— Ветлужцами, разрази их гром! — искренне посетовал Прастен, но неожиданно спохватился. Хотя тут они правы. Холопы из степняков никудышные, а продавать их на сторону… Не в Сугдею же или Кафу их гнать? Не дойдешь с таким товарам через родную им степь! А резать всех без сожаления, так после такого сами долго не протянем. Одно дело прижать к ногтю слабейшего, это у половцев сплошь и рядом, и совсем другое вырезать весь род! Объединится вся орда! Так что даже скот забираем не весь, самую малость оставляем, чтобы не вымерли с голодухи.

Маркуж осуждающе покачал головой и вслух выразил свое изумление!

— То есть отпускаете тех, кто потом придет к вам мстить?!

— Да откуда у них силы после всего на такое? Сразу в кабалу попадают к соседям, где и остаются на веки вечные! — хохотнул рус. — Ты учти, на нашей стороне и половецкие рода выступают! Это ж… Тут хитрить надо! Да и не так уж все и плохо! Иных вырезаем вплоть до тележной оси. Тогда уж только младенцев к себе на воспитание берем, да некоторых знатных беев меняем на православный и иной близкий нам люд, что в степном полоне сидит… Все как всегда!

— А скотину куда деваете?

— Всю скупают на корню. Особенно лошадей. Те же ветлужцы этим отличаются, хотя и выбирают себе лучшее.

— Ну ладно, пограбили, ушли. Но брать к себе половецких данников… За то, что киевский князь торков, печенегов, берендеев да ковуев себе осаживает в Поросье, вся его Русь лишения и набеги терпит! Рискуете!

— Осаживаем мы в основном ясов, поскольку многие из них христиане а потому рать наша весьма крепнет от их присутствия. Да и избавит ли нас от набегов то, что мы их чьими-то данниками признаем, и к себе брать не будем? Все одно страдать!

— Еще инородцы в вашей рати попадаются? — напряженно поинтересовался Маркуж.

— Ну… касоги есть, в основном среди воронежцев бродников немало.

— Бродников? У этих вроде кровушка сильно разбавлена половецкой жижей?

— Сильно, не сильно, а веры они почти все придерживаются православной! И сидят о нами рядом, взять те же малые притоки вниз по Великому Дону. Их сам Бог велел под свою руку забирать! И берем понемногу, у меня каждый пятый в сотне казак!

— Кто?

— Казак! Так бродников ветлужцы называют. Собственно и нас пытаются этим же названием мазать, да не на тех напали. А насчет ответных походов… Для чего мы укрепления на Дивных горах заново ставим, как считаешь? Ту самую Белую Крепостицу, что когда-то мои предки строили, дабы отвадить от себя хазар? И она будет не одна!

— Все одно хан Сырчан вам это не спустит! Разве он удержит власть, если кто-то будет безнаказанно разорять его подданных? Тут же свои ему удавку на шею накинут!

— А мы в своем праве, бьем лишь тех, кто нас пытался когда-то ощипать!

— А тебя послушать…

— А мы так заявляем! Да и слаб хан, особенно после весеннего похода Мономашичей. Затих и даже не попытается встать у нас с ними на пути. Ныне почти вся степь пустая. И те, кто на ханскою власть претендуют, все понимают и пока не торопятся на себя ее примерить… Это я насчет удавки! Кроме того… — Прастен вздохнул и доверительно повернулся в сторону эрзянину. — Ветлужцы с ним скобяным да посудным железом торгуют, а обещают еще и ратным, если кое-какой разор тот замечать не будет…

— С ума не сошли еще?

— Бог миловал. А Обещать еще не означает исполнить! Но пока суть, да дело, свои орды он на нас не спускает, а от мелких да наглых в округе мы избавляемся! И уже упоминал, не вырезаем полностью о чем говорим в степи при каждом удобном случае, а так… убытки свои возмещаем за их счет, да укорот даем! — Прастен насмешливо хмыкнул и опять же, будто по секрету, поделился. — А еще доподлинно знаю, что большую часть разоренных нами вежей Сырчан сам и насоветовал. Кто то из беков ему не так поклонился, кто-то не так посмотрел, а тот и вовсе из другой орды или семейства прибился и нос воротит…

— Что, прямо так и указывает своим перстом?

— На то у него ближники есть. С ними и с ханом, конечно, делиться приходится, зато достоверно знаешь, что тебе это рук сойдет. Однако сомнения твои понятны. Сам думаю, что скоро Сырчан подчинит себе всех, кто прежде под его братом или отцом ходил, и до кого у него не дотянулась рука, и нам придется туго.

— И что тогда?

— А ничего! Пока силы основательно не нарастим, перейдем разорять Сальских, что ходят по левому берегу Дона! А то и до Идели дойдем, где булгарцы основательно проредили орды покойного Айюбая, об этом в последнее время тоже много говорят… Выбор большой. Лишь бы не ошибиться.

Прастен даже потер руками, будто уже подсчитывал барыши.

— Вот именно, не ошибиться! Когда-нибудь ваша удача кончится, — возразил ему Маркуж. — Кто так умен, что задумал дразнить степных шакалов? Их ведь не тысяча и даже не пять, чтобы вы против них всех в итоге устояли! Они придут, но уже не для того чтобы взять добычу, а чтобы вырезать всех!

С сомнением оглядев дюжую фигуру эрзянина, Прастен, глубокомысленно заметил.

— По твоему виду и не скажешь, что умеешь задавать точные вопросы.

Нахмурившегося Маркужа рус остановил примиряющим поднятием ладоней.

— Ладно, я тебе скажу то, что знают немногие. Но если хоть что-то из этого попадет в чужие руки…

— Зная тебя, я сказал бы, что у твоих слов не одно, а два, а то и три дна. Что мне не нужно, ты и так не поведаешь!

— Хм… Так вот Сырчан не трогает нас, потому что ветлужцы обещали ему помочь взять Таврику.

— Часть ее и так под лукоморскими половцами — удивленно посмотрел на руса Маркуж, — Хан хочет потеснить их на заход солнца? Ему, что, не хватает пастбищ, и он хочет устроить кровавую резню среди своих соплеменников на пустом месте?! Не мели попусту!

— Бери больше! Говорят, они тоже в доле! И я говорил не про скудные пастбища срединных земель! Речь идет о царьградских городках, что стоят по всему побережью!

— Ого! А не брешешь?

— Я сам видел в Белой крепости строящиеся камнеметы, величиной в три твоих роста!

— А куда они после этого полон сбывать будут?

— Ну… Близкая добыча застилает степнякам глаза, тем более на Русь хану ныне хода нет! А таврические городки достойный отпор такому оружию дать не могут!

— Хм… а не повернет Сырчан его против вас, когда ромейцы узнают об этой затее и перекупят его со всеми потрохами? Они никому не прощают поползновений на свои земли…

— Свой?! Ей издревле владелицы, русы!!

— Ну, ну, не кипятись! — попытался успокоить неожиданно разгорячившегося собеседника Маркуж. — Тебя послушать, так ромейцы бессловесные овцы и не осмелятся натравить на вас стаи степных шакалов…

— Против Белой крепости? Ходят слухи, что у ветлужцев есть и более мощное оружие, чем упомянутые мной камнеметы!

— Что ты заладил, ветлужцы, ветлужцы…

— Кстати, говорят, что все это придумал тот из них, кто сбрил мне чуб, а тебя чуть не пустил голым по лесу. И возможно именно поэтому я не держу на него зла, а? — Прастен вновь потер руки и обнял собеседника за плечи, перейдя на горячий шепот. — Ты представляешь, сколько можно взять в тех городках, а?! А что будет, если он объявится вновь? Понимаешь, почему его так ищут и сулят за любые сведения о нем большой куш?

Глаза Маркужа жадно блеснули, но он недоверчиво возразил.

— Мне за него лишь нож под ребра всадят! Это тебя могут простить, а меня…

— Это еще почему? Он же тебя и пальцем не тронул и говорят, будто обещал, что когда-нибудь ты будешь сражаться под его знаменами. А об остальном… так ты приказ выполнял. За то не казнят! Ну… не всегда.

— Вот я и не верю, что мне забудут его пленение! А слухи уже гуляют!

— Меня же приняли! А я, между прочим, лично всадил в него нож!

— Ты крещеный, вот тебя простили и обласкали.

— Во-первых, среди русов я один из немногих во Христа верую, семья моя на особицу стоит, а приняли к себе нас всех. А во-вторых, встречал я в степи и эрзян — глубокомысленно посмотрел на собеседника Прастен, уже совершенно спокойный, будто и не взрывался минуту назад резкой отповедью, - Воюют и они. И доблестно!

— Людишек Овтая встречал или кого иного?

— Да какай-тебе розница, Маркуж?! Привечают всех, кто готов служить, хоть в какого бога веруй!

— И кому служить? — хмыкнул эрзянин.

— Воеводе воронежскому… а хоть бы и ветлужскому, на твой выбор! А если копать вглубь, то себе будущее отстраивать на Дону. Я вот, к примеру, собираюсь там осесть, дом обустроить, детишек завести… Рус невозмутимо выдержал насмешливый взгляд собеседника, и слегка наигранно пояснил. — Стар я уже, четвертой десяток разменял, кости скрипят в походах, Вот в Таврику или Тмуторкань схожу.

— Куда?!

— Не обращай внимания, язык, он без костей, — торопливо попытался замять свою оговорку Прастен, но незаметная улыбка все-таки тронула его губы, говоря о том, что все части тела ему полностью подчиняются. Схожу хоть куда-нибудь и уйду на покой. Буду своих, да чужих детишек в школе воспитывать. Землицы под такое богоугодное дело выделяют без меры, а уж какая она… черная и жирная на две сажени вглубь, не чета моей бывшей! А дичины вокруг! Выходи на крыльцо и бей хоть кабана под дубом, хоть утку в камышах! Хочешь стреляй оленя, а желаешь, так вяжи диких лошадей в открытом поле или пущах. А уж домашнюю живность мне дешевле там купить чем у своих бывших смердов забирать и вести за Дивные горы!

— Сказки рассказываешь!

— А что ты хочешь? За каждого приведенного в сотню мне малая монета в мошну капает, вот я и стараюсь, — откровенно усмехнулся рус. — Однако поверь, что почти все, мною сказанное, истина. Я даже послал пару человек в свои бывшие владения, - зову с собой желающих. Кто-то же должен мою землю обрабатывать!

— Если ее дают всем, то зачем им идти к тебе?

— Я для них защита при набеге. Даже если ополчение воронежское главные силы степняков побьет, всегда кто-нибудь из них ускользнет, да попытается разорить хотя, бы приграничные веси. Оттого селиться людишки предпочитают кучно и обычно рядом с теми, кто может оборонить их семьи. А еще я могу помочь с переездом и обустройством, да и мелкой монеты за их будущие труды мне не жалко.

— Так мошна распухла от достатка?

— Не жалуюсь! Коли желаешь, то могу и тебя взять со всеми твоими ратниками и их семьями. Рядом на землю осажу, как и других воев из своей сотни. — Прастен незаметно покосился на собеседника и лениво бросил. — Сколь среди людей инязора твоих, кровным родством или личной присягой с ним не повязанных? Сам ты, как помню, из пришлых…

— Да, из-под Карачарова, что под Муромом? Эрзянской крови во мне, если по чести, половина, а то и меньше, есть и муромская. А дед мой и вовсе со степи пришел, жену себе просто напросто выкупив в голодное время.

Знатный был вой, но преставился, когда бабка только-только понесла…

— Кхм…

— Так вот, — Маркуж задумчиво склонил голову, не заметив недовольства собеседника излишними подробностями, — когда булгарцы пришли разорять Муром, отец с семьей сбежал на правый берег Оки. Там он и осел у жениной родни, поскольку имущества почти полностью лишился.

— Пограбили? — смирился с долгим рассказом Прастен.

— Сгорело большей частью. А на чужбине при всех своих связях мы были никем, потому начали там с самых низов, перебиваясь землей да малой торговлей. Я же был мальчишкой, мне такая судьба претила, а потому добровольно изъявил желание службу воинскую эрзянскому князю отбыть от селения нашего. Отец не обиделся, замолвил за меня словечко и в новиках меня долго не мурыжили. А как выслужился, да повинность закрыл перед, инязором, так сразу подался на вольные хлеба! К вятшим дружинникам эрзянским наниматься стал и даже земляков за собой подтянул, как с Карачарова, так и с новой отчизны…

— И?..

— Ныне моих тут две трети, — опомнился Маркуж. — Остальные инязору родичи и за ним пойдут до конца.

— Две трети? Лихо! — удивленно присвистнул рус.

— Более чем… Все из за того, что на Выксунку я не согласился идти, хотя и грозил инязор мне карами, а потому сохранил своих людей. Вольная птица, что с меня взять?

— В варяги подался с дружиной своей? Ярл Маркуж! Звучит! — хохотнул Прастен.

— Ярл? — недоуменно переспросил эрзянин. — Я не из урман, чтобы так величаться!

— А среди моих предков по материнской линии были ладожане… — Рус не стал вдаваться в подробности и перешел на серьезный тон. — Теперь я понимаю, почему инязор так с тобой носится, чуть ли пылинки с кольчуги твоей сдувает! Ты его за жабры держишь! Однако погоди, придет Анбал, все изменится.

— А если соглашусь пойти с тобой?

Тогда собирай своих, освобождай Веремуда и наших с ним людей…

— Бойня может случиться!

— А ты постарайся избежать… Но ты согласен под меня пойти?

— Под тебя или…

— Под меня, воронежцев, а в итоге и под ветлужцев! — раздражение скрипнул зубами Прастен, недовольный непонятливостью собеседника. — Надеюсь, ты догадываешься, что за нынешними бедами инязора стоят именно они?

— Ну как ты им служишь?! Они же тебе лишили всего!!

— В одном месте лишили, в другом прибавили! Ты меня плохо слушал?!

— Хр-р… — Маркуж мрачно подогрел на своего собеседника, но все-таки сдержал эмоции и понуро кивнул головой. — Я согласен.

— Тогда говори, что твоих людей с инязором связывает?

— Лишь я.

— А сам на каких условиях? То, что ты несколько лет назад стал вольной птицей, я понял, но если ряд подписал с князем и он еще в силе…

— Не поверишь, но уже ничто меня рядом с ним не держит, потому и на Выксунку спокойно отказался идти и с тобой говорю. Последний раз рядились мы с ним на год, но срок тот еще зимой закончился, монет мы так и не увидели. Все обещает. Мол, придем в Сувар…

— Ну и не жди, сторицей вернется, если присягу дадите живот свой положить за землю русскую. Половину получишь по приходу на место, ну а задаток, если нужда есть, выдам в самом скором времени, как только до захоронки своей доберусь.

— Живот ложить за русов?! Я не ослышался?

— Не за русов, Маркуж, а за землю нашу общую! Что эрзянскую, что воронежскую… Русской ветлужцы ее зовут! И эта присяга, коли согласишься на нее, на всю жизнь, поелику земля у нас с тобой одна, а верность воинская единожды отдается!

— Единожды?! Не ты, ли в свое время провинность воинскую на службе инязора отбывал, а ныне у воронежцев подвизаешься?!

— Ныне земли эрзянские в союзе с ветлужскими и донскими, а потому даже повинности своей я не изменял! Да и отбыл я ее сполна!

— С тобой понятно! Назови любой клочок русским, ты его весь своей кровью окропишь! А уж побратимов твоих бывших многие уже ветлужскими русами зовут! Вот только не забывай, что Русью как раз наделы киян зовутся, что тебе друзьями никогда не были!

— Дай срок, и Киев нагнем!

— Замах на гривну, удар вот только на куну как бы не вышел! Ну да ладно, это ваши дела, русские. Нам как быть и что после службы такой получим?

— А что вам надобно? Землю сразу, дают, а все остальное от тебя зависит… После определенной выслуги выйти в отставку можешь и даже обратно на свободные хлеба уйти, вот только упаси тебя изменить и на чужую сторону переметнуться!

— Да как ее определить, чужая она или нет?! — возмутился Маркуж. — Днесь один с половцами ратится, а через седмицу с ними же своего соседа поджигает!

— А как хочешь! — бесцеремонно оборвал его Прастен. — Не малое дитя, сам все должен понимать!

— А если по ряду, как присно наши предки поступали?

— Можешь и так, - скривился рус, — но тогда в мою сотню не попадешь, да и на многое не рассчитывай. Совать будут в самые гиблые топи, и платить — лишь бы не сорвался в другое место. Опять же снаряжение за свой счет.

— Но возьмете моих людей одним скопом, присягу мне за всех давать?

— Если только по ряду, а в служилом сословии каждый за себя отвечает.

— Но тогда то будут уже не мои люди?!

— Разве ж я буду гнать их из-под тебя? Окстись! — подозрительно легко согласился на невысказанное условия Прастен. Для начала зваться будешь десятником, но под начало возьмешь столько людей, со сколькими справишься. У меня в сотне тоже не ровное число.

Маркуж нахмурился, но продолжил выпытывать подробности.

— А что ты мне лично после служивой присяги обещаешь?

— В ближний круг тебя введем, начнешь начальствовать над своими, а там

как стежка выведет. О том же, как ценится наша служба, я тебе уже поведал. По киевской гривне со своими людьми можешь сговариваться, меньше не будет. Тебе две!

— Ты говори иное, — стал настаивать эрзянин.

— Остальное серебро доберешь зажитьем либо охраной торговых караванов, но учти, что на вольную охоту сотни становятся в очередь и не в ущерб основной службе. Тех же, кто по найму, на такие дела и вовсе не берут. Словом, если в плавнях отсиживаться не будешь, доберешь сторицей.

— А велика ли та очередь?

— Не переживай, в прошлом году треть войска донского в таких походах постоянно пропадала, иногда даже до половины доходило Да и отдыхать когда-то надо!

— Ладно, - уже не так недовольно буркнул Маркуж. — Что твоим людям сказать, коих в амбаре заперли? А то, не приведи боги, бросятся с кулаками.

— Насчет них не беспокойся понапрасну, все уже предупреждены, что помощь пришла. Так что тебе сразу поверят, если скажешь, что под мою руку перешел, все-таки знаешь многих.

— И кто вас предупредил?

— Мне лично Параська знак подала, письмецо в руки от школьников сунув, пока вы лясы с инязором точили.

— Ну да, ты же всякой грамоте сызмальства обучен и… — Маркуж запнулся и недоверчиво переспросил, — А когда же ты его прочесть успел?

— А вот за Евангелием и прочел, благо, буквицам ветлужским в школе насильно учили. Уж не подумал ли ты, что книга мне нужна, чтобы с Богом совет держать или молитву творить? — хмыкнул Прастен. — Узнают единоверцы, засмеют, что я святой текст на память не помню. И, кстати, людишкам моим девка даже нож пронесла, когда кормить ходила. Сами не выберется, но в обиду себя не дадут и тебе при нужде помогут. Действуйте, когда недоросли школьные на противоположном конце деревни шуметь начнут.

— А начнут?

— Должны, судя по написанному. Надеюсь, инязор поведется и сунется туда вместе со своими людьми. Учить тебя не надо, как лучше в отказ идти, если он тебя в то место пошлет?

— Ученый уже.

— Вот и ладно. Кстати, вои твои над девкой упомянутой не глумились?

— А я знаю? — хмыкнул уже Маркуж и недоуменно развел руки в стороны.

— Вот и узнай, Если виновны, заплатить придется тебе и много. Из задатка отдашь, если своих монет нет.

— С ума не сошел ли, друже?! Зачем серебро на нее переводить? Плетей всыплем, чтобы молчала или прикопа…

— Не вздумай! Ныне тут немного другим поконом живут. Это к половцам у ветлужцев отношение особое, тех режут без сожаления! И то не всех!

— А что тут странного? — пожал плечами Маркуж. — Будто остальные не так же поступают?

— Это ты про кого? — не понял его Прастен,

— Ну как же… Айюбай сошелся с Киевом и Ростовом, терзая булгарскую державу, за это и был отравлен. А кто рвал на куски границы владений киян, тот же Атрак или ныне властвующий на Дону Сырчан, тот всегда был друг Булгару и гонялся Мономахом… Одних режут, с другими дружат!

— Я не про то! О ветлужцах речь! — раздраженно перебил его Прастен. — Отличия в том, что своего и тронуть не смей будь он даже последний смерд! Узнают недоросли, что справедливость в отношении девки даже в малом порушил, неприятности тебе обеспечены! И не столько за бесчестье ее, сколько за такую попытку договориться!

— От младенцев криворуких неприятности?! — в очередной раз изумился Маркуж.

— От воеводы воронежского, а не дай Бог и ветлужского! Я же говорил это не недоросли, а волчата бестолковые! Малы еще, но зубасты и злы. Своей Правдой живут и за нее любому глотку перегрызут, а сами не дотянутся, так других натравят!

Дойдя до края леса, за которым дорога резко уходила вниз, зигзагами спускаясь по скату холма, Прастен остановился. Впереди виднелся неглубокий распадок, по дну которого протекал то ли ручей, то ли небольшая речушка, поросшая редким, просвечивающим. насквозь кустарником.

Перебравшись через истоптанный скотом пологий песчаный берег и мутную воду ручья, широко разлившегося на месте брода, еле заметная колея начинала вновь взбираться вверх, держа свой путь к очередной стене деревьев. Другой дороги не было. Справа распадок упирался в камышовые заросли затянутого ряской озера, из которого, собственно, и выбегала речушка, слева ограничивался крутым оврагом, будто топором прорубленным поперек ложбины вплоть до ручья.

Прастен небрежно ткнул пальцем, указывая на незаметную изгородь, выглядывающую на противоположном холме между деревьями.

— Пришли. Это и есть выселки. Обычно на пригорках скот пасется, но ныне тут пусто. А дорога одна, не ошибешься.

Выйдя чуть вперед, Прастен остановился, сбросил свой груз, перекинутый через плечо, снял исподнюю рубаху и помахал ей в воздухе.

— Все, идите, видоки мне при встрече лишь мешаться будут. Возвращайтесь сюда же. Инязору скажешь, что под обстрел попали и меня вытащить не смогли. Сгинул, мол, стрелой пронзенный, а забрать ты меня не смог. Вряд ли он рискнет тебя головы лишить, как обещал!

— Найду, что соврать, не без языка.

— Вот-вот, на всякий случай предупрежу тебя насчет этого самого языка. Ты его сам придержи, когда встретишься с недорослями, и людям своим накажи. И не только язык, но и ручонки поберег! Не суй, куда не следует! Я странный по твоим словам, а они вообще не от мира сего… Ведут себя необычно, поступают совсем непонятно, а вам с ними в одном строю стоять! И не далее как к вечеру!

— Что?!

— А ты думал отсюда сбежать без боя? Хоть стрелу, да выпустим! Если воевода узнает, что мы недорослей отдали на растерзание Анбалу и они погибнут, то и нам не жить! Вырежут всех и не посмотрят на мои заслуги. А школьники эти отсюда просто так не уйдут! Доподлинно знаю!

— Что, передумал? Имеешь право, пока присягу не дал.

— Нет, я с тобой, — подтвердил свое решение Маркуж, решительно поведя головой.

— Ну, тогда при ветлужцах и дадите клятву в верности. И имей ввиду… - Я насчет девки и того, знаешь ты или нет что у тебя среди воев творится! У меня в сотне не забалуешь! Порву!

 

Глава 12

Конница появилась неожиданно и не стала осторожничать, попусту тратя время. Здесь не было никого, кто мог бы ей противостоять.

Как только лесная дорога раздвинула свои границы, передовой отряд со свистом, и гиканьем устремился вниз по склону раскинувшегося перед ним холма. Подобно вешней воде всадники неумолимо и, казалось бы, беспорядочно растеклись по открытому пространству, однако все их действия, так или иначе, концентрировались вокруг нескольких человек, медленно передвигающихся в центре этого хаоса. Несмотря на духоту знойного полдня, щедро сдобренную сыростью недавно прошедшего дождя, они резко выделялись в своем окружении полным облачением. Редкие среди суварцев железные доспехи оттенялись на них богатыми плащами на манер епанчи, буквально кричащими о положении и достатке.

А еще эти люди выделялись оружием.

Если обычные всадники были вооружены в основном копьями с вытянутыми гранеными перьями и небольшими боевыми топорами с округлыми щекавицами и широкими лезвиями, то их предводители являлись обладателями массивных булав, прямо говорящих о военном верховенстве.

А еще. на их поясах висели длинные искривленные сабли. Если бы наблюдатель смог приблизиться и потрогать эти клинки, то он разглядев бы и травленый узор, ветвящийся по долу, и драгоценную огранку на рукоятях.

Богатое оружие. Роскошные наряды. Властные манеры.

И желание взять свое с раскинувшегося перед ними лесного края. Однако пока сабли были в ножнах, да и сами наездники степенно замерли, вглядываясь в окрестные дали.

Редкая для этих мест тюркская речь зазвучала непривычно резко.

— Мед мне!

Требовательный возглас одного из всадников заставил кого-то суетливо потянуться к наполненному бурдюку. Отхлебнув глоток, хозяин властного голоса брезгливо отряхнул попавшие на изнанку роскошного плаща капли, небрежным взмахом руки утерся и досадно заметил.

— Как не вовремя!

— Что, достойнейший? — вытянул шею самый молодой из наездников.

— Все, Эливан! В первую очередь то, что мой дальний родич неудачно порезался о топор своего пленника, да так, что двинуться дальше просто не в силах! — Анбал Хисам презрительно сплюнул и продолжил. — Мало того, теперь мне, наместнику провинции, придется следить за его здоровьем! Не приведи Аллах, ветерок его продукт или стучится иной постыдный конфуз! Кто тогда будет властвовать над этими землями и ежегодно выделять мне долю с приисков, положенную за мою, столь бесценную помощь?

— Достойнейший, а если тут поставить главой кого-нибудь из твоих казанчиев?

— Любого другого, Эливан, старая чадь не признает! Сувару нужна не очередная воина, а постоянный и весомый доход!

Выслушав, со всех сторон раболепные смешки, суварский наместник со злым сарказмом продолжил.

— Вот и получается, что пока инязор со своими людьми нежится на пуховых перинах, я должен сам искать путь на прииски среди этих дебрей!

— А если взять в проводники его воев?

— Воев?! Доверия старым, ублюдочным собакам, часть из которых просто предала, а другая потеряла, нюх и допустила такое нелепое ранение, нет никакого! Из-за этих сучьих выродков меня никто не встретил, как полагается! Не дал роздыха, не вознес почести! Из напитков мне предложили лишь сладкую муть, а эта дрянь никак не может унять разболевшийся после стоянки желудок!

— Мы можем найти тебе перебродивший сок виноградной лозы, Анбал, но ты же сам от него отказываешься, — густой мужской голос слева от наместника чуть запнулся, но все же ехидно добавил. — По крайней мере, днем…

— Тебе не понять правоверного, Тухсар! А судя по твоим ехидным словам, ты так и помрешь язычником, погрязнув в своем невежестве, не познав садов благодати и не вкусив в них прелестей гурий! — несколько раздраженно заметил глава отряда, однако было заметно, что наиболее яркие эпитеты, желающие соскочить с языка, он все-таки оставил при себе. — Но вместо того, чтобы язвить, лучше бы обратил внимание на разбегающийся от нас сброд на противоположном холме! По крайней мере, тебе будет, что доложить моему отцу, когда будешь посылать ему очередной наговор на его сына!

— Ты же знаешь, что я не вызывался сообщать ему о твоих успехах, — слегка обиделся на его замечание воин и громко добавил, чтобы слышали все. - Просто не мог отказать твоему достойному отцу в столь малой просьбице, дабы он всегда знал, где тебя искать. Что же касается разбегающихся людишек, то я не вижу них особой прыти. По-моему, они выстраиваются на краю леса за своими повозками и готовятся встретить нас.

— О, да вы посмотрите! - не выдержал юный Эливан, показывая рукой в сторону дальнего холма. — Один из кусков этого собачьего дерьма снял портки, чтобы показать нам свой голый зад! И второй! Ах-ха! Дикари!

Несколько стрел поднялись в воздух, чтобы бессильно опасть вдалеке от вставших кругом повозок. Это суварцы, выдвинувшиеся вперед, попробовали свое умение на глумящемся противнике.

— Достойнейший! Позволь мне опрокинуть их! Я втопчу этих варваров в грязь десятком всадников?

Молодой голос буквально дрожал от нетерпения.

— Ну что ж, Эливан…

— Насколько я могу разглядеть, этих варваров наберется более двух десятков и на их доспехи пошла добрая кожа с железными вставками, осторожно прервал наместника Туксар, выделив голосом количество противника. — Возможно это эрзяне, хотя я и не слышал, чтобы они таскали с собой такие длинные копья, которыми не так уж и сложно остановив легкую конницу. Так что это могут быть опытные ратники и…

— Тогда пусть Эливан бросает в атаку три или четыре десятка, и покончим на этом! Пусть берет хоть половину передовой сотни, чтобы убрать их с моих глаз! - раздраженно заметил Анбал, не давая советнику отца продолжить. — Насколько я могу понять из твоего рассказа, это те самые изменники, бросившие своего инязора. И я даже отсюда вижу, что это не воины, а просто жадные крысы, не желающие оставить свои повозки, наверняка наполненные тряпьем и помоями местных смердов! Уж точно там нет ничего ценного! Возьми мне самого разговорчивого из них, Эливан! Пусть визжит от страха, когда ты приволочешь его на аркане!

— Да, о великий! - юноша хлестнул коня, выбившего комья черной грязи из раскисшей на склоне земли и ускакал собирать выделенных ему воев.

— Язык у него, что твой мед, того и гляди нас всех облепят пчелы,— шутливо заметил вслед Эливану Тухсар, вызвав смешки окружающих наместника казанчиев, однако потом тон его изменился и он вновь серьезно заметил. — Ему бы еще ума и я поверю, что он не потеряет ну одну из лошадей в этом распадке, переломав им ноги. Здесь сплошь родники, от них одни промоины, а еще дождь прошел, потому земля на склоне донельзя раскисшая.

— И хозяина у этой земли больше нет. Я так решил, — довольно кивнул Анбал, абсолютно не обратив внимания на последние слова своего ближника. — Хочешь, я тебе ее подарю, Тухсар?

— Погоди, о величайший из достойнейших! — смиренно склонил голову тот, вызвав очередной своей шуткой не только смех казанчиев, но и улыбку у самого наместника. — Погоди! Мы еще не выбили отсюда этих нечестивы смертников.

— Тебе будет стыдно писать обстой никчемной стычке отцу! — хмыкнул наместник Сувара. — Когда подойдут вторая и третья сотни? мы уже закончим. Они ведь подойдут, Тухсар, или как обычно отвлеклись на баб, натерли себе чресла и теперь не могут взгромоздить свои задницы на коней?

— Вот-вот будут, вестник нагнал меня еще на околице. Да и зорить в соседних селениях нечего, вытрясли лишь овес для лошадей, но его на всех не хватит… Но к чему такая спешка, Анбал? Ты же отпустил сотни развеяться и потешить свою удаль, а здесь мы сами управимся!

— Я сказал им не развеяться, а пополнить запасы! Всего лишь!! Кто же знал, что здесь все так запущено и нам придется рассчитывать только на свои силы?!

— Так время такое, смерды еще даже к молотьбе не преступили… Но взять здесь и правда нечего, разве что нахватать блох с шелудивых брехливых лаек. Нищеброды.

Пока на холме неторопливо перемывали косточки ушедшим на промысел сотням, почти половина всадников с улюлюканьем и копьями наперевес устремилась к броду, за которым в паре сотен шагов выше по склону суетливо пристраивался за повозками противник. Вместо того чтобы уйти за стены изгороди, чернеющей у него за спиной, или хотя бы раствориться в окружающих лесах, воины встали на самом открытом месте, шагах в пятидесяти от деревьев. Часть их них еще суетились рядом с парной повозок, наполовину погрузившихся колесами в раскисший склон, но остальные уже бросили это бесперспективное занятие и готовились к бою. Разгоняющаяся конница сувар проскочила могучие ветлы, выстроившиеся вдоль слабонаезженной колеи на середине холма, и своими криками спугнула птиц, гроздьями облепивших высокие деревья. Туча воронья медленно сорвалась с места и хриплым шумом перекрыла все разговоры суварских предводителей, с предвкушением ожидающих предстоящее зрелище.

* * *

— Да хоть ты скажи этим слепцам, Прастен! Невмочь нам одолеть такую силу! Только ляжем все! Сотня! Целая сотня должна подойти! Я своими ушами слышал от вестника прежде чем инязор бросился встречать Анбала Хисама! А у нас лишь три десятка, и те едва наскребаем! Да еще недоросли бестолковые, что под ногами будут мешаться! И ладно бы обстрелять суварцев из засады, так этот сопляк желает из леса всех вывести, чтобы конница нас стоптала! Хотя Маркуж вел свои разгоряченные речи по-эрзянски, Прастен был уверен, что мальчишка их разговор понимает и попытался как-то сгладить прозвучавшие слова.

— Он не настаивает на нашем участии.

— Зато ты словно на поводу у него идешь! Да пусть он эту железную бляху хоть в нос себе взденет, но подчиняться я ему не буду и тебе не дам! Он не князь и не вятший боярин с превеликой родословной, чтобы бисер перед ним метать! Лучше всыпь ему горячих, дабы узнал сей незрелый отрок место, которым думает!

— В одном я с тобой согласен, Маркуж, — нехотя кивнул своему новоиспеченному десятнику Прастен. — Если выйдем в чистое поле, ляжем все.

Кивнул, но никаких действий не предпринял.

И не потому не предпринял, что до упомянутого «сопляка», допустили лишь его и Маркужа и их обоих недоросли держали на прицелах самострелов, предвосхищая любые опрометчивые шаги.

И даже не потому, что Веремуда школьники отвели куда-то в лес на излечение от непростой раны, полученной им при уходе от эрзянского князя, и ссориться с лечцами не входило в планы Прастена.

Просто он о мальчике слышал и уже воочию наблюдал, к чему тот готовится. Уже знал, что тот не отступит, а потому речи Маркужа были для него пустой болтовней. Точнее, завесой, которой он прикрывал собственную нерешительность, вызванную потугами понять, что на уме у малолетнего предводителя школьников, меряющего сейчас неслышными шагами опушку леса рядом с выселками. И продолжалось это с того момента, когда он в гордом одиночестве явился на переговоры с ветлужцами.

Конечно, вначале Прастен попытался сговориться с буртасцем, представившимся - ему Алтышем и личным посланником ветлужского воеводы. Мрачного вида боярин с четким движениями бойца и желтоватым, как у покойника лицом, впечатление производил. Как и трое опытных воев, его сопровождавших и облаченных в полностью закрывающие тело железные доспехи.

Однако в ответ на все вопросы Алтыш лишь кивал в сторону, предлагая обсуждать все дела с предводителем сурской школы недорослей. Сказал, что полностью ему доверяет, а сам вскоре уедет прочь. Дела, мол, не терпят, будет тут стычка или нет. В общем, говорить отказался наотрез. И Прастену пришлось с зубовным скрежетом отправиться к школьникам. А точнее к главе этих малолетних скоморохов, которые вызывали лишь горькую усмешку своим возрастом, несмотря на все их облачение. Собственно что-то такое Прастен и предполагал, но никак не ожидал, что у мальчишек не будет солидного взрослого прикрытия. Воронежских недорослей по крайней мере, в собственные походы пока не отпускали. Да и предводитель той школы хотя и был молод, но выглядел гораздо старше представленного ему сейчас юнца.

Именно поэтому он и сделал глупость, попытавшись все решить нахрапом. Показал половинку серебряной тамги и сказал, что вскоре под его начало прибудут вои, а пока он берет школьников под свою руку.

Конечно же, Прастен ожидал, что тот будет упираться и даже намеками пошлет его в далекое пешее путешествие, обтекаемо дав понять, что чужак ему не указ. Думал, что может увидеть смачный презрительный плевок под ноги, поскольку уже не раз замечал подобное у наглых не по возрасту воронежских юнцов, подчиняющихся лишь своему главе и ветлужскому воеводе. Он даже предвкушал, как уломает мальчишку подчиниться, пусть не сразу а когда прибудут его люди! Точнее если прибудут.

Однако тот показал ему кое-что посущественнее плевка.

И сразу стало понятно поведение буртасца.

Железными бляхами обладали лишь ветлужцы, которым их воевода безоговорочно доверял, а потому они могли говорить его голосом. И таких было наперечет. Даже Твердята, властвующий над воронежцами, не имел права на подобную привилегию, поскольку жил по своему покону.

Так что слухи о юнцах, обладающими знаками полного воеводского доверия, широко распространились на Дону, достигнув и ушей Прастена. А одного из них, который и стал позже главой воронежской школы, он даже знал лично, познакомившись с ним в третий месяц своего, так называемого плена, и сразу восприняв его всерьез.

Когда его попросили (именно попросили, а не приказали) позаниматься с

одним из подростков Прастен только фыркнул. И нарвался. Выбитая из сустава рука у него тогда еще полностью не зажила, и мальчишка два раза из десяти пробил его защиту. Владение же боевым ножом у новика было столь филигранным, что Прастен сразу вспомнил воя, снявшего с него чуб вместе с кожей.

Как оказалось, тот его и обучал.

— Да и отец мальчишки, оказавшийся главой еще немногочисленных тогда донских ветлужцев, был не последним бойцом. Степь Петр знал, половецкие ухватки и хитрости были ему ведомы, и это почти сразу сказалось на отношении к нему местных. Через год после первой встречи Твердята даже поставил его тысяцким, несмотря на возмущение некоторых сотников, поначалу, не принявших возвышение чужака. Однако после этого в войско валом пошли железные доспехи, и неуемное ворчание резко сошло, на нет, поскольку стоимость брони была небольшой, да и бралась ветлужцами в основном скотом.

Так вот, звали сынишку будущего тысяцкого Мстишей, с той поры он слегка возмужал, отрастил усы и тоже возвысился, став главой воронежской школы. Уже далеко не подросток, а зрелый отрок, держащий своих подопечных в железной узде. Зная его не понаслышке, Прастен был уверен, что бляху с отлитыми на ней таинственными арабскими цифрами тот получил отнюдь не за свои родственные связи. Сколотить в одно целое воронежский, ясских и даже половецких недорослей не смог бы даже он сам. А этот не только смог, но и властвовал над ними (по выражению того же Твердяты) «аки молодой горный пардус над детьми злобных, степных шакалов». Как он этого добился, Прастен не понимал, но Мстише даже рычать не приходилось он просто царил, принимая абсолютное повиновение как должное.

А вот про второго малолетнего обладателя тамги Прастен только слышал. Мол, есть такой на Выксунке. И вот она, нежданная встреча, вдали от выксунской школы, гораздо южнее Запьянья и даже приисков, расположенных на одном из притоков реки Алатырь, что впадает в Суру. И уже в качестве предводителя сурских недорослей.

Надо сказать, что вначале мальчишка не произвел на него ровным счетом никакого впечатления. Разве что неприятное. Если Мстиша уже был бойцом, у этого, казалось, еще молоко на губах не обсохло, до того не впечатлял он своими статями и возрастом.

Вот только позже, когда тот снял рубаху, чтобы окатить себя водой и заранее переодеться в чистое, Прастен заметил многочисленные шрамы, не должные бы еще оказаться на столь юном теле, да и само тело было не столь худым, сколь жилистым.

Да и к наезду на него он отнесся достойно. Предъявленную ему серебряную бляху сотника мальчишка тщательно изучил и признал, не более. И свой знак ветлужского всевластия показал достаточно равнодушно.

А вот Прастен в тот момент оплошал.

Горло ему свела судорога, и он смог лишь сипло вопросить, из каких юнец будет. А ответ и вовсе поставил его в тупик.

— Откуда буду? Родословная у меня наваристая, как густой свекольный борщ. По одной линии украинцы затесались, по другой мордва и латы… латгаллы по-вашему. Короче, чистокровный русский.

— Русич?.. А украинцы залесские? — вполне понятно заинтересовался наличием в мальчишке враждебной суздальской крови уже почти опомнившийся Прастен, не обратив внимания на остальные ее части.

— Не, скорее черниговские, — еще более туманно ответил тот, почему-то упомянув один из крупнейших городов киевской державы в качестве ее окраины, после чего дополнил, — однако происхождение никоим образом на моем служении отечеству не сказывается. Считай, у меня одни предки с Варяжского моря, другие с Камчатки, а родина меж этими землями. Ей и служу.

— Камчатки? — уцепился за незнакомое слово Прастен, вновь уйдя в ступор.

— Год, а то и два на восток, — махнул мальчишка в сторону, где восходит солнца, — и то не знаю, дойдешь ли… Так что насчет моих полномочий скажешь, рус?

И Прастен запутался. Окончательно.

Одно дело заранее предполагать, что эти сопляки могут не согласиться пойти к нему под руку, и совсем другое понять, что ему самому могут отдать, приказ. Железная тамга это позволяла, пусть он и не ходил непосредственно под ветлужским воеводой. Не подчиниться такому знаку, это как в походе киевских русов проигнорировать приказания самого Мономаха, будучи в войске обычным вотчинным десятником самого захудалого княжества, принадлежащего Мономашичам же. Прибить, может сразу и не прибьют, но жизни после этого не будет.

И все же несмотря на возможные последствия, Прастен в этот момент вознамерился плюнуть на все и уйти на Дон. Своим людям он всегда сумеет рот заткнуть, а от недорослей вскоре и следов не останется. Однако сдержался и, как оказалось, правильно сделал.

Мальчишка в итоге лишь сказал, что русы и эрзяне вольны в свои действиях. Могут присоединиться к нему, и тогда он готов договариваться о разделе добычи, а могут валить подобру-поздорову, сам, мол, с суварами справится,

Однако в последнем предложении была и загвоздка.

В процессе разговора малец ненадолго отошел в сторону, а вернувшись с невозмутимым выражением лица пояснил, что вестника на Суру он только что отправил и отписал с ним буквально все произошедшее.

И эта загвоздка в корне меняла дело.

Кто же Прастену потом будет доверять, если узнает, что он бросил княжича в трудную минуту? Да-да, княжича, железная тамга для многих была ровней этому титулу.

И вот тогда он задумался.

Было понятно, что у мальчишки в голове, каша и вскоре холм перед выселками покроется обобранными хладными трупами «невинных» детишек, благо с них было что взять. Но одновременно стоило признать, что повиновение недорослей своему предводителю было безоговорочным, как и в воронежской школе. Каждый из малолеток занимался каким-то делом, а на тихие указами высказанные своим главой, реагировал.

Прастен, к примеру, не заметил даже тени недовольств когда мальчишка заставил копать будущих ратников землю. А те могли и смердов привлечь, часть из которых еще не ушла с выселок.

Большинство местных жителей, кстати, покинуло деревню еще с вечера, испугавшись вольного поведения «гостивших» в ней эрзян. Точнее, никто туда не возвратился с полевых работ. Утром же неведомым образом разошлись слухи о суварах (видимо сами эрзяне и сболтнули) и из селения подались все остальные.

Ушли на выселки, туда же отогнали и пасшийся, на выгонах скот.

Мальчишка не стал жевать сопли и тотчас начал выдворять смердов еще дальше в лес, оставив при себе лишь такого же, как он недоросля в качестве проводника. И сразу стал готовиться к стычке, распотрошив свою заначку, часть из которой Прастен имел возможность, оценить. Несколько телег школьников были под завязку забиты не только оружием, но и всякими сопутствующими ему вещами, со многими из которых недоросли обращались очень бережно.

И это был второй повод, чтобы задуматься. Половину содержимого он даже в глаза не видел в своей многотрудной жизни, либо еще не использовал по назначению.

Что было в телегах? Связки толстых - арбалетных стрел,- как с бронебойными наконечниками, так и срезнями, длинные пики, далеко высовывающиеся из-под задних облучков, высокие окантованные дубовые щиты и железный «чеснок», с неприятными последствиями применения которого Прастен уже не раз успел познакомиться.

Еще он разглядел заранее заготовленные колья для частика, пеньковые веревки и стальную проволоку, диковинные большие самострелы и совсем маленькие арбалеты с высокими узкими коробами над ложем, зачем-то скрепленными с козьей ножкой.

Непонятного тоже было вдоволь.

На отдельной телеге в невысоких корзинах аккуратными рядами стояли двухведерные бочки и мелкие пузатые кувшины, почему-то заткнутые промасленными тряпками. Рядом с ними царственно возлежали на мешках два ошкуренных дубовых полена, сверкая высветленными в сердцевине сквозными дырами и начищенными песком железными обручами.

Все это разбиралось школьниками и утаскивалось в неизвестном направлении. И хотя, конечно, самонадеянность сквозила в каждом слове малолетнего предводителя, но к встрече с противником он готовился.

Именно поэтому на слова эрзянина Прастен реагировать не торопился. И лишь повторил для проформы.

— Но его новиков ты зря не посчитал, Маркуж. Большинство из них о шестнадцати лет уже будут, не сосунки. Но таки да, повторюсь, полечь можем все. Сотня это сотня.

Сам «княжич» будто бы и вовсе не обращал внимания на натужную ругань эрзянина, хотя тот все это время старался напропалую. Мальчишка молча выслушивал подходящих к нему новиков, отдавал короткие команды часто вглядывался в светлеющее за жидким частоколом кустов открытое пространство.

— Слышь, Тимофейка, — Прастен Попытался подобием взрослого имени

немного польстить пареньку, — во мне хоть ты уверен?

— Да. Тамга у тебя нашей ковки. Да и наслышан я о тебе, иначе бы письмецо подметное через Параську не посылал, — кивнул мальчишка и неожиданно смутил его своим знанием. — Вот только я списки воронежские видел и в них у тебя в подчинении всего лишь полусотня.

Нешто сюда послали, чтобы ты охочими до поживы людишками разжился и ратную силу свою пополнил? Так нам и самим не хватает…

— Числюсь сотником, а людишки… — помедлил Прастен с ответом, искоса бросив взгляд на Маркужа, — людишки дело наживное. Вот опыта мне не занимать. Может, на время пойдешь под мою руку? Или гордыня, не позволит?

— Да вроде бы не мешает она мне, — на мгновение задумался тот.— Моча

в голову не бьет, гормоны из ушей не лезут э… почти не лезут! Нет… Точно

нет… Ты не думай, рус, я пошел бы при нужде. Но ты не знаешь, как мы

воюем, и положишь нас всех, а мы с ребятами еще жить хотим. Алтыш именно поэтому и не вмешивается, хотя у него опыта, как и у тебя, хоть отбавляй.

Прастен одобрительно кивнул, хотя и понял не все. Если мальчишка хочет

жить, то с головой у него все в порядке И то хлеб.

— А у посланника воеводы что за дела, раз тебя одного на поживу стервятникам бросает?

Мальчишка задумался уже надолго, на все же соизволил ответить.

— Муромский князь заартачился и купцов на Оке стал задерживать, да подорожное лупить без совести. То ли нажиться решил, то ли игрища какие затеял, непонятно. Собственно ныне не только на его заставах в Муроме и Рязани шалят, даже суздальский князь нам препоны ставить начал, да и на другим торговых дорогах неспокойно, а у нас вскоре очередной товар для Киева готов будет. Вот и послали… Нас на разведку, а Алтыша сговариваться с мокшанским князем, что пребывает ныне неподалеку. А тот долго ждать не будет, мы для него пока темная и ненужная ему лошадка.

— На хорысданский тракт хотите выйти через его земли?

— Ну да, раз через муромские и рязанские не сильно получается. Хотя у мокши это даже не земли, а так, узкая полоска, ветвящаяся меж нами, эрзянами, буртасами, воронежцами и… Кого еще забыл из соседей? Чувашей? — заметив, что последнее название вызвало недоуменное выражение на лице Прастена, мальчишка, кивнул в сторону деревни. — Мы так суварцев называем.

— А! Эти с мокшей, почти не соприкасаются, в основном за Иделью живут, где у них стольный город. Но таки да, рядом с Сурой тоже владения.

— Вот и я про то. Иногда и не разберешься, где кончаются одни и начинаются другие. В любом случае, проскакивать земли, мокшанского князя без позволения, значит обрести в какой-нибудь момент себе неприятности на заднее место, а потому понести потери торговые. Оно нам нужно?

— Ныне на тракте тоже лихие людишки…

— А куда деваться? Он почти заброшенный стоял, пока Аеповская орда в степи хозяйничала, почти всех половецких ханов по Волге и Дону под себя подмяв, так что развелось там всякой нечисти без счета. Кстати, передал бы ты Твердяте, где еще людишек он может себе набрать. Нечисть, она не от хорошей жизни заводится. Голод, лишения, месть, в конце концов… А у вас хоть и неспокойно, но сытно!

Прастен неуверенно качнул головой, но с разговора не свернул.

— А ты вроде бы и рад разгрому тех половцев, что Булгару противостояли? Аепа ведь тесть князю суздальскому, а тот с вами…

— А тот с нами торгует и в родстве не состоит, — урезонил его мальчишка. — Остальное наносное.

Однако в ответ Прастен недоверчиво хмыкнул, и решил попытать собеседника еще раз.

— Слышал я еще, что не лихие людишки ныне развлекаются на тракте, а князь Ярослав своим рязанским молодцам попустительствует. Да и Мономах этому не противится, потому что дорога Хорысданская не столь к нему, сколь в Таврику ведет…

— Князь муромский? Не поклеп ли?.. В любом случае нам с ним не по пути, а уж если вспомнить недавние его дорожные поборы и вражду с эрзянами!..

— То есть то что по этому тракту и невольников иногда водят, тебя, как ветлужца, не смущает?

Мальчишке как-то странно сверкнул на Прастена глазами замешкался и медленно произнес.

— Точно знаешь? По сию пору только слухи об этом ходили, но… — слова явно давались ему с трудом, — не мне решать, что с этим делать. Сначала нужно с буртасцами сговориться, что тракт в нужном нам месте хранят.

— То есть посланец воеводы и к ним отправится?

— Ну да, и к ним тоже. Он им соплеменник, а потому легче в тех местах язык найдет, чем кто-либо иной.

— Можем сопроводить, если надо, нам по пути.

— Наверняка не откажется, но предложи ему лично.

Прастен слегка задумался, но потом решительно кивнул головой и спросил, подводя мальчишку к нужной ему самому теме.

— Из всего этого следует, что зорить дорогу хорысданскую, дабы подмять ее под себя, у вас и мыслей нет? С булгарами ссоры не ищете?

— С чего бы? Зубы у нас только на учельского наместника, да и с тем уже не враждуем… — мальчишка все же не сдержался, зло оскалился и вывалил.

— Время еще не пришло! Ни для него, ни для невольников, что по тракту водят!

Прастен хмыкнул, удовлетворенно кивнул и вернулся к прерванной теме.

— Раз ты такой разумный и ссору с булгарцами затевать не спешишь, зачем в пекло лезешь, вставая на пути суварцев? Не лучше ли мужам старшим да посланнику воеводы вашего с поклоном к ним выйти да отступное предложить? Позора в том никакого, монеты у вас водятся, а набега, дай Бог, избежите… Даже о судьбе эрзянского князя можно сговориться, если нужда есть, да плата будет годной! Я сам могу к ним отправиться, заодно и за свою поруганную честь вступлюсь! Есть у вас чем отдариться?

На самом деле на инязора и его попытку принудить братьев к союзу с ним, Прастену было глубоко наплевать. Вырвался из его лап и ладно. Даже за ранение Веремуда он не собирался мстить, тот сам нарвался на неприятности.

Однако ушедшая от мальчишки весточка могла резко повлиять на его собственное положение, да и за перешедших сегодня под его руку людей он был уже в ответе. Нужно было срочно предпринимать хоть что-то, пока ситуация не вышла из-под его контроля полностью.

А ведь начиналось все неплохо.

Инязор действительно ускакал прочь, но не разбираться в шалостях школьников, а встречать самого Анбала Хисама не доехавшего до деревни засветло совсем чуть-чуть и расположившегося со своими людьми на отдых всего лишь в получасе езды от нее! Вернувшись после этого к себе и обнаружив, что русы и наемники сбежали, он сразу же повернул своих коней им вслед и нагнал беглецов на полпути к выселкам, благо те шли пешком, а несколько своих лошадей вели в поводу, навьючив пожитками. Преследователей было явно меньше, но князь в ярости спешился и бросился с обнаженным мечом прямо к дюжему Маркужу.

Направить на него оружие соратники эрзянина не осмелились.

Во-первых, не по чину, а во-вторых, ушли без крови, умудрившись обезоружить и связать оставшихся преданными своему предводителю сородичей. Кроме того, наемники еще несколько часов назад состояли на службе инязора. Как тут поднять топор на родовитого соплеменника, которого еще недавно обещали защищать?

А вот русы во главе с Веремудом были злы, и скрестить оружие с тем, кто совсем недавно попирал их достоинство, им было только в радость. Да и не стоило допускать до Маркужа его бывшего хозяина. Тот вполне мог заставить вернуться если не самого эрзянина, то кого-то из его бойцов. Некоторые, из них всю дорогу качали головой и спорили со своим предводителем.

Вот и встал Веремуд поперек инязору, потянув из ножен короткий меч.

Князь в своем гневе совсем не думал о защите и клинок руса окрасил его бедро кровью уже через несколько коротких мгновений боя.

Тут уж вмешались и остальные.

Одни потому что невместно поднимать руку на князя. Другие потому что их предводитель, уже обагрил свой меч кровью, неужели оставаться в стороне от кровавей потехи?

Однако отстояв раненого инязора и даже нанеся урон его обидчику, сородичи князя отступили. Все же их было меньше, а некоторые из решительно настроенных наемников вполне могли стать за русов, не пожалев соплеменников. Пара человек из близкого окружения Маркужа даже уже набросили тетивы на луки. Пока ни те, ни другие из эрзян не желали проливать кровь недавних соратников, но резня могла начаться всего лишь из-за опасения за собственную жизнь. Да и Маркуж уже орал на своих людей, пытаясь привести их в чувство.

Сам Веремуд во время короткой свалки тоже был ранен. Брошенный скорее на удачу, чем с расчетом клевец пробил кольчужные звенья на груди и обильно окрасил кровью поврежденный доспех. Однако рус удовлетворенный стычкой и ранением, своего обидчика, успел отозвать бросившихся в атаку соратников и скомандовал, им уйти за спины эрзянских наемников.

В итоге стороны разошлись, сыпя угрозами и потрясая оружием. А спустя некоторое время, после жарких споров и нескольких чувствительных зуботычин Маркужа своим людям, наемники и русы уже вставали лагерем под выселками. После присяги и опустошения не слишком великой мошны, у Прастена под рукой оказалось три десятка воев, хотя полностью положиться он мог лишь на часть из них. Несколько бывших ратников его брата уже служили ветлужцам и потому лишь временно согласились пойти к нему в подчинение, а большая группа эрзян и вовсе еще не понимала, во что ввязалась.

И вот разговор с мальчишкой

И сомнения.

Примкнуть к суварцам? Неприемлемо, а после стычки Веремуда с инязором и вовсе невозможно.

Ничего же делать, надеюсь, что вся эта история умрет здесь и сейчас? Бессмысленно. Весточка уже ушла.

Пропасть вместе со школьниками? Глупо если не сказать больше. Силой принудить школьников уйти с выселок в леса, прихватив мальчишку за шкирку? Так острые жала болтов только ждут, чтобы он сделал один неверный шаг. Это волчата и на компромиссы они, не согласятся. А он еще не сходил в свой последний поход в земли предков, в Тавриду и Тмуторкань.

А еще Прастен помнил про местных оратаев. Большая часть из них уже растворилась в лесах за выселками, справедливо ожидая волны грабежа и насилия от чужаков, но догнать их по следам скотины для сувар не составляло никакого труда.

«Пропадут ведь!»

Конечно, никакой жалостью с его стороны тут и не пахло, это были не соратники, обычные смерды. Однако на работных людишек у него наличествовал определенный расчет, основанный на поручении тысяцкого. Они бы еще пригодились им на Дону, как на постройке крепости, так и при заселении новых земель.

А если он сейчас уйдет и бросит их на вполне возможное разграбление, кто ему потом доверится?

Вот если бы ему удалось подчинить ораву недорослей, то он, бы еще потрепыхался! Например, вывел мальчишек и смердов из под удара сувар, а оратаям еще и внушил бы, что в этих землях теперь опасно оставаться.

Но железная бляха ломала все его планы.

Осознав, что мальчишка ему не отвечает, а сам он недопустимо задумался, Прастен упрямо повторил.

— Так что скажешь, малец, про свой безрассудный- риск и предложенный мною выход?

— Если ты про подарки для суварцев, то вот они, мальчишка кивнул на несколько пучков стрел сгруженных на траву с одной из опустошенных телег. — А если про планируемое сражение… Полагаю мой ответ, что мы защищаем жителей деревни тебя не устроит?

— Даже не пытайся. Ты только разозлишь сувар своим сопротивлением и они не просто походя пощиплют смердов, но перережут всех, кто им встретится. Этого, ты для них хочешь?

— Тогда слушай второй вариант ответа, — нехотя произнес мальчишка. — За нами почти никого нет, дорога отсюда на прииски одна. Ты же не думаешь, что суварцам нужна именно эта весь? Цементные мастерские для них слишком лакомый кусок, чтобы его проигнорировать, а инязор хорошее прикрытие для его захвата. Сотня воев пройдет туда как нож в масло!

— Ты хочешь предварительно смазать этот нож своей кровью?

— Хотя бы так затупить лезвие, чтобы никто не совал его, куда ни попадя!

— Допустим, через тебя они не пройдут. Кто помешает, им вернуться назад и поискать обходные пути? Они есть.

— И что же ты хочешь предложить? О сдаче приисков не заикайся! На что развиваться будем в следующем году? Чем кормиться? И так концы с концами едва сводим!

Прастен только хмыкнул на последние слова юнца. Все бы так их сводить.

Однако причина была весомой. Если оснастку ткацких, лесопильных или

скобяных мастерских ветлужцы буквально навязывали окружающим, то о

продаже оружейных или цементных приспособлений даже речь не вели, ибо прибыль от бронниц и приисков была более чем весомой и ее потеря

сказалась бы на всех.

— И что, некому остановить нашельцев? Куда же всех воев ваш воевода увел?

— Кто ж об этом знает? — в глазах мальчишки мелькнули искорки веселья, и он не сдержался, — Все, кто ведал, ушли вместе с ним.

Выбора не было и Прастену пришлось проглотить несколько непочтительный тон со стороны младшего по возрасту.

— Нет, так нет! — буркнул он, трудом сдерживая желание двинуть своему собеседнику меж ушей. — Но не лучше ли засеки лесные устраивать и там стрелами противника сечь, чем в поле выходить? Кажется, вас этому учат?

— Ты прав, рус, этому, Но с того момента, как ты поведал мне про Анбала Хисама, задача изменилась. Это не какой-то там половецкий набег с целью грабежа и захвата невольников. Тогда бы мы уцепились ему за хвост и не отпускали, пока не подойдут основные силы. Только вот сил этих нет, да и наместнику, как я уже предположил, нужны прииски! И при этом, как ты сам и сказал, суварцы могут пойти в обход, выставив перед нами заслон! Конными они нас обгонят! А потому нет другого выхода, как выманить их на себя и посечь стрелами! С ранеными, и без лошадей они точно некуда не полезут! А иначе они в тех местах закрепятся и постепенно нас схарчат! С верховьев Суры, где начинаются суварские владения, перебросить подкрепления не намного дольше, чем с Ветлуги! И они могут, в отличие от нас нынешних, это сделать!

Прастен задумчиво кивнул. Если воевода увел основные ратные силы, то расчет у мальчишки был верным, но он для порядка все же возразил.

— Будто тому же Булгару и Сувару ныне до того?

— До того, не до того, но что такое цемент булгарцы и иже с ними пребывают, раскусили. Учитывая же, что они всегда считали эти земли под своей дланью, то рано или поздно, но должны попробовать урвать кусок себе на сладкое. А уж если почувствуют, что прииски можно захватить насовсем, бросят свои распри и придут всем кагалом.

— Уж не иудей ли ты? — настороженно зацепился Прастен за последнее слово.

— Боже упаси! — Мальчишка сначала потянулся к бечевке на шее, но потом просто размашисто перекрестился. — Просто нахватался. Были у нас иудейские купцы на Оке что-то вынюхивали, так еле спровадили от греха.

— Что не поделили?

— А все то же… Почти вся торговля невольниками в Таврике под ними, для всех ветлужцев это смертный грех. А уж учитывая, что большая часть живого товара из христиан… Кроме того, резой жить у нас запрещено, что им тут делать? Ходить за нами хвостом, скупая добычу после каждой битвы и возить с собой блудных девок для того, чтобы вытянуть, из воев последнее? Вырежем сразу же, без сожаления, о чем и предупредили…

Торговые промыслы части иудеев не были для Прастена - чем-то запретным, да и христианская вера не была для него самого чем-то незыблемым, большинство русов на Суре верили в основном, в старых богов. Однако сам он все-таки был крещен, а потому нарушить заветы своих родителей, оставив единоверца один на один со своей бедой, ему было не по душе.

И это был еще один маленький камешек на чашу весов. Однако весы дрогнули, но не покачнулись. Нужно было что-то еще, более весомое.

— Мои вой вряд ли согласятся проливать свою кровь ради ваших приисков.

— Будет добыча и думаю, что не самая маленькая.

— И как ты предлагаешь делить эту самую добычу после встречи с суварами? — хмыкнул Прастен, подразумевав что этот момент может и не наступить вовсе. — Надеюсь не поровну? Я немного сомневаюсь, что какие-то сопливые отроки стоят моих зрелых мужей… Только не подумай, что я уже согласен! Суварцев в полтора, а то и два раза больше чем нас всех, вместе взятых!

— Не был бы согласен, не ринулся делить шкуру поднявшегося из берлоги

шатуна, резонно возразил ему мальчишка. — Видишь же, что каленых стрел у нас и на вдвое большую рать хватит. Собственно вам и делать ничего не придется…

— Это если мазать не будете, — как бы ни был Прастен озабочен, но азарт торговли взял свое, пусть даже он пока и не собирался соглашаться ни на какие условия. — И если вам позволят безнаказанно расстреливать конницу. Наверняка ты думаешь что сувары это безропотные смерды, пришедшие к вам на заклание?

— Думаю, что это обычные тати, коих надо поманить близкой победой, выбить наиболее боеспособных, а потом прихлопнуть как назойливых мух.

— А есть чем прихлопнуть?

— Есть, — недобро оскалился мальчишка и перешел к делу. — А с дележом предложу вот что… Если встанете с нами, то половина зброи и оружия суварцев достанется вам, но свою часть мы будем отбирать первыми, да еще всех лошадей заберем, в коих у нас недостаток.

— Что?!

Прастен и сам не заметил, как встрял в спор, доказывая, что это грабеж и иное оружие одно стоит всего остального! Но «княжич» неожиданно уперся рогом. Ну, вот зачем ему были нужны неказистые доспехи суварцев, если на всех ветлужцах и так железо? А людям Прастена они сгодились бы. И даже если не пошли бы им легко разошлись среди воронежцев, чьи сотни росли не по дням, а по часам.

В итоге встрял Маркуж и предложил делить по старине. Кто побил в бою, того и добыча. А поболе того, как «княжич» предложил им свою десятину, положенную мальчишке по статусу, и эрзянин поплыл…

Прастен даже побагровел, едва сдерживаясь от смеха.

Маркуж ведь вообще не хотел идти под мальчишку и встревать в свару, но как только начался торг, сразу забыл про все свои страхи и даже попытался, коверкая слова, вытребовать себе худшие условия, чем было предложено. Винить его в этом было нельзя, он прибыл гораздо позже и возов, доверху заполненных арбалетными болтами, не видел. Однако стукнуть ему по носу, чтобы не вмешивался в спор вышестоящих, было не лишним.

Но тут все завертелось.

— Что, Андрюх? — отвлек свое внимание наглый юнец на подбежавшего к нему школьника,

— Ну… Неприятности. Эрзяне, что недавно прибыли, попытались ограбить на выселках смердов!

«Вот тебе и дележ будущей добычи! Тут друг друга бы не поубивать!»

Прастен чуть напрягся.

Да и Маркуж, как бы плохо не понимал скороговорку ветлужцев, грозящие неприятности тоже ощутил сразу. Прастен буквально кожей почувствовал, как мощная фигура десятника скользнула ему за спину.

— Именно эрзяне, не русы? И как успехи? Фразу мальчишка бросил с ленцой, даже вида не подав, что заметил какое-то движение или озаботился судьбой, смердов. Однако по поведению держащих их на прицеле недорослей стало понятно, что те вполне оценили ситуацию. По крайней мере, один из самострелов уже смотрел Прастену и грудь, а не в ноги.

— Трех успокоили, остальные пока ни о чем не подозревают.

Прастен внезапно осознал, что пока он тут мудрил, ситуация все-таки вышла из-под его контроля.

«Быстро они разобрались с его людьми и главное без шума. А виноват в этом, конечно, эрзянин, который тут топчется вместо того, чтобы следить за своими сородичами. Ну что же, его и назначим за все отвечать!»

Резко развернувшись, он нашел взглядом Маркужа и, с силой оттолкнувшись ногами, бросился на дюжего соратника. Нож из-за пояса неосознанно переместился в руку и вскоре новоиспеченный десятник оказался прижатым к развилке деревьев, несмотря на то, что был выше руса на голову, да и силушкой его природа не обидела. Хриплый крик зажатого в тиски двух берез и потерявшего равновесия эрзянина попытался вырваться наружу, но Прастен вбил его ударом рукоятки ножа куда-то в район переносицы. Кровь брызнула Прастену в лицо, но он даже не обратил на это внимание.

— Я тебе что говорил?!! Не лезть со своим уставом в калашный ряд! Я же тебя предупреждал, чем все это закончится!! Какого лешего ты позволил своим людям тут распоряжаться?!! Я тебе это разрешал?!

Растерянный Маркуж попытался вырваться но уже перевернутое и прижатое к горлу лезвие не позволило ему что-либо предпринять. Десятнику осталось лишь покаянно просипеть, удерживаясь раскинутыми руками от падения на спину.

— Прастен! Прастен, да что же это ты?.., Да мы в спешке даже припасов вдоволь не захватили. Ты же сам велел поторапливаться! Да и не убудет от смердов!

— Причем тут смерды? Ты! Не выполнил! Мой! Приказ! Не вступать! Тут! В свары! Ни с кем! И потерял моих людей!!

—Да лжу он возводит! Да не могут эти недоросли нам что-то сделать!!

За спиной раздалось деликатное покашливание, и Прастен медленно обернулся назад. Мальчишка ожидаемо вмешался, хотя от этого, было не легче.

— Отпусти его, сотник. Я покажу ему, что мы можем.

Прастен резко отодвинулся от эрзянина в сторону и тот облегченно выпрямился схватившись за рукоять меча. Однако не успел он потащить его из ножен, как в правое от Маркужа дерево вонзился болт. И сразу второй. - Мальчишка держал тот самый самострел с высоким коробом над ложем и шустро передергивал козью ножку.

«Это сколько там стрел и как они сами на тетиву прыгают?» — мелькнула и вновь глубоко спряталась мысль, оставив Прастена удивлений наблюдать за действиями «княжича».

Как только эрзянин пытался вывернуться из развилки, куда вновь от неожиданности провалился после первого выстрела, новый болт вонзался в ствол дерева и возвращал его на место. Стрелы сыпались одна за другой, а воин растерянно смотрел на происходящее. Не так-то просто сохранить самообладание, когда смерть проносится от тебя на расстоянии в пару ладоней.

Тем не менее, Маркуж все-таки опомнился взревел медведем и бросился вперед, вытянув, наконец, свой меч. Однако тут же два слитных щелчка, раздавшиеся с разных сторон, бросили его на одно из деревьев. Оперенья в груди было не видно, но внушительная вмятина на зерцале лелеемого эрзянином доспеха свидетельствовала, что хотя бы один из выстрелов не прошел мимо. Да и шлем с десятника спал, намекая на удар по голове. Бросив взгляд назад, Прастен заметил, что численность школьников на поляне увеличилась,

— Охолонь, эрзянин! Иначе мои ребята спустят боевые болты! — мальчишка небрежно отбросил свой самострел с коробом в сторону. — И не из этой игрушки!

Выждав время, когда тот начнет приходить в чувство, «княжич» продолжил.

— Успокоить еще не означает упокоить. Живы они, Андрюх?

— Так точно. Лежат в виде связанных тушек и даже не мявкают. Вот только доспехи на них были бросовые и ребра тупыми болтами из самозарядки мы наверняка поломали. По-моему даже ногу одному умудрились пробить.

— С чего все началось?

— Попытались эти оглоеды у Мани гусей забрать, которых она еще не успела вывезти. Двум даже шеи свернули, паразиты.

— И это все?

— Если бы. Тогда бы мы наши разборки отложили на потом. Эти лесовики начали руки распускать в ответ на замечание, а, один даже попытался к сестричкам пристать, что Вермуда лечат. Сначала Радку опростоволосил, платок сорвав, потом вторую по губам ударил… Этому мы ногу и пробили, заодно кистенем приголубив.

Прастен заметил, как глаза мальчишки наливаются бешенством, и застыл в недоумении. Было бы из-за чего. Может из-за девок? Если до этого в столкновении с Маркужем сопляк скорее играл на публику, чем на самом деле злился, те теперь не знал, что и делать.

Его десятник тем временем помотал головой попытался привстать, однако охнул, схватившись за голову.

Вот что, эрзянин, — Мальчишка продолжил говорить невозмутимо, однако тон его ощутимо похолодел. — Самострел многозарядный ты видел. Пусть он бьет не как боевой, но вблизи мы твоих сородичей перещелкаем как сусликов, благо железа на них практически нет, как и щитов окованных. Или ты сейчас призовешь их к порядку, или мы действительно их упокоим, чтобы они не ударили нам в спину!

Маркуж неуверенно поднялся на ноги, окинул мутным взглядом стоящих на поляне и вновь упал на колени. Прастен понял, что пришла пора вмешаться.

— Не в стоянии он, тем паче ныне. Это мои люди и моя ответственность. И я… — Прастен скривился, но все же произнес. — Я приношу свои извинения за столь прискорбное недоразумение.

— Прощение заслужишь в бою, сотник, если конечно твои эрзяне не сбегут вслед за Маней и ее оставшимися гусями… — грубо съязвил мальчишка, но тут раздался тихий, свист из кустов и он неожиданно выругался. — Ах, ты ж… А бежать, судя по всему, самое время!.. Однако если передумаешь выводи своих лиходеев на пятьдесят шагов перед выселками и начинай готовиться!

— На смерть нас толкаешь?! — необдуманно резко вскинулся Прастен но тут же поднял руки вверх, успокаивая поднявших самострелы школьников.

— Тогда сразу стреляй и дело с концом. В чистом поле мы ничего не сможем сделать против конницы, даже легкой!.. И с чего такая спешка?

— Дымы на той стороне запалили, значит суварцы другой дороги не нашли, мальчишка мрачно указал на взлетевшие над дальним лесом черные облачка, а потом на солнечные часы, грубо нарисованные в центре поляны. — Так что через час они будут здесь.

— Конными? И через час? — Прастен кинул взгляд на блеклую тень, незаметно для глаза ползущую по земле и удивился. — Мы пешими быстрей добрались.

— Мои хлопцы завалы на дороге устроили, — пояснил тот и ответил, на другой, невысказанный вопрос. — А еще они закончили курочить телеги селян и теперь мы сможем замкнуть кольцо гуляй-города. Так что выстоим.

— И что делать нам? — уже спокойно спросил Прастен.

Что такое гуляй-город, он с недавних пор знал. Тележный круг с высокими дубовыми щитами стал применять у них на Дону при защите торговых обозов, а потому Прастен осознал, что на убой его никто не собираемся пускать.

— Выманить на себя конницу, как я и говорил.

— Всего лишь, послужить приманкой?

— Мои люди будут стрелять, твои защищать. А если придется очень туго и решим уходить в леса, то еще и прикрывать отход,

— И тогда?..

— Тогда отойдем на засеку, что устроили в сотне метров отсюда на краю оврага и повторим действо. Туда заранее отойдет обоз, а сестрички отведут твоего брата. Скорее всего, нам до засеки этой придется идти под стрелами…

— Не придется! До этого стопчут!

— …поэтому помощь ваша придется как нельзя кстати. Могу дать ростовые щиты и длинные копья, на случай если такое произойдет, но воюйте как, привычнее, — мальчишка оглядел еще не пришедшего в себя Маркужа и добавил. — Мы справимся, сотник, лишь бы его люди из-за свары этой не возмутились и не побежали!

«Княжич» начал отдавать команды, по которым несколько школьников ринулись прочь, а Прастен начал действовать. Он знал, что надо делать. Подвести людей Маркуж под себя было самое время.

Он шагнул к эрзянину и с размаха ударил его кулаком в лоб. Тот уже «протрезвел» и даже стал шарить на поясе в поисках изъятого у него оружия, потому Прастен на этот раз не сдерживался, разбираться с новоиспеченным десятником не было ни малейшего желания, ни времени. Не обращая внимания на рухнувшее тело, Прастен вновь повернулся к мальчишке с вопросом.

— Так чем мне обнадежить моих людей? Я про добычу…

— Если возникнут проблемы, обещай больше, договоримся, но при этом не забывай, что у многих моих ребят семьи на попечении, да и знакомым девкам в глаза пыль пустить хочется…

Пополам? И лошадей?

— Коней сечь стрелами будем, а барахло нам и вовсе не нужно…

— И?

— После боя все примерно оценим, составим перечень в двух списках, опечатаем, а дотом ты все отвезешь вашему тысяцкому. Дядьку Петра я давно знаю и в справедливости его ничуть не сомневаюсь, потому окончательному вердикту от него поверю. Да это нам и выгоднее. У вас цены на шмотки и оружие дороже, а почтовая лодья ценную бумагу в наш общинный банк в два счета доставит.

Мальчишка тяжело вздохнул, отвернулся, а потом неожиданно запел пронзительным, ломающимся голосом.

— Как на грозный Терек, да на высокий берег, выгнали казаки сорок тысяч лошадей…

Не ожидающий этого Прастен вскинулся.

— Откуда песнь знаешь?

— И покрылось поле, и покрылся берег сотнями порубанных, пострелянных людей…

— Откуда знаешь?!

Мальчишка отвечать не стал и Прастен вынужденно замер, вслушиваясь в долгие певучие фразы. Понял, что пока песня не закончится, ничего от того не дождется.

— Им досталась воля да казачья доля,

— Мне ж досталась пыльная, горючая земля…

Слова эти Прастен узнал сравнительно недавно, только они были чуть другие. Были они ему близки, тем более и про Терек он ведал, и про казаков. Предку русов, что ходили в набег на Хвалынское море, этою рекою домой возвращались и сохранили ее в своих воспоминаниях, хотя сам он ни разу не был в тех краях. Про казаков ему тоже объяснили у воронежцев. Мол, служивое православное воинство, к коему и он причастен. И почти про все остальное тоже обсказали. Вот только никто ему не смог объяснить, что за стрела такая которая в сердце казака ранила и пулей звалась? Говорили лишь, что спасения от нее нет.

Стих голос, разбежалась большая часть школьников.

— Расскажешь про пулю?

— Долго, а время на исходе. Доживем до конца боя, расскажу, а, может, и

сам все увидишь.

Прастен только скрипнул зубами, но спрашивать более ничего не стал, времени действительно не было. Повернувшись ко второму недорослю, нависнув над ним буквально вдавив его плечо своей рукой, он попытался хотя бы тут добиться подчинений.

— Ты ли Андрейкой будешь? Приведешь повязанных тобою эрзян к тому месту, где вас оборонять будем! Хромого отправишь на засеку…

Но и тот отчего-то не испытал робости перед грозным сотником.

— Отчего не привести? А ты уговоришь ли новых ратников своих головы подставить под сабли суварские?

«Княжич» тоже не сводил с него требовательного взгляда. Пришлось отвечать и, конечно же, ему, а не какому-то там Андрейке.

— Эрзян? У каждого присягу принял, потому каждый за свои слова в ответе. Но тут как Бог даст. Не уговорю, так сгину, но против моих русов они вряд ли посмеют тявкнуть! Да и деваться им уже некуда. Либо с нами, либо изгоями на чужбину, — Прастен хмыкнул и добавил в ответ а прозвучавший прежде упрек. — А русов среди воев Маркужа отродясь не было! Не побегут!

«Княжич» кивнул и неожиданно признался.

— Ты все правильно понимаешь, сотник. И гонца моего верно просчитал.

Бросил бы нас, житья тебе на Дону не стадо бы, сгнобили ненароком в первый же год. Потерю приисков не простили бы,

Прастен лишь криво улыбнулся и отправился заниматься, делами, даже не поспорив для порядка о новом способе дележа добычи. Какая, к чертям, добыча при таком раскладе?! Живым бы вернуться.

А мальчишка в этот раз был не прав. Во-первых, не простили бы не прииски, а гибель «княжича», во-вторых, двигал Прастеном не расчет.

Точнее, не только он.

Но что? Какой из камешков в итоге покачнул его весы? Уверенность школьников в том, что они выстоят? Груда оружия, ими привезенная?

Крест на «княжиче»? Он бы сейчас и сам не ответил.

Возможно, глухая тоска по потерянному степному раздолью, навеянная песней, схватила его за горло и заставила шагнуть навстречу неизвестности вместе с негаданными попутчиками, так уверенными в своей победе. Ведь именно ветлужцы могли обеспечить ему все, о чем он так мечтал и что так тщательно скрывал ото всех.

Рассудительность уступила месту сокровенному, гнездившемуся в его душе долгие годы, желанию вернуть былую родину, уведенной соплеменниками из-под власти хазар и потом потерянную в результате их же козней.

Нескончаемые потоки угров заставили русов уйти с донских степей.

Кто-то из сородичей укрепился в Киеве, кто-то ушел скитальцами на Суру и в северные земли, далекие Сухону и Вычегду. Пути им разошлись и даже привели к взаимной, вражде, но мечта не исчезла. По крайней мере, у него.

И сейчас, лелеемая его предками веками, она нашла себе выход, заставив преступить инстинкт самосохранения.

 

Глава 13

Маркуж зашел в круг, выстроенный телегами, бросая по сторонам настороженные взгляды. Смурной, с опухшим носом и затекающим глазом, он выглядел словно после доброй попойки и последовавшей за ней драки. Прастен развернулся к нему и издали указал на древко сулицы, прислоненной к краю ровной возвышенной площадки посреди городка. Положенные на какие-то бочки плоские щиты были буквально завалены пучками стрел, самострелами и топорами.

Медленно приблизившись, эрзянин скользнул мутным взором по груде оружия и выразительно приподнял бровь.

— Бери! За урон, тебе нанесенный, виры не жди, сам виноват. А сей миг будешь делать, что велю!

Маркуж нехотя кивнул и в пару к сулице выдернул, из-под связки стрел червленый щит, выделяющийся среди остальных начищенным стальным умбоном. Обычно падкий на спор, он не сказал ни слова поперек, лишь огрызнулся на какого-то недоросля, попавшего ему под ноги.

То ли эрзянин ничего не помнил, то ли полностью признал верховенство Прастена. Да и отчего не признать? Никто из своих унижения не видел, да и получил он в лоб за дело и не просто от сотника, а от потомка легендарного Бравлина! Тут ни одна собака, если узнает, не гавкнет, разве что поскулит втихую, что княжья длань кого-то через столетия отметила.

В любом случае от сердца отлегло. Прямой как стрела, Маркуж не был способен на подлость или месть исподтишка. Если считал, что надо кого-то убить, то не пытался сделать это темной ночью или с чужой помощью. Приходил и говорил все в лицо своей жертве.

В любом случае, развязка была близка, а опасность сейчас исходила не от получившего урок десятника.

Около тридцати русов, эрзян и ветлужцев копошились внутри гуляй-города, устанавливая по периметру сплошную стену высоких дубовых щитов, большинство из которых раньше были тележным дном. За внешними стенами находилась лишь пара человек, ожесточенно пытающаяся вытолкнуть увязшую в грязи телегу и заткнуть ею прогал в частике, который представлял собой вторую линию укреплений.

Хмурых от неопределенности, воев разбавляли два десятка юнцов, одна часть которых спряталась за щитами, чтобы не отсвечивать своим количеством и железными доспехами, а вторая помогала ратникам устанавливать щиты.

— Лавина пошла — донеслось от недоросля, взобравшегося на облучок телеги? — Четыре… нет, пять десятков на нас! Шевелись! Еще чуть и можно будет не вздевать стены, а в землю закапываться!

Прастен продублировал все по-эрзянски, и ратники навалились на последние телеги. Массивные щиты почти закрыли по периметру городок, оставив лишь узкие щели меж возами и небольшой проход в сторону выселок. И хотя сооружения были не очень высоки, подростков они прикрывали с головой.

Наконец, последние дубовые доски встали в пазы, и Андрейка кивнул о готовности, одновременно напоминая о следующем указании ратникам.

Прастен перерезал пеньковую веревку и рассыпал толстую связку болтов на настеленную дерюгу.

— Разбирай запасные самострелы! Заряжай для недорослей, как учили! Щиты приготовить и по нужде вздеть! Гляди в оба!

Опустившись на колено, Прастен стал внимательно наблюдать, как Андрейка бесстрастно распоряжается школьниками, распределяя их на возвышенности. в середине круга и сбрасывая остатки оружия вниз.

Словно бы и не он некоторое время назад дразнил противника, бегая скоморохом и сверкая голой задницей на телегах. Ради справедливости стоило признать, что при этом подросток сохранял серьезное выражение лица, словно не ярился на врага, а выполнял скучную и однообразную работу.

— Готовься! Пли!

— Твою ж…

Прастен ругнулся, заметив, что первые болты уже ушли вниз по холму, а многие его ратники так и остались на месте, оглядывая дело своих рук, либо пытались заглянуть в щели поверх голов подростков. Лишь три его лучника готовились стрелять, но дистанция для них была еще велика.

— А ну, заряжай самострелы для мальцов! Не спать!

Вой приближающейся конницы нарастал, и он тоже прильнул к щели.

Лавина всадников спустилась, с холма и напоролась на первые выстрелы арбалетов. Два всадника вместе с лошадьми словно сломанные куклы резко ушли вниз и, наткнувшись на их тела, по мокрой глине покатились еще несколько наездников.

— Пятерых выбили! Взвели! Пли! — прошла команда от Андрейки.

Сзади раздался громкий щелчок, и краем глаза Прастен заметил, как несколько массивных стрел, скользнули слева от городка и унеслись куда-то наверх противоположного холма. Именно в леске за их спинами засел посланник воеводы и часть школьников во главе за своим командиром, установив большие самострелы, чем-то напоминающие осадные. Однако смотреть, куда ушли их выстрелы, было некогда, всадники достигли брода.

Внезапно по передним рядам суварцев пронесся шквал, и несколько из них рухнули в воду, создавая затор на узком перешейке ручья.

— Трое! — вскричал кто-то из недорослей.

— Взвели! Пли!

Время вокруг Прастена замедлилось и он заметил, как один из коней во второй волне суварцев попытался перепрыгнуть возникшее препятствие, но его копыта словно бы запнулись о какую-то преграду под водой и он буквально навернулся через голову, похоронив под собой всадника.

— Первый ряд проволоки! Еще четверо!

— Взвели! — не умолкал между тем Андрейка, не обращая внимания, что подростки пользовались уже снаряженными ратниками самострелами. — Пли!!

Из конской и людской мешанины буквально выпрыгнул один из всадников, но короткий болт, ударив в круп лошади, с силой отбросил ее обратно, в ручей. А там царил ад. Крики мешались со стонами, кони пытались подняться и наступали на упавших, а поверх всего этого неслась новая порция всадников, втаптывая своих соратников в грязь.

И все же преграда была преодолена.

Третья волна всадников взяла чуть правее и, прорвавшись по краю брода на противоположный берег, устремилась вверх по холму. Однако тут ее ждало препятствие в виде натянутых в высокой траве веревок. Четверо наездников вслед за лошадьми покатились на землю, а поднялся из них лишь один, побежав чуть в сторону от катившей вслед конницы. Спустя мгновение на его спине расцвели два оперения, и он рухнул на землю.

— Бей пр готовности! Урою тех дебилов, кто отвлекается на убегающих! - бесновался Андрейка. — По всадникам! Целься и бей! Целься и бей!

И все же затор не броде сделал свое дело, в основном суварцы остались на противоположном берегу, и лишь слабые их ручейки пересекали водную преграду. Лавины не получилось.

Новые выстрелы косили немногих вырвавшихся вперед и вскоре они закончились. Сильно уменьшившись в количестве, конница повернула назад.

* * *

— Всем туда!! Раздавать эту мразь! Всех! Вырезать всех!!

Анбал бесновался на земле, баюкая сломанную руку. Не слушая никого из своих казанчиев, он сначала отослал в атаку всех, оставшихся всадников, а потом попытался присоединить к ним две остальные сотни, как раз начавшие выдвигаться из леса.

Удар, обрушившийся на горстку сгрудившихся наездников, не ожидал никто. Три перестрела стрелы. полтысячи шагов до противника. Наместник стоял первым, поскольку в здравом уме никто не решился бы расположиться впереди него и заслонить обзор. Ударив в круп коня, нечто опрокинуло его на землю и бросило Анбала под соседнюю лошадь. Рядом снесло кого-то из казанчиев, и тот отлетел на несколько шагов, разбрызгивая кровь и явив дневному свету обломки своих ребер.

Кто-то бросился поднимать наместника, кто-то потрясенно смотрел на его лошадь, которой располосовало весь бок и живот, выпростав наружу внутренности. И только Тухсар вычленил главное, виновниц переполоха. Одна из них лежала поодаль, зарывшись под корни небольшого деревца на склоне. Огромная стрела с широким наконечником В виде серпа была почти в две трети роста, человека и скорее напоминала собой короткое копье.

Не успели суварцы прийти в себя, как их накрыл второй залп. На этот раз стрелы прошли чуть левее задев кого-то из рядовых всадников, и казанчии, наконец, зашевелились. Точнее опомнился Тухсар, начавший раздавать команды.

— Рассыпаться! Наместника к лесу! Всех отозвать! Срочно!

И вот теперь он стоял перед Анбалом и пытался взять командование на себя, раз за разом выслушивая от того проклятия и попытки послать всех оставшихся в атаку. Наконец, Тухсар не выдержал, и кивком головы отозвал в сторону глав подошедших сотен и пару казанчиев из ближнего круга, имеющих хоть какое-то представление о ратном деле. О юнце Эливане уже можно было не беспокоиться, как и о большинстве приближенных наместника. Тухсар лично видел, как первого затоптали на переправе, а лизоблюды Анбала были заняты только им и помочь вряд ли захотели бы.

— Сколько у нас лучников? — Тухсар запнулся и Направился. — Тех из них, у кого луки достают на две сотни шагов!

Стрелять умели многие, но добрые луки были наперечет, а достать бившего из самострелов противника было очень трудно, тем более, если стрелять с низа холма. Если бы не бесновавшийся наместник, Тухсар даже не подумал бы о наступлении. Нашел бы стежку в обход или дождался ночи, чтобы вырезать противника под ее покровом.

Услышав прозвучавший, наконец, рев рога на отступление, Тухсар еще раз бросил взгляд на белеющий вдалеке тележный круг, и досадливо поморщился. Первая сотня почти прорвалась к противнику, и ее отзыв был его ошибкой. Можно было задавить противника количеством, хотя понесенные при этом потери наверняка не позволили бы продолжать путь. Но что сделано, то сделано, да и конную засаду в лесу исключать было нельзя. Вылетела бы та в самый неподходящий момент и стоптала занятых тележным кругом всадников. Хотя откуда здесь таким силам оказаться? Выслушав ответы про лучников, он вновь скривился и печально покачал головой, однако скомандовал, ткнув пальцев в грудь одного из казанчиев.

— Выкрикнешь таких со всех сотен. Спешитесь в отдалении, рассыпетесь вдоль ручья и попытаетесь стрелять из-за деревьев, чтобы дать подойти поближе остальным. Попадать не обязательно, главное отвлечь.

Никто даже не посмел оспорить о приказания. Помимо знатности рода Тухсар отличался тем, что был близок к отцу наместника Селиму Колыну и тот именно ему поручил следить за светом сыном. И если уж он берет на себя за все ответственность, то пусть так и будет. Это воин, а не праздный гуляка, как Анбал.

— Теперь ты, Невлет… Возьмешь свою сотню и сделаешь вид, что атакуешь тележный обоз. Вперед пошли самых одоспешенных, пусть не столь суются под стрелы сколь скачут поодаль и метают их сами. Сам же с частью отстанешь и проверишь все ловушки. Что можешь, поломаешь, порубишь или засыпешь хотя бы около брода. Завалы растащишь. Лошадей жалко, но подмена есть, а навар ожидается добрый, и про твои потери я не забуду. Одни самострелы чего стоят, а я заметил у многих засевших на холме железные доспехи.

— Разреши проверить лес за их спинами!

Я и сам хотел об этом сказать, Невлет. Я рад, что наши мысли совпадают.

Тухсар передвинулся к следующему казанчию.

— Ты, Аксам… Ссаживай с коней два десятка воев на твой выбор, попробуй пешим обойти противника по оврагу… Стрелков? Взять можешь, но не лучших! Твое дело проверить, что делается у врага глубоко а тылу. Вдруг на обоз наткнешься? А не будет ничего, так вернешься и ударишь его со спины… Все! Ждем, когда отойдет первая сотня! По коням!

* * *

Десяток суварцев прорвались сквозь частик и двое из них прямо с седел по очереди прыгнули на один из щитов городка, своим весом пытаясь обрушить его назад. После первого падения раздался треск, но дубовые доски выстояли, оставив на себе пронзенное болтами тело. А вот после второго телега неожиданно начала опрокидываться внутрь. Судя по всему, еще кто-то из суварцев спешился и помог ей в этом нелегкой деле, перерезав сцепляющие ее с соседями веревки и приподняв за колесо. Заметив мельтешение в образовавшемся проеме, Прастен наудачу сунул туда копье и почувствовал, как железо вошло во что-то мягкое. Тут же последовал ответный удар, звонко отразившийся от окантовки щита, и он отскочил назад, с чавканьем забирая копье из поникшего тела.

— А-а-а!! — мимо него пронесся Маркуж, размахивая подхваченным

где-то топором. - А-а-а-а-а!!

Эрзянин выпрыгнул наружу, и тут же его секира опустилась на чью-то голову, показавшуюся из-за облучка. В нескольких шагах от него неожиданно появился всадник замахнулся и пришпорил свою лошадь. Та дернулась вперед и почти снесла десятника на землю, однако Маркуж все же успел провернуться и с неудобной для суварца стороны ударили проскочившего мимо противника обухом по спине. Если бы не низкорослость коня и не огромные руки эрзянина, то такой номер не прошел бы, но Маркуж явно проделывал этот финт не впервой, а потому сразу ринулся на следующую цель, скрываясь с глаз Прастена. Тому осталось лишь наблюдать, как вытянутая в замахе рука суварца подломилась, а всадник сполз под ноги умчавшейся прочь лошади.

Затем стало не до наблюдений.

Еще двое в проломе. Бросок наудачу и копье лишь слегка «касается изогнувшегося в седле всадника…

Время замедлилось, и Прастен ощутил, как поднимаются все волоски на теле. Ему в зрачок смотрела положенная на тетиву стрела и он, не в силах оторвать взгляд от нее, лишь провожал лучника поворотом головы.

«Ну что ж… Добрая смерть лучше дурной жизни!»

Слитный щелчок за спиной, снесший наваждение и самого всадника, он услышал только спустя некоторое время. И все неожиданно перекрыл тонкий крик кого-то из школьников.

— Вторые номера! Бить под телеги!

И опять гулкий стон тетив, прервавшийся едким разноголосым визгом, Обернувшись, Прастен заметил, что почти все школьники отступили в центр круга. Распределившись по периметру возвышения, они все так же методично исполняли звучавшие команды, то и дело вытягивая короткие болты из тула на поясе. Лица покрыты брызгами грязи, у кого-то кровью, глаза злые или равнодушные.

«Теперь все от вас зависит, волчата!»

— Щиты вокруг недорослей! — слова вырвались одновременно с мыслями.

— Четверо на помощь Маркужу, втащите его круг! еще двоим присмотреть за проходом в сторону леса! Не дать оттащить оттуда телегу!

Видя, что в сторону бросилось больше, чем прикрывать подростков, он пальцем указал на ближайшее к себе знакомое лицо, ткнул за спину и еще раз повторил, вставая перед школьниками.

— Щиты перед ними, олухи!

Очередной круг получился редкий, но зато никто не мешал работать мечом. Однако в городок уже никто не лез. То ли запал кончился, то ли «волчата» успели поверх их голов отсечь большинство желающих это сделать.

Вдали громко пропел рог, потом еще раз и лязг оружия около образовавшегося прохода начал стихать. Наконец, из него показались трое ратников во главе с дюжим, расхристанным десятником, вкинули наземь срезанные с суварцев трофеи и навалились на телегу, ставя ту обратно на колеса.

Мир покачнулся и Прастен лишь усилием воли заставил себя опомниться.

Опустился на колено, выдохнул, разгоняя красные круги перед глазами и появившиеся, некстати мысли о том, что силы уже не те. Плечо саднило. Удар, попавший по касательной в окантовку щита, все таки задел и его, содрав несколько звеньев кольчуги.

Подростки уже рассыпались к щелям и целились в уходящих,суварцев.

— Залп, залп, залп — бесновался Андрейка. — Бейте им вслед!

Прастен отер пот с лица и перекрестился, Только чудо в виде прозвучавшего суварцам сигнала на отход позволило защитникам выдержать натиск.

Его предплечья неожиданно коснулась рука. Резко обернувшись, он наткнулся на смущенный взгляд «княжича».

— Ты что здесь?! — вырвалось помимо воли.

— Отходим!

— Что?!

— Я просчитался, мы не сдюжим!

— Уже сдюжили!!

— К суварцам подошли новые сотни! Если бы они бросили их в наступление сразу, нам бы пришел конец! Кинь взгляд за щиты, ты сам все увидишь. Андрейка!

Прастен тяжело поднялся с земли и сделал, несколько шагов к телегам. Холм напротив просто кишел всадниками.

— Москай! — еще раз возвысил голос глава школьников. — Десятки на отход! Первый собирает все, что плохо лежит вокруг городка, второй эвакуирует внутренний периметр и грузит, на носилки раненых, паче есть такие, третий всех прикрывает и гонит до засечной черты! Ему же пополнить тулы, разжечь фитили, а потом бочки с огнесмесью на землю и палить полосу для отхода! Андрейка, на нас с тобой деревянные пушки! Командование переходит Москаю, так что не суетись, доставай порох и пыжи!

Спустя минуту суеты все перекрыл громкий крик кого-то из дозорных.

— Новые сотни выходят на позиции!

— Шевелитесь, беременные черепахи! В первую очередь раненые!

Круглое катить, квадратное таскать! Бегом!

Прастен опомнился и нашел взглядом Маркужа. Тот показал два пальца, согнул их и прерывисто дернул головой. Двое тяжелораненых, которым уже помогли уйти в мир иной. Нести никого не надо.

— Прикрываем недорослей! Копья бросить, уходим налегке!

Грохнула оземь последняя деревянная бочка, выливая в дотоле откопанный перед гуляй-городом ров, расходящийся двумя лучами в разные стороны, остатки вязкой жидкости. Поднесенный факел поджег ее, и темный вонючий дым начал постепенно застилать все происходящее на противоположном склоне.

За телегами остались лишь двое мальчишек, и Прастен подошел поближе. Засунув в отверстия деревянных поленьев какие-то тряпки, они заканчивали утрамбовывать их округлыми палками. Судя по всему, это было как раз то, что ему наобещали.

Зрелище.

— Все! Взяли!

«Княжич» сунул Прастену воткнутый в землю чадящий факел и натужно водрузил на плечо полено, явно стараясь, чтобы оно не наклонилось. Скорее быстрым шагом, чем перебежками, мальчишки тронулись к лесу, до которого было не более пятидесяти шагов. Прастен обернулся и прислушался, топот копыт нарастал.

«Пожалуй, в лесу достанут, в самом начале он достаточно редкий».

Мальчишки в чащу не полезли. Пристроившись сбоку первого же дерева, они установили свои поленья на землю и с руганью стали что-то досыпать в отверстия сделанные у их основания.

— Прастен, факел!

Первые два или три десятка суварцев, не решившиеся пробираться напрямую сквозь плотную пелену огня и дыма, успели обойти ее по краю болота. Однако вскоре жидкость добралась и до него, отрезая остальных. Тем не менее, проскочившие всадники никого дожидаться не стали и плотным строем ринулись в сторону телег. Судя по всему, за черной завесой было не видно, что защитники отошли, либо они решили проверить это наверняка.

Обойдя городок по дуге, нападающие повернули в сторону леса и начали рассыпаться.

— Наводи ствол! Выстрел!

Мальчишка поднес факел к отверстию, там что-то зашипело и спустя мгновение неожиданно для Прастена грохнуло. Глаза заволокло едким темным дымом и он отпрыгнул в сторону стараясь рассмотреть что происходит впереди. Дернув меч из ножен, он на всякий случай выставил щит и выглянул из-за дерева. В этот момент рявкнуло второе «полено».

Время вновь будто застыло.

Всадников, возникших перед Прастеном в тридцати шагах, буквально унесло на землю. Гнедой конь, единственный из всех оставшийся на ногах, жалобно заржал, вскинулся на дыбы и медленно рухнул, суча копытами. За ним как в киселе бились в агонии окровавленные тела лошадей и их хозяев, а чуть ближе к городку исходила предсмертными хрипами еще одна часть всадников. Казалось, звук живет отдельно от медленно двигающейся а глазах картинки и сильно опережает ее. Тонкий визг на одной, несмолкаемой ноте разрезал пространство и вернул Прастена в обычное состояние. Он поежился.

Немногие оставшиеся в живых лошади и люди рассыпались в стороны, стремясь исчезнуть с места, где недавно грохотал гром, а теперь пахло дымом и смертью. Прастен дернул ноздрями и с упоением втянул в себя теплый воздух, подернутый незнакомым сладостным запахом. Хотелось замереть и не двигаться, впитывая в себя новые ощущения.

«Не соврал мальчишка! Да в ряд эти деревяшки поставить, против тысячи выстоять можно!»

Однако огонь во рву стал спадать и сквозь черную стену дыма стали просачиваться новые всадники, усмиряя испуганных лошадей.

Нужно было уходить.

— Бежим! — повернулся Прастен к мальчишкам и замер.

«Княжич» лежал на спине, а перепуганный Андрейка пугливо ощупывал его кольчугу.

Выстрел неведомого оружия порвал один из сковавших ствол ободов, и теперь разваленное вдоль бревно вызывающе торчало разошедшимися черными половинками из зелени кустов.

— Жив?

Андрейка прижал пальцы к бившейся жилке на горле своего командира и Спустя мгновение кивнул.

— Да, Пушку разорвало и…

Прастен даже не стал вслушиваться в объяснения. Подхватив «княжича» под руку, он взвалил его на плечо и шагнул в сторону засеки.

— Путь показывай!

— По тропинке! Здесь нахожено!

Бежать было тяжело. Вниз тянул не только сам мальчишка, но его кольчуга. Да и свои доспехи вместе с оружием весили немало, хотя щит он сбросил. Двойная ноша, немного непривычная для того, кто обычно передвигается на коне.

Прастен опустил взгляд под ноги и стиснул зубы.

«Раз, раз, раз-раз-раз… Пуда четыре на спине? Пять?»

Под ногами, замелькали тени, дрожащие под переплясом солнечных зайчиков, с трудом добирающихся сюда сквозь кроны высоких березок.

«Раз, раз, раз-раз-раз… Полсотня шагов, а мы еще живые… Где же эта засека?»

Топот копыт за спиной. Еще пока далекий.

«Бежать! Лес еще редкий, захочешь, не спрячешься!»

Тропинка обнажилась, высветившись хвоей, и под подошвами коварно зазмеились еловые корни, намереваясь поставить подножку или хотя бы сбить с ритма.

«Не дождетесь!»

«Уа-у-аа-а!» — невнятно загудел сзади рог разнося по всему лесу то ли призыв о помощи, то ли протяжный радостный возглас о найденном противнике. — «У-аа-у!»

Хриплый крик заглушил далекий отзвук. Мальчишки сзади слышно не было.

«Остался отвлечь внимание? Неважно! Княжич важнее происходящего за спиной. Вот только постоянно скатывается с плеча и бьет ногами в поясницу. Ух, зараза…»

В глазах темнеет, брови заливает пот.

«Бежать!!»

Пригорок. Спуск в лощину. Влажная трава и вязкая глина разбитого русла ручья.

Прастену показалось, что среди деревьев мелькнул силуэт Алтыша, бургасца, но проморгавшись, он уже ничего не увидел.

Зато на пригорке, чуть левее от ветвящейся тропинки прозвучали гортанные крики и звук спускаемой тетивы.

«Суварцы? Обошли?»

Что-то вскользь ударило в кольчужные звенья левой руки и с шелестом ушло за спину.

«Слава Богу, княжич на другом плече!» А топот сзади все ближе.

«Что ж! Поворот выбрали за меня!»

И вправо по лощине. Очень быстро.

Неожиданно навстречу метнулась тень и замерла чуть в стороне. Прастен резко остановился.

«Тьфу ты! Явно недоросль из местных! Где-то я его видел…»

Паренек призывно махнул рукой и нырнул в кусты.

«Точно! Около княжича этот холоп крутился! Рискнем!»

Прастен пригнулся и ринулся вслед за мальчишкой.

И почти сразу же застрял в густых зарослях орешника.

Пробираться пришлось почти на ощупь, медленно, иногда даже ползком, волоча тело за собой. Непроходимые кусты, нависшие ветки, которые необходимо успеть отбросить в сторону, и не только от себя. И просвет! «Еще немного! Ох, какой же ты тяжелый! Ну, вперед!»

Скользкий путь наверх по склону. Главное не упасть? И опять конский топот сзади!

Звук спускаемой тетивы. И еще раз.

«Ну, хоть на этот раз не в меня!»

Конское ржание. Скрежет железа почти за спиной.

«Быстрее! Раз… Раз…»

И уже звучат знакомые голоса.

Короткий взгляд наверх. До спасительного частика на краю оврага рукой подать. И Маркуж как всегда натужно орет, чуть ли не кубарем свергаясь по склону мимо. За ним следом скатываются остальные. Кто-то раздает властные команды.

Все. Прогал в частике.

Еще несколько шагов.

Сердце взбрыкнуло, и он рухнул на колени почти бросая мальчишку в чьи-то заботливо протянутые руки.

Суматошный девичий взвизг и новый у удар в плечо, раздирающий кольчугу, как трухлявую ткань. Боли почему-то не было.

«Надо же, добрался!»

Земля неожиданно ринулась навстречу, жестко принимая его в свои объятья.

 

Глава 14

За три недели до стычки с суварцами.

За горизонтом вставало солнце.

С лесистых холмов, возвышающихся над местом, где прозрачная Волга принимает в свои объятья мутную Оку, два всадника наблюдали, как под их ногами разгорается рассвет. Робкие лучи еще не выглянули из-за края земли, но уже подсветили мрачное небо повисшее над головами людей мутным багряным узором.

Внизу темным зеркалом раскинулась водная гладь, сливаясь с бескрайним лесным массивом вдали. Светлые пятна песчаных островков, образовавшихся при слиянии двух рек и не успевших порасти кустарником, лишь слегка угадывались на поверхности воды.

Однако взгляды людей, ныряя с крутого обрыва в лежащий внизу полумрак, не вязли в нем, а взбегали наверх, к светлеющей полоске с надеждой на новый день.

Рассвет…

Промозглая сырость опустилась даже на Дятловы горы, и роса чуть блестела на высокой траве. Переступали кони, фыркая в темноту под ногами в отвесно поднимающийся оттуда щебет просыпающихся птиц. Одна из лошадей потянулась к спелым колоскам на самом краю кручи, но не достала подернутая уздой. Лишь обмочив губы, она недовольно всхрапнула и замотала головой, но людям до нее дела не было.

Рассвет…

— Лепо тут крепостицу поставить?

— Лепо, - второй всадник перебрал поводья и с некоторым акцентом добавил. — Только что с булгарской на соседней горе делать будем?

Взгляд первого собеседника заскользил в сторону упомянутого укрепления, но остановился чуть ближе и в стороне, где за темной полоской леса располагался лагерь для привлеченного работного люда. Народ уже начал подниматься, наполняя воздух сдержанным гомоном, похожим на пчелиное жужжание, стуком топоров и треском ломаемых сучьев.

— А что с ней делать… каши не просит. Пусть стоит, пока не развалится.

— Так-то оно так, но она твоим мастерам угроза нешуточная. А они у тебя на вес золота!

— Как только Емельян наметит, где водоотводы класть необходимо, так сразу на Суру вернется, останутся лишь подмастерья, которые следить будут, как местные людишки бетонные лотки набивают. А уж учитывая, что право на строительство крепостицы в наше совместное владение мы у местных старейшин выкупили, а вои твои отсюда никуда не денутся…

— Чудишь ты, воевода, с лотками этими. Ведь в самую сердцевину, горы залезли! А сколько монет в землю закапываешь!

— Мы сюда надолго пришли. А не отвести родники и воду от холма, так оползнем все наши труды в Оку смоются. Помяни мое слово, когда-нибудь булгарская крепостица именно так и сгинет. А пока… пусть ее, ругаться с Булгаром чревато! Хватит того что городского голову к ответу призвали и сестру твою освободили. Этим и оправдаемся, но далее усердствовать не будем.

— А что, кто-то уже прознал про сии деяния, чтобы оправдываться?..

— Вроде бы нет, но рассчитывать на это не стоит.

— Рисковал ты…

— Это да.

— Моей сестрой рисковал.

— И своими людьми… Весьма близкими мне людьми, хоть и не ожидал, что они вызовутся на сталь опасное дело! А еще нашим союзом… Однако без риска ты бы сестру еще долго не увидел, да и увидел ли вообще? Была бы она тогда в своем уме? Не уверен.

Собеседник удрученно покачал головой, соглашаясь со сказанным.

А воевода меж тем продолжил.

И просьба у меня к тебе… Ты сразу отсюда не уходи, вдруг да гнилое яблоко само упадет тебе в руки, без оползня… Я внове про крепость булгарскую.

С чего бы ей?

— Она хоть и зовется булгарской, но ныне их ратников тут кот наплакал, они в основном с купцами появляются, а война не самое лучшее время для торговли! Люди, же инязора лишь по привычке в крепости сидят, старый его приказ выполняя, а у ополченцев вовсе зуд в одном месте! Хлеб на полях еще колосится, а рук, чтобы его убрать, не хватает? Это у нас с тобой литовки, да жатки, а самих полей с гулькин нос, а тут!.. Собственно мои вои радости все равно не испытывают, да и суздальские тоже, но мы хоть надеемся свои потери возместить…

— Кто же придумал сроки эти?

— То князя Юрия договоренности, хотя я и высказывал ему, что идти на Булгар нужно не к осени, а когда никто ждать не будет… В любом случае из-за сроков этих половина дружины в крепостице мыслями уже на твоей стороне, не оплошай! Как только суздальский князь проведет свою рать мимо и ополчение в крепости распустят, не мешкай и перехватывай по дороге тех, кто согласен присягнуть тебе. Этого будет достаточно. Сам детинец даже мизинцем не трогай, как бы ни хотелось.

— Все равно Булгар взбеленится!

— Пусть, но в вину нам прилюдно ничего не поставит. Да и род твой не так

безызвестен, чтобы вменили тебе, будто не свое место пытаешься занять… Эх, да что я по третьему разу тебе мозг выношу?

— Чего?

Воевода только хмыкнул.

Не бери в голову, дурная присказка от моего побратима и твоего зятя…

— Да… — Овтай распрямился в седле, звякнув кольчужными звеньями, и покачал головой с толикой удивления. — Даже не верится! Не осталось более никого, кто против меня голову поднял бы!

— Не спеши! Тебе еще обещания свои выполнять, которые дал, когда рода эрзянские умасливал, да обхаживал. Иначе к ним придут булгарцы, озлобленные тем, что какой-то независимый от них властитель подмял под себя все эрзянское племя и не склоняете перед ними голову. Так что посети каждого, воздай положенные почести, подтверди обещанное. А еще про подати напомни тем, кто наше уложение не принимает, а собственным умом жить хочет… Насколько я помню, мехами, и стоялым медом вы откупались в былые времена от Киева и Булгара?

— Да, но с той поры, как Ярослав, князь муромский, в наши леса ратью зашел, отдарки сии перестали на Русь посылаться. Отдарки, заметь, не дань!

— А я, и не предлагаю тебе их куда-либо посылать! Себе бери! Тебе новое войско содержать, да суд вершить, на все нужны средства. А монеты с железа у нас есть на что тратить!

— А зачем из-за будущих податей уже сейчас морочить голову соседям? Осенью повозом привезут, как только старейшины изберут меня властителем!

— Тебе выделить надо тех, кто нашим поконом жить согласен. Пусть остальные уже сейчас задумаются, что только им к зиме вереницы возов к тебе везти! Силой усердствовать не надо, выгода сама укажет путь, хотите, мол, жить по своему, милости прошу и подати-по старому платить. А, желаете детишек выучить, да чтоб каждый муж справное воинское облачение получил, так вам в другую сторону дорога…

— На воинскую и школьную повинность!

— Всегда можно с разных сторон на любую проблему посмотреть. Детишки ведь не просто так работают, а монеты в дом несут. Кормильцы! Да и снаряжение дают без всякой платы. Знай себе зимой вместо того, чтобы на печи сидеть, сулицей верти в разные стороны! На всем готовом! И урожай весь твой, не надо князю десятину нести! Уловил? И тогда школа и мастерские придут в их веси по согласию, а потом они уже сами от них не откажутся, каким бы калачом их не манили. Думаю, что уже зимником ты не только оброк примешь, но и решение первых желающих от него увильнуть. Так что хлопоты предстояв тебе нешуточные, только успевай поворачиваться. Хлопоты это такое дело…

— Всегда есть и будут!

— Вечно будут, до нового пришествия Господня!

— Кха… — закашлялся Овтай. — Все еще считаешь, что мне, вашу веру надо принять?

— Я не принуждаю твой народ верить в Господа нашего, да и тебя тоже, но креститься ты должен! И ближники твои следом, без этого наша верховная копа тебя не утвердит! Более того, Юрий, князь суздальский, только из-за того нас терпит, что принесли мы свет учения Христова на Ветлугу, где он и тлеет. А увидит он, что встал над нами человек иной веры, да еще из племени, что с его родичами совсем недавно рубилось, так и наступит нам конец. Скорый и неотвратимый, поскольку жизни нам на Оке реке не будет. Да и не ты первый веру сменишь, не ты последний!

— Рубился я с воями муромского князя, а Ярослав Святославич вместе с покойным своим братом Олегом Горислаевичем сами были с Мономахом на ножах, как и с сыном его Юрием! Так что всех русских князей, в одно лукошко не сажай! Может и не осерчают суздальцы!

— Это они между собой враждуют, а с чужаками едино разбираются. И учитывай, что тот, кто до соседского добра жадный, тот и кобылу невестой назовет, лишь бы приданное отхватить! А Юрий давно на наше зубы точит!

— Каленого железа на всех хватит!

— Уверяю тебя, не хватит. Не он, так другой по праву силы принудит выбрать сторону или веру. Рано или поздно. Лучше этот выбор сделать самому и тогда правила будешь устанавливать ты!

— Да не пойдут меня! Вот как я тебя не понимаю! До сих пор не могу поверить, что ты собираешься уйти на покой и вручить власть над своим народом чужаку!

— Тебе!

— А я тебе кто?! Да и зачем? Правили бы каждый в своей вотчине!

— Так и будем править, зачем рушить-то, что работает? Каждый своими землями будет волен управлять по-своему, но выборный князь будет властвовать над общим войском, держать казну и вести дел с соседями. Чашу хмельную с ними поднимать! Все как везде, разве что наследовать сию власть нельзя будет.

— А что в свои руки эту самую чашу не возьмешь?

— Ты моложе и зубастей, Овтай! А мне уже тягостно в походы ратные ходить, — воевода ветлужский снял с себя шлем, подставив слипшиеся от пота седые волосы под порывы свежего речного ветра, и встряхнулся. — А если серьезно, то без объединения нам нед выжить, перешли мы ту грань, за которой на нас просто не обращают внимание. Нюхом чую. А не поделившись властью, нам не соединиться в одно целое.

— На наш век спокойной жизни хватит.

— Возможно! А нашим детям и внукам?

— Ладно… Но объединяться зачем?

— Посуди сам? Сгинешь ты, и придет вместо тебя… — наткнувшись взглядом на вопросительно поднятую бровь Овтая, воевода поморщился.

— Предположим! Только предположим, что не станет тебя и на твое место придет другой, всему нашему делу враждебный. Продаст с потрохами наши тайные знания и станет жить поживать, в злате-серебре купаться под защитой Булгара ли, Суздаля ли, Киева ли. И нам, ветлужцам, пути перережет на Дон. Долго мы протянем без хлеба от воронежцев? А они без нашего железа? Не пойдем ли силой через твои земли?

— Знания тайные, говоришь? У нас по сию пору чугунные чушки в ковкое железо переделывают лишь твои люди и то сугубо малым, числом! Мои кузнецы даже не знают, как к ним подступиться!

— Вот узнают, а во власти не ты? Тогда уж, твой преемник торговлю с Суздалем и Муромом точно на себя замкнет, и народы наши станут если не врагами, то соперниками. Будем цены сбивать друг у друга и всячески пакостить.

— Хм…

— Потому и говорю, что держава должна быть одна. А чтобы обид не было у боярств наших, каждый от нас поочередно будет становиться во главе ее. Один срок я, потом ты или кто-то из черемисов. По готовности, не сразу. Сначала вы своих людишек ко мне приставите в обучение, потом я их возвышу потом…

— Потом я буду править, а твои людишки будут за мной присматривать! Помню.

— А потом твои за новичками в свою очередь присматривать будут. Как без этого? Все помощники нового владыки должны пройти обучение у наместников предыдущего властителя и только потом тот волен заступать на воеводский пост, ибо без знаний прошлого нельзя вершить грядущее. Да и с другими воеводами или князьями совет надобно держать, чтобы им не чудилось лишнее. Целее держава будет.

— Целее ли? В итоге каждый народец, за власть верховную с остальными собачиться будет! В вечном раздрае может оказаться держава такая.

— В корень зришь, но человеческую натуру сразу не переделаешь. Да и не сразу неподъемно будет. Даже в невеликом государстве бояре меж собой за сладкий кусок драться будут, а уж в большой державе… Выход лишь один, договариваться меж собой, противу же те кто раздор вносит, объединяться всем. Да, через кровь пройдем наверняка, будут союзы одних против других. Но зато не будет у нас такого, что измельчавшая порода какого-нибудь властителя приведет к всеобщему упадку. В собачьей своре наверх выбивается сильнейший!

— Слишком уж необычно все.

— Уклад наших народов тем отличен от Киева или Булгара, что нет у нас наследной власти, и привыкли мы вождя ратного выбирать всем скопом. Так что ничего зазорного не будет, если в землях ветлужских, мерских, чудских, черемисских, да эрзянских мы созовем совет властителей, кои и будут выбирать «великого» князя, скажем раз в семь или десять лет. А общий совет старейшин будет следить, чтобы ряд меж нами соблюдался честно. Он же и рассудит, если кто захочет власть под себя на большее время подмять или совсем в свою сторону одеяло перетянуть.

— В одной палате князья с воеводами сидеть будут, а в другой старейшины?

— Хоть бы и так! Я всего лишь предлагаю, а законы будем вместе придумывать!

— И все-таки не пойдут мои родичи на такое! Меж собой еле сговариваются!

— А почему нет? Узнают рода  эрзянские, что их ставленник встанет над союзом племен, пусть и на время, будут меньше тебя кусать, больше думать о том, как сами возвыситься смогут вместе с тобой.

— Дрязги те же будут, даже еще сильнее, разве что ступенькой повыше!

— Знаю! Выгода в том, что через пару сотен лет, смешавшись семьями, мы станем одним народом. И тогда уже с другими землями и племенами будем делиться властью, расширяя свои пределы. Но к тому времени мы уже должны говорить на одном языке, чтить одну веру, дабы не было раскола меж нами по этим хрупким чертам…

— Твою веру! И говорить будем по-словенски!

— Возможно это лучший выход, хотя я и не настаиваю на нем. Наш язык знает большинство народов окрестных, если выберем другой, то не сможем, потом с ними общаться, а значит придем к непониманию и раздорам! К примеру, с теми же вятичами, что не прибились еще к Руси!

— Да ты с ними и так мира не найдешь, пусть даже они племенем словенского языка были бы! А уж в них столько намешано…

— Во-первых, мы их все-таки понимаем, хотя бы и через пень-колоду. А во-вторых, еще пару десятков лет и суздальцы их подомнут так что если хотят выжить как особый народ, то выучатся говорить и по медвежьи! Кстати, не догадываешься, кто следующий после вятичей у князей русских на заклании?

— Язык, вера… — тяжело вздохнул Овтай. — Что еще попросишь?

— Так я не прошу… Смотри что получается! Казалось бы, каждый, кто встанет во главе союза, сможет сделать свой выбор, но ведь следом  придут другие, со своим поконом! И они могут сделать свой! И что в итоге?.. Так что это должна быть общая договоренность и общая выгода! Решим, что три языка должны знать все отроки в школах, так и сделаем! А решим, что дети наши на сей вопрос ответ дадут, на них все свалим! Однако сам я считаю, что победит в этом мире тот, кто под одной верой и языком объединит как можно больше людей. Хоть силой, хоть постепенно, исподволь, что по мне более разумно! И это будет достойная цель для наших внукой и правнуков. Уточню! Наших с тобой, внуков, потому как Иван мне брат по крови и я себя от него по сию пору не отделяю!

— Даже так? — поднял брови Овтай. — Тогда спрошу тебя о главном, ради чего и желал этой встречи… Что будет с моей сестрой и ее дитем? Еще раз благодарю тебя за ее спасение из рук премерзких, но слухи чудные среди воев ходят. Мол, младенец этот от Ивана, хотя сам знаешь, что силой ее брали и по все срокам он не от него!

— А сама что говорит?..

— Плачем лишь заливается в ответ!

— Ты же знаешь, что в последней своей речи Иван посулил, что вольна твоя сестра в своем выборе, но признает он любое ее дитя своим, если та захочет этого! И я тебе говорю то же! Да и не было бы его слова, союз  меж нами стоит того! Если признает Важена его своим суженым, то ребенка ее я буду воспитывать, как сына своего! До взросления или той поры, когда Ивана найдем!

— Верно говоришь?

— Клянусь тебе! — размашисто перекрестился Трофим. — И о сестре твоей буду заботиться, если позволишь! Более того, в случае такого признания мы с тобой одной большой семьей станем и доверять друг другу пуще прежнего будем… Как, Кстати, она? Лишь плачет?..

— Пока не в себе, поверить не может, что все ее страдания закончились. Ивана требует сыскать. Не поверишь, но мне и правда кажется, что у них под конец все сладилось. Как с поисками?

— Как?.. — Трофим прокашлялся и начал медленно рассказывать, с трудом подбирая слова. — Пока мы с тобой общей ратью по всей округе людишек своих ставили, лодьи нашей младшей дружины через Пижму до устья Вятки дошли и по Каме, что иные Агиделью зовут, вверх поднялись. Вечор гонец приплыл с вестями и я сразу к тебе…

— Про Ивана что-нибудь донес?

— И про него тоже. Именно туда его увезли, как панок и болтал. Еще вестник поведал, что в тех местах Иван из плена сбежал вместе с товарищем своим, но далее следы его вновь теряются. Ныне не спокойно там, силы булгарские по всей округе рыщут, мятеж всеобщий гасят. Провидчики наши еле ноги унесли, хотя и были о шести лодьях. Одно могу сказать, жив он.

— Добрые вести. Что еще творится в земля дальних?

— Поведаю, за тем и пришел… — крякнул воевода. — До сих пор не могу поверить! Судя по всему через некоторое время в наш союз еще свежая кровь вольется, пусть и не скоро. Путь в Закамье открыт, лишь бы сил хватило на дальнейшее. Правда, кое-кто на Вятке взял на себя лишнее, тамгою несуществующей бряцая, но победителей не судят!

— Чем отдарился? Не поверю, если скажешь, что за красивые глава тебя туда пустили…

Золотыми приисками на Вятке и другими подобными безделицами в Уральских горах, о которых доподлинно известно, что они есть. Теперь можно и не скрывать сие. И богатства эти по нашей правде будут на всех союзников делиться, кто пожелает в освоении участвовать! Там столько всего, что насильно будем оные земли с приисками в руки совать! Богаче Киева и Булгара вместе взятых будем, если не перессоримся меж собой!

— Кха-кха… — пораженно закашлялся Овтай и покрутил головой. — Ради такого приданного мои старейшины сами в воду креститься зайдут! Только помани!

— А ты и помани! Каменьями самоцветными и серебром! Железом дюже крепким, да мехами зауральскими! Горы всех прокормят, а одним нам все равно не сдюжить!

Установившуюся тишину нарушил глухой гул железного била. Под холмом, на широком песчаном пляже, медленно зашевелилась темная масса, вспыхивая огоньками раздуваемых костров и гортанными выкриками.

— Вот и до него рассвет добрался, зашевелился, князь суздальский! Сколько войска! Сколько войска…

— Второй день уже тянутся — нахмурился Трофим. — Без малого восемь тыщ насчитали, ровно в девять раз больше чем у нас с тобой вместе взятых.

— Но у нас почти все одоспешенные, а тут… два из трех лапотники в коже и чуть ли не с дрекольем.

— Зато все остальные вооружены до зубов! Сами и вооружали! А уж ростовские бояре с чадью своей стоят дружин иных нарочитых княжих мужей! Ткни пальцем в любого, попадешь и потомка славного варяжского рода!

— Скорее бы эти лепшие мужи ушли отсюда подобру-поздорову! — оскалился Овтай.

— Ишь ты, скорый какой… Возблагодари своих богов, что не по суше они тянутся, как могли бы! И нам еще учиться, как с такой прорвой народа управляться! Каждого накорми горячей снедью хотя бы раз в день, да роздых полудневный дай, вот те и четверть дня коту под хвост! Да еще следи, чтобы они меж собой не передрались за это время!

— Не прибедняйся! Не хочешь с ними печами походными поделиться, кои варят снедь на ходу?

— Не хочу, да и мошны им не хватит на такую груду листового железа. Сам едва наскреб, а уж сколько мороки у кузнецов с этими печами было, не описать. Мне по сию пору икается, хотя,казалось бы, чего проще — железный короб на клепке собрать и на колеса поставить! Так нет, то им вальцы новые подавай, то еще какую заумь надумают и сроки сдвинут! А ну их, проглотов этих! — огорчено махнул рукой воевода и веско добавил. — Да и не предназначены печи эти для речных походов, не влезут в лодьи к суздальцам, сам только на катамаранах и держу. Вот для степных дел.

— А куда ты, кстати, попрятал свои корабли Трофим? О трех десятков судов сюда пришел, а ныне лишь пара на пристани стоит. Побоялся, что князь суздальский припомнит что не выдерет ты ему ни печей, ни воев в поход? Вроде не ссорились мы с ним, сам понимает, что после такого нам не выжить, с потрохами булгарцы сожрут. Однако торговые препоны он нам уже ставить начал и школы наши в Ростове и Суздале грозится закрыть». — Потому суда свои от него подальше держишь?

— Да нет. Корабли я направил вниз по течению шерстить заводи рядом с Нюжмой, что ошуую в Волгу впадает. С реки их не увидишь, косы намыты вдоль течения и поросли лесом, так там разбойнички один другого краше логово себе устроили. Вот по пути на Суру их и почистим, а то вьются над нашими торговыми лодьями как пчелы над медовым цветом, надоели. Заодно и обустроимся, чтобы было где нашим торговым людишкам переночевать, да желудок горячим набить.

— А на Суре что твоему воинству делать? Нешто опять мятеж против вас кто замышляет? Мне не поберечь свои границы?

— Остановимся там по пути в низовья волжские. Опять младшая дружина с

Вятки реки удружила. Затесался к ним наемником странный лазутчик. Вроде не вредил, но нос свой любопытный совал повсюду. Взяли его в оборот, поговорили по душам, и сказался он человечком кугуза горных черемисов, что живут на крутых волжских холмах и по берегам Суры.

— Соседи ваши?

— Ну да, начиная от устья Ветлуги и кончая вельдемановскими землями. Смотрел этот кугуз, смотрел, как мы мимо него шастаем, да серебро на ветер швыряем, вот и решил узнать, чем живем, да что с нас поиметь можно. Для начала торговое подворье у нас хочет поставить, чтобы товары мы ему напрямую продавали, а не втридорога через купцов залетных.

— И что вы решили?

— Решить не решили, но без крепостицы в устье Суры неуютно моим судам на Волге. Одно место нам приглянулось, и даже название кто-то из наших для него сочинил — Васильсурск…

Воевода рассмеялся и махнул рукой, предложив собеседнику повеселиться вместе с ним.

— …но вот беда, стоит уже у черемисов там городок, Цепелем зовущийся, а рядом с ним священная роща, в коей якобы живет их верховный бог Кого Йымы. Невместно и помышлять было просить их подвинуться. Вот хочу наведаться, поговорить с кугузом с глазу на глаз, может, придем к согласию, да выделит он нам землицу по соседству. А заодно и рать ему свою покажу…

— Нешто запугать хочешь соседа?

— Да нет, просто так надежнее монеты вкладывать. Трижды подумает, чтобы ряд нарушить, а то мало ли… Польстится на посулы Булгара и поминай как звали вложения наши.

— А потом уже за солью, как намеревался?

— Да, как только проводим Юрия с его войском, чтобы на Ветлугу или Суру не сунулся, чего доброго. А потом уж и за ним следом, благо, что панок при расспросах подтвердил слухи о том, что учельский наместник пропустит Мономашича без боя.

— На зуб Ошель попробовать не хочешь?

— Кха… Овтай, ты мне как брат названный, мы с тобой чуть ли не полпуда соли за последний два года вдвоем одолели, а потому скажу как на духу… Избавь меня от всяких глупостей подобных тому, что произнес! Такая мелкая шавка, как я, может распаляться на медведя сколь угодно, но одно движение лапой и от нее останется мокрое место!

— Но несколько собак…

— Цель у всех собак одна — дождаться охотника! А я не хочу для кого-то загонять зверя, не хочу, чтобы меня кто-то использовал для этого! Мне в у Учеле нужен вменяемый сосед и добрая торговля с ним и только. Кроме того, учти, что городок сей не так-то легко взять!

— То есть не дерзнешь напасть и мести искать не будешь?

— Даже не подумаю. Как бы я ни хотел наказать наместника в Учеле, но нет. Нечего людишек зазря губить! Ни с нашей стороны сие не надобно, ни с их. Да и силы у меня не те и не для того предназначены! Так что пока суть да дело, мы за ратью Юрьевой увяжемся и как нитка за иголкой в низовья Волги и проскользнем! Не до нас будет булгарцам. Вот разве что через их южную провинцию пройти будет трудно, а точнее через Самарскую луку. Там и стольный город провинции Мардан расположен, и обходные пути поперек луки наверняка все перекрыты. Надежда лишь на смуту и то, что наместник тамошний Селим Колын явно будет, в другом месте.

— А как возвращаться будешь?

— Ну, так семь бед — один ответ! Как сложится. Если не договорюсь с Булгаром, то степью пройду, воронежцы встретят. У них в степи все тихо, Мономашичи, еще раз выведя рать свою испить шеломом Дона, никого там не встретили… Вот разве что Ярополк у себя в Переяславле каких-то приблудившихся побил, а основную часть кочевников совсем распугали и те подались вглубь степей. Так что есть надежда, что препятствий не будет, тем более половцы ближе к осени уходят еще дальше к морю. А ты помощь хочешь предложить?

— И помощь предлагаю, и предупреждение хочу донести. Мы, перехватили повеление булгар к прежнему инязору, дабы тот выделил малую рать в три сотни человек. К концу лета ее следовало привести под Банджу…

— Привести под упомянутый мною стольный город Мардана, что в устье Самары реки?

— Не совсем туда, да и что там за река…

Воевода полез в седельную сумку и через минуту протянул Овтаю карту, схематично нарисованную на плотной серой бумаге. Палец эрзянина уверенно заскользил по листу картона и пересек извилистую петлю Волги.

— Вот сюда. Ниже этой вашей луки… Самарской.

— Хм… С чего бы это Шамгун решил спросить с эрзян службу?

— Оттого что мы меж двух огней живем, палят нам крылья и цари Булгара и князья Киева. Только от русичей мы подарками отделывались, а от булгарцев еще и службой ратной ко взаимному удовольствию. Или ты думал, мы лишь своими силами от князя муромского отбивались?

— Для меня это внове. Но зачем Шамгун просит у тебя помощи осенью?

— Послание пришло от Селима Колына. Он ныне при царе, но… Ни о чем тебе это не говорит?

— Неужели все просчитал? озадачился Трофим, — Нет, не мог, никто про наш поход за солью не знает, разве что… Купец Юсуф? Вряд ли, хотя давно мы с ним по душам не говорили, торговыми делами лишь ограничиваясь… Ну, и как ты поступишь? Не придешь, Булгар тебя не признает, а явишься, натравят на меня.

— Ты еще спрашиваешь? — изумился Овтай. — Как подумать ты мог, что против тебя выступлю?.. Да и послание то вообще не ко мне шло!

— Послание они заново напишут, как только вести о бегстве инязора к ним дойдут… Заодно проверят твою лояльность.

— Чего?

— Не согласишься направить к ним войско, приведут в ответ свое! Да еще и беглеца попробуют обратно во главе эрзян поставить!

— Ничего, встретим! И приголубим!

— Вот и готовься… рать свою готовь на Волгу вести! Точнее к нам, на Ветлугу и Суру! Действо сие без меня должно вершиться, а потому…

— Что?!

Трофим подозрительно обернулся к эрзянской охране, которая приблизилась непозволительно близко, и махнул им рукой, отгоняя прочь. Потом наклонился к самому уху Овтая и что-то произнес. Тот ошеломленно вскинулся.

— Это зачем?! Рискованно!

— Как они с нами, так и мы с ними! Иначе князья русские скоро зажмут нашу торговлю по Оке. А уж когда вятичей переварят, так сразу кончится наша мнимая независимость. Так что помимо усмирения дрязг в своей вотчине тебе надо еще с князем соседей сговориться! Послы его с ответным визитом у тебя были?

— Были. Оружие им позарез нужно, но слабы они, слабы! Кроме того Мономашичи нас за сговор с вятичами с дерьмом смешают, а помощи от булгарцев на этот раз не будет.

— Это да! Суздальцы не дураки, сразу поймут, кто воду мутит. Но сговора никакого не будет, просто мы вятичам поможем… по-братски! Иначе потеряем Оку!.

— Так Абрамов городок почти в наших руках, а уж когда свою крепость тут поставим…

— Согласен, теперь воздух нам труднее перекрыть, но таскать товары по суше в Выксу медленно и дорого. Даже если сдюжим, то то ударит по нашему развитию очень сильно. Однако если вятичи суздальцам поперек горла встанут, не до нас им будет! Потому я и передал через тех людишек, коих мы из плена половецкого спасли, весточку сыну преславского князя Ходота. Мол, может он рассчитывать на нашу помощь, а вести дела ему лучше через тебя, так быстрее.

— И что ты хочешь от меня? Надеюсь не ввязаться в воину против Мономашичей?

— Не буди лихо, пока оно тихо! Обойдемся малым, купеческими делами. Продавай оружие вятичам, а не смогут те расплатиться, так бери земли на откуп или пусть отрабатывают… И, главное, пусть детишек невозбранно посылают к тебе в обучение, а еще переселяй к себе тех, кто не хочет креститься и в ссоре с Русью. Люди для нас важнее всего! Собственно, ради этого все и затеваю!

— Как муромцев раньше к себе переманивали! Легко сказать! С вятичами мы не друзья, да и не были ими!

— Поэтому и говорю, что дело серьезное донельзя, через вражду вашу переступить необходимо!

— Уж больно горделивы они! Сын Ходоты мне много всего передал, после того, как я озвучил через послов твою просьбицу.

— Это какую?

— Чтобы недоросли школьные записали полную историю его рода. Ах, это… То не моя затея была. Так списки с его сказками готовы? Есть чем гордиться?

— Готовы. И если коротко, то их род на престол Киева и Булгара претендовать может…

— Чего?! А ну-ка, поподробнее отсюда… — Вскинулся Трофим. — Из-за этого князья русские на них ополчились?

— И из-за этого тоже. Предок князей вятичей Хаддад родом из булгарской провинции Беллак, где ныне буртасы живут и кою называют ныне именем его отца Мардана. Кстати, раньше часть Хорысданской дороги охраняли именно его люди, пока Мономах, о отместку за приют половцам Шарукана, не взял у них городок Кордно, отрезав от тракта. Если учесть, что до этого у них отняли Кан и кисанские земли…

— Да, без Мурома и рязанских угодий держава вятичей захирела, остался лишь огрызок в междуречье Оки и Волги, — воевода склонил голову в задумчивости и неуверенно произнес. — Сколь там городков осталось? Козельск, Дедославль? Я к примеру, больше и не помню… И что там на пути суздальцев стоит?

— Крепостица малая есть на той карте, что ты мне дал. Мосха, кажется?

— Ну да, ее отец Селима Колына, опальный булгарский царь Ахад поставил у вятичей. Ее у нас Москвой называют почему-то. Не пойму только, что князь там делал…

— Слышал я, что Ахад в свое время защищал вятичей от рати новгородского князя, вот и выделил ему Ходота пристанище.

— Жив еще?

— Говорят, вместе с Юрием в поход идет на Булгар, несмотря на свой преклонный возраст. — Овтай чуть помедлил и добавил. — Думаю, что не по своей воле, восточные земли вятичей уже под пятой Мономашичей. Возможно как заложник того, что войска пропустят мимо Учеля…

— Понятно. Так что ты говорил о предках князей вятичских?

— О Хаддаде? Судя по сказкам, он из рода принца Дуло, что властвовал над Великой Булгарией, раскинувшейся на побережье Русского Моря несколько столетий назад. После смерти владыки Светогора начались дрязги, царство распалось и часть булгар ушла на Волгу, откуда выгнала мурдасов и осела. Второй сын Светогора Джилки стал там царем, а наследовал ему Алмыш…

— Это тот, который призвал арабов и принял со своим народом мусульманство?

— Он. Брату же его Мардану досталось править всего лишь захудалой провинцией Беллак. Это было не по нраву его роду и после смерти обоих братьев сын Мардана Хаддад попытался взять власть, над Волжской Булгарией в свои руки. Неудачно. В итоге ему с частью буртасов пришлось уйти к вятичам, кои к тому времени уже приняли к себе мурдасов и ему доверяли…

— Почему доверяли-то?

— Бабкой Хаддада была мурдаска, вот и весь сказ.

— Не пойму, причем тут Киев?

— Хм… Я понял, что именно Лачын, старший сын Светогора, который правил Кара-Булгаром от имени хазар…

— Э… Старший брат Джилки? Кара-Булгаром? Это что за держава такая?

— Остатки прежней Великой Булгарии, что сохранилась на Днепре, в Таврии и Тмуторкани… Правление было коротким и бесславным, но якобы именно Лачын был отцом русского князя Игоря, а никак не Рюрик, что умер за несколько десятков лет до его рождения. Потом Алмыш его разбил и удалил в изгнание, а Игоря отдал Олегу Вещему на воспитание…

— Даже так?

— Ну да, после этого Олег вошел в Киев, малолетнего Игоря поставил, на княжение, а сам стал соправителем. Вот и получается, что… Трофим хмыкнул и удивленно покрутил головой, выражая полное недоверие к прозвучавшим словам.

— Ох, запутал ты меня совсем этими баснями… Так что получается по словам вятичей?

— Что все правители Руси, Булгарии и вятской земли из одного рода. Насколько все это правда, не скажу, но так мне поведали.

— Ох, складно брешут! Послушаешь такие сказки, сразу подумаешь, что все начиная от Вадима Храброго, до Рюрика и Олега Вещего под булгарами ходили.

— Так они и говорят. Мол, Вадим пришел с Поморья варяжского вместе со своими колбягами и стал воеводой у Чернояра и Светогора. Да и Чернигов, мол, по сию пору булгары Караджаром называют в честь Кан-Караджара.

— Кого?

— Князя Черного, отца Светогора. Его еще Чернояром называют. Воевода задумчиво повел бровями и неопределенно кивнул.

— А имена все знакомые.

— Добавь к этому, что Светогор, воевавший с хазарами на Дону когда те иудейскую веру приняли и под еврейских купцов легли, был женат на словенке, как и его отец, Чернояр, сын Бравлина.

— Бравлина? Того, что Сурож брал? А его ведь русом считали… Да и какого лешего эти князья ратились с хазарами на Дону?.. Погоди-погоди, вот послушай, что мне мать на ночь пела…

Воевода тряхнул головой.

— Это что, тот самый Светогор, что ты упомянул и про которого у нас в Переяславле былины складывали? Выходит, он жил на земле русов, с хазарами воевал как они же и с племенами словенского языка в одной державе вековал? И все эти князья женились на словенках или мурдасках, что почти одно и то же? А село Карачарово, из коего былинный Илья Муромец вышел? Оно имя Чернояра получило, которого булгары и вятичи просто чуть по-другому называют?.. И какого тогда они все рода племени, если булгары их считают своими, люди словенского языка своими, а весь мир… А ведь понятно какого!

— Какого же?

— А вот не скажу! - хмыкнулДрофим. — Сам догадаешься.

— Вот и ты меня в этот род тянешь… — улыбнулся в ответ Овтай.

— Ох, Овтай, все мы уже настолько переплелись корнями от Руси до Булгара, что нам не зазорно объединиться в одно целое. Нурманы, датчане, ляхи, колбяги… Они были лишь приходящей тенью на нашей великой земле. И стали нами. А ты говоришь, язык мешает…

— И распри давние.

— Мне плевать на чужие раздоры, да и их подоплеку мы уже вряд ли узнаем, Иногда пытаешься судить живых людей и то без чаши с хмельным медом не разберешься, а тут сотни лет прошли… Одно скажу! Своих предков мы булгарам не отдадим, как и их самих от себя не отпустим! Если были, одним целым, то им и станем вновь. А поскольку родство с потомками Дуло и Аттилы нам с тобою не грозит, не будем обращать внимания на княжескую грызню, как и стараться втиснуться к ним в подручные. Там об одном думать будешь, как бы свою голову не потерять, а нам делами надо, заниматься!

— В этой ты прав!

— А за то время, что они потратят на свои разборки, мы уже окрепнем и выставим свои условия. Быть едиными… Вот наша цель, Овтай!

 

Глава 15

Мстислав Владимирович, бывший князь новгородский, а ныне хозяин Белгорода, перед покоями отца замешкался. Вести были не самые радостные, и он не знал с чего начать.

Наконец, он нарочито прокашлялся и толкнул тяжелую резную дверь. Отец сидел в простом платье, перекладывая свитки и берестяные грамоты, разбросанные по всему столу.

— Батюшка, — склонился Мстислав перед великим князем.

— Заходи! — коротко бросил тот. — Из-за чего потревожил меня, старого? Примчался из Белгорода не свет, ни заря по распутице осенней, испоганил мозаичные полы в Десятинной церкви грязными сапогами, помолиться не дал!.. Или Ярослав у ляхов опять воду мутит?!

Гнев на бывшего зятя у Мстислава никуда не исчез. Захотелось стиснуть руки на горле человека, за которого еще совсем недавно выдавал дочь свою Рогнеду. Силы еще были. Сорок четыре года не тот возраст, когда тянет на покой. Вон, отец скоро о седьмом десятке задумается, а и то бодрится.

— Как не мутить, гнев Ярославу разум застил! — Мстислав рухнул в кресло и вместо того, чтобы умиротворенно поведать отцу о наболевшем, не сдержался. — Пес смердячий! Тварью бесчеловечной надо быть, чтобы отослать жену венчанную обратно к родителям! Христина до того распереживалась из-за дочери, что вознамерилась ко мне из Новгорода приехать! Еле уговорил ее повременить!

— И правильно, нечего твоей жене тут делать, пусть других детей опекает… того же Всеволода!

— Он не дитя, а князь новгородский, чтобы его опекать! — вновь вспылил Мстислав. — Вот зачем ты меня к себе в Белгород призвал княжить, батюшка?! Тебе еще жить и жить! В итоге, я и перед новгородцами слово нарушил, отказавшись от жизненного княжения, и Ярослав против нас восстал!.. Помнилось ему, ведите ли, что я великокняжеский престол занять поперед очереди хочу!

— И займешь! — отрезал отец. — Я уже стар и силы мои на исходе, а Ярослав наши труды по миру пустит!

Пусть так. Займу.

Послушный сын выдохнул, согласно кивнул и замолчал. О великокняжеском наследии с отцом обговорено уже не раз, и обсуждать все по новому кругу было бесполезно.

— Я про иное с тобой прибыл поговорить, господин мой, — перешел на официальный слог Мстислав. — Седмицу назад прибыли купцы с Ветлуги реки. Пороги мои они долго обивали, не до того мне было, а потому встретился я с ними только вчера. Завтра же они последний день в Киеве и помнилось мне, что ты тоже захочешь их видеть.

— На кой они мне? Что я, купцов не встречал на своем пути?

— С Ветлуги они… выделил голосом Мстислав,к один так и вовсе ближник местного воеводы. Помнишь, Юрий тебе письмецо присылал ро поводу насельников у черемисы?

— И не одно. Беспокоят они его. Серебром сорят, будто оно у них на деревьях растет, железом направо и налево разбрасываются... Сказать, что-ли Гюрьги, чтобы прижал их к ногтю?

— Вроде бы мы с тобой договорились написать Юрию, чтобы он их не трогал? Или ты передумал? Все-таки они крест святой веры язычникам несут и этим помощь немалую нам оказывают.

— Да не передумал, просто мысль нечаянная в голову вступила, — махнул рукой Мономах. — Да и доспехи железные, что они ему выделывают, дорогого стоят! Я тебе говорил про добычу с Булгара?!

— Говорил, батюшка, так что можешь и не…

Мстислав попытался возразить, но отец его даже не слушать не стал.

— Сотню кольчуг джурских сынок добыл! В иное время радовались бы, а ныне для него они капля в море! Тысячу воев эти ветлужцы в брони чешуйчатые нарядили! Тысячу! А сколько, полона на на суздальские земли Гюрьги привел? Еще одно княжество заселить можно! Мужи умудренные по две ногаты шли, до того цены упали!

— Так и потери, батюшка… Треть войска как корова языком слизнула. Если бы полон и добычу раньше не отправили домой, лишились бы всего!

— А! — махнул рукой Мономах. — Гюрьги отписал, что негодная была та часть рати, как есть негодная! Не вои, а холопы драные с топорами да дрекольем!

— Разве их не жалко?

— Потери за счет полона восполним! Что делать, сынок… Кабы знать, что Селим в спину ударит и все договоренности порушит… Эх! А все равно мы в прибыли.

Мстислав согласно кивнул и вступил на тонкий ледок незнакомых отцу сведений. С ними можно было и под воду провалиться…

— А писал ли тебе Юрий, что прибыль наша была бы еще весомее, но по

пути на Суру доброй трети полона он лишился?

— Что?.. Да ты сам читал и знаешь, что нет! А что, дорога трудная была? Мор? Откуда такие сведения?

— Да от купцов ветлужских. И то не потери дорожные… Постой батюшка, не гневись! Ни на Юрия не сердись, ни на тех, кто полон вел. Около устья Суры реки заступила им путь рать чужеземная и подорожное собрала людишками полоненными. Большая часть войск еще землю булгарскую разоряла, так что сопротивляться остальные не могли…

— Подорожное?! Людьми? Селим заранее с учельским наместником сговорился, не так ли? — Мономах тяжело поднялся со стула и медленно зашагал, по комнате, пытаясь самостоятельно найти ответ. — Тогда почему не весь полон отбили? Нет, не они! Тогда кто?!

— То вои с Вятки и Чепцы реки были, что булгарцы нукратскими зовут, а еще эрзяне с Оки и черемисы разного рода-племени. Даже сами ветлужцы малой частью присутствовали. Потому и сказал тебе про купцов. Сами они те сведения мне поведали, но вину за собой не чувствует и готовы перед тобой оправдался! Мол, вернут взятое в целости и сохранности, только разберись по правде с притеснениями, что они на реке Оке терпят.

— Какое наказание у нас за разбой полагается?

Вопрос прозвучал как руководство к действию, но Мстислав упрямо возразил.

— Невместно, батюшка. Не наша там земля, да и не грабеж то был, а… Поди докажи!

— И треть от добычи забрали?!

— Ее не тронули, вовсе, всю подорожную людишками взяли. И сказали, что число сие оттого, что Юрий и князь муромский Ярослав, Святославов сын, столько же с них берет! Третью часть от прохода по Оке каждый из них себе забирает, и выходят в итоге цены на ветлужские товары в том же Киеве гхм… заоблачными!

— Да что мне их товар!.. Хотя да, грабеж им выходит. Оправдать не могу, но понимаю!

— Этот товар, батюшка, нам нужен, а потому сей грабеж на Оке бьет по нашей с тобою мошне. И весомо. Самое ценнее из привезенного я, к примеру, не торгуясь, скупил на корню. Доспехи чешуйчатые, зеркала стеклянные, в коих можно себя целиком разглядеть… Именно разглядеть, а не мутную тень увидеть! Стекло превеликое, что готовы они готовы поставлять дешевле, чем иные наши мастера, да такое прозрачное, что улица сквозь него видна и людишек разглядеть можно! Про железную посуду, скобяные товары и ткани я даже и не говорю, сам можешь выйти на Бабин торг завтра поутру и убедиться что качество отменное! Так что пошлины те дорожные нам как-то убирать надо, нечего Святославичу в Муроме мошну за наш счет набивать… Но и это не главное!

— А что же тогда? — остановил Мономах свою неторопливую поступь по начищенным доскам покоев.

— А то, что ты этих ветлужцев знаешь. И воеводу их и ближника его, что самолично сюда прибыл. Служили они у тебя, батюшка, еще в Переяславле. В дружине твоей состояли и даже отмечены тобой были. А еще люди говорят, что под их началом ныне тысячи ходят! — Мстислав мрачно оскалился и добавил. — И как раз в тех самых бронях, коими ты так восхищался! И союзники у них есть, что у Юрия подорожное людишками брать не постеснялись… Что делать будем, батюшка?

* * *

Поклоны у торговых гостей при входе в княжью горницу вышли не очень. Точнее не получились совсем. Дернули толовой, да спиной повели. Даже не в пояс? Не как князю, а всего лишь как старшему, не более того. Отец и сын. И одеяния у них были не купеческие, а вовсе даже ратные. Но доспех такой же, как Гюрьги прислал, не богатства на нем, ни росписи на латах. Срамоты в таком ходить нет, но и хвастаться не будешь.

Мономах слегка прищурился, зрение его в последнее время подводило.

— Подойдите ближе… Кто такие?

— Петр, ближник воеводы ветлужского и тысяцкий полка воронежского. Со мной сын мой, Мстиша. Долгих лет тебе, княже!

— Что за имя у сына такое, не Мстислав ли будет в зрелости?

— Он.

— Кха... — великий князь опустил тяжелый взгляд на отрока. — Не зазорно ли княжеским именем младенца называть? Или возомнил о себе невесть что?

Отрок остался недвижим, а вот его отец побледнел и припал на одно колено.

— Прости княже, не ведал, что творил! Ты для нас светочем был в Переяславле, чуть не боготворили тебя за защиту земли нашей, да и сын твой в тебя пошел… Вот и помнилось мне, что во всем на тебя походить должен! Грешен, Володимир Всеволодович!

— Ладно, ладно... Ничтожный грех по сравнению с остальным, — великий князь, казалось бы, подобрел и даже озорно прищурился. — А ведь кого-то ты мне напоминаешь…

— Помнишь ли двоих твоих верных слуг, у которых половцы жен и детей умыкнули и в Таврику повели на продажу. Помнишь, как полусотню нам выделил и в погоню снарядил? Век тебе благодарны, княже, хоть и спаслись божьим промыслом лишь дети мои. Мстиша старший из них. Отрок тоже припал на колено, но потом ветлужцы одновременно поднялись, разом покончив с выражением извинений и благодарности.

— Петр… Петр… А десятника, кажется, Трофимом звали? Он теперь воеводой у вас?

— Так, княже.

— И как это понимать?! — неожиданно взорвался Мономах. — Мои люди без соизволения уходят к черту на кулички, участвуют в дрязгах порубежных, а потом еще и грабят моего сына?!

— Не твои мы люди более, княже — ответный взгляд ветлужца на этот раз был льдист и спокоен. — Сам нас покинул, а Ярополку, брату твоему, мы не по нраву пришлись, потому и ушли счастье на стороне искать.

— А что насчет разбоя поведаете? — также холодно поинтересовался великий князь. — Кто полон у Юрия забрал? Не вы ли?

— Скажи, великий князь, правы ли твои родичи, подорожное с нас собирая за проход мимо их вотчин?

— В праве своем! - наклонил голову Мономах.

— Так и мы покон свой не нарушили, что на Ветлуге в скрижали прописали! Земли те наши и подати мы собираем, как того желаем. Убери с нас все пошлины торговые на русской земле, как совсем недавно с булгарами было, и мы с вас ни куны за проход и торговке не возьмем.

— Имеешь ли ты право от воеводы своего говорить? — вмешался Мстислав, видя, как отец закипает.

— Да, княже. И любые бумаги подписывать от его имени.

— Что нам за нужда в этом, сын? — вновь взял себе слово Мономах. — Они никто, а бумагу с безродными писать, только честь свою марать! Наступившей тишину прервал звонкий юношеский голос. Молодой ветлужец прервал свое почтительное молчание.

— А примет ли великий князь десять полных доспехов для дружины своей в качестве дара от нашего народа?

— Все сложено в подклети твоей, тут, на подворье, — почти незаметно вмешался Мстислав и вопросительно посмотрел на отца. — Велишь внести, батюшка или прогнать гостей торговых прочь?

Недовольный кивок великого князя вызвал вздох облегчения у всех присутствующих. Ветлужцы получили дополнительное время, а княжеская дружина пополнилась добрыми доспехами. Да, простыми, но весьма дорогими из-за той самой своей добротности. По крайней мере, стоявшие у кресла великого князя гридни мечтательно переглянулись, что было подмечено всевидящим оком Мстислава, сразу махнувшего им рукой.

— А ну-ка, живо за служками. Все дары сюда.

Спустя некоторое время суетной беготни дворовых, потраченное ветлужцами на то, чтобы осмотреться,- княжеская горница заполнилась плетеными корзинами и сундуками.

Испросив взглядом разрешение говорить, вновь взял слово сынишка Петра. Откинув крышку одного из приземистых сундуков, который перед этим еле внесли двое здоровых дворовых мужей, едва не грохнув его на пол, он ухватился за что-то внутри него.

— Двадцать листов в рост человека, княже!

Петр помог приподнять сыну прозрачное стекло, подняв его стоймя, и Мономах нехотя поднялся, чтобы оценить качество. Когда великий князь подошел поближе, мальчишка достал неразрезанный бумажный лист, которым были переложены стекла.

— И глянцевая бумага для писцов, княже, дабы переписать «Поучение…»

твое и «Повесть временных лет» для потомков.

Скрепя сердце, Мономах кивнул и поощренный мальчишка добавил.

— Внизу сундука лежит окно в раме с тройным стеклом, не покрывается изморозью даже в сильные холода.

Со стуком откинулась следующая крышка.

— Зеркало, княже.

Идеально равная поверхность, поднятая на попа, отражала человека в полный рост. И как отражала! Мономах пораженно оглянулся на Мстислава, будто хотел сказать «что ж ты мол, не предупредил»!

Это был царский подарок. Любая ромейская роскошь не могла сравниться с ним. За такой надо было бы отсыпать по весу не золотом, а драгоценными каменьями.

Остальное было уже не столь важно.

На доспехи ветлужцы получили милостивый кивок.

Живые соболя прошли как сам собой разумеющееся, разве что удивление вызвало сообщение что они ручные и выучены ловить блох на европейских варварах, не знающих бани.

В тканях вызвала удивление разве что их озвученная дешевизна,

Железная посуда и разные безделицы вызвали скуку и немедленный переход к следующим корзинам.

Вот под конец был сюрприз так сюрприз. Отпечатанные тексты с выдержками из его «Поучений». Под пальцами Мономаха заскользили четкие буквицы, складываясь, в слова о «страхе божьем», необходимости «малых дел» и «почтении к старшем».

Мономам резко захлопнул книжицу в простом кожаном переплете и выжидательно уставился на мальчишку. Тот понятливо кивнул и разразился целой речью о книгопечатном деле.

Конечно же важна была не книга сама по себе, а то, что писцы в ней не принимали никакого участия. Про подобное изготовление богословских текстов митрополит уже рассказывал, но о том факте, что это делали именно ветлужцы, он скромно умолчал. Кроме того, одно дело слышать, а другое видеть воочию свой труд, оттиснутый на бумаге.

А ветлужцы перед лицом великого князя ничего не скрывали, раскрывая всю подноготную книгопечатания. Мальчишка даже добавил, что они готовы оттиснуть хоть тысячу таких текстов всего лишь за несколько дней. И что, мод, никто такое творить больше не умеет. Ни в Риме, ни в Преграде до этого не дошли.

— Пошли все вон! — хлопнул в ладоши великий князь и широко перекрестился. — Теперь нам предстоит поговорить серьезно.

Остаться наедине с ветлужцами князь не боялся. Не малые дети с сыном, с рогатиной на медведя ходили, да и не оружные у них гости, чтобы опасаться подвоха, тем более за дверью всегда ждут сигнала, чтобы ворваться и устранить малейшую опасность.

А вот последующий разговор лучше было-не слушать никому.

Мономах удобно устроился на кресле, указав на соседнее Мстиславу, и задумчиво воззрился на гостей. Те остались стоять.

— Что хотите за доспехи и зерцала, ежегодно поставляемые мне на подворье? Помимо серебра. Убрать пошлины? Накажу своим сыновьям, но за других родичей не обессудьте, не волен им указывать… Да и недоволен я вами. Не нравится мне ваше шевеление на реке Воронеж, о котором я узнал от Мстислава. Это совсем рядом с моими порубежными землями и мне оно не по нраву. Уж не примучили ли вы моих беловежцев?

Отец с сыном переглянулись, И вперед вышел Петр.

— Прости, княже, что ответ наш будет долог. Для начала скажу, что не за, пошлины пришли мы просить, точнее не только за них, Торговля нам очень важна и от твоего серебра мы не откажемся, но опять же не в этом суть…

— А в чем же? — достаточно резко для своего возраста подался вперед Мономах.

— Разреши для начала нам рассказать о себе? Получив кивок согласия, Петр начал свое повествование осторожно. Сначала коснулся бедственного положения с продовольствием на Ветлуге, в связи с чем они и начали заниматься железом. Потом перечислил бесчисленные нападения на весь и описал попытку найти знакомых среди, беловежцев чтобы хоть как-то поправить жизнь переселенцев, пополнив их число. Рассказал о робких попытках продать железный товар на Оке и о первой встрече с эрзянами. Поведал про поход к половцам и распашку целинных земель на Дону, про торговлю скотом, зерном и шерстью.

А еще кратко обрисовал, выделку ткани и цемента и коснулся недавнего нападения сувар на прииски, закончившегося тем, что в приграничной деревне организовали школу. Та, мол, будет разводить ценные породы молочных коров и коз, варить сыр, а потому они пришли в Киев не только продать свой товар, но и посмотреть, какой скотиной богата земля русская.

Скользкие темы Петр старательно обходил стороной, вызывая ухмылки у Мономашичей, однако вопросов они почти не задавали и только когда ветлужец коснулся воронежских сотен, сильно разбавленных ясско-печенежско-торкской кровью, Мономах заинтересовался. И даже удовлетворенно кивнул, узнав, что почти все чужаки принимают крещение, пусть и не всегда искренне.

Заинтересовался великий князь и Белой Крепостью, о которой и слыхом не слыхивал прежде. После этого Петр перешел к главному.

— Княже, хан Сырчан более недоволен нашим соседством и шлет челобитные своему брату Атраку в Грузию, что подвизается на службе грузинского царя Давида, дабы тот вернулся в донские степи. Сам же он замышляет разрушить Белую крепость, хотя пока, и не до того ему благодаря походам твоим. Однако закончатся они, и через пять-семь лет мы почувствуем степную удавку на своей шее. Сам видишь, только о благе православных печемся и защите рубежей их, нет у нас других подспудных мыслей. Ни о захвате твоих земель ни об ином ущербе тебе даже помыслить не можем. А потому помоги нам в нашем богоугодном деле, княже. Помоги силой воинской, походами степными. Не дай возродиться половцам, а мы уж приберем степь в руки православных и тебе на блюдечке поднесем.

— И на что мне ваша степь?

Мономах выжидающе уставился, на ветлужцев, будто только сейчас задался этим вопросам, а не ставил его перед собой всю жизнь.

— Оружие, великий князь! — вмешался юноша. Судя по тому что его отец даже глазом не повел, роли у них были заранее распределены. — А точнее железо, которое, ты можешь взять на Дону. Крепкое железо, звонкое. Знаем мы место, где его много! Добыть его тяжело, но мы постараемся для тебя. Лишь половцы не дают нам это сделать!

— Вот как… — Мономах бросил задумчивый взгляд на своего сына и Мстислав коротко кивнул. — И во что мне это встанет?

— Помимо прозвучавших просьбиц? Надо заселять тот край, княже, работных рук понадобится много. Очень много! Поверь, мы можем стать добрыми союзниками тебе…

— И под мою руку пойдете?

— С радостью бы, княже, — юноша огорченно пожал плечами, — вот только переяславцев среди нас очень мало, а черемисы и эрзяне, что составляют большую часть наших мастеров и воев, вряд ли на это согласятся. Точнее, разорвут, наши договоренности да и нас самих передавят как кутят… Лучше подожди немного, приведем мы этих людишек к православию и ты прирастешь вдвое, а то и втрое, держава твоя дотянется до булгар и даже дальше.

— Немного, это сколько? Пять лет, десять, двадцать? — Мономах неожиданно взъярился, — Неужель ты думаешь, щенок, что я проживу еще столько?! Земли воронежские втихую прибрать к рукам хотите?! Напишу Юрию, мигом он разорит ваше воронье гнездо на Ветлуге!

— А что тебе до воронежских земель, княже? — спокойно возразил ему Петр. — Они не твои. Скажу даже больше, там проходит известный тебе торговый тракт, а он скорее под властью Булгара, нежели тебя,

— Распну…

Мономах сжал кулаки на подлокотниках кресла, но ветлужец вовремя добавил, снизив напряжение в комнате.

— Дай нам, княже, эти годы и мы клятву дадим, что любые наши завоевания передадим твоим правнукам, лишь бы они сидели в Киеве и права наши поклялись не рушить!

Великий князь скрипнул зубами. Причем тут чьи-то права? Речь о другом!

— Права, говоришь… А если на великом киевском престоле будут не мои внуки? Что, передадите все Переяславлю и присягу ему же дадите. Лишь бы там мой потомок сидел?

— Нет, княже, земли наши отойдут лишь единоличным правителям Руси и никак иначе!

— Может ты забыл, дружинник, что на Руси лестничное право? — вскинулся прежде молчавший Мстислав и вскочил со своего места.

— Мы считаем это неразумным, из-за этого неурядицы га Руси и раздрай великий. А еще… — Петр оглянулся, будто за время разговора кто-то мог зайти к нему за спину, и тихо добавил, — еще мы считаем, что только твои потомки, княже, могут править русской землей и никак иначе! Ты доказал это делами своими и я ничуть не лукавлю, когда говорю что восхищаюсь тобой и твоим сыном Мстиславом, присутствующим тут же.

В горнице установилась кричащая тишина. Возможно, сейчас, прозвучала мысль, лелеемая многими в этом зале. Но само существование этой мысли было невозможном из-за той крови которую придется пролить для ее воплощения.

— Но до той поры мы можем предложить другое, — продолжил ветлужец.

— Мы готовы заключить союз, пусть он будет неравноправный, поскольку мы знаем свое место, но союз! Мы готовы согласовывать все наши действия, явные или неявные, с твоими потомками, помогая расширять границы Руси и…

— И?.. — выжидательно вскинул голову великий князь, будто призывая все-таки сказать нужные слова.

— И пообещать, что никогда... никогда мы не встанем на сторону врагов твоих детей! В стороне можем остаться, но против потомков ныне здравствующего великого князя киевского не пойдем ни за что!

Ветлужцы покерно склонили головы и Мономашичи задумчиво переглянулись. Эти не пойдут, сами предложили. Уже не так мало.

— Ну что — вновь уселся в кресло Мстислав. — Теперь можно и поговорить… о наших планах, С чего начнем?

— Дозволь, княже, пояснить наши притязания, кои ты можешь отвергнуть или принять?

— Дозволяю.

— Беспошлинная торговля на Руси и свободный проход через земли твои, в чем нам недавно начали чинить препятствия. В ответ мы готовы тебе поставлять орудие и доспехи не дороже той цены, что идет в Суздале. Дорога на нас!

— На четверть дешевле, чем Юрий вам дает! Цену я знаю!

Ветлужец запнулся, но кивнул головой,

— Да, княже! Но тогда брать будешь сразу по тысяче бронных доспехов, а так же щит, меч или секиру к каждому, никак не меньше... И половину оплаты вперед, чтобы железо закупить!

Мономашичи вновь, переглянулись,. Размах впечатлял, но ветлужцы уже доказали в Суздале что справятся,

— Десятую часть вперед!

Сошлись на четверти.

Петр, не останавливаясь, продолжил.

— Ежегодные походы против половцев на Дону с привлечением большинства князей русских. Пусть каждый из них хоть в малом, да участвует. Чистить степь необходимо вплоть до Сурожского моря и Тмуторкани. Тех, кто готов замириться, осаживать на землю подалее от тех мест.

— Много на себя берешь, ветлужец… — засмеялся великий князь. — Может, заодно возьмешь на себя обеспечение походных тысяч, а?

— Десять полных доспехов ежегодно, полсотни лошадей!

— Две сотни! — вскинулся князь, понимая, что это уже не шутки. И пропитание!

— Сотня, княже, не больше! Да и лошадки обычные, степные. Коней мы только начали разводить на воронежской земле, но когда с этого выйдет прок, даже загадывать не берусь. Разве что ты поможешь породой? Не только для боя лошадки нужны, но и тяжеловозы для сохи…

Мономах оглянулся на Мстислава и тот кивнул головой

— Выделю два десятка, батюшка, но возьму дорого.

Петр благодарно поклонился и продолжил.

— А вот с припаями для твоих тысяч, княже, мы пока не справимся Разве, что лет через десять… Но зато, своих воев в каждый такой поход отрядим и заботиться тебе о них будет не нужно. По полсотни конных воев от воронежской вольницы и эрзянских и черемисских племен на каждую русскую тысячу…

— Ладно, обсудишь с Мстиславом подробности позднее, — махнул рукой

Мономах. Еще что?

— Переселенцу на Дон… Сразу, как мы удостоверимся в честности друг друга, закрепимся там и разведаем месторождения.

— И где эти места? — бросил испытующий взгляд на ветлужца Мстислав.

— Железо есть где-то рядом с вашим Курском и булгарской крепостицей на Дону, что мы Липецком зовем. А каменный уголь, что вполне вместо древесного пойдет, лежит в донских степях, на реке Кальмиус, где проходил ранее Залозный путь в Тмуторкань.

— Кхм… Ты что, предлагаешь тащить одно к другому?

— Нет княже. Это просто самые крупные залежи, наверняка найдем что-то близкое друг к другу. Железа и угля там без меры, вот только находятся они глубоко, добраться до них трудно, а потому!

— Опять условия? — напрягся Мстислав.

— Не справитесь вы без нас, княже. А потому предлагаю все пополам делить. Но можем просто показать, где копать и тогда все ваше будет…

— А крепостица булгарская, что ты упомянул, на Хорысданском тракте стоит?

— Так и есть?

Петр попытался что-то добавить, но увидев нахмурившееся лицо Мономашича, смолчал. И так было понятно, что до Липецка им не добраться, с булгарами ссориться не с руки.

Это все?

— Белую Вежу надо восстанавливать и иные какие крепостицы ставить на Дону. Без этого угля не будет.

— Сколько переселенцев понадобится?

— Хотя бы двадцать тысяч семей!

— Где я тебе такую прорву возьму, тысяцкий? — вскинулся Мстислав. Ополоумел?!

Есть одна задумка, но опять же все в походы упирается.

— Говори!

Слышали мы, что ты, Мстислав Володимирович в прошлом году на Менск ходил и Глеба пленил?

— Уж не осудить ли хочешь, за это? — встрял великий князь и покосился на сына.

— Ни в коей мере. Думаю, что полоцкое княжество вам надо собирать в былых границах и забирать под свою руку, княже. А после...

— Что? — заскрипел, смеясь, Мономах. — Учить меня решил?!

— Лишь свою мысль донести, княже, а ты, конечно, волен поступать по своему разумению. Думаю, что потом надо выходит к литве, пруссам, латгаллам, ятвягам и, в конце концов, к Варяжскому морю…

— Щенок ты, тысяцкий! - вскипел Мстислав. — А мы, по-твоему, чем занимаемся? А предки наши что делали все эти годы?

— Прости, княже, я не про деяния твоих великих предков! — потупился ветлужец. — Хотел просто сказать, что всех язычников, что по Варяжскому морю сидят, мы с удовольствием осадим на Дону. Где и крестим!

— Непосильно это, Петр! — решился назвать по имени ветлужского тысяцкого Мстислав, пытаясь втолковать ему как малому ребенку. Нам даже с Полоцком и Горадно не справиться, а ты про жмудь нам толкуешь! Ветлужец согласно кивнул Мономашичу, но продолжил стоять на своем.

— И все же, если не дойти до литвы и не примучить ее, она сама придет на полоцкие земли! А то и с ляхами соединится! И что тогда? Готовы мы и в этих землях выделять по полсотни воев на каждую твою тысячу, княже. А долю в добыче людьми себе заберем, если позволишь.

— О как! А с половцами покойного Шарукана на Дону ты уже, выходит, справился, тысяцкий? — хмыкнул Мстислав.

— Орды Ельтукове, Токсобичей, Отперлюевых мы терзаем и ослабляем, как только можем. Даже про Бурчевичей на Днепре в голове держим, княже, хотя они к тебе ближе и именно твоя головная боль. Но вот что с ордой Айюбая делать, что по степи рассеялась, ума не приложу. Вроде бы хан тебе союзник был.

— Родич он нам был, так что не тронь пока!

— Пусть так. Не пойдут на нас, резать не будем.

— Как бы самих вас не вырезали! И помни тысяцкий, мы клятвы тебя пестовать, лелеять и защищать не давали! Смотри, если подведешь нас!..

Петр угрюмо качнул головой.

— Всякое может быть, княже. Слово свое держать будем, но мы еще слишком слабы, чтобы с матерыми волчарами вокруг нас без огрех справляться.

— Ладно! — прервал препирательства сына с гостями Мономах. — Ваши чаяния насчет людишек я понял, хотя ничего не обещаю. Что еще?..

— Торговые дела с заморьем. Взять тот же Царьград. До как он падет, можно получить такую прибыль, что...

Мстислав поперхнулся и закашлялся, с натугой прочищая себе горло.

— Безумцы! Отец, зря привел их к тебе в терем! Царьград! Падет!

— Погоди, сын, дай ему договорить.

Ветлужец благодарно поклонился великому князю и объяснил свои слова.

— Доподлинно нам известно, что ты, Владимир Всеволодович, посылал воеводу, своего Иван Войтишича воевать дунайские городки и среди них Доростол ради какого-то самозванца царьградского. Успешно ли?

— Твое какое дело, воин?

— Большие царства войском сломить трудно, княже, они сами развалятся, когда придет их черед… Понимаю, что ты не державу царьградскую завоевать хотел, а уважения к себе требовал, но ромейцам все чувства постепенно злато заменяет, а потому требования такие они не понимают и никогда не поймут. А вот если подсадить их на крючок…

— Что ты имеешь в виду?

— Взять те же зеркала... - С Дона мы в Русское море еще не скоро выйдем, так почему бы нам через тебя товар ромейцам не продавать? Твоя война, княже, так или иначе, кончится миром, проси условия для выгодного торга с Царьградом. Зеркала, стекло и ткани у нас неплохие, сам видел.

— Понял тебя тысяцкий, лепо мне видеть такой твой подход к общей выгоде нашей. Условия обсудишь с Мстиславом.

Мономах дерну пальцем в сторону сына и тот молча кивнул, уже успокоенный происходящим. Но великий князь и не думал на о заканчивать.

— И когда держава ромейская падет, как мыслишь, Петр?

— Предсказано, что через сотню лет Царьград будет разграблен Римом, потом придет в упадок и в итоге падет под ударами торков, что мы турками-сельджуками зовем. Это если другие не успеют его взять, зная предсказание! Сам посуди, княже, ныне на востоке ромейцы сдают свои земли туркам, те практически не встречают сопротивления и постепенно захватывают всю Анатолию. Ее восток. и Армения, уже потеряны. С запада же царьградцев теснят католики, практически разошедшиеся в делах религии с православными и начавшие становиться врагами даже большими, чем омусульманеные сельджуки, Разве это уже не говорит об ослаблении державы!

— Это говорит лишь о том, что враг силен, ветлужец.

— Да, княже, но одновременно это предсказывает, что падение Царьграда не за горами. И оно сразу скажется на нас! Не будет у нас сильных единоверцев на западе, не встанет никто на нашу защиту при нужде. Ну да это грядущие дни, княже, будет еще время подумать о судьбе православия. Ныне проблема не в царьградцах, с коими надо торговать, а в половцах.

— Да уж… — саркастически произнес, великий князь.- Не прошло и трех лет, а мой бывший дружинник стал с легкостью рассуждать б силе великих держав и судьбах мира.

— То не я, княже, а предсказатель, о коем я толковал.

— Вот как… — выбил пальцами дробь о подлокотник кресла Мономах. — Но если это случится не скоро, тогда это не наш удел, а потому даже спрашивать тебя более не буду ни о чем. О предсказателе своем расскажешь митрополиту, пусть разбирается…

— Никто не знает, где ныне этот человек.

— И ладно, — И вновь Мономах заскрипел тягучим смехом. — Что еще вы замыслили, не поделишься?

— Если Дон освободим, время Таврики придет, княже, но вряд ли я сам доживу До этих дней. И к Тмуторкани надо двигаться, запирая кавказские горы, иначе сорок тысяч всадников Атрака могут захотеть вернутся. Пусть лучше остаются в Грузии и там сражаются с нехристями, теми же турками. Пусть так и продолжается, пусть половцы уходят и служат там благому делу, а не используются в усобицах на Руси! Нельзя ослаблять давление здесь, а еще надобно устанавливать связи с аланами и адыгами, дабы не пускать кипчаков обратно!

— С кем?

— Прости княже? я имею в виду державу ясов, а также, племена касогов, что у самого Русского Моря живут. И если с ясами у кипчаков ныне мир, подкрепленный обменом высокородными заложниками, то с касогами, коих мы называем еще черкесами, у половцев его нет.

— С касожскими князьями мы роднились кровью, но после падения Тмуторкани связи с ними у нас нет. Слышно ли у вас, что там происходит?

— Касоги разрозненны и с трудом сдерживают нападения ясов в своих приморских крепостях.

— Я про Тмуторкань! Правят ли там после смерти Олега потомки Редедичей или кто другой пришел к власти?

— Насколько я знаю, все еще Редедичи, но вести те давние. Да и как можно править под Царьградской пятой? Лишь в одном это благо, предкавказские половцы не смеют город, разорять… В любом случае, нам нужно на касогов выходить и всячески использовать их вражду к степным лиходеям. И быстрее!

— Быстрее? Уж не степью ли пойдешь, болезный? Я с войском немалым лишь до Дона добираюсь!

— Доном и пойдем, княже, на кораблях, что на Воронеж реке строим. Прорвемся, дай лишь срок, лишь бы ты привел поселенцев на эти земли!

— Но двадцать тысяч семей…

— Только тогда, княже, зазвучит на Дону русский язык, и зазвонят православные колокола! В этом на нас можешь положиться, какие бы до тебя слухи не доходили! Чем более людей осядет на степных черноземах, тем сильнее вырастет наша будущая держава, тем многочисленнее будет народ, тем сытнее он будет жить, и богаче будут твои потомки.

— А то мне это не ведомо!! В уме ли ты, что пред собой ставишь?! Пуп не надорвешь?! Людей под нож пускать не жалко?!

Мономах в ярости стукнул ладонями по подлокотникам кресла, но ветлужец словно бы и не заметил его жест. Казалось, перед его глазами стоят другие люди, которые уже положили свои жизни на алтарь степной войны.

— Поперед них, княже, мы пустим православную вольницу, которая, будучи как бы и не подвластной русским князьям или ветлужским воеводам, начет терзать половцев, живя за счет добычи с их веж. Ответа за нее перед степью не будет, а пользу они принесут. По желавшимся креститься торкам, ясам и прочим народностям стоит пройти это горнило, тогда они не будут бунтовать, как ныне в киевских землях за свои привилегии.

— Слишком уж ты уверен этом!

— На Воронеж реке именно так и происходит, княже. После укрепления сего христианского воинства можно расширить его усилия и направить, их на Таврику и Тмуторкань, в то время как переселенцы смогут заселить пустующие ныне земли. Помоги нам, княже! Только тогда железо Придонья можно будет осваивать!

— Надеюсь, на этом ваши мечты заканчиваются?

— Уволь, княже, хотелось бы про угрозу с запада сказать.

— Опять твой предсказатель?! — вновь стал закипать великий князь,

— Не, только он. Новгородцы рассказывают, что не только литовские племена крепнут, германские рыцари и миссионеры хотят идти на поморские племена славян. Повсюду слышатся призывы к походу на язычников взморья и схизматиков востока!

— Что?! — вновь вскочил Мстислав со своего места. — Уж не нас ли схизматиками назвали эти грязные твари?

— Именно нас, княже, — смиренно кивнул Петр. — Сначала вместе с ляхами они дойдут до ближнего к нам варяжского берега с пруссами, ливами, эстами и латгаллами. Потом двинутся на нас. Так можно не только полоцкое княжество потерять, но и другие земли! Да и торговле разор, достаточно им выход через Двину запечатать, поставя там крепостицу. Тогда Варяжское море будет нам закрыто навсегда, а там и чудские земли из-под влияния уйдут!

— То дело не скорое! — махнул рукой Мономах. — Да Рим еще и не оправился от крестовых походов в защиту Анатолии от сельджуков и освобождения священного города Иерусалима, от мусульман!

— До нас им ближе, княже. Получив по зубам на Святой земле, они ринутся на язычников, а потом и на нас. Недаром уже и схизматиками величать начали, чтобы оправдать свое вторжение. Сейчас, княже, идет разлом между православием и католичеством, между Римом и Царьградом. А потому, несмотря на то, что крестовые походы еще не окончились, католики не оставят, восточные земли от своих притязаний. Будут притеснения не только язычников, но и православных!

— Полоцк не даст себя в обиду!

— Полоцкие земли ныне обособлены от земли русской и разделены на многие уделы между сыновьями Всеслава Чародея, поэтому могут легко перейти под чужое влияние. Медлить не следует, княже, иначе потом вся эта орда во главе с ляхами и германцами будут служить головной болью для Руси, стремясь завладеть Двинским и Днепровским торговыми путями и продвинуться на восток. Не искушай себя нынешнем спокойствием в этих землях! Даже если не удастся покорить литовских князей, им надо силой, обманом или кровным родством внушить, что на Руси им ничего не светит! Пусть идут на запад и взаимно погасят нашествие католического Рима в лице германцев и ляхов!

— От новгородских купцов вести пришли, говоришь?.. Мстиславу все имена доложишь!

— Список со мною, княже.

Мономах замолчал, переваривая услышанное. Нового он ничего не узнал, но свежий взгляд на происходящее был ему интересен. По крайней мере, он был озадачен горячностью ветлужцев. Однако такой напор безродных гостей его уже порядком раздражал.

— Дозволь еще молвить, Владимир Всеволодович? — получив разрешение уже порядком недовольного Мономаха, Петр продолжил. — Мы сами хотим прояснить настроения германцев и их притязания на поморские земли. Боюсь, как и в Риме, у них царит ныне лишь власть денег и право сильного. Опасаюсь, что они возведут культ ненависти к тем, кто думает по-другому и будут распространять его везде, куда смогут дотянуться...

— К делу! — поднял руку великий князь.

— Есть ли у тебя родичи в тех землях, на кого мы можем опереться?

— У Мстислава старшая дочка за Кнудом Лавардом, сыном короля Дании, — бросил взгляд на сына Мономах. — Но вряд ли это чем-то вам поможет.

Петр немного замялся, не стал настаивать и кивнул своему сыну, сразу же влезшим с вопросом.

— Разрешишь ли, княже, печатать церковные и иные книги в Киеве? Разрешишь ли школы наши открывать? Митрополит уже дал свое благословение.

Мономах равнодушно кивнул, но потом встрепенулся.

— Юрий мне писал, что принимаете вы далеко не всех служителей церкви, присылаемых из суздальских земель. Что на это скажете?

— Княже, — вновь замялся Петр. — Силой на наших землях православие не насадить, черемисы и эрзяне воинственны, а потому нам нужны не столь обличители дикости и ереси, сколь проповедники, своими словами и делами показывающие превосходство православия над другими верованиями. А потому… никаких десятин церковь у нас не получает, и содержится за счет пожертвований общин и вятших людей. К примеру, воевода из своих доходов четверть отдает…

— Добрый пример, но все же непорядок у вас!

— Многие и не соглашаются на приходы у нас, княже! По нашему покону священники не только утешать страждущих должны, но и учить грамоте, помогать обездоленным, лечить раненых, давать приют сиротам, калекам… Всем, кто не жалел живота своего на защите рубежей отчизны, а теперь изнемогает в старости. Не каждый на это способен, да и грамоте не всякий обучен!

— Дело правильное, но перечить архиерею суздальскому не след!

— Княже, мы же как лучше хотим! В ответ на добрые цела, вселяющие веру и надежду в людей, язычники сами к церкви потянутся! А иначе на вилы проповедников поднимут, уже были такие попытки! Может, посодействуешь в этом, княже? Как бы нам у митрополита выпросить того, кто не склонен к злату и власти, а живет ради людей…

— Да где ты таких видел, тысяцкий? — Устало произнес Мономах. — Юродивые лишь да святые под вашу планку подходят!

— И по какому праву вы нарисовали себе двухглавого орла на гербе?! - дополнил его Мстислав. — Ведь ни рода, ни племени, самозванцы!

— Мы взяли как основу церковный герб царьградский, княже, как символ несения нами крещения поволжским народам.

— Ох смотрите, отлучит вас митрополит, — покачал головой Мономах и дополнил, — и погонит он вашу братию святую поганой метлой в чащи лесные.

— Христос, тоже был гоним, княже, но зато потом как все обернулось!

— Ну-ну! — встрепенулся Мстислав, хотя и неуверенно, ибо сразу понял, что возразить на такие слова особо нечего. — Ты за кого митрополита Никифора держишь? Уж не за иудея ли?

— Нет княже, — широко перекрестился Петр и простодушно улыбнулся. — Всего лишь за грека. Эти почти свои.

— А что говорят на Бабином торгу? — неожиданно хохотнул Мстислав, что-то припомнив. — Будто бы прогнали вы иудейских купцов с позором от себя?

— У нас все равноправны, княже. Мы и против иудеев не возражаем, однако жить на резу в ветлужски землях нельзя. Конечно, давать в долг никто не запрещает, особенно для того, чтобы помочь неимущем и страждущим, но наживаться на этом грех.

— И что ты мне проповедуешь прописные истины, тысяцкий?

— Да купцам этим лишь реза была нужна. Кроме того, у нас запрещено ставить чуждые местному люду храмы, вот и не понравились иудеям такие условия.

— Даже так? — вскинул брови Мстислав.

— Исповедовать чуждую религию у не запрещено. То есть живи, конечно, молись своим богам, но не как ветлужец. И налоги тоже плати как чужеземец. И к евреям, это относится и к католикам. Хочешь переселиться навечно - становись выкрестом, как апостолы И ученики Христа. Это, конечно, не касается мери, эрзян и черемисов, но то коренные народы и с ними по-другому нельзя, лишь ласковым словом и добрыми делами к себе переманивать их можно, — Петр облизнул пересохшие губы и продолжил. — Я свято верю, что христианство в наших землях возьмет верх над язычеством. Но мирно. К примеру, если переселенцы не держатся старой веры и соглашаются креститься, то воевода всегда берет их под свою особую защиту и выделяет вспомоществование новой христианской общине.

— А ведь верно говорит, батюшку!

— С ума сошли оба? — не удержался Мономах. — Ни монет не хватит, ни времени на такое?

— Да я не про то, чтобы брать на себя пришлых, — замахал руками Мстислав, — наоборот, мошну неплохо бы пополнить с помощью иноземцев…

Петр прокашлялся, привлекая к себе внимание, и добавил.

— Взять тех же булгарцев, Они не стесняются брать с иноверцев подушный налог, называемый джизью, так почему и нам так не поступать?

— Все! Хватит! — Мономах тяжело поднялся с кресла и вздохнул. — Устал я от вас, ваших мыслей и слов бесполезных, далее толкуйте с Мстиславом у него в Белгороде! Идите! Весной жду с товарами!

Коротко поклонившись, ветлужцы молча вышли в тут же открывшиеся перед ними двери. В горнице установилась тишина, изредка прерываемая покашливанием великого князя. Наконец, Мстислав, вскинулся.

— А и в самом деле, не пойти ли тебе отдохнуть, батюшка?

— Что думаешь про них, сыне?

— Сам не пойму.

— Вот и я не знаю, то ли выжечь их каленым, железом, то ли не связываться с юродивыми?

— От раздора с ними нам пользы никакой. Юрию они подмога, а нам пока не мешают. Да и торговля с ними может большой выгодой обернуться!

— И то правда… - махнул рукой великий князь. — Пока они за нас кликушествуют, трогать не будем.

 

Глава 16

Прохладный осенний ветерок стелился по берегу реки, взбивая волну и возносясь вверх по обрыву кручеными пыльными порывами. Навес над головой изредка хлопал, но удовольствие отдыха нисколько не портил.

Ни мошкары, ни надоедливых служек.

Даже голоса из разбитого в степи воинского стана доносились сюда приглушенно словно через пуховую подушку.

На душе было спокойно, словно бы вихри событий этого года не шерстили ее вдоль и поперек.

Подняв пиалу с душистым отваром, Селим Колын чуть дунул на горячий напиток и улыбнулся.

Что еще надо человеку, чтобы спокойно встретить старость?

Ох, много! Но основная часть работы уже сделана. Власть взята, и почти бескровно...

Шамгун ныне в далеком Биляре, пусть тот и называется многими Великим Городом. Селим же остался в не менее царственном Булгаре на берегу Идели, фактически получив бразды правления от державы.

А начинался восход его звезды довольно прозаично.

После того, как Айюбая били, а его куманов прогнали в степь, чуть-чуть не вырезав род хана до последнего колена, царь Адам стал благоволить Селиму. Даже поставил его сына, Анбала, наместником Сувара.

Мальчишка с детства был капризным и заносчивым, терпеть не мог государственные дела, а потому его сразу опутали суварские казанчи, с которыми он предавался всевозможным усладам. В отличие от Селима, который начал свой путь мужчины и воина еще в батышской крепостице Мосха, Анбал не умел ничего. Точнее, он научился лишь потакать чужим капризам.

Но в этом, как оказалось, были и преимущества.

Не, насытившись богатством провинций и местными увеселениями, казанчии Сувара захотели сделать его сына царем, причем вовлекли в столь опасное дело и марданцев?

А те уже пришли к нему, Селиму. А к кому еще? Кроме потомков Адама только мужи его рода имели право встать во главе державы.

Переговоры шли тяжело, пришлось поступиться многим, но в итоге Селим возглавил заговор и сразу вовлек в него Балуса, который уже устал быть наместником в Учеле, и хотел вернуться на родину, в Мардан.

Это произошло еще до смерти царя Адама, который, несмотря на все благоволение к Селиму, не смог побороть его вражду, глубоко скрытую под покровами покорности. Тот всегда помнил,кто скинул его отца с престола и из-за кого его род скрывался у батышцев, влача жалкое существование.

И даже когда два года назад Адам умер и царем стал его сын Шамгун, ничего не изменилось. По мнению Селима, их династии было не место на троне.

Да и сама обстановка располагала к этому. В то время многие субаши, пострадавшие от куманских набегов, стали просить о послаблении в разорительных платежах. Некоторые даже стали изгонять сборщиков податей, а в самом Буляре подняли бунт.

Взойдя на трон, Шамгун решил силой подавить недовольство и вызвал кусыбай. Однако его предводитель Субаш, отказался убивать беззащитных землепашцев и тогда царь, в раздражении распустил его рать, единственную, способную противостоять любому врагу. Бунт в столице был подавлен наемными. казанчиями, с радостью - принявшими участие в расправах над мирными жителями, но восстания то и дело вспыхивали в окраинных провинциях.

Только в начале этого года в низовьях Чулмана подняли мятеж ак-чирмыши, недовольные земельными поборами и подушным налогом с иноверцев. В общей сложности те достигали почти половины собранного урожая. Бунтовщиков, обложили, но они прорвались через заслоны казанчиев, уйдя к башкортам, и только оттуда прислали гонца с покаянием. Мол, готовы вернуться домой, к семьям, но только если налоги скостят, а самих их оставят живыми и здоровыми.

Шамгуну пришлось дать обещание. Попробовал бы не дать! Казанчии были в основном из Сувара, и сын Селима мог в любой момент отозвать их домой. Но надо признать, что клятва его была своеобразной.

Во-первых, карательные отряды сувар практически оставили семьи ак-чирмышей без средств к существованию. А во-вторых, домой восставших земледельцев не пустили, а бросили на защиту полуденных рубежей. Орды проклятых кипчаков еще пытались отомстить за смерть хана Айюбая, пройдясь метлой разорения по городкам державы.

Теперь Селим был готов решить судьбу бывших бунтовщиков. Воевали те доблестно, хотя по сути являлись погрязшими в невежестве язычниками. Кого только в этой рати не было! Меря из-под Ростова, уже полсотни лет проживающая около Учеля, мурдасы Чулмана, ары и сэбэрцы, а предводительствовал ими христианин! Чудеса, да и только!

Извести их под корень, чтобы следующий желающий поднять восстание не брал с них пример? И с кем тогда он останется? С ненасытными казанчиями? Курсыбай за ним не пойдет, него свой предводитель.

Тогда, возможно, простить? Шамгун бунтовщиков подавил и всегда будет для них жестоким деспотом, а Селим отпустит их к семьям и они будут вспоминать о нем, как о благодетеле.

Или сделать и то и другое? Чем меньшая часть восставших доживет до освобождения, тем сладостнее это миг для них будет! Можно даже подарить им дома, и земли нескольких родов сэбэрцев, неожиданно разорвавши присягу наместнику Мартюбы и подавшихся по реке Нукрат-Су куда-то на полуночь. Балуса будет легко уговорить на такую мелочь, он ждет не дождется, когда ему разрешат отъехать в Мардан!

Решено! Их можно использовать, чтобы добить суздальцев, зачем-то спустившихся вниз по Идели, пока их бек Джурги разорял Булгар. Тех здесь называют, конечно, балынцами, но, в изгнании Селим привык к некоторым местным именам. Называют же некоторое сэбэрцев угорцами?.. Все это не столь важно.

К примеру, кто-то в его окружении именовал ратников Суздаля, заплутавших в низовьях Идели, ветлужцами. И что? Хотя… что-то ему писал Балус по поводу них, но письмецо то уже сожжено, а память в очередной раз его подводит.

— А нет!.. Вспомнил, хотя и по другому поводу! Как можно было забыть?! Неужели вновь те самые?

Селим покатал слово «ветлужцы» на языке, припомнив чужеземное название реки, низвергающей свои воды в Идель, и кивнул самому себе головой.

Так и есть!

Совсем недавно какие-то вои с Батлика побили его сына, когда Анбал из-за дурных желаний своих казанчиев решил прибрать к рукам земли на берегу средней Суры. Обвинял он именно их, а не эрзян или русов, о которых лишь вскользь упомянул! Мелкая стычка, а неприятно. Такое прощать нельзя.

Кстати, эрзян тоже следует наказать! Они так и не явились защищать рубежи державы, пока он занимался усобными дрязгами. И ведь он звал их не воевать с суздальцами! Понимает, что они живут с теми по соседству и стычка с Джурги потом эрзянам выйдет боком,

И пусть у них ныне безвластие, пусть новый инязор еще не выбран, а прежний, которому и было направлено послание, прогнан взашей... Вроде бы он даже какой-то дальний родим по материнской линии? Неважно, это уже стоптанный сапог, тем более что требование шло не одним гонцом и главы самых сильных эрзянских родов были предупреждены! Спустишь им подобное раз, на второй они нарочно затеют меж особой грызню, чтобы не выполнять повинности!

Нуда не суть! Именно от ветлужцев его сын тогда получил по сусалам! Да как! Тухсар рассказывал, что сам растерялся, когда смертоносный жалящий ливень обрушился на их головы. Били не просто прицельно! И не стрелами! Это были болты, сносящие всадников вместе с лошадьми наземь! Летели даже огромные смертоносные копья! Откуда этих воев глухой таежной реки арбалеты? Точнее, столько арбалетов?

А негасимый огонь, через который не могли пробраться ратники, почти настигнувшие убегающего врага?! А грохот на поляне, от которого десяток всадников просто изошел кровью на месте? А засады в лесу, выбивающие воинов из седел потоком болтов из самострелов, которые будто бы даже перезаряжать не надо?

Ладно бы это рассказывал Анбал, которому нет веры! Это был соратник, прошедший с ним огонь и воду, тот, кто делился с ним плащом в стужу и прикрывал его от ударов в спину! И Тухсар, рассказывая, плакал на коленях, прося его покарать за то, что не сберег четверть от общего числа воинов! А сколько еще скончалось от ран на обратной дороге!

Конечно, Селим не покарал друга, несмотря даже на сопутствующие наветы сына. И без того было понятно, кто повинен в поражении, но его, к сожалению, теперь даже пальцем не тронешь без последствий… В детстве на коленке розгами надо было лупить!

Ничего, разбили Джурги, придет очередь и ветлужцев! И уже совсем скоро придет! Час? Два?

А Джурги пощипали знатно! Одну из его тысяч просто вырезали, а еще две оттеснили в балку и захватили в полон. А то, что князек, суздальский кричал булгарским воинам при своем бегстве…

Глупец!Что значит слово, данное врагу? Врагу а как же иначе! Еще у батышцев Селим сражался с русами, так что все данные им обещания были лишь военной хитростью. Вот престарелого отца жалко, говорят, что Джурги в ярости от поражения велел казнить Ахада сразу, по возвращении домой. Бедный отец! Но Селим же не знал, что тот заложником у суздальцев!

Еще конечно жалко людишек, которых враг успел увести в полон. Хотя… А! Все равно большая половина из них была язычниками! Кто только не селился около благодатного Булгара в последнее время, убегая от набегов или неурожая. В любом случае, все остальное прошло как по маслу, сама судьба благоволила к заговору.

После восстания в столице Шамгун перенес ее из Буляра в Булгар, и Селиму осталось лишь сговориться с беком Джурги, чтобы его руками свергнуть потерявшего любовь народа царя. По приказу заговорщиков Балус, пропустил суздальские корабли через всю Мартюбу, и Джурги внезапно осадил новый стольный город.

Никто не поддержал царя после всех его расправ над мирным населением и курсыбаем! С Шамгуном осталась лишь охрана в пятьдесят человек, хотя и с ними он пытался противостоять русам. У о что они могли сделать таким количеством против несметного войска?

На помощь царю не пришли ни билярцы, ни марданцы, ни суварцы. Все ждали, когда суздальцы возьмут цитадель и убьют Шамгуна. Однако Джурги медлил со штурмом, ограничиваясь грабежом предместий. Решил насладиться местью?

Этим царь и воспользовался! Неожиданно объявил о послаблении налогов и люди пошли в ополчение, чтобы противостоять захватчикам! Они встали на стены!

Пришлось Селиму пробираться к цитадели и выставлять царю условия «Хан! Отдай Булгар мне, а сам ступай царствовать в Буляр! Иначе…»

Это с «иначе» решило все, Шамгуну стало понятно, кто стоит за набегом. Теперь он не высунет носа из Великого Города, и не будет мешать Селиму править державой. Конечно, его можно уничтожить и сейчас, но хорошо, что кое-кто вовремя одумался! Такой союз выгоден им обоим. Царь жив, а потому любое восстание обнаглевших донельзя казанчиев обрушится скорее на него, чем на Салима… Но таки да, при нужде Анбал заменит Шамгуна. Хоть сын и дурень, но пока покорен отцовской воле!

А Джурги… Что мог сделать этот несмышленыш? Пока он шерстил предместья, Селим ударил ему в спину, призвав не только суварцев и марданцев, но и курсыбаевцев, которые были обижены лишь на Шамгуна, но не на державу! Поделом Джурги за медлительность и трусость! Надо было брать город, как и договаривались!

— Хан… - Тухсар подкрался незаметно, но подливая ему отвар чайного листа в тонкую пиалу из звонкой гончарной глины доказал, что нарушил покой своего властителя не напрасно. — Корабли, хан. Поднимаются вверх по Идели нашим берегом, как мы и предполагали…

— Тухсар, я же просил тебя звать меня как прежде! И присаживайся рядом!

— Да, Селим, Дюжина боевых кораблей с закрытой палубой...

— Закрытой?!

— Да, Селим. Все гребцы прикрыты от стрел, так что выбить их на расстоянии не получится, придется брать суда приступом. Кроме этого, в караване десять огромных дощаников, тоже с верхней палубой, их тащат вдоль берега бурлаки. И еще два каких-то странных корабля… двойных, крепко сцепленных меж собой брусьями и канатами, с широким настилом меж ними.

— Охрана на берегу?

— Конные разъезды, но их мало. К полудню дойдут до нас. Прикажешь

вырезать?

— Нет, Тухсар. Пусть корабли дойдут сюда, не тревожась понапрасну. Мне не хочется подниматься в седло, чтобы ехать вниз по Идели и там бегать за ними с предложением отстирать им портки. Однако здесь заранее отсечь от берега разъезды просто необходимо!

— Мы это предусмотрели, Селим. Им придется обойти гору чуть ниже по течению, там мы их и отрежем.

— Сколько чужеземцев всего, подсчитали?

— Около полутысячи, не более. В пять раз меньше чем нас.

— Идут только этим берегом?

— Да, Селим,.

— Нам меньше забот с переправой. С другой стороны, тот берег пологий и атаковать там легче… Но и спрятаться на нем негде!

— В любом случае это самое выгодное место, куда мы успели бы собрать войска, Селим. Слишком поздно эти корабли заметили... Кроме того, здесь теснина и мы можем полностью перегородить Идель своими судами в случае чего. К Бандже не пропустим!

— Ладно, не будем спешить. Пусть пока наш лодьи готовятся оттеснить корабли суздальцев к берегу. Удар должен быть такой, чтобы те искали спасение на суше.

— Думаю, что они бросятся защищать свою добычу на дощаниках, поэтому я приказал атаковать в первую очередь именно их и бурлаков. Воинам поневоле придется идти к берегу, и вот тогда мы же выпустим в бой тех сувар и марданцев, что пришли на место встречи конными…

— Ты распорядился правильно, Тухсар, вот только вместо казанчиев прикажи выходить на позиции сотням смертников. И проследи, чтобы с воды их не было видно!

— Смертников?

— Ну, этих… бунтовщиков с Чулмана. Сколько их? Три сотни осталось или чуть больше? Вот пусть первыми и атакуют! Спешенными! Выдай им длинные лестницы для приступа на случай, если суда не подойдут вплотную к берегу. Здесь ведь не очень глубоко? Остальные пусть подтягиваются вслед за ними и атакуют, как хотят. Хоть прыгают на корабли прямо с седел!

— Конечно, Селим! Тем более чулманцы и не любят сражаться верхом! Лесовики!

— А я должен помнить такие мелочи?

Тухсар покорно склонил голову.

— Нет, хан, для этого у тебя есть я.

— Ту-у-у-хсар!.

— Извини, Селим, А почему ты не пошлешь сразу марданцев или сувар? Они лучше справятся.

— Как ты себе это представляешь? Да они даже в воду не захотят зайти просто так! Не приведи Аллах, замочат свои сапоги, сразу бунт начнется! А многие из них умеют плавать? Пусть сначала увязнут смертники, а уж тогда по их телам пойдут казанчии Мардана и суварцы моего сына!

— Ты надеешься, что тогда они не замочат свои сапоги? — хмыкнул Тухсар.

— Тогда в реке будет уже не вода, а кровь! Пусть потом попробуют мне сказать, что испугались погрузить в нее свои чресла! Живо поставлю на место!

— Да, Селим. все подготовлю.

* * *

Тяжелые суда даже не попытались нанести второй удар, смиренно повернув к короткому участку пологого берега, жестко зажатого крутыми склонами. Они не стали ни догонять прыснувшие в стороны чужие лодьи, ни добивать застывшего в ступоре врага.

А на стремнине догорал жалкий остов наглеца, слишком близко подошедшего к каравану и попытавшегося зажженными стрелами прижать его к берегу. Жаркое дыхание благородного змея, сверкающего на солнце начищенной медью, повергло деревянное судно в прах. Прах черный, масляный, растекающийся вокруг пятнами огня и страха, объявшего флот булгарцев. Горела даже вода.

Греческий огонь не пощадил никого из команды опрометчиво высунувшегося дальше всех корабля, пусть тот и вмещал в себя всего лишь два десятка человек.

Вспыхнувший середине судна огненный шар поглотил всех. Не было ни криков, ни стонов. Лишь треск сгораемого дерева и парусины, да заботливый ветер, кидающий пламя туда где для него еще существовало пропитание.

И в этом трескучем молчании лодьи ветлужцев повернули к пологому берегу, где встали, развернув на противника оскаленные морды деревянных чудищ и разинутые пасти медных змеев.

Рядом с ними застыли катамараны, а чуть ниже по течению замерли грузовые дощаники, не до конца обогнув далеко выступающую отмель. Тащившие их бурлаки, казалось были только рады короткому перерыву, позволившему им выбраться из стылой воды. С бортов скинули якоря и по канатам продрогшие люди шустро забрались на палубу.

Любое шевеление прекратилось.

Лишь природа не думала успокаиваться.

Осень еще только начала расцветать желтым цветом на лесистых горах, вольготно раскинувшихся по берегам Идели. Вода еще слегка прогревалась под косыми лучами бабьего лета, накрывшего волжские просторы. Деревья шумели, волны легонько подтачивали берег.

Природа даже не заметила людской суеты. Она наслаждалась последним биением жизни в преддверии долгой зимы.

А люди…

На берег упали сходни и копейное древко со вздетым белым флагом воткнулось в песок. Через некоторое время на вершине холма наметилось шевеление, выросла стена щитов, и от нее отделился человек, медленно спустившийся к прибрежной кромке. Навстречу ему шагнул другой, коротко кивнув.

Воевода ветлужский, Трофим.

— Тухсар, ближник хана Селима.

— Хотелось бы засвидетельствовать почтение несравненному Селиму Колыну.

— В кандалах и рубище?

— Как выйдет. Лучше стоя ногой на горе трупов его сподвижников. А если серьезно, то мы уже замучились таскать для него подарки. Они тяжелые и громоздкие...

— Зачем же дело встало? Заноси, Во-о-он на том холме его шатер.

— Не хотелось бы оказаться там одному, да и твои вои перегородили мне дорогу, Курсыбаевцев?

— Нет, - сожалением дернул щекой Тухсар. — Всего лишь суварские богатыри. Но ты их не бойся, они не кусаются без причины.

— А вдруг? Возможно, Селим Спустится и прямо тут примет дорогого гостя?

— Который сжег предместья его города?

— Меня там не было. А князь Юрий… неужели он так и не взял Булгар? Отрадно слышать.

— Да? - приподнял бровь его собеседник? — Разве ты не сожалеешь, что не оказался на поле брани, когда ваш князь улепетывал, придерживая свои дурно пахнущие портки.

— Мой князь? — хмыкнул ветлужец. — Ты верно шутишь! Я сам себе голова. Возможно, ты слышал про Ветлугу и учельцев, что приходили к нам в гости, но отправились обратно не солоно хлебавши и вовсе без портков? Суздальский князь хотя бы забрал их с собой!

— Хм… Что-то припоминаю. И почему вы тогда не представились, проплывая мимо наших городков?

— Прошу прощения. Такая была тишь на Волге… почти мертвая, будто все попрятались от греха подальше. Но в следующий раз обязательно постучусь в закрытые ворота. Даже если будет ночь, все равно… И громко.

— А зачем лодью нашу спалили?

— Да стрела с нее ко мне в бойницу залетела, чашу со стоялым медом опрокинула, надымила, вот я и обиделся. Плывет себе судно, никого не трогает…

— А зачем бойницы на мирном корабле? — удивленно процедил Тухсар. — И разве ты не получал грамотку, что мы к той стреле прикрепили? Мы молили богов о встрече с тобой, чтобы взять с дорогого гостя совсем небольшую торговую пошлину! Почему не остановился?

— Каюсь, сгорела та весточка, не успел прочитать! Я-то грешным делом подумал, что это принятый здесь обмен любезностями, вот и вернул сторицей!

Тухсар широко улыбнулся.

— Ты мне понравился, ветлужец. Мне жаль будет, если ты погибнешь.

— Мне тоже. Где выучился нашему, языку?

— Я долго жил у батышцев. Вместе с Селимом. И очень часто общался с суздальцами.

— У вятичей? Вы им не помогли.

— Не очень и старались, — пожал плечами Тухсар, разворачиваюсь в обратную сторону. — Моя родина здесь.

— Не иди в первых рядам, Тухсар. Мне тоже будет жалко тебя.

* * *

— Ну что, Тухсар, как тебе чужеземцы?

— Судя по всему, они действительно не люди Джурги. Назвались ветлужцами.

— Их же видели, когда они спускались мимо Банджи, просто марданцы не готовы были взяться за оружие.

— Ну да, разве что в тот момент гости начали бы насиловать их жен…

— Но ты же помнишь, что тогда было? А произошло это, когда Джурги высадился около Булгара!

— Да, Селим. Они и не отрицают прохода по нашим землям. Но ведь ни о каких разбоях мы в связи с ними не слышали? Возможно, чужеземцы ходили в Саксин, чтобы расторговаться с хорезмийским купцами? Ах, я глупец, не спросил!

Не переживай, их ответ ровным счетом ничего бы не изменил. Мы с тобой уже все обговорили, возможно, они и ходили в Саксин, но они прошли по нашим землям без разрешения и спалили мою лодью!

— Но они желают воздать тебе дары! Может быть, решим делом миром?

— А еще они напали на вас на Суре!

— Разве они, Селим?..

— Неважно, они же тоже назвались ветлужцами? И лодью я им не прощу! Кроме того они пристали к самому берегу, просто вынуждая нас пойти в атаку! Дай сигнал кораблям напасть и посылай смертников!

— Да, Селим.

Тухсар махнул рукой, и протяжный стон рога пронесся над водной поверхностью, вновь собирая марданские корабли в плотный срой, готовый поглотить своей массой редки суда ветлужцев.

Колонна ак-чирмышей, прикрытая лишь кожаными доспехами, и вооруженная неказистыми щитами и обычными плотницкими топорами, бодро потянулась вниз по холму.

— Можешь пересказывать мне, Тухсар что ты видишь. Глаза мои уже слепнут, Ветлужцы не сдаются? Самое время?

— Нет, Селим. Пока нет.

— А наши суда?

— Наши лодьи уже оправились от неожиданности и если ветлужцы вновь ударят греческим огнем, они их не остановят! Да и вряд ли змеи могут плеваться пламенем до бесконечности. Нас гораздо больше, задавим.

— Что смертники?

— Развернули свой красный стяг. Сколько раз выказывал им твое недовольство, им все едино…

— Да что теперь… они же смертники. А что те в ответ?

— У них с самого начала висело на головной лодье голубое полотнище и черные птицы на нем… Не разглядел, какие… Все, еще сотня шагов и смертникам можно бежать в атаку, чтобы ветлужцы не успели перезарядить свои арбалеты.

— А они уже их выставили?

— Не понимаю, Селим… Нет, часть воев выстроилась на берегу и приготовила самострелы, но вот на лодьях… На палубах явное шевеление, но стена щитов заслоняет обзор и я ничего не могу разглядеть даже сверху!..

— Лодьи стоят недвижимо?

— Да. Повернуты бортами к нам и выстроены по дуге, лишь «змеи» стоят в

отдалении по краям.

— Ну да… А вот нам развернуться негде, лощина к берегу идет узкая. Не беда, казанчии справятся. Ты уже отдал им приказ?

— Да, хан.

На этот раз Селим Колын не стал журить своего старого друга. Вскочив с брошенных на землю верблюжьих одеял, он стал всматриваться вниз.

— Что происходит, Тухсар?

— Сотни встали. Кто-то бежит со сходней вниз, а навстречу ему предводитель смертников, как его…

— Неважно! Я спрашиваю, что происходит, Тухсар?!

— Стоят, обнимаются. Даже отсюда слышатся радостные крики. И…

— Что-то происходит среди ак-чирмышей. Кто-то упал… Начали прыгать с обрыва и накрываться щитами. Не понимаю, хан…

— Все, хватит! Лодьи и суварцев вперед! Пусть идут по головам этих трусов! Следом пусть выдвигаются марданцы!

Долгий звук, рога перекрыл шум на берегу, и войско двинулось вперед, однако неожиданно Тухсар сплюнул и грязно выругался,

— Что случилось, друг? — вскинулся Селим. — Что?!

— По-моему, мы с тобой ошиблись.

— В чем?!

— Помнишь, я тебе пересказывал слова инязора про ветлужца, за которого сулили груду серебра?

— Ну…

— Так вот, предводителя смертников тоже зовут Иоанн.

* * *

— Здравствуй, побратим.

— Здорово, братец. Мы тебя искали… — воевода еще раз стиснул своего полусотника в объятьях и, отстраняясь, заметил. — А ты постарел!

— Да и ты… в шрамах! А я вот, как видишь, тебя атакую!

— Вижу… — засмеялся Трофим. - Д я как увидел боевое знамя, про которое ты мне когда-о все уши прожужжал, так и все.. сердце екнуло! Еле своих остановил. С нами встанешь?

— Не совсем.

— Не понял… — вытянулось, лицо у воеводы. Нешто против своих пойдешь? Понимаю, что свои сотни ты назад не повернешь, но сам…

— Ох, и глупо ты выглядишь братец! — засмеялся Иван, срывая кургузый шлем со своей головы. — Если бы видел себя со стороны! Я не один! Это все мои! Смертниками нас недавно назвали, они и есть! А вас мы давно заметили! Курныж! Режь чужих, чтобы свои боялись!!

Полусотник обернулся и помахал шлемом. Слитный ответный рев оглушил воеводу. Беспорядочная масса «смертников» неожиданно начала разворачиваться и выстраиваться плотными ровными рядами. Лишь три тела, с перерезанным горлом выпали из строя, покатившись по склону.

— Ну… не без потерь.

— Чертяка! Да вы…

— Да я…

— Мы первые встанем, Трофим, — печально покачал головой полусотник.

— Да ты не переживай, на миру и смерть красна! Селим тут собрал многих и многих, а у нас к ним счеты… Мы долго выжидали, но все, хватит!

— Да я...

— А ты прорывайся, кто-то наверняка уйдет! Я видел твой греческий огонь! Здорово!

— Да ты…

— За меня не переживай, отомстишь! Нашим привет!

— Да у нас… у нас… — звонкий рожок за спиной воеводы перекрыл его голос и он, наконец, выкрикнул прямо в лицо побратима, взяв его за грудки. — У нас пушки, тетеря ты долбленая!! Деревянные, бронзовые, какие есть, но много! И порох весь с собой взяли! Ничего не боимся, опробовали уже - в низовьях Волги! Из-под картечи людей уводи, стоеросовая ты башка! Вверх будем стрелять! Казанчии показались!

— Ах, же ты, твою дивизию., три пенька через коромысло… Курныж! Всех на берег, под обрыв!! Накрывайся щитами!

* * *

Кровавый диск уходящего на покой солнца подкрашивал далекие паруса багровыми оттенками. Ветлужцы уходили на ночевку на противоположный берег Идели.

Полным составом, включая предавших Селима ак-чирмышей.

Они ни на чуть не поверили в благородные мотивы хана и припомнили ему не только «свадьбу Айюбая», но и удар в спину суздальского князя.

Слово, оно дорогого стоит, говорили ветлужцы.

А уходили зря. Преследовать их Селим не собирался.

И как преследовать? Спустя два часа после бойни на противоположный берег реки вылетела передовая сотня нового вражеского войска.

Кожаные мешки, у них были набиты сеном, словно они готовились переплыть реку прямо здесь и сейчас.

Следом, приминая траву огромными колесами, медленно вылез обоз, состоящий из множества покрытых полотном тяжелых повозок?

Это даже он разглядел.

И снова сотни степняков.

Вот так вот, запросто. Невзирая на относительно недалекую столичную Банджу.

Это потом оказалось, что сотни вовсе и не половецкие, а неведомые воронежские и знакомые эрзянские, но поначалу подумалось нехорошее… «Проспали, проморгали!»

Но ведь действительно и проспали, и проморгали, занятые другой ратью. Надо было встречать ветлужцев не за пределами Мардана, а в самой провинции! Заманить их глубже, хотя бы к пограничной крепостице Суз-Урыны, которую ветлужцы величали не иначе как Сызранью. Там никакие воронежцы не появились бы!

«И что?» — мысленно сплюнул Селим, ловя себя на очередной глупой мысли — «Что бы это изменило? Ох, если бы верный друг не вмешался…» После того, как первые громовые выстрелы снесли набегавших суварцев, а берег заволокло черным дымом, Тухсар, не обращая внимания на его команды, выхватил у кого-то рог и затрубил сигнал на общий отход. Вовремя.

Сколько было погибших? Четыре десятка? Больше? А сколько раненых?

Казанчии даже не добежали на расстояние выстрела из лука, несмотря на то, что могли стрелять вверху вниз!

Теперь перед Тухсаром стыдно, а тогда он его чуть не зарубил.

А ведь именно друг понял, что сражение уже проиграно и надо вести переговоры, на которых ветлужцы и настаивали, а он…

Ну, да ладно. Зато теперь он знает, чего хочет от чужеземцев, хотя те и уперлись, как тот бык, которого ведут на убой. Все равно без рецепта смертоносного зелья он их через державу больше не пустит!

Пусть теперь возят свою соль повозками, как и боевые лодьи, которые они грозились поставить на колеса! Хотя…

До истоков Суры тут один раз чихнуть, может, и выгорит у них эта переправа. Только, идти им придется хоть и по малонаселенной, но суварской земле и он вполне… ну, в самом деле, не повлекут же они свои лодьи степью на Шир, который называют Доном?! Или для них нет ничего невозможного, потому что они даже не задумываются об этом?

Немедля призвать курсыбай и догнать, куда бы те не пошли?

«Ох… опять глупости в голову лезут! А ведь Тухсар говорил мне… Не торопись... не торопись друг! Подумай! Рассориться насмерть ты всегда успеешь, но вот получишь ли с этого выгоду?!»

Селим со всей Силой ударил ногой по ящику, лежащему перед ним.

Крышка хрустнула и улетела далеко в сторону, открыв лежащие внутри серебряные слитки. Немного. Если считать русской мерой, то всего лишь гривен на двадцать или тридцать.

«Немного?».

Селим зло выругался. Для подарка это было даже чересчур! А еще он первый раз увидел свое отражение в зеркале. В настоящем зеркале, а не начищенном листе металла или округлых поделках заморских мастеров. А стекло? А оружие? А цемент, что пойдет на Булгарские цитадели?

И что им нужно?

Всего лишь соль с низовьев Идели, земляное масло и медная руда с реки Сок, да какая-то земля или глина, называемая ими серой, что они обнаружили по пути в низовья в какой-то горе на Самарской луке.

Не хочет Селим обмена, так за все это они готовы платить серебром!

Или даже золотом!

И при этих условиях даже приближаться к его державе не будут!

Ну да. Всего лишь.

Вот только в своих желаниях они заикнулись и про беспошлинную торговлю и про свободный проход по Идели, которую упорно называли Волгой. Взаимный. Ну и так, по мелочи… выкупить суздальцев, попавших в полон или обменять их на субашей, уведенных Джурги. И вообще хотят права возвращать христиан или язычников, уведенных с их земли… А еще намекнули, что если Селим захочет их в будущем примучить силой, то они мгновенно перекроют Хорысданский, Нукратский и Чулманский пути. Людей и союзников у них для этого в достатке.

«Аг—грх…»

Ах, да еще приготовленную для помойной ямы заплесневелую дыню утащили, сказав, что им как раз такая и нужна. Сумасшествие!

Селим истерически захохотал, опрокидываясь на спину. Смеялся долго, пока потемневший небосвод не подсветился голубыми искорками.

Ну, где там его звезда? Взошла или уже закатилась на небосклоне?

«А-а-а!..»

И тут они все испоганили! И земля у них круглая, и не звезды это, а шары огненные, в пустоте висящие!

Селиму захотелось завыть от бессилия.

Напиться, что ли? Так не поймут единоверцы! А хочется! Может Тухсара привлечь? Он все-таки язычник.

«И как я его терплю рядом с собой?.. А вот терплю. Когда все уже разошлись по шатрам, лишь верный соратник молча стоит, за спиной и ждет, когда у хозяина пройдет злость на вес мир и он начнет рассуждать здраво.»

— Ну что, Тухсар? Что мы будем делать с этими ветлужцами?

— Ты же подумал, Селим? Тогда ты уже все решил.

— Что именно?

— Не знаю, Селим. В любом случае, делай, как знаешь, но всегда оставляй себе возможность отступить и начать все заново.

— Даже так?

— Именно так, жизнь непредсказуема. Дунет порыв северного ветра и вчерашние враги могут неожиданно обратиться друзьями.

— Ты уверен?

— Нет. Но они мне понравились, Селим.

 

Глава 17

Несчастья рушились на русскую землю одно за другим.

Лето 1112 года прошло без дождей.

Пожухли посевы, умирая без живительной влаги.

Высохли колодцы.

Покрылись пеплом пожарищ города, мгновенно вспыхивающие от неосторожно оброненного уголька или непогашенной лучины.

Выгорел даже Киев, унеся в дыму бушевавшего пламени жителей и живности без всякого счета.

Тяжко было на Руси, однако это было только начало бедствий.

И больше всего досталось новгородской земле.

В следующем году буря с градом прошлась по пятинам жесткой метлой, разметав дома и часовни, утопив стада в Волхове и вызвав недород. Прошло еще два года и лишения схватили северо-западную оконечность Руси за горло.

Весна 1127 года наступила поздно и была очень холодной. Снег падал до середины мая, а точнее до Якова дня, и потому сеяли очень поздно. Казалось бы, сколько можно? Но наступило лето и новое несчастье. Метыль объел посевы в полях и плоды в садах, не оставив на корню почти ничего, А в начале осени, прежде чем успели закончить жатву жалких остатков урожая, мороз сгубил все яровые и озимые хлеба.

Голод пришел на новгородскую землю. Стоимость осьминки ржи зимой подскочила до полугривны. Люди ели березовую кору, листья и мох, муку мешали с соломой.

Натерпелись достаточно, однако бедствия не кончились. В следующем, 1128 году, наводнение снесло дома, затопило посевы и погубило множество людей, А летом, когда цвели яровые и наливались озимые, вновь, как и в прошлом году, ударил мороз.

Хлеба погибли. Подвоза зерна не было, непогода ударила не только по новгородцам, она накрыла Псковскую, Суздальскую, Смоленскую и Полоцкую земли.

Наступило лютое время.

Новгородцы были готовы отдать своих детей любому, лишь бы избавить их от будущих мук голода, а самим дотянуть до весны. По ослабленным людям ударили болезни, в крупных поселениях начался мор. Ждать помощи было неоткуда. Еще немного и на погостах умерших было бы некому хоронить.

Все изменилось в начале осени. На волоках, ведущих в Новгородские пятины с южных и восточных рубежей, показались корабли. Закованные в сталь ратники высаживались около приграничных крепостей, даже не думавших сопротивляться. Железная орда чужеземцев чуть помедлила, подтягивая по волокам приземистые закрытые лодьи с продовольствием, и растеклась по замершим в неверии новгородским землям.

* * *

Пойменный берег Вытегры стелился холодным туманом, насквозь пропитавшимся запахом свежего лука и густой мясной похлебки.

Промозглое утро еще не согрелось выглянувшим из-за горизонта солнцем, а потому царившая вокруг болотная сырость скрашивалась лишь сытным духом наваристого бульона.

— Б-р-р-р… Вроде поел, а так и тянет достать ложку из сапога.

— Набьешь желудок, потом весло со строевую сосну покажется! Да и не для нас этот супчик, Бакейка…

— Да знаю, дядя Вань, Я уж так…

Неожиданно в стороне плеснула вода, и собеседники насторожились, отступив от берега. Прошла минута, другая и в десятке метрово от них показался силуэт небольшой лодки, медленно раздвигающей белесую дымку, окутавшую реку.

— Храни Вас Господь, добрые люди! — стоящий я однодеревке дедок широко перекрестился и дребезжащим голосом вопросил, налегая на «ц»,

— А не православные ли вы цасом?

— И тебе не хворать, путник! Мы и есть! А ты куда путь держишь?

— А-а… Куда вскочили?

Над бортом показались и тут же исчезли светлые лохматые головы. — Так куда ведет тебя дорога, отец? — усмехнулся Иван.

— Ну… раков с ребятками ночью хотели собрать, да только впустую отмели излазили. То ли не было их тут отродясь, то ли охочих до легкой добычи тут навалом… — нежданный гость вдруг замер и недоверчиво принюхался.

— Ох… Мил человек, уж не ветлужцы ли вы?

— Они…

— Доплыли, хвала Господу! — дедок широко перекрестился и шестом толкнул лодку к берегу. - Готовься к высадке, проголодь речная!

Из однодеревки вновь показались головы ребятишек, непонятно как уместившихся в утлой речной посудине, и несколько пар глаз настороженно, уставились на утопающие в белесой пелене фигуры незнакомцев. Детворе на первый взгляд было всего года по три-четыре, и только самый старший из них вытягивал лет на шесть. Он и взял на себя командование чумазой и слегка сопливой братией.

Как только челн ткнулся в прибрежную осоку, малец степенно выбрался на берег, поклонился хозяевам и стал помогать перебираться через борт остальным, приговаривая

— Остромирка, Петрятка, Нежата... а это Малуша и Мирослава. Все как есть крещеные, кроме девок… - Это как, бояре? — мальчишка не стал дожидаться ответа и торопливо произнес. — Зато они по хозяйству могут, а еще гусей пасут и едят совсем мало. А я Егорий. Я многое умею.

Выбравшись на твердую землю, дети сгрудились в одну кучу и спрятались

за старшим сверстником, не смея поднять плаза.

— Ишь ты, щуплые какие.

Иран покачал головой, оценивая исхудавшие детские тела на которых как на колу болтались короткие серые рубища и никак не ожидал, что старик бросится ему в ноги.

— Мил цвеловекь да они в дороге исхудали, а так ницо… Снастей не было, вот на подножном корму и жили. Они работящими станут, лишь бы откормить их слегка… А девок хоть крестите, хоть продайте кому!

— Ты что, старик, белены натощак объелся? Сбережем мы твоих чад и родителям в целости вернем, разве что на Ветлугу за ними нужно будет приехать… — Иван коротко свистнул и из серой утренней мглы выступила вооруженная фигура. - Микулка детей накормить бульоном, одеть теплее и отсыпайся!.. Не переживай, вы не первые, отец! Ночью шли?

По сморщенному лицу старика покатились скупые слезы, а губы зашептали слова благодарности то ли приютившим его ораву хозяевам, - то ли всемогущему Господу, позволившему ему довести детей до места. С трудом взяв себя в руки, он тяжело поднялся с колен.

— Не врали люди, не врали… А я ведь Сеньке Кривому по прошлому году не-поверил… А он божился, что всех принимаете и в кабалу не отдаете!

— Принимаем, отец, принимаем! Даже землицей наделяем, а кто к такой работе склонности не имеет, волен к мастеровым податься!. Вы, кстати, откуда? Посадские или на земле хозяйствуете?

— На ней, родимой… Только вот осердилась она на нас, грешных, не родит более.

— Не торопись, дед, придет ее время. На каждые двадцать лет всегда найдется три голодных. А детки все твои или?..

— Со всей веси собирали, — тяжко вздохнул старик, — да только что там от нее осталось… Три дома да хромая корова…

— А что, с Новгорода от князя Всеволода или посадника Мирослава Гюрятинича до вас гонца не было? Не возвещали, что тем, у кого припасов более нет, следует на прокорм в ветлужские острожки вставать?

— Да кто в нашу глушь поедет? По нынешним временам даже мечники посадские ноги себе не сбивают понапрасну, ибо взять с нас нечего.

Случайно узнали! Кума по грибы пошла да на калик перехожих наткнулась, а те из самого Новгорода...

— Как там?

Стариц тяжело вздохнул.

— Сказывает, что у Всеволода сынок приболел, Ивор. Не до гонцов ему ныне, беда пришла и в его дом! Не помог ни каменный храм Иоанна Предтечи на Опоках, что князь в честь ангела-хранителя наследника начал возводить, ни заслоны эти… в повязках разбойных!

— Это ты про карантины? Они лишь от распространения мора уберечь могут, а не от него самого. Ладно, отец, иди вместе с малыми своими перекуси, чем бог послал… Да на похлебку больше налегай, а то желудок не справится!

Проводив взглядом кланяющегося дедка, Иван повернулся к сыну побратима.

— Вот еще мне дела нашлись, Бадейка.

— Какие, дядя Вань?

—  Прочесать частым гребнем пятины новгородские, благо грамоток посадник выписал в достатке и препоны нам чинить никто не властен. Слышал, что дед говорил? И таких поселений как грязи! Зимой люди просто вымрут от голода и болезней, а наших острожков с припасами всего полтора десятка!

— Так не хватит всем, я слышал!

— Уши грел у бати на печке, пока не выставили? — хмыкнул Иван, заметив заалевшие щеки подростка. — Помню, помню… Постепенно будем вывозить к себе, разбрасывая по весям, разрешение Всеволода, и посадника получено. Конечно с возвратом, но если кто-то захочет остаться, то неволить они не будут. И уж вряд ли будут брать расходы на доставку людей обратно… А нам рабочие руки нужны, сам знаешь! И люди, чтобы заселять новые территории…

— А еще нужно разбавлять обособленные общины поселенцами для того, чтобы те влились… И так далее!

— Как по писанному шпаришь. Могешь! — Иван немного помолчал и с тоской в голосе добавил. — Ох, надеюсь, что это неурожай последний, иначе никаких запасов не хватит. Даже картошка в этом году не успела налиться!.. И ладно бы только в этом проблема была! Ведь прошлой осенью хотели нормальный подвоз в новгородские земли наладить, но посадник… Две с половиной сотни семей только и вывезли через Костянтина Дмитрича, да амбары хлебные ему пополнили, чтобы он зимой ценам на зерно не давал взлететь др небес! Так некоторые новгородцы за это его чуть на вилы, не подняли, насилу отбился боярин! Вот такие дела…

— Я слышал, только батя мне говорил, что переселилось гораздо больше!

— Это он наверняка про тех, кто самостоятельно к нам явился. Было дело, однако этот ручеек не такой и большой оказался. Все до сих пор упирается в тот факт, что у купцов лодьи не безразмерные, а деньжища они за провоз требует ого-го какие!

— Мы же доплачиваем!

— В основном за детишек, да и то не очень много, иначе часть таких извозчиков деревни по пути опустошать будут, хватая людей без разбора и запугивая по дороге! Деньги с людьми невесть что делают...

— А пешим ходом к нам идти? Доходят ведь некоторые?

— Вот именно, что некоторые, а сколько пропадает народа на наших бескрайних просторах? Дороги строить надо, но этак мы пуп надорвем… Ладно, Бакейка, прорвемся, тем более с Воронежа хлебный поток пока не иссякает!

— А мне что нужно делать, дядя Вань?

— Тебе? Лучше не отвлекайся от запланированного. Для начала в Новгород сходишь, как заповедано. Проведаешь Захария и Костянтина Дмитрича, передашь им благодарность за помощь… Весомую, надо сказать, благодарность! Хорошо, что переговоры с князем и посадником начали еще после прошлогоднего неурожая, а то так бы и препирались кто кому чего должен… Еще поинтересуешься здоровьем княжеской семьи… Надеюсь Костянтин нашего лекаря Всеволоду Мстиславовичу присоветовал, а тот его сыну помог, иначе… В общем, перезимуешь и за строительством кораблей проследишь!

— Ага! Мне хоть не заливай баки, дядя Вань! Проследишь… как же! Ишей меня к новым кораблям за версту не подпустит!

— О как! От кого таких выражений набрался? — хохотнул Иван. — Баки ему, видишь ли, дядька заливает!

— Так ведь не подпустит же меня Ишей к самому строительству!

— И правильно. Ты что, великий мастер? Крутись рядом и помогай, чем можешь. Учись! От тебя пока никто не требует больших свершений, лишь бы науку общения на ус мотал, и мудрые советы наставников куда надо откладывал, а не в задницу. И потому Ишея сильно не отвлекай! У него задача архитрудная, он с мастерами от наших поморов…

— Это ты про северных русов и Биармию? — беззастенчиво перебил его Бакейка, сразу же получив подзатыльник за некорректное отношение к прозвучавшим премудростям. — Ай-яй! Понял, не дурак, дурак бы не понял!

Иван хмыкнут на очередную шуточку из далекого времени и продолжил.

— Не только про них, народ в земле огненной белки разный, но таки да, пока все дела у нас там завязаны на северных русов. Так вот, мастера эти обещали построить русский коч и испытать, его у нас на Балтике, может даже во льдах, как доберутся. Потом они, возможно, примутся за каравеллу но тут уже от тебя помощь, скорее всего, потребуется. У западных славян нанимай всех, кто хоть чуть-чуть понимает в корабельном строительстве и косом парусном вооружении. Насколько я слышал, что-то подобное нашим мореходным задумкам в европах этих уже начали делать, но черт его знает, что на самом деле там происходит…

Заметив, что мальчишка с показной покорностью тянет руку для вопроса, Иван поднял бровь.

— Ну?

— Дядя Вань, а что именно мы хотим построить?

— Нам нужно не только плавать около берега, но и выходить в открытое море. На все про все у Ишея есть пять-семь лет, и это при условия полного взаимопонимания с корелой и новгородцами, а это, как понимаешь…

— А если не понимаю? Ты бы лучше объяснил, дядя Вань!

— Хм,… — неопределенно улыбнулся Иван, — У меня такое ощущение, что тебя к заморской жизни не готовили…

— Да готовили, — обидчиво дернул плечами Бакейка и стал оправдываться, — но когда объясняешь ты, все становится на свои места.

— Да шучу я, шучу. Собственно и поехал ради того, чтобы дать тебе последние наставления, а заодно посмотреть, что здесь творится.

— Тогда скажи по простому, зачем мне крутиться около Ишея?

— Так ты же для корелы в крепостице, которую мы Выборгом зовем, этот… княжич! Сын воеводы, нашего правителя! Разве непонятно?

— Таких сыночков у нас пруд пруди! И для каждого ходу во власть в будущем нет а есть лишь один путь…

— Защитника земли русской. Вот, только ходу во власть у вас в родительской земле нет! В новой же, что поможешь прирезать к отчизне, да за ради бога! Лишь бы сам всего добился, наш покон соблюдая!

— Так это когда будет… если будет! А совсем скоро верховную власть у нас возьмет на себя Овтай! Что местные тогда скажут, на меня глядючи?

— А ты думаешь корела сильно разбирается в наших заморочках? Княжич и княжич! А фактически заложник, призванный служить напоминанием, чтобы мы не творили недобрых дел в их царстве-королевстве! Кроме того, когда слухи об Овтае сюда дойдут, ты уже покинешь Выборг и, скорее всего, будешь припеваючи жить у бодричей в Любице, а на твое место другой придет! Ты хоть знаешь, кстати, чего нам стоило договориться с новгородцами о беспошлинном проходе через их земли? А с корелой, чтобы ходить Вуоксой и строить верфи на Балтике рядом с их острогом?

— Так продовольствие всем раздаем! Но мы бы и так привезли, ведь правда?

— Конечно, но они-то об этом не догадываются! — смущенно согласился Иван, хотевший перед этим подчеркнуть трудности переговоров. - Ну и людишек некоторых пришлось перекупить, чтобы сильно не возражали такому нашему желанию. Вот и вникай во все-подробности!

— А что я могу? — тяжко вздохнул Бакейка, — Я для всех малолетка при всем моей охре… э… большем статусе!

— Тужься, пыжься, делай вид, что большая шишка, а сам действуй исподволь! Пусть смеются! Главное, чтобы верфи не испытывали никаких проблем с доставкой строевого леса с округи, а также пеньки, полотна и сопутствующей мелочевки с Поветлужья, и тогда взрослые будут воспринимать тебя серьезно. Учись, и не только у Ишея!

— Хорошо, — серьезно кивнул мальчишка. — А с западными родственничками как себя вести?

— А так и веди, как про них сказал, разве что с показным вежеством. Те еще «родственнички»! Бесплатного, сыра не жди, за любую помощь или товар спрашивай по полной. Они, место под торговый двор нам выделяя, не стеснялись спросить лишнего. Сейчас, как ты знаешь, у них там раздрай. Генрих Любекский из рода Наконидов, то ли просто умер, то ли его свергли, потом его сыновья… Люди разное болтают, Костянтин Дмитрий правды не добился, но в любой случае среди сыновей мира не было. А в прошлом году Кнута убили и виноват ли в этом его брат Святополк, непонятно. В любом случае договаривался Завидкин отец именно со Святополком, а потому дорога нам к бодричам пока открыта.

— А к другим? К германцам? К остальным славянам?

— Не знаю, Бакейка. У лужичан нет выхода на Балтику. Вагры будут рядом с тобой и входят, собственно, в ободритский союз. Лютичи вместе с саксонцами против бодричей всегда выступали, и к ним соваться до поры не следует… Кто еще? Руяне? Поморяне? Это тоже наша зона ответственности, но про этих мы доподлинно ничего не знаем, разве что на них сильно давят ляхи. Смотри сам, а точнее вместе со своей командой и советниками. Помни, что все эти племена могут стать союзниками, но и врагами тоже! Те же кичливые ляхи ими уже практически стали, на русские земли с набегами наведываясь. Тесно им всем там, вот и грызутся меж собой, да и на нашу отчизну покусятся, дай только срок!.

— ...срок и соизволение ихнего папы пойти крестовым походом против схизматиков и язычников, — вновь как по-по-писаномудополнил его Бакейка. — Помню, батя говорил. А главная задача в чем? Не моя, а вообще? Наша?

— Ну… — Иван рокотнул,и полез пригоршней в затылок. — Объявить, к примеру, что на востоке  есть  обетованные земли равенства и справедливости, где все живут по правде, и где каждый имеет крышу над головой, кусок хлеба на столе и спокойствие в сердце. У нас, мол нет войны, и, незнакомец не шарахается от вас как от прокаженного, а делится последним…

— Ага! Вот бы так на самом деле!

— А что? Красивая легенда! Главное, ее не развенчивать, а они сами додумают все что захотят! Елея при случае не жалей, при нужен постоянный приток беженцев, благо что желающих найдется предостаточно. Воины, эпидемии, свара меж христианами и язычниками, сия чаша у них в Поморье до краев наполнена! Первым говори, что мы их веры, вторым… то же самое, что недалеко от правды. Помни лишь все время,  что католики практически разошлись с православными, и вскоре объявят нас большими врагами, нежели даже мусульман, так что относись соответственно. Это не единоверцы! Ну и все остальные предосторожности, естественно… баня, стирка, карантин на две недели. Так что кроме самого торгового двора нужен еще целый комплекс зданий и желательно подальше от города с укромной бухтой. Откупите какие-нибудь охотничьи угодья на побережье с хорошим подходом…

— Понятно, батя то же самое говорил, но другими словами. А еще что?

— Как максимум, приобрести землю в ветлужскую собственность, оформив все это письменно, и желательно у императора римской империи, чтоб ее черти разорвали. Не помню, кто у них там сейчас? Лотарь, что ли, или он еще пока герцог Саксонский? Разберетесь! Начинайте с малого, исследуйте окрестные земли, посетите руян и их былинный остров Буян, где, как многие говорят, еще поклоняются славянским богам. Записывайте легенды, говорите со старожилами…  Возможно многие из летописных варягов Рюрика пришли с тех мест и их родословная поможет нам доказать наше право что-то там приобрести.

— Выкупить? Но в любой момент можно все это потерять! Сам говорить, здесь одни дрязги и воины!

— Пусть так, но любую потерю мы не признаем и когда-нибудь вернем все обратно, пусть и не скоро! Кстати, для сбора некоторых доказательств придется раскрыть мошну и кое-кого хорошо «подмазать»… Не удивляйся, ради державы и не на такое пойти можно, главное, чтобы к нам зараза эта не перекинулась! А потому разграничивай такие купленные «бумажки» и истинную историю. Да и о текущей обстановке не забывай! Ежедневно веди дневники, пересылай нам копии, все сведения обязательно шифруй… Ты не один будешь этим заниматься, но помни, что именно твои сообщения могут раскрыть нам глаза на какую-нибудь подлянку!

— А для чего нам земли западного Поморья? Зачем в их гадюшник лезть? Только ради беженцев?

— Не только. Во-первых нужно хоть как-то влиять на местную политику, иначе здесь вырастет достаточное количество желающих поискать сладкий кусок на востоке, и поколения наших потомков будут постоянно ощущать тяжелую поступь наследников развращенного Рима. Не стесняйтесь доказывать свой блеск и силу! Помогайте исподволь мелим славянским племенам не исчезнуть с лица земли под натиском германцев и ляхов! Любыми способами!

— Совсем любыми? — недоуменно поднял брови домиком Бадейка.

— Не мешай свою честь с грязью, иначе сам себя будешь презирать, а в остальном.

— Я понял тебя, дядя Вань! — вновь серьезно кивнул "племянник», — Но

это было во-первых… А во-вторых?

— Нужно готовить следующий шаг не запад. Шагнем, конечно, не скоро и не только через Балтику, но и по северному пути, но двинемся обязательно! Правда, для того чтобы пройти над Скандинавским полуостровом, сначала нужно проторить путь к нему через наших поморов. Они, конечно, ходили в Садум, но то они…

— Торить именно через Биармию, оно же Заволочье? Там ведь и новгородцы обосновались и суздальцы начали лезть…

— А как иначе в Ледовитый океан попасть? Из Камы в Печеру путь застолбить, где практически никого нет? — Иван задумался, но решительно повел головой. — Нет, пока булгарцы нам свободный проход через низовья Камы не дадут, туда волоками с Вятки или Чепцы лезть придется, а это лишняя морока. Кроме того в Печеру и через Вычегду можно попасть. А уж учитывая, что там нефть около Ухты на поверхность чуть ли не ручьями выходит туда мы обязательно пойдем, но… Но все равно идти Заволочьем и его осваивать. Однако дело уже сдвинулось.

— Правда?

— Точно тебе говорю. В крепость Гусман, что мы, Подосиновцем зовем, северные русы нас допустили, да еще и к Гледену отправили своих воев в помощь Кию, дабы те помогали ему защищать наших переселенцев. Там, кстати, Завидка со своим мишкой хозяйничает...

— Хи-и-и… — пробило на ехидные хохотушки Бакейку. — Представляю как!

— Тут и представлять не надо! Только ругаться самыми, последними словами. Ну, вот как назвать то действо, что Завид Костянтиныч там учинил? Ходит со своим медведем по весям, да ясак ему в коробушку грибами и ягодами собирает, посадника высмеивает! Скоморох!.. Мне уже не раз новгородцы обиду высказывали за забавы такие! Ну да ладно, глядишь, обойдется. Все-таки их поборы с местных мы перехватывать не пытаемся, иным живем, а ссориться с собственным купцом из золотой сотни только из-за того, что его сынок кого-то невзлюбил… чревато! Так что, надеюсь, скоро окрепнет там наш городишко, что Великим Устюгом будет зваться…

— Устюгом?

— Устье реки Юг при слиянии ее с Сухоной, то есть Усть-юг. А уж Великим мы его сделаем!

— А зачем нам этот городок?

— Чтобы ни суздальцы, ни новгородцы не перерезали нам путь по Северной Двине к Белому морю! Союзники они нам, но… еще и соперники пока! Тот же посадник новгородский Гюрята Рогович своих отроков посылал к югре полтора десятка лет назад, да и погосты у Новгорода на Северной Двине уже есть! Северные русы такой орде на один зуб, да и мало их! Хорошо, что сами они это понимают, потому и пошли нам навстречу во всех наших начинаниях, а уж учитывая общие прииски на Урале и то, что мы их от влияния, булгар слегка изолировали… Так что придется новгородцам с нами договариваться о совместном освоении Севера, благо мы им об этом ежечасно толкуем. А для большего внушения еще и в северодвинском устье городок поставим чтобы место застолбить!

— И уже знаешь, как назовут?

— Знать не знаю, но предложили Архангельском… В общем, надеюсь, что торговую экспедицию в те места мы снарядим и разведаем там все вплоть до Варяжского залива и самой северной оконечности нурманской земли, где еще предки наших поморов хаживали и дань брали. Возможно, и новгородцев в сей поход привлечем, ну да все эти планы решаемы только после того, как справимся с неурожаем, ныне все суда заняты.

— А куда в итоге ступим? На Оловянные острова?

— Ха!.. Нет, не справимся. Ты рассуждай логически, Бакейка. Чтобы одолеть бросок к новому континенту, нам необходимы земли, в которых мы могли бы переждать шторма и пополнить запасы. И все. Сражения в обязательные условия не входят! Поищем что-нибудь не столь заселенное в округе, хотя и там проблем наверняка будет хватать…

— Тогда Эрин?

— Ирландия? Тоже крепко  заселенный остров… Думаю, для начала надо просто выкупить подворье на Готланде. Еще в качестве гаваней нам может подойти остров Буян, Он же Рюген, про который я тебе уже говорил. А как самый последний шажок, Исландия или, как говорят у вас в школе, «Страна Льдов». Она и для балтийского пути подойдет, и для северного.

— Да какая же она ледяная, если теплее чем у нас! А что дальше? Поплывем к «Зеленой земле» или махнем сразу в «Виноградную страну»?

— Ну… к Гренландии, по-моему, не подступишься из-за плавучих льдов, но таки да, погост там надо организовывать, благо других пришлых там не должно быть или мало их. А вот с Заморьем или той же Америкой, которую ты почему-то по скандинавски назвал, мне кажется спешить не надо. Там надо сразу высаживать большими силами. Так что сначала доберемся до Медвежьего острова, Груманта, закрепимся на Исландии, освоимся с морскими просторами… А вообще об очередности наших шагов как раз с Ишеем и говори, его епархия.

— Но ведь все равно придется сражаться!

— Наверное. Куда-то мы придем с миром, где-то придется обнажить мечи… Тут ведь, вот в чем вопрос… Мы же не для того на эти земли ступить хотим, чтобы чьи-то богатства к рукам прибрать, а потом местных обманом заставить на нас работать поте лица! Ты же знаешь наши правила… Мы делаем вложения и находим пути сбыта, а вся прибыль пополам! Хочешь все сам? Да за ради бога! И в правах мы никого не ущемляем! Хочешь, живи по своим законам, а нет желания, принимай ветлужское, а точнее уже поволжское подданство.

— Но ведь сестрички бесплатно лечат только тех, кто живет по нашей правде, и школы без денег учат только своих?

— И амбары с продовольствием на лихую годину только для тех, кто туда что-то свозит… Нет, бывают исключения, как здесь, в Новгороде, но опять же мы с них за это кое-что взяли и не факт что это только свободный проход и беспошлинный провоз! Просто они этого еще не понимают!

— То есть мы делаем все, чтобы местный народ к нам потянулся и в итоге земли стали нашими? — совсем по-взрослому переспросил Бакейка и поправился. — То есть нашими общими?

— Вот именно, правильное уточнение! А вообще, бессребреников среди нас нет мы прямо говорим, что одна из нашим целей — колонизация новых земель и освоение их богатств, однако применяемые для этого методы… В них, Бакейка, все упирается!

— То есть мы белые и пушистые? — недоверчиво хмыкнул воеводский сын, не понаслышке знающий о том, как ведутся государственные дела.

— Ни в коей мере. В чем-то даже жестокие. Народные традиции каждого народа всемерно поддержим, но обособленные национальные анклавы, что могут привести к раздорам и войнам, разгоним вплоть до вытеснения таких племен за наши границы. Язык - один, точнее один общий. Религия… тут я не советчик, поскольку на самом деле не верую ни в бога, ни в черта, а лишь в разум окружающих меня людей, но многие требуют того же. Право голоса надо заслужить, а не получить на халяву. Многое в жизни жестко упорядочено, а во главе государства может  встать лишь ратный по сути своей человек. Однако каждому на новых землях мы даем не только право на выбор пути, которому он хочет следовать, но и право на жизнь, что не так уж и мало по нынешнему времени… Возможно, данное утверждение как-то входит в противоречие с прежними моими словами, ну так я вообще человек непростой…

— Э… Но как я понял, дядя Вань, колонизация это только одна из целей?

— Конечно, их много. Самая главная из них — построить справедливое общество, кто бы что под этим не понимал, А о второстепенных мы с тобой уже говорили. О той же промышленности и обустройстве жизни людей. Без крепкого тыла никакой колонизатор ничего не сможет сделать, ибо не будет у него ресурсов! Именно потому большая часть нашей работы направлена на внутренние проблемы, а не внешние. Отец твой, к примеру, так власть на местах пытается выстроить, чтобы та излишнего пригляда за собой не требовала. Дядя Слава с Вовкой и Радкой университет создают…

Ну, это громко сказано, но самых талантливых школьников они туда собирают, чтобы прогресс не застрял на тех знаниях, что некоторые с собой из дальних земель принесли.

— Ты про Тимкиного отца!

— Про него. У дяди Коли до сих пор этих самых знаний хоть ж… в общем полно. Только он их никак не реализует! По сию пору свой двигатель до ума не доведет! Все танцы с бубнами вокруг него закладывает, да во время отдыха от этих плясок дороги пытается строить…

— Зато сколько у него учеников!.. А ты? Будешь лишь военными делами заниматься?

— Не только ими, — Иван задумчиво улыбнулся и пояснил. — Еще, как бывший лесник, постараюсь не дать упомянуть лицам разрушить во время их строительства матушку природу нашу! А то, представляешь, вышел как-то раз из дома, а у меня прямо под носом, в сосновом бору, где детишки играют, какие-то сра… нехорошие землемеры фундамент пытаются просчитать под новый  заводик. Ох, полетели клочки по закоулочкам! Пришлось нам тогда с дядей Славой батьке твоему шутя по тыкве настучать, а то ради своих фабрик его мастеровые скоро о людях перестанут думать…

— Помню, лай тогда на всю округу стоял… Бакейка тяжело вздохнул и завистливо произнес. — Хорошо вам! Вы вместе! А мы с Тимкой и Мстишей в одиночестве пути во вне прокладываем.

— Во-первых, тебя никто неволить не будет, если захочешь возвратиться назад! А во-вторых, вы не одни! Оглянись, как следует. Кто-то из твоих сверстников уже в Царьград плавает юнгой, кто-то на уральские реки в разведку учеником геолога ходит! — развел в стороны руки Иван. — Но таки да, именно вам, молодым, выпала эта завидная судьба! А мы уже старенькие! Детишек растим, с клюкой ходим, песок за собой совочком подбираем…

— Ну-ну, дядь Вань, не прибедняйся! Говорят, старый конь борозды не портит! - Бакейка хитро улыбнулся, но на всякий, случай отодвинулся подальше от своего дядьки. — Это я про Важену… Батя сказал, вы третьим скоро разродитесь?

— Ну… Могем еще, — залихватски подкрутил свой ус Иван, но сразу же смущенно перешел на другую тему. — Ты всегда помни, Бакейка, что за твоей спиной не просто какая-то абстрактная родина, а мы! Отец, мать, дядья названные, братья и сестрички… Нас немало и в случае нужды мы и поможем и приветим всячески, только свистни!

— Знаю, дядя Вань, но...

— Что но? Что нос повесил!

— ...но мы, наверное, долго не увидимся, — увернулся от шутливого щелбана Бакейка. — Тимка мне уже давно сказал, что моя судьба идти на запад, а его на восток! Он шагнет через Урал, доберется до края континента, а потом пересечет океан и достигнет далекого материка. А я должен переплыть Атлантику, а уж потом и Заморье галопом проскакать. И встретимся мы с ним на Тихом океане! Или где-нибудь в бескрайних  степях, по которым бродят бесчисленные стада диких бизонов!

— Ох, уже этот Тимка! — потрепал за вихры мальчишку Иван. — Тебе, наверное, лет восемь или девять в то время было, вот он и баловал тебя сказками… Сейчас бы ему с булгарами в очередной раз договориться, опять пошлины на извоз товаров в Хорезм вздумали выставить, мол дорого им встает охранять дорогу поволжскую! А то мы с них хотя бы медную монету берем за то, что они по нашим землям шляются! Да и на западной Двине полочане норовят мзду с нас начать лупить, как ни прижимают их Мономашичи. А уж что в Крыму творится и сумеет ли Мстиша с казаками Прастена там закрепиться!..

Лишь бы не случилось предсказанное тобой монгольское нашествие… Думаешь справимся? А Тимка за Уралом с ним не столкнется?..

— Не столкнется, — улыбнулся Иван, успокаивающе похлопав встревожившегося мальчишку по плечу. — Он лесами пойдет, а монголы степью, да и вряд ли это Произойдет при вашей жизни!

— Но все равно они придут к нам за добычей?

— К тому времени мы станем ощутимо сильнее, так что умоются кровью. Не погасим их пыл, так хоть направим его чуть южнее, на ту же Малую Азию. Пусть турков и арабов на крепость проверяют…

— А Мстиша их расколошматил бы, я уверен! Ему же судьба выпала юго-западные рубежи покорять! Таврику, Предкавказье и сам Царьград!

— Это тебе тоже Тимка сказал? — насторожился Иван. — А случаем про юго-восточные пределы он не заикался?

— Про Хорезм? Было дело… — ничуть не смутился Бакейка. Это направление он поручил Прошке и Андрейке. Идти им по Хвалисскому морю на его полуденные берега и прокладывать путь к Индии… А еще он поручил хлопцам подумать, как выкопать канал до запив э…

— Персидского?

— Точно! Если каналом соединить две реки, то можно будет прямо на кораблях в эту самую Индию ходить! А там слоны, тигры… Жаль, что все это случится не скоро!

— Ну, Тимка, ну паразит, добрался таки до моих… — Иван осуждающе покачал головой, и резко сменил тему разговора. — Эх, Бакейка думаю, что похождений на вашу долю выпадет предостаточно! Никакой жизни не хватит, чтобы все сказки Тимкины привести в исполнение! И это при условии, что никто нам не будет вставлять палки в колеса на пути в Заморье!

— А будут!

— Еще бы…— хмыкнул Иван. — Одни Оловянные острова чего стоят. Именно с ними нам придется бороться за владение морем. И миром. Это враг, Бакейка, у которого в мыслях лишь власть и золото… А ты говоришь, галопом! Там, где мы водрузим свой флаг, должна быть построена такая оборона, чтобы никто к нам даже не думал сунуться! И люди, там проживающие, тоже должны быть за тебя! И не просто за тебя, а...

— За тебее? — хохотнул Бакейка.

— Они должны принять твой язык и думать как ты, пусть и останутся приверженцами своих традиций, — не принял шутливый тон Иван, — иначе, как только сменится поколение, наша держава рассыплется как карточный домик! И нас должно быть много, иначе мы просто растворимся на бескрайних просторах земли! И наши идеи тоже! А потому... помнишь еще начальный школьный лозунг?

— Народосбережение, учеба, труд и опять, народосбережение! Ох, все это долго… и наверное, трудно!

— Конечно, но как иначе? Надо трудиться и дерзать, ибо если лежать на завалинке и слушать сказки о чужих приключениях ограничиваясь лишь этим, то точно ничего не произойдет! Никогда!

Конец книги