Прохладный ветер с реки обрушился неожиданно.

Подернулась зыбью водная гладь, и мокрый шквал залепил лицо Ефросиньи, песком и мелкой строительной пылью, поднятой из щелей каменной мостовой. Заскрипели невысокие леса, и одна из деревянных конструкций опасно покосилась, грозя обрушиться под ноги неосторожного прохожего.

Остов крепости выглядел заброшенным вечность назад, хотя еще несколько дней назад здесь кипела работа.

Сновали грузчики стараясь не пересекаться с ритмичными перемещениями подъемных механизмов, склонивших свои деревянные шеи над причалами. Стучали киянками каменщики, ровняя колотый булыжник не будущих улицах и набережных, укрепленных со стороны воды частоколом толстых дубовых свай. Размечали сточные канавы школьники, то и дело сверяясь с потертыми чертежами. Неторопливо двигались бетонных дел мастера, отточенными движениями распирая деревянными клиньями грязноватую схемную опалубку. Скрежетали железные лопаты, порхающие по воздуху, будто на них лежало легкое зерно, а не тяжелая цементная масса, щедро разбавленная речным гравием и каменной крошкой. Разгружался с плотов красноватый окатанный булыжник, в незапамятные времена нанесенный ледником в верховья Ветлуги.

Все закончилось.

По деревянной пристани уже не вышагивали степенные десятники, покрикивающие в сторону мешкавших воев. Не скрипели телеги, свозившие припасы на готовившиеся к отплытию корабли. Не ругались возчики, с трудом вытаскивая свои повозки с разбитых подъездных дорог. Завершился короткий промежуток времени между севом и сенокосом, когда окрестный люд, пусть и с трудом, но мог позволить себе дополнительный приработок.

Закончились деньги, отсыпанные в этом году скупой воеводской рукой на постройку крепости в междуречье Люнды и Ветлуги.

Да и само войско ушло на юг, оставив защиту своих родичей на немногих оставшихся тут соратников, по большей части слишком молодых или убогих для тяжелого похода.

Лишь ветер гулял теперь ро пыльным улицам кремля, заложенного воеводой для того, чтобы прикрыть поселения, протянувшиеся вдоль берегов Люнды вглубь таежного леса.

Первой раскинулась новая Переяславка, горделиво выпятив во все стороны свежие срубы и красневшие черепичные крыши. Великолепием своих новых одеяний она словно бы старалась забыть, старую весь. Ту самую, что сгорела, а теперь медленно осыпалась головешками с подмытого холма в мутную ветлужскую воду.

Именно в новом поселении, прикрывшемся от любопытного взора высокой оградой, сновали люди, предаваясь обычным своим делам и заботам.

А тут, в строящейся крепости, слонялась лишь детская стража, да неслась привычная ругань с лесов, окутавших деревянную церквушку, резко выделяющуюся своей резной красотой среди простых каменных остовов будущих зданий. Снизу доносился голос Радимира, полоскающего всуе языческую бедовость Мокши, сверху доносился бас эрзянина, оправдывающегося за то, что его деревянный орнамент не совпадал с православными устремлениями ветлужского священника.

Однако это было настолько привычно для Ефросиньи, что ничуть не трогало ее спокойствия, за которым она привычно пришла на реку.

Суета последних дней ее вымотала. Была она старостой Болотного, теперь возглавила общину Переяславки, заменив внезапно слегшего на крещение Никифора. А по совместительству стала заведовать стройкой.

Ну и что, что баба. Права у нее теперь как у мужа, семью содержащего, о чем даже на сходе решение было вынесено!

Мол, дело бабское дом содержать, да детей растить, однако как не всякий муж способен на деяния, ему на роду написанные, так и не на каждую жену можно узду надеть, дома удержав. Считаешь себя достойной, иди на сход, да требуй своего. Только потом не жалуйся, если тебе топор вручат, да в общий строй с защитниками веси поставят. Или работу на общество будут требовать, как будто ты являешься главой семейства, а не мужней женой.

А она что! И на то способна, и на другое.

За такой выбор муж ее хвалить не стал, хотя и ругать не сподобился.

Сказал только, что надо соседкам приплачивать, чтобы те за домом и детьми по очереди присматривали. Совсем, мол, дома не появляешься. Да еще заявил, что с такими выкрутасами бабы скоро совсем перестанут рожать, а потому надо готовиться к худшему! К какому? К такому, самому что ни на есть! Мол, как только жены начнут мужскими делами заниматься, так всему обществу конец и придет. Вымрут все, потому как без многочисленных потомков будущего нет. Исключения возможны, как без этого, но все-таки каждый должен заниматься своим делом…

Это не ругань была, а только ее преддверие, да и ответ у нее был уже припасен.

Ефросинья ждала третьего и надеялась на дочку. Живот еще не был заметен, но иногда рука нет-нет, да поглаживала его, приветствуя зарождение норой жизни, ее дитятко, кровиночку…

Вот как сказала мужу про беременность, так все и закончилось. Ругань, в смысле. Заткнулся.

Подставив лицо новому порыву свежего ветра, она с гордостью огляделась. В четких квадратах намечаемых площадей и улиц была и ее заслуга. И пусть она ничего не соображала в строительстве и планировке зданий. Пусть! Пусть ей было непонятно, зачем закладывать огромные канавы под стоки и канализацию. Однако работников надо было не только кормить, но и расселять, обеспечивать помывкой и лекарской заботой. А значит, надо было договариваться с сестричками школы, изнуряющихся на готовке и осмотре больных, подвозить припасы, топить баню…

Иначе во временных бревенчатых домах за крепостной стеной заведется какая-нибудь зараза и стройка встанет. А потом пойдут ей шепотки вслед: эх, это ж баба, напортачила?

Обойдя, фундамент крайней башни, и спустившись к мосткам, ведущим на другой берег Люнды, Ефросинья неожиданно встала. Сквозь посвист ветра, тоскливо гуляющего меж деревянных лесов последней кирпичной опоры, доносилась весьма отчетливая ругань.

Общественные работы по закладке, нового моста через приток Ветлуги были назначены собранием сельчан, имевших право голоса, лишь через день. Вряд ли, сорвав вчера глотки по поводу того, закладывать ли опоры из привозного мореного дуба или каменные, степенные мужи решили сойтись еще раз. По крайней мере без Ефросиньи это было немыслимо, слишком отчетливо они представляли, как тяжела у нее рука и хороша память.

С другой стороны, могли и сойтись. Например, для того, чтобы проредить друг другу бороды. Или выпить пива и обсудить все вопросы без женского присутствия. Не сам мост, нет. Просто свою несчастную долю под гнетом вездесущей бабы. И опять же потом проредить волосья на подбородке соседа.

Ефросинья напряженно вслушалась.

— Эй, говнодавы! Ну-ка шевелите своими квелыми задницами быстрее! Заслышав звонкий мальчишеский голос Ефросинья свернула с тропы и нехотя Направилась за общественный сортир, поставленной специально для привлеченных работников. Непроизвольно задерживая дыхание, чтобы не вдохнуть разлитые по округе ароматы, она вгляделась в происходящее.

И тяжело вздохнула.

Как получать емчугу, толком не знал никто. Остались лишь черновые записи от Ивана, по которым Вовка и пытался наладить изготовление селитры, однако пока получались крохи. Тем не менее, емчужные бурты или, по-другому, слитряницы были заложены во всех школах и мастерских, где устанавливались общественные уборные, а кое-где сырье свозилось даже из деревенских сортиров.

Вот и тут, в длинном сарае, прикрывающем от дождя, солнца и ветра скопившиеся кучи лежалого навоза, десяток мальчишек сосредоточенно перекладывали их известью, землей и прелой соломой.

Над копошащимися с железными вилами недорослями, усевшись на высокую жердяную изгородь, разделяющую отдельные бурты дурно пахнущего слоеного пирога, цветасто выводил свою речь мелкий паренек лет двенадцати?

— Если вдруг вы, рабы дерьма и лопаты, загубите мне этот урожай, то я вас в эту кучу и закопаю! А ну, нанесли последний мазок на свое произведение! Спускай портки, на три-четыре доставай… Ай-яй-яй! Ефросинья не выдержала.

«Сквернословить еще будет тут, в моей епархии!»

— Ты, оголец, сейчас сам на три-четыре достанешь! И покажешь применение своему хозяйству под моим присмотром… Только по другому назначению! На первой же встреченной вонючей козе! Чтобы отныне все девки от тебя шарахались, как от прокаженного!

— За…задушишь, тетка… ак-ха!

— Говнодавы, говоришь? И что там было раньше, а? Повторить?! — Ефросинья подняла мальчишку повыше и несильно встряхнула. — А ты тогда кто?

— Я? — полузадушено захрипел малец, пытаясь зацепиться руками и ногами за ставшую вдруг недостижимой изгородь. — Я Ероха!

— И кто ты, Ероха?

— Химик я, по призванию. А ныне сассе-низатор!

— Х-хто?!

— Химик же, только с дерьмом вожусь!

Ефросинья оглядела застывший ряд мальчишек и громко вопросила.

— И кто тут главный?!

Недоросли переглянулись, и какой-то пацан, счастливый обладатель густой копны светлых волос и таких же по цвету бровей, недоуменно процедил.

— Так он и есть, Ероха…

— И почему вы этому мелкому отродью позволяете изгаляться над вами? Тумаков дать не можете за слова его поганые в вашу сторону? Главному за мерзости такие еще больше полагается!

А мы… это…

— Запороли в прошлый раз емчугу без него. Совсем мало выпарили!

— Что за бурт?

— То не бурт был, — белобрысый повел бровями в сторону дальнего угла.

— Лошадиный навоз в яме гнил.

— Не поняла… — Ефросинья оглядела недоуменно пожавшего плечами мальчишку и пояснила. — Емчуга лишь с человеческого опорожнения получается добрая, а с животины ее совсем мало тем более в яме! Она еще и не вызрела там! Года ведь не прошло, как туда навоз заложили так? А нужно два, а то и все пять для лошадиного! За сроками следите!

— Зачем тогда нас гнать сюда и требовать все больше и больше этой самой селитры? — вмешался Ероха, хрипя от удушья. — Отпусти ты меня, тетка Ефросинья!

Она вынужденно ослабила захват и добавила.

— И только бурты, больше никаких ям. Пересыпать же лучше не соломой, а свекловицей или подсолнечником.

— Кха. А известью? — прокашлялся Ероха, потихоньку освобождаясь из цепких рук старосты.

— Лучше золой, иначе поташом придется обрабатывать. Да переворачивать не забывайте время от времени!

— А нужно… ну, это? — подвинувшийся ближе светлоголовый мальчишка неловко подергал завязки портков.

— Нужно! И не только самим! Водите сюда всех после обеда, хм… орошать свои труды праведнее! Я распоряжусь… Зовут-то тебя как, ороситель?

— Еремеем. А откуда ты, тетка Ефросинья…

— Откуда знаю? А чья я жена?! Ну, то-то! И почему, Еремей, тут вы, а не основная бригада?

— Так знающие все с Вовкой на Вятку подались, пришлось нам самим здесь помои да дерьмо месить… — опять взял в свои руки инициативу Ероха. — Кабы не держали нас в неведении, носясь со своими секретами как с писаной торбой, так мы бы…

Ефросинья выпустила шкирку почти выскользнувшего мелкого сквернословца и украдкой провела рукой по юбке, брезгливо оттирая ее от ощущения засаленного воротника рубахи. Понятно, что на такую работу чистое никто не надевает, но все таки…

— Теперь ты главный, Еремей.

— Напрасно ты, тетка Ефросинья, на Ерошку озлилась…

— Староста я или нет?! Завтра к мужику моему подойдешь, он лично это решение одобрит!

— А…

— А сегодня не суйся. Некогда ему! С этим героем тоже сами разбирайтесь! Но без излишеств! И пусть отныне навеки числится этим… ссенизатором!

Показав напоследок кулак сгрудившимся мальчишкам, она продолжила свой путь в сторону дома.

Желчное «спасибо тебе, тетка Ефросинья, за справедливость твою бесконечную и ласку неизбывную!», тихо донесшееся в спину, принадлежало все тому же неугомонному сорванцу, которому она обещала скорую расправу от его же приятелей. Останавливаться и вновь ругаться с глупцом, не умеющим держать язык за зубами, означало ему уподобиться, поэтому она лишь печально вздохнула и ускорила шаг.

Чтобы достичь своего пятистенка, поставленного рядом с мельницей и воеводским домом, Ефросиньи пришлось идти еще минут девять. Однако в ее положении прогулки на свежем воздухе были полезны.

Наконец тропинка минула березовую рощицу, заботливо очищенную от сухостоя (еще бы, печь такая прожорливая!), вильнула между ям, заросших крапивой, и закончила свой бег около ивового плетня, растворившись в мураве редкими пятнами проплешин.

Вот и дом родной!

За изгородью лениво и методично тявкал на веревке пес, поддерживая брехню собак с соседских, подворий.

Грелся на пологой крыше амбара кот, через прищур лениво проследивший за приходом хозяйки. А чего ему ластиться? Не зима, чтобы рассчитывать на особый прикорм. Мышей полно. И птенцов, вывалившихся из гнезда. В крайнем случае, можно поохотиться и на взрослых птах, вьющихся около усадьбы.

А еще есть вкусные цыплята.

Этих, правда, кошачья братия трогать уже остерегалась. Запомнила, что можно очень больно получить клювом от наседки или хворостиной от хозяйки. Второе еще опаснее, можно лишиться редкой миски молока и места возле теплой утечки. Выкинут за шиворот в сени, и спасибо за истребление мышей в амбаре не скажут.

Это пару лет назад все, открыв рот, смотрели на диковинки, привезенные из княжеских теремов, да боярские спален. Ныне пушистые питомцы расплодились по всей веси и начали покорять соседние селения, плодясь не хуже кроликов.

Опомнившись, что на донесла утром до кроличьей клетки охапку свежескошенной травы, Ефросинья подобрала на вилы слегка увядшую зелень, засунула ее в кормовой отсек и нагнулась, чтобы отнести бадейку с накопившимся за ночь навозом на компостную кучу.

Неожиданно за спиной захлопали крыльями куры, заполошно убираясь от кого-то не слишком разборчивого. Недовольно зашипел гусь, явно наступая путь тому, кто потревожил его спокойствие…

— На, зараза! Получи еще шипачая бестолочь! Да чтоб тебя перевернуло да треснуло! Да чтоб твои хозяева своим серебром… да чтоб оно у них в подпол провалилось от тяжести неизбывной!! Да чтоб ты просыпался на закате и всю ночь заполошным гоготом исходил!..

«Ого! это кто же невестку так рассердил, что она монеты своим родичам, чуть в глотку не запихивает?»

На самом деле свадьбы еще не было, как, собственно, и помолвки, но Тимку Ефросинья уже давно считала сыном, а Радку невесткой и даже дочкой.

— Солнышко мое. Да какой ирод тебя обидел! — заперев за собой калитку, Ефросинья шутливо погрозила в сторону широкого окна избы, блестящего на солнце еще редким в этих местах стеклом, и шагнула к Радке, принимая ее в свои объятья. — Ух, я ему ноги-то повыдергаю!

А та неожиданно уткнулась ей в плечо и тихонько завыла, орошая вышивку на светлом платье горючими слезами.

— Да что стряслось-то?! — не на шутку взволновалась Фрося, поднимая к себе заплаканное девичье личико. — Или преставился кто?

— Не помер, нет, но… но помрет вскоре, если Николай Степанович стеклянную посуду мне не выделит! Ну что такое десяток колб и реторт на нас и химиков! Половину перебили уже! Мы в очередь на оставшиеся

становимся, чтобы опыты делать!

— Ну, ну, все будет хорошо, девонька… — успокоилась Ефросинья, не понявшая большую часть из сказанного, но ни мало не обеспокоенная этим. — Не переживай так! Да ну их, холвы эти несчастные!

— Да как ты не понимаешь! Без них мы никогда нужный плесневый грибок не откроем! Никогда! И при тяжких болезнях люди продолжат умирать, хотя могли бы излечиться! Вон, соседу вашему, Васятке, не пришлось бы руку три раза кромсать когда она у него загноилась, а тетка Клавдия не преставилась бы на рождество от простуды злосчастной! А он, он… «Некогда этим стеклодувам! Заняты они! Денег нет! Следующий год, следующий год!»

— Клавдия, говоришь, жива, осталась бы… — насупилась Ефросинья, вспоминав старую каргу из соседней деревни, которая загнулась не столько из-за простуды, сколько из-за своей вредности, не подпустив к себе никого из лекарок. — Говоришь, стекляницы эти могли ее излечить? А муж мой не потворствует тебе в делах твоих?

— Ну… не сами стекляницы… — пошла на попятный Радка вытирай слезы.

— А плесень разная…

Ефросинья представила себе заплесневелые бурты под длинными рядами сараев, и ее ощутимо замутило — беременность давала о себе знать.

— А если мне поговорить с мастерами? Вдруг найдем щелку в их трудах и заботах, чтобы помочь нужному делу! А, девонька?

— А ты можешь? — с надеждой в голосе произнесла Редка. — А то со мной

они даже не разговаривают, будто… я для себя стараюсь!

— Ну… попробую! — пробурчала Фрося, уже прикидывая сколько людей ей придется выделить, чтобы достроить крышу давно, лелеемого стеклоделами кирпичного домика. Должны они мне будут. Так сколь тебе посуды этой надобно?

— Не только посуды, еще нужны хирургические инструменты, перевязочной материал и нитки для шитья… — стала загибать пальцы Радка. — Ты же поговоришь с Николаем Степановичем, да? Ведь что-то мы сами заготавливаем, но шелковые нитки, к примеру, нам никак не выкупить, хоть последнее исподнее с себя сорвем и на торг вынесем!

— Рада, солнышко! — чуть пристыдила невестку Ефросинья. — Ты хотя бы мне зубы не заговаривай. За нитки я не впрягалась! Сколь тебе этих скляниц надобно?

— Ну… от силы две или три сотни.

Видя, как мрачнеет лицо будущей свекрови, Радка быстро поправилась.

— Это разных и на все школы! А если только на нас с химиками, то всяких пятьдесят!.. Ну, Фросечка! Ну, хотя бы три десятка, это уже край! И скальпели обязательно, зажимы… Сестрички уже стонут!

Ефросинья зябко повела плечами но сочувствие к заботам девчонки пересилило трудности выполнения берущихся обязательств.

— Твердо не обещаю, но к утру список свой с рисунками…

— Чертежами! Уже почти!

— … и размерами подготовь.

— Ур-р-ра! Принесу! Утром! Фросюшка, а завтрашним вечером я уже с почтовой лодьей к Тимке, на Суру! Заодно и тамошних сестричек проведаю! Уж проследи за всем сама, сделай милость!

Вскинутые в победном жесте руки и хлестнувшие по гибкой спине косы вызвали у Ефросиньи легкую усмешку пополам с умилением.

— Беги, девка… Беги, пока бегается! Женихайся! Или невестись?.. А! Все едино!

Зайдя на крытый двор и спустившись за крынкой молока в ледник, она разворошила ногой темный пласт лежалого снега, проверяя его толщину,

И неожиданно задумалась.

Нет она ничуть не жалела, что пошла на поводу у будущей родственницы. «Ейный» муж, он любые женские капризы выдержит, тем более такие, а дочка будет счастлива.

Задумалась она о том, как ловчее подвести Николая к выполнению ее обещания.

Ничего особо, ценного для изготовления стекла не требовалось, разве что за неимением соды необходим был поташ, да известь для блеска. Конечно, еще, нужен был чистый песок, но его возили в достаточных количествах, это было дешевле, чем ставить мастерские на найденных месторождениях.

Пока дешевле. До того, как развернется массовое производство.

Но вот дров и угля уходила просто прорва! Особенно при изготовлении листового стекла, которое выделывали в прямоугольной чугунной сковороде, заполненной расплавленным оловом, Уже приходилось жестко указывать, какие территории можно вырубать, освобождая их под посев, а какие не трогать под страхом оказаться изгоем.

Однако проблема была даже не в этом. Стекло, особенно больших размеров или цветное на витражи, продавалось чуть ли не по весу серебра, поэтому за левые заказы мастеров могли наказать не по-детски. Влететь за самоуправство могло и Ефросинье, но она уже знала некоторые волшебные слова, нахваталась от мужа. Например, такие как «государственная необходимость» или «первоочередные задачи».

Ими она и хотела воспользоваться для продвижения заказа, а уж договориться со стеклоделами, чтобы ускорить работы, для нее не проблема. Староста, как-никак.

Мотнув головой, чтобы развеять задумчивость, Ефросинья вылезла из погреба, хлопнула крышкой люка и толкнула дверь в сени.

Изба встретила ее все еще теплой печкой и густым запахом свежеиспеченного хлеба. Она задержалась и в дальнем углу, за занавеской, Улина уже кормила грудью ее младшенького. Молока у воеводской жены, в отличие от Ефросиньи, хватало, и поскольку она была у них частым гостем, то стала для ее детишек кем-то вроде молочной матери.

Сам муж пристроился около широкого застекленного окна, по столу были разбросаны бумаги, и он что-то вполголоса зачитывал с одной из них, время от времени выслушивая замечания со стороны Улины.

— Пошто девку обидели, родственнички? — прервала их диалог Ефросинья, ставя крынку на стол и присаживаясь на край лавки. — Нешто других дел не нашлось?

— Ась?

— Да не ась, а пошто обидели? — повторила она, не замечая непонимающего взгляда Николая. — Вся в слезах вылетела!

— А-а-а… Ты про посуду ее? Нам к осени нужно два каравана готовить со стеклом, некогда на их с Вячеславом баловство, отвлекаться.

— Это людей спасать баловство?! — картинно ахнула Ефросинья, разведя в сторону руки.

Николай тяжело вздохнул и, осознав, что быстро от женских ахов не отделается, терпеливо пояснил.

— Фросюшка. Я что, разве против? Но на изготовление этих самых антибиотиков, которые они со Славкой задумали, нужны десятки или даже сотни лет в наших условиях! Подождет она до зимы со своими опытами, травками пока обойдется!

— А эти… струменты для сестричек?

— Будут, будут, но не раньше осени! Тигельной стали у нас дефицит, вся ушла на композитные плечи для самострелов. Они, знаешь ли, не вечные, да и железо у нас, включая выксунское, до сих пор… не железо, короче, а хрень на постном масле, вот! Пара сотен выстрелов и все, туши свет и в переплавку!

— А болезных, выходит, можно бросить на произвол судьбы?!

— Ты не передергивай, Фросенька! Сама же знаешь, что седмица лишь минула, как последние вояки ушли. Как снарядили их, так за остальных принялись. Подождет она пару месяцев, не переломится! А теперь не мешай, не до тебя! У нас в бюджете концы с концами не сходятся!

— Чего?

— Серебра, говорю, не хватает! Денег! Людям жить будет не на что!

— Это у вас-то не хватает?!

— А ты, что думала мы его рожаем?! — все-таки завелся Николай, картинно раскинув руки. — Вот, послушай, что еще предстоит сделать в этом году!

Схватив со стола какой-то засаленный листок, главный ветлужский мастеровой (а на пару с Улиной еще и казначей) чуть отставил его от себя и, прищурившись, стал перечислять необходимое.

— Кирпичное хранилище в каждое, крупное поселение, а также тайный схрон для припасов поодаль. Нужны?

— Это ты про скупаемое зерно, муженек?

— И не только! Договорились же, что запасов должно хватать на три года и их нужно обновлять! Сколько нужно для строений кирпича?.. Вот! А мы в эти хранилища еще и бетон заливаем, дабы ни одна мышь в закрома не пролезла, черепицу кладем, чтобы никакой пожар строения не коснулся! Догадываешься, староста, во что это нам обходится?

— Еще дома дли расселения прибывших семей и первое им вспоможение!

— Нешто сами не возведут? Сруб всем обществом за день ставится, землю мы выделим, а…

— У нас каждая вторая семья это вдовы с детишками. Голы, босы, без скарба и инструментов, на последние монеты, добираются! Иногда наши монеты, заметь, если поселенцы совсем обнищавшие!

— Все равно! Кто-то из местных отрубями до весны перебивается, а тут… нате вам, дом готовый, да хлеб печеный, пользуйтесь!

— Во-первых, дом не бесплатно выделяется! За него денежку малую постоянно платить надобно, чтобы через пять-шесть лет он окупился и дальше нам в прибыль шел. Во-вторых, любое вспомоществование тоже возвращать требуется и тут без вариантов. Но без этих вложений никак, не строй иллюзий! Общество раз соберется, другой, а на третий плюнет и скажет, что у каждого своих дел невпроворот! Ну, скажи, кто первые месяцы содержать этих людишек будет?! Ты?.. Если не будем помогать, любая вервь вилами таких переселенцев встречать будет!

— Так может и не стоило клич бросать по окрестным землям?

— Стоило! Рабочих рук катастрофически не хватает, особенно на выделке ткани и валенок, а мы новоселов селим в основном рядом с нашими мастерскими и школами! В результате и нам польза и им на жизнь худо-бедно хватает. Кроме того, потом все их детишки с потрохами наши!

— Ладно, что еще?

— Еще? Ткацкие станки. Тут мы более-менее на самоокупаемость вышли, но с новой модификацией еще возиться и возиться. Вооружение… Вот-уж беда, так беда! До конца года нам только дощатых доспехов надо подготовить свыше одной тысячи комплотов. Считай, по шесть в день и это только металл! А бабам его еще вязать на основу! А шлемы, секиры, копья, наконечники для стрел? А поддоспешники стеганые? Это я тебе не перечисляю еще наряды для кожевенных дел мастеров? седельников, щитников, шевцов…

— Не хватает? Вроде наши почти все бронные в поход отправились.

— Все изготовленное уходит, как… как топор в прорубь! Раз и нет его! Даже до конца не знаю, куда!

— Что-то эрзянам и суздальцам достается, но в основном все к воронежцам идет… — негромко пояснила Улина, выходя из-за занавески и подавая знак Ефросиньи, что ребенок уже сладко сопит в люльке. — Как Белую крепость в Дивногоре начали ставить, так поселения вокруг нее стали расти, будто им там медом намазано. А рядом с ними половцы дикие аки пчелы вьются, покоя оратаям не дают. У нас же по сию пору не только укреплений готовых, даже моста рядом с ними через Дон нет, хотя и обещано было! На плотах все в крепость возим! Когда, Николаша?

— Еще одна хулительница основ ветлужской государственности… — скоморошно скривился Николай. — Причем самая главная!

— А то! — тряхнула головой Улина, звякнув монетами, окаймляющими расшитую кромку шарпана.

— Весело ей… Тогда и мой черед! Вот как только ресурсы воронежцы выделят, так сразу все и построим! И даже секцию наплавную у моста выдумаем, чтобы суда через нее проходили!

— А что тебя сейчас останавливает?

— То, что возводить этот мост будут сто лет! Два плотника! Вечерами! В свободное от работы время! Сначала остов крепости надо осилить, а уж потом и о чем-либо ином заикаться! — недовольно фыркнул Николай и торопливо перевел разговор на беловежцев. — Слышал я, что Твердята с весны в степи?

Улина лишь улыбнулась нехитрой уловке собеседника.

Пусть увиливает, не сошелся еще на этом мосте белый свет клином. Как сойдется, сразу другой разговор пойдет,

— Да, в степи, вместе с ясской своей, Азой. Совместно караваны водят в сторону таврических земель. Пробуют особо настырные половецкие вежи замирить саблей, а те, что духом не слишком буйны, товарами. Ясов к себе переселяют, благо многие беловежцы те же корни имеют, торков да печенегов смущают новыми землями.

— И как успехи?

— Пока неважно. Половцы считают многих из упомянутых мною своими данниками, Хоть и слаб ныне Сырчан, но боюсь, что рассердится вконец и двинет своих, воев на воронежцев, не поможет ни крепости наша, толком не достроенная, ли рать беловежская, полностью не одоспешенная!

— Беловежская? — вмешалась Ефросинья, зацепившись за оговорку.

— Ну да. Новую крепость по старому месту проживания, многие величают, тем более она тоже из белого камня… — Улина сбилась и вопросительно поглядела на собеседников. — Так о чем это я?

— О Сырчане!

— Ага… Хоть и не отменил он своего наказа нас не трогать, но нападения на караваны все чаще происходят. Иногда вся тысяча в разъездах, лиходеев в степи карая. Видимо котлы чугунные с тканью заморской в качестве подарков уже не вызывают у хана прежнего довольства!

— Заморской?

— Да наша это, одинцовская ткань, но говорим, что из-за Варяжского моря возим, дабы купцы таврические раньше времени не прознали, как мы им цены сбиваем и не отговорили половцев прекратить продавать нам тонкорунных овец.

— Нешто это купцам надо? Да и как они смогут на половцев повлиять?

— Смогут, Фросюшка, не переживай, — подтвердил слова воеводской жены Николай. — Ромейские бестии ради медной монеты отца родного не пожалеют, а уж когда царьградский басилевс пустит в Черное море венецианцев и генуэзцев, то только держись! Думаю, не в последнюю очередь из-за проделок купцов Сырчан на нас волком смотрит. А уж когда наша ткань пойдет лучшей выделки…

— А мы же еще шерсть возами скупаем!

— Про ту говорим, что используем лишь — на зимнюю обувку, точнее на валенки. Грубая, мол, слишком. Шито белыми нитками, но за руку пока никто схватил,

— Теперь понятно, куда все железо уходит, — покачала головой Ефросинья. — Ничего, потерпим, зато будем уверены, что не допустят беловежцы к себе ворога!

— Если бы! Разве ж они сила против степи?! — резко возразила на такое заявление Улина. Пусть сорок тысяч воев во главе с Атраком к грузинскому царю подались, но осталось у его брата людишек никак не меньше! Самые смиренные, быть может, не слишком вооруженные и разобщенные донельзя! Но не меньше!

— Ничего не понимаю… Тогда зачем нам туда оружие слать? Ведь самим не хватает!

— Во-первых, выгодно, — взял слово Николай. — Туда оружие, оттуда зерно и скот. А, во-вторых, без железного наряда они не протянули бы и года! И все прошедшее время мы бы думали лишь о том, как с голода не опухнуть, а не про новые мастерские и товары. Да что там говорить, сама эта тысяча без вооружения нашего и не возникла бы!

— Да где ж они столько народа нашли? — вновь удивилась Ефросинья.

— Много, бывших полоняников половецких, выкупленных либо отбитых среди воронежцев оседает ради мести. Однако, в основном к Твердяте стекаются лихие люди, что зажитьем на краю половецкого поля живут. Их к нему слухи о добыче богатой тянут словно магнитом!

— Э… Чем тянут?

— Ты, Фросюшка, видела стрелку у Трофима, что все время в одну сторону кажет, как ни верти подставку? Вот, это магнит и есть. Люди у Твердяты удалые, да загульные. Во хмелю мелкими монетами да бросовым товаром сорят, что при севе зерном! Вот и тянет разбойничков к ним. Никто же не знает, что богатство сие не столько от наскоков мелких на вежи незамиренные идет, сколь от торговли со степняками же, а через них и с купцами царьградскими, что в Таврике проживают. И про, то никто не ведает, что Твердята своих воев специально по всем кабакам, да шалманам пускает, чтобы те слухи о своей удаче разносили.

— Разбойнички, говоришь… Как же таким иродам железо давать?

— Война дело грязное, кто бы ей ни занимался. Надо лишь в узде крепкой таких воев держать. К примеру, воевода, когда Сурские земли под себя подводил, — Николай взглядом испросил у Улины разрешение продолжить и неосознанно понизил голос, — не только чужих рубил, но и своих, кто не внял его приказу и стал разорять взятые на копье деревни. Прямо перед строем и жителями! Раз! И голова с плеч!

— То наемники были, — возразила Улина. — Свои к тому времени уже крепко уяснили, что живут жалованьем и тем, что в бою добудут, а за разбой всего могут лишиться, и жизни в том числе. А те решили проверить слово воеводское и допроверялись! И не рубил он, а из самострелов расстрелял. Пока разоружишь таких, кровью изойдешь.

— Пусть так, слухи разные ходят, — нехотя согласился тот, — Но деваться нам некуда, Фросюшка! Воронежские земли югом прирастают, войско там необходимо как воздух. Кстати, знаешь, чем Твердята Азу у ее рода племени сосватал? Ага, доспехами бронными!

— И все-таки, не продадут ли нас людишки эти? — не оставила сомнений в конечном исходе дела Ефросинья. — Они же что перекати-поле…

— А что делать? — ответила Улина, заметив, что взгляды собеседников скрестились на ней. — Пока еще ясская да воронежская молодь в школах подрастет, да в поле со своим поконом выйдет… В любом случае доспех выдается лишь тем, у кого детишки, либо младшие братья среди нас обучаются или за чью семью соседи поручились, да и то не сразу! Одиночки не приветствуются, да и разбавляются пришлые между воронежцами весьма. Не более десятой части новичков на поселение, а тех, кто приходит вместе, стараются разбросать по разным весям. Через несколько лет, глядишь, они уже почти свои, а вояки к Твердяте приходят справные, другие рядом со степью не выживают.

— Лишь бы власть к рукам не прибрали, — не могла остановиться Ефросинья, — а то начнут порядки свои устанавливать, да оратаев данью обкладывать!

— Треть от войска донского наш покон приняли! И Плоскиня тож! А тот ныне не только новую землю пашет, но и все хозяйство воронежское держит в своей руке! — слегка успокоила собеседницу Улина. — А еще Петра нашего в качестве доверенного лица держит, советуясь по всем важным вопросам.

— А Твердята что?

— Что-что… По слухам, сначала злился и даже Петрушу к себе приблизил, дабы власть не потерять. Это у них быстро! Соберут круг, и гуляй, как звали! Однако потом они все же втроем сели, да договорились. Ныне один в степи воюет, второй в глубинке, земли обустраивает, а наш Петруша… наш пострел везде поспел!

— Ладно, коли так, — кивнул Николай, — лишь бы Киев на наше такое самоуправство не осерчал! Земли, что ни говори, почти черниговские.

— Почти, да чуть-чуть никем за причину не берется, — резонно возразила ему Улина. — Селили людишек Тврдяты по границе княжества, но все же за его пределами, дабы заслоном они стали от половцев лютых, первыми их удар принимал на пути к Рязани, да Мурому. А уж крепостица дивногорская и вовсе на стыке с половцами!

— И эти доводы помешают Монамаху рассердиться на то, что подводим под свою руку околочерниговских переселенцев?

— Ничуть, — вынужденно пожала плечами Улина. — Но и мы не сидим, сложа руки!

— И что делать Трофим собирается? — подобралась от любопытства Ефросинья.

— Петра с сыном в Киев град послал, дабы те стенали, да помощи просили в борьбе с Сырчаном. Мол, пока хан слаб, нужно его добить. А торков да печенегов, что не могут смириться с господством половцев, надо под свое крыло взять и осадить на новые земли.

— Так вроде Мономах уже осаживал их вместе с берендеями рядом с собой?

— Слухи ходят, что прогнать грозится.

— Шалят?

— Не без этого. Пусть гонит, к себе возьмем. Своими эти племена долго не станут, но и ходить к нам через себя не дадут.

— Так хрен редьки не слаще!

— Эти, уже почти отвоевались, покоя хотят. Кому, как не им, с диким полем уживаться? А будут в Дивногорье шалить, так Твердята не просто так лихих людишек к себе созывает. Всем излишне шебутным укорот сумеет дать.

— А своими воями Мономах точно поможет?

— Вряд ли, разве что напутствием словесным, — пожала плечами Улина. — Но вдруг, да вспомнит своих бывших ратников и не станет ногами топать, что земли воронежские отныне своим путем идут. Договариваться в любом случае необходимо. Как утешение Петр ему зеркала с амальгамой оловянной повез, да стекло гладкое, другим Киев не удивишь. Прогонят, не прогонят с такими подарками, не угадаешь, но слухи о товарах наших все равно расползутся и этим надо пользоваться, иначе, зимой останемся без денег, и многие планы наши пойдут коту под хвост! Так что к осени, кровь из носа, но караван туда мы должны снарядить.

— Вот почему к стеклодувам вы Радку не подпускает, — догадалась Ефросинья, задумчиво покачав головой. — Да уж, забот у вас полон рот…

Что еще в списке твоих дел, муженек?

— Да список это бесконечный, — неопределенно пожал плечами Николай.

— Только ты, Фросенька, не серчай, мне еще со старостами, да мастеровыми вечером встречаться, поэтому мы дальше с Улиной по доходам нашим пройдемся, чтобы я знал, что могу им обещать, а с чем придется повременить…

— И я послушаю, — покорно наклонила голову, Ефросинья, — если не прогоните…

— Тебе это вдвойне полезно будет! Староста как-никак. Так вот, на чем я остановиться… Доходы наши по посуде падают, налицо ее переизбыток, а потому предлагаю я завязывать с нею и пустить железо на скобяные изделия и оружие.

— А цены опустить? — возразила Улина.

— Опять? Как бы разорение от этого нам не вышло. Девяносто из ста даже куну на котелок пожалеют, ибо не живут, а выживают, а в остальные уже насытились, выручка упала втрое.

— Насколько? — вмешалась Ефросинья.

— За прошлый год лишь полтысячи гривен с торговли посудой выручили.

— Новгородских или шестигранных киевских? — уточнила Улина.

— Конечно новгородских они полновеснее, — пожал плечами Николай. — Мы же вроде уже договаривались в них считать?

— Ох, Боже ж ты мой! — почти провыла Фрося, всплеснув руками. — Да сколько-но эти ваши гривны зерна купить можно!

— Ты забываешь, Фросенька, что часть суммы идет на закупку угля и руды, а, часть съедают накладные расходы, то бишь торговые пошлины, содержание воинов, припасы на них, охрана на торговых точках, зарплата мастерам и рабочим… Да еще оставшееся делится пополам между нами и общиной.

— И что в итоге?

— В итоге с гулькин нос, замнем для ясности! Ее муженек явно хотел сказать конкретнее, но при воеводской жене решил не выражаться, — Воеводская доля не больше сотни гривен. Спору нет, и это деньги, да и люди обеспечены работой, но склады посудой уже переполнены, поэтому будем резать!

— Кого, Николай?

— Аппетиты наши резать, только лишь, Фросенька! А увеличивать будем выпуск сеялок, веялок, плугов, всякой скобяной рухляди, гвоздей и инструментов. В отличие от посуды, тут все расходится шустрее, да и прибыль капает весомее! Не сотня, а пять как с куста. А учитывая, что почти треть от такого товара не общины делают, а единоличники из купленного у нас же железа, голова у меня за ассортимент вообще не болит. Знай себе стриги навар с товара, что тебе на реализацию дали. Скоро вообще обленимся и будем только семечки на лавке лузгать!

— Давай, пока про общую выручку, ленивец, — вмешалась Улина, подсаживаясь поближе, — дабы понять, какие суммы у нас в год крутятся.

— Все цифры у меня подбиты как раз на ваше начало года, он же месяц март по-моему календарю. Так вот… За ткань и валенки нам отвалили около пятисот серебром, полторы тысячи мы получили за стекло, бутыли разных форм и размеров и зеркала, а две тысячи триста за цемент. Пока все это как горячие пирожки расходится, поэтому доходы будут только увеличиваться, хотя в оборудование на цементных приисках придется вкладываться по полной, там все на соплях.

— Угу. Что с остальным?

— С досок и кирпича одни слезы, по пятьдесят гривен с того и другого. В принципе это неважно, в любом случае надо дальше разворачивать их производство, как, собственно, и мыла.

— Как так?! — запоздало поднялась на дыбы Ефросинья, однако сразу же понизила голос до шепота, вспомнив, что дети спят. — Да ты знаешь, сколько мы этого кирпича отправляем на сторону?

— Знаю, Фрося, успокойся! Просто почти все уходит своим, а значит, цены держим низкие, фактически вся выручка, идет на жалованье, перекладку печей и переоборудование мастерских, не более того. А будь иначе, так не видать нам ни печей русских, ни домов для поселенцев, ни хранилищ наших… Главное тут не доход, а то, что те же подростки зарабатывают на пропитание семьям. Случись недород, и люди не будут лапу сосать, а смогут купить продовольствие на стороне или у нас, благо мы о запасах заботимся.

Ефросинья мгновенно остыла. Николай лишь подтвердил то, что она и так знала.

На самом деле возросшие продажи стройматериалов и моющих средств не только окупали затраты на обучение подростков, но и давали возможность вкладывать в развитие школ, хотя местным жителям действительно все отпускалось по льготной цене.

Да и правильно Николай сказал, не в прибыли было дело. Точнее не в ней одной. И не только в сохраненных теплом и достаточным питанием жизнях, хотя они являлись как раз основной причиной всех усилий.

Людей надо было вырывать из нищеты. С корнем. А труд на земле в этих местах позволял лишь не умереть с голоду. Поэтому развитие любых ремесел было насущно необходимо. Это позволяло восполнить недостаток продовольствия из более благодатных для сельского хозяйства краев — окрестностей Воронежа, Суздаля или Булгара.

Во многих местах того же Поветлужья речь шла о выживании, а не о благоденствии. Что толку возить в такие края товары, если людям не на что их купить? Разве что пушную рухлядь на них выменять, так ценный соболь в основном обитал гораздо севернее низовых ветлужских земель, белка не всякая ценилась, а бобер просто не везде водился.

Если перефразировать любимую фразу муженька, чтобы купить что-нибудь нужное, необходимо сначала продать что-нибудь столь же нужное. И никак иначе. И некоторые продавали. Иногда себя в холопство, чтобы выжили дети. Иногда детей на сторону, чтобы выжить самим. И какое табу на это не накладывать, голод все расставит по своим местам.

Деже на Ветлуге за два прошедших года многое не изменилось, что уж говорить о Суре и Выксунке? Но для того чтобы выжить в соперничестве с соседними державами, необходимо было подключать всех.

Как не раз говорил ей Николай, могущество державы заключается не в богатстве и воинской силе одного лишь владыки и ближайших его сподвижников. Как ни странно, оно состоит в совокупной мощи всех подданных. Будет такая мощь, и в случае конфликта с Суздалем и Булгаром народ выстоит, ремесла продолжат развиваться, а тугая общественная мошна сможет открыть другие двери иные дороги для выживания.

Вот и рвались из кожи воевода с сотоварищами, дабы прирастить богатство людей, с ними прежде никак не связанных.

Это было странно почти для всех. Сильным мира сего было привычней напасть на соседа и тем пополнить казну или количество подданных, с которых шел, постоянных доход. Или пройтись с торговым караваном в дальние земли и жить на заработанное несколько лет.

У ветлужцев же было все наперекосяк, и хотя воеводские люди не бедствовали, но доход их не сильно превышал заработок хорошего мастера. Казалось бы, возьми другим, однако на этот счет законы были суровы…

Не балуй, иначе ответит вся ближняя родня!

Не пытайся положить лишнюю монету в карман, а не то всем твоим потомкам до третьего колена придется лишь скотину пасти, либо бежать в дальние края и забыть, что был у них такой предок!

Иной раз имуществом целого рода ручались, что ни один медяк не затеряется в мошне у нового воеводского наместника и сам он не станет своим родичам потворствовать в торговых делах!

Ручались, конечно же, чтобы нарушать.

Людей ведь не переделаешь, каждый надеялся, что пронесет и потом жалился на дыбе, что больше не будет. И уже начали лететь головы, разнося слухи о жестокости новых правителей…

Однако слухи эти, как ни странно, воодушевили людей, и те начали меняться. Стали замечать, что тонкая струйка прибыли текла не только с ветлужских мастерских, выксунских домен и сурских приисков. И не только в воеводскую казну. Начали пополнять свою мошну одинцовские сукноделы, стеклодувы. А с ними не бедствовали углежоги и кирпичных дел мастера, рудознатцы.

Многие начали понимать, что с этой властью можно иметь дело.

Но этих многих было все равно мало. Их количество не превышало капли в ушате с водой. Шагнешь чуть в сторону и снова трясина безысходности и нежелание из нее вылезать.

Новые мастерские приходилось навязывать. Монеты на развитие в руки немногих желающих вкладывали, чуть ли не силой А потом этих первопроходцев еще и заставляли расширять производство. Ведь мало кто понимал, что большая часть прибыли должна была вновь идти в оборот, а не ссыпаться в кубышку на черный день. И это было самое трудное.

— Еще тысяча гривен за пушнину, что скупаем у соседей, — продолжал меж тем Николай. — Свою живность почти распугали, хотя по правде говоря, ее и не было в достатке, так что с осени будет запрет на продажу мягкой рухляди в Поветлужье.

— С ума сошли?! — неожиданно для себя встряла Ефросинья, встав с

лавки и от избытка эмоций потрясая кулаками. — А жить как же? И охотникам и нам? Что одевать?

— Охотники дальше уйдут, на север, покинут нас вместе с семьями. Антип поведет, клетки свои с ручными соболями он обществу оставляет, долю от прибыли будущей на Радку уже переписал, оружием и припасами их поддержим, да и, весь малую вместе с избушками таежными поставить поможем. Желающих всего-то два десятка набирается, невелики затраты, зато за волоками присмотр будет, да о местных рудах что-нибудь узнаем.

— И куда это вы их спроваживаете?!

— В верховья Ветлуги, уже с Лаймыром сговорились про те места. У нас на пушнине они все равно много не поднимут, а там и зверье непуганое, и земли осваивать необходимо, А насчет одевать… — Я неправильно выразился. Не в самом Поветлужье запрещено продавать, а за его пределы, иноземным купцам. Если себе на одежду или пропитание зверя бьешь, то пока никто по рукам бить не будет. — Николай сокрушенно покачал головой и добавил. — Иначе последнее уничтожим, а потом будем лапу сосать. На этом вроде все… Ах, нет, основное забыл, оружие же на пять тысяч продали! Теперь все. Бумаги оформил, проверяй, Улина!

— Так сколько всего, Николай? — вскинулась та, принимая свернутую трубочкой рукопись.

— Заработали около двенадцати тысяч гривен серебра. А вот что касается расходов. Две тысячи на уголь и дрова. Это только на привозные, остальное заготавливаем сами. Пятьсот гривен на руду из сторонних источников, нам не принадлежащих. Еще почти столько же идет на мастеров…

— Школьных?

— Вообще всех. И тех, кто на жалованье сидит, и тех, кто заказами от нас кормится. Про подмастерьев же разговор отдельный…

— Зачем их выделаешь?

— Их просто не посчитаешь… Каждый из мастеров заключает ряд с воеводой, где прописывается не только его содержание, но и разные обязанности. К примеру, отработать на нас определенное количество лет в том месте, которое укажут, обучать, кого назначат, не разглашать полученные знания… А вот подсобники обычно формируются из школьников, либо местной общины. В таких случаях правила каждый устанавливает самостоятельно, мы разве что подмастерьев, которых кольцами наделяем, особо учитываем.

— Поняла, ваше право, — Кивнула Улина. — Что дальше?

— Еще по пятьсот гривен тратится на торговые экспедиции и всякую ерунду типа, скажем так, ежегодной дани. В последнюю входят подношения учельскому наместнику и подарки некоторым соседям, имена которых мне даже не сообщают… Короче говоря, расходы на коррупцию, ешкин кот! Успокаивает лишь то, что все идет куда-то на сторону. Ну, вот, похоже и все.

— И сколько же в мошну можно положить? — заерзала на лавке Ефросинья.

— А это смотря в чью. Если совместную, то чуть больше восьми тысяч гривен, а если после дележки с общинами, то наша прибыль составляет лишь четыре тысячи, что больше в два раза, чем имеет иное русское княжество, но гораздо меньше, чем тот же Киев. Правда, как и у них это во многом виртуальные деньги… То есть их нет.

— Как это нет?! — хором взвопили обе женщины.

— Самого серебра нет. В основном это куны, то есть не монеты, а их суррогаты с воеводской или княжеской печатью. Иногда — это бумага, иногда обычные беличьи шкурки… Как говорится, товар продаем, получаем за него невесть что. Даже у нас в воеводстве практически царит натуральный обмен. Вот так-то, бабоньки… Пора штамповать свои денежки.

— А сдюжим? — подняла голову Улина.

— Технологически да, штампы уже делаем. А что касается сырья, то клепать будем в основном мелкую монету, поскольку у ижмаринсого кугуза во владениях медь добывают и нам он ее поставляет за оружие. Возможно, в нее желательно добавить олова для крепости, но его мы на другие цели пускаем, не до жиру. Да и не догадываюсь я, какое такое преимущество нам дадут бронзовые монеты.

Ефросинья поникла головой, задумавшись о сказанном, и вновь поймала себя на мысли, что слышала об этом не раз.

Денег катастрофически не хватало. Тонкий ручеек серебра, идущий с Новгорода и Булгара, не позволял насытить драгоценными монетами все хозяйства Поветлужья, поэтому упомянутый натуральный обмен все еще царил на его просторах. Воеводские печати на облезлых беличьих шкурках немного спасали дело но не давали в полной мере развернуться мелкой торговли из-за недоверия к такому средству оплаты.

Своя монета могла — существенно улучшить ситуацию, хотя проблем с ней было бы много, в первую очередь таким вызывающим показом своей независимости неминуемо, возмутились бы соседи.

С другой стороны за пределами Поветлужья упомянутая воеводская печать и вовсе ничего не стоила. Сегодня ее хозяин есть, в завтра он уже никто и звать его никак.

Медь же в любом случае могли взять на вес, да и не было у ветлужцев других материалов для монет. Как говорил Николай, золото и серебро на Руси и в Булгарии не добывались и попадали сюда лишь из Царьграда, с Варяжского моря и с полуденных стран.

Последнее направление, судя по всему, было немало истощившимся ручейком прежней серебряной реки, текущей от некогда всемогущих арабов. И когда она в свое время обмелела, Русь и Булгар охватила нешуточная жажда. Даже на ветлужцев, с их грудой ценных товаров, благородных металлов не всегда хватало… За той же медью в итоге пришлось снаряжать экспедицию на Урал, поскольку ее месторождений в низовьях Вятки было не так уж и много.

Однако озвученная сумма, в чем бы она не хранилась, в любом случае была ошеломляющей.

— И все-таки, куда вы денете такую прорву монет? — вкрадчиво поинтересовалась Ефросинья, — Не то, чтобы я на что-то претендовала, но нам уже давно пора много менять и заново ставить. И я говорю на этот раз не о дороге до Болотного, а о станках ваших и колесах водяных, что не справляются со всеми, работами ни там, ни у нас. Надо же, дошли да чего! Бабы в очередь на мельницу за день записываются!

— Об этом мы с тобой поговорим дня через три, Фросюшка, когда соберемся с выборными и посчитаем все, что причитается нашим весям. В прошлом году за родами я тебя не тревожил, а теперь это будет и твоей головной болью.

— С детьми сам сидеть останешься?

— Своих старших пришлю, Присмотрят за мелкими! — шепнула ей Улина одними губами и, предвидя неизбежное, добавила. И нынче вечером тоже.

— Сегодня мы будем обсуждать воеводские монеты, они расписаны на другие надобности! — пояснил жене Николай.

— Какие же?

— Во-первых, наши, мастеровые? Во-вторых воинские. К примеру, если торговые походы оплачиваются из общей казны, поскольку в продаже товара все кровно заинтересованы, то расходы на войско должны заботить непосредственно воеводу. Улина, ну-ка, пробегись еще раз по всем позициям.

— Снаряжение дружины и ополчения за предыдущий год ровно тысяча, и это по себестоимости! Далее идет одержание постоянного войска, самого воеводы и наместников его, выплаты наемникам, постройка флота речного, возведений хранилищ, закупка продовольствия, обустройство переселенцев, выкуп невольников и беглых…

— Нам сколько полагается? — прервал ее Николай.

Из четырех тысяч мастеровым на развитие остается лишь семьсот гривен. Крохи, да.

— Все равно прорва… — покачала головой Ефросинья.

— На самом деле нет ее, этой прорвы, воевода почти все забрал на поход волжский. Хорошо, что вернуть обещал в следующем году, — Николай чуть задумался и хмыкнул, — но лучше бы солью отдал.

— Солью?

— Ей, родимой. Вовка божился, что, соду из нее получать можно, вот только как, точно не помнит… Говорил что-то про аммиак, но для нас его получение темный лес. В общем, плакали пока наши денежки, полсотни гривен осталось на неотложные нужды. Пятьсот ратников на Волге это не хвост собачий, их кормить и поить требуется, а половину из них и вовсе с земли пришлось отрывать, как только, сев прошел! Так что соседям, что будущие их работы на себя взяли, пришлась пообещать приплатить чуток. Собственно, мне не денег жалко, а сомнения гложут, управимся ли без них?

— Ныне у общин косилок и волокуш в избытке, так что с сенокосом все гладко будет, бабам одни неудобья станется убрать, — махнула рукой, Улина и напомнила. — Про другое ответь! Про жатки, что снопы вяжут и сразу молотят, ты случайно не запамятовал?

— А я обещал? — ошеломленно уставился на собеседницу Николай, за малостью не открыв свой рот.

— Ты говорил, что есть такие! — надавила голосом воеводская жена.

— Жнею самосброску я тебе на следующий год покажу в товарных количествах, насчет остального… Дай нам несколько лет, может, что и получится. Чем сложнее техника, тем больше времени на ее разработку требуется… Кстати, раз уж зашла речь о сельском хозяйстве, когда ты конезавод организуешь? Нам хорошие кони позарез нужны! Степными лошадками только детей на торгу возить, а не плуг таскать!

— Я уже говорила с Твердятой на эту тему, — ушла от ответа Улина.

— И что?

— Что-что… Нужен большой мешок серебра, чтобы нормальными племенными лошадьми обзавестись!

— Насколько большой?

— Всем даже представить страшно, насколько!

— Обзаводись хоть какими! Нам даже хромой жеребец-тяжеловоз за счастье выйдет, лично к кобыле буду подтаскивать!

— Трофим все больше об арабских скакуна мне уши грел.

— Ох уж эти вояки, пусть себе тешатся! Однако нас с тобой не верховая лошадь интересует, а тягловая для пахоты и повозки тяжелых грузов! Неприхотливая и устойчивая к холодам…

— Для Поветлужья или…

— Или! Под плуг для Суздаля и Воронежа. Особенно для первого, вола там не прокормить! Пусть Петр ищет в Киеве, а нет там, так хоть в Царьград кого отправляйте, Вячеслав вам породы подскажет!.. И раз уж пошла такая пьянка, то поинтересуюсь насчет кормов для скотины, силосные ямы заложили? А то, как с меня требовать, так завсегда, а как, с себя…

— Заложили, заложили, одну для силоса и три для сенажа. Вот только не знаю, хватит ли подсолнечника для первой. Да и бабы переяславские… не слушают меня в этом вопросе и все тут!

— А что ты хотела? Дело новое и если что-нибудь пойдет не так, еще и вспоминать полжизни наши с тобой ляпы будут. Вон, Ефросиньи жалобись в случае чего! — кивнул Николай на жену. — Она кого хочешь уговорит, а потом догонит и еще раз уговорит! Или мужу своему намекну и ему не не посмеют отказать! Когда, кстати, воевода вернется? К зиме?

— Лишь бы вообще вернулся, — Улина суеверно сплюнула через левое плечо, — и не через степи донские, а Волгой, как ушел.

Николай тяжело вздохнул и присоединился в своих переживаниях к воеводской жене.

— Ты уж не каркай! Если рать не вернется, то нам всем амба. Большая такая, зеленая амба, хоть я и сам досконально не знаю, что это такое.

Постоялый двор, дающий приют каждому, кто по воле судьбы или по стечению обстоятельств оказался в Переяславке, застыл в паутине ожидания. Обычно шумный и падкий на звонкие детские голоса, чьи обладатели пользовались его территорией совершенно безвозмездно, сегодня он был встревожен. Люди, плотно заполнившие все его закоулки, не были похожи на прежних посетителей. Подобно гигантскому пауку они опутали его комнаты потаенными разговорами и низким приглушенным ворчанием, — заполнили все пространство запахом лука и смрадом застоявшегося воздуха, не успевавшего выходить в верхние продухи.

— Ох, надышали-то, надышали!

Крепкая смесь запаха пота, немытого тела и чесночной вони прянула Ефросиньи прямо в лицо.

Она осторожно прикрыла входную дверь общего зала, оставив возможность струйке прохладного вечернего воздуха проникать из сеней внутрь, и шагнула вперед, Степенные мужи недовольно потеснились в сторону, пропуская ее ближе к столу, однако она направилась к окну, заполненному мутноватым заревом гаснущего дня и неясными силуэтами толпящихся под избой зевак.

Стекло в оконной раме имело чуть зеленоватый оттенок, но от этого восторженных взоров с обеих его сторон ловило ничуть не меньше. А уж когда Ефросинья повернула рукоятку и откинула раму в сторону, впустив в помещение разбегавшихся по стенам солнечных зайчиков и волну свежести, то это вызвало не только вздох облегчения немногих присутствующих тут женщин, но и взор восхищения со стороны представителей мужского населения.

И в отношении ее статей, сохранивших свою прелесть после родов и в отношении окна, которое оказывается, могло легко откидываться в сторону на щедро смазанных маслом железных петлях.

Ну, а она что? Прошла, как лодья по мелким волнам чужих голов в обратную сторону и протиснулась за стол меж мужем и Улиной, мимоходом подмигнув подружке. Та только усмехнулась, удачно скрыв это уголком цветистой шали, накинутой на плечи. Проход они с ней оговаривали заранее.

Глухой звон колокольчика заглушил гомон толпы и заставил собравшихся гостей повернуть головы к ее изрядно поседевшему мужу. Тот между тем плеснул себе в чашку воды из высокого глиняного кувшина, жадно ее осушил и медленно встал, коротко поклонившись присутствующим.

— Кха… Здравия всем прибывшим! И старостам и мастеровым, и даже юным подмастерьям, скромно притулившимся вдоль стен! Растекаться по древу славословий долго не буду, потому что большинство друг, друга знает, хоть и прибыли вы с Оки и Унжи, Ветлуги и Суры, и даже с матушки Волги. Многие лета! Учитывая, что вечер короткий и завтра поутру многие из наших гостей, уже начнут собираться в дальний путь, начнем… Слово даю особе, которая многим из вас должна быть хорошо ведома!

Ефросиния стала оглядывать собравшихся, пытаясь за сиплыми вздохами и напряженными взглядами разглядеть живых людей.

Вот Третьяк, староста с Суры, недобро прищурившись на вставшую из-за стола Улину, наклонился к соседу и что-то коротко спросил. Выслушав короткий и испуганный ответ, он немного побледнел и затих. Вот сутулый старик в расшитой красными птицами рубахе нахмурился недовольно глянул на смиренно присевших рядом с ним молодых мастеров и хрипло заворчал. Тех как ветром сдуло к стене, а лавка так и осталась свободной. Улина меж тем представилась и сделала ряд объявлений. Тишина опустилась мгновенно. Как же, воеводская жена мошной трясти собирается! В этой роли она выступала впервые.

Однако та начала с другого.

Во-первых, предупредила старост, что многие поселения приблизились к своему пределу, и воевода вынужден со следующего года ввести в них десятину, дабы уберечь жителей от пожара, грязи и нечистот. То есть будет мостить улицы камнем, рыть канавы, ставить общественные уборные и заставлять людей перекрывать крыши черепицей, а уж новые дома ставить разрешит только из кирпича! При этом добавила, что ей, как казначею, только выгодно появление городков, однако она понимает, что не всякий готов раскошелиться, а значит…

Итог ее речи свелся к тому, что наместниками составлены списки поселений и пустующих земель, где необходимы рабочие руки. И если, мол, старосты поспособствуют с уговорами жителей, дабы часть из них переселилась за счет казны в новые места обитания, то и она готова закрыть глаза на то, что некоторые товарищи кратковременно превысили кое-какие значения.

Во-вторых, рассказала, что завтра на пажити состоятся торги скотом, в очередной раз приведенным из половецких степей, а также про осеннюю распродажу семян подсолнечника, свеклы, моркови, картошки и отборного посевного зерна. И громко уведомила, что первые две культуры (вот же слов нахваталась подружка!) она потом готова скупить на корню, сколько бы кто ни вырастил. Озвучила и цены.

Про овечью шерсть и лен можно было не упоминать, и так всем было известно, что ткацкие мастерские все берут без остатка.

Но Улина напомнила.

И про то, сколько лошадок она может выделить готовым взяться за будущие поставки. И что льняное семя тоже все заберет на масло. И про то, сколь зерна отсыплет в долг, если кто-то опасается, что выращивание этих самых культур, может привести к тому, что зимой пропитания не хватит.

После чего Величаво села, внимательно наблюдая за реакцией собравшихся.

Следом Николай оглядел небольшой продолговатый зал, увенчанный монументальной русской печкой, встал и, перебивая гомон толпы, озвучил уже свою домашнюю заготовку.

— Теперь о нас, сирых… Начну с малого и потому самого дешевого. Мы меняем оборудование, а потому в разобранном состоянии у нас есть четыре пилорамы и пять наборов запасных пил для каждой. Бесплатно! Желающие есть?

Негромкий гул вновь наполнил помещение, и Николай поднял руку, призывая к тишине.

— А еще в придачу к каждой даю подмастерье до осени. Они помогут поставить водяные колеса и наладят работу лесопилок, однако на все на это есть два условия… — он улыбнулся и закончил, — во-первых, будущий хозяин должен исполнить урок безо всякой на то оплаты, во-вторых, он должен поставить результаты своего труда на Суру в указанное нами место.

— Вот так подарочки… — недовольно пробурчал Третьяк, сидевший прямо напротив ее мужа. — Что за урок хоть?

— К следующей осени каждая пилорама должна изготовить четыреста трехметровых необрезных шпал и деревянные рельсы для них, защитив все от гниения. Потом этот товар будем брать уже за плату. Что это такое и с чем едят оное, многие должны знать, по подобным сооружениям. Небольшие тележки ходят на сурских цементных приисках. Теперь у нас задача сложнее, нужно проложить э… деревянную дорогу до Суры или ее судоходных притоков.

Николай стал нудно расписывать, какой муторной и долгой выходит перевозка цемента, особенно в проливной дождь, когда телеги вязнут в грязи, а бочки насыщаются влагой, но Ефросинья чувствовала, что в его словах сквозила неуверенность, пусть и незамечаемая остальными.

Иногда, бессонными ночам они говорили о том, как было бы прекрасно сесть на поезд и через пару часов очутиться за много верст от места посадки. И как тяжело построить дорогу, по которой может катиться железный монстр, везущий за собой десятки вагонов. А еще о том, что без проб и ошибок такую мечту не осуществить, а значит, надо начинать, хотя бы и с малого. И о том, что для этого необходимо держать тьму народа, который надо кормить, поить, лечить… И все равно через тернии и преграды тянуть дорогу на запад и восток, соединяя торговые пути в одно целое.

Он все-таки решился, хотя сомнения, судя по всему, его не оставляли. Николай перешел к мелким подробностям, касающемся заказа, и стал выслушивать возражения по поводу сухой древесины и пропитки ее сохраняющими составами, силами будущих хозяев пилорам.

Затем в разговор встрял какой-то эрзянский голова, засыпав Николая вопросами об этих самых составах, которые на самом деле, как Ефросинья слышала, еще и не довели до ума. Выслушав, что использовать их для других целей нельзя, поскольку дышать такой пропиткой, опасно для здоровья, любознательны эрзянин слегка поутих, но все-таки взял одну из пилорам вместе с уроком.

Вот он, упомянутый натуральный обмен в действии.

Еще одну лесопилку застолбил Третьяк. Однако он потребовал в придачу к пилораме стекольного мастера. Подбирал староста слова осторожно, поглядывая на Улину, однако посыл был понятен — вы тут жируете, а мы на берегу Суры сохнем. Настаивал, тряся бородой словно помелом. Подобрался к самому столу, схватившись немытой рукой за горлышко кувшина, отчего у, Ефросиньи возникло стойкое желание протереть тот рукавом. Сдержалась, не стала при всех показывать свою брезгливость. Да и Николай порадовал, ответив тому категоричным отказом. Обещал передать технологию изготовления стекла сначала школам и лишь потом, годика через три, остальным желающим. При этом оговорил, что только тем общинам, кто полным составом приняли Ветлужскую правду. Никаких одиночек.

Третьяка аж перекосило, он в число «своих» не входил, однако спорить не стал и бочком выбрался за дверь. А напоследок еще и отказался от лесопилки, однако та ушла влет кому-то из его соседей.

Потом пошли, уже настоящие заказы. На кирпич и стройматериалы, на жидкое и твердое мыло, на дрова и уголь, которые необходимо было поставить в определенный срок в оговоренное место. Большая часть распределилась по школам, мелочь забирали себе частники, ухитряясь вместе с заказом выбивать себе подмастерьев, что-либо смыслящих в производстве искомого.

Перечислялись поручения, на бочки для цемента, канаты, мелкую и крупную тару, поташ и квасцы, смолу и деготь, чернила и бумагу, воск и свечи, олифу, разнообразную, мебель, рыбий клей и шпон. А еще ее муж попытался заложить больше селитряниц, сославшись, что ему очень необходимо это удобрение.

Чуть позже Николай перешел к простым красителям: желтой охре из болотной руды и коричневой жженой умбре из какой-то особенной глины. Не побрезговал и растительными красками, даже упирая на них.

Заказывал настойки из листьев березы, конского щавеля и коры ольхи, дающих желтый цвет, синьку из черники, сон-травы и василька, разные оттенки зеленого из коры можжевельника и манжетки.

Иногда он настаивал на своем составе, иногда прямо задавал вопросы, что ему могут предложить. К примеру, когда Николай коснулся красных красок он категорически отказался от киновари, в состав которой входили какие-то подозрительные компоненты (пробормотав что-то про возгонку серы и ртути), и стал настаивать на любых, получаемых из насекомых или растений, например, цветков зверобоя. Согласился и на привозной кирмиз. Отверг он и белила, получаемые при настое тонких листов свинца в уксусе, однако долго медлил с этим, что-то про себя взвешивая.

Тем не менее, молодого подмастерья с Выксунки, предложившего обе подозрительные краски, взял на заметку, записав его имя.

Так и шла беседа.

За деньгами шли договоренности, за первоначальными объяснениями следовали вопросы и новые ответы. Иногда Ефросинья чувствовала, что Николай мысленно хватался за голову и что-то торопливо записывал. Записывала и Улина. Ефросинья краем глаза следила, как росли столбики цифр, слева шли расходы, в середине доходы, справа записывался итог. На удивление конечная сумма трат был небольшой и плавала около десяти серебряных гривен.

Собственно, ничего удивительного в этом не было. Чтобы произвести иное изделие были необходимы станки и инструменты, гвозди и кирпич, тара и заготовки. Все это поставлялось либо в зачет заказа, либо рассрочку. Предоплата если и была, то очень небольшая и только проверенным людям. За поставляемую руду и уголь и вовсе ничего авансом не давали, все уже привыкли, что ветлужцы принимают весь подобный товар, если он соответствует требуемому качеству.

А чуть позже слово вновь взяла Улина, и на собравшихся, посыпались предложения по изготовлению ими ткани с поставкой и настройкой ткацких и прядильных станков силами одинцовских мастеров.

Люди вставали и уходили, уединялись перед окнами, спорили, били по рукам и вновь возвращались, выясняя что они что-то забыли уточнить или им чего-то не хватает. Николай время от времени указывал на своих помощников и те перехватывали самых разгоряченных покупателей, выясняя их нужды. Итоговая цифра все не менялась, и Ефросинья слегка успокоилась.

Незаметно стемнело. Перед иконами в красном углу зажгли керосиновую лампу, страсти понемногу улеглись, а в воздухе запели комары, принесенные сыростью с реки. В комнате было так же тесно, только на лавках стало ощутимо шумно, повеяло задором и юностью.

Наконец, Николай тяжело вздохнул огляделся и скомандовал, заставив Ефросинью напрячься.

— Ну что братцы! Начнем по-настоящему, помолясь, кто как умеет… Сурская школа тут? Руки поднимите… Выксунская? Верхневетлужская? Воронежцы? Закрывайте, окно, любопытствующих прочь! Дежурные, проверить списочный состав и выставить охрану…

Дождавшись, когда гомон утих, а беготня в коридоре и под окнами прекратилась, он уселся-на лавку и продолжил.

— Теперь, когда остались все свои, перейдем к самому главному! К вложениям! Но сначала подведем итоги последних месяцев. В первую очередь меня интересует отчет химиков, ибо от них зависит все остальное, в том числе стекло. Ну и соответственно должны присутствовать стеклодувы! Гаврила!

Николай оглядел зал и раздосадовано постучал по столу.

— Ведь только тут был, обормот! Я же ему сказал никуда не отлучаться! Дежурные, кровь из носа, но найдите мне Гаврилу стеклодела! Дождавшись, когда вооруженный боевым ножом недоросль метнется наружу, он продолжил.

— Ладно, пока разберемся с химиками… Что у вас с содой? Напомню остальным, что стекло у нас все еще мутное и с окрасом выходит, а потому вместо поташа я хочу попробовать именно ее. Не уверен в этом, но с очисткой поташа мы не справились, да и сжигать кубометры деревьев, чтобы получить щепоточку щелочи считаю расточительным. Слишком дорого выходит по затратам, да и леса жалко, должно, быть другое решение!

Молодой звонкий голос беззастенчиво его перебил,

— Мы из стеблей подсолнечника попробовали поташ получать, неплохо выходит!

— Мало его еще, подсолнечника, да и не тут его надо сажать, а на Дону. Так что пока это не выход, но зарубку в памяти я сделал и стеклянных дел мастера твой поташ попробуют, — поправился Николай, показав мальчишке большой палец одобрения. — Тем не менее, химикам был дан заказ на соду, поскольку, слух прошел, будто бы с ней стекло светлое получается.

— А выглядит она как, сода эта?

— Обе щелочи выгладят одинаково, можно и перепутать. Помните таблицу элементов?.. Так вот, в одном порошке калий содержится, а в другом кальций. Возможно, именно это играет какую-то роль, а может все дело в упомянутых примесях… Знаю лишь, что соду можно менее затратно получать. Ероха!

Потянулись длинные секунды ожидания, и Николай еще раз прикрикнул.

— Ероха! Что, еще и за ним посылать?!

В отрет на недовольство из-за дальнего угла печки поднялся давешний белобрысый паренек и кивнул в сторону ее, Ефросиньи.

— Так жинка ваша погнала его со старших, вот он и обиделся! Иди говори Еремей, сам все и докладывай, а меня в говнодавы навечно записали! А я че… Я могу пересказать, да только не так складно.

Ефросинья, наклонилась к мужу и торопливым шепотом напомнила ему историю, мельком перед этим упомянутую. И как хлопцы бестолковые с селитрой управлялись, и как она пыталась вразумить их зарвавшегося командира.

Николай поморщился и даже не посмотрел в ее сторону, из-за чего внутри нее сразу поднялась волна гнева.

«И так ему не сяк, и жена у него дурак!»

Муженек же требовательно послал за Ерохой и стал разбираться, кто поставил на работы бригаду химиков, которую он сам лишний раз не трогает, чтобы не приостанавливать ведущиеся ими разработки. Дойдя до Киона, старшего сына Пычея, который во время отсутствия Свары исполнял его обязанности, Николай тяжело вздохнул и взял вину на себя.

Мол, сам распоряжения отдавал, а проследить, как они исполняются, не удосужился. После чего подробно прошелся по технологии производства селитры, упомянув, что она очень нужна и не только как удобрение.

Белобрысый же, пользуясь временным перерывом, осторожно поставил перед ее мужем стеклянную бутыль, заботливо оплетенную для сохранности лозой.

— Вот! Соды нет, но Ероха просил жидкость эту передать. Торфяная вода, говорит. Особая.

— Так, Еремеем тебя — звать, кажется? Что за йода такая, Еремеюшка? Как

получаете? Какой перегонкой?

Однако все вопросы Николая мальчишка стоически игнорировал, отделываясь не словами, а невнятными междометиями. Мол собирал как Ероха велел.

Укоризненный взгляд мужа Ефросинья на этот раз перенесла с пониманием. Он же потянул бутыль к себе и взялся за деревянную пробку, закупоривающую сосуд. И чем больше затычка расшатывалась, тем радостней становился оскал Николая.

Когда пробка вылетела в нос Ефросиньи прянул такой резкий запах, что она с криком отшатнулась, зажимая нос. Рядом с такой же прытью вскочила Улина, до которой тоже донеслась порция вони.

Только ее муженек, не спуская с лица глупого, но счастливого выражения, чему-то улыбался, засовывая плотную деревяшку на место.

— Ребята, это нашатырь! То есть аммиачная вода, а значит живем! Будет сода!

Оглядевшись и заметив, что никто не разделяет его радости, Николай рявкнул.

Где этот словоблуд?! Дайте мне Ероху! Хоть кто-то меня поймет.

Спустя мгновение из сеней затолкнули виновника переполоха, заспанного до невозможности. Зевнув во весь рот, мальчишка протер рукавом глаза и недовольно пробурчал.

— Че надо-то? То Ероха иди прочь, то возвращайся обратно! У меня вторая ночь бессонная!

— А кто ребятишек словами погаными величал? — сорвалась Ефросинья, привстав с лавки. — Кто сидел и покрикивал, когда они работали в поте лица своего?

— Я и величал! — нимало не смущаясь, вызверился на нее волчонком

Ероха. — С Вовки вашего пример взял! А что, ему можно слова такие

употреблять, а мне запрет? А то, что не работал вместе со всеми, так меня на горох Кион поставил, и колени от того сильно распухли!

— Знать за дело получил! — не стала останавливаться Ефросинья, — И я

еще добавлю за наглость твою! Николай!!

— Николай, Николай, сиди дома, не гуляй, — вместо поддержки, ее муженек стал напевать какую-то прилипчивую песенку. За что страдал, Ероха и кого винишь?

— Не вино никого. А страдал за то, что упирался и на селитру не хотел ребят выводить. А что на нее идти, если знать не знаю что делать, а другую работу с меня никто не снимал?! Вовка явится, с него и спрашивайте!

— С тебя спросим! — вновь окрысилась Ефросинья и бросила взгляд на мужа. Ей показалось, что тот, злорадно усмехнулся в ответ, и она еле сдержалась, чтобы не завопить — «Что опять не так?!».

— Значит так, пойдешь на конюшню, — начал Николай, — и окажешь дежурным, чтобы тебе к гороху еще добавили плетей.

— Сколько?

От былой ершистости у мальчишки не осталось и следа? Казалось, сломался какой-то стержень у него внутри, и голос зазвучал обреченно.

— Ноль.

— Сколько? — пробудились искорки в оживших глазах Ерохи.

— Ноль! — терпеливо пояснил Николай. — Знаешь такую цифру?

— Так может не ходить?

— Нет уж, сходи, сделай милость, покажи им это колечко младшего мастера, — муженек стал копаться в глубоких карманах, и достал, наконец, медный тусклый ободок с неясной гравировкой цифрами, после чего протянул его Ерохе. — Теперь ты только мне подвластен, вместе с бригадой своей. И пороть тебя буду я! Лично! А теперь давай, рассказывай, как воду газовую получил и что еще добился!

Ефросинья только зубами скрипнула, а малец с немалым усилием стер с лица загнанное выражение и начал рассказывать, хотя иногда и бросал в ее сторону резкие, недоверчивые взгляды.

— Торфяными печами мы воздух подогреваем в домницах, а получившийся кокс, для ваграниц литейщикам отдаем, дабы они лом чугунный в железо переделывали, когда угля не хватает.

— Это понятно… — Николай хотел прервать мальчишку, но не удержался и

переспросил. — Как с хрупкостью железа при использовании торфа?

Почти не отличается от кокс от угля древесного.

— А в домницах использовать?

— Печей торфяных мало.

— Скомандую ставить, а не то опомниться не успеем, как лес вырубим, а торфа у нас залежи. Так как ты дошел до воды этой газовой?

— Помнил слова твои, Николай Степанович, что всему можно на пользу применение найти. Собрали мы печь новую и сложили в ней две колонны. Внешняя колонна из сырых огнеупорных кирпичей, да и внутренняя из них же, но с щелями и заслонками под наклоном, дабы торф в них не набивался…

Ефросинья слушала мальчишку и пыталась понять, почему гневался ее мирный в семейной жизни муж.

Ероха меж тем рассказывал, как подается торф, как охлаждается кокс в ящике для тушения и как они водой охлаждают газы, выходящие в отводную трубу. Неожиданно, она заметила, что в помещении установилась напряженная тишина, и солидные мужи вместе с совсем молоденькими подмастерьями пытаются уловить каждое слово из уст рассказчика.

А потом заметила сверкающие глаза мальчишки, и поняла, что тот в своей увлеченности ничем не отличается — от Радки. Наверняка на ее дочку злились стеклодувы, думая, что своей посудой та отвлекает их от важных дел.

Да и Вовка. Тот тоже в редкие свободные часы говорил лишь о любимом деле.

— То есть вся придумка в том, чтобы дымовые газы с торфяными не смешивались?

— Угу. Сам кокс мелкий выходит, не для всякого применения, зато на выходе, вот эта газовая вода и что-то типа дегтя.

— Что-нибудь с ним делал дальше? — заинтересовался Николай.

— С дегтем? — удивился малец. — Нет, думал, что и так разойдется на смазку. А вот…

Николай хотел что-то сказать, но заметив, что Ероха глубоко задумался, не стал его прерывать.

— А вот когда мы не сухой перегонкой занимались, а паром перегретым торф обрабатывали, то на выходе у нас смола какая-то получилась… Еремей, с собой она?

Вытащив из-за печки берестяной заплечный короб, тот поставил его на стол и вскоре Николай задумчиво скоблил ногтем черную массу с тусклым раковистым изломом и втягивал в себя ее запах.

— Асфальтом пахнет… Он, что ли? Это здорово. Вот только что с ним делать по нынешнему времени…

Но Ероха и не думал останавливаться.

— А кроме смолы той первым погоном маслянистая жидкость получилась и вот в нее я поташ влил. С остатками густыми я пока не знаю чего делать, а вот щелочная водичка хоть и грязная, но воняет так, что решил не выливать…

Взмах руки и Еремей поставил на стол новые бутыли, не этот раз глиняные. Откупорив пробки с обеих, Николай стал сосредоточенно принюхиваться, макнул палец в обе жидкости, каждый раз осматривая его и, наконец, удовлетворений расслабился.

— Значит так, Ероха. Медное кольцо твое по праву! Заслужил и не раз! Что

касается газовой, то бишь, аммиачной воды, то малую, часть отлей,

разбавь и отдай сестричкам для их медицинских нужд. Пригодится для того, чтобы поводить в чувство тех кто сознание потерял, а также для примочек от укусов насекомых. Пусть пробуют применять и тебе зараз выдают, если по нраву придется! Вторую часть отдай тем, кто у тебя фосфорные удобрения распространяет, что после конвертера остаются.

Заметив растерянное выражение на лице мальчишки, Николай удрученно заметил.

— Что, до сих пор не наладил сбыт? Ведь брали бабы на свеклу, я точно знаю. Найди кого-нибудь, кто любит в земле копаться, пусть ставит опыты по выращиванию овощей разных, отмечает, когда и что вносил, какой урожай… Если покажет себя, то возьмем на обеспечение.

— Я сама возьмусь найти, — решительно вмешалась в разговор Ефросинья, до сей поры обуреваемая противоречивыми чувствами. — бабы давно жалуются, что урожай скуднее и скуднее, а навоз на дальних огородах разбрасывать, так мы не ломовые лошади. Только скажи, — что с твоей водицей бабам делать надобно.

— Бабам? — задумчиво поскреб в своей шевелюре Николай. — Во-первых, она пойдет для очистки пятен на ткани, во-вторых, это азотное удобрение, и основа для получения многого другого. Насчет пятен я еще в сомнении, но со вторым сталкивался не раз и знаю точно. Помню, что удобрение то чуть окисляет почву, а еще то, что вносить его в землю надо глубже. Сначала оно даже дождевых червей убивает, но потом их избыток на этом самом месте. Короче, Фрося, экспериментируй с товарками своими но, напомню, любое излишество может навредить, собственно, как и во всех иных делах.

— И как мне понять когда польза кончается?

— Только опытным путем. По сути, и навоз может все сжечь, если его лишку навалить на грядку! Излишек любого удобрения приведет к отравлению…

— Какому на этот раз?

— О признаках у Славы узнаешь. А что, делать, чтобы этого не случилось от водички аммиачной? Во-первых, надо использовать ее вместе с другими удобрениями, и применять лишь в минимальных количествах, приносящих пользу. Во-вторых, вносить надо заранее, лучше под зиму. А чтобы люди не усердствовали, думая, что чем больше внесут, тем — лучше, будем ее продавать. Чтобы ценили и не разбрасывались ею. Как наиграетесь с дозами внесения, начинайте раздавать бабам за самую, что ни на есть, мелкую мзду. Однако в любом случае строго предупреждайте, сколько вносить и как.

— Разберемся, — почувствовала себя вновь на коне Ефросинья.

— Ероха! Дальше и самое главное! Надеюсь, что с помощью аммиачной воды мы сможем получить соду. С чем мешать подскажу, а как… дойдешь своим умом. Будут трудности, приходи запросто, покумекаем вместе. — Николай поднял вверх палец и добавил. — Это твоя главная задача на ближайшее время. С прозрачного стекла мы такой прибыток сможем получать, что хватит на все наши изыскания.

— А…

— Погоди, а та забуду. Вторая по значимости та самая мутная щелочная водичка, которая получается при коксовании торфа с перегретым водяным паром. Попробуй ее очистить и перегнать по запаху это креозот и пойдет нам на пропитку шпал. Что касается другой бутыли, то поставь кого-нибудь на это дело пусть он продолжает эксперименты. Надеюсь, получим осветительное масло и что-нибудь еще, столь же полезное. Если будет нехватка ребят, только свистни! — Николай откинулся на стену и удовлетворено заметил Ерохе. — Не торф, а сказка какая-то!.. Так о чем ты еще заикнулся? Извини, что прервал.

— Похоже, я уже нашел, чем стекло осветлять… Помнишь ли Николай Степанович, магнесийские камни, что купец, Юсуф перекупил для нас у царьградских купцов?

— Помню… Не до того мне было, потому тебе и отдал с наказом.

— И одно-то мы компас воеводе сделали по твоему указанию, Юсуф этот камень называл мужским.

— Пусть как хочет, так и зовет, как по мне так это был настоящий магнит.

— Женские он называя магнезией, я их частью, растолок и бросил при варке в стеклянную массу.

— Осветлилось?

— Да, мути гораздо меньше, хотя порошок темно-коричневый, почти черный! Правда, один раз стекло окрасилось в фиолетовый цвет, верно, много положил.

— Много у стеклодувов товара перепортил разными добавками?

— Угу, недовольно поморщился Ероха, отвернувшись в сторону.

— Они хоть ведали об этом? Нет? Хорошо? что не попался, но теперь будь добр, доложи им и попроси прощения, — ухмыльнулся Николай и задумался. — Магнезия, магнезия… Судя по названию, там или магний, или марганец. Напомни, только черные камни среди магнесийских были или иные тоже?

— Еще какие-то полупрозрачные и вроде бы белый порошок из них, купцы его тоже называли магнезией, но жженой. Однако толку с нее нет, она лишь как присыпка хороша, руки не потеют, да еще купцы царьградские ее как слабительное хвалили и от изжоги. Но платить по серебряной гривне за малое лукошко…

— Присыпка, говоришь… — не стал вслушиваться в дальнейшее ворчание мальчишки Николай. — Если там магний, то попробуй его в огнеупорах, намеси с серой глиной для футеровки. А если марганец, то имеет смысл его добавлять в металл для раскисления стали. Это я помню… Тогда это оксид, а значит… Металлурги здесь?

Несколько рук поднялись среди притихшей молодежи, настороженно наблюдающей как творится история.

— Тогда так, Ероха, поделишься с желающими черной магнезией, пусть восстанови ее углем, получившиеся крохи используют как добавку к стали. Думаю, что результаты порадуют, особенно для штампов или подшипников. Или нет! Пусть попробуют эту магнезию сразу в вагранке использовать, при переделе чугуна! Думаю, что расход кокса увеличится, да и температуру дутья придется повысить…

— Известь надо сыпать, как в конвертере?

— Хм… Скорее всего. Много еще камней осталось?

— Магнитов более нет, а белой и черной магнезии десятка четыре полных

пригоршней каждой лишь и наберется.

— Да… даже не знаю, что вы с этими крохами сумеете сделать. Ладно, закажу еще у Юсуфа. Еще что-нибудь новое он привозил? — да, кошкино золото…

— Что?

— Юсуф его так называл, мол, обманное это золото. А еще рек, что другие

обзывают его огненным камнем, потому что искры при ударе летят.

— Хм… для колесцового замка пойдет. И что?

— Если нагреть на огне, то, в-конце концов, подгорает, тускнеет и от него

начинает исходить резкая вонь.

— Продемонстрировать можешь?

— Про… чего?

— Нагреть!..

— Еремей!

Ероха кивнул своему напарнику на керосиновую лампу, а сам стал копаться в его коробе в поисках искомого материала. Спустя минуту небольшой золотистый кристалл уже начал подгорать в щипцах над пламенем лампы заботливо освобожденной от стеклянной колбы. Ожидание было недолгим, к Николаю изумленно вдохнул распространившийся вокруг- потускневшего камешка удушливый запах и вновь счастливо зажмурился.

— Загоревшейся спичкой пахнуло. Ох, хорошо-то как… Она, точно она! — чуть помедлив, он открыл глаза. — Но вы на этом не остановились, надеюсь?

— Как заповедовано. В закрытом тигле нагрели и… вот, чуть выше донышка, налет! Коричневый поначалу был, потом пожелтел…

Как по волшебству из вещей Еремея извлекли небольшой горшочек из тугоплавкой глины, который был тут же перемещен в руки ветлужского мастера. Тот задумчиво поскреб ногтем указанное пятнышка и стал копаться в черно-сером порошке, опавшем на дне сосуда, горсткой праха.

— Как калили, запомнили?

— Угу.

— На что похоже, догадываешься?

Ероха без церемоний изъял горшок в свой руки, опустил палец внутрь, тоже поскреб им налет и вполне ожидаемо попытался отправить его в рот, тут же получив весомый шлепок от старшего товарища.

— Ни вкуса, ни запаха нет, но если привыкнешь все в рот тянуть, то долго не проживешь, уверую тебя! На цвет смотри!

— Сера! — радостно поднял от горшку голову Ероха, — Юсуф нам от булгар такую же привозит! Он говорил, что арабы почитают ее как отца всех металлов. Наверное, от них и берет!

— Может и, с Волги, кажется, там есть самородная сера. В любом случае, тебя есть третья… Нет, вторая по важности задача. Запах газа запомнил? Вот! Когда мы из болотной руды выжигаем серу, то она уходит, скорее всего, именно таким газом…

— Угу, А если при коксовании из печи пахнет тухлыми яйцами?

— Братец, да ты просто кладезь! Я и запамятовал, а ведь сам иногда чувствовал такой запашок из домницы. Часто замечал?

— Бывает. И когда кто-нибудь воздух портит, то также воняет.

— Это сероводород! Как ты, наверное, понимаешь из названия, он тоже есть соединение серы! А она нам нужна. И не только она. Самое первое средство для химиков — это серная кислота.

— Э…

— Не знаю точно, как она выглядит, по кажется, что железо в ней растворяется, а вот благородные металлы нет. И она очень опасна, как, собственно и тот серный газ, что ты нюхал. Хранить эту кислоту можно только в стеклянной посуде, пробки подгонять очень плотно… Короче, продолжай экспериментировать!

— Все так же в тигелях выжигать золото обманное?

— Угу. Лучше бы самородную серу найти, но где? А вот камешек обманный на Урале точно должен быть!

— А как выжигать?

— Ну… Сделай какой-нибудь отвод в тигле, пережигай обманку эту без доступа воздуха, а испарения отводи и осаждай в холоде. Или окисляй в куче подобно тому, как мы дрова на древесный уголь пережигаем, а потом выщелачивай, выпаривай, прокаливай. Как обычно, годы работы для

одной единственной формулы… Эх! Лучше бы, конечно, научиться варить кислоту из серных газов наших печей. Вот только как?

Николай в оглушительной тишине, неожиданно окутавшей комнату, медленно постучал пальцами по столешнице и, прервав — свою задумчивость опомнился.

— В любом случае, парень, к кольцу медному ты теперь будешь соответствующую плату получать. А как соду добудешь в промышленных масштабах, и за серебро на пальце буду ратовать перед остальными!

— Спаси тебя Бог, Николай Степанович!

— Плата будет солидной, потому бригаду свою не обижай, пусть ни о чем другом надумают кроме задач твоих. Не дай бог на сторону уйдут! И сами они и сведения, что лишь у вас в голове есть! А еще помни, что к серебряному колечку обязанности будут прилагаться! Учеников воспитывать, да так, чтобы за год выдавать на гора двух подмастерьев в свободное плавание и столько же себе в подручные. Заранее ищи для этого нужных людей! Если среди своих нет, так смотри на стороне любую помощь тебе в этом окажу, Понятно?

— Как есть понятно, — серьезно кивнул в ответ Ероха.

Николай неожиданно бросил смешливый взгляд на свою жену и сконфуженно дополнил.

Посуду бы тебе… Стеклянную!.. Займусь. Или Фросеньке моей поручу.

Ефросинья аж расцвела, медленно наклонив голову в согласии, и поднялась, пользуясь моментом.

— Неправа я была — в отношении тебя, Ерошка, прими мои уверения в том.

— Да ладно, тетка Ефросинья! — махнул рукой тот, поглощенный новыми задачами. — Замнем для ясности!

— Я тебе замну! — вновь вспылила Ефросинья, схватив в руки первое попавшееся! — Я тебе так замну, что ты у меня своей химией кашлять будешь!

— Как на грех попалась ей одна из глиняных бутылей, обсуждаемых только что. Еще мгновение и черепки разлетелись бы на полу или даже на голове своенравного мальчишки, она не удержалась бы. Только испуганный вид Ерохи, который упал на колени и пополз в ее сторону, остановил от опрометчивого шага.

— Прости ты меня, Христа ради, тетка Ефросинья, прости неразумного!

Добравшись до стола, мальчишка приподнялся и бережно принял в свои объятия бутыль, в которой заключалось все его будущее, если не жизнь. А приняв, поклонился, глубоко и вроде бы на полном серьезе.

То ли мгновенно повзрослел, оценив что в удобрениях она теперь его торговый партнер, а потому от нее зависит многое. То ли, осознав, что у него есть будущее, перепугался. Такая тетка, она смотреть не будет, есть у тебя на пальце кольцо или нет. Разобьет о голову что-нибудь тяжелое и все, нету Ерохи вместе с его опытами.

За поклоном последовали слова.

— Буду держать свой язык за семью замками! Обещаю.

Рядом выдохнул Николай и тут же, от, греха подальше, нетерпеливым жестом отослал мальчишку в сторону, чем прервал нежданное торжество Ефросиньи.

Однако отбежав, тот не выдержал и скорчил кому-то из ровесников рожицу, вызвав смешки. Хорошо не ей, иначе она все-таки прошлась бы ураганом по всему честному собранию. Чтобы помнили.

— Ладно, с химией покончено, разве что с отбеливанием бумаги надо, что-то решить, но это позже в рабочем порядке.

Николай посмотрел на все еще стоящую жену и дурашливо, отодвинул вторую бутыль с химией подальше от нее, вызвав новую порцию смеха со стороны свидетелей ее горячности. Как говорится, кто-то быстро умнел, а кто-то безудержно впадал в детство.

— Тьфу! Что с вами связываться, скоморохами несчастными! — красная как вареный рак Ефросинья фыркнула и вновь уселась на лавку, скрестив на высокой груди руки. — Ужо погодите, придете ко мне за помощью!

— Придем, Фросюшка, куда мы без, тебя!

Николай, серьезно кивнул, и хотел было продолжить, но был остановлен неожиданно ввалившимся в дверь Кионом.

— Беда, Николай Степанович, нигде не найдем Гаврилу-стекольщика, которого ты призывал найти! Как стемнело, ночной дозор видел его на пристани вместе с Третьяком, старостой одного из цементных приисков, но того уже и след простыл!

— В смысле?

— На ночь гладя отчалил! Сказал, что одинцовские ему сукно обещали за цемент что он с Суры привез! И если мол, вечером не довезет, то сделка сорвется,

— Тьфу, ты!

— Да к ним на ощупь добраться можно! Луна почти полная!

— Костер на вышке! Сигналь дальним постам, чтобы останавливали всех! Кто не послушается — жечь к чертовой матери!

Ефросинья испуганно перекрестилась и не только потому, что муж помянул нечистого. Таким ожесточенным она его видела редко, Дождавшись, когда Кийон отдаст распоряжение дежурному, Николай отвернул воротник, блеснув тусклой железной бляхой, — и стал задавать вопросы.

— Что на лодью грузили?

— Вроде какие-то бочки…

— Их простукивали, как заповедовано?

— Не спрашивал… — лицо Киона покрылось капельками пота, и он торопливо добавил. — Думаешь, спеленали нашего стеклодува? Или сам сбежал? Тут же снаряжу лодью с отроками!

Николай вскочил и отчаянно макнул руки.

— Эх! Если пропадут Гавриловы труды со шлифовкой оптического стекла, то… Д-а-а! Была не была! Посылай, но не только их! Твои отроки еще сопляки малолетние, не наткнутся впотьмах на мель, так все одно не догонят дюжую команду! Поднимай десяток старшей дружины, а своих к ним под начало! Дай бог, чтобы Третьяк к одинцовским пошел! Дай бог!.. Подожди.

Задержав рванувшегося было Киона, Николай добавил.

— Вятшим дружинникам объяснишь, что происходит… Утром пойдет донесение на Суру, чтобы глядели в оба! Это секрет стекла легко украсть, а с цементом гораздо сложнее, не везде есть нужная глина… сырье для цемента можно только захватить! Если все так, как мы с тобой подумали, то Третьяк пошел во все тяжкие у подобрал именно время, — когда воевода дружину в поход увел! Так что пусть вельдемановские вой не зевают! А еще выксунских предупредят! Хоть и не рискует ныне никто железную руду у Овтая трогать, но чем черт не шутит! Так-что мальчишек с обеих школ надо срочно отправить на разведку!.. Э… все! Иди!

Помещение наполнилось гулом, но вопросов никто не, задавал, события происходили у всех на глазах, Николай между тем опустился на лавку и проводил взглядом убежавшего сына Пычея,

— И я молодец! Решил для удобства собрать всех в Переяславке! Надо было в Болотное тащить! Оттуда хрен выберешься?

Николай тяжело вздохнул, в очередной раз налил себе воды из кувшина и жадно глотнул. Ефросинье показалось, что муженек странно скривился, будто вода показалась ему невкусной. Однако тот отставил чашку в сторону и незамедлительно продолжил свою речь, заставив ее забыть о посетившем сердце нехорошем предчувствии.

— На самом деле все не так печально, рано или поздно нас все равно сделали бы. Однако это не повод пренебрегать мерами безопасности, так что ждите разговор на эту тему! Пока же вернемся к нашим баранам, сделали бы что ждите разговор на эту тему! Пока же. вернемся к нашим баранам, потому что мы должны быть всегда на десять шагов впереди остальных! На очереди у нас прототип винторезного станка, упомянутая оптика и ее шлифовка, лужение железа для получения жести, чугунные формы для изготовления бутылок и — банок, а также какая-никакая автоматизация дутья через стеклодувную трубку… Гайки и винты понадобятся в первую очередь нам, остальное, как водится, разлетится за звонкую монету. Что еще в тему сегодняшней дискуссии?

— Фанера! — кто-то крикнул с места.

— Угу, а к ней плиты из стружки, как обычные, так и цементные, вот только я не уверен, что, сегодня мы их сможем кому-то продать. Тем не менее, почему бы и не обсудить, если кто-то чего-то добился. Не получится с ними, так отходы с лесопилки можно мешать с глиной и использовать как утеплитель. Кстати, в качестве его можно и обычную глину использовать, если предварительно ее обжечь. Получим в итоге легкие, твердые окатыши, кои можно и в бетон добавлять для снижения веса и между кирпичных стен цехов засыпать, чтобы теплее было. Вот только технологию эту надо заново разрабатывать, а опилки у нас дармовые и их уже горы гниющие!

— А мы их в бумагу добавляем! — выкрикнул тот же молодой и задорный голос. — Нам бы таких гор побольше, тогда мы о-го-го! Завалим воеводу, монетами!

— О-го-го… Молодцами вы будете, когда ваш картон перестанет разваливаться в руках из-за того, что мелкие опилки применяете, а не щепу или стружку! И вы еще до сих пор не поставили прокатные валы для бумаги! Смотрите, не получите следующий уровень классности ваших мастерских, зарплаты не вырастут! — осадил оптимиста Николай.

Напоминаю последние веяния. Наиболее тонкая, и плотная бумага получается из пеньки с добавлением извести для белизны и большей однородности. Потому необходимо увеличивать посевы конопли, благо она и для других дел годна, а после уборки следует сразу закладывать ее на вымачивание. Подробности в выксунской школе, за небольшие отчисления с продаж они не только рецептом, поделятся, но и подмастерьями. С другой стороны на сурских приисках добились покрытия бумаги мелом, разведенным в рыбьем клею, что после просушки делает ее ровной и блестящей!

— У-у-у, это же морока какая! — протяжно пропел тот же голос.

— Без мороки серебро в мошне не зазвенит! Общайтесь, меняйтесь, договаривайтесь!

Николай обвел собравшихся уставшим взглядом и продолжил.

Ну, вот, постепенно мы перешли к технологиям! С этого момента предложения построить больше, шире и выше только потому, что это принесет больше прибыли, не пройдут! Об этом надо было заботиться хотя бы полчаса назад, когда были люди, готовые тряхнуть своей мошной! Наша же почти пуста… Сейчас же я собираюсь вложиться в любые ваши мечты и фантазии, ответить на любые каверзные вопросы, однако все это при следующих условиях… Времени у нас только до полуночи, а на все вложения от вилы тридцать-сорок гривен! Так что траты будут только на материалы, а все блага по фактическому выходу от ваших свершений гораздо позже, после внедрения и продаж. У кого-нибудь есть чем поделиться?

С одной из лавок поднялся худощавый паренек и, заикаясь, начал что-то шептать..

— Громче, Ясень — раздалось поблизости.

— Я… мы… Колесо водное удобнее было для мельницы э… поперек… — юнец провел руками вдоль пола и продолжил путаные объяснения. — У нас перепад воды большой и оно быстрее крутится… да. Но ломается…

Мальчишка окончательно смутился и замолчал.

— Горизонтально, что ли, поставили? Лопасти под наклоном и наверняка деревянные?

Тот радостно закивал.

— Хм, это вы молодцы… Кажется такое колесо называется мутовчатым и фактически является прообразом турбины, отдавая больше мощности, — почесал в затылке Николай. — Только вот турбину эту нужно из легкого металла делать и воду к ней особо подводить… Короче, покажешь! До тебя ведь день хода? Ну да лодка в моем распоряжении!

— А когда в нашей школе поршневою воздуховку нормально починят, мастер? — вмешался, кто-то из школы на реке Вол. — А то меха не дают нужного поддува, а эта дрянь по третьему разу сломалась!

— Сами никак?

— Даже голову поднять некогда, Николай Степанович! Сам ведаешь про заказы наши.

— Вот и нам ее двести до ума недосуг… Вообще стоит попробовать сделать воздуходувку на основе давления воды! Давление у нее поменьше будет, чем у поршневой, зато ломать там нечему. Останься, обмозгуем, а подмастерьев и монеты для ее строительства я постараюсь выделить. Производство ваше останавливать нельзя, голову снимут. Что еще?

— Как насчет двигателя? — раздался застуженный голос с задних рядов.

— Мы тут, к примеру, ради него!

— Ха, двигатель! Паровой и внутреннего сгорания… Лекции о фантастике и ее внедрении в нашу жизнь, в том числе передвижение с помощью железок по воде и, суше, проводятся каждый понедельник, после ужина. Желающих перевести все в практическую плоскость как можно быстрее могу принять завтра, тоже вечером. Помогу вплоть до показа разных имеющихся у меня чертежей, но сразу предупреждаю, что воплощение их дело муторное и совсем не ближайшего будущего. Ну что, кто еще желает выступить?

Николай неожиданно замолчал и тяжело облокотился на стол, пытаясь что-то сказать, однако вместо слов из него вырвался стон. Ефросинья непроизвольно обернулась и пораженно замерла, не отрывая взгляд от его лица. Затуманенный взгляд мужа и бледная кожа, покрытая испариной, говорили сами за себя. Рука у Николая подвернулась, и он тяжело упал на лавку, по пути уронив на пол кувшин с водой.

Сердце у Ефросиньи дрогнуло и замерло, словно кто-то чужой схватил его ледяной пригоршней. Перед глазами ярко вспыхнула картинка грязных пальцев, шарящих по горлышку сосуда с водой, и она стремглав вскочила.

— Отравил, тварь… — она сжала кулаки и еще раз закричала. — Ах, Третьяк, тварь подлая!

Ефросинья бросилась на колени рядом с Николаем сорвала с головы платок и растерянно замерла, же не слыша властных распоряжений Улины.

— Дежурный! Раду, сестричек! Всех сюда, мигом! Люди! Поднимайте, всю оставшуюся старшую дружину! Слово и дело воеводы!