Тележное колесо нырнуло в промоину, и резкий толчок вырвал Тимку из забытья. Он неловко вскинулся, но через секунду веки его успокоено слиплись, лицо ткнулось в ворох слежавшегося сена, а разум вернулся в сладкие объятия сна…

…

— Ребятки, так мигом обернетесь? Словом перемолвитесь с девкой этой и все?

Лоб стоящего перед недорослями тщедушного дворового мужичка покрылся испариной, а руки то и дело скользили по грязным дерюжным порткам, стараясь скрыть дрожь пальцев. Слишком велика была награда, сверкнувшая перед ним вязью старых арабских монет и слишком велико наказание, показавшееся на миг из деревянных ножен, обернуты яркой кожей. Той самой кожей из слабо прожированной козлины, которую он лично нахваливал бестолковым отрокам несколько мгновений назад.

— Ага. Только ответь, ты сам панка обслуживаешь, или кто другой ему кофе в постель подает?

По-эрзянски Тимка болтал уже довольно сносно, но в минуты волнения его несло — некоторое слова и присказки сходили с его языка совсем не к месту.

— Че?

— Кто в доме, говорю, хозяйничает? Приходящая обслуга есть?

— Да не… Лишь молодуха живет, что горшками печными ведает да постель хозяину греет. И вот еще девка ваша с ее щенком крикливым безвылазно в клети сидит…

Нож, резко вылетевший из сафьяновых ножен, воткнулся рядом с ухом служки, едва не отхватив ему мочку. Икнув, тот осоловело повел взглядом, закатил глаза и неожиданно сполз по бревенчатой стене вниз.

— Тьфу ты, ну ты! Своего ножа испугался, — злость куда-то исчезла, и Тимка досадливо бросил вычурные ножны прямо на пол, не заботясь, попадут, ли они на давно втоптанные пучки прелой соломы или в непросохшие ошметки навоза. — Случайно лужу под себя не пустил, нет? Ну, тогда не зевай, вяжи его, хлопцы.

Сами ножны, негодный боевой нож и плохонькие кожаные доспехи, валявшиеся рядом, принадлежали свояку сомлевшего мужичка, зарабатывающего скорнячеством. Все остальное, включая топоры из мягкого железа, никудышные сулицы и рассохшиеся щиты были сделаны его братаном. Семейный подряд в действии, так сказать. По крайней мере, мальчишки так поняли, выслушивая хвалу качеству предложенного им товара.

Однако Тимке было все равно, стащил ли мужичок оружие из запасов панка или действительно впаривал им что то свое.

Они пришли сюда не за этим.

И оказаться здесь было нелегко.

Дом городского головы находился не просто в крепости, а в самой ее сердцевине.

Отчасти им повезло.

В один прекрасный момент до ветлужцев дошли сведения, что попасть в искомый дом можно было не только через парадное крыльцо, но и через небольшую конюшню, пристроившуюся рядом с ним под одной крышей. Только нужнее было сговориться со служкой панка, что приторговывал на местном торгу разным барахлом, бессовестно втюхивая его молодым раззявам, желающим поступить к кому-нибудь на службу. Да еще подобраться к самому дому, что было гораздо, сложнее. Что внутри крепости делать посторонним?

Но об этом побеспокоились.

В булгарскую цитадель на месте слиянии Оки и Волги недоросли попали перед закатом солнца. С возом, полным припасов, что везли сюда со всей округи и совершенно незадолго до прохода мимо нее войск князя Юрия, когда суетливость в крепостице достигла своего предела.

Из оружия у них были лишь заточенные и обожженные деревянные пики, вызвавшие ухмылки у стражи. Да и руководил подростками старый дед, глухой на оба уха, но тот покинул их уже перед воротами, доверив самостоятельно разгружать мешки с крупой и бочонки со стоялым медом в один из лабазов внутренней крепостицы.

Ну, как крепостцы…

Собственно вся она представляла собой городню без башен, да детинец внутри ее, смещенные на самый край речного обрыва. А поскольку часть стен у детинца внешними не были, то их полезное пространство разумно решили использовать под склады.

Нужно же булгарским купцам где-то, хранить стой товары?

В большей сохранности они и быть не могли, поскольку в тесной внутренней крепостице постоянно проживал лишь местный панок, а все остальные ограничивались редкими наездами. Появлялись гости в основном с булгарской стороны, но ныне торговля пришла в упадок и детинец посещали лишь представители старой эрзянской чади, вытесненной сюда резко пошедшим в гору Овтаем. В любом случае в детинец недорослей не допустили бы, однако старый костяной оберег, повешенный Тимкой на всеобщее обозрение, сразу привлек внимание одного из воев, слоняющегося без видимого дела у въездных ворот. Тот, не став рыться в плетеных коробах с личными вещами, сразу бросился к одной из дубовых бочек, в отличие от других покрытой липкими сладкими подтеками, и нарочито вызвался сопроводить столь ценный груз поближе к начальству.

По пути эрзянин достал в точности такой же амулет и удостоверился, что Тимка его увидел.

Он и провел их в детинец, где стал беззлобно изгаляться над недорослями, некстати доложившими, что приехали сюда не разгружать возок а наниматься в ополчение. И доказал таки им, что они погорячились со своими голословными утверждениями!

Пришлось им таскать на себе тяжелые ведерные бочки.

И все это время эрзянин учил их, как отбивать поклоны и держать себя перед начальством, сопровождая сие действие нарочитыми пинками и ужимками под гогот внутренней стражи. Даже заставил Тимку под немалое веселье окружающих показать, как тот управляется заточенной деревянной слегой, лишь по недоразумению называемой глупыми недорослями копьем.

А когда тот суетливо наклонился, чтобы поблагодарить воина за науку, покровительственно похлопал и шепнул.

— Выпущу, как станет светать. Опоздаешь, пеняй на себя, уйду один.

Тимка намек понял и заискивающе попросил совета, где купить хотя бы что-то похожее на оружие. А когда ему показали на неказистого дядьку, следящего за разгрузкой и неявно исполняющего роль местного тиуна, уже более внятно попросился переночевать в детинце. И весомо стукнул по звонкому кошелю на поясе под намекающий кашель их сопровождающего.

Мужичок все услышал и оценил, а потому, когда потянул недорослей за собой, то потекший бочонок с медом так и остался стоять перед закрытой дверью лабаза. Сиротливо так, под понимающими взглядами сопровождавшего их эрзянина и внутренней стражи, уже предвкушающей ночные посиделки. А что, враг уже на пороге? Или добрая чаша хмельного меда кому-нибудь мешала охранять закрытые ворота?

…

— Кляп не забудьте!

Замечание опоздало, Андрейка уже затянул узлы и теперь засовывал кусок дерюги в рот сомлевшему служке, а Москай, эрзянский представитель их малочисленной компании, уже подсвечивал лучиной приземистую дверь, отделяющую конюшню от дома. Задув огонь, он дернул ручку и шагнул в полутьму жилого помещения, откуда через несколько мгновений призывно махнул рукой.

Важену они нашли в конце коридора. Откинув щеколду, Тимка осторожно вошел в душную комнату и замер. Пахло затхлостью и давно немытым телом.

— Эй… — скорее прошептал, чем окрикнул он. — Есть тут кто?

В углу зашевелилось, и Тимка шагнул вперед.

— Важена…

Неожиданно какая-то тряпка взлетела вверх, и пока он следил за ее полетом, на него что-то прыгнуло, ударив в грудь. Отшатнувшись, Тимка потянул нож…

Его остановил плач. И еще рычание, переходящее в тихий скулеж. Нет, это была не собака. Женщина защищала дорогое ей создание и из последних сил преграждала путь врагу.

— Важена… Тш-ш-ш…. Я пришел забрать тебя к брату…

Тимка сказал это по-эрзянски и специально не стал упоминать Ивана, чтобы не спугнуть доверие плененной женщины.

Подвывания постепенно затихли, но ответа он ждал долго, почти минуту.

Мучительно тянулись мгновения тихо кряхтел проснувшийся ребенок.

— Я ему не нужна… Он отдал меня из рода, не спрашивая согласия! И потом не спас меня, хотя я ждала.

Сзади послышалось дыхание, и в ухе раздался Андрейкин шепот.

— Он проснулся. Скорей.

Неслышные шаги удалились, и Тимка попробовал вновь. На этот раз он вспомнил всех и надавил на жалость.

— Тш-ш-ш… Мне Иван, твой суженый, вроде как дядькой приходится… даже еще ближе. И брат твой горюет о тебе. Если ты не согласишься, мы останемся здесь и поляжем все, а у нас даже усы отрастать не начали.

— Такие молодые… — голос не отвечал, он равнодушно констатировал факты, Знал бы суженый, как надо мной поругались, перевернулся бы на своих небесах. А остальным я такая порченная не нужна.

— Ивану без тебя никак!

— Он жив?! — в хриплом голосе послышалась надежда.

— Мы нашли его следы…

— Но, не его самого… — вспыхнувшая надежда угасла.

— Я обещаю. Обещаю, что найду. Тогда поступишь, как знаешь. А пока нам надо собираться.

— Собираться. Надо. У меня ребенок. Куда я с ним? Кто меня примет?

— Для нас. Для всех. Это. Его. Дитя. Ты же помнишь Он сказал это сам.

— Уходите… Пока не поздно.

Нет. Ребенка мы напоим слабым маковым отваром, а потом засунем вас в потайной ящик на дне телеги, припорошив сеном. Все продумано, не беспокойся!

— Бегите!

— Нет. Без тебя никуда не уйдем. Учти, если что то сорвется, наши следующей ночью обязательно пойдут на штурм крепости! Представляешь, сколько людей погибнет?

В наступившем молчании отчетливо раздался шум в коридоре над лестницей. Более ждать было нельзя, и Тимка ринулся туда.

«Вот и взятое напрокат оружие пригодилось! Плохонькое, но нам не на стенах биться!»

Когда он подбежал к комнате городского головы, было уже почти все кончено. В свете теплившегося свечного огарка из-под кровати выползало пятно черной крови, на одеяле комом лежала женщина.

Тимку, перекорежило. Молодуху было жалко, хотя он сам и отдал приказ валить любого, если есть хоть малая вероятность, что тот позовет на помощь.

Сам панок лежал рядом с порогом, зажимая рану в боку. Струйки крови сочились у него между пальцев, растекаясь темным пятном на рубахе, но в своей ненависти, полыхавшей в глазах яркими огоньками, он даже не замечал этого.

Однако молчал.

А что прикажете делать, если силы неожиданно кончились, а острие чужого ножа засунуто под подбородок?

— Кто повеление тебе передал Важену в неволе держать? Куда ветлужцев продал?

Давление клинка ослабло, но это лишь дало повод лежащему плюнуть в сторону Тимки.

— Поставлю вопрос по-другому. Видел такое колечко раньше? К нему еще бляха прилагается… — витой железный ободок на грубой конопляной тесемке на миг показался из-за выреза рубахи, чтобы вновь опуститься на место. — По глазам вижу, что хотя бы слышал и понимаешь, что своими словами я разбрасываться не буду! Так вот, если ответишь, как все было, то Овтай и его ближники не будут мстить твоему роду… Иначе вырежут и старого и малого, в том числе семью твою, которую ты спровадил подальше от ратных баталий, что могут в крепости случиться при проходе суздальцев! Это его твердое обещание, данное мне лично. А от себя добавлю, что если будешь упорствовать, то мы всем расскажем, на что ты обрек своих ближайших родичей…

Ждал Тимка недолго. Для панка умереть было не страшно. Хоть и городской голова, но вышел из воев, не чета своему служке. Страшно было за своих. Кровная месть не щадит никого, а род Медведя подмял под себя многих и многих.

Слову же в эти времена верили.

После озвученного признания Тимка еще раз повторил обещание пощады всему роду, а потом взялся за нож. Самые неприятные вещи надо делать самому, чтобы отчетливо понимать, что ты требуешь от других. Тимку так научили.

Потом его вырвало.

«Будь ты проклят, инязор!»

* * *

Пробуждение было не слишком приятным. После полуденного кошмара, напомнившего о былом, слегка болела голова. Тем не менее, Тимка потянулся, разворошив колючее, до одури пахнущее сено, и приподнялся.

Его «лежбище» было устроено на самой верхушке копны, медленно трясущейся по тесной лесной дороге. Ветки деревьев почти задевали Тимку по волосам и иногда вырывали вокруг него клочки подсохшей травы, остававшейся висеть на деревьях неопрятными космами. Казалось, что деревья вокруг были плотоядными…

«Ну ладно, травоядными!»

Рядом сопела Радка, измотанная бдением у постели девчушки, чьи родители приютили их прошлой ночью. Та все время металась в бреду и даже ему пришлось несколько раз вставать пополуночи, чтобы заварить какие-то травки и поменять компрессы. Если учитывать, что пробыла Радка почтовой лодьей, сразу ринувшись на перекладных на его поиски, а перед этим еще и провела неделю около постели его отца, медленно отводя того от края могилы, она должна была спать мертвым сном.

Однако веки дрожали.

«Вот как можно одновременно спать не спать?!»

Тимка не выдержал, дернул из кучи подсохшую соломинку и метелкой прошелся по нежным Радкиным ушам, выглядывающим из-под сбившегося набок платка. Поднявшийся в ответ маленький кулачок ясно высказал мысль о недопустимости подобных экспериментов.

«Ну и спи… заспиха!»

Возчиков сверху было не видно.

Точнее возчицы, тети Мани, здоровущей бабы в самом соку, при этом называющей себя старой дряхлой развалиной. Как-никак сорок лет. Однако зубы у нее были в целости, а характер остался на старости лет все такой же шебутной.

Вот и сейчас она что-то напевала, сидя на облучке. Если и прерывалась, то только для того, чтобы поругаться с лошадью, медленно тащившей, по ее мнению, себе прокорм на зиму. Корила ее всячески, и даже подгоняла хлыстом, но та отвечала пренебрежительным фырканьем, ничуть не прибавляя шаг.

Для тетки подростки были всего лишь сезонными работниками, которых ее дальний родич попросил подвезти до деревни. Вот только она не скрывала сомнений, что они там могут найти себе работу.

Нет, летних дел было невпроворот, но по ее мнению все, на что детишки могли рассчитывать, это скудный прокорм в обмен на обильный пот и толстую корку трудовых мозолей. Даже проворность, с которой мальчишка помогал ей метать сено, ничуть не убедила ее в обратном.

После того, как Тимка зевнул, огласив окрестности протяжным стоном, Маня тут же перекинула свое внимание на него.

— Поднялся, красава лесная? Отряхайся и спускайся снедать, пока твоя невестушка дрыхнет! Выкладывай на общую тряпицу, что там у тебя есть, полдень уже.

Тетка весьма бойко разговаривала по-словенски, пусть и со своими особенностями. Собственно, а чего не толковать, если и происходила она из одного из многочисленных славянских племен. Название Тимке ничего не говорило, но он подозревал, что была она из тех, кого булгары называли мурдасами, и кто с давних пор жил в окрестностях Суры.

Пускало ее племя, конечно, себе кровь от эрзян, черемисов, да насельников с Дона, пришедших с русами, но в основном роднились со своими. Хватало деревень в округе.

Так что говор, был особый, но слова почти все знакомые, а если понимаешь мордву, то и все. А к той Тимка уже привык за два года. Тетка тоже осознавала то, что он говорил, хотя переспрашивала нередко, и тогда ему приходилось подбирать другие слова.

— Красава, а красава, слышишь ли? Скажи, что это ваш староста мне телку на лошадку сменял, а? Изъяны у нее или просто характер злобный? Ты мне правду говори!

— А не станешь на меня злиться за правду эту?

— Да больно надо! Я вообще не обидчивая!

— Так нетель ты сменяла, а не телку, — поделился Тимка уже устаревшими сведениями. — И за то твой родич с тобой сеном поделился, за три дня не вывезешь. И мне он не староста!

— А то я не вижу, кто ты есть! Не с Ветлуги ли?

— Ага, оттуда.

Тогда ваш староста, ваш… К вам переметнулся!

Деревенька, куда они направлялись, хоть и числилась под ветлужцами, но, по сути, осталась под управлением Веремуда. Того самого кто вывел полусотню Ивана на белый свет из таежных мордовским лесов. А что? С остальными русами в набеге на воронежских ясов не участвовал? Бунт против ветлужцев не поддержал? Вот и остался при своих, ему даже кое-какие отступные за землю дали.

А уж почему Веремуд ни слова поперек новых хозяев не сказал, из-за того ли, что его брат фактически заложником стал, или потому, что Иван его сына вылечил?.. Так в голову за потаенными мыслями ему никто не лез, а старой чадью ветлужцы не разбрасывались, как впрочем, и остальные, На бережливости родовой знати любое государство строилось, хоть булгарское хоть русское.

— Ну и что. Он же тебе родич, а не мне!

— Родич… Оглоед он, а не родич! Так знала, что надует! Ах, я и подумать не могла, старая, что скотина не праздна! Ведь на случку не водила! Нешто сынок мой недоглядел?

— Но лошадка ведь нужна?

— Нужна, соколик оно ведь и буренушку жалко! — Маня чуть подождала и с вызовом спросила. — А, знаешь ли, хлопец, сколь такая молока давала бы? До трех ведер! А у меня два десятка коров на выпасе!

Вспомнив, что это именно он потратил подотчетные деньги на выкуп племенной скотины, и ему еще из-за них отчитываться, Тимка вздохнул.

— Видать из-за этого староста и взял. Да ладно, Мань, куда тебе это молоко девать?

— Как это куда?! — непритворно возмутилась та. — Вот, на, попробуй! На ржаном квасе! А этот и вовсе губчатый, с закваской из перетертого желудка ягненка! Сам ешь, девке твоей я оставлю…

Тетка развернула холстину и притянула ему два небольших кусочка сыра, которого, если говорить честно, Тимка не видел уже давно? И если тот, что на квасе, был отдаленно похож на обычный творог, который на Ветлуге как раз таки называли кислым сыром, то губчатый…

Рот наполнился слюной, и Тимка в несколько заходов отправил предложенное лакомство, за щеку, а потом еще и аккуратно подобрал прилипшие на ладонь крошки. Голодный желудок довольно заурчал, и жирная масса с кисловатый молочным запахом быстро рассосалась, проваливаясь в утробу.

— Вкусно, второй кусок и вовсе на брынзу похож! Еще бы ржаную горбушечку к нему, — облизал измазанные пальцы Тимка, — вот было бы счастье!

— От хлебушка и я не отказалась бы, да зерно еще по весне кончилось, — мечтательно и одновременно печально произнесла Маня, и почти без паузы продолжила. — А еще я сухой сметанный делаю. И на желудках телячьих, этот еще тверже и хранится дольше.

— А у нас нельзя губить телят. Совсем.

— Мясо их нельзя исти? Нечистым считается?

— Да как-то, не спрашивал… Нельзя и нельзя! Если молодь заколешь, могут и плетей всыпать от всей души. А на Руси, говорят, еще хуже…

— У нас со скотиной легче, — пожала плечами Маня, — потому и запретов таких нет.

— А хранишь сычужный сыр где, в погребе?

— Сычужный? — Майя посмотрела на него недоуменно, но потом что-то вспомнила и рассмеялась. — Ведь точно, сычугом половцы часть желудка зовут! А храним сыры в бочонке с маслом. Не черствеют, да и само масло не горкнет.

— Вот отчего пошла пословица «как сыр в масле катается», — усмехнулся Тимка. — А ты богачка, оказывается!

— Тю красава! — вновь возмутилась та. — Ты думал это все мои буренушки?

— А чьи же?

— А хозяина нашего, Веремуда! Чтоб вас разобрало пополам да в черепья!

— Нас, не его? Ты словно и не рада тому, что его землицу вашей общине передали?

— А что радоваться? хмыкнула Маня. — Ей мы и так пользовались! Веремуд всегда по чести наделы делил, и большинство хозяев оставались довольными.

— Большинство?

— Кто не оставался, тот молчал как рыба в пироге, потому что Веремуд так сказал! А как без него дележка началась, мужи наши не по разу передралась, чтобы себе лучший кусок урвать, и в итоге засеяли позже и на треть меньше! Сип вам в кадык, типун на язык, чирей во весь бок!

— И урвали?

— Кое-кто урвал… Ух, мироеды проклятые! — ощерилась Маня. — Чтоб их разорвало вместе с вами! Ничего, следующей весной поквитаемся.

— Так нас ты за что хулишь, тетка? Разве мы что-то себе забрали? Все вам, все общее!

— Общее, красава, значит ничье!

— Ну, в чем-о ты правильно мыслишь. В этом деле главное не перегибать палку… Ну так мы и, не перегибали, за вас ничего не решали!

— Надо было всего лишь землю меж нами поделить по справедливости, вот и все!

— Ха! Маня, что такое справедливость каждый понимает по-своему! Кто-то и корочкой ржаной довольствуется, а кому-то и каравая мало. Вот скажи, зачем нам в вашем болоте лягушек пугать? Потом еще и виноваты окажемся!

— Зато поделили бы! Так или иначе!

— И как нам всем угодить! — удивленно вскинулся Тимка и припомнил общину, к которой была приписана школа. — Вот у нас, к примеру, решили, что в личном владении будут лишь огороды, пашня же должна быть общая. Тех же, кто на такое не согласился, отселили на хутора, выделив собственные наделы и всем обществом перенеся им дома!

— Ишь ты!.. Времени не жалко было срубы изгоям перекладывать?

— Да что там трат, дом по бревнышку разобрать и в другое место перевезти? Хотят сами хозяйствовать? Флаг им в руки и барабан на шею, за частоколом место освободилось! А еще без них ругани меньше, да и хлеб без межей убирать не в пример легче стало. Пустил конную жатку по общему полю и знай снопы складывай всем миром. Это тебе не руками клочок земли обрабатывать!

— Вы бы еще жен общими сделали, — недовольно процедила Маня. — Кому-то тоже неплохо было бы!

— Лишь то, что руками людскими создается, поделить можно, — осторожно возразил Тимка, скрывая улыбку, — а бабы, под это описание не подходят. Так что пусть сами как-нибудь… распределяются!

— Ага! Скотина вот тоже не руками делается, — не приняла его шутку Маня. — Но Веремуд ее забрал себе подчистую!

— Так большую часть он со степи вроде привел? Его скотина? У вас же до того мор был, сначала людей покосило, а следующим годом и живность? Так?

— Так, да не так! В степи он лишь мошну свою набил, а скот скупал по соседям!

— И какая разница? Все равно, вам все отдел…

— А как по-другому? Он не должен был заботиться о людях, что на его

земле трудились?! — не на шутку разошлась Маня. — Это вы пришли, и выкинули нас на волю вольную с пустою сумой! Идите и побирайтесь, как хотите! На себе первый год пахали, корягу вам в бок! Что нам толку с той земли, если кроме нее у нас ничего нет? Хорошо, что этой зимой мужи наши в пояс Веремуду поклонились, да вернули старые порядки!

— Это как?

— А вот так! Старостой его выбрали, да повинуются, как отцу родному, защитнику нашему! Он и скот обратно раздал! И зерном посевным поделился, которое мы подъели дочиста!

— Небось, часть урожая придется ему отдать?

— И что с того? Зато отсеялись на всех угодьях А то годом раньше, чтобы семьи прокормить до того доходило, что лес вокруг деревни весь вырубили да пожгли на уголь для вас, лихоимцев!

— То есть холопами легче?

Маня недобро посмотрела в сторону Тимки и постучала пальцем себе по лбу, констатируя умственную неполноценность собеседника.

— Да хоть холопами, лишь бы выжить! Мы первый год с голодухи едва не окочурились к весне, одной оболонью вкупе со ржаной мукой и спаслись! Хорошо еще взял меня Веремуд за скотом присматривать, а то так бы ноги и протянула со всем семейством своим!

— До сим пор работаешь на него?

Ага, только ныне на своем подворье, два десятка голов хозяин мне выделил от щедрот своих.

— Всего-то?

— Так то коров, а мелкой живности и не счесть! Да и не потянуть мне больше, хоть все семейство на покос поставлю.

— А никаких условиях выделил?

— Половина приплод моя, а за недостачу головой отвечаю,

— А сыр?

— Для семейства чуток оставляю, но в основном Веремуду отдаю, — обреченно пожала плечами Маня и добавила. — Но боярин он справедливый, помогает с сеном и зерном, потому не одним молоком живем и даже одежку зимнюю справляем понемногу.

— А муж чем занимается? Дети есть?

— Мужа медведь остатним летом задрал, а из детей у меня четыре девки на выданье, — Маня осмотрела Тимку с головы до ног, задержала взгляд на дырявой рубахе и печально вздохнула, посчитав, что тот не подходит ей в зятья, — да еще сынок есть, Тар. Этот на годок-другой помладше тебя будет, так что помощников хватает. Мы даже на торг ездим к соседям с сыром хозяйским!

— А что своим скотом не обзаведешься?

— А на что?! — вновь разошлась тетка. Мало того, что вы, ветлужцы нас голыми и босыми на земле оставили, так еще и резу повсеместно брать запретили. А будет Веремуд без резы в долг давать, а?! Других зажиточных у нас нет!

— Мог бы и дать, нешто нельзя помочь соседу безвозмездно или хотя бы за малую мзду? Резу ведь никто не отменял, ее просто ограничили одной двадцатой частью в год, а если общество или школа дает монеты в рост, то десятой. Это не треть и не половина, как на той же Руси ныне доходит, и то лишь тогда там все уменьшилось, когда Мономах постановил как нужно и можно отдавать долги, а было куда страшнее! В кабалу люди на всю жизнь попадали за куль муки! Именно таких заимодавцев с подобной резой мы и хотим искоренить!

— В чем же они провинились? Каждый хочет жить лучше…

— Если не ограничивать таких, сразу появятся людишки, живущие за чужой счет. Кто-то будет в поте лица своего зарабатывать себе хлеб, а кто-то, почивая на перинах, алчно предвкушать, как половину его каравая заберет себе! А еще им подобные обрастают всякой швалью, которая выбиванием долгов занимается! И вместе они будут уже на всю ковригу зубы точить, да еще возжелают кровушки вашей, чтобы ваш же хлебушек ею запить!

— Это да! — мрачно согласилась Маня,

— И нешто нам сдалось потом с такими бороться? Лучше вовсе не доводить до греха! Вон, в Киев граде семь лет назад народ до того довели кабалой да поборами, что он с вилами на купцов-иудеев, да бояр городских поднялся!

— Да будет кто-то давать монеты в рост, за такую малость, как у вас?

— Хочешь больше, так вкладывай в ремесло какое, или скот разводи. Мы только «за»! Вот, к примеру, нешто ваше общество не может растрясти мошну, да твой сыр начать на сторону продавать? Озолотитесь!

— Эх! — Маня с досады махнула на мальчишку рукой. — Да где ж она мошна та! На прожитье не хватает! На это бы монет получить! Хоть бы у тех же иудеев!

— Вот у них точно нежелательно.

— Вот так всегда! — всплеснула руками Маня. — Сначала все дивились ваш покон, а как суд да дело, так это нельзя, то запрещено! Я не говорю про иноземцев разных, но чего бы боярам нашим не разрешить резу по своему желанию снимать? Не каждый будет втридорога лупить!

— Не каждый, Но таких мало, Маня! А в основном будут лупить, потом сами же на них наместнику жаловаться прибежите! Ах, содрали три шкуры, ах, на что нам жить!.. Нет уж! За школы мы еще сможем ответить, большая часть монет оттуда точно в дело пойдет. Да и общину таким правом грех обделять, все таки прибыль в общий карман будет падать, и убыток оттуда же браться. А вот остальных надо прижать, иначе воевода больше времени и. сил потратит на суды и подавление бунтов! И долг с просчитавшегося общине легче взыскивать. На общественные работы, его со стандартной оплатой и все! Не в закупы же мироеду отдавать? Так, глядишь, дойдем до того, что в полуденные страны должника продавать будем! Как же, убытки надо покрывать!

— Уж лучше в закупы пойти, чем ноги протянуть!

— Так создайте общий котел, из которого в трудные времена черпать будет можно! Мы для того и поддерживаем общину, избавляя ее от оброка, чтобы она служила опорой простым людям в гибельные годы! Заставляем всех хранилища под зерно строить, выделяя под это монеты, а потом складывать этот самый оброк туда же! Сами и будете пользоваться в итоге, а то и соседям при желании поможете! — Тимка передернул плечами и выдохнул, успокаиваясь… — Понятно, что если ладу в общине вашей нет, и каждый в свою сторону гребет, то не получится ни черта! А уж если она на грани нищеты… Много у вас тех, кто концы с концами не сводит?

— Да куда не плюнь, мимо не промажешь!

— А школа на Суре? Слышали, что туда можно обращаться за советом и помощью?

— Даже к наместнику в ноги падали! И ничего!

— А о чем просили?

— Как о чем? Зерна на прокорм просили отсыпать, из этого самого вашего котла!

— С чего бы это? Вы туда уже что-то вкладывали? Или вас постигла беда и вы живете по нашим законам, а потому имеете полное право просить наместника открыть закрома?.. То, что у вас каждую весну наделы заново делят и скорее всего из-за этого никто за землей не ухаживает, это лишь ваши проблемы! Сколько зерна собираете? Сам к трем, четырем? Кто за вас ваши заморочки будет решать?

— Да что за ней ухаживать? — озадачилась Маня, не обращая внимания на незнакомые слова из уст собеседника. — Девка она, что ли, на выданье? И так маешься, маешься с ней, работы по горло, а толку никакого!

— Что, осенью не пашете под яровые? Зимой не вывозите навоз на поля?!

— Нешто я спину горбатить буду, чтобы потом мой надел другому отошел и тот… — Маня неожиданно замолчала и зло произнесла. — Да прав ты, малец, грыземся мы меж собой, как собаки в своре. Но вот я рада бы по-другому, да кто меня, бабу, слушать будет? Так что-наместник ваш мог бы не зерном, а чем другим таким как я, обделенным, поспособствовать…

— На него ты не сердись, ему деньги на конкретные проекты выделяют, нет у него лишних!

— Чего выделяют? Куда?

— Деньги, они же куны! Дело наместника следить за выполнением законов, попутно улаживая все разногласия между общинами требованиями воеводы. А монет на это ему выделяют в обрез! Ровно столько, к примеру, чтобы построить хранилища для запасов на голодный год. Или обустроить переселенцев. Или выкупить племенной скот для разведения. То есть чисто воеводскими поручениями он занимается! А обеспечивать вас тягловой живностью или теми же косилками он права не имеет, поскольку такими вложениями у нас занимаются школы, а точнее ремесленники при них, пусть наместник и следит краем глаза, куда они монеты девают! И, кстати, баба ты, или мужик, им дела нет!

— Ой, ли!

— Кунам все равно кто их зарабатывает!.. Вот скажи, стала бы ты делать сыры для школы, если та тебя, молочным скотом обеспечит, а брать будет лишь половину выручки, а не всю, как Веремуд?

— Если бы да кабы, то во рту росли грибы!.. — набычилась Маня, но потом сразу же мечтательно произнесла. — Вот бы выкупить мне моих буренушек! А то ведь как дадут, так и заберут обратно! А пастбища?.. Кто же мне удобья выделит? Даже рядом с выселками, где живу, каждый норовит одинокую бабу на хромой козе объехать!

Маня грозно помахала в воздухе кулаком и тяжко вздохнула.

— Эх! А я бы развернулась…

— Так иди в школу! Без выпаса не останешься! И скотину сможешь выкупить, если научишь школьников сыр варить! На свою половину выручки и сделаешь это в итоге!

— Точно? Не приберут они к рукам мою сыроварню?

— Не приберут. Я в твоем деле не сильно понимаю, но почти уверен, что школе оно много не принесет, а вот наладить под него механизацию, да продавать всякие маслобойки, сепараторы и оборудование для сыроделия вместе с посудой нужной и твоими рецептами…

— А с выпасом как?

— Ну… Думаю, тебе надо заявить, что жить будешь по ветлужским законам, тогда наместник или глава школы тебя выделят в другую общину, которой земли прирежут без обид! Возьмут от старой, раз та удержать тебя не может, и прирежут!

— Эх! Да что толку делить куцую горбушку?! Что так ее кромсай, что этак, все одно кому-то не достанется! Даже если вдоволь землицы дадут то найдется кому в общину эту вступить! И кто там мне, бабе, рот позволит открыть? А сынок у меня еще мал, его и слушать не будут!

— У тебя ведь пятеро по лавкам?

— Точно так! — горделиво кивнула Маня. — Всех сохранила и на ноги подняла! Остальным до меня далеко, не берегут эти убогие детишек своих, а я их снегом обтирала, да в баньке парила с младых ногтей!

— Тогда вообще все Замечательно. Хм… для тебя, имею в виду. Среди тех, кто землей живет, у нас на Ветлуге и Суре право голоса имеет лишь тот, кто пятерых взрастил — и в школу отдал. Со школой у вас, конечно, пока туго, но это уже не твои проблемы, раз ее нет. Более того, кто в семье голосом распоряжается, баба или мужик, ветлужцам опять же все едино. Так что может оказаться, что ты одна в общине верховодить будешь, если лишь у тебя нужное количество отпрысков набирается… А уж твой сыр это такое золотое дно, Маня!..

— Не все то золото, что блестит! — помрачнела тетка. — И что-то мнится мне, что не все, так гладко, как ты мне толкуешь!

— Гладко точно не будет, но просто знай, что воеводская власть будет на твоей стороне. Ты рассуди практично. Ветлужцы сюда пришли явно не для того, чтобы землю отнять у Веремуда и вас ею облагодетельствовать. Держи карман шире! Они живут не оброком, а долей с особо прибыльных хозяйств, куда вкладывают звонкую монету, а еще торговлей! Не самой же тебе сыр в другие земли таскать? Стоит наместнику или главе школы только узнать, что ты умеешь, быстро поставят всех ваших мужиков в позу, где они только мычать согласно будут!

— Да они и меня нагнут, а потом все, мои секреты, что от матери достались, вызнают!

— Маня! Им что, больше делать нечего, — как твоим коровам хвосты крутить?! Куда быстрее чужую работу наладить, да купоны с нее стричь!

— Чего стричь?

— Удочку они тебе дадут, а ты им рыбы за это наловишь! Чем больше таких рыбаков будет, тем больше они получат! Так что и не нагнут и другим не дадут! Уже понимают, что ремеслами жить выгоднее, чем простым земледелием!

— Ага, а остальные будут сидеть и сопли жевать? У Веремуда пять боевых холопов на хозяйстве сидят! Им нас вырезать, как высморкаться, а вы далеко!

— Хм… — Тимка озадаченно посмотрел на Маню. — Люди они вольные, хотят считать себя холопами, пусть считают. Но только, как я слышал, не его они ныне людишки…

— Да чьи бы ни были, нам не легче!

— И все-таки ты зря на них не греши. Или было что уже?

— Да нет вроде…

— Вот-вот. Да и насколько я слышал, сам бывший хозяин в итоге все-таки о вас позаботился? Кого-то в услужение взял, а кого-то даже зерном оделил, в том числе посевным. И ему выгодно, и вам не голодно… Верно, до Веремуда донесли, что за погибель людей, когда у самого закрома ломятся, с него полной мерой спросят. Выходит, не прошли впустую ваши жалобы наместнику!

— Больно много знаешь, сосунок! — вконец рассердилась тетка. — Будто не батрачить, по людям ходишь, а во главе школы сидишь! И откель только такой взялся?!

Маня презрительно фыркнула и замолчала, всем видом показывая, что бестолковый мальчишка ровным, счетом ничего не понимает в тяжелой крестьянской жизни.

— Откель взялся с Ветлуги, сама знаешь, — не обратил внимания на все-таки прорезавшуюся обиду Тимка. — А ведаю многое, потому что уши от чужой болтовни не прикрываю. Слышал, что наместнику вашему первый год простыми людьми заниматься было недосуг, он бунт давил, да жадных до чужой землицы соседей примучивал. Во второй школу понимал на ноги, цементные прииски разрабатывая. В третий же, надеюсь…

— А в третий мошну свою будет набивать! — перебила его Маня. — Нешто кто об оратаях заботиться будет, хотя и обещали вы?!

— Извини за нескромный вопрос, а прежде кто-то заботился? Обычно тот кто во главе стоит, обеспечивает безопасность, а подданные его содержат! Ремесленник же, как и земледелец, сам о своем животе думает. Никто его репой со своего огорода просто так не откармливает, разве что в голодное время, чтобы в следующий год все свои затраты окупить.

— А я спорю? Только кто будет содержать вашего воеводу, ежели все разбегутся?

— А с чего разбегаться? Ветлужцы, в отличие от Веремуда вашего или бывшего эрзянского князя, с землепашцев почти ничего не требуют, да еще отдали вам землю в собственность, с одним, заметь условием! Чтобы вы ее холили и лелеяли, поля засевали, леса сберегали и со всего этого кормились! А ремесленников, с которых хоть что-то берут, ветлужцы всемерно поддерживают, чтобы те богатели и могли эти самые налоги за вас, немощных, платить, что обеспечит, в конечном счете, вашу безопасность! Разве это не забота?!

Маня обиженно засопела и отвернулась, но Тимка упорно, продолжил настаивать на своей точке зрения.

— Да, чудес не бывает и караваи хлеба с небес по вашему желанию не упадут! Да, вначале будет трудно, и то что вы бросились в ноги вашему бывшему хозяину, возможно, не самый плохой выход, чтобы переждать невзгоды. Но давать вам зерно при ваших склоках, это как курам стихи на ночь читать для повышения яйценоскости!

— Чего?

— Бесполезно, говорю, ибо благодарности от вас не дождешься! Подъедите и новое потребуете! Насколько я слышал, община ваша и не старалась все это время из нищеты выбраться. Привыкла, что боярин из похода придет и все ее проблемы решит!.. Ничего, дайте только срок, наместник до вас доберется и покажет, где раки зимуют! А вдобавок еще и палками на военные сборы погонит!

— Это, зачем нас куда-то гнать? — округлила глаза тетка. — Пусть Веремуд своих холопов вам в войско, отряжает!

— Любая рать собирается с земли, а ее у него ныне и нет, у вес она! С кого еще наместнику спрашивать, как ваш молодежь оружие в руках держит?

— Нешто это нам надо? Мы иным поконом живем!

— Да хоть каким, но ополчение собрать обязаны в случае нужды! Понятно, что в основном драться будут те кто своей стезей войну выбрал, но случись заваруха… Короче, чистить окрестные земли от лихих людишек теперь и ваша забота!

Пусть другие кровушку проливают! За это они с нас три шкуры де…

Маня поперхнулась и насуплено замолчала.

— Вот то-то! Что делать, если не дерут? Помнишь, как сначала радовались что вы не холопы и что земля будет ваша? А свобода, она штука такая… сплошные обязательства и необходимость шевелить извилинами за себя и свою, семью, — угрюмо констатировал Тимка. — Кто не понял, что с ней делать или как договориться с соседом, потом пеняет на себя и сосет зимой лапу! Или вновь, вольно или невольно, отдается кому-нибудь в услужение о потрохами! А у вас, кстати, землица не чета ветлужской, в ваших местах такой чернозем начинается, что палку воткни, через год сад будет! Вот уж где развернуться можно!

— Ну уж!

— Уж ну! С другой стороны ты правильно говоришь, что вы голь перекатная и без средств производства э… то есть без железного плуга и выносливых лошадок, без добрых инструментов и знаний, как все это применить, людишки ваши из нищеты долго не выберутся.

— Ну так!..

— Да не нукай ты! Слышал я, что в этом, году часть прибыли с приисков цементных школа будет пускать на займы тем, кто дело свое поднимать желает. Не одна ты в этой обойме будешь!

— Что, и оратаям дадут, дабы те скотом обзавелись?

— Ну, лошадками степными за небольшую ежегодную мзду поспособствовать ветлужцы смогут, но в принципе местная власть пока, не так богата, чтобы обычному землепашцу в долг давать. Он за десять лет такой заем не вернет, а то и проест его с голодухи… А вот обществу дадут. Плуг, к примеру, молотилку или даже жатку. Тебе на твой сыр, полагаю, вообще без проблем монет выделят лишь бы дело свое подняла на паях со школой. А уж поднимешься на ноги, сама решишь, выкупать ли скот на себя или оставить все как есть. От этого зависит, сколько в воеводскую казну тебе придется отстегивать.

— И много отдавать нужно? — всполошилась Маня.

— Ну… По сути сырное дело это лишь продолжение трудов тех, кто скотину выращивает, а потому если ближайшей родней его осилишь, все твое будет. То же самое, если с общиной или школой совместно им владеть. А вот если будешь одна хозяйствовать и при этом нанимать людишек со стороны, то тогда придется поделиться.

— Точно ничего платить надо, если семьей буду сыр или масло на продажу делать? С чего такая забота?

— Ты кое о чем забываешь. О маслобойнях, к примеру, и другом оборудовании. Не руками же ты все взбивать и варить будешь? Когда-нибудь и ремесленников привлечешь к своим делам. Да и торговля молочными продуктами, сколько в итоге работы людям даст? И со всего этого будет в общую копилку монета капать.

— То есть на любое новое дело дадите?

— Тут надо говорить конкретно. Вдруг ты свои золотые сольдо захочешь в землю посадить?..

— Ась?

— Ну, монеты на ветер выбросить пожелаешь!.. С другой стороны есть дела, за которые будут привечать особо. На них не только резы не будет, но и основной долг скостят, если успешно их завершишь.

— Что за дела?

— Разные… К-примеру, разведение лошадок породистых.

— А говорят, что вы никому не даете заработать. Мол, купец у вас что скотник у боярина получает, а воевода не больше иного ратника,

— Врут! И мы даже знаем кому это выгодно… — убежденно хмыкнул Тимка.

— Все, кто у воеводы на службе, поделены на пять сословий, а точнее разрядов. То же самое у ремесленников при школах. На самом деле разрядов может быть сколько угодно, но самый высший доход не может превышать самый нижний более чем в пять раз. То есть если простой ратник получит гривну в год, то его тысяцкий получит из казны пять и все. Но это касается лишь тех, кто на воеводской или школьной службе, то есть получает свои монеты из собираемых налогов.

— А то, что с боя взяли?

— После оценки половина твоя, а остальное в казну. С другой стороны и все обеспечение на воеводе.

— То есть простой ратник может и больше походного воеводы получить?

— Всякое может случиться однако обычно стычки без ведома сотника или тысяцкого не проходят. Иначе этот ратник за своевольство на ближайшей осине болтаться будет.

— А утаит если кто?

— А на такие дела тайная служба имеется… Уж если она продастся, то тогда все, капец всем! — Тимка потрогал свое кольцо, висящее под рубашкой, и едва слышно произнес. Вот только на каждую хитрую гайку у нас найдется и свой болт с резьбой.

— Ась?

— Говорю, если спрашиваешь про воеводу и его наместников, то те на полном обеспечении, в казне и в сословия не входят! — гаркнул ей в ухо Тимка, удостоившись осуждающего взгляда. — Служба у них не более десяти лет, потом все изымается и выдается пожизненно на прожитье.

— И что, можно ничего не делать?

— С голода не помрешь, но для разносолов на столе придется чем-нибудь заняться. Правда, купеческая стезя для них закрыта, но служить или ремеслом заниматься им никто не запрещает. Да и все обеспечение ежегодно озвучивается перед народом на площади. Кому захочется позориться или воеводу подставлять?

— А кому из наместников покажется мало?

— Ты про мздоимство? Без этого наверняка не обойдется, но наказание для такого лишь смерть, семье придется удалиться в вечное изгнание, рад же будет выплачивать убытки в десятикратном размере, а то и всего лишится. Многие решатся рискнуть своей головой, но не всякий судьбами своих детей или престарелых родителей… Конечно вряд ли мы отвадим от власти всех, у кого душа к монетам пристрастие имеет, но… Ремеслом или торговлей заниматься выгоднее и безопаснее, хотя и тут по доходам много ограничений, если наемный труд используешь.

— Так побегут тогда от вас те, кто побойчее!

— Кто именно? Те, кто мечтает нажиться ка других! И пусть! Нам такие люди, не нужны особенно те богатеи, кто к власти хочет примазаться! — жестко ответил Тимка. — Некоторые из них даже сочиняют сказки о том, что они больше пользы отечеству принесут, чем многие иные. Мол, богатому человеку уже ничего не надо и он будет лишь о других заботиться во власти!

— И?

— Воровать он там еще больше будет, вот что я тебе скажу, Маня! Бывают конечно исключения, но именно для таких редких случаев и оговорено, что все имущество выше определенного предела у воеводы и наместников при вступлении на службу изымается и не возвращается.

— Кровопийцы эти и без власти кровушки могут попить…

— После определенного дохода налоги возрастают в разы, и перед таким дельцом встает дилемма, ну… два пути. Или он начинает меньше жрать, или передает часть своего дела местным общинам, чтобы те право голоса в нем имели.

— Нешто он с вервью не договорился?

— Ключевое слово здесь «договорится»! И опять же это действует до определенного предела, поскольку нам нужно не малое количество очень богатых семей, а большое со средним достатком. Кое-где действительно без груды монет дело не сдвинешь, но для этого товарищества во всем мире придуманы, а с компаньонами своими опять же придется договариваться.

— То есть и меня с сыром когда-нибудь прижмут?

— Если больше десятка наемных работников наберешь, то начнут, а после сотни можешь даже права голоса лишиться. Вот только до сих пор не решено, как за этим следить… На воеводских людей повесить? Так их столько разведется, что они прожрут больше, чем заработают. На школы? Не уверен… В любом случае, если своей семьей на земле будешь трудиться, то ни куны в казну не отдашь Это я тебе гарантирую!

— Больше сотни, говоришь? Это где ж такая прорва людей может понадобиться?

— В ткацком деле, к примеру. Уже сейчас.

— Ой…

Маня неожиданно натянула вожжи и телега встала.

Тимка непроизвольно приподнялся и оглянулся, озирая окрестности. Он не столько искал опасность, сколько на всякий случай осматривался в поисках своей команды. Не засветились ли? В деревню он отправился не только с Радкой, вот только тетке того знать пока не следовало.

— Что там?

— Смертью пахнет…

— Кровью?

— Нет, смертью, — непонятно ответила Маня.

Дернув уздой, она направила телегу через пологий овраг, поросший небольшими елками, и медленно въехала на поляну, начинавшуюся сразу за балкой.

— Тар! Сынок…

Кинувшись с облучка в траву, Маня пробежала несколько шагов и резко остановилась перед горой сучьев, наваленных посередине лесной опушки. Перед ней стоял мальчишка, а чуть в стороне лежали два разоблаченных до исподнего тела.

Тимка тоже соскочил с телеги и запустил руку в сено, ища припрятанную там котомку. В ней лежали пояс, топор и несколько метательных ножей. Ничего такого, что выдало бы его как ветлужского отрока на службе, однако этого было достаточно для понимания того, что он не наемный работник, мыкающейся в поисках лучшей доли. Собственно по разговору тетка и так должна была его раскусить, поэтому дальше можно было не притворяться.

— Радка, слезай!

Не уловив наверху никакого шевеления, он еще раз крикнул.

— Радка!

Чуть помедлив, он забрался на облучок, потянулся и попытался ухватиться за торчащий из сена лапоть, который та надела «исключительно из конспирации», устроив целый скандал из переобувания.

— Радка!!

Лыковый «сапожек» брыкнулся и чуть не заехал ему по лбу.

«Ну что бабы за люди! То им ночь как день, то проснуться не могут… Ладно, не больно ты здесь и нужна!»

Тимка вновь спрыгнул на землю, опоясался и мрачно обернулся.

— Что тут произошло?

Маня равнодушно выслушала его требовательный тон и кивнула сыну.

— Тар, ответь ему. Это ветлужец и хотя он почти твой ровесник, но явно не из простых.

— Я знаю, — коротко и сухо ответил тот, лишь только поднял взгляд от земли. — Это глава выксунской школы. Привет, Тимофей.

Для начала недоуменно похлопав ресницами, Тимка все-таки мальчишку вспомнил. Выручило взрослое имя, которым его мало кто называл.

Зимой ребята из сурской школы пришли к ним на Выксунку на лыжах, доказывая то ли себе, то ли остальным, что не лаптем щи хлебают. Прииск зимой не работал, теплых мастерских еще не было, а сидеть в душной избе и осваивать грамматику и счет…

Походы и посиделки около костров всегда Тимкой приветствовались, собственно как и другими главами школ. Проверка недорослей не прочность и их сплочение были тоже необходимы. Однако тащиться зимой за тридевять земель, не зная толком дороги, через пургу, лесную чащу и обитающих кое-где лихи людишек… Ну и что, что вдоль недавно наезженного тракта, проложенного торговыми обозами с железом, цементом и прочими вкусностями! Зимой-то их активность практически сводилась к нулю!

Было бы ради чего так собой рисковать!

Впоследствии у его был неприятный разговор с Андрейкой, негласно возглавлявшим сурских учеников. Наедине, с выводами насчет обеспечения похода и его пользы. В отличие от Тимки тот до официального положения не дорос и над школой стоял кто-то из взрослых, но от разноса старый приятель не спасся. На это Андрейка ответил по-своему. Воспользовавшись старыми связями, он вытребовал главного обвинителя к себе на Суру вместе с парой десятков школьников, заканчивающих обучение. На Выксунке за главного остался Прошка.

Так что теперь Тимка возглавлял уже сурскую школу, и опыт зимнего похода пришлось творчески перерабатывать именно ему.

Хорошо тогда не загнулся никто. Тем не менее, кто-то отморозил себе пальцы, один из школьников сломал на буреломах ногу и его едва спасли, а пара человек в мороз умудрились подхватить кишечную инфекцию, да такую, что оклемались только к весне.

Еще повезло, что на лихой народец не наткнулись, волки большой стаей не обложили, да рысь никому на плечи с дерева не прыгнула.

С другой стороны леса, около тракта чистили от душегубов постоянно, а прошедший год был урожайный и народец на рисковые вольные хлеба подаваться не спешил. Да и местные жители, пусть и нечасто попадающиеся на пути, не отказывали в ночлеге вечно продрогшим подросткам. Наверное, спасало даже не то, что те были вооружены, а слухи о школах и способность мальчишек немного заплатить за теплый угол.

Все равно даже сейчас Тимке становилось плохо как только он начинал думать про их зимние ночевки в лесу.

Пусть и лапнике, пусть около костра, но случись сильный мороз или долгая непогода… К примеру, легко рассуждать на посиделках об эскимосских снежных домах, но вот строить их каждый день после тяжелого перехода по глубокому снегу или пережидать в них метель несколько дней, деля скудные остатки припасов… Короче, Бог мальчишек миловал, несмотря на наличие среди них некоторых бестолковых голов.

И ведь взрослых уговорили.

По прошествии времени Тимка еще больше уверился, что сурским школьникам вообще не надо было соваться, в тот злосчастный поход! Или хотя бы хорошо готовиться к нему!

Лучше всего о подготовке лыжной «прогулки» говорил тот факт, что большинству пришлось не только лыжи выпрашивать «у тятеньки» или старших братьев, но, и саму одежду — собирать по всем соседям. Собственно, ничего странного, в этом не было, почти у всех учеников, что на Выксуйке, что на Суре, в семье, была всего лишь одна зимняя обувка на всех ребятишек.

Слава богу, что Андрейка догадался на выделенные наместником небольшие деньги запастись припасами, погрузить их на школьные розвальни, да нанять за еду пару отирающихся при прииске подростков в качестве возниц. Не всегда сани могли проехать там, где перли напролом лыжники, но были, тем не менее, всегда неподалеку, останавливаясь в оговоренных на карте точках, обычно небольших деревеньках возле тракта.

Вот одним из возниц и был Тар. В школе он не учился, но на его счастье оказался рядом, на заработках. Хотя какие, к черту, заработки зимой?

Кормили, да и ладно, дома было хуже.

Конечно, для него Тимка был Тимофеем, не меньше. А уж на ряженых в кольчуги выксунских подростков он и вовсе смотрел, разинув рот. Слушал их рассказы о недавних битвах ветлужцев и тоже мечтал о школе.

— Посторонним про меня нм слова. Так что здесь произошло?

Тар говорил заторможено и даже иногда улыбался, будто то, что произошло, его не касалось.

— Про Прастена знаешь ли?

— Кто таков?

— Брат Веремуда, что Иванова полусотня в боевые холопы воронежцам отдала.

— Тогда знаю. И что?

— На побывку его ваш воронежский воевода отпустил вместе с троими сопровождающими, хотя земли Прастена уже того… Вот и приехал он к нашему хозяину. Ну, то есть…

— Я понял. Это Прастен натворил?

— Да нет, он у брата в гостях добрых коней ему привел в подарок, говорят, даже на судьбу свою не жалуется. Мол, холопом уже не числится и добыча не в пример прежнему. А еще, что земля на Дону обильна и его аж завидки берут на нее, потому обустраиваться там и будет…

— Так что случилось?

— Ныне поутру эрзянский князь явился и с ним три десятка воев.

— Этот что здесь делает?

— Говорят что после поражения от рода Медведя бежит он к наместнику Сувара, сыну Селима Колына!

— Который Анбал Хисам?

— Неведомо мне его имя, но говорят, что тот идет с малой ратью сюда.

— И что они все тут забыли, в этой глухомани?

— То опять же мне неведомо, но…

— Договаривай!

— Слышал, что хочет инязор воспользоваться помощью русов, когда с наместником будет освобождать свои земли. Нужно ж ему на кого-то опираться, иначе этот самый Хисам в него не поверит и воев своих не даст. Вот и обещает князь бывшим своим данникам, что если они встанут за него, то он не только поместье Прастена тому вернет, но и новые пашни обоим прирежет, а также долю в цементных приисках выделит…

— Нешто Булгар вмешался? Или это Анбал вместо своих обычных охотничьих забав решил политикой заняться? — не выдержал Тимка и спохватился странной осведомленностью собеседника. — А откуда все это знаешь?

— На побегушках у эрзян был, язык их ведом мне, — пожал плечами Тар и кивнул на два обнаженных трупа, возлежащих рядом с сухими ветками. — Они и послали меня погибшим погребение устроить…

— Кто такие?

— Русы ветлуж… Э… Ваши вои, что на постое, здесь с весны стоят. Хотели они прорваться с весточкой, да подстрелили их…

— А остальные?

— Четверых еще раньше повязали, врасплох застав. Застава ваша путь на полудень стерегла, а эрзяне пришли той же дорогой, что и вы.

— Ясно. А что Веремуд?

— А что он? За каждым из братьев, приглядывают трое, а оружие отобрали.

Верная смерть при неверном выборе,

— А сопровождающие Прастена?

— Вместе с вашими в амбаре, кое-кто и в путах.

Мальчишка неожиданно шмыгнул носом и закончил.

— А мне вот жечь погибших… Разве так поступают с покойниками?!

— А чего сердишься? — не понял Тимка ожесточенных слов Тара. — Вы же так и хороните умерших? Сжигаете, а потом прах складываете в горшки и закапываете… Или я ошибаюсь и эти вои не ваших кровей?

Неожиданно всхлипнула Маня, разом ответив на все вопросы.

— Как же так, без людей, проводов…

— Долгие проводы не обещаю, но люди будут, — Тимка нехотя потянул топор из-за пояса и добавил. — Вот только веток сырых нарублю, чтобы костер сигнальный разжечь…

Отойдя в сторону, он поглядел на небо и протянул ладонь вверх, встречая первые капли нарождающегося дождя.

— Вот ведь, прогулялись на разведку! Еще и молодняку хотели показать, как в проходы ходить!

Поймав напряженной взгляд Мани, явно не решающейся что-то спросить, он обреченно махнул рукой.

— Все будет, тетка! Все! И ферма твоя, и пироги в ней с чаем и какавой!

Только подожди чуть! Радка! Радка!! Твою дивизию!.. Слезай! Промокнешь и простудишься!