С января началась борьба за дисциплину. По всей огромной стране искали прогульщиков. Андропов настойчиво убеждал население, что наведение дисциплины не потребует затрат, а эффект даст огромный. Милиционеры и дружинники начали вылавливать прогульщиков в домах быта, магазинах и кинотеатрах, в которых даже прерывали дневные киносеансы.
Литовская ССР не отставала от центра и на ее предприятиях из-за нарушений дисциплины лишали премий и наказывали руководителей предприятий. Те, не дожидаясь наказаний, устанавливали ревностный контроль над временем прихода на работу и ухода с нее.
Олины родители каждый вечер обсуждали события, происходящие в стране. Им казалось, что теперь будет обязательно наведен трудовой порядок и станет жить намного лучше. Все происходящие события не могли повлиять на их размеренную жизнь. Отец получил очередное воинское звание и повышение по службе, а мать работала в школе преподавателем русского языка.
Сама Ольга после успешной экзаменационной сессии и каникул продолжила обучение в вильнюсском государственном университете, куда поступила без особых проблем. Она самостоятельно, ни с кем не советуясь, выбрала филологический факультет и приступила к изучению немецкой литературы. Ее Сережка, сам того не осознавая, помог ей определиться с выбором. Он так часто разговаривал с ней на немецком языке, что это решило ее выбор. Она гордилась своим университетом.
Старый университет являлся истинной сокровищницей науки и искусства. Интерьер здания выглядел, как настоящая художественная галерея. В его библиотеке хранились собрания древних изданий и богатая коллекция атласов. Несколько лет назад за заслуги в подготовке специалистов народного хозяйства, достижения в области научных исследований и в связи с четырехсотлетием со дня основания университет был награжден орденом Дружбы народов.
Сам Вильнюс Ольге безумно нравился, и она считала его одним из красивейших городов. Особенно был красив старый город в окружении лесистых холмов и расположенный на слиянии двух рек. Она любила в компании одногруппников любоваться видами города с горы трех крестов или с холма района Заречье, особенно в предвечерние часы.
Студенческая жизнь увлекла ее. Первое время было жутко тяжело, но она усердно занималась, совмещая это с изнуряющими спортивными тренировками.
В детско-юношеской спортивной школе олимпийского резерва она успешно постигала принципы третьего этапа стрелковой подготовки в группе спортивного совершенствования и готовилась к соревнованиям всесоюзного уровня. Ее новый тренер Юрий Васильевич был полной противоположностью ее бывшего тренера, добродушного Ивана Николаевича. Он сколачивал из курсантов своей гру ппы настоящее боевое подразделение, стави л почти воинские требования. Большинство учащихся составляли девчонки, они беспрекословно выполняли обязанности дежурных, участвовали в построении перед занятиями, находили друг у друга ошибки и помогали их устранять, даже изучали обязанности судей-стажеров линии огня и линии мишеней. Благодаря этому жесткому распорядку и доведению элементов выстрела до автоматизма, Оля сдала нормативы кандидата в мастера спорта на отлично, чем порадовала строгого тренера.
– Раудис, я вижу твое будущее! Если ты приложишь еще больше усердия, то точно будешь спортсменкой олимпийского уровня, поверь мне! – сказал он тогда.
Оля гордилась этим и с огромным энтузиазмом старалась, но недолго. Напряженный график учебы в университете и тренировок в ДЮСШ, а также осознание того, что все это помешало ей поехать к бабушке и увидеть своего Сережку, сделали свое дело. Она была на грани нервного срыва.
Мать успокаивала ее. Говорила, что ничего страшного не произошло и в расставании есть своя изюминка, которая поможет укрепить их отношения и дать устояться еще таким хрупким чувствам, которые были между ними. Но Оля считала, что все это неправда и ничего хорошего в расставании нет. Родители вообще были склонны относиться к ее любви несерьезно. Они отмахивались от ее сердечных забот, и от этого становилось обидно. Но она точно знала, что когда любимые расстаются, особенно в первый раз, это очень больно. Их отношения с Сережкой были безоблачными, они становились все ближе и ближе друг к другу, они начинали все лучше понимать друг друга, перенимать взгляды друг друга, а что теперь? Она понимала, что чем дольше не видит его, тем тяжелее ей становится, ощущала себя путником в горах, которому с каждой сотней метров подъема становится все тяжелее и тяжелее. В последнее время на нее частенько накатывали слезы, и она плакала, иногда теряла аппетит и ее мучила бессонница. В этом состоянии она чувствовала себя абсолютно одинокой, никому не нужной и лишенной всякой надежды на встречу с любимым.
– Это же лучшие годы твоей жизни! – твердила мама.
Как часто слышала она эти слова из ее уст. Особенно сейчас, когда она была в полнейшей депрессии.
– Значит, станет еще хуже? – неожиданно спросила она.
Мать запнулась и удивленно посмотрела на дочь.
– Просто молодость не вечна!
Оля подумала, что ведь мама справедлива. Пока она сама дрожит от нетерпения стать взрослой и самостоятельной, взрослые, наоборот, с легкой завистью вспоминают безмятежные дни своей юности. И чем старше они становятся, тем счастливее их воспоминания. Это осознание нисколько не облегчило ее жизнь, и она продолжала страдать. Чем бы это все закончилось, она не знала, но ей повезло.
Оле повезло познакомиться с хорошей девушкой, которой удалось стать ее подругой. В самые тяжелые для Оли минуты та постоянно ее поддерживала. Лена Плескова была на удивление тихая, добрая и застенчивая девушка, ей удавалось заряжать всех окружающих отличным настроением. Ее черные, по-восточному своеобразные глаза притягивали, как магнит, и словно сами по себе старались поделиться с собеседником частью доброты, которой она была переполнена до краев. Ее худой римский нос был симпатичен и поднимал настроение, а изящные утонченные руки вызывали восхищение.
– Олечка, ну что ты все маешься! – в который уже раз она успокаивала подругу. – Вот увидишь, что все наладится, и ты встретишься со своим Сережкой! Поверь мне!
От ее слов настроение у Оли поднималось, словно под воздействием целебных чар. Она была искренне рада, что судьба свела ее с этим человечком и подарила такую преданную подругу, от которой у нее не было секретов, а ее Сережка для обеих стал близким и родным.
– Знаешь, Оль, – продолжила Лена. – Пошли сегодня к Радику. Он вечеринку устраивает и приглашал всех одногруппников. Говорил, что будет весело. А?
Оля удивилась и, пристально взглянув в глаза подруги, открыла рот. Такое предложение из ее уст она слышала впервые. Неужели та, которая слыла первой трусихой, взяла и предложила идти к Радику, имевшему на их курсе репутацию первого гуляки и бабника.
Оля покачала головой, но неожиданно для себя самой произнесла:
– Я согласна! Мы же с тобой ничего не теряем.
Лена вымученно улыбнулась, уже горько сожалея о своем предложении. Она совсем не ожидала услышать от подруги согласие и сама страшно боялась идти на вечеринку, но произнесенных слов было не вернуть.
– Да уж, но это ты точно подметила, что мы ничего не теряем, – безнадежно промолвила она и тоскливо посмотрела на подругу.
Глубина ее взгляда рассмешила Олю, и через некоторое время они уже на пару безудержно смеялись.
День пролетел незаметно и к вечеру они нарядные были в квартире у Радика и сидели на диване в компании длинноволосых парней и девушек. Пили сухое вино из граненых стаканов, потому что другой посуды не было. Да и эта, как предположила Лена, вероятно, была позаимствована из автоматов с газированной водой. В соседней комнате надрывался магнитофон и сквозь ужасно глухую и убийственно некачественную запись Оля с трудом узнала композицию немецкой группы «Пудис». Она улыбнулась от того, как среагировал бы Сережка, услышав это издевательство над слухом. В комнате стоял еле уловимый незнакомый запах, который насторожил Олю, но подруга не дала ей сосредоточить внимание на этом факте.
– Здорово, да? – толкнула ее под локоть осмелевшая Лена.
Глаза ее блестели.
– Я говорила, что будет классно!
– Конечно, – согласилась Оля. – Но одно плохо.
– Что?
– Я не вижу ни одного одногруппника и…
– Ну и что из этого следует? – перебила ее Лена. – Да нет, ничего. Не бери в голову.
Радик оказался радушным хозяином и безостановочно развлекал своих гостей прибаутками и бесконечной чередой анекдотов. К подругам вальяжной походкой подошел высокий крепко сложенный парень и с жутким прибалтийским акцентом, обращаясь к Лене, спросил:
– Вы танцуете?
– Да, – застенчиво пролепетала Лена, а он взял ее за руку и увел в соседнюю комнату, где ревел магнитофон.
Оля осталась одна в компании уже изрядно выпивших ребят. Они ожесточенно спорили, бесконечно перескакивая с одной темы на другую, но ей все равно было интересно их слушать. Радик назойливо старался ухаживать за ней, но у него это никак не получалось. Она практически не уделяла ему внимания. Встретив такую холодность, он бросил попытки и переключил свое внимание на другой объект.
Лена долго не появлялась, а Оля так бы ничего и не заподозрила, если бы к ней не подошла девушка со странным именем Ита – рыжеволосая, с вызывающе ярко накрашенными губами. Сев рядом, она закинула ногу на ногу и предложила закурить.
– Не курю! – раздраженно ответила Оля уже не первый раз за этот вечер, но собеседница нисколько не обиделась.
– Как хочешь, подруга, – сказала она. – А я с удовольствием.
Чиркнув спичкой, она с удовольствием прикурила «беломорину».
– Кстати, – выдавила она, с наслаждением втянув первые клубы приторного дыма. – Твоя подруга не отказалась, а травка классная.
Вид у папиросы был подозрительный, а слова окончательно расставили все по местам. Табачный дым так не пах, а значит, это была марихуана, о которой часто шептались в университете.
В комнате, где звучала музыка, Лены не было. Оля бросилась в другую комнату и в полумраке разглядела подругу, которую с двух сторон обнимали двое – прежний кавалер и еще какой-то незнакомый парень с соловым взглядом. Высокий гладил Ленино колено. Юбка ее была задрана, а блузка на груди расстегнута. Прикрыв глаза, она курила, тяжелый запах наполнял комнату. Второй, увидев вошедшую Олю, безразличным голосом произнес:
– Присоединяйся.
Оля закричала и, вырвав папиросу из безвольного рта Лены, с раздражением бросила на пол, яростно растоптав ее остатки.
– Ты что делаешь, чува! – заорал высокий, страшно коверкая русские слова на литовский лад. – Это моя солома!
– Да пошел ты, козел! – отмахнулась от него Оля и со злостью выдернула из его объятий испуганную и уже пришедшую в себя Лену.
– Что ты сказала, падаль русская! – рассвирепел он. Оля опешила от его черной и жуткой злобы. Ей стало страшно, и, словно в оправдание, она прошептала:
– Я литовка.
– Подстилки вы русские! – не унимался он, уже плохо контролируя себя, и, с жутким хрустом сжимая кулаки, стал надвигаться на подруг.
Музыка в соседней комнате стихла, и сразу появился Радик. Он пытался успокоить не на шутку разошедшегося высокого литовца, но тот не успокаивался.
– Придет еще наше время! Всех вас перевешаем на фонарных столбах!
Моментально собравшись, небрежно накинув пальто на себя и подругу, Оля вытолкала ее из квартиры и громко хлопнула входной дверью.
– Нацист, – раздраженно выдохнула она.
По-настоящему она испугалась только на улице. Ее начало колотить от нервного перенапряжения. За углом дома их догнал Радик и начал умоляюще тараторить:
– Девчонки, извините, что так получилось! Вы же никому не расскажите?
Оля остановилась, посмотрела в его испуганные глаза и, внезапно успокоившись, сказала:
– Не дрейф, промокашка, а всю твою компанию нужно бы было раздавить, как вшей!
Радик открыл от удивления рот, а Оля зло толкнула подругу в спину и двинулась в сторону проспекта. Лена безвольно побрела за ней, постоянно спотыкаясь. Город уже не казался Оле таким доброжелательным и красивым, как прежде.
– Подожди, – через некоторое время сказала Лена. – Я устала.
Оля резко развернулась и посмотрела на нее.
– Застегнись.
Лена неверными пальцами застегнула пуговицы на блузке и запахнула расстегнутое пальто.
– Я больше не могу, – жалобно пролепетала она. – Ты слышишь меня, Оль? Я не могу больше идти.
Она увидела возле клумбы скамейку, добрела до нее и, устало опустившись на холодные перекладины, скинула туфли.
Глупо было обижаться на подругу, но в горле у Оли до сих пор что-то клокотало. Она тоже подошла к скамейке, а Лена снизу жалобно посмотрела на нее.
– Сядь, – тихо сказала она. Оля села. – Не обижайся. Я этого не хотела, честное слово. Я не знала, что они мне подсунули.
Оля промолчала, обняла подругу и стала гладить ее по голове. Та неожиданно громко расплакалась, а ее слезы начали капать на Олину грудь.
Страшные слова, сказанные этим обезумевшим от злобы литовцем, не выходили у них из головы. Оле жутко захотелось оказаться в объятиях Сережки. В объятиях, которые бы успокоили и приласкали. Она вдруг отчетливо осознала, что ее бесконечно мучило до сих пор, и что она не могла понять и прочувствовать. Теперь она отчетливо ощутила себя лишней, скорее всего, даже не лишней, а инородным телом в этом городе. От этого стало еще страшнее, а слезы, наполнявшие ее глаза, наконец прорвались наружу. Она тоже заплакала, но только тихо, чтобы не потревожить свою подругу, казавшуюся ей теперь единственным после родителей и Сережки родным существом.
Они сидели так бесконечно долго, не ощущая холода, пока небо над крышами домов не начало бледнеть. На верхних этажах домов блестели темные окна, бледно-мутные фонари бросали на асфальт неясные тени. Пахло сырым туманом, подтаявшей, влажной землей клумб, а также ростками предчувствия неизбежных перемен, о которых никто из них не подозревал.