Итак, почему вампиры?

Теоретически истории о вампирах — будь то романы, фильмы, телесериалы, рассказы, оперы, песни или анекдоты — представляют собой разновидность хоррор-культуры. Долгое время вампир был всего лишь одним из ключевых персонажей — или важнейших тем — этой культуры, принадлежащим к пантеону тьмы наряду с оборотнем (чьи метаморфозы затрагивают и его городского родственника доктора Джекила), чудовищем Франкенштейна (с широким кругом сородичей от големов до киборгов), призраком (вкупе с домами, где призраки обитают), мумией, зомби, маньяком-убийцей и некоторыми другими; каждый из них имеет собственные подвиды и является героем персональных антологий — хотя «Большая книга слуг-горбунов», призванная завершить этот ряд, еще ожидает своего появления.

Стивен Кинг сравнивает эти основополагающие фигуры с символами из колоды карт Таро, но существуют и другие метафорические определения. Человеку моего возраста эти персонажи видятся монстрами компании «Аврора» — теми фосфоресцирующими сборными игрушками, которые детвора клеила в шестидесятые и семидесятые годы. Вампиром «Авроры» был, разумеется, Бела Лугоши в роли Дракулы, чей образ студия «Юниверсал пикчерз» фактически сделала своим фирменным знаком. В этом образе соединились эффектный оперный плащ, фрак, медальон, белый галстук — облачение, впоследствии побудившее Джорджа Хэмилтона в «Любви с первого укуса» вопросить: «Ты хотел бы провести пятьсот лет одетым как метрдотель?» Помимо любопытных голосовых модуляций («Я… Драаакулааа») и подведенных глаз, Лугоши привнес в роль гипнотические пассы, о которых Мартин Ландау в «Эде Вуде» говорит: «Чтобы так делать, нужно иметь очень гибкие суставы и родиться венгром».

Для рождения подобного образа вампира потребовались века. Его фольклорные корни глубоки и разнородны — здесь и кровососущие мертвецы, и демоны, и оборотни, присутствующие едва ли не в каждой культуре. На исходе восемнадцатого столетия вампир шагнул из мира легенд в романтическую литературу, оказав влияние на роковых героев и героинь готической прозы и поэзии. Эти притягательные злодеи зачастую предстают в ситуациях, которые мы сегодня ассоциируем с вампирами (даже в тех случаях, когда их нельзя отнести к числу последних). Они обитают в обветшалых замках, плетут интриги с целью погубить юные невинные души, обладают гипнотической властью над своими жертвами и слугами, предпочитают одежды черного цвета (с редкими вкраплениями белого); они бледны и худощавы, заимствуют элементы внутреннего убранства своих жилищ из склепов и подземелий, пребывают под гнетом семейных проклятий, заключают сделки с дьяволом, сторонятся или богохульствуют при виде религиозной символики, выходят из укрытий главным образом в ночную пору и т. п.

Лорд Рутвен, явленный в «Вампире» Джона Полидори, — типичный готический злодей, который, однако, заслуживает того, чтобы его помнили как первого вампира. Я повторю сказанное, сделав акцент на этих словах: лорд Рутвен — первый вампир. Можете выбросить за ненадобностью всю фольклорную традицию, женщин-змей, пьющих кровь, Петра Благоевича, Влада Колосажателя и пресловутых южноамериканских летучих мышей. Они, возможно, по-своему значительны и интересны, но они не являются вампирами в том смысле, который я имею в виду. А лорд Рутвен таковым является. От него ведут свое происхождение несметные толпы вампиров в последующей беллетристике — исключая разве что кровососущие растения, которые изображены в «Цветении странной орхидеи» Герберта Джорджа Уэллса или «Маленьком магазинчике ужасов», да работающий на крови автомобиль в «Корпорации Вампир» Йозефа Несвадбы. До Рутвена вампиризм был чем-то, что дурной человек или монстр совершал либо намеревался совершить («а сейчас я выпью горячей крови»); после повести Полидори, опубликованной в 1819 году, вампир стал особым существом, специфической разновидностью готического злодея. Это не грязный омерзительный восточноевропейский крестьянин-зомби, описанный в трактате дома Огюстена Кальме, а жестокий, утонченный, аристократичный светский щеголь, который удовлетворяет свои желания в манере мелодраматического злодейства, анахроничной даже для девятнадцатого века.

Стоит напомнить, что замысел Полидори содержал в себе значительный элемент шутки. Сочиненная им повесть — это злая сатира на его друга-нанимателя лорда Байрона, подразумевающая, что привычки и нравственные принципы поэта выдают в нем вампира; в подобной манере позднейшие карикатуристы будут рисовать, например, Маргарет Тэтчер со змеиными клыками. Большинство читателей не уловили иронии, но восприняли образ — во всяком случае, «уличение» Байрона в том, что он пьет кровь знатных дам (которых затем оставляет так быстро, как только позволяет его увечная нога), лишь способствовало росту его славы. За восемьдесят лет до появления «Дракулы» Брэма Стокера Рутвен стал персонажем-брендом — он перекочевал в продолжения, написанные другими авторами, и многочисленные театральные постановки (музыкальные и драматические), а также инспирировал низкопробные подражания вроде бульварного сериала «Вампир Варни». У Рутвена варварские иностранные манеры (как и Байрон, вампиры связаны с Грецией), однако он англичанин (а в некоторых пьесах — шотландец в клетчатом килте); вот почему воплощенный британец Кристофер Ли, чей Дракула многим обязан Рутвену, так же убедителен в роли вампира, как и венгр Лугоши. Стокеровский вампир безвкусно одевается (его видят «в соломенной шляпе, которая ему не идет»), меж тем образ Дракулы, созданный Лугоши на сцене и на киноэкране, наделен шиком, заимствованным через Рутвена у Байрона. Более того, сама ситуация проникновения вампира в светское общество (у Стокера Дракула проникает через окно, тогда как Дракула Лугоши, предъявив визитную карточку, шествует в гостиную) также восходит к Полидори — хотя сатирический подтекст «Вампира» заключается в том, что хищное кровопитие не противоречит, а, наоборот, вполне соответствует принятым в свете правилам «хорошего тона».

Разумеется, картина была бы неполной без женской вариации вампирского образа, и та наконец появилась в «Кармилле» (1871) Шеридана Ле Фаню, где вампир — мнимо бесхитростная непрошеная гостья, заманивающая свои жертвы в сети обольщения. Вообще говоря, Ле Фаню — писатель получше многих — создает характер более сложный, чем доминантная belle dame sans merci, которыми вампирши обычно предстают на экране: Кармилла — это пассивно-агрессивный монстр, неотвязчивый и безрассудный, болезненно-беспомощный и при этом отнимающий жизнь у тех, кто опрометчиво проявляет к нему участие (тогда как миссис Эмворт в одноименном рассказе Эдварда Фредерика Бенсона, напротив, сама ухаживает за пациентами, отчего они чахнут день ото дня). Ле Фаню первым всерьез задумался над вопросом, который позднее станет ключевым для повествований о вампирах, а именно: как разделаться с этими существами. Предложенный им рецепт (кол в сердце), взятый из санкционированной Кальме европейской фольклорной традиции, со временем сделался куда более распространенным, чем, например, тот выход, который нашел для себя Варни (самоубийственный прыжок в жерло вулкана). Стокер в «Дракуле» (1897) выводит различные вампирские образы, восходящие к Полидори и Ле Фаню и предваряющие появление его собственного злодея. Граф Дракула, монстр мужского пола, окружен сонмом невест и слуг.

Вероятно, не будь книги Стокера, вампиры никогда не добились бы лидерства на той территории, где они ныне правят. В этом случае горгоны, вурдалаки или химеры, возможно, выделились бы из общего круга монстров, размножились и заняли пустующую нишу. «Дракула» не произвел мгновенной сенсации: его первые продажи не идут ни в какое сравнение с продажами «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта Луиса Стивенсона или романа Генри Райдера Хаггарда «Она», и сам Стокер не снискал ни той литературной репутации, которую создал Оскару Уаильду «Портрет Дориана Грея», ни того невероятно широкого читательского отклика, который вызвали рассказы Артура Конан Дойла о Шерлоке Холмсе. В 1898 году сверхуспешным романом о вампирах стала «Война миров» Уэллса, где, напомню, прибывшие на Землю марсиане выкачивают из людей кровь. Постепенно благодаря театральным, а затем киноадаптациям «Дракула» стал общепризнанным, затем классическим, а затем всепроникающим культурным феноменом. Сегодняшний Дракула — это, строго говоря, не Дракула Стокера, а смесь лорда Рутвена, Варни, стокеровского героя, Носферату в исполнении Макса Шрека, Лугоши, Кристофера Ли, Гэри Олдмана, Джека Пэланса, Фрэнка Ланджеллы, графа Шокулы, Джейми Гиллиса в «Дракула сосет», Дракулы Фреда Саберхагена, серии комиксов Джина Колана «Могила Дракулы», Лестата Энн Райс, Влада Колосажателя из книги Флореску и Макнелли, Барлоу Стивена Кинга, Хитклифа, Байрона собственной персоной, Генри Ирвинга, Джека Потрошителя, вышеупомянутых игрушек компании «Аврора» (наряду с прочими сувенирами от «Юниверсал пикчерз») и множества других луковичных слоев.

Когда я сам как писатель обратился к этой теме (в книге «Anno Dracula» и связанных с нею романах и рассказах), я был вынужден заключить, что Дракула не является единым, цельным и неизменным существом, а представляет собой конгломерат всех вышеперечисленных созданий, людей и образов. По Стокеру, Дракула может обращаться в волка, летучую мышь или туман — его продолжатели доказали, что Дракула способен быть одновременно старым весельчаком дедушкой Мюнстером, болезненным романтическим субъектом в исполнении Клауса Кински и воплощением абсолютного зла. Последнее на момент написания этого предисловия серьезное приращение образа связано с нефтедобытчиком Дэниелом Плейнвью, которого сыграл Дэниел Дэй-Льюис в фильме Пола Томаса Андерсона «И будет кровь» по роману Эптона Синклера; в трактовке Дэй-Льюиса и Андерсона Плейнвью, спящий, точно мертвец, на дощатом полу и возглашающий: «Я пью твой молочный коктейль!» со смаком, достойным Лугоши, — это сочетание Джона Хьюстона и графа Дракулы (хотя я отчетливо различаю в уговаривающе-угрожающем шепоте Дэй-Льюиса, замышляющего высосать жизненные соки из пересохшей земли, скрипучий голос графа в исполнении Джека Пэланса).

«Носферату» (1922) Фридриха Вильгельма Мурнау был маргинальным в коммерческом отношении проектом (даже на фоне немецкой киноиндустрии того времени) — и снискал печальную известность, в частности, благодаря настойчивым попыткам вдовы Брэма Стокера запретить постановку фильма или заработать на ней. «Вампир» (1932) Карла Теодора Дрейера, формально являющийся киноадаптацией «Кармиллы», оказался еще дальше от мейнстрима. «Дракула» (1931) Тода Браунинга, величайшее достижение в вампирском кино первой половины столетия, не произвел столь сильного эффекта, как вышедший в конце того же года «Франкенштейн» Джеймса Уэйла. В последующих фильмах этого жанра «Юниверсал» недвусмысленно преподносила чудовище Франкенштейна как своего главного монстра, Дракула же занимал подчиненное положение (как, например, в двух кинолентах сороковых годов с участием разных монстров, где Джона Кэррадайна в роли графа затмевают пресловутое чудовище, человек-волк, безумный ученый и даже слуги-горбуны); это отразилось и на отношениях студийных звезд хоррора — Борису Карлоффу, выступавшему под маской чудовища, всегда доставались сливки, которых не удавалось снять Лугоши. Лишь на самом последнем этапе, с возвращением Лугоши в строй в фильме «Эббот и Костелло встречают Франкенштейна» (1948), графу представилась возможность занять первое место, хотя, заметим, и в этом случае его имя отсутствует в названии картины.

Когда студия «Хаммер филмз» взялась за возрождение жанра фильмов о монстрах, она изменила очередность, заданную «Юниверсал», и начала с «Проклятия Франкенштейна» (1957), за которым годом позже последовал «Дракула». Но ко времени создания Фрэнсисом Фордом Копполой «Дракулы Брэма Стокера» (1992), каковой неизбежно привел к появлению «Франкенштейна Мэри Шелли» (1994) Кеннета Браны, негласная иерархия поменялась вновь. В период между пятидесятыми и девяностыми фильмы о вампирах превзошли киновариации на тему Франкенштейна по количеству и кассовым сборам приблизительно в десять раз. Сезон засухи, которая наступила на территории вампирских романов после выхода «Дракулы» и которая лишь изредка уменьшалась с появлением таких заметных произведений, как «Я — легенда» (1954) Ричарда Матесона, «Доктора носят алое» (1960) Саймона Рэйвена и «Немного твоей крови» (1961) Теодора Старджона, в конце концов сменился настоящим половодьем, начавшимся в середине семидесятых годов, когда были опубликованы три важнейшие книги, возродившие этот жанр к жизни. Это «Салимов удел» (1975) Стивена Кинга, сочетающий сюжетную схему «Дракулы» с антуражем «Пейтон-плейс» Грэйс Металиус; «Запись Дракулы» (1975) Фреда Саберхагена — роман, пересказывающий события книги Стокера с точки зрения графа (и остающийся лучшим среди многочисленных произведений, которые выявляют в стокеровской истории новые смыслы); и, наконец, «Интервью с вампиром» (1976) Энн Райс, действие которого едва ли не целиком разворачивается среди вампиров (одной из новаций автора является мысль о том, что вампирам присущи родственные чувства, плюрализм мнений и разнообразие характеров).

Все эти значительные книги представляют собой реинкарнации «Дракулы», но разворачивают тему в неожиданных направлениях, открывая путь вампирским мелодрамам и романтическим комедиям, вампирской альтернативной истории, вампирским детективам, «миксам» с другими известными сюжетами (Саберхагену принадлежит также «Дело Холмса/Дракулы», 1978), домашним питомцам-вампирам, вампиризму как метафоре наркозависимости, сексуальной свободы или венерической болезни (Стокер мимоходом затронул все эти темы), вампирскому юмору, вампирскому кунг-фу, вампирской постапокалиптической научной фантастике, вампирской эротике (и, чего греха таить, вампирскому порно), вампирам-панкам, вампирам-готам (что напрашивается само собой), вампиршам-лесбиянкам, ироничным постмодернистским вампирам, вампирам-бездельникам, вампирам-республиканцам, вампирским ролевым играм, вампирской моде и даже нескольким традиционным вампирам, отставшим от этой пестрой толпы. Не исключено, что вампирские повествования занимают сегодня больший сегмент рынка, чем весь остальной хоррор; и, по правде говоря, многие современные романы, комиксы и фильмы о вампирах отнюдь не преследуют первичную для этого жанра цель напутать аудиторию и скорее вызваны к жизни потребностью в сублимации, различные виды которой удовлетворяют отделы мелодрам, боевиков и комиксов о супергероях в книжных магазинах и пунктах видеопроката.

Вампиры пребывают в добром здравии (хотя мало кто из них признается в этом) — наперекор приливам и отливам моды на других монстров (сейчас в фаворитах зомби, тогда как серийные убийцы остались не у дел) они всегда с нами, вечно юные, как Лестат и Кармилла, или вечно дряхлые, как Носферату. Это впечатляющее собрание вампирских историй подробно объясняет почему.