Представьте себе, что вы на ласковом песчаном пляже. На берег накатывает волна, оставляя за собой широкую полосу мокрого песка. Вы направляетесь к привычному месту, где время от времени можно встретить девчонок. Забыл предупредить, что в этой истории вы напористый синий краб, который собирается бросить вызов нескольким другим крабам мужского пола и увидеть, кто завоюет расположение дам.

Где-то впереди вы видите милое создание с трогательными клешнями. При этом вы замечаете, что к вам быстро приближается соперник. Вы знаете, что в такой ситуации для вас лучше всего напугать других крабов. Тогда вам не придется драться, рискуя поранить себя или (что еще хуже) потерять шансы на свидание. Поэтому вы должны убедить других крабов в том, что вы крупнее и сильнее. Вы понимаете, что вам нужно каким-то образом показаться крупнее, чем другой краб. Однако если вы просто встанете на цыпочки и начнете махать в воздухе клешнями, это вряд ли поможет. Что же делать?

Вы решаете поговорить с собой и убедить себя в том, что на самом деле вы крупнее и круче, чем может показаться. «Зная», что вы самый крупный краб на пляже, вы встаете еще выше и начинаете разводить клешни еще шире (другие виды животных в подобных ситуациях распускают хвост, как павлины, или задирают рога). Вера в себя позволяет вам не дрогнуть. А ваша преувеличенная самоуверенность способна запугать оппонентов.

Вернемся к нам. Мы, люди, обладаем несколько более сложными механизмами «накачки», чем животные. Мы обладаем способностью лгать – не только другим, но и самим себе. Самообман – это полезная стратегия для того, чтобы поверить в истории, которые мы сами себе рассказываем. И если мы достигаем успеха в этом деле, то вряд ли дрогнем или случайно просигнализируем другим о том, что мы не те, кем хотели бы казаться. Я не одобряю лжи в качестве средства получения работы или достижения расположения людей и так далее. Однако в этой главе мы поговорим о том, как нам удается дурачить самих себя.

Разумеется, мы не можем тут же поверить собственной лжи. Например, давайте предположим, что вы присутствуете на «скоростном свидании» и пытаетесь обратить на себя внимание привлекательной женщины. Вам в голову приходит дикая идея: вы говорите ей, что у вас есть лицензия профессионального пилота. Даже если вы заставите ее поверить в эту историю, вы не сможете убедить в ее правдивости самого себя. Иными словами, при следующем полете на самолете вы не будете рассказывать пилотам о том, как правильно осуществлять подсадку. С другой стороны, давайте предположим, что вы занимаетесь пробежками с другом и рассказываете ему о том, с каким результатом пробежали определенный участок трассы. Вы говорите ему, что пробегаете милю быстрее, чем за семь минут, хотя в реальности ваше лучшее время несколько больше. Несколько дней спустя вы говорите то же самое кому-то еще. После того как вы повторяете свою приукрашенную историю несколько раз, то со временем забываете о том, что на самом деле вам не удалось преодолеть семиминутную отметку. Вы начинаете верить в свою легенду настолько сильно, что готовы даже биться об заклад.

Позвольте мне рассказать вам историю, в которой я сам выступил в роли обманщика. Летом 1989 года – примерно через два года после того, как я покинул больницу, – мы с моим другом Кеном решили развеяться и слетать из Нью-Йорка в Лондон. Мы купили самые дешевые билеты, оказавшиеся в тот раз у компании Air India. Выйдя из такси в аэропорту, мы поразились длине очереди людей, стремившихся попасть в терминал. У Кена моментально возникла идея: «Почему бы нам не посадить тебя в инвалидное кресло?» Я немного подумал над этим предложением. Конечно, мне было бы удобнее, а кроме того, мы могли бы быстрее пройти в терминал, минуя очередь. (Честно говоря, мне действительно тяжело долго стоять из-за слабой циркуляции крови в моих ногах. Однако я точно не нуждаюсь в инвалидном кресле.)

Мы были оба убеждены в том, что это отличный план. Кен куда-то сбегал и быстро вернулся с креслом на колесах. Мы моментально проскочили мимо очереди, зарегистрировались на рейс и принялись коротать время за кофе и сэндвичами. Однако затем у меня появилась потребность пойти в туалет. Кен втолкнул меня в кресле в ближайший туалет, который, к сожалению, не был предназначен для инвалидов. Я решил оставаться в своей роли. Мы подтолкнули кресло максимально близко к писсуару, и я попытался попасть в цель с расстояния (без особого успеха).

Как только мы разобрались с этой проблемой, пришло время садиться в самолет. Наши места были в тридцатом ряду, и, когда мы приблизились к входу в самолет, я понял, что кресло слишком широкое, чтобы поместиться в проходе. Мы сделали то, что диктовала мне новая роль: я оставил кресло у входа, забрался на плечи Кена, и он дотащил меня до сидений.

Сидя в ожидании взлета, я с беспокойством думал о том, что туалет в аэропорту не был доступен для настоящих инвалидов, и удивлялся, почему авиакомпания не предложила мне более узкое кресло, которое позволило бы добраться до своего места. Еще сильнее я напрягся, когда понял, что не смогу пить во время шестичасового перелета, так как я не мог бы оставаться в роли и при этом пользоваться туалетом. Следующая проблема возникла, когда мы приземлились в Лондоне. Кену пришлось еще раз протащить меня на плечах к выходу. Авиакомпания не успела вовремя доставить к самолету инвалидное кресло, и нам пришлось ждать.

Это небольшое приключение заставило меня внимательно относиться к инвалидам, которые вынуждены каждый день сталкиваться с огромным количеством мелких проблем. На самом деле я был настолько сильно раздосадован произошедшим, что решил подать жалобу в офис Air India. Как только мы получили кресло, Кен подкатил меня к офису Air India, где я, раздуваясь от негодования, описал каждую проблему, с которой столкнулся, а затем еще и пригрозил представителю компании наказать его за отсутствие заботы об инвалидах. Разумеется, он тут же извинился, после чего мы покатили дальше.

Самое странное, что в ходе всего процесса я знал, что могу ходить, но настолько быстро и детально освоился со своей новой ролью, что мне искренне казалось нормальным возмущаться и испытывать раздражение. После того как мы добрались до багажной стойки, я поднял свой рюкзак и ушел, как ни в чем не бывало, подобно Кайзеру Сузе из фильма «Обычные подозреваемые».

Для того чтобы более серьезно изучить вопросы обмана, мы с Зое Ченс (постдок в Йельском университете), Майком Нортоном и Франческой Джино решили побольше выяснить о том, как и когда мы обманываем себя в отношении нашей жизни и какие у нас есть способы противостояния этому.

В первой части нашего исследования участники прошли тест из восьми вопросов, напоминавших обычные вопросы для оценки уровня IQ (вот один из них: «Чему равно число, составляющее половину четверти одной десятой части 400?»). После завершения теста участники контрольной группы вручили свои ответы экспериментатору, который проверил их. Это позволило нам установить среднюю результативность при прохождении теста.

В условии, где мошенничество представлялось возможным, у участников имелись ключи к ответам в самом низу страницы. Им говорилось, что ключи приведены для того, чтобы они могли оценить свои результаты, а также понять, насколько хорошо они отвечали на вопросы подобного типа в целом. Однако они сначала сдавали ответы, а лишь потом могли использовать ключи для верификации. После того как участники отвечали на все вопросы, они сами сверяли их с ключом и сообщали результаты.

Что показали результаты этой стадии эксперимента? Как мы и ожидали, группа, у которой была возможность «проверять ответы», имела ответы чуть выше среднего, что давало нам основания предположить, что участники использовали ключи к ответам не только для проверки, но и для улучшения своих результатов. Как и во всех других наших экспериментах, мы обнаружили, что люди обманывали, когда им представлялась для этого возможность, но ненамного.

 

Как я помогал себе улучшить результаты теста

Идею для этого эксперимента я взял из журнала, который можно найти в карманах сидений в самолете. Как-то раз во время полета я листал такой журнал и наткнулся на вопросник MENSA (призванный измерять уровень интеллекта). Я люблю соревноваться, поэтому не мог отказать себе в удовольствии попробовать. В указаниях к тесту говорилось о том, что правильные ответы напечатаны на последней странице журнала. После ответа на первый вопрос я перелистнул журнал на последнюю страницу, чтобы убедиться в том, что ответ был правильным (так и оказалось). Однако, продолжая отвечать на вопросы, я заметил, что в процессе проверки ответа мои глаза сами собой замечали ответ на следующий вопрос (понятно, что после этого следующий вопрос не вызывал у меня особых проблем). В конце концов, я смог дать ответ на большинство вопросов и без особых проблем убедил себя в собственной гениальности. Однако потом я задался вопросом, связан ли мой результат с тем, что я невероятно умен, либо все же дело заключалось в том, что я видел правильные ответы уголком глаза (разумеется, поначалу я был склонен считать, что все связано с моим великолепным интеллектом).

Тот же базовый процесс может иметь место в любом тесте, ответы на который приведены на другой странице или напечатаны вверх ногами, как это часто бывает в журналах и руководствах по проведению теста SAT. Мы часто используем такие ответы для того, чтобы убедить себя в собственной толковости или (в случае неверного ответа) сказать себе, что мы допустили глупую ошибку, которую никогда не повторим во время реального экзамена. Так или иначе, дело заканчивается довольно раздутым мнением о собственной гениальности – и, разумеется, мы готовы с радостью это признать.

Результаты первого этапа нашего эксперимента показали, что участники были склонны сначала посмотреть на правильный ответ, а затем дать свой, что помогало им значительно улучшить результаты. Однако этот вывод не позволял нам понять, было ли это явным мошенничеством или же участники добросовестно обманывали себя. Иными словами, мы не могли заключить, знали ли участники о том, что они мошенничают, или же просто убедили себя в том, что сами знали все правильные ответы. Для того чтобы разобраться в этом, мы добавили к нашему следующему эксперименту еще один компонент.

Представьте себе, что вы принимаете участие в эксперименте, аналогичном описанному выше. Вы берете восемь вопросов и самостоятельно даете правильные ответы на половину (50 процентов). Благодаря правильным ответам, приведенным в нижней части страницы, вы заявляете, что смогли ответить на шесть вопросов (75 процентов). Как вы думаете, находятся ли ваши реальные способности в диапазоне 50 или 75 процентов? С одной стороны, вы осознаете, что использовали ключи к ответам для «накачки» своего результата, и понимаете, что ваши реальные способности находятся ближе к 50-процентной отметке. С другой стороны, вы знаете, что получите плату за шесть правильных ответов, и способны убедить себя в том, что ваша способность к решению подобных задач находится ближе к 75-процентной отметке.

И вот тут начинается вторая фаза эксперимента. После заверше-ния математической задачи экспериментатор просит вас предсказать, насколько хорошими будут результаты вашего следующего теста, в котором вам предстоит ответить на сто похожих на предыдущие вопросов. Понятно, что на этот раз у вас не будет ответов в нижней части страницы (то есть вы не сможете «проконсультироваться», обратиться к ключам). Какими будут ваши результаты на следующем тесте? Будут ли они основаны на ваших реальных способностях на первом этапе (50 процентов) или же на преувеличенных (75 процентов)? Здесь применима следующая логика: если вы осознаете, что использовали ключи к ответам в предыдущем тесте для искусственного повышения результата, то предскажете, что дадите ответ на то же количество вопросов, что и в первом тесте, но до обращения к ключам (четыре из восьми, или около 50 процентов). Однако давайте скажем, что вы начали верить в то, что смогли самостоятельно ответить на шесть вопросов, и совсем не потому, что смотрели в ответы. Соответственно, вы предположите, что и в следующем тесте сможете ответить на гораздо большую долю вопросов (ближе к 75 процентам). Разумеется, на самом деле вы сможете ответить примерно на половину вопросов, однако ваш самообман заставляет вас надуваться, вставать на цыпочки (подобно пресловутому крабу) и неоправданно убеждать себя в более высокой степени собственных способностей.

Результаты показали, что участники выбрали второй вариант. Прогнозы второго этапа теста показали, что участники не просто использовали ключи к ответам на первой фазе для «накачки» результата, но и довольно быстро убедили себя в том, что они заслужили свой результат. Иными словами, те, у кого был шанс проверить свои ответы на первом этапе (и смошенничать), начали верить в то, что их завышенные результаты были отражением их истинных навыков.

Но что произошло бы, если бы мы платили участникам деньги за точность их прогноза результатов второго этапа? Когда на сцене появляются деньги, то наши участники не могут столь же просто игнорировать тот факт, что на первом этапе использовали ключи к ответам с целью улучшения результатов. Мы повторили эксперимент с новой группой участников, на этот раз предложив им по 20 долларов в случае правильного прогноза результатов второго этапа. Тем не менее даже при наличии финансового стимула, заставлявшего их делать более аккуратные прогнозы, они считали, что результаты были заслуженными и, как и прежде, переоценивали свои способности. Несмотря на сильную мотивацию к точности, самообман правил бал.

Я так и знал

Я читаю довольно много лекций о своих исследованиях совершенно разным аудиториям, начиная с преподавателей и заканчивая инженерами. Когда я только начинал это, то часто описывал эксперимент, затем рассказывал о результатах, а потом делился своими заключениями. Однако я часто замечал, что слушатели не были удивлены результатами и с готовностью говорили мне об этом. Это выглядело довольно странно: исход работы порой казался загадочным даже мне самому как экспериментатору. Я постоянно задавался вопросом: неужели люди в аудитории настолько проницательны? Каким образом они узнали результаты раньше, чем я? Либо это все же был случай интуиции, проявляющейся постфактум?

Со временем я нашел способ бороться с чувством «я так и знал». Я начал просить представителей аудитории предсказывать результаты экспериментов. После того как я завершал описание эксперимента и методов измерения, я давал аудитории несколько секунд, чтобы об этом подумать. Затем я просил их проголосовать за исход эксперимента и записать свой прогноз на листе бумаги. Лишь после этого я делился с аудиторией результатами. С тех пор как я начал применять этот метод, слушатели крайне редко осмеливались говорить мне: «Ну, я так и знал».

В знак того, что людям свойственно убеждать себя в том, что они заранее знают все правильные ответы, я назвал свой исследовательский центр в Университете Дьюка Центром продвинутой ретроспективы.

 

Наша любовь к преувеличениям

Когда-то давным-давно, точнее в начале 1990-х годов, знаменитый кинорежиссер Стэнли Кубрик часто слышал от ассистента истории о некоем человеке, притворявшемся самим Кубриком. Псевдо-Кубрик (настоящее имя которого было Алан Конвей и который внешне ничем не походил на чернобородого режиссера) бродил по городу и рассказывал множеству людей истории о «себе». Поскольку настоящий Стэнли Кубрик был довольно замкнутым человеком и сторонился папарацци, относительно мало людей представляло себе, как он выглядит на самом деле. Поэтому множество доверчивых людей, счастливых лично «узнать» знаменитого режиссера, с радостью заглотнули наживку Конвея. Представители студии Warner Bros, финансировавшей работы Кубрика и занимавшейся дистрибуцией его фильмов, начали звонить к нему в офис чуть ли не каждый день с новыми жалобами. Масса людей никак не могла понять, почему «Стэнли» не выходит с ними на связь – они же угощали его напитками и приглашали на ужин, а он обещал им участие в своем следующем фильме!

Как-то раз Фрэнк Рич (бывший театральный критик и автор колонки в New York Times) обедал в Лондоне в обществе своей жены и другой семейной пары. В то же время имитатор Кубрика сидел за столом неподалеку с парламентарием и несколькими молодыми людьми, рассказывая им истории о тонкостях кинематографического процесса. Увидев Рича за соседним столом, псевдо-Кубрик подошел к нему и сообщил, что собирается подавать в суд на его газету за то, что она назвала его «пребывающим в состоянии творческой спячки». Рич, приятно удивленный встречей с «Кубриком», попросил того об интервью. Конвей попросил Рича перезвонить ему на днях, вручил ему номер домашнего телефона и… исчез.

Вскоре после этого дела́ Конвея начали идти не столь радужным образом, особенно после того, как Рич и все остальные начали понимать, что пали жертвами мошенника. Со временем правда выплыла на поверхность, но лишь тогда, когда Конвей начал продавать свою историю журналистам. Он заявил, что стал жертвой ментального беспорядка («Это было ужасно. Кубрик завладел мной. Я действительно верил в то, что я – это он!»). В итоге Конвей умер нищим алкоголиком всего за четыре месяца до смерти Кубрика.

Хотя эта история представляется просто вопиющей, не исключено, что Конвей действительно верил в то, что он был Кубриком. Это заставляет нас задуматься о том, склонны ли мы верить каким-то своим фантазиям больше, чем остальным. Для исследования такой возможности мы провели эксперимент, напоминавший наш прежний опыт в области самообмана, но на этот раз мы также измеряли склонность участников закрывать глаза на собственные ошибки. Для измерения этой тенденции мы попросили участников согласиться или не согласиться с несколькими заявлениями, такими как «Мои первые впечатления о людях обычно правильны» и «Я никогда не скрываю свои ошибки». Мы хотели увидеть, склонны ли люди, дававшие на эти вопросы ответ «да», к большей степени самообмана в нашем эксперименте.

Как и раньше, мы увидели, что люди, имевшие возможность обратиться к ключам, мошенничали и получали более высокие результаты. Как и прежде, они предсказали, что смогут дать правильные ответы на большее количество вопросов в следующем тесте. И вновь они потеряли из-за этого деньги. Что же произошло с людьми, ответившими «да» на заявления о собственных склонностях? Таких было много, и они чаще всего предсказывали, что смогут добиться более высоких результатов во второй фазе эксперимента.

Героические ветераны?

В 1959 году умер «последний выживший ветеран Гражданской войны» Уолтер Уильямс. Похороны были пышными. На сопровождавший их военный парад пришло несколько десятков тысяч человек. Был объявлен недельный траур. Много лет спустя журналист по имени Уильям Марвел обнаружил, что на момент начала войны Уильямсу было всего пять лет. Иными словами, тот никоим образом не мог служить в армии ни в каком качестве. Однако это было лишь началом. Уолтер Уильямс неправомерно унаследовал свой титул у человека по имени Джон Сэллинг, который (как выяснил Марвел) также без каких-либо оснований называл себя ветераном Гражданской войны. По мнению Марвела, из последней дюжины оставшихся в живых «ветеранов» Гражданской войны таковым никто не являлся.

Множество подобных историй связано и с недавними войнами (хотя может показаться, что в данном случае сфальсифицировать факты значительно сложнее). Так, мы знаем пример сержанта Томаса Лареса, который получил множественные огнестрельные ранения во время боев с афганскими талибами (он был ранен, когда помогал добраться до укрытия своему раненому коллеге). Он не только спас жизнь друга, но и уничтожил, несмотря на ранения, семерых бойцов «Талибана». Новости о подвиге Лареса прозвучали по новостному телеканалу Далласа. Чуть позже каналу пришлось опровергать свое сообщение – оказалось, Ларес, хотя и служил морским пехотинцем, никогда не был в Афганистане или даже поблизости от него. Вся его история была ложью от начала и до конца.

Часто разоблачением подобных фальшивых заявлений занимаются журналисты. Однако время от времени на обмане ловят и их самих. В одной передаче журналист-ветеран Дэн Ратнер со слезами на глазах и дрожащим голосом описывал свою карьеру в морской пехоте, хотя потом выяснилось, что он даже не окончил основной курс подготовки. Судя по всему, он искренне верил в то, что его роль в этом процессе была важнее, чем на самом деле {4} .

Можно найти массу причин, по которым люди хвастаются своими несуществующими подвигами. Однако частота, с которой люди лгут о своей работе, дипломах и личном опыте, заставляет нас задать несколько интересных вопросов. Может ли фиксация нашей публичной лжи действовать в качестве своеобразного маркера достижения, который «напоминает» нам о фальшивом успехе и помогает этой лжи закрепиться в нашей жизни? И если у нас есть какой-то трофей, сертификат или медаль, подтверждающие наши фальшивые достижения, то может ли этот маркер достижения помогать нам держаться за свою фальшивую уверенность в собственных способностях? Способны ли такие сертификаты повышать нашу способность к самообману?

Перед тем как я расскажу вам о наших экспериментах по этой теме, должен отметить, что на стене моего офиса гордо висят два диплома. На одном из них написано «Бакалавр МТИ в области науки очарования», а на втором – «PhD в области очарования». Эти дипломы я получил в так называемой Школе очарования – неформальной организации, деятельность которой разворачивается в МТИ холодным январем. В рамках школы я учился бальным танцам, искусству поэзии, завязыванию галстука и другим изящным наукам. Скажу честно: чем дольше эти дипломы висят на моей стене, тем больше я верю в свою очаровательность.

Мы протестировали влияние сертификатов на наших участников. Сначала мы дали им возможность смошенничать на первом тесте (дав им ключи к ответам). После того как они «накачали» свои результаты, мы вручили им сертификаты, в которых были указаны их достижения – фальшивые – по итогам теста. Более того, мы написали на каждом сертификате имена участников и напечатали их на красивой бумаге официального вида. Другие участники не получили сертификатов. Смогли ли маркеры достижений повысить степень уверенности участников в их завышенных результатах, которые в реальности были отчасти связаны с их обращением к ключам? Заставило ли это их верить в то, что результат совершенно точно отражал их способности?

Как выяснилось, я не единственный, кто поддается влиянию дипломов, висящих на стене. Участники, получившие дипломы, предсказали, что смогут ответить на большее количество вопросов по итогам второго теста. Судя по всему, напоминание о «хорошо проделанной работе» заставляет нас с большей легкостью думать, что наши достижения заслуженны, вне зависимости от того, насколько хорошо эта работа была проделана на самом деле.

Писательница XIX века Джейн Остин в своей книге «Разум и чувства» делится фантастическим примером того, как наши эгоистичные интересы, не без участия окружающих, заставляют нас верить в то, что наш эгоизм символизирует на самом деле благородство и щедрость. В книге описана сцена, когда Джон, первый и единственный сын и законный наследник своего отца, размышляет над данным ему обещанием. На смертном одре отца Джон пообещал ему, что позаботится о своей доброй, но бедной мачехе и трех сводных сестрах. По собственной воле он решает выделить женщинам 3000 фунтов (небольшую долю от полученного наследства), чего им вполне хватило бы для достойной жизни. В конечном счете он приходит к гениальному выводу о том, что «столь внушительную сумму он может отдать, не причинив себе сколько-нибудь заметного ущерба».

Несмотря на удовлетворенность Джона этой мыслью и легкостью, с которой может быть вручен этот дар, его умная и эгоис-тичная жена без особых трудов убеждает его, что любая сумма денег, которую он отдаст своей неродной семье, оставит его самого, его жену и сына «обездоленными до ужасной степени». Подобно злой сказочной ведьме, она убеждает мужа, что его отец был не в своем уме – ведь, высказывая просьбу, он был в нескольких минутах от смерти. Затем она начинает говорить об эгоизме мачехи Джона. Как вообще она и его сводные сестры могли подумать, что заслуживают хоть каких-то денег? Неужели ее муж должен растрачивать состояние своего отца на нужды алчной мачехи и ее дочерей? После такой промывки мозгов Джон заключает, что «предложить вдове и дочерям его отца что-нибудь… было бы не только совершенно лишним, но, пожалуй, и в высшей степени неприличным». Сознание прояснилось, алчность нашла свое рациональное объяснение, а состояние осталось нетронутым.

Самообман в мире спорта

Все спортсмены знают, что использование стероидов незаконно. Они также знают, что, если попадутся на использовании стероидов, это окажет негативное воздействие на их дальнейшую карьеру и жизнь. Однако желание установить новый («стероидный») рекорд, получить внимание со стороны прессы и любовь болельщиков столь велико, что многие спортсмены предпочитают мошенничать. Эта проблема наблюдается почти всегда и во всех видах спорта. Вспомним хотя бы Флойда Лэндиса, лишенного титула победителя «Тур де Франс» в 2006 году из-за использования стероидов. Канадский университет Ватерлоо на год отстранил свою футбольную команду от участия в чемпионате после того, как у восьми игроков оказались позитивные результаты тестов на анаболические стероиды. Болгарский тренер по футболу был на четыре года отстранен от работы после того, как дал своим игрокам стероиды перед матчем в 2010 году. Остается лишь удивляться, о чем думают спортсмены, использующие стероиды, во время выигрыша и получения медалей. Признают ли они, что восхваление неуместно, либо же искренне верят, что результат стал следствием их умений?

Стоит вспомнить и о бейсболе. Смог бы Марк Магуайер достичь всех своих поразительных результатов, если бы не стероиды? Верил ли он, что его достижения зависели исключительно от его навыков? После признания в использовании стероидов Магуайер заявил: «Я уверен, что многие будут задаваться вопросом, сумел бы я добиться того, чего добился, без стероидов. Мне многое удавалось, когда я принимал стероиды или воздерживался от них. Я принимал их и в плохие, и в хорошие годы. Однако, как бы то ни было, мне не следовало этого делать, и я искренне сожалею» {5} .

Об этом можно сожалеть сколько угодно, но проблема в том, что ни сам Магуайер, ни его фанаты теперь не знают, насколько он хорошо играл на самом деле.

Как вы можете видеть, люди склонны верить собственным преувеличениям. Возможно ли остановить такое поведение или хотя бы снизить его накал? Поскольку предложение людям денег с целью более аккуратной оценки их результатов не смогло заставить их отказаться от самообмана, мы решили вмешаться чуть раньше, то есть в тот момент, когда у людей появлялось искушение и возможность смошенничать. (Этот подход связан с использованными нами десятью заповедями, о которых я рассказал в главе 2 «Веселые игры с фактором вранья».) Поскольку наши участники очевидным образом игнорировали эффект влияния ключей к ответам на результаты, мы задались вопросом, что́ могло бы произойти, если бы они однозначно понимали, что их результат зависит от частоты обращения к ключам (причем понимали это именно тогда, когда обращаются к ним). Если использование ключей к ответам для «накачки» результата было столь очевидным, то будет ли им сложнее убедить себя в том, что они с самого начала знали правильный ответ?

В рамках нашего изначального (бумажного) эксперимента было невозможно определить, в какой именно момент глаза наших участников устремлялись к ключам или насколько часто они пользовались ключами для получения правильных ответов. Поэтому в рамках следующего эксперимента мы попросили участников пройти компьютерную версию того же теста. На этот раз ключи к ответам в нижней части страницы были поначалу скрыты из вида. Для того чтобы увидеть ответы, участники должны были передвинуть курсор в нижнюю часть страницы, а когда они отодвигали курсор, ответ вновь прятался из виду. Это заставляло участников вынужденно обращать внимание на каждый случай, когда они используют ключи, и они не могли столь же легко игнорировать ясное и преднамеренное действие.

Хотя почти все участники обращались к ключам (как минимум один раз), оказалось, что в этот раз (в отличие от бумажного теста) они не переоценивали свои результаты в ходе второго теста. Несмотря на то что они все равно мошенничали, сознательно решая использовать ключи к ответам – вместо того чтобы просто смотреть в нижнюю часть страницы, – новые условия эксперимента заставили их отказаться от склонности к самообману. Иными словами, когда мы однозначно понимаем, что занимаемся обманом, нам становится куда сложнее приписывать себе лишние заслуги.

 

Самообман и самопомощь

Так что же нам делать с самообманом? Стоит ли нам его поддерживать? Бороться с ним? Я подозреваю, что самообман очень похож на своих близких родственников – самоуверенность и оптимизм. У него есть свои преимущества и недостатки. С позитивной стороны, неоправданно высокая вера в себя может повысить уровень нашего благосостояния, так как помогает лучше справляться со стрессами; мы можем стать более настойчивыми при выполнении сложных или утомительных задач. А кроме всего прочего, мы с большей охотой будем пробовать что-то новое и незнакомое.

Отчасти мы занимаемся самообманом для того, чтобы сохранить положительное мнение о самих себе. Мы закрываем глаза на свои поражения, подчеркиваем успехи (даже когда они не совсем заслуженны) и любим винить других людей и внешние обстоятельства, когда неудачи становятся неотвратимыми. Как и наш друг-краб, мы можем использовать самообман для «накачки» уверенности в себе в случаях, когда ничто больше не помогает. Концентрация на хороших сторонах помогает нам договориться о свидании, завершить крупный проект или закончить работу (разумеется, при этом я не хочу сказать, что имеет смысл фантазировать при написании резюме, однако лучше бы помнить, что уверенность в себе часто может сыграть вам на руку).

Негативная сторона состоит в том, что слишком оптимистичный взгляд на себя заставляет нас ошибочно предположить, что все обернется к лучшему само собой. Вследствие этого мы отказываемся размышлять о самом лучшем решении для той или иной ситуации. Самообман может побудить нас «приукрасить» свою жизнь – например, рассказать о получении научной степени в престижном университете, что заставит нас страдать, когда правда рано или поздно выплывет на поверхность. Кроме всего прочего, у обмана есть и другая, более значительная цена. Когда мы и окружающие нас люди ведем себя нечестно, мы начинаем подозревать в этом и всех остальных, и наша жизнь без доверия становится куда сложнее почти во всех аспектах.

Как и в других сторонах жизни, у нас имеется определенный баланс между счастьем (в особенности вызванным самообманом) и оптимальными решениями для будущего (и более реалистичного видения самих себя). Конечно, приятно идти по жизни с горящими глазами и надеждами на прекрасное будущее – но в случае самообмана преувеличенная вера способна нас разрушить каждый раз, когда в нашу жизнь вторгается реальность.

 

Положительные стороны лжи

Когда мы лжем во благо другого человека, это называется «ложь во спасение». Используя такую невинную ложь, мы повышаем роль фактора вранья, но делаем это не по эгоистичным причинам. Представьте себе, к примеру, неискренние комплименты. Мы все знаем об этом золотом стандарте «лжи во спасение», когда женщина с излишком веса надевает новое платье в обтяжку и спрашивает мужа: «Оно меня не сильно полнит?» Мужчина быстро производит анализ рисков и результатов. Перед его глазами проносится вся жизнь, как у человека, находящегося на грани смерти. И он отвечает: «Дорогая, ты выглядишь прекрасно». Еще один тихий вечер, еще один спасенный брак.

Иногда такая «благородная ложь» представляет собой лишь дань социальным условностям, но порой творит настоящие чудеса, помогая людям преодолеть сложные жизненные обстоятельства – как понял я сам, став в восемнадцать лет жертвой несчастного случая. После того как взрыв чуть не лишил меня жизни, я оказался в больнице с ожогами третьей степени, покрывавшими свыше 70 процентов моего тела. С самого начала врачи и медсестры говорили мне: «Все будет хорошо». И я хотел им верить. Для моих молодых ушей фраза «Все будет хорошо» значила, что шрамы и следы от пересадки кожи со временем исчезнут (подобно тому как исчезают ожоги после приготовления попкорна).

Как-то раз во время моего первого года пребывания в больнице один доктор предложил мне познакомиться с бывшим пациентом, который столкнулся с той же проблемой десятью годами раньше. Врач хотел показать мне, что я тоже смогу жить в обычном мире и делать все то, к чему я привык, – то есть что все, в сущности, будет хорошо. Однако когда посетитель вошел в мою палату, я пришел в ужас. У этого человека были ужасные шрамы. Он мог пользоваться руками, но они явно не могли функционировать как обычно. Я представлял себе свое выздоровление и собственную будущую внешность совсем не такими. После этой встречи я впал в глубокую депрессию, поняв, что мои шрамы так и останутся заметными, а функциональность тела будет совсем не той, что прежде.

Доктора и медсестры рассказывали мне и другие истории о том, какую боль мне предстоит перенести. Во время одной невероятно долгой операции врач воткнул мне в пальцы длинные иглы (прямо через суставы), чтобы мои пальцы оставались ровными и кожа могла нарастать ровным слоем. На конце каждой иглы был кусочек пробки, чтобы я случайно не поцарапался или не попал себе в глаз. После пары месяцев жизни в столь неудобных условиях я узнал, что удалять иглы надо будет в клинике, причем без анестезии. Это очень меня обеспокоило. Я боялся, что боль станет нестерпимой. Однако медсестры сказали мне: «Не беспокойся. Это делается довольно просто, и тебе совсем не будет больно». И следующие несколько недель я совершенно не беспокоился об этой неминуемой процедуре.

Когда пришло время вытаскивать иглы, одна медсестра держала меня за локоть, а вторая понемногу вытаскивала иглы с помощью плоскогубцев. Разумеется, боль была ужасной и длилась несколько дней – и это было совершенно не похоже на то, как медсестры описывали процедуру. Однако в ретроспективе я был рад, что они мне солгали. Если бы они сказали мне правду о том, чего стоит ожидать, то я провел бы несколько дней в мучительном ожидании и страхе, а это негативно повлияло на мою и без того расшатанную иммунную систему. Поэтому в итоге я пришел к убеждению, что существуют определенные обстоятельства, при которых «ложь во спасение» будет оправданной.