Генерал — лейтенант Пётр Николаевич Беркутов в раздражении бросил на стол очки…

День не складывался с утра. А тут ещё позвонил министр и, весьма напористо напомнив ему о целом ряде зависших дел, поинтересовался, можно ли в ближайшее время надеяться на их завершение или, хотя бы, на заметное продвижение? И в совсем не свойственной ему манере спросил, не нужна ли Беркутову помощь? Пётр Николаевич отлично понимал, что помощи ему министр не окажет, так как нет у него специалистов, кроме тех, кого генерал мог бы привлечь и без высокой поддержки. А передать некоторые не вполне профильные дела в соседнюю "контору" министр никогда не решится, — это значило бы расписаться в бессилии. Такого "наверху" не допускалось.

И не могло начальство понять, не хотело понять, что розыскная работа состоит на 90 % из рутины, 9 % тоскливого ожидания и только одного процента темпераментной работы с бурными выбросами адреналина….И лишь этот единственный процент ложится позже в доклады об успешном задержании, разоблачении и т. п. Всё прочее, — издержки работы, в которые министр не хотел вникать.

И не должен вникать. Это было правильно. Беркутов понимал это, принимал и, в общем, не это тревожило его, заставляя всё чаще возвращаться к мыслям об отставке. Угнетало его то, что всё чаще он не понимал смысла указаний начальства, не понимал "высших соображений", лежавших в основе распоряжений руководства.

Более 40 лет отданных работе в милиции приучили его к аксиоме, столь точно высказанной Жегловым из знаменитого кинофильма, "вор должен сидеть". В этой истине он видел высший смысл своей работы. Тем более что среди "клиентуры" Главка примитивные воры большинства не составляли. Сейчас многое изменилось.

Пётр Николаевич устало опустился в кресло. Работников катастрофически не хватало, а преступники, увы, с этим не считались. И количество правонарушений росло невероятными темпами, и становились они всё более дерзкими и разнообразными. В Красноярском крае дерзкий преступник, организатор убийства, вина которого была доказана и признана в суде , получил приговор — 9 лет условно и выпущен на свободу в зале суда. 9 лет и "условно" — это само по себе не укладывалось в понимание генерала. Слава Богу, Беркутова это лично не касалось, но…. но…. Правда, преступник этот — хороший парень, владелец крупнейшего горнодобывающего предприятия, приносящего казне немалую валютную выручку. Сам занимается политикой. Ох, Фемида! Во истину на глазах у тебя повязка! Закон не видишь, видишь "понятия" и "высшие соображения". Пётр Николаевич не понимал подобных вещей. И не хотел понимать.

У генерала болела почка, давили домашние заботы, вроде некстати затеянного ремонта и, невесть откуда приехавшего племянника. Возможно, парень надеется на помощь в своём трудоустройстве родича "при должности", но Пётр Николаевич никогда блатными делами не занимался и менять свои взгляды не собирался. Однако всё это болело, давило, угнетало, негативно накладывалось на без того муторные служебные дела.

Беркутов взглянул на стоявшие в углу кабинета высокие старинные часы. До назначенного совещания оставалось ещё семь минут, и генерал сам без помощи Верочки набрал номер госпиталя.

Слава Богу, здесь новость обнадёживающая: Лёва, — не только лучший работник, но давний и надёжнейший друг, — вышел из многодневного забытья. И хотя состояние его характеризовали как крайне тяжёлое, но в голосе врача, — тоже давнего знакомого Петра Николаевича, — звучала уверенность: худшее позади и выздоровление полковника Иванова — дело времени. Не малого, но времени.

Верочка доложила, что приглашённые на совещание собрались, и Пётр Николаевич попросил всех в кабинет…

Он не любил длинных словопрений. Выслушал доклады начальников отделов о текущих делах, задал несколько вопросов, дал поручения…. В конце скупо сообщил о недовольстве министра и попросил офицеров, занятых проблемными делами, к утру подготовить предложения об их ускорении, не пообещав помощи, но намекнув на её возможность.

Отпуская собравшихся, Беркутов попросил задержаться Славу Кличко, напарника и тоже друга полковника Иванова.

— Я звонил в госпиталь, Вячеслав Сергеевич. Лёва очнулся и, хотя к нему никого пока не допускают, надеюсь, мы с тобой прорвёмся.

— Разрешите доложить, товарищ генерал? Я утром был у Лёвы. Выглядит он не совсем красиво, — весь в бинтах, ноги с грузилами, — но настроение у него, как всегда, оптимистичное.

— И ты молчал, сукин сын, — Беркутов звонко шлёпнул по столу ладонью.

— Извини, Пётр Николаевич, я ведь прямо из госпиталя к тебе на совещание…. Думал попросить разрешения задержаться, чтобы рассказать подробнее, но тут ты сам приказал остаться…

Беркутов указал Кличко на стул и сам сел рядом.

Слава рассказал, как, используя "оперативные приёмы", он проник в палату раненого товарища. Иванов очнулся всего часа три назад и Кличко подгадал как раз ко времени, когда закончился врачебный осмотр. Не рискуя вступать в переговоры с врачами, почти незаметно просочился в палату, где и пробыл наедине с Лёвой почти полчаса, пока не был выдворен вон.

Пётр Николаевич внимательно выслушал Кличко, совсем не сердито буркнул "шалопай", и приказал — часиков в 20 быть у него в кабинете.

Потом — каждодневная нервная круговерть, трудные разговоры и отчаянные схватки по телефону, — с бросанием трубки и глотанием таблеток, которые чутьём угадывая, но вовремя, приносила Верочка.

В восемь вечера без стука в кабинете возник Вячеслав:

— Машину Верочка вызвала, поедем, Пётр?

— Поедем, Слава. С врачом я договорился, обещал что ненадолго. — И генерал неожиданно легко поднялся из кресла.