1 Меж всеми, кто любит, меж всеми, кто верен, Меж всеми, кто тверд и неизменчив сердцем, Меж всеми, кто в радости или в горе Явили славнейшие примеры страсти, Первою, а не второю Назову я мою Олимпию: Ежели она в любви не больше всех, То уж и ее не больше ни древние, ни новые. 2 Таково несомнительны знаки Любви, ею явленные Бирену, Что никакая никоторому не явит ярче, Хотя бы и сердце распахнула из груди. И ежели такая преданность и верность Достойны венца ответной любви, — Заслужила Олимпия, Чтоб не меньше, а пуще любил ее Бирен, 3 И чтоб никогда ее не покинул — [164] Ни ради той, за которую Европа И Азия вверглись в старинную беду, Ни ради иной, если есть еще прекраснее. Чтоб отречься от нее, — пусть сперва Отречется он от света, слуха, вкуса, слова, Жизни, славы И всего, что можно вздумать драгоценнее. 4 А любил ли ее Бирен, Как она его, был ли предан, Как она ему, не направил ли парус Не за нею, а по иному морю, — Или был к ее служению глух, К ее верности и любви безжалостен, — Я об этом расскажу вам такое, Что кусать вам губы и хмурить бровь. 5 И уведав, как не по-доброму [165] Отплатил он за столькое добро, Пусть меж вами, добрые дамы, ни единая Не вверяется бездумно любовным речам! Любовник, рвущийся к цели, Забывает, что бог все видит и слышит, Рассыпает клятвы и обеты На волю летучего ветра, 6 И летучий ветер [166] Разметает его клятвы и обеты В тот же миг, как жадный Утолит сжигавшую жажду. Научась примером, милые мои дамы, Скупо верьте слезам и жалобам: Благо тому, Кто за чужой счет набирается ума! 7 Берегитесь тех, кто в юном цвету [167] Льстится взору нежным лицом, — Как огонь в соломе, Вспыхнет и сгаснет всякая их страсть. Как ловчий летит вслед зайцу В горах и долах, сквозь жар, сквозь стужу, А затравит — и смотреть не хочет: Только то, что не дается, ему любо, — 8 Так и эти юнцы: пока Вы суровы и неприступны, Они дышат чувством и покорством, Словно впрямь нет вам преданнее чтителей. Но едва такой дотщеславится До победы — всему конец: Вмиг богиня обернется рабыней, И обманная любовь отворотится к другим. 9 Не хочу я сказать, избави боже, [168] Чтоб, вы вовсе позабросили любить: Без любовника женшцна — как забытая лоза, У которой ни кола,,ни ствола. Только помните: первый юношеский пух Переменчив, увертлив, миг — и нету; Право, слаще — плод не кислый и не жесткий, А доспелый без переспелости.

10 Стало быть, сказал я, меж пленниц Там была дочь фризского короля, И ее-то сулил Бирен В жены брату, А по правде и сам разевал на нее рот, Потому что кусок был лакомый, И отдать кому-то, что сам закусил, Было бы дурацкой обходительностью. 11 Было девице едва четырнадцать лет, [169] Красотою она была и свежестью — Словно роза в роспуске, Что брызжет из завязи в божий свет. Вот и вспыхнул о ней Бирен, да так, Как не полыхнет и пожар, Злобными руками завистника Зароненный в зрелые колосья: 12 Вспыхнул во мгновение ока, Пронялся до мозга костей, А все с того, как над телом отца Он увидел в слезах ее нежное лицо. И как от капли холода Замирает вода, клокотавшая в котле, Так огонь, его сжигавший по Олимпии, Перед новым огнем стал мертв. 13 Уж она докучна, уж она постыла, Уж ему на нее и глядеть не в мочь, — А по той, другой Так горит, что вот умрет от ожидания. Но пока не приспел назначенный К исполнению желания день, — Он в узде, он живет лишь для Олимпии, И любит ее, и обожает ее. 14 А что он приласкивает другую, И пожалуй, чаще, чем надо бы, — То никто не скажет о. нем худого, Это он лишь по добру и из жалости: Ведь утешить, кто страждет, ободрить, Кто попал под колесо Фортуны, — Это дело не охульное, а похвальное, А она еще девочка, невинное дитя. 15 Господи праведный! как часто людские [170] Сужденья окутаны слепою мглой! Бирен творит грехи и нечестье, А кажется благ и едва не свят! Однако гребцы берутся за весла, Налегают прочь от верного берега, И весело мчат через соленые заводи В Зеландию и герцога и всех, кто с ним; 16 Уходит вдаль, скрывается из виду Голландский край; Чтобы минуть Фризию, они правят, Держа Шотландию по левой стороне, — Как вдруг перестиг их вихрь, И два дня кружил в открытом море, А на третий к вечеру Вынесло их к острову, дикому и пустому.

17 Как втянулись они в залив, Соступает Олимпия на берег: Тут ей, радостной, не чающей беды, Вечеря с неверным Биреном, Тут ей ложе с мужем вдвоем Под раскинутым шатром в пригожем месте; А попутные люди их оставили И вернулись ночевать на корабль. 18 От морской тоски, От страха стольких дней, Оттого, что земля тверда, А дубрава далека от шума, Оттого, что ни дума , ни забота Ей не в тягость, коли милый рядом, — Такой сон напал на Олимпию, Что медведи и сони не крепче спят. 19 А изменник, в недобром бденье, [171] Чуть почуял ее сон, — Тихо, тихо встает с одра, Платье в узел, одеться некогда, И вон из шатра, и словно На крыльях, летит к своим, Будит спавших и без лишнего крика Велит прочь от берега и прямо в море. 20 А на берегу [172] Бедная Олимпия лежала во сне. Лишь когда с золотых колес Авроры Пал на землю студеный иней, И морская завела альциона Долгий стон о своем старинном горе, — Потянулась красавица, ни во сне, ни наяву, Обнять милого своего, — и не может. 21 Его нет: рука вернулась праздно. Снова тянется, и снова никого. Ищет справа, слева, рукой, ногой — Напрасно. Страх снял сон: раскрывает очи, смотрит — Ни души. На вдовьей перине Ни тепла, ни неги: Она мигом на ноги, и прочь из шатра, 22 Бегом к морю, ногтями в щеки, Предвидя и видя свою судьбу, И рвет волосы, и колотит в грудь, И глядит, а луна ей светит, Нет ли кого на берегу, — Но ничего не берегу, кроме берега; И зовет Бирена, и на имя Бирена Лишь бесчувственным гулом отзывается грот. 23 Был на берегу утес, Выклеванный волнами, Выгнувшийся сводом над пустотой, — Он стоял, нависая над морем, На него крутыми шагами (Властный дух дал ей сил) Всходит Олимпия и видит вдали Беглый парус безжалостного мужа. 24 Видит ли, видится ли он В воздухе, еще не просветлевшем, Но упала она ниц, И белее и холоднее снега, А как встала из крайних сил — Закричала вслед кораблю И кричала, пока могла кричать, Вновь и вновь к безжалостному Бирену. 25 А когда не стало голоса — Билась в муке и ломала руки С плачем: «Куда торопишься, злорадный? Не тот груз у тебя на борту: Я — твой груз! Ты увозишь мою душу — Увези же и тело, оно — легче!» — И руками своими и одеждами Помавала ему вернуться. 26 Но ветры, уносившие в море Вздутый парус неверного повесы, Уносили и мольбы и жалобы Бедной Олимпии, и плач, и стон. Трижды, не жалея себя, Порывалась она с утеса в море, — А потом покидает морской простор И назад в шатер.

27 Припавши лицом к постели, Увлажняя ее рыданьем, «Не вчера ли здесь, — молвит, — заснули вместе, Почему не вместе мы проснулись? Вероломный Бирен! злосчастен День, когда родилась я жить! Что мне делать? что могу я одна? Кто поможет? кто утешит? 28 Не видать ни людей, Ни следов людских рук, Ни челна, Чтоб взойти и пытать спасенья: Я умру без сил, и мне никто Не закроет очи, не зароет Тело, — разве волки этих чащ Мне дадут злой приют в своих утробах. 29 Мне страшно. Мне видится: из дубрав Вот выходят львы, тигры, медведи, Все, кому на зло дала природа Пронзительный коготь и острый клык. Но какой самый злобный зверь Меня сгубит горше, чем злобный ты? Им довольно с меня одной смерти, А ты крутишь меня тысячью смертей. 30 Но пусть даже сюда причалит Перевозчик, и меня пожалеет. И медведей, тигров, львов Мне не будет, ни голодной смерти, Ни кровавой; но куда поплыву? В Голландию? но там под тобой Каждый город. В родную землю? Ты ее оттягал коварством: 31 Все, что я имела, Ты прибрал себе любовью и браком, Там уже везде твои клевреты, Чтоб ничто не ушло из-под руки. Во Фландрию? но давно распродана Здесь та малость, которой я жила, Чтоб подмогой вырвать тебя из плена. Бедная! Куда мне? не знаю. 32 Не во Фризию ли, где я могла И из-за тебя не захотела Королевствовать, и теперь у меня нет Ни отца, ни братьев, никого, ничего? Все, что я для тебя сделала, — Не в угоду тебе, не в прок и не в укор: Ты сам все видел — И вот мне твоя отплата. 33 Ах, придут разбойные моряки И возьмут меня и выставят в рабство! Лучше б прежде волк, и лев, и тигр, И медведь, и любой с клыкрм и когтем Вышли бы заломать и растерзать И мертвую меня растащить по логовам!» Так рыдала она и ввивала Пальцы в кудри, и рвала за прядью прядь. 34 И опять бежит по краю моря, [173] Водит взором, волосы в ветер, Как безумная, словно за спиною И не дьявол, а целый легион, Или как Гекуба, Обуянная погибелью Полидора; А то всходит на камень и смотрит вдаль, И сама на нем каменней камня.

35 Но оставлю я ее в ее горе До поры, и доскажу о Руджьере, Который в полдневном зное, Истомленный, усталый, пробирается поберегу. Солнце бьет в холмы, отдается жаром, Под копытами кипит белый сыпкий песок. Латы на его плечах Все в огне, как только что из горнила. 36 И с докучливыми этими неразлучниками — Жаждрй, трудным песком и одиночеством — Держа путь по опаленному прибрежию, Вдруг он видит: Из воды стоит старинная башня, А в ее тени на берегу Узнает он по платью и повадке Трех дам от Альцинина двора. 37 Раскинувшись на александрийских коврах, Наслаждались они свежею тенью, А вокруг были отборные сласти И кувшины разного вина. Играя с морскою зыбью, Дожидался их у берега челнок, Чтоб летучий ветер подул в ветрило, — Но не веяло в воздухе ни вздоха. 38 Эти дамы, заридев Руджьера, Как он ломит путь по сыпучему песку, Губы в жажде и лицо в поту, — Завели к нему уветные речи, Что не надобно сердечною волею Столь упорствовать в избранном пути, Что не лучше ли склониться в тень и свежесть Сладким отдыхом усталому телу? 39 И одна уже подходит к коню Поддержать гостю стремя, чтобы слез, А другая дразнит его жажду Пенное вино вздымая в хрустале, — Но Руджьер не дается на эти песни: Ибо каждая его заминка На руку настигающей Альцине, А она за ним по пятам. 40 Ни селитра с серою Так не вспыхнет на тронувший огонь, Ни под черным смерчем Не взревет свивающееся море, Как при виде Руджьера, Твердо по песку торящего прежний след Без вниманья на них, таких красавиц, Ярым гневом третья вспыхнула дама. 41 «Ты не благородный и ты не рыцарь (Так кричала она из всех женских сил) — Краденый у тебя доспех, И твой конь нипочем не твой! Истинно говорю: Смерти тебе, злодею, мало — Сжечь тебя, удавить тебя, четвертовать тебя, Мужичина, подлец, наглец, мерзавец!» 42 Но на это и другие обидные Слова гневливой красавицы Все так же Руджьер не замедлил шаг, В такой склоке полагая мало чести. Тогда девица с сестрицами, Сев в челнок, ожидающий у берега, Поспешили веслами, Следя с моря сухой его путь,

43 Не щадя на него хулы и брани, Что всегда у обиды на остром языке. Так добрел Руджьер до той воды, По которой переправа к лучшей фее. Здесь он видит: старый перевозчик С того берега отчаливает к нему, Словно он заранее здесь Был на страже Руджьерова прихода. 44 Отчаливает перевозчик и плывет Перевезть подошедшего на лучший берег, Потому что, судя по лицу о душе, Был он, старец, и добр и скромен. Вот Руджьер заносит ногу через борт И с благодарением Господу По спокойному морю плывет с гребцом Умным и умудренным долгой жизнью. 45 Похваляет гребец Руджьера, Что он во-время вырвался от Альцины, А не то бы, как всем былым любовникам, И ему не минуть чародейной чаши; И добро, что путь его — к Логистилле, У которой обычаи святые, Краса бесконечная, благость вечная, Сердце пьет ее, а все не сыто. 46 Как откроет она лик (продолжал старик), Цепенеет душа благоговением; И чем дольше созерцаешь высокую явь, Тем ничтожнее все иные блага. И любовь к ней — особенная любовь: Ни желанье, ни страх не точит сердце, Ничего человеку не надо, Только надо смотреть на нее и видеть. 47 Она учит тому, что милей Плясок, песен, сласти, бань, благовония, — Учит, чтоб стройны были мысли И взносились выше, чем коршун в лёт, Учит в смертном теле Приобщаться участи блаженных. Так рассказывая, гребец Не достиг еще спасительного берега, 48 Как вдруг видит: по широкому морю Целый флот кораблей, и все за ними вслед. Это, изобидясь, Альцина Ополчилась со всеми, кто при ней, Погубить ли себя и свое царство, Воротить ли дорогую потерю. Двигала ею любовь, Но не меньше двигала обида —

49 Отроду Не пылало в ней злее негодованье. И вот весла гонят волну, Пена плещет влево и вправо, Клик встает, и откликается эхо, И не молкнет ни море, ни бзморье. «Открой щит, Руджьер: пора! А не то тебе смерть или стыдный плен» 50 Так сказал Логистиллин кормщик И сказавши, собственною рукою Сорвал шелк, открыл щит, И сверкнул он въяве и въяре, И волшебный блеск Так ударил по глазам гонителей, Что и зоркий стал незряч, И кто пал с кормы, а кто с носа. 51 Был один на дозорной скале, Уследивший Альцинину армаду, Он ударил в колокол билом, И из гавани грянула подмога: Камнеметы, стрелометы Бурец били по врагам за Руджьером, Помощь мчалась со всех сторон И спасла ему и волю и жизнь. 52 Вышли на берег четыре дамы, [174] Верные воле Логистиллы: Доблестная Андроника, и мудрая Фронесия, и праведная Дикилла, И чистая Софросина, больше всех Пылавшая о представшем деле. А за ними рать, которой нет равных, Излилась из ворот и растеклась по волнам. 53 В заводи перед замком Ждали часа малые и большие Корабли, на крик и на звон Днем и ночью готовые к битве. И настала битва, . Буйная, злая, на земле и море, Битва, ниспровергшая царство, Что Альцина отбила у сестры. 54 Ах, как много битв Кончаются не так, как затевались! Не только не стяжала Альцина Беглеца, которого искала, Но и все суда ее, плотным строем Только что не вмещавшиеся в море, Все пылают пожирающим пламенем, А она спаслась на последнем челноке. 55 Бежит Альцина, а гиблое ее войско — Под мечом, в огне, в воде, в цепях. Но горше ей всех напастей, Что потерян для нее Руджьер — Днем и ночью о нем она страждет, Слезы о нем льются из очей, И не знает, как избыть-злую муку, И горюет, что нет для нее смерти. 56 Нет для неё смерти, [175] Пока солнце ходит и небо стоит. Будь не так — ей стало бы горя Двигнуть Парку допрясть ее нить, Или, как Дидона, пресечь сталью стон, Или смертоносный сон Вслед за нильской вкусить блистательной царицею — Но нет: феям не дано умирать.

57 Оставим же Альцину казниться, А посмотрим на достославного Руджьера. Выйдя из челна И ступив на твердую землю, Возблагодарил он Господа за удачу, Повернулся к морю спиною И поспешными стопами устремился Вверх по склону, над которым был замок. 58 Крепче того замка и прекраснее Не видал и не увидит смертный взор. Стены его драгоценней, Чем камень-диамант и камень-огнеок. О таких самоцветах у нас не слыхано — Кто их хочет прознать, тот сам сюда приди, А больше такого нигде не сыщешь, Разве что у Господа в раю. 59 Пуще же всего пред иными каменьями Превосходно то, что, вглядевшись в такой, Собственную усмотришь душу, И пороки и доброты, которые в ней, И не станешь верить о себе Ни льстецу, ни лживому хулителю, — Созерцаясь в светлом зерцале, Всяк познает себя и станет мудр. 60 Ясный блеск этих; стен, как солнце, Таким пышет сияньем вблизь и вдаль, Что, кто хочет, тому в них всюду Белый день наперекор тебе, Феб! И не только в каменьях чудеса: Вещество с искусством Соревнуют здесь о великолепии, И чей верх, не скажет никто. 61 А в выси над аркадами, Словно вставшими подпереть небосвод, В красоте простирался сад, Какой трудно рассадить и в низине. Сквозь зубцы сиявшей стены Зеленели душистые деревья, И зимой и летом В пышном цвете и в зрелых плодах. 62 Нет на свете столь породных деревьев Вне ограды этих садов, Ни подобных роз и фиалок, Амарантов, ясминов и лилей. Наш цветок, раб изменчивого неба, За единый солнечный пробег И родится, и живет, и умирает, И никнет на сиром стебельке, — 63 А здесь — несвядаемая зелень, Вечные цветы в длящейся краре, И не оттого, будто воздух Благорастворен самой природою, — Нет: заботное рвение Логистиллы Невозможное сделало возможным: Без опеки небесных смен Здесь стоит незыблемая весна.

64 Немалую изъявила радость Логистилла такому паладину И распорядилась по споспешникам, Чтоб от всех ему был почет и ласка. Здесь уже задолго был Астольф, И Руджьер его приветил чистым сердцем, А в немного дней приспели и прочие, Кого Мелисса вернула к бытию. 65 Отдохнувши день и другой, Вот Руджьер приходит к умной фее, И с ним Астольф, Тоже в жажде вновь увидеть Запад. Мелисса повела за них речь И смиренно просила у владычицы Милости, совета и помощи Им вернуться, откуда пришли. 66 Ответила фея: «Я подумаю, И в два дня они будут наготове», — И раскидывает умом, Как помочь Руджьеру и британцу, И решает: первого Отнесет в Аквитанию крылатый скакун, Но сперва ему надобна узда, Чтобы сдерживать и чтоб поворачивать. 67 И показывает витязю сама, Как править вверх, как править вниз, Как идти по кругу, и как Встать на крыльях, и как мчать во весь опор. Что на твердой земле умеет Хороший всадник с хорошим конем, То теперь умел и в зыбком воздухе Обуздавший крылатого Руджьер. 68 Как дошел он в выучке до точки, Отпустила его любезная фея, И покинул он ее край, Унося навек любовь к ней и преданность. А теперь мой рассказ — Как он ехал в добрый час, А потом уж — как долго и как трудно Добирался до стана Карла англичанин.

69 Полетел Руджьер, [176] Но не прежним невольным путем, Когда нес его гиппогриф Лишь над морем и так редко над сушею. Теперь мог герой править его крылья Вправо, влево, куда хотелось, И пустил его на окольный путь: Так волхвы ускользали от Ирода. 70 Он сюда принесся из Испании [177] Прямо, как стрела, В край, где плещет индийское море И раздорят фея против феи. А теперь он хочет в иные страны, Чем Эоловы вихревые пастбища, Чтобы завершить, свое странствие, Словно солнце, обежав целый свет. 71 Вот сйрава Катай, вот снизу Кинсай [178] Видит он, пролетая Мангиану, Миновал Исмайский Рифей, Оставляет обок Сериканию; От гипербореев держа к гирканам, Правит выше Сарматии, а там — Через шов меж Европою и Азиею, Глядя сверху в русов, прусов и поморцев. 72 Хоть и очень ему желалось Поскорей воротиться к Брадаманте, Но, отведав кругосветной потехи, Он не раньше утих, Чем промчал и поляков, и венгров, И немецкую сторону, и все Северные косматые страны, И в далекой, наконец, спустился Англии. 73 Не думайте, государь мой, Что весь долгий путь не смыкал он крыл, — Каждый вечер находил он пристанище, И по мере сил — какое получше. Так и шли его дни и месяцы В зрячей радости над землями и морем, Пока он не соступил однажды утром Возле Лондона, за рекою Темзой.

74 И он видит: на загородных лугах Несметные латники и ратники С трубами и бубнами Строятся в полки, а пред всеми впереди Удалой Ринальд, краса рыцарства, О котором, помните, я сказал, Что от Карла-повелителя В этот край он явился за подмогою. 75 А Руджьер приспел под самый смотр Этой силы в этом самом месте; Чтобы все узнать, Спешась, он подходит к одному рыцарю, И тот любезно Говорит ему, что все эти стяги Сдвинулись сюда из Англии, Шотландии И Ирландии, и окрестных островов, 76 А как кончится смотр, Выступят они к морю, Где уже у пристани Ждут суда, чтоб подмять волну, Потому что Париж в осаде, И вся там надежда — на них. «А чтоб знал ты все обо всем, Я тебе перечислю все дружины. 77 Вот, смотри: высокая хоругвь, [179] На которой лилии и парды, — Это стяг вождя, Все знамена веют ему следом. Имя его, славное в полках, — Леонет, цвет рыцарской удали, Мудрый в думе, жаркий в бою, Королевский племянник, князь Ланкастерский. 78 А за королевским первый прапор, Что дрожит в ветру над холмом, На зеленом поле три белые крыла, — Это герб Рикарда, графа Варвика. А вот Глостер — Два оленьих рога и лоб по срез; Вот Кларенс; Вот, под знаком дерева, — Йоркский князь; 79 Трижды сломленное копье — Знак над воинством герцога Норфолька, Грифон — Пемброк, молния — Кент, А у Суффолька на стяге — весы; Где ярмо спрягло двух драконов — Там Эссекский граф, А цветочная цепь в лазурном поле — Нортомберленд 80 Вскинул Арундель Знак ладьи, стремящейся в море; Вот маркграф Барклай, и другой Маркский граф, и с ними граф Рикмондский, А над ними — расколотая гора на серебре, И сосна из волн морских, и пальма. Вот Дорсетский, вот Антонский граф — С колесницей в гербе и с щитом в гербе; 81 Сокол с крыльями над гнездом Осенил Раймонда Девонского; Черный с желтым флаг у Вигора, Пес у Эрбия, медведь у Оксония, Кристальный крест — Над имущим Батским епископом, А расколотый трон на черном поле — Это герцог Ариман Сомерсетский. 82 Латников и конных стрелков Здесь в строю сорок тысяч и две, А пеших — вдвое, Или сотней больше или меньше, И над ними цвета: зеленый, желтый, седой, И каймленый чернью и лазурью. Это Готфрид, Генрих, Герман и Эдвард Правят пеших, каждый своим знаменем: 83 Первый из них — князь Букингамский; [180] Генрих — он владетель Салисбери; Над Бургенией сидит старый Герман, И над Кросбери — граф Эдвард. Всю ту рать на восточном лугу Исполчила Англия. А на западном Встали тридцать тысяч шотландцев, И в челе их — королевич Зербин. 84 Видишь: лев меж двух единорогов Потрясает серебряным мечом? Это — стяг короля Шотландии, И его здесь вознес Зербин. Нет красивей рыцаря в целом поле — Природа отлила его и разбила льяло! Столькой доблести, приветности, могучести Нет ни в ком; а удел его — Росс. 85 Золотая решетка в лазурном поле — Это знамя Отонельского графа; Рядом вскинул знак герцог Марр — Барса в кузнечном стояке; Пестрым цветом чудные птицы Веют над удальцом Алькабруном — Он не граф, не маркграф, не герцог, Но он первый в своем лесном краю. 86 Вот Стаффорд — [181] Орел смотрит в упор на солнце; Вот Лурканий Ангусский — Над ним бык с двумя псами по бокам; Вот Альбанские цвета — Синий с белым; А вот коршун рвет зеленую змею Над Боканским графом. 87 Правит Форбсом сильный Арман, Прапор его — черный и белый; А направо от него — граф Эрольский, На зеленом поле — светлый светоч. Рядом на лугу стоит Ирландия, Посмотри, это два полка: Один ведет Кильдар, а другой Привел Десмонд с высоких взгорий, 88 В одном стяге — горящая сосна, [182] В другом — пояс, червленый по белому. И не только Англия, Шотландия, Ирландия Встали в помощь Карлу, но и шведы, И Норвегия, и Исландия, и Фула: Дальние те страны По природе — ненавистницы мира, 89 Шестнадцать тысяч их люда Вышли из пущ и пещер, В зверских космах лицо, и грудь, и руки И спина, и ноги, и бок; Белый стяг без знака И копья вокруг, как лес, — Это вскинул их вождь Морат, Чтоб окрасить басурманскою кровью». 90 Пока смотрит Руджьер на этот блеск, Вставший подмогою для Франции, И дивится гербам, и вопрошает, И британские слышит имена, — То один изумленный, то другой Подбегает и столбенеет Пред невиданным зверем под рыцарским седлом, И уже кольцом вокруг толпа. 91 Тут лихой Руджьер Им на диво, а себе в забаву Тронул повод своему крылатому, Тронул шпорой бок, Тот взвивается к самому небу, Оставляя пораженных зевак, — И вот, перевидев все британские полки, Наш Руджьер направляется в Ирландию.

92 Сказочную он видит Ибернию, [183] Где колодезь святого старца, В чьей воде великая благодать Омывать с грешившего нечестие. Дальше мчится скакун над морем, Плещущим о Малую Британию, И вдруг видит перелетный ездок: Внизу — скала, и в цепях — Анджелика 93 В цепях, на скале, на Плакучем острове — На Плакучем, Ибо я сказал уже в прежней песни: Здешние живут Люди не по-людски, а в лютости и злобе, На хищных ладьях по всем берегам Рыщучи за добычею красавиц Чуду морскому в безбожную снедь. 94 В самое это утро Выставили ее на урочной скале На потребу неоглядному гаду, Пютателю страшного живья. А как впала она в плен, Спавшая пред ловчими на берегу Обок с престарелым чарователем, — Я о том уже сказал в своем месте. 95 Крутонравные, бессердечные, Выставили они прекраснейшую нещадному хищнику Нагою, Как впервые явила ее Природа, Ни малым не скрывались покровом Белые лилии и розовые розы, Нежный цвет девического тела, Не вянущий ни в декабре, ни в июле. 96 Светломраморным или алавастровым [184] Показалась бы она Руджьеру Изваяньем, на вершине скалы Ставленным искусными камнеделами, — Если бы не слезы, Меж тех свежих роз и чистых лилий Орошавшие два юных ее плода, И не ветер в золотых ее прядях. 97 И вот пали его взоры в ее очи, Вспомнил он свою Брадаманту, Пронизали его жалость и любовь, И едва он удержался от плача. Смирив крылья своему скакуну, Кротким словом он обратился к юной: «О дама, Лишь Аморовых достойная оков, 98 А не этих и ни каких гнетущих, — [185] Какой злодей, Черножелчный, назло природе метит Оттиском оков белый снег этих рук?» — А она на его слова Стала, как слоновья кость в соку граната, Видя в теле своем нагим Все, что стыдно, хотя и так прекрасно. 99 Укрыла бы она лицо руками — Но вкованы руки в каменный утес; Лишь слезы ей остались, И в слезах она кроет поникающий взор. Источает вздохи, потом слова, Тихо и томно начинает повесть, — И оборвала: По морю разнесся цепенящий шум.

100 Это было неоглядное чудище, Вполовину на виду, вполовину под водой. Как протяжный корабль Мчится к пристани, веемый бореем, Так несся завидевший поживу Пловчий зверь. Миг — и вот он вплоть; Дама полумертва от страха, И ни в ком не чает спастись. 101 У Руджьера копье не праздно, Он разит чудовище вперевес, А оно — как гора, Кольцами дыбящаяся в море, Звериная — только голова, И в ней клычья наружу, как у вепря; Руджьер бьет ее в лоб меж глаз, — Тщетно! как в гранит и как в железо. 102 Как не выдалась первая удача — Удалец заходит по вторую. Под его широкими крыльями Беглый отблеск льется в морской волне; Видит ярый зверь, забывает верное Для неверного, берег — для зыбей, Изгибается вслед призраку, А Руджьер бьет сверху вниз, и удары его — как град. 103 Так орел с небес, [186] Высмотрев гадюку, как вьется она в траве Или на каменьях под солнышком Золотимую вылизывает чешую, Налетает на нее не впрямь, Где шипит и сочится смертный яд, А когтит с хребта и плещет крыльями, Не давая извернуться и ужалить, — 104 Так и наш Руджьер Копьем и мечом Бьет не в щерящиеся клыки, А меж ухом и ухом, в хвост и в спину, То взвиваясь, то рушась вниз, — Зверь к нему, а он уже не там. Но удары его — как в мрамор: Не врубиться в непробойную шкуру. 105 Так наглая муха мучит пса [187] В пыльном августе Или месяцем раньше или позже, В пору жатв или в пору виносбора, — То куснет его в глаз, то в хваткий нос, И кружит, и жужжит, и все время рядом, — А у пса все зубы наголо, И как схватит, тут все и кончено. 106 Чудище хлещет хлябь хвостом, Волны дыбом в самое небо; Не понять Руджьеру, воздух ли под крылом, Или в море гребет его пернатый; Лучше бы ему стать на берегу — Если нет конца плеску и брызгу, То измокнут гиппогрифовы крылья, И нужней ему будет пузырь или бревно.

107 Он решает по-новому, по-лучшему — Взять крутого гада иным заходом: Ослепить его блеском, Что вколдован в подпокровный щит Вот взлетел он на скалу, А чтоб не было оплошки, Надевает узнице на мизинный палец То кольцо, уберегающее от чар, — 108 То кольцо, Что отбила Брадаманта у Брунелла, Чтобы вызволить Руджьера из Альцининых ков, И которым на том индийском острове Столько доброго сделала Мелисса (Я уже рассказывал, как), А потом вручила его Руджьеру, И уже он его не снимал с перста. 109 Ныне отдал он его прикованной, Чтоб вольнее вспыхнул чудесный щит И чтоб стали им невредимы Анджеликины очи, берущие в полон. А уж исполинский гад у берега, И под брюхом его — пол-моря. Встал Руджьер, сдернул ткань — И как солнце грянуло под солнцем. 110 Бьет в чудовище чудный свет, Разит взор знакомою чарою; Как в горах глушимые известью По реке сплывают лосось и форель, Так во взбитой пене Страшным чревом завиднелся гад, Справа, слева вьется с копьем Руджьер, Но все ему нет прокола. 111 А красавица его молит Не толочь твердокожего понапрасну: «Добрый господин, вызвольте меня, — Она плачет, — пока зверь не опомнился: Унесите, утопите хоть в море, Но не бросьте для утробы зловредного!» Тронулся Руджьер невинным вскриком, Высвободил девицу и взвил со скалы.

112 С четырех копыт в упор Конь под шпорой ввысь и под облако вскачь, В седле — Руджьер, За седлом — красавица. Так осталось чудище без обеда, Не по чину отборного и сладкого. Летит Руджьер, а сам, поворотясь, Целует ее без счету в грудь и в очи. 113 Он уже не хочет, [188] Как хотел было, долететь до Испании, Он правит коня на ближайший берег, Где Малая Британия обрывается в зыбь. А на том берегу была дубрава, Где под сенью дуба плачет филомела, А в дубраве поляна, и там источник, А справа и слева — безлюдные холмы. 114 Здесь привал для страстного рыцаря: Скачка кончена, сходит он на травку, Укрощает пыл жеребца, А вот собственного пыла — не может. Только слезши, снова хочет влезть, Да помеха — железные латы: Латы — железные, надобно их снять, Препиная исполнение желаний. 115 Торопливо и вразнобой Стаскивает он.то шлем, то поножь, — Никогда он так не путался: Один узел развяжет, два затянет. Но не слишком ли затянулась моя песня, Не в докуку ли моему господину? Отложу-ка я свое продолжение До лучших пор.