1 Удачливы Были витязи прежних лет, Что в раздольях, в темных пещерах, в дремучих Дебрях, в логовах змей, медведей, львов Сыскивали то, что нынче не во всяком Сыщет дворце разборчивый знаток — Дам во цвете их юности, Достойных величаться красавицами. 2 Я уже сказал, как и Роланд Сыскал в пещере красавицу И спросил, кто туда ее завел; А теперь скажу, как в ответ ему, Прерываясь многими рыданиями, Голосом сладостным и кротким, Как умела, коротко Поведала она свои невзгоды.

3 «Знаю, — сказала, — добрый рыцарь, За речь мою будет мне расплата, Потому что не замедлит вот эта Обо всем донести заточившему меня. Но я тебе раскрою всю правду — Пусть себе на погибель! — Ибо единая мне осталась жданная радость — Смертный день. 4 Я — Изабелла. Была я дочерью [223] Галисийского злосчастного короля. Говорю: была, потому что ныне Я — дочь горя, скорби и тоски. А виной тому — бог Любви, Лишь его коварством я и стражду, — Поначалу он нежен и приветен, Но таит измену и обман. 5 В счастливой росла я доле — Юность, знатность, прелесть, богатство, честь, — А теперь убога, скудна, несчастна; Если есть удел и горше, то он — мой. Но сперва узнай, от какого корня Эти бедствия, вставшие на меня, — Помощи от тебя не чаю, Но и жалость твоя мне немалый дар. 6 Мой отец в Байонне праздновал праздник, [224] Было это двенадцать месяцев назад. Собирались к славному турниру В нашу землю храбрецы из всех земель. Но меж ними (Любовь ли мне то открыла, Или доблесть являет себя сама) Лишь один пришелся по моей хвале — Князь Зербин, сын короля шотландского.

7 Как увидела я в бранной потехе Чудо его рыцарственности, — Обняла меня любовь, и не чаявши, Стала я себе сама не своя. , На беду меня ведет та любовь^ Но сладко думать, Что вложила я душу В знатнейшее и лучшее, Что видывал сйет. 8 Красотою и доблестью Был Зербин отличен меж всех ристателей. Зрима была его любовь и вероимна, И не меньше пламенна, как моя. Обоюдному тому пламени Отыскался меж нами и посредник, Когда были мы наружно в разлуке, Но навек неразлучимы душой. 9 По скончании празднования Воротился мой Зербин в свою Шотландию. Если ведома вам любовь, то ведома И тоска моя о нем как ночью, так днем; И не меньшее, знала я, Опаляло пламя душу и в Зербине. Не было преград его желанью — Только и искал он, как быть ему со мной. 10 А как были мы разной веры, Он — Христовой, я — Магометовой, И не мог он просить меня у отца моего, То и порешил меня взять увозом. Был в моем щедром отеческом краю Между морем и зелеными нивами Сад на берегу, Озиравший круг холмов и большое море.

11 Здесь он и задумал [225] Связать то, что возбраняла нам вера, И довел до меня, каким порядком Положить начало нашему счастью. Здесь при Святой Марте укрыл он С верными воинами тайную ладью Под началом Одорика Бискайского, Славного бойца на суше и на море. 12 Сам он быть не мог, Потому что дряхлый его отец Побудил его на помощь королю Франции, И поставил он Одорика вместо себя, Почитая его меж вернейших своих друзей Самым верным и самым другом. Так бы оно и стало, Будь дружба всегда ответом на добро. 13 В условленный срок для похищения Привел Одорик оружную ладью, И настал тот желанный день, Когда вышла я в сад, чтоб быть застигнутой. В ночь пред тем С храбрецами, привычными к мечу и к веслу, Всплыл рекою Одорик до ближнего города И прокрался тайно в мой сад. 14 Не успел народ всполошиться, Как была уж я на смоленой ладье, Слуги, безоружные, с голыми руками, Иные бежали, иные пали, Иные схвачены в тот же плен. Так простилась я с родною землею — . В несказанной радости Вскоре насладиться милым моим Зербином. 15 Но едва мы миновали Монгию, [226] Как ударил нам влево ветер с моря, Помутивши воздух, вспенивши зыбь, Взбив вал до небес; А навстречу встает дыханье с суши Все сильнее и крепче с каждым часом, До того сильней и крепче, Что невмочь перекидывать паруса. 16 Скручены паруса, повалены мачты, [227] Сорваны снасти, — мало! Видим мы: безудержно Мчит корабль на скалы, что пред Роцеллой, И не будь над нами божией милости, Быть бы нам разбитым о берег: Мы неслись в злом вихре быстрее, Чем стрела с тетивы. 17 Видит бискаец беду, Прибирает ненадежное средство: Спускает челн, Сходит сам и приказывает мне. И еще сошли двое, — и сошли бы Все, кабы допустили их первые; Но те выставили мечи, обрубили канат, И вот мы одни в открытом море. 18 Невредимыми вынесло на берег Нас, которые были в том челне, А прочие сгинули на проломленной ладье В хищном море со всем, что с ними было. И простерла я благодарящие руки К вечной Благости, к бесконечной Любви, Из ярости моря Вызволившей меня увидеть Зербина. 19 Были у меня в ладье и платья И каменья, и чего только не было, Но в чаянье о Зербине Мне не жалко их было в пучинной пасти. Не было, где мы вышли, Ни тропинки топтанной, ни приюта, А крутая гора, и ей бичуют Ветры — хвойный лоб, и море — взножье.

20 Здесь-то Беспощадный тиран Любовь, Вечно вероломный, вечно Мнущий в выворот каждый добрый умысел, Обернул коварно и безжалостно Благо — в зло, и утеху мою — в скорбь, — Ибо тот, кому вверил Зербин себя и меня, Вспылал страстью, и угасла верность: 21 Меж морских ли еще трудов Возжелал он, но не решился выказать, На пустынном ли берегу Взыграла его досужая охота, — Но не медля ни часа, Захотел он утолить свою жадность, А сперва для того почел он надобным Из двух плывших с нами удалить одного. 22 Это был шотландец, именем Альмоний, Верностью Зербину отменней всех; «Вот совершенный воин!» — Молвил князь, вручая его Одорику. Одорик сказал Альмонию: срам, Если я вступлю в Роцеллу пешею; И просил, чтобы он пошел вперед И привел мне хоть какую лошадь. 23 Ничего не заподозрив, Тотчас Альмоний пустился в путь К городу, который был за лесом И от моря милях в шести. А второму спутнику Одорик сам открыл свой черный умысел — То ли думав в нем найти пособника, То ли просто не сумев его услать. 24 Звали того Кореб, Родом он был из Бильбао, С детских лет Взрос он в Одориковом доме, И отважился изменник Поделиться с ним злодейскою думою, Полагая, что и тот Чести предпочтет угоду другу. 25 Но был Кореб рыцарствен и вежествен, Слушал и негодовал: Крикнув он Одорику «Изменник!», Словом и делом встал на взмышленное зло. Гнев вскипел великий в обоих, Явили его нагие клинки; А я, взвидев сталь, В перепуге бросилась в чащу леса. 26 Одорик был воин из воинов — В несколько он взмахов Бросил наземь Кореба замертво И помчался по моим пятам. Мнится мне, сама страсть Настигающие дала ему крылья, И внушила ему мольбы и пени, Чтоб смягчилась я его полюбить. 27 Тщетно! Я решилась умереть, чем уступить. Все пени, все мольбы, все угрозы Испытавши понапрасну, он ринулся Напролом силой, — И без пользы было мне поминать О Зербиновой на него надежде И как я сама ему доверилась. 28 Видя, что просьбы мои впустую, Помощи — ниоткуда, А Одорик все жаднее и грубее, Как изголодавшийся медведь, — Билась я руками и ногами, Защищалась кусом и царапаньем, Рвала бороду, полосовала щеки И кричала криками до небес.

29 Случай ли, Крики ли мои, слышные за версту, Обычай ли был, чтоб сбегаться к берегу, Когда ломится и тонет у берега корабль, — Но тут вижу я на горе толпище, И спускается оно к морю и к нам, И бискаец, его заметя, Бросил натиск и ударился в бег. 30 От злодея толпа была мне выручкою, Но по слову пословицы Из огня я попала в полымя. Благо, сударь, Что ни я не дошла до такой беды, Ни они до такого злонамеренья, Чтобы сделать надо мною насилье; Но и то не с добра и не к лучшему, 31 Ибо если оставлено мне девичество — То лишь с тем, чтоб дороже меня продать. Восемь месяцев прошло, пошел девятый, Как я заживо здесь погребена, И уже ни мой Зербин не спасет меня, Потому что слышала я и то, Что нашелся на меня торговец, Чтоб свезти меня для султана в Левант.» 32 Так рассказывала нежная девица, Вздохами и стонами Разрывая ангельскую свою речь, Так что тронулись бы змеи и тигры, Оживляла ли она угасшую боль, Живую ли унимала муку, — Но вдруг вваливаются в пещеру Двадцать ратных, кто с пикою, а кто с саблею,

33 Впереди — один, с беспощадным лицом, Черный глаз смотрит зло и косо, А другого глаза нет — его выхлестнул удар, Пересекший ему и нос и челюсть. Видит он, что в пещере Сидит перед девицею рыцарь, И оборотясь к своим, восклицает: «Ну! силок не ставлен, а птичка в сетке!» 34 И к графу: «Редкое дело! Подходящий ты малый и пришел в самый раз: Сам ли догадавшись, Узнавши ли от кого, Что давно я хотел такие доспехи И такой отменный черный плащ! Впрямь ты впору По самой той моей надобе!» 35 Быстро вскочив, мрачно усмехнувшись, [228] Говорит негодяю граф: «Что ж, продам я тебе оружие, Только хватит ли у купца на расчет?» Разом к очагу, Вырвал головню, всю в огне и дыме, И сотряс, и размахнулся, и мерзавца В самое уметил переносье. 36 Вспыхнули брови справа и слева, [229] А слева даже и хуже — Выжглось Последнее, чем он видел белый свет; Но таков удар, что мало и этого, И ослепшая душа Летит туда, где ее с подобными Надзирает Хирон в кипящей крови. 37 Был в пещере широкий стол, Толщиной в две пяди, о четырех углах, На толстом столбе, кое-как обтесанном, — За ним сиживал злодей и весь его люд. Не натуживаясь, Как гибкий испанец с легким копьем, Ухватил Роланд и швырнул громадину Туда, где теснился оружный сброд. 38 Кому грудь, кому живот, кому голову, Кому ноги раздавило, кому руки, — Одни мертвые, другие калеки, А кто легче отделался, тот в бег со всех ног. Так тяжкий камень, Рухнувши на змеиный выводок, Выползший понежиться под вешнее солнышко, Дробит вдребезги головы, давит ребра и хребты, 39 Расточает неисчетные бедствия — Кто мертв, кто кургуз, Кто не в силах двинуться И беспомощным туловом клубится в узлы, А кому повезло, Тот скользит в траве за межу и далее. Вот каков был удар — И не диво, потому что Роландов. 40 Немногие уцелели — [230] По Турпинову счету, ровно семеро; Все стремглав врассыпную — Но витязь уже у выхода, Берет их заживо, Вяжет им руки за спину Годной веревкою, Отыскавшейся в том лесном дому, 41 Выволакивает из грота Под тенистую старую рябину, Рубит клинком ей ветки И развешивает пленных в снедь воронам — Ни цепи ему, ни крючьев, Чтоб избавить мир от этой скверны: На сучья он, как на крючья, Поддевал разбойников под челюсть. 42 А старуха, разбойничья наперсница, Взвидевши, каков их конец, Рвет, рыдая, серые космы И бегом в бездорожную трущобу; По крутым и кривым извилинам Тяжким шагом, в долгом страхе Выбралась к реке, — а навстречу ей рыцарь, Но какой — об этом потом.

43 А сначала скажу о той, которая Молит паладина: «Не оставь!», Просится за ним куда угодно, И учтиво утешает ее Роланд. Вот наутро, едва явилась Белая Аврора под алым покрывалом В венке из роз на небесном пути, — Выехал паладин, и с ним Изабелла. 44 Ехали они много дней, Ничего не встретив, достойного памяти, Как вдруг на большой дороге Видят рыцаря, уводимого в плен, Но какого — об этом после, Потому что мне нужнее, а вам милее Повесть о дочери Амона, Мной оставленной средь любовных невзгод.

45 В тщетном красавица желанье О возврате ее милого Руджьера Стояла в своем Марселе, Всякий день выходя на сарацинов, Раскатившихся по холмам и нивам Грабить край и до Роны и до Альпов; Храбрый ратник она и мудрый вождь, И отменно служит обе службы. 46 А уже немало Времени прошло с той поры, Как вернуться бы к ней ее Руджьеру, А его вовсе нет. Она в страхе о тысяче несчастий, Она плачет одиноко, — и вдруг Предстает ей та, чьим кольцом Исцелилось сердце, раненное Альциной. 47 Видя Брадаманта, что волшебница, Столько странствовав, воротилась одна, — Побледнела, помертвела, Подкосились задрожавшие ноги; Но с доброй фея улыбкою К ней подходит, отвевая страх И вселяя бодрость Ясным взором благого вестника. 48 «Не печалься, — говорит, — о Руджьере, Он жив, он здрав, он верен любви, Но он узник В узах вечного твоего врага. Если хочешь его добыть — Скорей в седло и за мной, И я открою, Как вернуть тебе Руджьера на волю».

49 И она поведала Атлантовы колдовские ковы, Как прекрасный Брадамантин лик Он явил в плену у злого великана И завлек им Руджьера в зачарованный Тот дворец, а потом исчез, И как тою же уловкою Держит дам и рыцарей в тех стенах: 50 Каждому чародей Мечет в очи то, что всех дороже, — Даму, друга, оруженосца, спутника: Ведь желанье желанью рознь. Ведь они и рыщут по дворцу, Трудов много, а плодов мало, Но такая в них надежда и жажда Отыскать свое, что им не уйти. 51 «Как придешь ты, — молвила Мелисса, — К этим заповедным покоям, Там увидишь, ждет тебя чародей, А всём видом он будет, как Руджьер, И тебе он явит злым наваждением, Будто чья-то теснит его сила, Чтобы ты к нему бросилась на помощь И со всеми оказалась в плену. 52 Вот затем, чтобы ты не поддалась На обман, в который впали столь многие, То и знай, что ежели увидишь Лик Руджьера, взывающий о помощи, Ты не верь, а шагни вперед И презренную вырви жизнь из видимого! Не Руджьер умрет, А злодей, от которого ты бедствуешь. 53 Знаю: трудно Умертвить того, кто как Руджьер; Но не верь глазам: это чары Ослепят их на то, что пред тобой. Скрепись же, Не меняйся умом, как вступишь в лес: Коль оставишь волхва в живых — Не видать тебе твоего Руджьера». 54 Доблестная красавица, Взявшись с духом умертвить кознодея, Вмиг к мечу и латам и вслед За Мелиссой, которой верит. И Мелисса по нивам и дубравам Немеренными спешит с нею перегонами, А докучный путь Скрашивает доброю беседою 55 И всего охотней Повторяет ей вновь и вновь, Какие от нее и Руджьера Великие взойдут князья-полубоги. Словно все ей были открыты Таинства небожителей, Предрекала Мелисса Грядущее многих поколений.

56 «Хранительница моя и водительница, — Говорит волшебнице героиня, — Вот уж много лет, как ты мне явила Стольких дивных мужей от моей поросли; Ободри меня и о дамах, Будет ли которой от моего корня Место в красоте и в достоинстве?» А провидица ей учтиво в ответ: 57 «Встанут от тебя целомудрые дамы, Матери государей и больших королей, Опоры и возродительницы Славных домов и сильных владычеств, В покрывалах своих не меньше достойные Высочайших хвал, чем в оружии мужи, Благочестием, веледушием, разумением И воздержностью несравценно великой. 58 Поведать о каждой, [231] Кто снищет славу для рода твоего, Мне невмочь, потому что ни единой Я не вижу в нем доступной умолчанию; Разве вырвать двух и трех из тысячи, Чтоб у речи был конец? Для чего промолчала ты у Мерлина? Там бы ты их увидела воочию. 59 Выйдет из твоего рода [232] Та подруга благородных искусств, О которой не сказать, что в ней лучше, Светлая ли краса, мудрая ли скромность: Это Изабелла, благодарная душой, Ее светом просияет дневно и нощно Край над Минцием, которому имя По вещей Манто, чьему сыну имя Окн. 60 Здесь в блистательном станет она споре [233] С достославным своим супругом: Кто выше чтит добродетель, Кто шире раскрыл душу для вежества? Если скажет он, как при Таро и Форново Шел на галлов для вольности Италии, То она отзовется: Пенелопа славою Не уступит Улиссу, потому что чиста. — 61 Много в малом сказано мной похвал, [234] Но гораздо более не сказано Из того, что открыл в те дни Мне Мерлин из полого камня; А направь я парус в это море — Плыть бы мне далее, чем Тифию! Что даруют Людям бог и добродетель, — Все в ней будет лучшее. 62 Будет ей сестрой Беатриса, [235] Именем блаженная и блаженная сутью, Ибо не только всею жизнью Прикоснется к пределу счастья, Но взведет к нему и супруга, Единого меж имущими князьями, А когда она покинет мир — Рухнет вдовый в разверзнутые невзгоды: 63 Сфорца, Мор, змеиный стяг Висконти [236] Будут при ней грозою света От скифских снегов до Красных зыбей, От Инда до Столпов твоего Моря, А без нее — Впадет в рабство инсубрийское царство К великой беде для всей Италии, — И что было умом, то станет случаем. 64 Будут у нее и соименницы, [237] Но родятся раньше на много лет, И одна осенит святые кудри Многоплодным венцом Паннонии, А другая, отрекшись от земного, В авзонийском крае Причтется к божественному лику И почтется обетами и ладаном. 65 Умолчу о прочих, [238] Ибо слишком долог был бы перечень, Хоть и каждая достойна Светлой песни геройственной трубы. Все, о ком мой помысел, — Будь то Бланка, Лукреция, Констанция, — Воцарятся в лучших италийских домах Матерями и возродительницами. 66 Истинно, пред всеми твой род Знатен будет славными женами — И о дочерях говорю И о честно повенчанных супругах. Чтобы знать тебе и о том, Что поведал о них Мерлин Не затем ли, чтоб тебе я переведала, — Рада я молвить о них слово. 67 Первою назову я Рикарду, [239] Доблести пример и добродетели, С юности вдову — Такова немилость судьбины к лучшим. Сыновей своих, обездоленных царством, Увидит она в стране изгнанья, Юных, в недружеской власти, — Но страданью будет щедрое возмездие. 68 И не умолчу о королеве [240] Славного арагонского корня, Кому равной ни в мудрости, йи в тихости Не бывало в хвалах римлян и греков. Пред всеми вз любил а ее судьба: Божиею милостью Изберется она родить прекрасных Альфонса, Ипполита, Изабеллу; 69 Имя ей Леонора, [241] Лучшему привою на твоем стволе. Но найду ль слова О второй ее невестке и преемнице? Это Лукреция из рода Борджий, Чья краса, добродетель, честь и счастье День ото дня взрастут, Словно юный побег на плодной почве. 70 Олово пред серебром, медь пред золотом, [242] Полевой пред розою мак, Бледная ива пред зеленым лавром, Пред бесценным самоцветом крашеный страз — Такова будет всякая Перед тою, кого славлю до рождения За великий ум, за единственную красу И за все достохвальные превосходства. 71 А меж теми достохвальностями, [243] Что почтутся в ней и вживе и вмертве, Высшее — Царский нрав, от нее дарованный Геркулесу и иным ее сынам: В нем исток несчетных наград, Ниспадущих на их латы и мантии — В свежем сосуде всякий долог аромат. 72 Не смолчу я и о ее невестке, [244] О той французской Ренате, Отец которой — двенадцатый Людовик, Мать которой — краса Бретани: Все лучшее во всех женщинах Всех времен, пока движутся светила, Огонь жжет, вода холодит, — В той Ренате сведется воедино. 73 Но поведывать о саксонской Альде, [245] О графине Челанской, О Бланке Марии Каталонской, О дочери сицилийского короля, О красавице Липпе из Болоньи Мне невмочь: Начни я им подменную славу — И безбрежно будет море моей ладье». 74 Перебравши в своей привольной повести Столько порослей от грядущего ствола, Вновь и вновь Мелисса повторила, Как попал Руджьер в волшебный дворец, И умолкла — Ибо близились чародейские места, И она не хотела далее, Чтоб не взвидеться злобному волхву.

75 В тысячный раз Повторивши героине свой наказ, Исчезает волшебница, — и вот, В малой миле по прямой тропе Видит всадница милый облик Руджьера, А над ним двух свирепых великанов, И они его теснят, И уже он на волос от погибели. 76 Как увидела воительница, что в беде Тот, кто всеми чертами — ее милый, Вмиг забыты благие помыслы, Вмиг доверье обернулось тревогой: Вдруг есть внезапная тайная причина, Что Мелисса невзлюбила Руджьера И в неведомом коварстве Хочет ему смерти от возлюбленных рук? 77 Думает: «Не это ли мой Руджьер — Вечно в сердце, а ныне пред очами? Мне ли его не увидеть, не узнать? А не мне, так кому же? Отчего мне верить Не своим глазам, а чужим словам, Если мое сердце и без взгляда Знает, он вдали или здесь?» 78 Думает и слышит: Голос ее Руджьера зовет на помощь; И видит: Витязь шпорит коня, отпустив узду, А великан с великаном По пятам за ним в яростной погоне. Дева вскачь и вслед по всем путям, А пути — к очарованным хоромам. 79 И едва она на порог, Как сомкнулось над ней общее наваждение: Ищет она друга И внутри, и вокруг, впрямь, вкривь, вверх, вниз, Дневно, нощно, — Таково над нею чародеянье, Что видит Руджьера, говорит с Руджьером, А друг друга им не узнать. 80 Но оставим ее, и не печальтесь, Что она в колдовском плену: Будет срок, и я их вызволю, И ее, и ее Руджьера. Но от смены яств живее вкус — Так и мой рассказ, Чем он тут и там разнообразнее, Тем верней не наскучит слуху.

81 Тку я большую ткань, [246] Много в ней мне надобно нитей. Будьте же благосклонны услышать, Как мавры, Встав из станов, предстали всеоружно Королю Аграманту, на страх золотым лилиям Окликнувшему к великому смотру Весь свой люд, чтобы его перечесть: 82 Недочет был и в конных и в пеших, И немалый; Недочет в вождях, и в самых лучших — Испанских, ливийских, эфиопских; В безначальном разброде Были полчища и целые племена; Вот затем и свелись полки на смотр, Чтобы в каждом стал и вождь и порядок. 83 А на смену павшим В сечах и жарких поединках Новый набор учинили короли, Один в Африке, а другой в Испании, Поверстали пришлых по полкам Под начало новым начальникам, — Но и смотр и чин Отложу я, господин мой, до новой песни.