1 Веледушный мой повелитель, Вам всегда и за все — моя хвала, Хоть от слов моих нескладных и неловких, Вашей славе — только урон. Но превыше иных доброт Об одной мое пение и сердце: К каждому ваш милостив слух, Но не просто склонить его к доверию. 2 Винят ли тебе кого заочно — Ты сам ему ищешь оправдания Или, заложив одно ухо, Ждешь, чтоб сам он предстал себе помочь. Никого не судишь, Не увидев и не услышав, — Лучше выждешь день, месяц, год, Чем спешить крутым приговором.

3 Будь таков Норандин, как ты, — Ввек Грифону не делывать бы сделанного! А теперь — за тобою честь и благо, А на нем, как смоль, бесславящее пятно, Ибо много погубил он своих, Когда странный от ярости Грифон В десять взмахов Тридцать душ положил вкруг телеги. 4 Остальные от страху кто куда, По дорогам, по бездорожьям, Вспять в ворота И вповал друг о друга на порог. А Грифон, не тратя угроз, Не зная пощады, В месть за срам Мечет меч по немощному толпищу. 5 У кого проворнее прыть, Первыми доспев до ворот, В мыслях о себе, а не о товарищах, Вскидывают мост, А другие, в слезах и с смертью в лицах, Мчатся вроссыпь и ни взгляда назад, И от всех повсюду великий Крик, шум, вой. 6 А лихой Грифон Хвать двоих в той толпе, которая На погибель брошена у моста, И одного — головою о камень, А другого поперек тулова И с размаху через стену прямо в город: Рушится он с неба на площадь, Видят люди, и мороз по костям. 7 Робким страшно, что рыцарь в ярости Сам взлетит над стеною — и на них. Подступи к Дамаску султан — И то не было бы громче тревоги: Бегут люди, машут мечи, С высоты вопят муэдзины, Барабаны с трубами бьют в слух, И небо раскатывается эхом.

8 Но что из этого вышло, Я домолвлю в следующий раз, А теперь мне пора к славному Карлу, Как он рвется на Родомонта, Погубителя крещеного люда, А при нем (я уже их называл) Оливьер, и Наим, и Большой Датчанин, Авин, Аволий, Отон, Берлингьер. 9 Восемь копий восьми паладинов Ударяют, и на все был отпор — Тверда чешуя, Скорлупой облегшая сердце мавра. Как прямится челн, Когда кормщик спустит снасть перед бурею, Так выстоял Родомонт, Где бы дрогнула каменная гора. 10 Раньер, Рикард, Гвидон, Соломон, [375] Верный Турпин и неверный Ганелон, Анджолин, Анджольер, Угетт, Ивон, Марк и Матвей от святого Михаила И все восьмеро вышеназванных, — Крепким кругом обстали басурмана, А меж них — Ариман и Одоард, Только что приспевшие из Британии. 11 Не так кипит ветер в Альпах Перед башней на скальной круче, Когда ярый аквилон или австр Гнет в ущельях ясени и ели, — Как кипит сарацин Гордым гневом и жаждой крови. И как слиты молния и гром, Так в язычнике — ненависть и мщенье. 12 Бьет он в голову ближайшему, А ближайший был Дордонский Угетт, И хоть шлем на нем лучшего закала, Пал несчастный, раскроен до зубов. Тотчас сам Слышит злобный в свой панцирь град . ударов, Но они — как игла для наковальни: Так он вкован в драконью чешую.

13 Брошены валы, Обезлюдел город — Всем народом рвется Карл на площадь: Здесь он надобнее. Нет иного людям спасения — Льется в площадь толпа из всех заулков, И у каждого жар в груди, булат в руках: Так пылают души зовом Карла. 14 Как в оградный затвор К взятой в лове бывалой львице На потеху черни Заточают неистового быка, — Ее львеныши, Глядя на невиданные рога, И как с ревом он мечется по песку, Жмутся в угол в смятении и страхе; 15 Но когда свирепая мать Ринется жадным зубом в бычье ухо, — То и дети взыграют на подмогу, Кто в хребет, кто в чрево, Чтобы кровью обагровился рот. Так сбегается люд на басурманина, Изблизи, издали, из окон, с крыш Сея ливень тучей стрел и дротов. 16 Конных и пеших В тесноте не счесть, Сброд из улиц Нарастает, как пчельный рой; Безоружных, праздных, Всех бы порубил в капусту, Но и мавру в давке Станет рубки на двадцать дней. 17 Такова игра ему несручна: Вошед, он не ведает, как выйти. Больше тысячи окровавило землю, А толпе не в убыль, А толпа набухает бранным духом, И видит Родомонт: Не уйди он теперь, пока цел и полон сил, — Скоро станет поздно. 18 Обращает он грозный взор, Видит: нет исхода ни впредь, ни вспять, Но ужо он проторит себе путь, Положив без счету супротивников. И сотрясши разительный булат, Мчится обуянный На британскую выставшую рать, Одоардову рать и Ариманову. 19 Кто видел, как на зрелищной площади Меж кипящим людом со всех сторон Дикий бык, Круглый день травимый псами и копьями, Вдруг прорвет ограду, и народ Врассыпную, и уж кто-то вздет на роге, — Тот и знай, что еще страшней в порыве Африканский был Родомонт.

20 Двадцать тел пополам Двадцать голов с плеч, Что ни удар, то смерть, — Так садовник сечет ветви и лозы. Весь в крови, Рассыпая руки, ноги, плечц, головы, Где ни ступит ярый басурман, Там ему и дорога. 21 Покидает он площадь [376] Без приметы страха на лице, Но взыскуя думою, На каком пути безопасней след. Так достиг он того берега, Где под островом льется Сена из стен; А ратные люди и нератные Теснят по пятам, и покою ему нет. 22 Как в Нумидии, как в Массилии [377] Царь зверей, Перед ловчими отступая в дебрь, Медлен, грозен и воочию царствен, — Так, не низок духом и делом, Дикой чащей копий, мечей и дротов Долгими ступал шагами к берегу Родомонт. 23 Трижды и четырежды гнев Гнал его с набережья в город, Красил кровью меч, Сотни тел валил вправо и влево, — Но рассудок пересилил ярость Не смердеть ко Всевышнему трупами, Взять лучший путь из большой беды, — И вот с кручи он бросается в воду. 24 Он бросается в воду [378] В тяжких латах, как в пловчих пузырях: Не рождала ты, Африка, подобного, Ни Антеем гордясь, ни Аннибалом! Переплыл и терзается оглядкою, Ибо цел за его спиною Этот город, что он прошел насквозь, И не выжег, и не сравнял с прахом. 25 Гложет его гнев и гордыня Вновь вернуться на прежний след, И он стонет из недр души, Что не уйдет, не спалив и не порушив. Но глядит сквозь ярость, — а там Вдоль реки уже спешит к нему тот, Кто умерит пыл и умедлит гнев"; А каков он, о том начну я издали.

26 Я начну с того, как гордой Распре Повелел архистратиг Михаил Аграмантовых сильнейших и лучших Возжечь к брани и лютому раздору. Тот же час она покинула иноков, За себя им оставивши Обман Соблюдать огонь вражды меж братиями До верховного своего возврата. 27 Ас собою в путь Взяла Распря прислужную Гордыню, И как жили все в одном покое, То не надобно было и розыска. Выступила Гордыня, Но и за себя оставила в обители На немногие отлучные дни — Лицемерие. 28 Вышла неумолимая Распря С Гордынею в назначенный путь, И на том пути К сарацинскому стану Неутешную встретили они Ревность, А при той был карлик пигмей, Вестник владыке Сарзы От его прекрасной Доралисы.

29 Как досталась Доралиса Мандрикарду (Я уже рассказывал, где и как), Она тайно поверилась карлику, Чтобы тот повестил о ней царя, А уж царь не пребудет празден, И блеснет невиданными подвигами, Чтоб отбить и отмстить Переятую свою невесту похитчиком. 30 Повстречавши того карлика Ревность И узнавши, зачем он держит путь, Присоседилась она к нему подорожницею, Рассудив, что без дела ей не быть. И Распря была им рада, А пуще, когда уведала, Куда и зачем их странствие, — Это было ей к думе и с руки. 31 Завиделось ей поссорить Родомонта с Агрикановым сыном: Для других придут другие поводы, А для этих двух — лучше не найти. Вот она и повелась вслед за карликом К Парижу, в сарацинские когти, И приспели они к берегу о ту пору, Когда злобный выплывал из волны. 32 Как признал Родомонт Посланника своей дамы, — Гаснет гнев, всходит ясность на чело, И отвага блещет в груди. В чаянии всякого рассказа, Кроме лишь повести обид, Он светло вопрошает карлика: «С чем шлет тебя наша госпожа?» 33 А карлик ему в ответ: «Не назвать госпожою рабствующую! Повстречался нам вчера некий всадник, И отбил ее, и увез», — С этим словом ввернулась в душу рыцаря Ревность, хладная, как змея, А карлик себе рассказывает, Как тот всех побил один и взял красавицу. 34 А Распря берет кресало, Ударяет кресалом о кремень, Гордыня ей держит трут, Вмиг встал огнь, — И в пожаре сарацинова душа: Он хрипит и кипит, не зная, где он, И на страшном его лице — Вызов небу и всем стихиям. 35 Как тигрица к нежданно опустелому [379] Сходит логову, ходит вкруг, Ищет детищ, И поймет, наконец, что похищены, И таков в ней безумен ярый гнев, Что ни горы, ни реки, ни ночь, ни град, Ни бескрайний бег Не помеха преследующей ненависти, —

36 Так и сарацин, [380] Исковеркан страстью, Обернулся к карлику, крикнул: «В путь!» — И ни слова ближним, И не ждет ни коня, ни колесницы, Быстр, как ящер вперебег через зной. Нет коня, но коня он отобьет (Так решил он) у первого поперечного. 37 А уж Распря слышит этот помысл И усмешливо глядит на Гордыню И молвит, что ужо ему будет Конь, с которым не обраться раздоров, И уже она знает, где; А иным коням Не бывать на всей его дороге. Будь, что будет; а я теперь — о Карле.

38 Когда минул Родомонт, [381] Карл утишил окрест пожар Разобрал народ по дружинам, Иных выставил, где слабей оплот, А с иными шагнул на басурманов, Чтобы шахом выиграть игру. Каждому полку — свои ворота, От святого Германа до святого Виктора, 39 А у врат святого Марцелла, Где широкое и ровное поле, Там встать и ждать, Вскинув стяг для общего сбора. Здесь и быть резне, Да такой, чтобы вовек не запамятоваласы Такой дух он вдунув дружинам, Двинул должных к бою на данный знак. 40 А меж тем король Аграмант, [382] Вновь в седле, хоть и ссаженный ударом, Жарко бился упор в упор С паладином прекрасной Изабеллы, А с Лурканием рубился Собрин, А Ринальд, лицом к лицу с целым полчищем, Доблестью своей и удачею Разит, рушит, крушит и гонит вспять. 41 Такова-то была битва в тот час, Когда Карл ударяет с тыла, Где король Марсилий под стяг Собрал цвет испанского рыцарства. Грянул Карл удалым своим народом, Конным в крыльях, пешим внутри, И на трубы его и бубны Раскатился отзвук из края в край. 42 Дрогнули сарацины — Быть бы Им гонимым, побитым и размыканным, Чтобы ввек не ссилиться в бой, — Но пред ними Фальзирон и Грандоний, Два когда-то жестокие врага, Балигант, лютый Серпантин И Феррагус, а на устах его — выкрик: 43 «Удальцы мои, соратники, братья! Ни шагу вспять — Тщетен вражий труд, Если каждый тверд в своем долге. Сколько чести и сколько прибыли Нынче вам являет победа; Сколько срама и крайнего урона Побежденному на веки веков!» 44 А в руках его — тяжкое копье, А удар того копья — в Берлингьера: Бился Берлингьер с Ларгалифом И уже рассек тому шлем. Выбит Берлингьер из седла, За ним восьмеро рушатся под клинком: Что ни взмах — То и витязь простерт в пыли. 45 На другом просторе поля Ринальд Бьет врагов превыше счета и сметы. Никакой пред ним не выстоит строй — Где ни явится, сразу пусто. Бранный жар, что в Зербине, что в Луркании Таково горит, что век о нем петь: Перед этим рухнул Баластр, Перед тем сложил голову Финадур, — 46 Первый воеводствовал Альзербою, [383] Над которою прежде был Тардок, А второй предводил дружины Из Марокко, Замора и Саффы. «Неужели, — спросите вы меня, — Ни единый в Африке рыцарь Не проверен ни копьем, ни клинком?» Тише, тише: всем славным будет слава.

47 Не забудем: есть Зумарский король, Благородный Дардинель, сын Альмонта, От копья его мирфордский Уберт, Горный Элий и Дольфин, дубравный Клавдий, От меча его станфордский Ансельм, И Раймонд, и Пинамонт из Лондона Пали оземь (а уж кто был сильней!) — Два без чувств, один ранен, четверо насмерть. 48 Но каким ни сверкнет он подвигом — [384] Все ему не сдержать своих людей, Чтобы выстоять супротив христиан, — Наших меньше, но наши крепче, Наши свычней играть мечом И проворней в ратной потехе. Вот язычники вспять и в бег, Марокко, Сеута, Зумара и Канара, 49 А быстрее того — Альзерба, [385] И на них-то вперехват — Дардинель, Кротким словом и едким словом Подымая им отвагу в сердцах: «Памятен ли в верных Альмонт, — Это нынче пришла пора увидеть По тому, как меня, его сына, Бросите вы в гибели или нет. 50 Заклинаю вас юным моим цветом, Порукой ваших надежд: Удержитесь, не рвитесь лечь под меч, Обесплодить милую Африку! Если мы не плечом к плечу — Все пути непрохожи для рассыпанных: Горы выше стен, море глубже рвов Отсекли вам путь возвращения. 51 Не красней ли смерть, Чем позор и казнь от Христовых псов? Тверже, верные, во имя Всесильного, — В этом ваше всё! А ваш недруг не бессмертнее вас — Две руки, одна душа, одна жизнь!» Так воскликнув, юный храбрец Рушит насмерть графа Атлонского. 52 Вспыхнула памятью Альмонта Бегучая африканская рать, Вспомнила, что вернее к защите Руки в битве, чем ноги в бегу. Был Гильельм из Бервика Головой выше всех британцев, А стал вровень, под клинком Дардинеля; С Аримана Корнваллийского летит голова — 53 Пал мертв Ариман на вздолье; Мчит ему в помочь брат — Дардинель раскроил его на-полы От плечей до разлучья ног; Вздет копьем барон Богий из Вергалла, И обету его конец, Что сулился он к жене из похода Быть в полгода, коли будет жив.

54 Глядит храбрый Дардинель, а вблизи Лурканий опрокинул Доркина, Пронзив в шею, и сокрушает- Гарда, Разломив ему череп до зубов, И бежит от Луркания Алфей, Алфей, милый Дардинелю больше жизни, Но поздно: разит его в затылок Гордый витязь, и удар — наповал. 55 Дардинель с копьем на удар Мчится мстить, молясь Магомету: Если свалит он Луркания намертво — Украшать его панцирю мечеть. И пришпорив по полю вперерез, Бьет в бок, И копье выходит напробой, И приспешники обирают павшего. 56 Надобно ль говорить В какой муке был брат Ариодант? Он рвется своей рукой Дардинелеву душу извергнуть в ад, Но толпа не дает ему доступа Вкруг его меча и вкруг басурманова. Он хочеть мстить, Он мечом торит себе путь, 57 Бьет, сечет, рубит, валит, режет, гонит Всех, кто стал ему поперек, А навстречу Дардинель Той же жажде ищет упоения, Но и ей помехою ратный люд, Но и его порывания тщетны. Так один крушит мавров, а другой Губит франков, британцев и шотландцев. 58 Судьба им положила межу Не достичь в ту пору друг друга, Ибо каждому своя участь, И уже знатнейшая нависла рука. То Ринальд на своем пути, Чтоб сразить, и сраженному не встать. То Ринальд, и ведет его судьба К громкой чести низвергнуть Дардинеля.

59 Но довольно уже поведано О тех бранях в закатной стороне, И пора мне воротиться к Грифону В его пылком гневе и ярой злобе, Неслыханный сея страх, Крушащему мятущийся люд. На тот шум выходит царь Норандин, А за ним — полк в тысячу латных: 60 Со своими латными Норандин, Видя, как бегут безоружные, Подошед к воротам в боевом строю, Приказал распахнуть ворота настежь. А уже Грифон разогнал Чернь, в которой ни ума, ни сердца, И вздел на себя доспех, Сколь ни мерзкий, но берегущий тело. 61 Был храм за крепкой стеной, Обвиваемый копаным каналом, На канале единый мост, На мосту неокружимый стал Грифон. Густой полк выезжает из ворот С грозным криком, А отважный ни с места, И ни страха в его лице.

62 Видит он знаменную их хоругвь Ближе, ближе, бросается навстречу, Бьет, как в бойне, вправо и влево Двоеручной сталью, И опять на мост, Не на долгий час, Но чтоб вновь вперед и вновь обратно, Страшным следом метя свой путь. 63 Впредь ли он, вспять ли он, Пешие и конные — в прах; Но враги на него вновь строй за строем, И борьба все злее и злей. Как прибой, они со всех сторон, И тревожно Грифону, не затопят ли. Он поранен в плечо и в левое бедро, И уже в груди не стало духу. 64 Но доблестным доблесть в помощь — Тронут доблестью король Норандин: Приспев к неведомой смуте, Видит он несметные трупы, Видит раны, достойные десницы Троянского Гектора, и видит, Что нестаточно от него обижен Рыцарь, несравненный из несравненных. 65 Подъезжает ближе и зрит [386] Погубителя столького народа, Гору страшных тел, Ров с кровью пуще воды, И мнится ему на том мосту Древний Коклес, един в отпор всей Тусции, И велит он ради чести и выгоды Войску прочь, а оно и радо прочь.

66 Вскинув безоружную руку, Древний знак дружества и мира, Говорит он Грифону: «Промолчу ли, Как досадно и криво и оплошно От малого ума и от злого Подстреканья впал я в вину — На подлейшего затеяв из рыцарей, На лучшего посягнул? 67 И хоть честию подвига твоего Ты покрыл и сгладил, Пересилил и перевысил Весь позор от нашего невежества, Но и от меня Нынче быть тебе удоволену По знанию моему и владению Золотом ли, городом ли, замком ли.

68 Проси половину королевства — И тотчас она твоя, Ибо дань твоей гордой доблести Есть и выше — моя душа! Дай же мне руку в руку В залог вечной и верной любви!» И сошел с коня И простер к Грифону десницу. 69 Видя гнев на милость В королевском смененный мановении, Отлагает Грифон и сталь и злобу И склонясь, припадает к королю. Король видит две кровавые раны, Тотчас кличет целебного лекаря И велит отнести с великой бережью Победителя во дворцовый покой.

70 Там и были дни житья для пораненного, [387] Пока вновь он не облекся в доспех. Там его я и оставив, пущусь В Палестину, к его брату и Астольфу, Которые с самых пор, Как покинул Грифон святые стены, Ищут его окрест Солима И в близких и в далеких местах. 71 Ни тому, ни другому невдогад, Что с Грифоном сталось; Но случился им разговор С тем паломником греческой земли, И услышалось о той Оригилле, Что она держит путь в Антиохию С новым другом из этих мест, Обуявшись к нему нежданным пламенем. 72 Спрашивает Аквилант: а о том Вестно ли от странника Грифону? И услышав, что вестно, понял всё — И куда и для чего он отъехал. Несомнительно, что пустился он за ней В самую Антиохию, Чтобы вырвать ее из супротивных рук И отмстить достопамятною местью. 73 На такое дело Аквилант не отпустит брата без себя: Надевает он доспех ему вслед, А герцогу Астольфу наказывает Ни во Францию не спешить, ни в Британию, Пока вновь он, Аквилант, не будет здесь, А сам — в Яффу, и на корабль, Ибо морем путь и ближе и лучше. 74 А над морем дул южный австр, [388] Таково попутный плывущему, Что заутра же увидел он Тир, А потом Саффет, Миновал и Зибелет и Берит, И оставив Кипр по левую руку, Взял от Триполи на Тортосу и Лиццу, И уже перед ним Александретта. 75 Верткую отсюда ладью [389] Оборачивает кормчий к восходу, Чтобы всплыть в текучий Оронт, Выждал время и входит в устье. Скидывает Аквилант сходни, Сел, оружный, на гордого коня И вверх по реке вдоль берега До самых Антиохийских ворот. 76 А в Антиохии он слышит, Что Мартан и с ним Оригиллз Минули в Дамаск К знатному королевскому турниру. Устремляется он за ними, Угадавши, что брат на их следах, И тотчас из Антиохии прочь, Но на сей раз не по морю, а по суху.

77 Путь его — по Лидии, по Лариссе, [390] Мимо пышного и обильного Алеппо; И здесь-то явил Господь Милость к добрым и казнь порочным: За час езды до Мамуги Повстречался Аквиланту Мартан, Напоказ красуясь Недолжною наградою за турнир. 78 Поначалу Аквиланту подумалось, Что злодей Мартан — его брат: Обманули его светлые латы И плащ, как неталый снег. Радостно он выкрикнул: «О!», Но сменился в лице и в слове, Рассмотрев с подскока, Что пред ним — не тот. 79 Уподозрив, не коварством ли спутницы Убил Грифона Мартан, Он кричит: «Несомненный ты злодей и изменник, Отвечай, откуда твой доспех И твой конь, моего носивший брата? Жив он или мертв, Коли ты по нем конный и оружный?» 80 Услыхав Оригилла гневный окрик, Бросила коня наубег, Но быстрей того Аквилант Удержал ее волею и неволею. А Мартан перед грозным витязем, Столь внезапно его взявшим в полон, Задрожал, как бледный лист на ветру, И не знал, что помолвить и поделать. 81 Аквилант гремит и сверкает, Его меч — у Мартановой гортани, Он грозится, что не сносить Головы ни Мартану, ни Оригилле, Ежели не вскажется все, как есть. И Мартан, сглотнув, Примеряется, как бы обелиться, И заводит так: 82 «Это, сударь, моя сестра, Роду знатного и доброго, Но обидою от вашего брата В неподобное ввергнутая житье. А как стало сие мне в бесчестье, То, не зная управиться усилием С столь могучим мужем, я умыслил Залучить ее исхищрением ума. 83 Вызнав, что ей любо и самой Воротиться к достонравной жизни, Мы сошлись, что когда Грифон уснет, Она выскользнет неслышно и тайно. Так и сталось; а чтобы он погонею Не расткал нам затеянную ткань, Он оставлен пеш и бездоспешен, А мы — прочь, и вот пред вами здесь». 84 Таковым исхищрением ума Впору бы Мартану гордиться, Ибо сплел он складно и не во вред Про коня, доспех и Грифона, Но он так уж хотел себя оправить, Что пустился на негодную ложь — Всё бы ладно, кабы не то, Будто Оригилла ему сестрица.

85 Ибо Аквилант, Понаслышавшийся в Антиохии, Что она ему сущая любовница, С ярым криком «Лжешь, негодяй!» Так хватил его стальным кулаком, Что два зуба вбил ему в глотку И без дальних слов Вяжет руки ему за спину вервием, 86 А за ним, как она ни отмаливалась, Оригилле, — И ведет их по городам и весям До самого до славного Дамаска, Он и тысячу тысяч миль Передлил бы такое поношение, Чтоб добраться до брата и ему Головою их выдать на расправу. 87 Вот, со всем их добром и всею свитою Приезжает рыцарь в Дамаск, А уж там Плещет крыльями Грифонова слава:, Стар и млад, у всех на устах Тот игрец копьем, Обездоленный в турнирной чести Лживым выказом своего сопутника. 88 Всем противен злодей Мартан — Все его узнали, кажут пальцами, «Вот, — говорят, — тот вор: Другим подвиги, а ему слава! Вот чьим срамом Опозорена отменная доблесть! И не та ли при нем вероломная Погубительница добрых, вспомогательница злым? 89 Впрямь, — говорят, — в обоих Точью в точь одна порода в масть!» И кипят, и вопят, и неистовствуют: «В петлю, на костер, под топор!» Теснится толпа глазеть, Все бегом на улицы, на площади; И доходит весть до царя, И милей ему, чем второе царство.

90 Стремглав, как был, Без доспешной свиты справа и слева, Он торопится встретить и приветить Отомстителя дорогому Грифону. С весельем в лике Он ведет Аквиланта во дворец, А двух пленных, по витязеву слову, Заточает в подземелье большой башни. 91 Потом всходят они в ту ложницу, Где пораненный простерся Грифон, Увидевший брата и зардевшийся, Догадавшись, что скрытое раскрыто. И потешившись Аквилант о том и этом, Стали оба судить, каким Справедливым карам Обречь злобников, залученных в плен?

92 Тысячи терзательных казней Прочат им король и Аквилант, Но Грифон, не смея За единую просить Оригиллу, Умоляет помиловать обоих, И многое молвил, и достиг: Решено Мартана выдать палачу, И чтоб сечь его, да не до смерти, 93 И связать его, да не меж цветов и трав, [391] И под розги на целый день; Оригиллу же оставить в плену До возврата королевы Люцины, И ее-то разумным рассуждением Будь ей мера легка или горька. Здесь прокоротал Аквилант Дни, покуда Грифон не взял оружие;

94 А меж тем король Норандин, Научась бедою уму и мере, Не умел избыть Горестного душевного раскаяния, Что уроном и обидою Оскорбил достойного всякой чести, И вседневной томился и всенощною Думой: как перед ним себя оправить? 95 И решил, что пред городом и людом, Винным в столь великом бесчестье, Он, как лучшему из витязей Достойнейший из владык, Воздаст славную ту мзду, Что отторг обманчивый изменник; И велит повестить по всему краю Через месяц новый знатный турнир, —

96 Таковой отменной пышности, Какова пристала истому царю. Быстрокрылая Слава эту весть Мчит по Сирии, мчит по Финикии До Святой Земли, Где дослышал ее добрый Астольф И с наместным тамошним владетелем Порешил, что без них турниру не быть. 97 А наместный тамошний Сансонет Был воистину именит отвагою: Он крещен был от самого Роланда, А от Карла ставлен владеть Святой Землей. С ним и снарядился Астольф В пресловутый край, Ибо пела молва во всякий слух, Что в Дамаске будет славная потеха. 98 И держа свой путь Переходами малыми и неспешными, Чтоб без устали Предъявиться к бою в урочный день, Вот встречают они на перекрестье Всадника по платью и стати, — Но то был не всадник, а всадница, Несравненная в битвенном пылу.

99 Имя ей Марфиза, [392] А отвага ее такова, Что с мечом она выходила на Роланда, И Ринальд перед нею бывал в поту. Днем и ночью она в оружии Рыскала по долам и горам, Не встретит ли странствующего рыцаря, Чтоб помериться и прославиться на века? 100 Увидевши Сансонета и Астольфа В крепких латах невдали пред собой, Угадала она сильных поединщиков, Ибо оба немалы и в рост и в ширь, И, желая попытать свою мощь, Тронула на них скакуна, Как вдруг изблизи Ей узнался британский паладин. 101 Ей припомнилось, как хорош [393] Был тот витязь при ней в Катае, И окликнув она его по имени, Скинула перчатку, вскинула забрало И спешит принять его в объятья, Хоть всегда и надменна и горда. И не меньше приветен был Астольф Пред такою необычливою девою. 102 Поспросились они, куда чей путь, И когда Астольф ответствовал первый, Что в Дамаск, Куда лучших латников и мечников Скликнул король Сирии Оказать свою рыцарскую доблесть, То Марфиза, всегда пылая к подвигам, Объявила: «Хочу там быть, как вы». 103 Отменно такой соратнице [394] Рад и Астольф и Сансонет, И приехали они в Дамаск В канун праздника, И до часу, когда Заря Встала с ложа дряхлого супруга, Ночевали в градском предместий Слаще, чем в царевом дворце. 104 А как новое тресветлое солнце Разметало блещущие лучи, Двое витязей и третья красавица, Вздев оружие, выслали гонцов, И гонцы им доносят, Что над местом ярой игры Уж воссел король Норандин Посмотреть, как ломятся бук и ясень. 105 Тут они, не мешкая, — в город, И по главной улице, и на площадь, Где уже стоят строй на строй Рыцари отборной породы, Дожидаясь королевского мановения. А наградою были в этот день Меч и палица в изрядном уборе И скакун, не постыдный королю. 106 Норандин был тверд на уме, Что как давеча, так и нынче Двух турниров лучшая честь Сбережется для белого Грифона. Чтоб воздать достойную дань Храбрецу нескудеющею дланью, Он умножил прежний доспех Скакуном, и мечом, и палицею. 107 Тот доспех, по прежней игре Должный всепобедному Грифону И не впрок Переятый у него самозванцем, Ставлен был царем на виду, Опоясан разубранным мечом, А при седле скакуна висела палица, — Две награды единому Грифону.

108 Но такое государево намерение Вдруг препнула отважная воительница, Меж Астольфом и добрым Сансонетом В этот миг представшая пред бойцов. Увидавши названный доспех, Тотчас она его признала, Ибо она сама И носила его и дорожила им. 109 А оставила она его средь дороги [395] Оттого лишь, что был он ей в помеху Гнавшейся отбить свой верный меч За Брунелем, которому бы в петлю. Но смолчу, Чтобы дважды одно не пересказывать, — Нам довольно знать, что вот так Пред Марфизой сверкнул ее доспех, 110 И довольно понимать, что теперь, Угадавши его по верным признакам, Ни за что Не оставит она его ненадетым. А уж так ли, не так ли его взять, — Некогда ей думать; Подлетает к столбу, и хвать, И к седлу, без малого зазренья, 111 Так спеша, что иное — к седлу, А иное валится оземь. Оскорблен король И единым взором взметает бурю. Невтерпеж народу обида, Мечет месть к мечу и копью, Никому не в память, каково обошлось На недавнего наброситься рыцаря.

112 Ни дитя, резвясь по вешним цветам, Лазоревым, алым, желтым, Ни красавица, к музыке и пляске Разодевшись, не радуется так, Как в лязге бронь и ржанье коней, Меж бьющих копий и жалящих стрел, Где льется кровь и сеется смерть, Рада ратовать мощная Марфиза. 113 Она шпорит коня, клонит копье, Мчится на ропщущую чернь, Метит в грудь, метит в горло, Чуть заденет — и наповал, Чуть взмахнет — И не сносить головы, Тот пронзен, а этот подкошен, Кто без правой руки, а кто без левой. 114 А лихой Астольф и могучий Сансонет, С нею вздевшие кольчуги и брони, Хоть не с тем пришли, Но завидевши вскипевшую рать, Опустили решетки на лицо, Опустили копья острием в подлый люд, И пошли рубить, Просекая в толпе себе просеку. 115 А приезжее рыцарство из чуждых стран Для потешных битв, Вдруг увидев, что потеха — кровава И нешуточно бешенствуют мечи, Но не все догадываясь, Какова была царская обида И на что вознеистовствовал народ, Стоит праздно, сомнясь недоумением. 116 И одни хотят в подмогу толпе (В чем они невдолге раскаются), А иные, холодные к тем и этим, Озираются, не проще ли прочь, А иные, самые разумные, Узды в руки, и смотрят, кто кого; А меж них — и Грифон и Аквилант, Первыми представшие к состязанью. 117 Но как взвидели они, каково Пышут кровью царевы очи, Как услышали от ближних и дальних, Из чего вскипел такой мятеж, Как почел Грифон, что обида Королю и ему — одно, Так уставили они свои копья И как молния ударили мстить. 118 А навстречу им — Астольф, А под шпорами его — Рабикан, А в руке — чародейное копье, Пред которым ни храброму не выстоять. Он уметил — и Грифон пал в прах, Он задел Лишь окрайный обод щита — И Аквилант распростерся без движения.

119 И пред Сансонетом Вмиг пустеют седла лучших рыцарей, И народ в смятенье ищет выхода, И гремит на малодушных король. А Марфиза О двух шлемах и о двух панцирях, Видя, что все ей кажут спину, Победительницей возвращается на постой. 120 А за нею — Астольф и Сансонет, И втроем — к городским воротам; Народ перед ними — врассыпную, И вот встали они к бою на мосту. Между тем Аквилант и Грифон, Стыдясь пасть с одного удара, Опускают лица И не смеют предстать пред Норандином, 121 А скорей в седло И пришпорили по пятам за обидчиками. А за ними — король с своими присными, Все готовые на месть или смерть; Праздный люд вопит: «Так их, так их!», А сам одаль, и ждет, кто кого. Доскакал Грифон до самого моста, Где стояли трое наперевес, 122 И глядит, и узнает Астольфа: Тот же щит, Тот же конь и тот же панцирь, Как в тот день, когда он сразил Оррилла. Там, на площади, в бранный час Не узнал его Грифон и не приметил, А тут видит, и шлет ему привет, И пытает, а кто его соратник, 123 И зачем они сорвали с шеста Тот доспех, в поношенье государю? Отвечает британский паладин О друзьях своих нелживую правду, А про доспех, откуда вся свара, Он и сам-де не знает ничего, Но Марфиза была им спутницею, Вот они и ударили ей помочь. 124 Так-то к ним стоящим и толкующим Подоспел Аквилант, С ближних слов угадал собеседника И был лют, а сразу стал добр. Подоспели и Норандиновы спутники, Но приблизиться не спешат, А приметивши, что они беседуют, Стали одаль и напрягли слух. 125 А заслышав, что меж ними Марфиза, Всех на свете слывущая сильней, Мчит гонец в опор Повестить короля Норандина: Если хочет он уберечь свою знать — Пусть спешит исхитить из смертной ярости, Ибо взявший наградную броню Есть никто, как воистину Марфиза.

126 Слышит Норандин это имя, Грозное целому Леванту, Вчуже Дыбившее волосы храбрым, Видит: прав гонец, Что спасенье — в едином поспешении, И сменивших гнев на страх Отзывает своих друзей; 127 А меж этим и сыны Оливьера С Сансонетом и с британским герцогом Умолив Марфизу, Полагают грань жестокому спору. Подъезжает Марфиза к королю, Гордо молвит: «Сударь, мне невнятно, Отчего ты назначил за победу Оружие, которое не твое? 128 Доспех этот — мой, На армянской оставленный дороге, Чтобы мне способней настичь Обидчика одного и похитчика. А доказчиком мне — мой знак: Если ты его знаешь, то узнаешь», — И кажет чеканенный ца панцире Натрое разбитый венец. 129 «Истинно, — ответствует король, — Нам поднес его торжник из Армении; Ваш ли, нет ли, Но единым он словом стал бы ваш. Нынче же он стал Грифонов, Но Грифон таковой мне друг, Что заведомо доброхотно В дар для вас вернет его мне. 130 А доказчиком мне и заручителем Никакой не надобен знак, А довольно вашего слова, — Ибо что есть тверже? Доблесть, высших достойная наград, Заверяет, что ваше — это ваше; Будь же так, и спору конец, А Грифон не останется без должного». 131 Грифону не дорог доспех, А дорого удоволить короля — Говорит он: «Быть вам угодным — Это лучший мне дар за дар». А Марфиза ему любезно ответствует: «В этом всё, и большего не ищу», — И склоняет принять от нее латы, И столь лестного он дара не отверг. 132 Мирно и любовно Воротились они в город, а там Вновь и пир, и турнир, а на турнире Честь и славу стяжал Сансонет, Ибо ни Астольф, ни два брата, Ни Марфиза, лучшая между них, Не искали славы, А оставили другу и товарищу.

133 Так и восемь они, так и десять они дней Ликовали при праздничном Норандине, Но томила им душу Любовь к Франции, слишком брошенной давно Вот испрашивают они ухода, И Марфиза сам-пятая при них, Давно имея охоту И с французскими померяться паладинами, 134 Чтоб узнать воочью, В меру ли они своей молве? Сансонет над Святой Землей Оставляет по себе местодержца, И единым они пятеро взводом, Каковому нет в свете равномощных, Простясь с государем Норандином, Держат путь к Триполи и к морю, 135 А там перед ними каравельный корабль, [396] На Востоке груженый для Запада; Старый кормчий — из тосканской Луны; Порядились, взошли, ввели коней. Ясный сулит им окоем Добрую надолго погоду, Воздух чист, вздуты ветром паруса, И они отваливают от берега.

136 Первую оказал им пристань [397] Святой остров богини любви, — Но таким дышал берег тяжким воздухом, Что мерли люди и меркла сталь; А причиной — Констанцское болото, Чьим соседством едким и душным Так обидела Фамагусту природа, Благодатная к прочему Кипру. 137 Тяжкий болотный дух Не дает им долгого приюта, — Распростерши они крылья пред Бореем, Правят вправо вкруг большого Кипра, А у Пафоса сбрасывают сходни И скорей Кто на торг, а кто любоваться Сладострастными долами любви. 138 Там на час пути от прибрежия Плавно всходит пологий милый холм, Полный лавров, миртов, кедров, померанцев И иных сладчайших древес, Там тимьян, и майоран, и шафран, и розы, и лилии Льют благоухающую волну, С благовонных всхолмий Каждым веяньем веемую в моря; 139 Из светлого ключа струи вьющегося ручья Живительно орошают взморье; Воистину здесь Любезно быть ласковой Венере. Что ни дама, что ни девица Здесь милей, чем в любой земле, И богининою угодою Страстен старец и пламенен юнец. 140 Здесь услышали гости вновь О Люцине и о чудище-юдище, И какой она готовит в Никозии Знатный поезд воротиться в Дамаск. Между тем корабельщик, справив торг, Ловит парусом подорожный ветер, Встягивает якорь И кладет на запад ладейный клюв.

141 Парус накось ггодсеверному ветру, Вышли плаватели в открытую глубь, Как вдруг вставший южный, До полудня ласковый и смиренный, К сумеркам все суровее и злей Взмел валами хлябь, Грянул гром, и взъярились молнии, И как в клочья рвануло небо пламенем. 142 Темным парусом выстелилась мгла, Не видать ни солнца, ни звезд, Ревет снизу море, сверху небо И со всех сторон — ураган, В сто бичей Хлещут черный дождь и белый град, И все ниже Ночь накатывается на лютые волны. 143 Поневоле кажут пловцы, Каковы они учены плаванью, — Иной свистом Назначает, кому что делать, Иной тащит якорь из якорника, Тот при спуске, а тот хорош при снасти, Кто у мачты, кто у кормила, Кто груженый разбирает настил. 144 Злей и злей кромешная ночь Пуще ада; Держит кормчий в раскинутое море, Там-де выносимей валы, — Подставляет бивень Взмахам волн и ударам ветра, А надежда его на то, что к свету Смилостивится гневливая судьба. 145 А судьба не милостивится, А судьба все круче с рассветом дня, Ежели и был рассвет: Всюду темь, хоть считай часы по счету. Раздирает надежду страх; Горький кормщик вверяет судно буре, Подставляет корму волне И скользит без ветрила в злые зыби.

146 Так судьба, терзая пловцов, Не дает покоя и сухоборцам При Париже, где рубятся и бьются Сарацины и британская рать. Здесь (уже сказал я) Ринальд Налетает, всекается, топчет, гонит И с Баярда, своего скакуна, Ударяет на удальца Дардинеля. 147 Четвереный щит, Гордый знак Альмонтова сына, Видит он и мыслит: храбрец, Кто посмел щитом равняться с Роландом! Скачет ближе, смотрит, и впрямь Вкруг того уже гора перебитых; И кричит он: «А ну, пока не выросла, Худую траву да из поля вон!»

148 Как взглянул паладин — Все шарахнулись прочь с его дороги: Такова честь хваленому клинку, От Христова ли воина, от нехристя ли. Он глядит на единого Дардинеля, Прорубается по его пятам И кричит: «Мальчишка, Не к добру тебе дался этот щит: 149 Подожди, я попытаю, Крепок ли твой красный и белый, Устоит ли он, четвертной, Предо мной и подавно пред Роландом?» А Дардинель в ответ: «Что держу я, то смогу и оберечь — В честь мне, а не в пропасть Эта отчая красно-белая росчетверть! 150 Пусть мальчишка, а я не побегу И щита не брошу: Если вырвешь, то только с жизнью, Но я верю, что Бог — он за меня. Будь, как сужено, а мною никто Не взбранит моего славного рода!» Так он крикнув, с клинком в руке Мчится на Монтальбанского рыцаря. 151 Кровь от сердца мавров В хладном отхлынула страхе, Когда взвиделся им воздвигшийся Ринальд на их короля, Ярый, словно лев На бычка, еще не знавшего телки. Первым ударил сарацин, Но невмочь ему просечь шлем Мамбрина. 152 Рассмеялся Ринальд: «Теперь смотри, А не метче ли я в тебя умечу?» Повод в роспуск, шпоры в конский бок, И с такой ударяет его силой, С такой силой, что грянув в грудь, Острие возникло за спиною. Вырвал сталь, льется кровь, летит душа, И скользит с седла холодное тело. 153 Как под плужным сошником красноцвет, [398] Умирая, вянет, Как в саду склоняет голову мак, Угнетенный ливнем, Так сбегает румянец младых ланит, Дардинель отходит, Он отходит, а с ним — Пыл и храбрость его споспешников.

154 Как вода в запруде Спряжена стоит людским умением, А когда вдруг прорвется заперть, С грохотом низвергается в разлив, — Так мавры, которым удержью Дардинелева отвага была в сердцах, Видя его павшего, Мчатся врозь, не разбирая дорог. 155 Кто бежит, тот пускай бежит; Кто оглянется, тому Ринальд не спустит. Не уступит Ринальду Ариодант — Где проскачет, там просечет просеку. Разит Зербин, разит Леонет, Оба вперебой, и пышут подвигами. И вершат свое дело Карл, Турпин, Оджьер, Оливьер, Гвидон и Соломон. 156 Быть бы басурманам, Что не видеть им своей Басурмании, Кабы им не встал опорою мудрый Царь Испании с теми, кто при нем. Рассудив он, что лучше убыль, Чем потеря и сразу и всего, Положил он отступить и сберечь, Чем стоять и быть виной погибели: 157 Оборачивает знамена В старый стан, за ров и за тын, А при нем — Стордилан, и андалузский, И, с дружиною, португальский король. И он шлет к Варварийскому сподвижнику, Чтоб искал спасти, что под силу: Сохрани он себя и стан — И то в такой день не мало. 158 Тот король, почитав себя погибшим И не чаяв видеть свою Бизерту, Ибо никогда до сей поры Не была к нему судьба столь нещадна, Счастлив знать, что второй при нем, Марсилий, Спас дружину и держит стан; И велит он заворотить полки И трубить всем сбор к отступлению. 159 Но ни трубный зов, ни бубенный бой Не по слуху битым и гонимым — Такова в них робость и подлость, Что и в Сене готовы утонуть. Аграмант, чтоб сбрести разброд, И Собрин объезжают поле боя, И каждый достойный вождь Вслед за ними напрягается к лагерю. 160 Но ни царь, ни Собрин, ни который вождь Ни просьбою, ни тщанием, ни угрозою Не умели хоть бы каждого третьего Воротить к покидаемым знаменам. Два из трех — или гиблые, или беглые, А кто спасся, и тот не без беды: Иной ранен сзади, иной — спереди, И все сплошь измождены и без сил;

161 И все — пуганые погонею По самый вал и по самый тын, — Да и тут не бывать бы им в спокойствии, Как ни крепок стан, Ибо встретясь лицом к лицу с удачею, Карл умел ухватить ее хохол. Но ниспала черная ночь, Всё унявши и всех утишивши: 162 Верно, сам ее убыстрил Господь, Сжалясь над своими творениями, — Кровь волной лилась по полям, И дороги были, как реки, Восемьдесят тысяч Полегло под сталью меча, Мужики и волки вышли из логовищ Обирать и грызть мертвецов. 163 Карл не отвернул своих войск, Он поставил их станом против стана, Сжал врагов в охват, Взвил костры к кострам по всей окрестности. Сарацины не дремлют пред грозой, Роют рвы, крепят крепи, сыплют насыпи, Держат стражу, правят дозоры, И никто во всю ночь не сденет панциря. 164 И во всю ту ночь По тревожному сарацинскому табору Были вздохи, стенания и слезы, Но таимые и сдавленные в груди. Иной плакал об отце или друге, Павшем в сече, д иной о себе, О томящей нужде, болящей ране, О невзгодах, которые впереди.

165 А было меж мавров двое [399] Из невидного толомитского рода, И они достойны сказания Как образчик истинной любви. Имена им — Клоридан и Медор, И они во взгодах и невзгодах Верно любили Дардинеля, С ним приспевши из заморья во Францию, 166 Клоридан повседневный был охотник, Крепкий, гибкий; У Медора юность Светилась на розовых ланитах, И во всем том нашественном народе Не было пригожей лица: Очи черные, кудри золотые, Как у ангела в Господнем раю. 167 Стояли они меж стражею На валу, охраняющем шатры. А уж ночь в полпутье Озирала небеса сонным взором. И тогда заговоривши, Медор Не смолчал о вожде и господине Дардинеле, сыне Альмонта, Павшем в поле плачевно и безгробно. 168 Молвил он товарищу: «Клоридан, Нет мне слов Горевать о вожде, который пал В снедь презренному ворону и волку. Как я вспомню, каков он ко мне хорош, То и жизнь Для его пожертвовав чести, Я воздам ему лишь малую дань. 169 Вспало мне в ум пойти И найти его в поле, безмогильного: Бог попустит мне миновать Неуслышанным смолкшую осаду; Если же мне писана в небесах Гибель, — ты останешься и расскажешь. Пусть судьба поперечит подвигу, Но не скроет для славы честь и мысль». 170 Дивно Клоридану, что в юном Столько сердца, верности и любви. Увещает, движимый дружбою, Что безумен и тщетен его порыв, Но напрасно: такая боль Ни утехи не знает, ни помехи. Порешил Медор умереть Иль быть Дардинелю упокоенным.

171 Видя, что его не сломить, Говорит Клоридан: «И я с тобою, Я с тобою на достохвальный подвиг, Я с тобою на красную смерть. В радость ли Доживать мне без милого Медора? Лучше пасть с тобой от меча, Чем, лишась тебя, от черного горя». 172 Так решившись, Оставляют на валу они сместников И вперед, за колья и рвы, И уже они в нашем сонном стане. Спят шатры, погасли костры, О враге никто не тревожится. Люди — навзничь меж возов и щитов, Сонные и пьяные по уши.

173 Встал на месте Клоридан, говорит: «Не минуем доброго случая: Кто сгубил начального моего, Тех я вправе ли упускать невредимыми? Стань, Медор, на стражу, Зорок и чуток, А уж мой булат Торную проложит нам дорогу». 174 Так сказал, и едва сказав, [400] Входит в сень многоумного Алфея, Звездознатца, волхва и врачевателя, Только год, как при Карловом дворе. Не на пользу ему пришлось Ведовство, обольстив прямым обманом: Предсказал он себе в избытке лет Опочить на лоне милой супруги, 175 А теперь потаенный сарацин Вогнал меч ему под самое горло, А за ним — еще четверым, В негаданности не вымолвившим слова; Кто они, — Турпин не рассказывает, Дознаваться стало бы слишком долго, Но сам-пятый был Монкальерский Палидон, Безмятежно спавший с конями рядом. 176 Идут дальше, там бедный Грилл Примостился головой на бочонок, — Это он, его осушив, Чаял сна бестревожного и сладкого, Но не снес под мечом головы: Хлещет кровь, хлещет хмель, И трезвеет тело, и снова Грезит пить, но с Клориданом невмочь. 177 Возле Грилла — грек и германец, Андропон и Конрад, За полночь коротавшие ночь То над чашею, то над зернью, — Благо бы не смыкать им век, Пока солнце не вспрянет из-за Инда! Но не ведом людям завтрашний день, А не то и рок бы им не страшен. 178 Как несытый лев в скотный хлев, [401] Изнурясь от гложущего голода, Грянет бить, рвать, жрать и терзать Стадо, бессильное перед сильным, — Так крутой сарацин Сонных нас бездушит в смертной бойне, И у Медора не туп клинок, Но гнушается он незнатной крови. 179 Он у полога Лабретского герцога, У которого в объятиях дама, Плоть в плоть, Ни просвета между кожей и кожей, — И ссекает две жизни в один взмах. Счастливые! не завидно ли: Как обнявшись были их тела, Так обнявшись взлетели души к Господу. 180 Он разит Ардалика и Малинда, Фландрских княжичей, в этот самый день Пожалованных от царственного Карла Рыцарством и лилиями в герб, Ибо воротились они из сечи С алыми клинками по рукоять. Им обещаны угодья во Фризии, Но не быть тому, а виною — Медор. 181 Близятся тайные клинки К тем шатрам, что вкруг Карлова шатра Карловы раскинули паладины, Каждый в очередь неся при них стражу; Но в пору отринули булат Сарацины от безбожной резни, В стольком сонме Не надеясь всех найти непробудными.

182 Хоть и много там можно б взять, Рады были, выйдя живыми, И пошли, где верней была тропа, Клоридан, а за ним его товарищ. Вышли в поле, а там в кровавой топи Груды копий, луков, щитов, мечей, А меж них царь и мал, богат и скуден, Трупы мертвых, туши коней. 183 Таково смешались тела По простору страшного поля. Что померкла бы в ищущих надежда Изыскаться до свету дня, Ежели бы Медоровыми молитвами Из-за туч не пронзился рог луны. Простер благоговейные взоры Медор ввысь и молвил такое слово: 184 «О, благая богиня, [402] От старинных реченная Триликою, Ибо в небе, на земле и в преисподней Многовидна ты в ясной красоте, Ты, по дебрям стремящаяся гоном За следами хищных и чудищ, Окажи меж столькими моего короля, Вживе славного в святых твоих ловлях!» 185 И по вере ли его, по мольбе ли, [403] Но Луна разомкнула тучи, Светлая, как будто нагая Шла она к устам Эндимиона, И открылся под луною Париж, Оба стана, и холм, и дол, И два дальних взгорья, Лери и Мартр, Одно слева, другое справа. 186 Заиграл осиянный блеск, Где лежал поверженный сын Альмонта, И узнавши красно-белую росчетверть, Приближается Медор к милому господину, Омывает лицо его слезами В два ручья из-под горьких век Так нежно и так любовно, Что и ветер, заслышав бы, не дышал. 187 Но утишен был тот плач и не слышен, Ибо плакавший не искал заметиться: Он не жизнь берег И готовно бы постылую отдал, Но страшился, что не сделает дела, Для которого покинули стан. Взят убитый король друзьями на плечи, Разделившись тяжестью между взявшими,

188 И под милым бременем Оба в путь, уторапливая шаг. А уж светлый царь Звезды гнал с высот и тень с низин, Когда князь Зербин, Чья высокая доблесть не вмещала сна, Ночь ристав по следам язычников, На заре вернулся к Карлову стану, 189 А при нем — его сопутные рыцари; И завидевши они двух товарищей, Устремились вслед, Соревнуя о славе и добыче. «Бросим, брат, — кричит Клоридан, — Бросим бремя и бросимся наутек: Не дело — Двум живым погибать за мертвого». 190 И бросает бремя, Думав, будто бросит и друг; Но Медор, которому вождь дороже, Подстает под брошенного один. Клоридан бежит И не знает, что следом нет Медора: Кабы знал — Лучше умер бы тысячью смертей. 191 А Зербиновы всадники, затеяв Или взять беглецов, или убить, Рассыпаются по окрестности Поперек всем дорогам на уход, И за ними — вождь, Всех охотнее к той охоте, Ибо видит по страху убегающих, Что они из вражьих дружин. 192 А поблизости был старинный лес, Сплетший ветви, сгустивший тени, Где свились и спутались узкие Тропы, топтанные только зверьми; Там-то, под дружескою сенью, Чаяли два друга найти приют, — Но кто любит такие мои песни, Тот дослушай их в следующий раз.