1 О, Гарпии, Жадные, всеядные, беспощадные, Вышней Правдой насланные к всем столам Ослепленной многогрешницы Италии! Умирают голодом Добрые матери и невинные дети, Видя чудищей, в едином пиру Пожирающих пищу всей их жизни. 2 Худо сделал тот, кто отверз Долго, долго замкнутые провалы, Из которых алчба и смрад Смертным мором хлынули на Италию. Закатилась ясная жизнь, Кончился покой, И уже его в войнах, в бедствах, в скудостях Долго не было, и нет, и не будет. 3 И не будет до самого того дня, [182] Когда вскийет она волосы праздным чадам И прогонит забытье, кликнув: «Где же новые Зет и Калаид, Кто избавит пиршество От зловонья и от хищных когтей, Как те двое спасли Финея и как Храбрый рыцарь спас царя эфиопского?»

4 Храбрый рыцарь со страшным рогом Гнал проклятых гарпий и в ход и в лет До подножия той горы, Где они ввились в подземелье. Паладин прилагает ухо к устью И внемлет Стоны, вопли и вечный плач — Верный знак, что здесь-то и недра ада. 5 Коли так, Астольф желает войти [183] Посмотреть на отлученных от света И проникнуть в преисподние пропасти До самой средины земли. «И чего бояться, — Говорит он, — если рог мой при мне? Отшатну им трехгортанного пса, Прогоню Плутона и Вельзевула!» 6 Сходит он с крылатого скакуна, Вяжет его к гнутому дереву, И спускается в черную пещеру — Рог в руке, в роге жизнь его и смерть. Только сделал он несколько шагов — Дым бьет в нос, бьет в глаз, Гуще серы, черней смолы, — Но и это Астольфу не преграда. 7 Что ни шаг, то гуще мрак, круче дым, И уже Мнится, что вперед он не в силах И пора выручаться вспять. Вдруг он видит: Что-то движется над его головою, Как на виселице труп на ветру, Много дней дождем мытый, солнцем сушенный» 8 Так бессветно, почти черно Было в дымном подземельном ущелье, Что не видно и не внятно Астольфу, Кто над ним проносится в вышине. Хочет он доведать его мечом И раз и два, — Но сие, должно быть, бесплотный дух: Меч как будто рубит по воздуху. 9 И вдруг слышится скорбный глас: «Ах, идущий, иди, но не вреди! Слишком тяжек и этот черный дым, Все пронявший здесь от адского пламени». Изумленный герцог Встал и молвит: «Коли Господь всемилостиво Обескрылит душащий тебя дым, — Дай мне весть о том, кто ты есть; 10 А желаешь ли о себе уведомить Белый свет, — я готов служить!» Тень ответствует: «Мне любезно ожить в людской молве, И такая во мне к тому охота, Что исторгну я рассказ из души И поведаю мое имя и быль, Хоть и больно мне от каждого слова.

11 Государь, я — Лидия, [184] Дочь большого лидийского царя, Приговором правосудного Господа Обреченная на дымную казнь, Потому что к верному любовнику моему Я не знала ни жалости, ни милости. Здесь без счету таких, как я, — Каков грех, такова и кара. 12 Еще глубже, где гуще дым и хуже, [185] Здесь терзается злая Анаксарета: Ее плоть каменеет на земле, А душа принимает муки, Потому что удрученного ею Допустила влюбленного до петли. Рядом Дафна горюет, что не в меру Истомила Аполлона гоньбою; 13 Но не в мочь Исчислять мне их каждую за каждой, Ибо свыше всякого счета Здесь томится неблагодарных жен; Но еще того более — мужчин, За такую же страждущих вину, Но в страшнейшей наказуемых бездне, Где слепит их дым и палит их огнь. 14 Женский пол мужского доверчивее, [186] Оттого и тяжелейшая казнь Их злодеям: здесь Тесей и Ясон, Здесь смутитель Латинова царенья, Здесь и тот, чьей кровью Стыд Фамари омыл Авессалом; И еще они, и еще оне, Обманув те супруг, а те супругов. 15 Но мой сказ не о них, а обо мне И о той вине, какою мучусь., Я была так прекрасна и горда, Что никто не краше и не надменнее; И что я не сказала бы сама, Красоты во мне больше ли, гордыни ли, Потому что краса, пленяя взоры, И родит в душе гордыню и спесь.

16 А в то время во Фракии был рыцарь, Слывший лучшим на свете меж воителей, И от верных слышавший самовидцев О моей несравненной красе и прелести. И пришло ему в ум Мне единой вверить свою любовь, Полагая славною своею доблестью Стать любезну моей душе. 17 Пришел в Лидию, увидел меня И пленился пленом еще безвыходнейшим; Вчелся в рыцари отчего двора, Процвел славою, — Долго бы мне сказывать, каковы Многоразные явлены и дивные Доблести в неисчетных его подвигах Пред неблагодарным королем. 18 Карию, Памфилию, Киликию [187] Он повергнул отчему скипетру, — Без него ни на кого никакого Войска и не сылывал государь. А когда подумалось молодцу, Что уже заслуги к тому довольны, Он пришел к королю за те победы Испросить в награду — моей руки. 19 Тут его король и отверг, Назначавший меня к большему браку, А не для того, у которого, Кроме доблести, ничего и нет. Ибо скаредность и корысть, В коих корни всяческого порока, Так глушили отчий дух, что к достоинству Он невнятлив, словно к лире осел. 20 Альцест (Таково было имя того рыцаря) От облагодетельствованного увидевшись Оскорблен, отъезжает прочь, Угрожая, что немало раскается Мой отец, поскупившись на меня. А отъехал он к, царю Арменийскому, Моего отца сопернику и врагу, 21 И того арменийского царя Он взбивает на брань против лидийского, А за всюду славные свои подвиги Сам встает в челе его полков. Он сулит Все плоды всех побед царю Армении, А единую мою красоту — В дар себе. 22 Не сказать, не смерить, Сколько было урону в той войне: Он разбил четыре воинства, Он в год Не оставил отцу ни пяди царства, Кроме только замка На утесе неприступной скалы, Где тот скрылся с сокровищами и с ближними. 23 Здесь осев осадою, Он в такое привел отца отчаяние, Что уже отец готов Дать меня ему в жены и в невольницы И за мной полцарства, Лишь бы остальную избыть беду, Потому что уже ему приходится И паденье, и плен, и смерть.

24 А пока не пал, Он пытает всякое средство И меня, причину его невзгод, С той скалы отсылает во стан Альцеста. Я иду, Чтоб предаться ему в добычу И молить за то сменить гнев на милость И оставить отцу отцово царство. 25 Как заслышал Альцест про мой приход, Выбегает бледен и трепетен, Будто он и не победитель, А разбит и в плену. Видя его жар, Завожу я речь не так, как задумывала, А по выдавшемуся случаю: Какова его страсть, такова и моя мысль. 26 Начинаю бранить его любовь И жестокость, от которой столь стражду, Потому что у моего отца Столь он круто требовал меня силою, — А улыбчивее был бы успех В считанные дни, Если бы, начавши, он и продолжил бы, Как любезно и королю и всем. 27 И хоть с первых слов мой отец Отказал ему в заслуженной чести, Ибо такова уж его природа, Что на первый спрос он не скажет «да», — Это не предлог Вдаться в гнев и расстаться с службою; Быв усерден за часом час, Он скорее бы достиг желанной цели. 28 А и откажи мой отец, Я умела бы его умолить, Чтобы стал мой влюбленный моим мужем; А и окажись он упрям, Я сыскала бы тайные пути, И Альцест не остался бы в обиде; Но Альцест иное взобрал на ум, И моя любовь навеки несбыточна. 29 А что я — пред ним, Двигнутая любовью к отцу, То да ведомо ему будет: отнюдь Не на сласть ему мое лицезрение, Ибо тотчас обагрится земля, Ежели кривое свое желание Утолит он мною, Не претясь заведомым насилием. 30 Таковою и подобною речью В таковую мою ввергся он власть, Что казнился, каясь, Пуще всякого святого отшельника: Пал к ногам, рвет с пояса нож, Простирает в мои ладони, Молит Смертной мздою воздать ему за грех. 31 Усмотревши его в такой тоске, Умышляю довершить мою победу И пристойную подаю надежду Вновь предстать достойным меня, Ежели изгладит вину, Возвратив отцу исконное царство И меня домогаясь впредь Услуженьем, любовью, но не силою. 32 С клятвенными его уверениями Ухожу чиста, как пришла, Не понесши ни малого лобзания, — Таково он согнулся под ярмо, Таково он тронут страстной раной, Что Любови не надобно новых стрел. Он идет к арменийскому королю, Для которого — все его, победы,

33 И словами самыми лучшими Умоляет воротить моему отцу Все, что взято, пусто и выжжено, И довольствоваться прежнею Армениею. Но король, Вспыхнув гневом о две щеки, Говорит Альцесту: «О том забудь: Я воюю его до смертной пяди! 34 Ежели ты стал сам не свой Бабьим словом — тебе же хуже! Не упросишь ты меня потерять, Что стяжалось трудом целого года». Альцест молит, Альцест гневен, что мольбы его втуне, И грозится Не добром, так силою, а взять свое. 35 Гнев все круче, Слова злы, дела еще злей: Обнажает Альцест на короля Меч И меж тысячи присных его закалывает, А потом, еще солнце не зашло, С киликийцами своими и фракийцами Расточил арменийские полки. 36 Вслед победе, [188] Щедрой платою не с отца, а отцу, Он в полмесяца воротил ему все царство, А потом, воздавая за злой урон, Сверх иных добыч Изоброчил ему великою данью И Армению и каппадокийцев, А войсками прористал до Гирканских вод. 37 Воротился, а вместо торжества Мы замыслили предать его смерти — А коли не предали, То страшась отплат от больших друзей. Я притворно его люблю, Тешу чаяньем взять меня женою, Но сначала повелеваю явить Свою доблесть на наших неприятелях. 38 Одного ли, с немногими ли спутниками [189] Шлю его на страшные дела, Где ему и погибнуть бы сто раз, А ему во всем победа и одоление: Возвращается со славою, С кем ни бился из чудищ и врагов — То с гигантами, а то с лестригонами, Разорителями отческих мест. 39 Ни от мачехи, ни от Еврисфея [190] Так не мучился и оный Алкид В Лерне, в Немее, в Аркадии, во Фракии, Над Ибером, над Тибром, цад Ахелоем, В Нумидийских степях, везде, везде, — Как любовник, Мнимым словом моим и смертным умыслом Обрекаемый лишиться меня.

40 Не сломивши его с первого подступа, Подступаюсь вторым — Обращаю его на всех, кто близок, Чтобы встать меж ним и ними вражде. У Альцеста Нет желаний, кроме моих: Готов к брани по единому знаку, Не отсмотрит друга от недруга. 41 А когда таковым-то образом Пали все враги моего отца, И когда Альцест Оказался без последнего друга, — Я срываю притворное лицо, Раскрываю сокровенное, Объявляю, каков он мне постыл, И как я желаю его погибели. 42 Но предать его погибели не с руки, Потому что не миновать бесчестья И жестоких слов Он всех ведавших, сколь он нам спасителен. Посему мне довольно, чтобы он Скрылся с глаз, Чтобы его я не видела и не слышала, Чтобы не было ни письма, ни слова. 43 По толикой моей неблагодарности Его дух надломляется от скорбных мук, И взывавшего тщетно о милости Постигает хворь, а за хворью смерть. И за тот мой грех Мои очи в слезах, а лик в дыму Во веки веков, Ибо адовым мукам нет скончания».

44 Смолкла Лидия; Герцог дальше стремит пытливый шаг, Но все гуще Черный мрак, наказующий предательства, И уже ему далее ни на пядь, И уже он вспять, и уже, Коли жизнь мила, Должен в прыть поспешать от злого дыма. 45 Шевелит он железными ногами Так, что скажешь: не в шаг, не в рысь, а в бег; Всходит выше, Уже виден пещерный вход и выход, И уже под дневным лучом Тает черный удушающий мрак, И уже он с надсадою и досадою Выбирается из дыма под светлый свод. 46 А чтобы не стало того пути Для возврата чудищ о жадном чреве, Он сгребает скалы, он рубит Дерева, в коих перец и амом, И сколь сил в руках, Громоздит горою ограду Перед тем пещерным зевом, да так, Что уж гарпиям ни входу, ни выходу. 47 А как черный дым адских смол В тех кромешных подземельных провалах Запятнал ему не только наряд, Но и въелся сквозь латы и сквозь платья, То пустился он изыскать воды И нашел Бьющий ключ из лесного камня, И омылся от головы до ног.

48 А потом — на крылатого и в воздух, Чтобы взвиться до гребня той горы, Чей предел в молве Превозносится до лунного круга. Таков в витязе любопытный пыл, Что не смотрит он в земь, а смотрит в небо Выше, выше — И уже он на горной спине. 49 Как топаз, рубин, сапфир, жемчуг, золото, Хризолит, гиацинт, диамант, — Были здесь цветы, распещренные Добрым ветром по радостным холмам. Зелень трав Зеленее была земного смарагда, Зелень трав Красовалась в вечных цветах и плодах. 50 Меж цветами пели певчие птицы — Синие, зеленые, белые, желтые, красные, Лепетали ручьи, светились заводи, Как кристалл. Нежный ветер, несменный в нежном веянье, Зыбкой зыбью Колебал надгорную свежесть, Умеряя истомляющий полдень. 51 Нежный ветер с цветов, плодов и зелени Свеивал и смешивал Сладкие ароматы, целительные душе. А на ровном месте стоял дворец, Весь как из живого огня, Блеск и свет Разливавший превыше смертных зрений. 52 Астольф правит крылатого скакуна Медленно и плавно Ко дворцу, раскинутому на тридцать миль, И дивится направо и налево, И как взглянет — низкой, мерзкой и душной Ему помнится человечья земля, Словно бог и природа ею гнушаются, — Таково здесь все ясно и прекрасно. 53 Как приблизился к лучистому крову — [191] Занялся в нем дух, Ибо видит: стена из цельного яхонта, Ярче и жарче, чем камень огнеок. О знатное зодчество, Дедал Дедалов! Что в подлунной с тобой сравнится? Стыдно Даже вспомнить семь чуд земного света!

54 Из сияющей сени святого дома Выступает к герцогу старец, Риза белая, алый плащ, Та как млеко, тот как багрец, Белы кудри, бела брада, Низвивающаяся густо до пояса, А достолюбезный лик Знаменует небесного избранника. 55 Светел взором, привечает он рыцаря, Благочестно сшедшего с седла, И гласит: «Не без Господнего промысла, О барон, ты обрелся в земном раю: Твоего тебе желания Ни причина тебе не ведома, ни цель, Но уверуй: в том высокая тайна, Что приспел ты из присеверных сфер. 56 Как помочь державному Карлу, Как отвесть грозу от Христовой веры, — Вот к какой ты думе, Сам не думав, летел ко мне так долго. Не твоим умом, не твоей доблестью, Сын мой, велся ты в праведный предел, И без вышней воли Тщетны были бы и конь твой и рог. 57 Но ужо на досуге будет речь, К каковым уготоваться деяниям, А покамест подкрепи твое тело, — Долгий пост тебе не в прок». Так сказав, Изумляет старец доброго герцога, Объявив о себе, что он есть тот, Кто святое писал благовествование, — 58 Иоанн, любезнейший Искупителю, [192] И о коем меж братьев была молва, Что не смертью замкнутся его годы, Ибо Сын Господень сказал Петру: «Что тебе за дело, Если сей пребудет, пока приду?» Не сказал он: «Сей не умрет», Но заведомо имел сие в помысле. 59 Оттого и восторгнут он сюда, [193] Где уже обитель Праотца Еноха и пророка Илии, Не узревших последнего своего солнца: Здесь, вдали от земного тлена, Они радуются вечной весне, Пока грянет архангелова труба, И Господь Христос сойдет в белом облаке. 60 Cии Божьи мужи с приветной ласкою [194] Паладину назначают его покой, А другой — коню, Вдоволь полный отборного овса. Угощается гость плодами райскими, И такой в них вкус, Что ему простителен мнится грех Соблазненных плодом первоослушников.

61 Славный герцог, любитель всех нечаянностей, [195] Уцоволил плоть Щедрой пищею и достойным сном; А воспрянув в утренний час, Когда юная вставала Заря С ложа мужа, доселе не постылого, — Зрит вновь Иоанна, возлюбленного Господом. 62 Сей, подав ему десницу, повел Речь о многом, достойном здесь молчания, А потом и говорит ему: «Сын мой, Ты не знаешь, что деется во Франции — Знай же: ваш Роланд, Сбившись с верного пути своих подвигов, Страждет Божией карою, — ибо Бог суров, коли правый стал неправ. 63 Ваш Роланд, [196] При рождении приявший от Господа Вышний пыл и вышнюю силу, И несмертную неязвимость пред мечом, А сие затем, Чтобы стал он оплотом правой веры, Как на филистимлян Самсон, Поборатель избранного народа, — 64 Ваш Роланд ко Господу своему [197] За все блага воздал худым воздаянием, Обездолив помощью Ему вверенный христианский люд; Ослепясь грешной страстию к язычнице, Дважды и не дважды Он уже выходил на злобный бой С добрым своим братом, — 65 И Господь за сие судил [198] Обнажить ему грудь и бок и чрево, А рассудок обуять и отъять, Чтоб не помнил он ни себя, ни ближнего. Сказано в Писании: так казнился Царь Навуходоносор, Обезумленный Господом на семь лет, Будто бык, кормиться травой и сеном. 66 Но как был паладинов грех Много менее Навуходоносорова, То ему к очищению Божий срок Ставлен в три недолгие месяца. А уж как потом его опамятовать, — О том знать верный сказ наших уст В сию высь ты и впущен Искупителем. 67 Велен тебе путь Вкупе с нами Прочь от сей земли — В лунный круг, к нам ближайший из небесных, Ибо средство образумить Роланда — Там, в Луне; И как ночью взойдет она над нами, — В путь!»

68 Таковые и подобные речи [199] Изливал апостол целый день; А как солнце омылось в Океане И луна явила небесный рог, — Снаряжается Колесница, рист; ательница небес, Та, которая с иудейских гор Илию Пророка восторгла к высям; 69 Четырех красноогненных коней [200] Впряг в ярмо вествователь слова Божия, Воссадил Астольфа рядом с собой И повел поводьями в вышину, И колеса закружились по воздуху К средостению вечного огня, — Но апостоловым чудом Миновали они его, не вспыхнувши. 70 А прошед сквозь огненное кольцо [201] И приблизясь к лунному царству, — Видят: Вся луна — как из безупречной стали И такая же или чуть поменее, Чем земельный шар, Этот шар с морями и сушами, Влагою оплавленный со всех сторон. 71 Удивляется Астольф вдвое, Что таков велик этот мир, Малою лишь крутостью Из земного зидимый окоема, И что надобно отсель принащуриваться, Чтоб земные разглядеть сушь и хлябь, Ибо, не светимые своим светом, Их черты не брезжутся в высоту. 72 На луне — не то, что у нас: [202] Не те реки, не те поля, озера, Не те горы, холмы и долы, А меж них и замки и города, А дома в них уж такие большие, Каких отроду не видывал паладин, А леса пространные и дремучие, Где охочи нимфы гонять зверей.

73 Некогда герцогу засматриваться — Не затем он сюда взнесен, И ведет его святой апостол В узкий дол меж двух крутых гор — Диво! — Где отвсюду собрано во одно Все, что теряно нами в нашем свете, От беды ли, от давности ли, от глупости ли. 74 И не только здесь царства и богатства, Вечные жертвы Фортунина колеса, А и то, чего даже судьбе-изменнице Ни дать, ни взять. Здесь слава, Как червями точимая долгим временем, Здесь несчетные мольбы и обеты, Нами, грешными, взносимые к Господу; 75 Здесь влюбленные стоны и слезы, Время, праздно траченное в игре, Лень глупцов, Тщетные и несбыточные умыслы, А уж вздорные желания и мечты Громоздятся горами по всей долине: Словом, все, Что внизу терялось, вверху отыщется. 76 Паладин пробирается от груды к груде, Вопрошает вожатого о той, о сей; Видит: куча надутых пузырей, А внутри их — шум и кипение; Слышит: это царственные венцы Древней Лидии, Ассирии, Персии, Греции, Прежде славных, А теперь вся их слава — напрасный звук. 77 Золотые и серебряные крюки, Крюк к крюку, суть ничто, как подношения Государям, князьям и покровителям В тщетном чаяньи ответных даров. Вот венки, а под венками — удавки; Спросив, слышит: сие — лести льстецов; А цикады, которые надтреснуты, — Образ песен в хвалу земных владык. 78 Золотые узы, алмазные столбы [203] Зрелись знаками любовного злополучия; Орлие когти Были властью, вверенной от князей Своим ближним; одышливые меха — Это милость, которая — как дым, Государей ко своим ганимедам, Преходящая с быстрым цветом лет. 79 Города и замки, Полны золота, стояли в развалинах; Он спросил и слышит: Это — тщетные договоры и заговоры. Ползли змеи с девическими лицами — Труд мошенников и ложномонетчиков; В-сто кусков разбившись, лежали чапщ — Услужение нещедрым дворам; 80 Опрокинутые варева в прах — [204] «Что такое?» — спросил рыцарь наставника, И ответ ему: «Это — благостыня, Завещаемая на помины души». Крутой грудою Ароматные цветы рассыпались в гниль — Это был Константинов дар (Дар не в дар!) папе римскому Сильвестру. 81 Здесь и прутья в птичьем клею — Это, милые красавицы, ваши прелести; Но невмочь мне стих за стихом Исчислять, что предстало паладину, — Хоть начти я тысячу, будет мало: Здесь всё, Кроме, разве что, нашего безумства: Оно с нами, и от нас ни на шаг.

82 Здесь нашел он и собственные свои И дела и дни, канувшие втуне, — Да и тех не признал бы без толкователя. Наконец, пришел он к тому добру, О котором мы и не молим Господа, Слишком веря, что оно-то при нас: Это здравый смысл, Здесь гора его больше всего прочего. 83 Он — как влага, тонкая и летучая, Не замкнешь, так истает в пар, И позамкнут в нарочитых сосудцах, Тот поболее, а иной поменее; А который поболее всех иных, В том и есть великий разум Англантского Сумасшедшего графа, и на нем Так и писано: «Роландов рассудок». 84 И на прочих Тоже писано, в котором чей ум. Здесь лихой паладин сыскал изрядную Часть и собственных мозгов, — но не то Ему в диво, а то, что рядом — Умы тех, у кого во лбу Никакого не заподозрить ущерба, — А оказывается, вот где их толк! 85 Кого спятило любострастие, кого Любочестие, кого любокорыстие, Кого тщетное упование на вельмож, А кого колдовательные вздоры, Кого знатные камни, кого живопись, Кого что; Здесь мозги пустых мудрецов, Звездочетов, а пуще стихоплётов. 86 С дозволения патмосского провидца [205] Астольф поднял с земли свой добрый ум, Взнес сосудец к носу И вдохнул и стал не то, что был: Турпин сказывает, Что отныне он жил куда умней, Пока вновь не сбился с пути И опять не запятил ум за разум. 87 А еще берет Астольф тот сосуд, Самый емкий, самый полный, самый тяжкий, В коем всё, чем мудр Англантский граф. А пред тем, как низ лететь ему вспять С светоносной сферы в дольние сферы, Приводит его святой апостол Ко дворцу, близ которого — река.

88 В том дворце сто покоев, и все полны Пряжею — Льняной, шерстной, шелковой, хлопчатой, Толще, тоньше, краше, лучше и хуже. А над ними седая с веретеном Сидит пряха и вывивает нити, Как в деревне летом, Обобрав и отмочив шелковичный сбор. 89 А как кончит одну кудель — [206] Подают ей вместо конченной новую, А те нити берет другая женщина, Делит лучшие к лучшим, худые к худшим. «Что у них за дело?» — Вопрошает рыцарь апостола; И апостол в ответ: «Сии суть Парки, Выпрядающие нити ваших жизней. 90 Cколько длится прядь, Столько длится человеческий срок, А Природа и с Природою Смерть Назначают, где рваться той и этому. А забота о лучших и о худших Надобна для того, Чтоб из лучших сплелось убранство рая, А из худших — путы для адских грешников». 91 И для всех тех пряж, В витых нитях ждущих избранной участи, На железных, золотых и серебряных Листках писаны должные имена, И листки громоздятся в кучи, Из которых носит их прочь и прочь Некий старец без отдыха и устали. 92 Старец прыток, старец ловок, Старец отроду легок на ходу, И в широкой он пазухе плаща Несет прочь имена за именами, А куда несет и зачем, О том речь моя в следующей песни, Ежели, как прежде, Склонен слух и угоден сказ.