1 Государыня вы моя, [207] Кто вернет мне с неба мой прежний разум? С той поры, как пронзилась моя душа Вашим взором, — час от часу я безумнее. Не о ране жалуюсь, А молюсь, чтоб она была, как есть, Ибо ежели пойдет она вширь, То и я случусь не лучше Роланда. 2 Чтобы вновь обрести мой толк, Мне не надобно и рваться по воздуху Ни к земному раю, ни к лунному, — Не в такую даль его занесло, — А на вашем, государыня моя, светлом Лике, в ясных очах, на белоснежной Он блуждает груди, и до потерянного Доискались бы вот эти мои уста.

3 Под просторными дворцовыми кровами Шел наш рыцарь между будущих жизней, Миновав те, которые уже На сужденные навились веретена, — Как вдруг Замечает кудель светлее золота; Будь дроблён и дражайший бы алмаз, — Из него не свить бы сравнимой пряди. 4 Удивительна [208] Его взору чудесная кудель, И безмерно его желание Знать, кому такая жизнь и когда. И поведал ему благовествующий, Что родится сей за двадцать лет До того, как настанет год Господень, Значен знаками «тысяча» и «пятьсот». 5 И как эта пряжа Бесподобна блеском и красотою, Так проблещет великолепный век Того мужа, который отселе явится, Потому что вся громкая и редкая Бдагодать, какою дарит Человека природа и судьба, Ему дастся бессменно и безобманно. 6 «Меж ветвистых устий царицы рек [209] (Так сказал он) есть малое селение, Перед ним — широкая По, Позади — болото с туманным зевом; И сие-то место в теченье лет Воссияет меж градами Италии — Не столь дворцами и твердынями, Сколь красою нравов и светом наук. 7 Не случайна была и не слепа Судьба, взнесши сей взлет в такую высь, Но служила Господней воле, Чтобы град был достоин сего мужа. Так, чтобы взрастить лучший плод, Трижды зорок садовник над привоем; Так и златодел не жалеет злата, Чтоб оплавить дорогой самоцвет. 8 Под покровом лучше сего и краше Не жила ни единая душа, А из здешних сфер Ни в прошедшем не сходил, ни в грядущем Столь высокий дух, Сколь творивший Ипполита из Эсте. Ипполит из Эсте — Будет зваться сей Божий благоизбранный: 9 Все красы, расточенные между многими, Малой частью каждому в честь, Соберутся в украшенье сему единому Мужу, о котором твой спрос. Велик мудростью, велик доблестью, А уж чем еще он велик — Коли я начну рассказ, то Роланду Не дождаться ввек своего ума».

10 В таковой беседе Провождал христолюбец лихого герцога, А обшедши все покои дворца, Где прялись человеческие жизни, Вот они выходят к речному берегу, Где волна мутится и бьет песок, И находят над рекой старика, У которого имеца за пазухою. 11 Помните ли вы, не помните ли, [210] А в конце моей прежней песни Я сказал вам о ходоке, который Лицом стар, а телом быстр, как олень, У него полон плащ людских имен, Он их носит из неисчерпной груды, И бросает драгоценные в реку, А реке название — Лета. 12 Я сказал: как он встанет над волной, Так и вытрясет из складок плаща Имена, чеканенные в металле, Не жалея ни серебра, ни золота. Без числа их кружится вглубь, Никому от них ни малого проку: На сто тысяч легших в донный песок Хорошо, коли выплывет единое. 13 А над той рекою и вкруг реки Вьются вороны, вьются коршуны, Вьются жадные галки, и шумят Разногласным криком, карком и граяньем; Как увидят сыплющееся золото — Налетают стаями на добро, Кто ухватит клювом, кто когтем, Но никто, ухватив, не унесет: 14 Как ни бьет крыло по воздуху — [211] А не в мочь с такой тяготою в полет, И нисходит в Лету Достопамятство драгоценных имен. Между всеми птицами лишь два лебедя, — Белоснежные, как герб вашей милости, — Возлетают радостно, взвивши в клюв Всякое угодное имя. 15 Так-то некоторых Сберегают благодатные птицы От топительных умыслов старика, А все прочие пожраны забвением. То в лет, то вплавь, Но минуют те два святые лебедя Злую реку, а на том берегу Перед ними высятся холм и храм. 16 Сие место свято Бессмертию, И из этого храма на холме К той окраине летейской купели Сходит нимфа, Из лебяжьих уст берет имена, Пригвождает в храме Вкруг кумира на срединном столпе, И отсель они зримы во веки вечные. 17 Кто таков старик, Для чего он топит попусту славные Имена, и о птицах, и о храме, Светлая из коего сходит нимфа, В чем их тайна и сокровенный смысл, — Пылок паладин Знать, и обращает свой спрос к святителю, И таков ему на это ответ:

18 «Знай: Там, у вас, не дрогнет и лист, Здесь, у нас не подав об этом знака. Все, что в небе, и все, что на земле, Меж собою разновидно, но соответственно. Этот старец, долгобрадый и быстробежный, Здесь творит, что у вас творит Время. 19 Как совьется тут нить на колесо, Так прервется там век у человека, И останется там — слава, здесь — имя: Навсегда бы, Кабы не было хищниками на них На луне — косматого старца, Под луною — Времени: Этот топит в реке, а та — в забвении. 20 И как здесь Эти коршуны, вороны и галки И все прочие рвутся выхватить из волн Имена, которые покрасивее, — Так внизу Все шуты, плуты, льстецы, блудни, ябедники, Все, которые при княжьих дворах Лучше честных и желаннее добрых, — 21 Все, слывущие тонкими за то, Что живут по-свиному и по-ослиному, — Лишь обрежется их хозяину жизнь Паркою, а пуще Вакхом с Венерою, Все они, ленивые и подлые, Лишь и знающие набивать живот, Носятся с его именем на устах День, два, три, а потом ничего не помнят. 22 Но как лебеди взносят в храм с певчей радостью [212] Те спасенные чеканные имена, — Так поэты охраняют достойных От забвения, злейшего, чем смерть. О, владыки умные и разумные, С древнего Цезаря бравшие пример, Благо вам наречь друзьями поэтов — С ними вам и воды Леты не в страх! 23 Редки лебеди, редки и певцы — Те певцы, над кем не ложная слава; Потому что не терпят в небесах Преизбытка в сонмах увековеченных, А еще по скаредности князей, Из-за коих вдохновение нищенствует, Доблесть попрана, торжествует порок И забвенны благородные знания. 24 Истинно, сам Господь Помрачил их ум, отемнил их взор, Ибо обездоливши себя песнями, Обреклись они на полную смерть: Злой нрав Их не выдаст из-под гробной плиты, А умей они дружить с певчим племенем, Слаще нарда была бы о них молва. 25 Ни благочестивый Эней, Ни отважный Ахилл, ни гордый Гектор Не бывали такими, какими помнятся, — Тысячи и тысячи были лучше. Но потомки их, не жалея в дар Ни дворцов, ни великих имений, Вознесли их в несравненную честь, Оказавши честь перу сочинителей. 26 Не так свят, не так благ [213] Был и Август, сколь протрубил Вергилий, — Но любил он хорошие стихи, И за то ему простились проскрипции. Злой Нерон Небесами отвергнутый и землею Уравнялся бы, верно, славою с лучшими, Кабы знал дружить с писчими людьми. 27 Чрез Гомера Агамемнон победоносен, [214] А троянцы биты, и поделом, И примерная Пенелопа ради мужа Терпит сто обид от женихов. Но коли сказать тебе истину, То на деле было совсем не так: Греки биты, троянцы победительны, А Пенелопа — блудница из блудниц. 28 И напротив того — о целомудренной [215] Карфагенской королеве Элиссе Не худая ли носится молва Оттого лишь, что Марон к ней немилостив? А что я о том и прям и пространен, — Не дивись, Потому что писателей я люблю, Ибо сам в земной жизни был писателем. 29 И того, что я стяжал надо всеми, Не отымет ни время и ни смерть, В каковой судьбе мне порукою Всепрославленный мною Иисус Христос. Оттого мне и больно, что пред пишущими Ныне вежество замкнуло врата, И они стучат, днем, ночью, бледные, тощие, — Тщетно! 30 Что сказал я, то и скажу: Стали редки и писцы и ученые, Ибо где ни корма, ни логова, Там и дикому зверю не житье». Так прорек боговещий старец, Просверкав ярым пламенем в очах, А потом обратил к Астольфу Умудренною улыбкою просветленный лик. 31 Но хочу я оставить их вдвоем — Удалого герцога и апостола, Ибо с неба пора мне и на землю: Мои крылья не держат в такой выси. Я спущусь к прекрасной даме, чей дух Осажден жестоким приступом ревности; Я ее покинул, когда она Трех царей побила недолгим боем. 32 А потом на пути к Парижу [216] В тот же вечер, в попутном замке Вдруг узнала, что Аграмант разбит Ее братом и спасается в Арль, По наслышке преследуемый Карлом. Полагая, что при царе и Руджьер, Она тотчас с первым светом рассвета И сама поворотила на юг.

33 А поворотивши на юг, Повстречала она в полудороге Даму, видом знатную, ликом милую, Но в печали и с слезами в глазах. То была возлюбленная Брандимарта, Монодантова сына, Потерявшая своего любезного Над мостом в Родомонтовом плену. 34 Она ехала, ищучи воителя, [217] Чтобы дрался на земле и в воде, Словно выдра, да так отважно, Чтобы встать басурману поперек. Повстречавши безутешную, Брадаманта, безутешная и сама, Привечает ее учтиво и спрашивает, Отчего в ней такая грусть? 35 Флорделиза смотрит, Видит: рыцарь точь в точь каков ей нужен, И пошла рассказывать и про мост, Преграждаемый королем Алджирским, И про то, как он отбил ее милого, И не потому, что сильней, А лишь потому, что хитрому на руку Узкий мост и глубокая река. 36 «Ежели, — говорит, — ты храбр и добр Так, как мнишься быть по виду и облику, — Отомсти, ради всевышнего Господа, Изобидчику Брандимартову и моему! Или хоть скажи, Где мне в сей земле отыскать отважного, Так искусного биться с басурманом, Чтоб не в прок тому ни мост, ни река. 37 Ты не только выйдешь таков, Как пристало вежественному странствователю, Но и станешь благодетелем самому Верному из верных меж слуг Любви. А еще какие в нем доблести — Говорить не мне, Ибо кто о толиком сам не ведает, Тот, конечно, и слеп и глух». 38 Веледушная красавица, Коей в радость всякий достойный случай Препрославиться в чести и в хвале, Тотчас хочет за нею к тому мосту, А сугубо потому, что в отчаянии: Ей и смерть мила С той поры, как положила несчастная, Что без милого Руджьера ей жизнь не в жизнь. 39 Говорит Брадаманта: «Такому подвигу Рада вся моя и сила и доблесть Для твоей молодой любви, Для других причин, тебе ненадобных, А превыше всех причин — для того, Что сказала ты о нем небывалое, Будто друг твой верен в любовной службе, Я же думала, что уж верных и нет».

40 И при сих последних словах Испустила вздох из самой души И сказала: «Пойдем!» — и, минув день, Подступила к ужасной переправе. Сметливая стража Громким рогом трубит о них владетелю, Сарацин облекается в доспехи И является над мостом на холме. 41 Взвидевши воительницу, Угрожает он скорою ей погибелью, Ежели она и коня и лат Не обяжет той ведомой гробнице. Брадаманта, Знавши истину Изабеллиной участи, Ей поведанную от Флорделизы, Отвечает горделивому так: 42 «Зверственная душа, почему За твой грех должны каяться невинные? Здесь твоя уместней над гробом кровь, Ибо ты здесь убийца, и заведомый! Здесь желанней всех Лат и сбруй от поверженных тобою Будет жертвой и будет приношением, Если я отмщу, тебя убив! 43 И еще мой дар усопшей угоднее Оттого, что я женщина, как она, И предстала сюда с единым помыслом Мстить! Но намерясь меряться доблестью, Между нами надобен уговор: Ежели побьешь ты меня — Мне да будет все, что и прежним пленным, 44 Если же (на что уповаю), Я тебя побью, — Ты отдашь мне и скакуна и латы И обяжешь этой самой гробнице, А все прочие поснимешь с камней, И отпустишь на волю всех невольников». Отвечает Родомонт: «Ты права, Но невольники мои не при мне — 45 Они сосланы мною в мою Африку, Но тебе я обещаю и клянусь: Ежели случится такое диво, Что ты высидишь в седле, а я нет — Быть невольным вольными В стольком времени, в скольком мой гонец Повестит им спешную мою волю — Если подлинно я буду побит. 46 Если же повержена будешь ты (А я знаю, что так тому и быть), То не надобно мне с тебя ни лат, Ни на латах побежденного имени, — Но твое лицо, кудри, очи, Ярко дышащие любовью и радостью, Мне да будут победным даром, Чтобы ненависть твоя прешла в любовь. 47 А что пасть предо мною не позор, Тому знаменьем сила моя и удаль!» Ничего не ответила воительница, Только искривила губы Горьким смехом, Отошла ко всходу узкого мостика И пришпорила с золотым копьем Грянуть в гордого мавра.

48 Родомонт пускает коня в разбег, Гулким гулом раскатывается мост, Поражая слух в далекую даль, Он мчится к бою; Но золотое копье как било, так бьет — И язычник, доселе столь воительный, Снят с седла, повисает в воздухе И воткнулся в мост головою вниз. 49 Проезжая мимо него, [218] Еле было пути коню красавицы, — В малом волосе от беды Он ее не сбросил в речную пену. Но так легок чудесный Рабикан, Зачатый от ветра и пламени, Что пронес ее по самому краю, Как пронес бы по острию меча. 50 Повернувшись к поверженному язычнику, Говорит она легкие слова: «Видишь, Кто побит и кто высидел в седле?» Сарацин, без смысла, без слов, Не умея понять, что пал от женщины, И не волен и не мочен откликнуться, Как оцепенев. 51 Молчалив и мрачен, Встал, отходит на четыре шага, Рвет с плеч, бьет оземь Щит и шлем и прочий доспех, И торопится прочь, один и пеш, Но не упустив повеления Щитоносцу: дать волю пленным узникам, Как о том условлено. 52 Он ушел, и только о нем и слышано, Что сокрылся он в темные пещеры. Между тем Брадаманта ко гробнице Пригвоздила и латы и шлем и щит, И велела, прочтя написанное, Снять доспехи всех рыцарей, о коих Ведомо, что те из Карлова стана, А других добыч отнюдь не снимать. 53 Здесь оставил латы и Монодантов Брандимарт, и Сансонет, и Оливьер, Все повышедши на Роландов поиск И пришедши прямой тропой сюда, К собственному плену, А отселе в сарацинскую даль. Их-то латы воительница велит Снять с гробницы и замкнуть в подземелье.

54 Но осталось на каменной стене Все, что добыто с басурманских витязей, А меж ними — и доспех короля, Тщетно рыскающего за конем Белолобом — Короля черкесского, Приблуждавшего сюда, с холма в дол, Чтоб лишиться и второго коня И уйти налегке и без оружия. 55 Он ушел налегке и без оружия От того погибельного моста, Потому что единоверцев Родомонт Отпускал на все четыре стороны. Но прегордому рыцарю не в охоту Казать нос в сарацинский стан, Ибо после великой похвальбы Ему срам возвращаться в таком образе; 56 А взяло его желание вновь сыскать [219] Анджелику, к которой он единой Чувствен, и о коей прослышал (От кого — не знаю), Что она воротилась-де в свой Катай; И он тотчас помчался ей вослед Под стрекалом страсти, — Я же вновь вернусь к Амоновой дочери.

57 Надписавши надпись, Как она освободила сей мост, Обернулась она благоприязненно К Флорделизе, Томной сердцем, грустной ликом, слезной взором, И спросила, куда она держит путь. Флорделиза в ответ: «Мой путь — Прямо к Арлю и в сарацинский стан; 58 Там я чаю корабля с корабельщиками, Чтобы плыть до заморских берегов, Ибо нет мне покоя до той поры, Что найду я супруга и господина. Чтобы вызволить его из узилища, Постою не раз и еще не раз, А обманет Родомонтов обет — Попытаю снова и снова». 59 Брадаманта говорит: «Я хочу Разделить твой путь До поры, до города Арля; А в том Арле, ради меня, Отыщи при Аграманте Руджьера, Чья заполнила слава целый свет, И вручи ему этого скакуна, С коего низвергла я басурмана, 60 И вручая, ты скажи ему так: «Некий рыцарь надеется всенародно Показать и доказать, Что пред ним ты истинный ломщик верности. Будь же наготове: Вот скакун, его сам тебе он шлет, Облачись в кольчугу и панцирь, Жди, и скоро дождешься поединщика». 61 Так ему и скажи; а коли спросит, Кто я есть, отвечай, что знать не знаешь». Отвечает Флорделиза учтиво: «За твое добро Рада я тебе услужить Не словами, а самой моею жизнью!» Брадаманта говорит: «Благодарствуй!» И вручает ей Фронтинову узду.

62 Вдоль реки перегон за перегоном Едут рядом две прекрасные странницы; Вот завидели они Арль, Вот заслышали за устьями море;. За предместьями городскими и слободами Удержала Брадаманта коня, Чтобы стало времени Флорделизе Довести до Руджьера веленный дар. 63 Вступает Флорделиза И в предмостье, и на мост, и в ворота, И находит там себе провожатого. До подворья, где бытовал Руджьер. Делает посольское свое дело, Отдает ему верного Фронтина И, не ждав ответа, Спешит прочь вершить то, за чем пришла. 64 В замешательстве Руджьеровы мысли: Не понять и не решить, От какого он вызван супостата, От кого ему угроза и услуга. Сколь ни вздумает, сколь ни передумает, Кто бы звал его или мог бы звать Вероломцем, — ^ не видит никого, А уж Брадаманты и заведомо. 65 Он готов поверить, Что сие не иной, как Родомонт, Но с какой тут стати такие речи — В толк не взять. А уж кроме Родомонта и вовсе У него ни с кем ни вражды, ни спора, — Так он думает, а дордонская дама Уже кличет к бою и трубит в рог.

66 Летит весть к Аграманту и Марсилию: Некий рыцарь зовет трубой на бой! А у них в шатре сидел Серпентин, Он как вскинется облачиться в панцирь Посулившись проучить гордеца. Народ валом валит на арльский вал, Не сидится ни малому, ни старому, Всем охота посмотреть, кто кого. 67 Выезжает Серпентин, Звездный Рыцарь, В дивных латах, в пышном плаще, — Только сшиблись, и он уже в пыли, А скакун его — прочь, давай бог ноги. Брадаманта поймала скакуна И любезно подводит к сарацину Со словами: «Встань, сядь и объяви, Чтобы выслали кого поспособнее». 68 Африканский король, со всею свитою Надзиравший бой с крутых стен, Изумлен учтивостью Поединщицы к сверженному врагу; И толкует сарацинский народ: «Ведь могла бы обобрать, а не хочет!» Предстает им Серпентин, И гласит, как велено, вызов лучшему. 69 Яростный вольтернский Грандоний, Горделивейший меж испанских рыцарей, Домогается быть вторым И с угрозою выезжает в поле: «Не спасешься вежеством, — Ежели случишься побит, То предстанешь пред моим королем, А еще того верней — ляжешь мертвым!» 70 А воительница в ответ: «Твоя злость не в ущерб моему вежеству, Оттого я повторяю: вернись, Пока оземь не грянулся всеми латами! Воротись и объяви королю, Что такие, каков ты, мне не надобны: Я пришла искать Боя с воином повыше ценой!» 71 Едкая и колкая речь Сеет пламень в сарациново сердце: С гневом, с пылом, не в силах молвить слова, Поворачивает коня, Поворачивает и поединщица Рабикана и копье в гордеца; Чуть ударило золотое в щит — Рыцарь вон из седла и вверх кувыркою. 72 А великодушная, Подведя к нему коня, говорит: «Я ли не, сказала тебе: не лучше ли Быть послом, чем биться бойцом? Вот теперь и объяви королю, Чтобы выслал рыцаря ровень в ровень: Не с руки мне тратиться силою На несвычных ни к мечу, ни к копью!» 73 А народ на валу, не ведая, Кто сей всадник, столь упорный в седле, Прибирает знатные имена, От которых и в зной мороз по коже: У одних в устах Брандимарт, А другие поминают Ринальда; Вспомнили бы и о Роланде, Да уже всевестна его беда.

74 Феррагус, сын Ланфузы, Рвется к третьему бою, говоря: «Пусть паду — Всё хоть меньше сраму имут предпавшие!» Облекается во всеоружие И из сотни конюшенных коней Избирает избранного, Быстрого и ловкого на скаку. 75 Выезжает на красавицу, Но сперва ей поклон, и она поклон. Говорит красавица: «Окажите Мне любезность, откройте мне себя!» Феррагус именует ей себя, Не в его обычае быть безведому; А она: «Для вас не в отказ, Но другой бы супостат мне желаннее». 76 Он ей: «Кто?» — а она ему: «Руджьер», — И лишь выговорила — Розовый румянец Озарил ее светлое лицо. И спешит добавить: «Его молва Меня манит попытать славу силою: Никого другого мне не надобно, Лишь хочу узнать, каков он в бою». 77 Речь проста, Но, быть может, иному и сомнительна. Отвечает Феррагус: «Наперед Друг мы с другом смеримся, кто воинственней; И коли со мной Приключится то, что с теми, — беду Выедет поправить тот славный рыцарь, До которого тебе такая охота». 78 Во все время разговора девица Предстояла, взняв забрало с лица, И глядясь в ее чудную красоту, Феррагус, вполовину побежденный, Молча говорит: «То не ангел ли Господнего рая? Не задевшись копьем, уж я сражен Светлым взором». 79 Сшиблись, И взлетает Феррагус из седла. Брадаманта, сдержав его коня, Говорит: «Ступай и сделай, как сказано!» Со стыдом удаляется Феррагус И отыскивает при государе Руджьера И поведывает ему, Что его-то и ждет наезжий рыцарь. 80 Хоть Руджьеру и неведомо, Кто зовет его к Божьему суду, Но заране веселится победою: Облекается в панцирь и кольчугу, Не страшится сердцем Никаких ударов, грозных предбившимся, — А уж как он вышел, да что с ним вышло, О том речь моя в следующей песне.