1 Так уж водится: В ком высокий дух, тот всегда таков, Потому что природа и привычка Не умеют вдаваться в перемены. Так уж водится: Низкий дух всегда во всем напоказ, — Коли склонится природа во зло, То уже не избыть сего злосклонства. 2 Благородства и вежества [220] Многи суть примеры в ратной древности И немноги ныне, — а злобы Вдоволь видено, вдоволь слышано В той войне, о мой Ипполит, От которой вражьими ты знаменами Разубрал родные храмы, а вражий флот Пригнал, пленный, к отчему берегу. 3 Не бывало стольких злодейств От татар, от турков, от мавров, Сколько в той войне от преступных рук Платных латников, жалуемых Венециею. Хоть бы и стократ Их наемщики слыли справедливцами, — Мимо воли их Жглись пожарами милые места: 4 Недостойнейшая месть! — ибо ведомо, [221] Что не кто, как ты, Сжав при кесаре осадою Падую, Не единожды Препинал пред нею порыв огня, А и где занималось, унимал, В хижине ли, в храме ли, — Таково твое высокое вежество. 5 Но ни слова ни о том, ни о многом [222] Столь же черном, злобном, лютом, свирепом; О едином лишь скажу, Что исторгло бы слезы и из камня, — Это было в день, Когда ринул ты своих храбрецов На тот берег, где замыкались в крепость С кораблей злополучные враги. 6 Как Эней, как Гектор [223] Рвались в воду жечь эллинские суда, Так пред нами Некий Геркулес и некий Александр, Обуянные, горячили коней, Гнав гонимых в такую даль, Что один из-под вражьих стен едва Воротился, а другой не воротился. 7 Воротился Ферруфин, взят Кантельм, — [224] О родитель, о герцог Соры, Что ты чувствовал сердцем и умом, Когда сын твой меж тысячи мечей Схвачен, скручен, обесшеломлен, И с высокой корабельной кормы Покатилась голова его? Ужель Не погиб ты от взгляда, как он от стали? 8 Злой склавон! где учился ты войне? [225] В какой Скифии Ты привык казнить тех, кто взят И обезоружен и беззащитен? Смерть ли вместна поборнику отечества? О солнце, Не сиять бы тебе над страшным веком Сих Танталов, Атреев и Фиестов! 9 Обезглавлен [226] От жестокого варвара самый лучший Между юных, чьей хвалой полон мир От морей до морей, от полдня к полночи! Полифем и Антропофаг Пожалели бы красу его и юность, Но не ты, Злей и круче киклопов и лестригонов! 10 Я не верю, что такое бывало Меж старинных рыцарей, в ком цвело Благородство и вежество: Победив, они сделывались добры. Брадаманта не свирепствовала, Ссадив встречных касанием копья, Но сама Подвела им коней, чтоб всели в седла: 11 Я уже сказал, как она, . Сколь прекрасная, столь и доблестная, Опрокинула Звездного Серпентина, И Грандония, и сам-третьего Феррагуса, И сама вернула каждому коня; А еще я сказал, как сей последний Ею послан от рыцарского имени Бросить вызов никому, как Руджьеру.

12 Снаряжается, Руджьер, Веселясь отвагою, А пред ним государевы господа Спорят снова и спорят снова, Кто сей удалец, Столь искусный разительным копьем? И пытают они у Феррагуса, Не признал ли он своего собеседника? 13 Отвечает Феррагус: «Он заведомо Не из тех, о ком толкуете вы: Как предстал он без забрала, мне сдумалось, Не Ринальдов ли это младший брат; Но как сведал я его мощь, И была эта мощь не Рикардетова, То почаялось: а не их ли сестра, Ибо молвит молва: они похожи. 14 Говорят, она не слабей Ни Ринальда, ни всякого паладина; А уж как я сам погляжу, То сильней и родного и двоюродного». А Руджьер, услыша такую речь, Заалел, Как алеет заря перед восходом, Дрогнул сердцем и не знает, что делать. 15 Страстным острием Уколола эта весть его душу, Он почувствовал в костях жар и хлад От великого страха, От великого страха, что ненавистью Ныне в деве соделалась любовь. В таковом смятении он стал, не зная, То ли быть ему биться, то ли нет?

16 А Марфиза уже как тут, Пышет жаром сразиться в поединке, Вся в оружии, потому что в оружии Повседневно она и повсенощно: Чуть она послышала, что Руджьер Снаряжается, тотчас ей вдомек, Что лишь выйди он, ему и победа; И спешит переять большую честь. 17 В седло скок, коню шпоры в бок, И вперед в боевое поле, Где Амонова дочь, Замирая, ждет Руджьера под копье и в плен, И одним тревожится: Куда бить, чтоб нечаянно не ранить. Выезжает Марфиза из ворот, А на шлеме у нее птица Феникс, 18 Потому ли птица Феникс, что мнит Себя гордая единственной в свете, Потому ли, что воля ее чиста Никому не быть женой, ни подругою, Но глядит на нее Амонова дочь И, не могши признать черты возлюбленного, Вопрошает об имени и слышит Имя той, что похитила его сердце. 19 Имя той, что мнилась Быть похитчицей Руджьерова сердца, Той, к которой бушует столько ненависти, Что милей умереть, чем не отмстить! Поворачивает Брадаманта коня И несется не только сбросить в прах, Но пронзить врагиню в самую грудь, Чтобы легче сделалось душе. 20 И пришлось Марфизе, Тотчас сведать, жестко ли на земле; А она к тому была непривычна, И в такое взметается неистовство, Что вскочила, меч наголо, И стремится мстить за крушение. Ей Амонова дочь с коня кричит: «Как ты смеешь? ты мне добыча! 21 Пусть к иным была я вежественна, Но с тобою, Марфиза, не хочу, Потому что слышала, Сколько есть в тебе подлости и спеси!» На такую брань Зашумела Марфиза, как прибой меж скал, Но слова от ярости сперлись в горле, И кричит, а не выкричит ответа. 22 Меч в руке, Не во всадницу, так в коня, в грудь и в брюхо, А Брадаманта скакуна за узду, Махом в бок, Вся кипя обидой и гневом; Вперевес — копье: Чуть оно задело Марфизу — И Марфиза снова свержена в пыль. 23 Чуть упала — и опять на ногах, И опять мечом взыскует недоброго; В третий раз Брадаманта бьет копьем, В третий раз Марфиза простерта навзничь; Хоть сильна Амонова дочь, А едва ли она бы так управилась, Чтобы что ни удар — то в прах; Но уж так ее копье зачаровано.

24 А случилось так, Что явились между станом и станом (Между коими мили полторы) Близ того их ратного поприща Рыцари, Наши рыцари, И увидели, как лих в поединке Хоть не вемо, кто, а видно, что свой. 25 Как приметил их приспешающих Государь Троянов сын с арльских стен, — Не желая он застичься в расплох Никакою бедою, ни напастью, Дает знак Всем к оружию и вон из-за стен, А меж всеми — и Руджьеру, которого Упредила Марфиза к тому бою. 26 Сей влюбленный Трепетал, взирая на эту брань, За свою за любезную красавицу, Ибо крепко зная Марфизину руку; Трепетал, когда та и эта Яро сшиблись лицо в лицо, Но оторопел, Как увидел, какова была схватка. 27 А как спор их, не в пример другим, Не соспорился с единого раза, Он взирал тревожнее и тревожнее На невиданный поединный бой, Ибо он обеим желал добра, Но любовь любови — Рознь: к одной пылал он безумным пламенем, А к другой был добрый чтитель и друг. 28 Он и рад бы их разнять, Кабы это мыслимо было с честью; Но уже его соратники, Опасаясь, что одолеет Карл, И одолевая, уже осиливает, Напустились на христианский стан, А навстречу — Христовы рыцари, И ударились, и зашлась резня. 29 И над теми и над этими Гремит зычный привычный клич: к оружию! Кто пеш — к коню, кто без лат — в броню, И всяк под свой стяг! Трубят трубы Гулким воем к ближнему бою, Зовут конных, А тимпаны и барабаны — пеших.

30 Ярая и кровавая Заварилась брань — Ни сказать, ни описать. Доблестная дама Дордонская Гневным сердцем негодуя о том, Что Марфиза ушла от жданной кары, Рыщет, ищет, Нет ли где Руджьера, ее заботы? 31 И признала она юного По серебряному орлу На лазоревом щите, И вперила страстные очи, Видит грудь и плечи и стройный стан И летучий взмах, а потом Как подумала, что их нежит другая, — Обуялась яростью и молвит так: 32 «Эти губы, прекраснейшие и сладчайшие, Целовать ли кому-то, а не мне? Да не будет! Если ты не мой — то ничей. Я не раньше умру в моем отчаянье, Чем и ты умрешь от моей руки: Погублю тебя, Но в аду ты будешь мой, и навеки! 33 Ты меня убил — Дай отмстить! Так велят и законы и обычаи: Кто убил, тому смерть. Ведь и в смерти неравен наш удел: Ты по праву казнишься, я неправо — Я казню того, кто мне ищет смерти, Ты — меня, в чьем сердце к тебе любовь. 34 О рука, почему ты не крепка Разразить булатом злобное сердце? Уж нс он ли Мне столько крат Рушил душу в любовной безмятежности? Он готов отъять мою жизнь, Он не знает жалости к моей боли, — Укрепись же, мой дух, на нечестивца, Убей смертью за сто моих смертей!» 35 И пришпорила коня, но сперва «Берегись, — кричит, — Руджьер-вероломец! Не уйдешь, Взяв добычей гордое сердце девы!» Как услышал Руджьер, так понял, Что впрямь перед ним его владычица, Ибо голос ее носил он в памяти И узнал бы его меж тысяч; 36 То и понял, [227] Что гласят ее тяжкие слова, Что вменяет она ему в вину Преступление обоюдного их завета; И дает он знак К объясненью; но, не своя от горя, Она мчит, лик в забрале, чтобы недруга Бросить наземь и даже не на песок. 37 Как увидел Руджьер ее задор, — Крепче встал в стремена, напрягся в латах, Выставил копье — Но лишь так, чтоб ни в чем ее не ранить. А и дама, Мчавшись с умыслом ранить и разить, Подоспев, не имела духа Ни повергнуть, ниже нанесть удар. 38 И остались два их копья Праздны — Лишь Любовь при них третьим поединщиком В оба сердца била копьем любви. А не преуспев Посрамить Руджьера, воительница Обращает страсть на большую рать И творит, что навеки стало сказкою:

39 Триста и более, чем триста, Пали враз под златым ее копьем — Ей одной была победа в тот день, Ей одной далось бросить мавров в бег! А Руджьер озирается и рыщет, Пробивается и кличет: «Умру, Ежели не смолвимся мы! за что Ты бежишь? ах! выслушай, ради Господа!» 40 Как ветром полдня, [228] Жарким вздохом веющим из-за моря, Расточаются в токи снег и лед, Незадолго столь твердые и упорные, — Так на краткие те просьбы и жалобы Дрогнув сердце Ринальдовой сестры, Гневом окаменелое, Сразу сделалось нежно и любовно. 41 Отвечать не может или не хочет, Но пришпорив в сторону Рабикана, Удаляется от воинства прочь И дает Руджьеру зовущий знак. А поодаль от битвенного поприща Там была долина, а в ней — Малая поляна, а в средине — Купа кипарисов, все как один. 42 А под теми кипарисами белокаменная Новозданная взносилась гробница; Кто в ней спал — Любознатель прочел бы в краткой надписи; Но не до письмен Приспешающей было Брадаманте, А за нею горячил коня Руджьер, Достигая им дубравы и девы.

43 Но воротимся И к Марфизе, которая той порой, Вновь воспрянув в седло, искала счесться С той, от коей трижды сшиблена в прах. И увидев, что взяла она вкось, А за ней — Руджьер, Не подумала, что виною любовь, А что им охота сравнять обиды. 44 Тотчас шпоры в скакуна, и вперед, Чтоб доспеть до рощи не позже первых. Какова докука двоим от третьей, — Кто любил, тот поймет и без меня. А еще того Брадаманте досаднее, Что пред ней виновница ее зла: Из ума нейдет, Будто движет Марфизою любовь Руджьерова. 45 Снова ей Руджьер вероломен: «Вероломный! — она кричит, — Или мало, что твое вероломство Бьет мне в слух, а желаешь, чтоб и в глаз? Вижу: хочешь ты прогнать меня прочь! Будь по-твоему, по бесчестно-гнусному: Я умру, но я добьюсь, Чтоб со мной умерла моя губительница!» 46 Изострясь злее злой змеи, Устремляется она на Марфизу И копьем улучает в щит, И Марфиза рушится навзничь, До полшлема врывшись челом в песок. Не в расплохе, А рвалась она в сечу всею силою, Но вотще: пала в землю головой. 47 Дочь Амонова, положив Умереть или умертвить врагиню, Опаляет душу единой думою — Не копьем ее свергнуть вновь и вновь, А от плеч отринуть голову, По полшлема воткнутую в песок. Золотое копье отброшено, Меч в ладони, и спрыгивает с коня, 48 Но поздно: Уж Марфиза — против, и так уж зла, Коль и дважды, как единожды, Из седла она выметнулась в прах, Что Руджьеру Не разнять их ни мольбами, ни криками: Обе обуянные Рвутся в битву, голову очертя. 49 Не успели и выхватить мечи, Как уже от бешенства Сшиблись бронь о бронь — Только им и биться, что рукопашно. Два булата, Бесполезные, вон из рук; Ищут новых ударов, а Руджьер Тщетно просит их и молит разняться.

50 А как видит он, что просьбы — тщета, Приступает силою, У обеих рвет кинжалы из рук И швыряет под взножье кипариса, К обезвреженным Вновь взывает слезно и угрозно, — Все напрасно! без мечей и ножей Бьются дамы вручную и вножную. 51 А Руджьеру неймется: то одну, То другую, то за пясть, то за локоть Тянет прочь; пока Небывало не вспылила Марфиза. Ее нраву все нипочем, Ни Руджьерово даже дружество — Оторвавшись от соперницы, Она хвать за меч и прямо к нему: 52 «Ты невежа и грубьян, Коль мешаешь, мешаясь, чужому делу; Только это тебе не в прок, Ибо станет меня и на вас обоих!» Кроткими словами Руджьер ищет ее унять; но она Так неистова, Что о чем ей ни тверди — все впустую. 53 Разъярясь и он, Обнажает меч, — Ах, нигде, никогда и никому, Ни в старинном Риме, ни в давних греках Не виделось зрелища Столь отрадного, ладного, ненаглядного, Сколько это — ревнительнице Брадаманте, Ибо в нем ее терзаньям — конец. 54 Подымает с земли свой меч, Отошла и смотрит, И Руджьер ей зрится, как бранный бог, Во всесильстве своем и всеискусстве; А коли он — Марс, То Марфиза — исторгшаяся фурия. Но отважный молодец до поры Биться бьется, да бьется в четверть силы: 55 Ему ведом его клинок, Столько крат испытанный: Где он тронет, Там пред ним все заклятья — как ничто. Оттого Руджьер и метится Не колоть, не сечь, а биться вплашмь. Долго блюлся, Но на всякое терпение есть конец: 56 Грянула Марфиза, Грозя голову разом пополам; Руджьер вскинул над головою щит, Пал удар в того белого орла, Только чары уберегли металл, Но рука не устояла не дрогнуть; А не будь сии щит и латы — Гекторовы, То не сносить бы ему руки, 57 То и быть бы ему взрублену надвое, Как уметила лютая Марфиза. Едва движучи левою рукою, Едва в силах держать орлиный щит, Забывает Руджьер всякую жаль, Очи его пышут, как светочи, Он кружит острие во весь размах — Берегись, Марфиза, коли заденешься!

58 Я не знаю, как такое случилось: Такова кругом густа была роща, Что клинок вразился в кипарисный ствол, Вошел в древо и на пядь и на две — И тогда-то Холм и дол сотряслись великим трясом, И взгремел из той дубравной гробницы Голос громче человечьего голоса: 59 «Да престанет, — грянуло, — брань, Ибо нечестиво и неправедно, Если брат сестру Или если сестра повергнет брата! Ты, о мой Руджьер, ты, о моя Марфиза, Верьте вещему слову: От единой вы утробы, от единого Сева, и в единый родились час. 60 Ваш зачатель — Руджьер Второй, [229] А родительница — Галациелла, Чьи два брата Умертвили злосчастного отца, А сестру свою, хоть и несшую во чреве Вас, двух отпрысков от их же корней, На захлестывающую смерть Попустили в море на утлой лодке. 61 Но судьбина, [230] До рожденья вас назначивши к славным подвигам, Безопасно привеяла ваш челнок Через Сирт к неживому берегу, Где, явивши вас на свет, Отошла избранница в кущи райские, А по воле Бога и рока Я случился в этот час подле вас. 62 Погребением почтив вашу мать, Сколь могло быть почету в той пустыне, Я окутал вас бережным плащом И унес в мои Каренские горы, Где и повелев Укрощенной львице оставить львенышей, Дважды десять месяцев Вас я вспаивал от ее сосцов. 63 Но как в некоторый день Довелось мне покинуть обиталище, Вдруг нагрянула орава арабов (Может быть, и вам оно памятно) И тебя, Марфиза, схватила в беге, А тебя, быстрейшего, не могла настичь. О тебе, Марфиза, в тоске, Стал Руджьеру я пестуном из пестунов: 64 Сам и ведаешь, [231] Сколько блюл тебя Атлант, пока жил. Но предначертано было в недвижных звездах Пасть тебе изменою меж крещеных; Чтобы свесть тебя с недоброй стези, Я трудился держать тебя поодаль, Но не пересилив твою Волю, изнемог и умер в горести. 65 В предконечный же Час, провидя здесь твой с Марфизой бой, Повелел я адским моим пособникам Здесь сложить гробницу из тяжких глыб, А к Харону воззвал кричащим голосом: «Как умру, Да пребудет дух мой под сею сенью, Пока здесь не спрянутся Руджьер с сестрой!» 66 Много дней Вас я ждал и дождался в должной роще; Посему не омрачай подозрением, Брадаманта, твоей любви! Но приспел мой час Из-под света сойти в селенья теней». Смолк, — И дивятся Марфиза, Руджьер и дочь Амонова.

67 С превеликою отрадою Признает Руджьер сестру, она — брата; Обнялись Без обиды Руджьеровой влюбленной И пошли припоминать оны дни: «Я сказал», «я была», «я делал», — И уже никакого в них сомнения, Что поведал им дух святую правду. 68 Открывает Руджьер сестре, Столь тверда в его сердце Брадаманта, Повествует страстную повесть, Сколь он ей обязан всем во всем, Достигает, чтоб недавняя распря Обратилась в великую любовь И чтоб ныне обе Обнялись в полюбовном примирении. 69 Начинает Марфиза свой расспрос: Кто отец их, из какого он рода, Кем убит, Как убит, в поединке или в сече, И на ком вина, что несчастная В злое море была брошена мать? Что она и слышала в малолетстве, То забылось, едва оставя след.

70 Отвечает Руджьер: их древний род — [232] От троянского Гекторова корня, Ибо Гекторов сын Астианакт Ускользнул из тенет и рук Улисса, Подменившись сверстным дитятею, — И покинув Трою, Долго странствовал в пучинах, пока Не пришел владеть Мессиной в Сицилии. 71 А потомки его простерли власть Через Сциллу и Харибду по всем Калабрам И, не раз сменив сынами отцов, Утвердились даже в Марсовом городе, Где от них над Римом и миром Не единый был царь и государь От старинных Константа и Константина До Пипинова до Карла Великого. 72 Между ними — Старший Руджьер, [233] Гамбарон, Бовон, Рамбальд, и последний — Тот Руджьер Второй, от которого, Как нам молвлено, понесла наша мать. Полон свет Славных сказов о родительских подвигах, — И Руджьер повел повесть, как король Аголант явился в сию их землю 73 С сыновьями Альмонтом и Трояном И с воительницею дочерью, Многих рыцарей выбившей из седла; И как стала в ней такая любовь к Руджьеру, Что она пошла супротив отца, И крестилась, и повенчалась с милым, Но Руджьеров изменник брат Бельтрам Воспылал к невестке нечистой страстьк) 74 И в надежде ее достичь Предал братьев, и отца, и отечество На великие им муки из мук, Отворил ворота Регия недругам, И тогда-то Аголант и злые его сыны Галациеллу на шестом ее месяце Без весла пустили в зимние бури.

75 С ясным взором [234] Братнюю Марфиза внимала речь И гордилась проистечь из истоков, Из которых столько великих рек: Она ведала, Что отселе и Монгран и Клермонт, Две породы, сияющие в веках, Чьим мужам — ни подобья, ни сравненья. 76 Но когда договорил ее брат, Как отец Аграмантов, дед и дядя Вероломно умертвили Руджьера И злой участи предали их мать, — Не желая она более слушать, Перебила его и крикнула: «Брат! Милуй тебя Бог, Но неправ ты, не отмстив за родителя! 77 Если не достичь До Альмонта и Трояна, покойников, — Кровь на их сынах: Ты в живых, но как в живых Аграмант? Вот пятно, которого не омыть: После столькой тебе обиды Ты не только не умертвил короля, Но живешь и служишь его знаменам? 78 Присягаю пред истинным Христом (Будь мне истинным богом бог отеческий!), Что не совлекусь моих лат Прежде мести за мать и за родителя. Горе мне, Ежели увижу тебя меж войск Аграмантовых или иного мавра Не на их отмстительную погибель!» 79 О как вскинула чело, как возрадовалась На сии слова славная Брадаманта! Побуждает Руджьера и бодрит Повестись по Марфизину увещанью И предстать и назвать себя пред Карлом, Ибо Карл о родителе-Руджьере Столь ревнует честью, хвалой и славою, Что поселе не знает ему равных.

80 Отвечает Руджьер непрекословно, Что и впрямь изначален этот долг, Но затем промедлен платеж, Что не сразу он узнал то, что знает; Ныне же, Прияв рыцарский меч из Аграмантовых рук, Худо бы он и вероломно бы Встал бы смертью на своего старейшего. 81 Но уже он обещал Брадаманте, Обещает вновь и сестре, Что не минет он ни малого случая Небесчестно уйти от короля, А что он досель не ушел, В том вина не его, а Мандрикардова, Ибо бившись с тартарийским царем, Каков вышел он победен — всеведомо. 82 А тем паче ведомо ей, Повседневно бывшей у его ложа. На такой в ответ на ответ Не молчали и знатные две воительницы; И порешено Воротиться Руджьеру под стяг старейшего, Но лишь до причины С должным правом отъехать в Карлов стан. 83 «Не страшись о нем, а положись На меня, — говорит Марфиза Брадаманте, — и в считанные дни Уж не быть ему под тем Аграмантом». Так она промолвила, Но о чем помыслила — ни гугу. Поклонясь, Повернул Руджьер коня в свою сторону, — 84 Как вдруг Слышен крик из ближнего дола, Будто женщина взывает и плачет; Все насторожили слух, — Но довольно вам доселе поведанного, Здесь пора моей песне принять конец, Ибо много у меня лучшего впереди, Если вам благоугодно дослушать.