1 Если плавателю не лгут чертежи, [398] То уже недолго мне плыть до пристани, Чтоб на твердом вознести берегу Благодарность за морское спасение В том пути, где столько я крат бледнел От гибели или вечного блуждания. Но уже мне мнится, уже мне видится Впереди долгожданная земля, 2 И уже мне слышится — Гудит в воздухе, отдается в волне Трубный гул, колокольный звон, Перевившись приветственными кликами, И уже узнаются лица Всех, кто справа и слева сшелся к морю, Радуясь О свершенье столь долгого пути. 3 Ах, какие дамы, прекрасные и разумные, [399] Ах, какие рыцари блещут на берегу! Как они меня любят, Как я им обязан за ту любовь! Вот я вижу: на краю волнолома Мамма, и Джиневра, и все Корреджии, Вместе с ними Вероника Гамбара, Избранница Феба и Аонид, 4 Вот вторая Джиневра, и вот Юлия, [400] Обе — поросли того же ствола; Ипполита Сфорца, Тривульция Домицилла, питомица священных недр, Вот Эмилия Пия, Маргарита, Грациоза, Анджела Борджия, И Риккарда Эсте, а с ней Бланка, и Диана, и с сестрами. 5 Вот прекраснейшая, умнейшая, достойнейшая [401] Турка Барбара и с нею Лаура — Двое, коих От Востока до Запада лучше нет. Вот Джиневра третья, Украшающая дом Малатеста, И ничьи государские палаты Никогда не славились такою красой. 6 Будь она в Аримине и тогда, [402] Когда Цезарь, гордый покорной Галлией, Колебался на краю Рубикона, Ополчиться ли враждою на Рим, — Верю: преклонивши знамена И к стопам ее повергши трофеи, Он бы принял веления ее уст, И жива была бы римская вольность. 7 Вот жена, вот мать, [403] Вот родные сестры и вот двоюродные Господина Боццоло, вот Торелли, Бентивольи, Висконти, Паллавичини, Вот сама Превзошедшая славой красы и прелести Всех слывущих днесь и прослывших встарь Между греков ли, лагинов ли, варваров ли, — 8 Юлия Гонзага, [404] Что куда ни ступит, куда ни взглянет, Всякая иная краса Посторонится и подивится, как богу. С нею свойственница, вечная в верности, Хоть и долго гонимая судьбиною; Здесь и арагонская Анна, Светоч Вастов, 9 Ясная, прекрасная, вежественная, мудрая, [405] Оплот Верности, чистоты и любви, И с сестрою, Пред которой меркнет свет всех красавиц; И Виктория, единственная Вопреки и смерти и року Из стигийских исторгнувшая сумраков Всепобедного своего супруга; 10 И феррарские мои дамы, и урбинские, [406] И от Мантуи, и от всей Ломбардии, И от всей Тосканской, Сколько есть в ней красавиц, стороны, А меж ними кавалер, и они Таково объемлют его почетом, Что я вижу сквозь сияние стольких ликов: Это цвет Ареция, Аскольт Единственный! 11 Вот его племянник Бенедикт, [407] В красной шляпе, в красной мантии, С кардиналами из Болоньи и Мантуи, Кем столь славен святой конклав. И у всех (обольщаюсь я или нет?) О моем прибытии Столько радости в их ликах и знаках, Что вовек мне достойно не воздать. 12 Здесь Лактанций, здесь Клавдий Птолемей, [408] Павел Панса, Триссин, Латинский Ювенал, и все Капилупи, Сакс, и Мольца, и Флориан Монтин; И, прямейшую проторивши тропу К аонийской влаге, Оный Юлий Камилл, а с ним, я вижу, Марк Антоний Фламиний, Санга, Берна, 13 Вот мой господин Александр Фарнезский, [409] И какие спутники вслед за ним: Федр, Капелла, Порций, Филипп Из Болоньи, Вольтерран, Магдалин, И Пиерий, и Блоссий, и кремонский Вида, кладезь высокого витийства, И Ласкарь, и Музур, и Навигерий, И Андрей Марон, и чернец Север. 14 В этом сонме два славных Александра, [410] Первый Орологий, второй Гварин; Вот и Марий Ольвит, и вот божественный Аретин, бич владык, Двое Иеронимов, Соименных Истине и Гражданству, И Майнард, Теокрен и Целий, Панницат и Леоницен. 15 Предо мной Бернард Капелл, предо мной [411] Петр Бембо, Из убогой и низкой обычайности Взнявший ввысь чистый, сладкий наш язык; А за ним, я вижу, Гаспар Обиций, Дивный в каждом слове из-под пера; Здесь Фракастор, здесь Беваццан, Трифон Гавриил, Бернард Тасс; 16 Предо мной и смотрят в меня [412] Николай Аманий, Николай Тьепол И Антон Фульгоз, Самый радостный на всем берегу, И мой друг Валерий В стороне от дам, и наверное, С ним согласен Бариньян, потому что Ими. он обижен и им не друг. 17 Вот высокие умом Пик и Пий, [413] Породненные кровью и любовью; С ними третий, чествуясь лучшими, Мной не виданный, Но коль ведомые знаки не лгут — Это он, кого так жажду узреть: Яков Саннадзар, Сведший Муз с горных высей к морскому брегу. 18 Вот ученый, вот верный, вот пытливый [414] Пишущий Пистольф, а при нем Ангиар и три Аччайоли Рады, что уже мне моря не в страх. Вижу: здесь и Аннибал Малагуций, Мой сородич, и Одоард, Чей еще послышится голос От индийских стран и до западных столпов. 19 Для меня торжествуют торжество [415] Виктор Фавст, Танкред И без счету прочих, мое приплытье Всем угодно, и рыцарям, и дамам; Близок брег, и попутен ветр: Медлить не для чего — Так домолвим же, как мудрая Мелисса Доброго Руджьера спасла из смерти.

20 Уж говорено, Сколь желанно было мудрой Мелиссе Сочетать Брадаманту и Руджьера Нерушимым супружеским узлом. Держа в сердце их взгоды и невзгоды, Она ведала о них всякий час, Рассылая по всем путям угончивых Духов: каждый вмиг вослед — вмиг назад. 21 И она, проведавши, Что Руджьер в томленье и тоске В темном лесе, где уже порешил он Принять смерть, не ев и не пив, — Встала ему на помощь И, покинувши обычайную сень, Тронулась по тропе, Где заведом был навстречу Леон, — 22 Леон, который, Разослав всех гонцов во все места, Сам пустился в поиск за рыцарем, У которого на щите единорог; И впрямь, Зауздав к езде под седло Некоего духа, в тот день прислужного, Она встретила Константинова сына. 23 Она встретила его и промолвила: «Государь мой, Если ваше благородство и вежество Сколь в лице горит, столь в душе царит, — Окажите услугу и подмогу Лучшему меж рыцарей наших дней, Каковой без подмоги и услуги Скоро, скоро испустит дух. 24 Лучший рыцарь, носивший и носящий Шуйцей щит и десницей меч, Рыцарь, коего прекраснее и любезнее В целом свете не бывало и нет, Рыцарь, в высшем вежестве быв единственным, Ах, умрет, ежели не станет ему спасителя. Поспешите, государь, ради Господа, Пока мыслимо славному помочь!» 25 Тотчас всходит в Леонов ум, Что рекомый рыцарь Есть тот самый, о розыске которого Рыщет сам он и рыщут все гонцы. Шпорит он коня Вслед зачинщице столь доброго дела, И она ведет его в ближний лес, Где Руджьер уже прощается с жизнью.

26 Отыскавши, видят: Он, три дня не ев, изнемог Таково, что приподымись он на ноги — И не выстоит и рухнет врасплох. Весь в железе, он лежал на земле, Шлем на лбу и меч на боку, А под головою — Бранный щит, в котором единорог. 27 Здесь он в мыслях, какова от него Милой даме измена и досада И обида, от великой тоски Впав в отчаянность, Кусал губы, грыз кулаки, Изливал нескончательные слезы И не видел сквозь обуявший бред, Как пришли к нему Леон и Мелисса, — 28 Не смолк стонами, не утих вздохами, Не иссяк слезами; А Леон стоит, Леон слушает, Леон сходит с коня, подходит к павшему, Понимает, что причина тоски Есть любовь, но не ведает того, О какой красавице столько муки, Ибо имени не выговорил Руджьер. 29 Близится Леон, близится, Подступает лицом к лицу И приветствует рыцаря, как брат, И склоняется, и приемлет в объятия; Только рад или не рад Был Руджьер нечаянному Леону, Я не знаю, ибо это ему Нежеланная докука в вольной смерти. 30 Самые любезные, самые любовные, Самые ласковые Обращает Леон к нему слова И гласит: «Не преминь открыть причину Скорби: мало на свете неизбывных Бедствий: всякому сыщется облегченье, Если знать, отколе оно пошло: Пока жив, отчаиваться не надобно. 31 Горько мне, что ты скрылся от меня, Зная во мне друга, И не только с тех пор, как неразвязный Узел долга связал меня с тобою, Но с тех самых, как все велело Быть мне вековечным твоим врагом. Это ли тебе не порука, Что с тобою дом мой, друзья и жизнь? 32 Не погневайся со мной разделить Твое горе и оставь мне изведать, Не поможет ли делу сила, лесть, Деньги, ловкость или хитрые ковы! Ежели удачи не будет — Смерть при тебе; Но не след умирать, покамест Все свершимое не свершено».

33 И лились его просьбы таково Увещательно, ласково и кротко, Что Руджьер, которого сердце Было не из стали и не из камня, Видит, что отказывая в ответе, Выйдет он недобр и неучтив, А поэтому ответствует, И не раз и не два запнувшись голосом 34 «Государь мой, — гласит он, — я открою Кто я есмь, но когда бы ты это знал Прежде, ты о смерти моей не менее Был бы радостен, чем радостен я. Я Руджьер, Ненавистный тебе, ненавидевший тебя, И от Карлова я двора На погибель твою пришел пришельцем, 35 Чтоб вовек не быть за тобою Брадаманте, которую, как слышано, За тебя просватал старый Амон. Но Человек предполагает, Бог располагает — Пременила меня твоя великая Доброта, и ненависти конец, А я предан тебе на веки вечные. 36 Ты меня просил, безымянного, Для тебя добыть красавицу; мне Таково сие было, как исторгнуть Сердце вон из груди и дух из сердца; Но ты видел: Твоя воля дороже мне моей. Брадаманта — твоя: будь так! Я блаженней твоим благом, чем собственным. 37 Будь же тебе в радость, Что, расставшись с ней, я расстанусь с жизнью, Потому что легче не жить, Чем влачить свои дни без Брадаманты. А еще потому, что пока я жив, Ты не станешь ей законным супругом, Ибо мы обручены, и нельзя Быть жене за двумя мужьями сразу». 38 Так дивуется Пред собой узнавши Леон Руджьера, Что ни слова не сплести и ни бровью не повести И ноги не занести ни для шага: Стал, как статуя, В божьем храме ставленная в дар, — Таково пред ним воочию благородство, Каких не было и впредь не бывать.

39 В Руджьере признав Руджьера, Не сменил он к нему добра на зло, А лишь пуще Ему боль Руджьерова — как своя. Для сего-то, а равно и для изъявления, Что в нем подлинно кесарева кровь, Уступая Руджьеру в чем ином, Он не хочет уступить в благородстве. 40 Говорит он: «Ежели бы в тот день, Когда пал мой люд пред твоею доблестью, Я во гневе и ненависти уведал бы: «Вот Руджьер», — Я пленился бы тою твоею доблестью Столь же, сколь пленился, не знав, не ведав, И иссякла бы ненависть, и в душе Такова же встала бы любовь, как нынче. 41 Ненавистно было имя Руджьерово Мне, не знав, что Руджьер есть ты: Это так; но отринь дурные думы, Будто ненависть движется и жива. Если бы изъял я тебя из уз, Зная истину столь, сколь знаю днесь, — Не иное Предприял бы я, нежели предприму. 42 Я, не быв, как есмь, твой должник, Доброй волею сделал бы то, что сделал; Кольми паче ныне на мне сей долг, Не воздавши коего, я бесчестен! Отказался ты от воли твоей, Чтобы быть тебе ни с чем, мне — при всем; Но не будет так: Мне милей твой дар отдать, чем удерживать. 43 Для тебя, а не для меня — Та красавица, к которой недаром Я привержен любовью, но не столь, Чтоб, лишась ее, рвать все нити жизни. Не хочу я, чтобы ценою Смерти ты разрушил бы для меня Узы брака меж тобою и ею, Чтобы стать ей по закону моей супругою; 44 Нет: скорей лишусь и ее, И всего на свете, и самой жизни, Нежели из-за меня наилучший В целом рыцарстве рыцарь претерпит боль. Торько мне единственно недоверие, — Что, располагая мной, как собой, Ты решился приять скорее смерть, Чем мою дружелюбственную помощь». 45 Таковыми и иными словами, Кои пересказывать мне невмочь, Отрицал он всякий Довод, на котором стоял Руджьер, И заставил его вымолвить: «Будь Всё по слову твоему: не умру! Но каким тебе воздать воздаянием Что двукратно ты подарил мне жизнь?»

46 Сладких яств, драгоценных вин Тотчас приказала подать Мелисса В подкрепление Руджьеру, который Без такой подмоги ни жив, ни мертв. В сей же час заслышал скакун Фронтин Конский поезд и приспешил к хозяину, А Леон велел стремянным Оседлать его и подвесть к Руджьеру. 47 И Руджьер взмостился в седло Лишь с великим трудом и дружней помощью — Таково иссякла в нем сила, Столь кипевшая за немного дней, Когда он один побил целый стан И подвигнул подвиг в чужом доспехе. Подкрепясь, отправились они в путь, В полчаса достигли ближней обители, 48 Где и пребыли До заката дня, другого и третьего, Пока рыцарь единорога Не вернулся в прежнюю свою силу. А засим Мелисса и принц Леон Препроваживают Руджьера к столице, Где оказывается, Что пришли накануне послы булгарские, 49 И что это племя, избрав Королем своим Руджьера, прислало О том деле к державному двору, Полагая там быть и новоизбранного, Чтобы взнесть присягу И предаться во власть и взложить ему венец. Бывший с ними Рассказал Руджьеров оруженосец, 50 Какова была битва у Белграда, Где Руджьер булгарам стяжал победу, А Леона и с кесарем-отцом Сокрушил, побивши многое воинство, И за это возглашен королем В предпочтение даже и соплеменникам; А потом как был он взят Унгиардом и предан Феодоре, 51 И какая долетела потом Весть, что страж темницы его зарезан, Дверь открыта и он бежал, А куда, о том никто не известен. Въехал Руджьер в Париж Неприметным путем, никем не видим, А наутро он и Леон Предстают пред очи Карла Великого. 52 Был Руджьер под знаком двуглавого Золотого орла в червленом поле И по уговору Облачен в тот самый доспех и плащ, На котором от недавней борьбы Колоты и рублены зияли дыры, Чтоб не стало сомнения ни в ком: Это — рыцарь, бившийся с Брадамантою. 53 В царственном уборе, в расшитом платье, Без доспеха Рядом шел с Руджьером Леон, А вокруг — достойная свита. Преклонившись перед вышедшим Карлом, Встал Леон рука об руку с товарищем, На котором сошлись все взоры, И промолвил так: 54 «Вот герой, который выстоял бой От восхода и до запада Солнца, И не выпали ему от поединщицы Ни тесненье, ни плен, ни смерть, — А посему, веледушный государь мой, Если верен кликнутый вами клич, То за ним успех, И он здесь, чтобы взять ее женою. 55 По условию, которое выкликнуто, Здесь никто не оспорит его прав: Если Брадаманта — награда доблестнейшему, — Кто достойней? Если дастся она влюбленнейшему — То никто не влюблен, как он. А кому захочется поперечить — Он готов постоять за себя мечом».

56 В изумлении Карл и Карлов двор, Полагавшие, Что в той битве бился кесаревич Леон, А не рыцарь, никому не ведомый. И тогда меж всеми стекшимися встает, Чуть дождав конца Леоновой речи, Марфиза И такие бросает в ответ слова: 57 «Здесь нет Руджьера, Чтоб померяться с этим молодцом, — Посему, чтобы не было повадно Отбивать у беззащитного жену, Я, сестра его, Выйду в бой на любого, кто дерзнет Посягнуть на братнину Брадаманту И сказать, что он лучше, чем Руджьер!» 58 И таков ее гнев и пыл, Что народ тревожится, Как бы не схватилась она за меч, Не дождавшись государева слова. Рассудил Леон, Что настала Руджьеру пора открыться, Вскинул он его забрало И к Марфизе: «Вот кто тебе ответит!» 59 Как седой Эгей, [416] За проклятою трапезою услышав, Что подносит он отраву родному Сыну, наущаемый злой женою, И кабы замедлил узнаться меч, Сын пал бы мертв, — Такова была Марфиза, узнав В ненавистном ей рыцаре Руджьера. 60 Подбегает она, обнимает она И, обняв, не разымает объятий; А Ринальд, а Роланд, а Великий Карл Лобызают его справа и слева; Не иссякнут ласкою Ни Дудон, ни Оливьер, ни Собрин; Все бароны и паладины Торжествуют Руджьерово торжество. 61 А когда покончились лобызания, То Леон, умев красно говорить, Перед Карлом и перед всеми внимателями Повел повесть, Как Руджьеровы лихость и удальство (Сколь ни пагубные греческим ратям) При Белграде Изумили его сверх всех обид, 62 И поэтому-то, когда Руджьер Схвачен был и выдан терзательнице, Он, Леон, вопреки всему родству Вызволил его из темницы, И за то Руджьер По безмерному своему веледушию Таковую оказал благодарность, Какой не было слыхано и не будет; 63 И о той Руджьеровой благодарности Леон молвил от слова и до слова, И примолвил о том, в какой великой Муке о разлуке с своей любезной Он решился умереть, и уже Был бы мертв, коль не приспела бы помощь. И таков был чувствителен рассказ, Что у всех во взорах стояли слезы. 64 И такие он уветливые Обращает мольбы к жестоковыйному отцу, Что не только тронулся и склонился, Что не только переменился душой, Но и сам Воспросил Амон Руджьера простить его, И принять его тестем и отцом И владеть красавицей Брадамантою: 65 Той, к которой, в укромном своем покойчике Лившей слезы о несчастной судьбе, Быстрым бегом, громким криком Долетела весть из многих уст. И от этой вести Вся в ней кровь Откатилась от мучимого сердца, И едва она от счастья не кончилась. 66 До того в ней не стало силы, Что едва она выстояла на ногах, Хоть всеведомы Гордый дух ее и великая мощь. Кто на плаху, в петлю, на колесо Иль еще какой страшнейшей расправе Обречен и вдруг слышит крик помилованья, — Тот не меньше ликует под черным платом. 67 Рад Монгран, рад Клермонт, [417] В новый узел свою сплетая поросль, А не рад Ганелон, не рад Граф Ансельм, Фалькон, Гины и Гинамы. Но и зависть свою и злобу Сокрывают они притворным ликом, И, как лис, затаясь на зайца, Ждут отмстить, 68 Ибо многих и много раз В злом роду побили Ринальд с Роландом, И хотя усобные их обиды Добрым словом укротил государь, Но опять взмела их Пинабелева смерть и Бертолагиева; Скрыв они коварство до поры, Притворились не знать того, что знают.

69 Между тем помянутые булгарские Ко двору явившиеся послы Для сыскания избранного на царство Паладина с единорогом в щите, Как услышали, что он здесь, Возблагодарили свою удачу, И припавши к его стопам, Умоляли воротиться в Булгарию, 70 Где его в Адрианополе ждут Царский жезл и царский венец, А Булгарии надобна защита, Потому что вновь грозит ей бедой Ополчившийся с новой многой силою Кесарь Константин, Но они, коль с ними король Руджьер, Отобьют у кесаря его кесарство. 71 И Руджьер приял их венец И не поперечил прошениям, А в Булгарию посулил прийти Через три, коль судьбе угодно, месяца. Но, услышавши такие посулы, Августейший сказал ему Леон, Что отныне меж греками и булгарами Будет мир, 72 И не надобно новому королю Поспешать к своим дружинам из Франции, Ибо он, Леон, уломит отца Уступить повоеванное болгарам. Лишь тогда-то не Руджьеровы доблести, а весть О его возглашении на царство Побудили суеславную Брадамантину мать склониться к зятю.

73 Царственна и роскошественна Собиралась Брадамантина свадьба, Ибо пекся о ней сам Карл, И не меньше, чем пекся бы о дочери, Потому что для такой невесты И такого невестиного рода Ему было, державному, не жаль Расточить хоть половину державы. 74 Кликнут клич: Поле чести распахнуто для всех, У кого с кем спор, В девять дней всех рассудит Божий суд. А за городской стеной Разметнулись наметные шатры, Шелк и золото, ветви и цветы, Ни прекраснее не бывать, ни привольнее. 75 Ибо ввек не видывано в Париже Столь несчисленных заморских гостей, Знатных, бедных, всяких, Греческих, латинских и варварских, — Что вельмож, Что послов, отпосланных от всех стран, И они-то расположились, прохладствуя, Под наметами, в кущах и шатрах. 76 А в канунную ночь Возвела чаровательница Мелисса В несказанной великолепной пышности Свадебный покой, Ибо издавна Был желанен этот ей союз, Ибо ведала прозорливица, ведала, Каковым и скольким процветет он добром.

77 Над брачным ложем Превеликий шатер Встал богат и пышен и сладостен, Коему подобных ни встарь, ни впредь Ни войною не взыскивалось, ни миром, Принесенный от фракийского берега, Где его поставил себе в потеху Ныне обездоленный Константин. 78 По согласию ли Леонову, К удивлению ли Леонову, и затем, Чтоб явить ему отменный пример Укрощения преисподнего змия, Как она по воле своей Помыкает безбожною его нечистью, — Повелела она стигийским гонцам Тот шатер принесть в Париж из Константинополя. 79 От державца Греции, Константина, Среди бела дня Сей шатер С всеми брусьями, тканями и вервиями Повелела она принесть по воздуху И украсить им Руджьеров желанный брак, А по миновании Столь же дивно вернуть, откуда взято. 80 Уж тому две тысячи лет, Как покрылся тот шатер чудным пологом, А расшила его со всех сторон, Не жалея ни времени, ни тщания, Илионская Обуянная пророческим даром Дева, коей было имя Кассандра, В славный дар великому брату Гектору. 81 Лучший и вежественнейший рыцарь, [418] Должный встать меж Гекторова потомства, (Хоть и долог срок от корня до поросли, Но провидица провидела вдаль) Своеручно вышился на том покрове Ярким золотом и веселым шелком, И покуда Гектор Был в живых, он любил и шитье и шившую. 82 Но когда в измене нашел он смерть [419] И когда трояне пали пред греками, И коварный Синон открыл врата, И настало худо хуже писаного, — Сей покров достался в удел Менелаю, который его оставил У Протея, египетского царя, В выкуп за похищенную супругу — 83 За Елену, которую у него [420] Переял было сей тиран египетский; От Протея наследовался покров Птолемеями, а от них Клеопатрою, А от Клеопатры в Левкадском море Взял его Агриппа с иной добычей, И потом от Августа и Тиберия Был он в Риме до самого Константина — 84 До того Константина, о котором [421] Вечно плакать красавице Италии, Ибо стал ему Тибр постыл И умкнул он в Византии чудесный полог; А у цового Константина С тем шатром возымела его Мелисса: Золотые вервья, слоновьи брусья, В ткани — лики, достойные Апеллеса.

85 Здесь три Грации в тонких одеяньях [422] Вспомогали рождающей королеве И явили миру младенца, краше коего Ни в златом, ни в иных веках не ведано. Здесь Юпитер и речистый Меркурий, Здесь Венера и Марс из полных дланей Рассыпали эфирные соцветья, Амброзийным дышащие дыханьем. 86 А по свитку буквицами начертывалось Имя: Ипполит; И его, окрепшего, вела в путь Добродетель, попутная Удачею. И еще показывало шитье Длинновласых и длиннополых Послов, посланных северным Корвином К отрокову родителю. 87 И представлено было, как простился он [423] С Геркулесом и матерью Леонорою, И как он пришел на Дунай, Где народ сбегался к нему, как к богу, И представлен мудрый венгерский царь, Вдиве чтивший зрелое разумение В столь еще незрелом и нежном отрочестве И вознесший его сверх всех вельмож. 88 Вот ему вручается [424] Скиптр Стригонии в молодые руки, Вот он юношествует при властном Во дворце и в шатре на бранном поле, Вот на турков, вот на немцев Наступает походами государь, — Ипполит при нем, Научаясь веледушью и доблести. 89 Вот он в свежем своем цвету [425] Посвящается наукам и художествам, И над древними хартиями Фуск Просветляет ему темные смыслы: «Если хочешь бессмертия и славы, Делай так и не делай так», — Мнятся слышны слова его, ибо столь Ярко вышиты лица и движения. 90 Вот он, юный, [426] Кардиналом воссевши в Ватикане, Таковы являет слова и мысли, Что высокий хор в изумлении: Что же явится в совершенные лета? И дивящиеся мнятся их речи: «О, блажен наш век, Если сей примет плащ Петра Апостола!» 91 По другую сторону полога Были юные отдыхи, знатные забавы: То он в скальных Альпах травит медведя, То в болотных низинах — кабана, То за ланью, то за серной На испанском ристает жеребце, А настигнув, быстрее вихря, Одним взмахом их делит пополам. 92 Вот он в чтимом сонме Философов и поэтов, И один ему чертит бег планет, А другой небеса, а третий землю; И один с веселой песней, другой с печальною, Кто о подвигах, а кто о любви; И со всех сторон струнный звон, А он ступит, и что ни шаг, то прелесть. 93 С той и с этой расшиты стороны [427] Лишь юнейшие годы знаменитого, А вокруг запечатлела провидица Все свершения его добродетелей: Мудрость, мужество, правосудность, умеренность И ту пятую, В коей щедрые блещут милости и дарения, Ибо всеми он сияет пятью. 94 Здесь он зрится рядом [428] С обездоленным князем инсубрийским, С ним в совете, С ним под знаменем, на котором змеи, Неизменен верностью В счастье и в несчастье, Оградит в беде, не покинет В бегстве, ободрит в удручении. 95 Здесь он зрится в думных заботах [429] О спасении брата и Феррары И дослеживает, и открывает И являет справедливейшему Альфонсу Заговор, От любимейших умышленный родичей, И за то зовется званьем, которое Цицерону дал вызволенный Рим. 96 Зрится он в сияющих латах, [430] Поспешая спасти святой престол Малой и непослушливой Ратью против стройного неприятеля; И едва предстал он В стан поборников апостольской церкви, Как пожар угас, не вспылав: воистину Он пришел, увидел, победил. 97 Зрится он у отчего брега [431] Сокрушителем корабельного множества, Коего не хаживало сильней Из Венеции на турков и греков. Он ударил, он ломит, он победен И ведет несметный полон В дар державному брату, а себе — Только честь, ибо честь неотторжима. 98 Рыцари и дамы Дивятся, не разумея, На вышитые картины, А грядущие смыслы им неведомы: Смотрят лики, читают надписи, Радуются выделке; И лишь Брадаманта, Мелиссою Вразумленная, ликует, но молчит;

99 Да Руджьер, Хоть и меньше выучен, чем невеста, Вспоминает, как Атлант ему встарь Меж потомков пророчил Ипполита. Кто опишет, кто воспоет Государево праздничное вежество? Столько здесь потех для всех, Столько брашен в нескончаемых пиршествах! 100 Чтоб померяться, кто пред кем удал, Всякий день сшибаются сотни копий, Бьются конные, бьются пешие, И дружинно, и один на один. А меж всеми красуется Руджьер, Что ни день, что ни ночь, победен в схватках И в борьбе, и в пляске, И во всем превосходнейший остальных.

101 Но в последний день, В час, когда настал величальный пир И воссели с Карлом Руджьер по левую, А по правую руку Брадаманта, Глядь — Из-за поля к свадьбе во весь опор Скачет рыцарь, весь в черном сам и конь, Ростом грозен и видом страшен. 102 Это был король Алджирский, который, [432] Посрамленный Брадамантою на мосту, Дал священную клятву: пока не минет Год, и месяц, и день, — Не вздевать доспеха, не знать Ни рукою меча, ни ногою стремени, А застыть отшельником в тайной келье — Так казнили себя былые рыцари. 103 Хоть и много слышано им в тот год И о Карле и о своем государе, Но, твердя зарок, Он, как чуждый, не брал булата в руки. А лишь минул год, Минул месяц и минул день, — Вновь он конный, в латах, с клинком, с копьем Приспешил во Францию и к Парижу. 104 И не спешась и не склонив чела, И ни малостью не явив почтенья В знак презрения к Карлу и его Столькой знати и столькому народу, Таковым надменьем Всех поверг он в изумленную немость: Ни глотка в устах, ни словца из уст — Только внемлют рыцареву глашению. 105 Став пред Карловым лицом и Руджьеровым, Гордым гласом и гордым криком «Я царь Сарзы, — воззвал он, — Родомонт, И тебя, Руджьер, выкликаю к бою, Чтоб до запада солнца доказать: Ты — изменник твоему государю, И тебе вовек Не пристала честь меж добрых рыцарей. 106 А измена твоя — у всех в глазах: Ты христианин и не отопрешься; Но чтобы ни в ком не взялось сомнения, Я пришел доказать ее мечом. Выставь за себя, кого хочешь, — Я готов; Если мало — выставь втрое и вшестеро: Я пред всеми постою за мои слова».

107 Руджьер встал, прям, И с соизволения государева Так гласит: это ложь, и всяк есть лжец, Кто посмеет прозвать его изменником: Он служил своему королю Безупречно для низких оговорщиков, И каков был долг, Такова была верная его служба. 108 В подкрепление же сих слов [433] Он сразится без всякого себе заступника, Хоть и мог бы выставить, Уповательно, не одного и не двух. Тут Ринальд, тут Роланд, Тут маркграф с черным сыном и белым сыном, И Марфиза, и Дудон, — все и враз Поднимаются на гордеца за Руджьера, 109 Потому что говорят: новобрачному Не пристало мутить собственный брак. А Руджьер в ответ: «Не трудитесь: Низкие увертки — не для меня!» И тотчас Взял он латы, снятые с татарина, Граф Роланд привязал ему обе шпоры, Король Карл опоясал его мечом, 110 Брадаманта и Марфиза [434] Облекли ему панцирем грудь и плечи, Скакуна подводит Астольф, Держит стремя всходящему датский сын, А вокруг очищают поле Наим, Ринальд и маркграф Оливьер, Изгоняя всякого неуместного Из ограды, где правят бранный спор. 111 Дамы и девицы, сменясь в лице, [435] Трепетны, как горлинки, Когда гонит их с пажитных лугов Черный вихрь, громыхая громом, Полыхая молниею, грозя Градом и дождем урожайным нивам, — Трепетны о Руджьере, — ибо Непосилен мнится такой соперник. 112 И всему народу, Даже рыцарям и даже баронам Мнится: это так, — Ибо памятен Родомонт в Париже, Где огнем и где мечом Разорил он столько, что разорения И остался и останется след, Небывалый во всем французском царстве. 113 Трепетнее всех Сердце Брадаманты — не потому, что Она верит, что мощью или Доблестью Сарацин сильней, чем Руджьер, Или что за ним больше правды, Столь охотного спутника побед, — Но не в силе она стоять без трепета: Где любовь, там и страх. 114 Ах, она бы рада Сама бы выйти на бой, Хоть и зная, Что заведомая ждет ее гибель, Ибо лучше ей тысячно умереть, Чем единожды Видеть, как любезный супруг Между жизнью и смертью бросает жребий.

115 Но не знает она слов Умолить Руджьера отдать ей подвиг, И с тоской в лице и с трепетом в сердце Она смотрит на роковую брань. Вот Руджьер и вот Родомонт справа, слева Ринулись, их копья наперевес, Сшиблись, вдребезги острия — как льдины, Древки в щепья, щепья до облаков — как птицы! 116 Вбилось в щит басурманово копье, Вбилось в самую выпуку, но тщетно: Таково был нерушим Закаленный Вулканом булат для Гектора. А Руджьерово Копье грянуло, и копье пронзило Вражий щит, хоть он и в пядь толщиной, Хоть и в пядь костяной меж двух булатов. 117 Ежели бы то копье Не сломилось от тяжкого удара И вздробясь щепою Не взмелось бы россыпью в небеса, — Быть бы панцирю биту и пробиту, Хоть случись он четырежды адамантовый, И конец бы схватке, — но нет: Копье сломлено, кони, храпя, отселись. 118 Шпорами и уздами Вновь вздымают бьющиеся коней, От копья к клинку Яростны удары и нещадны, Справа, слева Изворачивают гибких скакателей, Жалящие острия Устремляют туда, где тоньше латы. 119 На груди Родомонтовой [436] Уж не та драконова чешуя, И не тот Немвродов Меч в руке и шелом на челе, Потому что прежний доспех Он, сраженный донною из Дордонны, Пригвоздил к святым стенам над мостом, Как об этом, помнится, я уж сказывал. 120 Иной добрый на нем доспех, Не таков, как прежде, отменный; Но ни тот, ни сей, ни изряднейший Против Бализарды не устоят, Коей не помеха ни чары, Ни отделка, ни ковка, ни закал: Ею Руджьер усердствуя Прорубает вражью сталь вновь и вновь. 121 Обагровленный Взвидя панцирь, являющий очам, Что уже не единожды и не дважды Меч сквозь сталь всекался в плоть, — Басурманин в пущей ярости, в пущей лютости, Чем бушующее море зимой, Отвергает щит И двуручным взмахом рушится на Руджьера. 122 Как на водной По, На две палубы расставясь опорами, Вздыбленный вручную и воротом Рушится на сваи чугунный груз, — Так ударил в Руджьера Родомонт В две руки, тяжелее всякой гири; Спас шлем — Без него бы надвое и конник и конь. 123 Руджьер клонится вперед и назад, Руджьер вскидывает руки и ноги; Сарацин бьет вновь, Не давая мгновения опомниться; Бьет и в третий, — Но мечу не в мочь быть молотом: вдребезги Разлетается клинок, и язычник Остается с опустелыми дланями. 124 Разъяренному это не помеха — Налетает на Руджьера, а тот Как без чувств: таково гудит шелом, Таково помрачился ум и разум. Но из забытья Вырывает его железной дланью Сарацин, схватив за горло, да так, Что и вон из седла и прямо оземь. 125 Прямо оземь, и тотчас на ногах, Полон гнева, палим стыдом, Потому что, оборотясь к возлюбленной, В милом лике видит он страх, И едва ее не покинула жизнь, Как увидела его распростертого. Чтоб омыть позор, Руджьер меч наголо и на супостата. 126 Родомонт на него конем, А Руджьер отпрядывает и мимо, И проскоком хвать за узду Левою рукою Родомонтова Скакуна и кружит вокруг, а правою Метит всаднику в бок, в живот и в грудь, И уже тому не в радость две раны: Та в ребро, другая в бедро. 127 Но у Родомонта в руке Рукоять меча, который изломан, Он и ею разит Руджьера в шлем, И еще бы удар, и быть бы худу. Но Руджьеру судьба взять верх — Он хватается за железную руку Правой, левой, — И срывает сарацина с седла.

128 Но по вящей тот и силе и ловкости Пал и встал с Руджьером наравне, Пеший против пешего, Хоть Руджьер с мечом, а он без меча. Руджьер держит его на отдаль, Не подпустит ближе, чем на взмах, Ибо не с руки ему рукопашество С исполином, который дюж и раж. 129 Видит кровь На боку врага, на бедре и всюду, Ждет, Что, бессилясь, он выпадет из борьбы; Но язычник, стиснувши всею силою Рукоять былого меча, Так метнул и уметил ее в Руджьера, Что шеломит его вновь пуще прежнего. 130 Грянулся удар В нащечье и в наплечье, Дрогнул Руджьер, покачнулся Руджьер, Еле удержался Руджьер, но выстоял. Хочет супротивник его подмять — Но пораненная нога его обманывает, И усиливаясь сверх сил, Он упал на одно колено наземь. 131 А Руджьеру дорог и миг: Он разит в нагрудье, разит в забрало, Его меч — как молот, Его длань вбивает врага в песок. Но взметнулся басурман, Но опять всхватился, встеснился, сплелся, И опять они кружат, жмут и гнут Из последних сил и последней выучки. 132 Сила Родомонтова Истекает ранами в бедро и в бок; Выучка и ловкость Руджьерова, В неисчетных пытанная боях, Обнадеживает преуспеть, И где гуще вражья кровь, глубже взруб, Там и тяжче Налегает он грудью, дланью, наступью. 133 Яр и злобен, Руджьера Родомонт Кружит, сжавши горло и грудь и плечи, То притянет, то оттянет, то вскинет И вращает высоко над землею, Дозирая, куда ринуть — и в прах. А Руджьер — весь дух, ум, и доблесть — Держит верх. 134 И вот, Изловчась Руджьер протянутой дланью, Родомонту стиснул левую грудь, Впился, вставился Правою пятой меж вражьих колен, И взметнул Родомонта с земли, И обрушил головой Родомонта наземь. 135 Гривою и загривком Так он врезался во прах, что из ран Красная Половодьем хлынула в поле кровь. У Руджьера удача хохлом в руке — И, чтобы уже не встать сарацину, Он одной рукой кинжал ему к шлему, А другой за горло, а сам на грудь. 136 Как паннонская или как иберская [437] Золотоприманная копь, Рухнув на головы хищным копателям, Врасплох Давит, душит, Не дает ни вдоха душе, ни выдоха, — Так простерся победоносному Попранный сарацин.

137 К забральному зрачку Кинжальное острие Приставляя, Руджьер неволит сдаться И надежит сдавшегося жизнию, — Но поверженному Легче смерть, чем малое малодушие, И он молча корчится, бьется, рвется Взять свое. 138 Как молосский пес аланскому псу, Огнь в глазах, пена в зубах, Впавши горлом в неразмычные челюсти, Мучится и силится и вотще, Ибо ярость вровень, а сила — нет, И не вырваться слабому из сильного, — Так никоей ухваткою, ни уловкою Не уйти язычнику от судьбы. 139 Но он корчится, но он изворачивается, Но он ищет воли одной из рук — Той, в которой Острие кинжала и у него Ждет ужалить Руджьера в пах, — Но почувствовал юноша, что пора Нечестивцу Претерпеть столь замедлившую казнь. 140 Дважды, трижды [438] Вскинувши и опустивши булат, Погружает он его в Родомонтов Страшный лик, и на том борьбе конец, И от окоченелого тела К ахеронтским мерзостным берегам Отлетает с хулою та душа, Столь когда-то гордая и надменная.