Я чувствовал воду — со всех сторон и над собой. Вода казалась мне мирной, хотя океан в принципе мирным не бывает. Может, это из-за контраста с моим собственным настроением.

Я волновался. Кроме меня на станции было еще девять зверей, все, разумеется, из первой серии. Итого десять — по два на каждого из Первой Стаи. Все указывало, что преимущество на нашей стороне, но я никак не мог успокоиться. Эта пятерка… в них есть что-то необычное. Не только навыки работы в команде, этого было бы недостаточно для такой слаженности. Есть что-то, чего я пока не понимаю.

Люди довольно быстро сообразили, по какому принципу нападает Первая Стая, что именно их интересует. Однако мне об этом принципе не сообщили, меня просто поставили перед фактом: надо сражаться. Так я и оказался на подводной станции, где обычно звери проходят реабилитацию после сильных ранений.

Забавно… Когда я был сильно ранен, мне не дали не только места — мне не дали времени для полного восстановления, сразу на задание бросили.

Руководство решило, что наш отряд непобедим. Уж не знаю, почему люди считают, что двое на одного — беспроигрышный вариант. Уверенность захлестнула их настолько, что они даже собирались оставить на станции весь персонал — вроде как бой пройдет снаружи, до построек вообще никто не доберется.

Но я воспротивился, заставил их провести полную эвакуацию. Безусловно, они дали мне очень сильных зверей — самых сильных, быть может, из всех. Но в Первой Стае есть нечто более серьезное, чем примитивная сила. Пока я и не мечтал понять их — я ведь ни разу с ними не встречался, а по фотографиям судить бесполезно.

Хотя… может, не так люди и наивны. Была часть плана, о которой знал только я: если все пойдет не так, я должен буду дать сигнал о запуске торпеды. Корабль, стоящий неподалеку, уничтожит всю станцию — вместе с нами. Очень хочется верить, что до этого не дойдет.

Встреча наша, надо сказать, откладывалась. Люди почему-то думали, что Первая Стая нападет незамедлительно, как только мы прибудем на станцию, но ничего подобного не произошло. Мы бездельничали уже два дня. Раз в сутки я связывался с руководством, предлагая свернуть операцию, но они упорствовали. Я считал, что Первая Стая почуяла нас, что они не нападут. Люди были о них не столь высокого мнения.

Ожидание изматывало, особенно в сочетании с волнением. Я не знал, чем себя развлечь, пока не нашел нечто вроде тренировочного зала. Здесь стояли тренажеры для разработки мышц после ранений, но они интересовали меня меньше, чем игровая площадка. Гонять мяч одному было не так уж весело, только остальные звери не спешили лишний раз пересекаться со мной. Я никого из них не видел раньше и тоже в друзья не рвался.

На третий день, во время очередной игры, у меня появилась неожиданная компания. В зал несмело зашел самый молодой из зверей, Алтай. Я его сразу запомнил по белоснежной броне; думаю, он из нового поколения, а не из тех, кого присылал на проект доктор Стрелов.

— Можно… играть?

Теоретически, он мог быть и старше меня, я ведь себя помнил всего год, а он — не меньше двух лет, если он действительно живорожденный. Но мы оба чувствовали, кто сильнее, и он предпочел не упрямиться, а подчиниться. Хвалю, хоть это и подхалимаж…

Не озадачивая себя ответом, я бросил ему мяч. Все наши последующие действия заключались в том, чтобы забрать игрушку у противника или удержать ее у себя. Меня интересовал не столько процесс, сколько разговор, его сопровождавший — выяснилось, что Алтай говорит очень неплохо.

— Где сейчас остальные? — я, по идее, должен был это знать, я ведь командир. Но мне не было до них дела.

Зверь первой серии проявил большую информированность:

— Отдыхаят… Двое снаружи, охота. Остальные отдыхаят.

— Кто снаружи?

— Шерхан и Анри.

Против Анри я ничего не имел, но Шерхан — мерзкий. Хуже Лео. Самодовольный и все время пытается смотреть на меня свысока. Послали бы они его к психоаналитику, что ли…

Не меньшей занозой в хвосте был и Юпитер — необычно жирный зверь, формой напоминающий гигантское ядро. Не хочу даже представлять, сколько он жрет! Самое противное, что он знал немало слов и умел огрызаться. По мне так проще было бы без этих двоих.

— Я могу спросить? — задумчиво посмотрел на меня Алтай.

— Спрашивай.

— Кто вы быть больше… человек или зверь?

Ха, а белоснежка — философ! Можно подумать, я сам себя не спрашивал об этом…

— Не знаю, — честно отозвался я, нечестно перехватывая у него мяч.

— Но вы… служить е им?

— Нет. Я не служу. Я с ними работаю. По своей воле — ведь я могу и убежать! Да хоть сейчас: покинул станцию и поплыл, ищи ветра в поле.

Мои слова озадачили его еще больше, он даже забыл, что должен проявлять хотя бы вялый интерес к мячу.

— Вы… не раб?

Ну надо же… А зверь не такой уж и зверь, вон до каких размышлений дошел. Конечно, все его философствования были примитивными, детскими, но это много. Похоже, у Цербера появился конкурент.

— Слушай, Алтай… Я сейчас твое непосредственное начальство, так?

— Что?

Придется выбирать слова попроще.

— Я главный. Ты признаешь это?

Он уверенно кивнул.

— Ты согласен мне подчиняться?

— Да.

— Так вот, я тебя отпускаю, если хочешь, можешь уплывать отсюда. Живи себе в океане, только на людей не нападай, а то поймают и сделают чучело. Что скажешь?

Я говорил совершенно серьезно, и Алтай это чувствовал. Я был готов отпустить его, хоть меня за это и не похвалят. А что они мне сделают? Не убьют, это точно, я им нужен. Так что пусть уплывает.

Алтай поднял голову и улыбнулся. Я ожидал, что он примет мое предложение… а что еще можно делать с такой морденью?

— Нет.

Надо же… Зверек полон сюрпризов.

— И почему нет?

— Там, — он указал пальцем наверх, — Софья. Она меня ждет.

— Какая еще Софья? Надеюсь, без Алешки?

Он иронию не уловил.

— Нет Алешки. Моя наставница. Люди разные… добрые, злые… Но Софья всегда была добра ко мне. Она не говорить, что я раб, хотя другие… другие — да. Только она слабенькая, а я сильный. Она мне нужна, но и я ей тоже нужен.

— И ты все это понимаешь? — прошептал я, чувствуя, как снова заныло в груди.

— Да. Я убью тех, кто убил людей. Мы вернемся наверх. Софья будет рада. Она будет мной гордиться. Я покажу, что мы тоже добрые и злые… Я добрый, потому что она добрая… Вы… вы думать, я глупо говорю? Это плохо?

— Нет, это хорошо. Я знаю, о чем ты говоришь. Ты должен гордиться тем, что имеешь, потому что ты даже не представляешь, каково потерять все это.

Здесь он меня не понял, а я не стал объяснять…

* * *

Когда прогремел первый взрыв, я дремал в своей комнате.

Самым паскудным было то, что ни я, ни кто-либо из зверей первой серии не почувствовал их приближение заранее, а ведь мы должны были! То, что эти уроды научились пользоваться человеческим оружием, вторично. Я никогда не позволял себе недооценивать их.

Замигали какие-то лампочки, а основное освещение погасло. Мерно завыла пожарная сирена… Получается, здание серьезно пострадало.

Раньше они так не делали, хотя нападали и на более крупные объекты. Должно быть, они знают, что мы здесь.

Я поднялся, но второй взрыв повалил меня на пол, станцию хорошо тряхануло. Не удивлюсь, если сейчас вода начнет прибывать! Ладно, потонуть мы все равно не можем.

Кроме меня, на верхних уровнях не отдыхал никто, звери предпочитали оставаться в бассейне. Черт побери, там разрушения могут быть посолидней… Хотя нет, вряд ли, стены должны быть укреплены, как и во всех помещениях, где содержат зверей.

Больше взрывов не было, значит, эти уроды пошли напролом. Забраться внутрь они могли только через один зал. Конечно, люк мы заблокировали, но вряд ли это их надолго удержит. А там дежурят всего двое!

Я выбрался в коридор и, опустившись на четвереньки, побежал к залу с люком. Выглядел я не очень элегантно, зато двигаться так было легче — мне не мешал хвост.

Станция была повреждена очень серьезно, кое-где вода не сочилась, а хлестала из стен потоками. Даже если мы победим сейчас, восстановить ее будет невозможно. Только… можем ли мы победить? Нас больше, но они привыкли работать вместе, мы — нет.

По пути я встретился с Шерханом — вернее, столкнулся. Почему-то я ожидал от него очередной дерзости, оскала, но он выглядел серьезным и собранным. Он не боялся, просто понимал, что нам предстоит.

— Веди, — только и сказал он.

Мы были за два отсека до нужного зала, когда я наконец начал чувствовать Первую Стаю. Двое уже пробрались внутрь станции, трое почему-то задержались снаружи. Наверное, им пришлось пробивать люк, он не открылся.

Надеюсь, наши часовые продержатся.

К этому моменту ко мне присоединился уже весь отряд. Никто не боялся, не спорил, они горели яростью, как и подобает зверям перед боем. Мне казалось, что я вернулся в прошлое, когда мне точно так же пришлось вести за собой зверей первой серии.

Не было разницы между тем, что происходило тогда и сейчас, и я окончательно успокоился. Не важно, любят они меня или нет, если они готовы подчиняться. Так что наши шансы на победу не так уж малы!

У ворот в зал мы остановились, я слышал доносившееся оттуда рычание. Проклятье! Уже все пятеро внутри.

— Сначала освободим наших, скорее всего, они ранены, — тихо приказал я. — Шерхан, Джин, открывайте дверь.

Два огромных зверя повиновались мгновенно.

Как только ворота были открыты, я, не дожидаясь остальных, ринулся вперед. Я был меньше их, потому и проскользнул в зал быстрее. Иначе я не мог: одна из тварей убивала Алтая. Я почувствовал, как гнев закипает во мне с новой силой — из всех зверей, этого я меньше всего хотел потерять.

Кархародон прижал своего противника к металлическому полу, его шип прошил живот Алтая; на белой броне ярко выделялись алые ручейки крови. Но рана не смертельна, еще нет, еще есть шанс…

Я подпрыгнул и, в воздухе сжавшись в ядро, налетел на синего зверя. На него был направлен весь мой немалый вес, к тому же, он явно не был готов к такой атаке. Кархародон отлетел метров на пять, а я склонился над Алтаем.

Рана на животе была самой серьезной, больше я не видел ни одной пробоины в броне. Зверь рычал и пытался встать, но я удержал его.

— Нет! Ты больше драться не будешь!

Подняв голову, я увидел, что мой отряд оттесняет обратно к люку Катрана и Барракуду, освобождая второго часового — его имени я не мог вспомнить. Этот ранен даже легче, чем Алтай, похоже, только рука сломана. Но… почему? У Первой Стаи было достаточно времени, чтобы убить их… почему они пощадили?

Я жестом подозвал к себе второго раненого. Шерхан и остальные тем временем образовали живую стену между нами и Первой Стаей… которые, впрочем, не спешили нападать.

— Вы оба должны уходить, — тоном, не допускающим возражений, велел я. — Мы справимся и без вас. Плывите на тот корабль, на котором нас привезли, и расскажите людям, что с нами случилось. Не через люки идите, отступайте через станцию, при необходимости пробьете себе выход. Все поняли?

Оба кивнули. Зверь со сломанной рукой помог Алтаю встать, скоро они скрылись в коридоре, из которого мы только что пришли.

Я выпрямился, выступил вперед.

Мы выстроились перед ними, они — перед нами. Первая Стая в полном составе, все пятеро. Между нами теперь было не больше десяти шагов.

У меня была возможность убедиться, что часовые наши не сдались без боя: у черно-зеленых зверей не хватало пары шипов, по крови на броне Кархародона я видел, где были его собственные раны, которые уже успели затянуться.

Посередине стоял Кархародон, слева от него Орка и Мурена, справа — Барракуда и Катран. От них веяло спокойствием, уверенностью в своем превосходстве. Они смотрели на нас, как смотрели бы на неразумных детенышей, которые по собственной глупости замахнулись на старших.

Меня это бесило. Какого черта?! Можно подумать, это их восемь, а нас пятеро! Да, они вывели из боя двоих, но это всего лишь везение. Остальные восемь полны сил и готовы сражаться.

— Действуем по старому плану, двое на одного. Те, чьи партнеры ушли, берут на себя самок. Приготовьтесь!

— У вас не выйдет, — Кархародон сложил руки на могучей груди.

— Да? А вот сейчас посмотрим! Начали!

Я хотел прыгнуть вперед, но не смог — на меня будто волна навалилась. Не в силах выносить эту тяжесть, я рухнул на колени. Краем глаза я успел увидеть, что нечто подобное происходит с остальными зверями, а потом видеть перестал.

Волна была не из воды, а из чего-то вязкого, липкого, опутывающего. Руки и ноги наливались свинцом, отказывались подчиняться мне, хвост я перестал чувствовать. В голове засела тупая боль, будто гигантские клещи сдавили мои виски.

Может быть, я кричал, но криков я не слышал — ни своих, ни чужих. В моих ушах шумел морской прибой, а перед глазами стояла непроглядная тьма. Что это? Я умираю? Но… почему?

Потом ощущения сменились. Боль отступила, оставив за собой онемение. Голова была словно ватой забита, думать не хотелось, я слишком устал. Мира вокруг меня по-прежнему не было, зато появился голос. Он звучал прямо во мне и, кажется, был моим собственным…

Зачем сопротивляться? Зачем сражаться против собственной семьи? Глупый, обманутый людьми детеныш…

Стая вечна. Стая была всегда. Стая не должна исчезнуть. А мы все — стая. Все едины в своем существовании, нет «я», есть «мы».

Так было испокон веков. Кажется, я начинал вспоминать… В той далекой жизни, из которой меня вырвали, стая была всем. Мозаика из десятков кусочков: охотников, собирателей, охранников, кормилиц, молодняка. У каждого была своя роль. Небольшая такая роль, несложная, так что можно было жить спокойно и счастливо, без забот и проблем — без мыслей и воли.

Чувство стаи было сродни инстинкту: мы с ним рождались. Как можно пойти против того, что кипит в твоей крови? Бессмыслица!

Я… кажется, я был охотником… одним из охотников… Это была очень хорошая жизнь, она мне нравилась. Я и не знал, что можно ее вернуть… я верну ее сейчас!

Вместо холодной волны боли я погружался во что-то родное, знакомое. Я отдавал всю власть над собой безропотно, понимая, что быть каплей в течении гораздо проще и естественней, чем вечно мельтешить, а в итоге разочаровываться. Наконец-то все кончилось — и боль, и обида, и отчаяние… Я дома, я в стае.

В мягкой пелене счастья лишь одна мысль засела колючкой — горькая, злая мысль, которая упорно приближалась к моему сознанию…

Когда-то давно стая меня предала. Стая, которая должна была охранять меня, отступила, ушла, позволила тени из океана сожрать меня. Меня бросили.

Поэтому я больше не капля в течении. Я не частичка, я это я…

Я Кароль!

Постепенно сквозь блаженное отупение пробивались все новые мысли, воспоминания… Лита меня не бросала. Есть люди, которые меня поддержали. Есть звери, которые показали мне, что значит преданность. Есть мои друзья. Есть те, кто хочет, чтобы я жил. А если я поддамся сейчас, то жить я не буду — и это будет хуже смерти.

Медленно, мучительно, я отталкивал от себя забвение, а потом оно словно рассыпалось в пыль. Я снова чувствовал себя, каждую клеточку своего тела. Хотя это испытание не прошло мне даром: я все еще был на коленях, руки мои колотились мелкой дрожью, я задыхался.

Впрочем, остальные звери были не в лучшем состоянии, с той лишь разницей, что глаза их были совершенно пустыми. Выходит, вырваться удалось лишь мне одному.

Первая Стая еще не сообразила, что я освободился. В принципе, они и не могли сообразить, ведь для них неповиновение инстинктам было немыслимо — как и для меня раньше. Но люди не просто поймали меня, они сделали из меня что-то такое, что уже не хотело исчезать.

Итак, я остался один против всех. Шансов у меня, разумеется, нет, так что моя свобода продлится недолго. Но такая смерть лучше, честнее, чем отказ от себя. К тому же, я могу забрать с собой хоть некоторых из них!

Моя усталость была теперь под контролем, я вернул себе способность двигаться свободно, у меня даже появился план. Если все получится, мы исчезнем все вместе.

Не вставая с колен, я ударом хвоста снес голову стоявшему рядом со мной зверю. Они уже не были на моей стороне, но еще не могли драться, а Первую Стаю парализовало удивление.

Я не терял времени. Покончив с одним, я перескочил через его тело, вспорол живот другому зверю. Эта рана может оказаться и не смертельной, но проверять я не собирался, мне нужно было добраться до самых сильных зверей отряда: Шерхана, Анри, Юпитера… Вот они, если выберутся, станут реальной угрозой.

Я успел ранить еще двоих, но за секунду до удара, который должен был перебить горло Джина, меня перехватили. Стая оказалась сильнее, собранней, чем я мог предположить. Эти чертовы близнецы, Барракуда и Катран, бросились на меня, прижали к стене. Один навалился на мои хвост и ноги, второй скрутил мне руки. Судя по скорости их движений, они не раз так удерживали зверей, натренировались уже.

На меня снова навалился значительный вес, но теперь он был вполне реальным — прямо перед моими глазами щелкали деформированные челюсти.

— Это невозможно! — прошипел кто-то. Скорее всего, Кархародон, но я не был уверен. — Никто не должен сопротивляться… Это какой-то выродок, предатель!

Докатились! Они называют меня выродком!

— А если действовать на него посильнее?

— Бесполезно. Он продал себя людям, предал саму свою сущность.

Вот тут они как раз неправы — свою сущность я смог сохранить. Хотя в чем они вообще правы?

— Раздавить его!

Черно-зеленые звери восприняли приказ буквально, они навалились на меня еще сильнее. Я пытался вырваться, но скрутили меня хорошо, я и кончиком хвоста не мог пошевелить. Воздуха отчаянно не хватало, мне передавили жабры. Легкие горели огнем, хотелось сделать вдох, но не получалось…

Сознание мое держалось лишь на желании не уступать им так просто. Но что я могу?

Это произошло так же неожиданно, как и предыдущие два раза — во время битвы с Лео, а потом на водохранилище, когда мутанты были готовы порвать меня на куски. Перед глазами у меня мелькнула белая вспышка, а Барракуда и Катран с воем отскочили назад.

Через пару секунд ко мне вернулось зрение, и я увидел, что близнецы катаются по полу, а из уродливых пастей у них хлещет кровь.

— Да что он вообще такое? — взревел Кархародон. Его глаза стали совсем звериными.

Вступать с ним в схватку я не собирался. У меня и в лучшие времена не было ни единого шанса против этой махины, а теперь, когда мои силы на исходе, и подавно.

Сейчас я был ближе всех к люку, поэтому прыгнул назад, мягко вошел в воду. Но убегать я не планировал, вместо этого я подплыл к внешней панели управления, скрытой от посторонних глаз. Только бы сработало!

Я дернул рычаг, который, как мне объясняли, должен был заблокировать станцию. Эта система была установлена на случай мятежа среди зверей первой серии, сейчас она оказалась как нельзя кстати. Был риск, правда, что она не сработает, ведь взрывы нанесли серьезные повреждения…

Но все работало, тут уж люди не сплоховали. Тяжелая плита закрыла люк прежде, чем кто-либо из Первой Стаи успел покинуть станцию.

Сдаваться так легко они не собирались: на плиту изнутри обрушился град ударов. Мне пришлось навалиться на нее своим весом, чтобы хоть немного замедлить разрушение преграды. Уже там я включил передатчик, закрепленный у меня на запястье:

— Это Кароль… Они захватили станцию…

— Кароль? — голос прерывался помехами, я не мог сказать, кому он принадлежит. Вроде бы, Лименко. — Что происходит? Где другие звери?

— Мертвы, — я не лгал. Те существа, что остались на станции, уже не были зверями первой серии, они стали частью стаи. — Первая Стая оказалась сильнее, чем мы думали. Но я держу их внутри, давайте эту торпеду, о которой вы говорили… или бомбу… или что у вас там…

— Кароль, ты тоже погибнешь!

— Скорее! — взмолился я. — Мне и так конец, быстрее вы! Я не хочу умирать напрасно.

Они больше ничего не говорили, а потом я увидел ее… То, что должно было убить их и меня, приближалось величественно, плавно, неотвратимо.

Только теперь я заметил, что удары изнутри прекратились. Они почуяли что-то, отступают! Все равно далеко не уйдут, но мне уже нет смысла держать плиту. Может, я еще успею спастись?

Я оттолкнулся ногами от станции, поплыл вперед на самой быстрой скорости, какую только могло развить мое усталое тело.

Мне удалось двигаться, наверное, секунд семь, а потом грянул взрыв.

Мне показалось, что вся вода вокруг меня превратилась в огонь. От света я ослеп, от шума — оглох, потерял чувство пространства. Но я знал, что совсем близко летают осколки, некоторые даже задевают меня, откидывают назад или в сторону.

Боли не было. Была только какая-то легкость, будто вены мои наполнились воздухом, усталость исчезла совсем. Мне было спокойно и хорошо. Значит, я не ранен, потому что при ранах есть боль, а я чувствовал нечто похожее на эйфорию.

Постепенно мир возвращался ко мне. Вместо слепящего света наступила тьма, но не кромешная, а обычная темнота большой глубины. Я не двигался, мягко опускался на дно, а над собой я видел лишь облака крови.

Они были очень красивые, эти облака… Редкие лучи солнца играли в переливах пурпура и багрянца, освещали причудливые узоры, находившиеся в постоянном движении. Конечно же, это не моя кровь, не может быть моя…Во-первых, я не ранен, боли нет, и мне так легко… Во-вторых, во мне нет столько крови. Если бы столько вытекло, что тогда бы осталось?

Я не мог двигаться, но меня это нисколько не волновало. Даже если я сейчас умру, что с того? Смерть теперь казалась совсем не страшной. Чего я все время боялся? Я думал, будет больно и страшно… ничего подобного! Боли, по-моему, вообще не осталось в этом мире.

За багряными облаками появилось что-то большое, оно двигалось ко мне с поверхности. Перед моими глазами мелькнул белоснежный хвост, потом кто-то подхватил меня, начал поднимать. Мне казалось, я знаю, кто это, но вспоминать не хотелось: любые мысли могли разрушить это удивительное чувство легкости.

Когда меня поднимали, я увидел, что за мной волочился кровавый след, а еще увидел, что у меня нет левой руки. Почти нет: она кончалась на уровне локтя. Должно быть, оторвало взрывом… или срезало осколком. Кость торчит не очень красиво, но мне не больно, так что ладно. Зачем мне левая рука, если я умираю?

Солнечный свет ударил по глазам, и я зажмурился, но не от боли, а от неожиданности. Я оказался прав: боли вообще не осталось. Нигде, ни у кого.

Меня положили на какую-то платформу, начали поднимать. Потом я оказался среди людей, которые мельтешили вокруг меня. Я их плохо видел, но слышал их голоса. Я понимал, что они говорят, но значение их слов меня уже не волновало.

— Вот дьявол, вколите ему обезболивающее…

— Не надо… На глаза его посмотри, у него шок, он вообще ничего не чувствует!

— Боже мой…

— Кто-нибудь, перетяните ему руку, кровь уходит!

— Чем ее перетянуть, проволокой?! Тут же чешуя!

— Чего вы с ним возитесь, посмотрите на его башку, такой осколок не достать! Он вот-вот сдохнет, дело конченое!

— Закрой пасть!

— А что такого? Это всего лишь животное! За борт его — и проблем нет, а то потом еще палубу от его крови оттирать!

— Я сказал заткнись или сам за борт полетишь!

А потом на общем фоне появилось лицо, которое я узнал. Она… сначала я даже думал, что мне мерещится, ведь ее не должно быть на этом корабле, поэтому я усилием воли поднял уцелевшую руку и дотронулся до ее щеки. Это было не больно, просто очень тяжело… Она не исчезла, а там, где была моя рука, остался алый след.

Лита не боялась, не плакала, не причитала, как все остальные. Она выглядела очень собранной и спокойной. Правильно, она меня всегда хорошо понимала, она знает, что мне не больно, что все скоро закончится. Правда, она почему-то совсем белая… А может, это я перестал различать цвета.

— Кароль…

Ее голос звучал мягко, как раньше. Она больше не сердится на меня? Это здорово…

Я хотел сказать ей, что мне очень жаль, что я причинил ей боль ненамеренно, ведь у меня были причины. Я даже собирался сказать ей, что люблю ее. А почему нет? Я ведь ухожу, так что можно уже не стесняться и не стыдиться.

Но каждый раз, когда я пытался заговорить, что-то густое и очень горячее наполняло мой рот, выплескивалось на подбородок; я начинал захлебываться.

— Молчи, — приказала мне Лита. Не попросила, а именно приказала, как и подобало смотрительнице. — Кароль, ты должен снять броню.

Это еще зачем? Не нужно больше усилий, это будет слишком тяжело, да и бессмысленно.

— Кароль, убери броню, чтобы мы могли помочь тебе!

А мне не надо помогать, мне и так хорошо. Оставалось только позволить мягкой дымке, что уже заволакивала уголки моего зрения, поглотить меня полностью.

— Кароль! Убери броню.

Ее голос оставался все таким же спокойным, его не оскверняла та истеричность, что чувствовалась в других людях. Либо ей все равно, что со мной будет, либо она не хочет меня расстраивать. Вряд ли ей все равно, она ведь всегда заботилась обо мне, так что, скорее, верен второй вариант.

Бедная… Наверное, ей не очень понравится, что я умер. Я ведь и так подставил ее! Ладно, я попытаюсь искупить свою вину хотя бы этим.

Собрав остатки сил, я убрал броню под кожу.

А потом меня не стало…

* * *

Долгое время вокруг не было ничего, кроме темноты. Я не знал, почему не умер; я не был уверен, что жив.

Позже, значительно позже, в темноте стали появляться просветы — образы из прошлого, из двух жизней сразу. Я видел стаю, тень в океане, Литу, других людей, даже Кинга. Но чаще всего в мою память возвращался человек со смеющимися карими глазами. Оказалось, я почти забыл, как он выглядит, но теперь вспоминал.

Я пытался говорить с ним, но напрасно. Все, что я видел, было произошедшим: я ни на что не мог повлиять. Даже самого себя я видел лишь со стороны.

Постепенно я поверил, что мне каким-то чудом удалось выжить. Но я оказался заперт в собственном теле. Странно… я и раньше был в коме, но ничего подобного не происходило. Внешний мир будто исчез, меня не достигали даже голоса и звуки, я не чувствовал присутствия рядом с собой.

Как долго так будет продолжаться? Я не хотел вечно бродить в темноте. Хотя… к чему я вернусь? К искореженному, неспособному двигаться телу? Одну руку я точно потерял, возможно, последующие операции отняли у меня больше. Я уже не смогу отомстить за себя. Есть ли смысл возвращаться?

Нет, одна причина все же осталась. Я должен попросить у нее прощения…

* * *

Я очнулся от боли. Пробуждение было неприятным, но не незнакомым — за шесть месяцев в клетке у меня бывали пробуждения и похуже. А эта боль… ее можно вынести, не смертельно.

Над собой я увидел бревенчатый потолок. Опа… а где больничная белизна? Дальнейший осмотр показал, что я вовсе не в медицинском крыле нашей базы, я даже не в больнице.

Я лежал на самой обыкновенной кровати, рядом не было аквариумов, и все же моя кожа не пересохла. Или я просто не чувствую из-за боли? Неподалеку от кровати стоял стул, в противоположном конце комнаты — мягкое кресло. Вдоль одной из стен тянулись книжные полки, напротив них разместился стол. Окон не было, единственным источником света оставалась тусклая лампа в плетеном абажуре под потолком. Я будто в чьей-то спальне, а не в больнице!

Но самое большое потрясение ожидало меня впереди. Чуть повернув голову, я увидел, что у меня есть левая рука. От места отрыва она была замотана бинтами, так что у меня не оставалось сомнений, что когда-то я ее терял, но все же теперь она была на месте.

Правда, я не мог ею шевелить, как и всем телом. Вот это открытие меня действительно напугало. Я вспомнил, что было и серьезное ранение в голову… неужели я парализован? Нет, не может быть!

Всю свою волю я направил на правую руку. Вдоль позвоночника молнией пробежала боль, но рука все же дернулась. Отлично, пока это больше похоже на конвульсии, чем осознанные движения, но я научусь заново. Главное, что я могу это делать!

Несколько минут я просто лежал, привыкая к ощущению собственного тела, потом попробовал почувствовать людей, но мешала боль. Пока лучше и не пытаться.

Где я все-таки нахожусь? Что со мной произошло? Как меня спасли, да еще и руку мне вернули? Рядом нет никакого медицинского оборудования, где вообще все?

Впрочем, я чувствовал в воздухе запах ее духов — скорее, не запах, а легкий след. Но даже это успокаивало.

Прошло немало времени, прежде чем в комнату вошел человек. Я приподнял голову, надеясь, что это она. Но это оказался Женька; я бессильно откинулся на подушки, хоть и рад был его видеть.

— Ха! Очухался!

Он принес кувшин с водой, несколько стаканов, поставил все это на столик возле моей кровати, а затем опустился на стул.

— Хоть ты и порядочная скотина, я рад снова видеть тебя, — ухмыльнулся смотритель.

— Взаимно, — прохрипел я. Голос пока повиновался плохо.

Женька помог мне выпить два стакана воды — обезвоживание все-таки чувствовалось. Есть я не хотел, а он и не предлагал.

— Хочешь отдохнуть?

— Нет, — я больше не мог терпеть неизвестность. — Не уходи.

Его взгляд посерьезнел — он догадался, о чем я спрошу его.

— Хочешь все узнать, да? А узнавать тебе придется много. С чего начать?

— С самого простого: где я? Почему меня привезли не на базу?

— А ты на базе, олух. Так, давай лучше в хронологическом порядке. Когда Алтай тебя выловил, ты был почти мертв…

— Алтай? — поразился я.

— Ага. После взрыва он вдруг сиганул в воду, хотя его самого только-только перевязали. Мы сначала не поняли, зачем это он, но вернулся он уже с тобой. Знаешь, многие поверили, что ты умер при взрыве.

— Они почти угадали. Что было дальше?

— Первую помощь тебе оказали еще на корабле, но толку от нее было мало. До базы ты бы не дотянул, и тебя направили в ближайшую человеческую больницу.

Они что, показали меня посторонним?!

— Как это? Ведь люди не должны знать о нас! В смысле, другие люди…

— Никто ничего не узнал, — заверил меня Женька. — Ты забываешь, что мы работаем на правительство. Одну больницу полностью освободили для тебя, с тобой работали наши врачи, но на чужом оборудовании. Да, это сложно, у такого решения были противники. Некоторые считали, что от тебя проще избавиться, но ты набрал себе немало друзей, в числе которых и высокостоящие. Все сложные операции провели в том госпитале…

Он продолжал говорить, а я никак не мог поверить, что люди пошли на все это ради меня.

Оторванная рука лишила меня и значительной части крови, в голове засел пробивший череп осколок, почти все ребра были сломаны. Может, взрывом, может, стараниями Катрана и Барракуды. Не удивительно, что многие махнули на меня рукой.

Но не все. Они рискнули сделать мне операцию, и я ее пережил. Из моей головы достали осколок, но вместе с ним пришлось удалить и последний контролирующий меня датчик. Правда, они не знали, что он последний, а я не знал, что он в голове… Но теперь его нет.

Выяснилось, что я восстанавливаюсь лучше зверей первой серии, хоть и не так хорошо, как Кархародон. Они удалили мне обломок кости на левой руке и готовились делать протез, но тут оказалось, что я способен отращивать потерянные конечности. Рука появлялась медленно, странно… Женька сказал, что рука росла так, как растет молодое дерево: понемногу, но стабильно. Сначала появилась кость, затем на ней начали нарастать мышцы. Уже на этом этапе руку закрыли похожей на гипс повязкой, чтобы я случайно не травмировал ее.

Поначалу люди беспокоились, что нет возможности погружать меня в воду, однако обнаружилось, что моя кожа больше не пересыхает на открытом воздухе, хоть я и был без брони. Кто-то решил, что это естественная адаптация организма, кто-то посчитал последствиями операции на головном мозге. Выяснить наверняка они решили позже, когда я выздоровею — или через вскрытие, если я все-таки умру.

Первую неделю я лежал в человеческой больнице, а потом достаточно окреп для путешествия на базу. Там я еще полторы недели провел в больничной палате, но оказалось, что в искусственном лечении я не нуждаюсь. Вернее, они больше не могли мне ничего дать. И тогда, по предложению Литы, меня перевели в одну из комнат отдыха, предназначенных для смотрителей. Здесь постоянно поддерживали влажный воздух, чтобы мне было легче дышать, но других мер не принимали.

— Лита решила, что тебе так будет лучше, — сообщил Женька, откидываясь на спинку стула.

— Она хорошо знает меня. Ненавижу больничные палаты, — я не стал добавлять, что после смерти Кинга я ненавижу их еще больше. — Так я тут две с половиной недели?

— Считай, три, в комнату отдыха тебя перевели пару дней назад.

Я хотел узнать, что все это время делала Лита, но задавать такие вопросы было еще больнее, чем двигаться.

В комнату заглянул врач:

— Женя, вам пора идти, он еще слишком слаб.

Что верно, то верно, слабее некуда. Конечно, у меня были вопросы, но меня уже начинало клонить в сон. В таком состоянии я все равно ничего не запомню.

— Я еще зайду, — пообещал Женька, направляясь к выходу.

Я хотел попросить его кое о чем, но подумал, что это лишнее. Если захочет, сама придет…

* * *

Скоро я убедился, что выздоравливаю очень быстро. Через пять дней после моего первого пробуждения боль окончательно отступила, но двигаться было чертовски тяжело.

Увы, броня не восстанавливалась. Даже когда мои раны полностью зажили и с меня сняли повязки, в моей чешуе оставались проплешины. На затылке, полоса на ребрах, ну и, конечно, левая рука… Она заживала медленней, я не видел ее под повязками и не хотел видеть.

Плохо дело. Если чешуя не восстановится, я больше не смогу сражаться, я стану слишком уязвим. Даже думать об этом не хочется! Она зарастет, должна зарасти. А иначе зачем я выжил?

Меня навещали часто, по нескольку раз в день. Те, кто раньше отворачивался при моем появлении, казалось, простили мне все. Мне было приятно их присутствие, оно отвлекало от мрачных мыслей.

У Женьки пока не было заданий, он все равно скучал, так что он заходил ко мне поболтать чаще других. Артем бывал реже, зато он научил меня играть в шахматы, а это увлекало больше любых разговоров. Пару раз заглядывал Виктор, он приносил мне книги, рассказывал о литературе. Было интересно, хоть и несколько заумно.

Однажды налет на мою комнату устроили звери первой серии: Цербер, Лино и Титан. Цербер пытался со мной поговорить, хоть всем своим видом давал понять, что не очень-то за меня беспокоится. Я видел, что он лжет. Лино притащил мне какие-то свои игрушки, и это было чертовски мило. Титан только сказал, что я могу рассчитывать на него, но не уточнил, в чем. Я и сам прекрасно знал; он в тот момент смотрел на мою левую руку.

Я не мог и предположить, что они так поступят — сами, без принуждения. Женька, конечно, мог подговорить Лино, но не гордого и независимого Цербера.

Мы разговаривали о многом, однако некоторые темы оставались закрытыми. Я не хотел вспоминать о том, что произошло на станции, а они не знали, что стало с Первой Стаей и остальными. Я не спрашивал о Лите; молчали и они.

Она и близко не подходила к моей комнате, может, покинула базу… получается, не простила меня.

На шестой день ко мне пришел Лименко.

— Пожать тебе руку уже можно? — усмехнулся он.

— С крайне бережливостью, как хрусталь.

Он последовал моему совету, после чего сел напротив меня.

— Как ты?

— Если объективно, то паршиво, — признал я. — Моя броня не восстанавливается, рука болит, я могу есть только через трубочку, потому что все съеденное обычным путем тут же выходит обратно. Если вежливо, то я в порядке. А как дела у вас?

— Все шутишь… Значит, будешь жить.

Он рассматривал меня долго, изучающе, будто надеялся прочесть мои мысли. Я сначала терпел, а потом уставился на него выпученными глазами.

Лименко рассмеялся:

— Ты не перестаешь поражать меня, Кароль! То ведешь себя, как последний подонок, то делаешь то, что не под силу многим людям.

— Да. Я очень разносторонняя личность.

Он достал пачку сигарет, собрался закурить, но передумал.

— Первая Стая пока себя не проявляла. Мне бы хотелось сказать тебе, что ты их уничтожил…

— Лучше не говорите, — я не нуждался в этой их любимой лжи во спасенье. — Я знаю, что не уничтожил, не мог. Им ничего не стоило прошибить стену и убраться оттуда.

— Да…

Казалось, он чувствует себя виноватым за мою неудачу. И кто кого сейчас должен утешать?

— Но хоть кого-то я задел?

— Боюсь, что нет. Мы нашли в завалах три трупа, все из нашего отряда. Остальные наши звери просто исчезли.

Ага, значит троих мне удалось убрать… Надо бы ему кое-что пояснить:

— Они уже не ваши. Любой зверь, который встретится с Первой Стаей, подчинится им.

— Как это?

Как только я вспоминал об этом, внутри все холодело. Может, я и преодолел инстинкты, но шрам остался. Я пока был не готов говорить об этом.

— Я… не могу объяснить. Пожалуйста, поверьте мне. Не посылайте против них зверей. Рано или поздно Первая Стая объявится. Скорее всего, они тоже ранены, и некоторое время вы можете быть спокойны, но потом они вернутся. Травите их, стреляйте, устраивайте ловушки, но не позволяйте им встречаться со зверями первой серии.

Я видел, что ему неприятно узнавать все это, хотя вряд ли он злится на меня. Просто их проблема стала серьезней, естественно, он не будет радоваться!

А у меня пока хватало забот и без Первой Стаи. Лименко мог дать мне больше информации, чем смотрители.

— Послушайте… врачи со мной не говорят. Может, боятся, может, не хотят расстраивать. Но вы-то все знаете. Каковы мои шансы на полное восстановление? Я смогу вернуться к работе?

Он отвернулся; одно это было дурным знаком.

— Твое тело заживает очень хорошо. Ты пережил то, что не перенес бы ни один человек и почти никто из зверей первой серии. Но броня не восстанавливается вообще, напротив, есть тенденция к полному отмиранию. Насчет второго не волнуйся, это временно. Но… если твоя чешуя не восстановится на сто процентов, работать ты не будешь.

— А что тогда со мной будет? — с трудом произнес я.

— Ты будешь жить здесь. Кароль, мы не позволим тебе умереть.

— Я буду бесполезен…

— Ни в коем случае. Ты можешь помогать нам не только на заданиях, мы очень ценим твое мнение, твои советы.

Отговорки, причем довольно нелепые. Но он хотя бы пытается меня взбодрить… Мы оба знаем, что я буду беспомощен, бесполезен, не нужен. Мне позволят не жить, а доживать свой век, но при этом не устанут напоминать мне, что я всего лишь животное, заслужившее право уйти на покой.

Ладно, сдаваться еще рано. Раз уж мы перешли к тяжелому… зачем откладывать, пусть будет еще больнее.

— А как… как дела у Литы? Ее не уволили?

Глупый вопрос, учитывая, что она была на том корабле.

— Нет, конечно! Неужели ты и правда думал, что из-за одной твоей нелепой прихоти мы откажемся от ценной сотрудницы?

Если бы он прямо сказал мне, что я пустое место, было бы не так обидно.

— Чем она занималась все это время?

— Взяла отпуск, съездила отдохнуть в Европу, потом вернулась, — ответил Лименко. — Все это время она оставалась твоей официальной смотрительницей. Смотрителей не меняют никогда, Кароль. Ты можешь быть исключением во многом, но не в этом.

— Почему меня обманули?

— Потому что ты вел себя как полный идиот! Мы решили, что если подыграем тебе, ты одумаешься. Но потом Олег уволился, а ты получил такое опасное задание, что присутствие твоей смотрительницы было строго обязательно. Лита посчитала, что лучше ей не контактировать с тобой напрямую, но не отказалась от работы.

Вот оно что… Все жертвы, все, на что я пошел, чтобы защитить ее, напрасно! Она все равно чудовищно рисковала, но при этом от наших отношений не осталось ничего. Я действительно идиот… Как я теперь смогу все исправить?

— Она, конечно, молодец, — задумчиво покачал головой Лименко. — Когда тебя вытащили, мы все перепугались. Даже я, хоть и был на тебя зол, боялся, что ты вот-вот умрешь. Она осталась спокойной, дала очень ценные указания, благодаря которым тебя удалось спасти. Да и потом, когда шли операции, все боялись, только Лите было все равно.

Все равно… Надо же! Ей было все равно, даже когда я умирал. Может, я и сделал глупость, но такого я не заслужил!

Я почувствовал, что больше не хочу разговаривать. Я закрыл глаза, надеясь, что Лименко поймет намек.

И он понял. К тому же, ему больше не о чем было меня спрашивать, и он решил оставить меня в покое.

* * *

Я перестал пользоваться своей способностью чувствовать ауру людей, потому что это вызывало у меня головную боль. Когда я слышал за дверью шаги, я не гадал, кто это, а просто ждал. Мне было приятно любое посещение.

Но стук каблучков в коридоре заставил меня напрячься. Неужели… неужели она пришла?

Дверь открылась, и я перестал даже дышать, но это была не она. Неожиданная гостья, не нежеланная, но не та.

— Привет, — Юлия подмигнула мне, поставила возле моей кровати белый цветок в стеклянной вазе. — Давно не виделись, милый.

И правда, давно. Мы с ней не разговаривали с того задания на водохранилище. Даже во время захвата базы я не успел встретиться с ней, тогда такой переполох был…

Но зачем она пришла?

— Ох и запутано все у вас, — вздохнула смотрительница. — Так запутано, что сами и не выберетесь. Все еще не хочешь рассказать, что было на станции?

Я промолчал. Каждый смотритель считал своим долгом задать мне этот вопрос, надеясь, что уж он-то обладает достаточным авторитетом, чтобы заставить меня говорить. Не дождутся! Не думаю, что я когда-либо смогу вернуться в тот день. Есть вещи, которые лучше оставить нетронутыми.

— Понятненько… — протянула она, сообразив, что откровений с моей стороны ждать не приходится. — Тяжко тебе, особенный?

Я кивнул; большей слабости я себе позволить не мог.

— Тебе не кажется, что было бы легче, если бы Лита была с тобой в такое время?

— Она держится в стороне, — горечь обиды вспыхнула с новой силой. — Вот пусть и дальше держится!

— Ты не считаешь, что ты сам в этом виноват?

— Я… я только хотел ее защитить….

Юлия рассмеялась; не злобно, а весело и легко. От этого, впрочем, сходства с ведьмой не убавилось.

— Что смешного? — оскорбился я.

— Я не над тобой, милый, не обижайся. Я над теми кретинами, которые удивлялись: как это ты мог совершить такую подлость? Я, хоть и не была там, пыталась убедить их, что все не может быть так просто. Ты патологически не способен на подлость, и в этом твоя слабость. Да и потом, ты бы никогда не причинил Лите боль осознанно. Может, ты и задумал что-то геройское, но сейчас нет смысла придерживаться глупых планов. Пора исправлять ошибки, милый.

— Я не могу…

— Нет, ты можешь, но не хочешь. Никто не любит исправлять свои ошибки, это очень трудно, да и с гордостью своей бороться надо. Ты справишься.

— Уже слишком поздно, — я вспомнил поведение Литы на корабле. — Ей все равно. Я уж если порчу что-то, то порчу основательно. Ей нет до меня дела.

— С чего ты взял?

— Лименко рассказал мне, как она вела себя во время моего лечения.

Смотрительница снова рассмеялась. Хоть кому-то весело!

— Кароль, не пойми меня неправильно, но… Вячеслав Лименко — прекрасный человек, но при этом он обладает эмоциональной чувствительностью дряхлого полена. Не суди сам о чужих чувствах, и уж тем более не прислушивайся к суждениям третьей стороны!

Я подозрительно на нее покосился; Юлия выдержала мой взгляд.

— Тут уж я могу говорить не понаслышке. Когда тебя повезли в человеческую больницу, мы с Оскаром выполняли задание неподалеку. Нас срочно вызвали, потому что думали, что тебе может понадобиться переливание крови. Без переливания, кстати, ты обошелся, хоть я и представить не могу, как. Зато у меня была возможность лично повидаться с Литой.

Она сделала паузу, которая показалась мне слишком долгой. Нельзя так издеваться над ранеными.

— Кароль… То, что я тебе сейчас скажу, никто не должен узнать. Никогда. Твоя смотрительница хочет все время казаться сильной, но правда заключается в том, что сильным двадцать четыре часа в сутки не может быть никто. Да, она была спокойна, когда тебя, полумертвого, выволокли из воды. Потому что кто-то должен был остаться спокойным! Она сохраняла хладнокровие, пока тебя везли в вертолете в больницу и во время операций. Она дождалась, когда к ней выйдет врач и скажет, что ты будешь жить. Потом она поднялась на крышу, уверенная, что там никого нет, и у нее было то, что я бы назвала нервным срывом. Она такая сильная, что многие забывают, что она самая младшая из смотрителей, совсем еще девчонка. Даже я вспомнила об этом лишь когда увидела ее рыдающей на крыше.

— Что вы там делали?

— Курила, — беззаботно пожала плечами Юлия и снова посерьезнела: — Она так и не заметила меня. Ни я, ни ты не имеем права использовать этот случай против нее. Но ты должен был узнать.

Я молчал, но теперь не из-за упрямства или злости. Мне просто нечего было сказать. Я все еще не мог поверить в то, что услышал.

Юлия вдруг подалась вперед, заставив меня взглянуть ей в глаза:

— Она любит тебя, Кароль. Но не так, как ты любишь ее. Смирись и научись жить с этим, но не издевайся больше над вами обоими.

Смотрительница встала, одернула юбку и направилась к выходу. У дверей она обернулась:

— Завтра я сделаю так, чтобы она пришла к тебе, но это твой последний шанс. Не упусти его, милый.

— Спасибо… Я не думал, что кто-то сможет… заметить…

— Заметить твое отношение к ней? — она хитро улыбнулась. — Это было совсем несложно. Ведь ты все-таки человек!

* * *

Цветок, оставленный Юлией, наполнял ароматом всю комнату. Я не очень любил цветы, но это белое пятно меня радовало. Оно заменяло солнце, оставшееся где-то вне базы.

Об этом я и думал, когда пришла Лита. Стука каблучков не было — на смотрительнице были джинсы, свитер с высоким воротником, скрывающим шрам, и сапожки на меху. Значит, наверху уже холодно. Может, снег есть. Я никогда раньше не видел настоящий снег…

Она не стала подходить ко мне и ничего не сказала. Смотрительница села в мягкое низкое кресло, стоящее рядом с дверью. Раньше туда не садился никто, потому что это слишком далеко от меня.

Видимо, она не собиралась упрощать мне задачу сочувствием. Что ж, я это заслужил.

Конечно, она могла услышать каждое мое слово. Но я не хотел так… Я не собирался принимать эту демонстрацию обиды. В такой ситуации мои слова просто не будут иметь смысла.

Не знаю, чего ожидала от меня Лита, но вряд ли, решения, которое я принял.

За эти дни я научился двигать правой рукой и хвостом, совсем чуть-чуть — ногами. Но тело повиновалось мне с трудом и явно не было готово к такому испытанию. Плевать, я еще и не такое выносил!

Глубоко вздохнув, я начал. Рывком скинув с себя одеяло, я стал подниматься с кровати. Мне пришлось хвататься за стену, потому что ноги были словно ватные, но я их чувствовал, а это уже хорошо. Поймав равновесие, я сделал первый шаг, потом — второй. Баланс я старался поддерживать хвостом, а левую руку не тревожил без нужды, она и так побаливала.

Лита наблюдала за мной равнодушно. Любое беспокойство должны были выдать глаза, но ее взгляд оставался холодным. Лишь когда я достиг середины комнаты, она сказала:

— В этом нет необходимости. Я не нуждаюсь в показательных выступлениях.

Надеялась, что это меня остановит? Как бы не так! Сжав зубы, я продолжил движение, хоть меня уже трясло от усталости. Нагрузка была слишком резкой для того, кто почти месяц провел в постели.

Где-то за два шага до нее я упал — повалился на колени, чудом не повредив перевязанную руку. Ничего, если надо ползти — я буду ползти. Для меня в этом нет ничего противоестественного, я ведь животное.

Когда я наконец достиг кресла, сил во мне почти не осталось, я никак не мог отдышаться. Поэтому я положил ей голову на колени и замер, отдыхая.

По моим точным расчетам, она должна была умилиться, сказать «оу, какой ты зайка!» и простить мне все на свете.

Лита не умилилась. Пару секунд она сидела неподвижно, как статуя, а потом положила руку на мою лишенную чешуи голову. И в этот момент она была сильнее меня, бесконечно сильнее. Не из-за моих ран, а из-за этой маленькой теплой руки на моей голове и шрама у нее на шее.

Пока я придумывал, как объяснить ей все, она заговорила сама:

— Я все знаю. Вчера Юлия сказала мне, что ты хотел меня защитить. Это меня удивило… Я вспомнила, что предшествовало твоему решению, и связалась с начальником тренировочной базы, с которой вы эвакуировали людей. Он передал мне ваш разговор.

Вот оно как…

— Я ценю твое желание помочь мне, но я не беспомощна.

— Да уж… беспомощным оказался я…

— Нет. Просто я хочу, чтобы ты верил мне и верил в меня.

Проклятье, ну почему она не понимает, я не сомневался в ней, я хотел ее спасти! Или все-таки сомневался?

— Прости…

— Уже простила. Но второй раз не прощу. Я скучала по тебе, хоть ты и дурень.

Я чувствовал, что она улыбается, пусть и не видел этого.

Мне нравилось сидеть так, хоть пол был жестче, чем кровать. Я прикрыл глаза, отдыхая от всего. Запах белого цветка достигал и этой части комнаты.

— Кароль, расскажи мне, что произошло на станции.

И я рассказал, хотя думал, что буду молчать об этом вечно. Это было больно, словно я вытягивал из себя десятки мелких осколков, но я знал, что это пойдет мне на пользу. Я не скрыл ничего, потому что кому я еще мог довериться, если не ей?

Я говорил о том, как мы готовились к нападению. Как Первая Стая научилась использовать человеческое оружие. Как я испугался, когда невидимая волна начала утягивать меня куда-то, а я не мог сопротивляться. Как стая пыталась украсть у меня мое собственное тело, а я почему-то поступил не так, как должен был.

Когда я закончил, в горле у меня першило, но я не обращал внимания на такие мелочи. Мне нужно было узнать, что думает она.

Лита не стала рассказывать, что происходило с ней все эти дни. Может, я не заслужил такого признания, а может, у нее просто не хватало сил открыться. Вместо этого она сказала:

— Скоро мы уедем отсюда.

— Куда?

— В отдаленный реабилитационный центр. Его только недавно построили, вот увидишь, тебе там понравится. Я не позволю тебе валяться в кровати, ты быстро восстановишься.

— Даже если так…Моя броня…

Она легонько щелкнула меня по лбу:

— Отставить упаднические настроения! Не бывает неразрешимых проблем. Твоя броня восстановится.

— А если нет? — я упрямо цеплялся за свое упадническое настроение. Имею право, в конце концов!

— Закроем пробоины каким-нибудь протезом. Люди делают протезы рук и ног, неужели так сложно сделать протез чешуи! В общем, все будет хорошо. Ты выздоровеешь и размажешь это отродье из Первой Стаи по дну океана!

— С чего ты взяла, что у меня получится?

— Потому что я так хочу.