Когда Йоко взяла к себе сестер, занялась их образованием и воспитанием и почувствовала за них ответственность, словом, стала хозяйкой дома, в ней пробудился инстинкт жены и матери. Теперь к Курати ее привязывала не только плотская любовь, она все больше и больше ценила в нем человека. Казалось бы, наступило наконец счастливое благополучие. Но Йоко не могла не замечать, что Курати постепенно от нее отдаляется. Йоко тоже испытывала неудовлетворенность. То ли Курати привык к ней, то ли просто охладел, во всяком случае, в нем не было прежней страсти. И, осознав это, Йоко впала в глубокую печаль. Могла ли она допустить, чтобы осыпались цветы любви, которой она посвятила всю себя без остатка? В ее любви не должно быть зенита. У нее еще хватит сил, чтобы с легкостью взобраться на гору, как бы ни был крут подъем. И пока огонь в ней не угас и силы не иссякли, она не станет сидеть сложа руки и довольствоваться созерцанием окружающего ее будничного пейзажа. Она будет взбираться на вершину вечно, но никогда ее не достигнет. Пусть всегда будет как в тот день на «Эдзима-мару», когда ее обожгла буйная, всесокрушающая, почти божественная страсть Курати.

Ночь в Такэсиба напомнила Йоко жизнь на «Эдзима-мару». И если бы наутро она оказалась мертвой, это было бы прекрасно. Однако, проснувшись, она уже не думала о смерти. Неутолимая жажда наслаждений сделала Йоко малодушной. Она без сожаления отдала бы все, чтобы снова и снова испытать самозабвенную радость удовлетворенного желания. Она пожертвовала даже своей недоступностью, самым сильным соблазном, на какой только способна женщина, не опасаясь оказаться в глазах Курати существом еще более низким, чем продажная женщина. Они стремились вырвать друг у друга как можно больше чувственных радостей; что могло бы показаться добровольным самоумерщвлением. Они медленно разрушали себя физически и духовно.

Однако для Йоко (она не знала, что думал об этом Курати) в этом отвратительном разложении скрывалась последняя надежда. В нем заключалось нечто, чем нужно только суметь воспользоваться, – эту надежду Йоко не в силах была изгнать из сердца. Может быть, наступит такой миг, думала она, когда Курати окончательно запутается в сетях ее чар и перестанет быть самим собой.

Йоко, которая сделала первый шаг к их сближению, до сих пор опасалась, что Курати любит ее меньше, чем она его. Это постоянно ее тревожило, вселяло неуверенность. Вот почему она мечтала лишить его способности думать, рассуждать и, не выбирая средств, шла к осуществлению своей мечты. Она довела его до разрыва с семьей, превратила в полнейшее ничтожество, но этого ей было мало. В ту ночь в Такэсиба она узнала, что толкнула его на преступление, на позор. Это принесло ей невыразимую радость. Ведь чем дальше уходил Курати от внешнего мира, думала Йоко, тем сильнее становилась ее власть над ним. Чтобы вознаградить его за позор, она дарила ему свою бурную страсть, ибо полагала, что именно этого желает ее возлюбленный. Йоко не понимала, что все это истощает ее силы и она в конце концов надоест Курати.

Так или иначе, после Такэсиба их отношения изменились. Йоко снова превратилась в юную любовницу. Встретившая уже двадцать шестую весну, она словно помолодела на несколько лет.

В один из погожих дней, когда на сливовых деревьях уже набухали почки, Йоко стояла на веранде рядом с Курати, положив руку ему на плечо, и с любопытством следила за любовной игрой воробьев. В это время кто-то вошел в прихожую.

– Кто бы это мог быть?

– Ока, наверно, – пробурчал Курати.

– Нет, верно, Масаи-сан.

– Да нет, Ока.

– Давай поспорим, – предложила Йоко тоном избалованной девочки и пошла в переднюю. Курати угадал: пришел Ока. Едва поздоровавшись, Йоко схватила его за руку и тихо сказала:

– Как хорошо, что вы пришли. Вам очень идет этот костюм. Чудесный цвет, как раз весенний. А мы поспорили с Курати, вы это пришли или не вы. Проходите же скорее.

Йоко вошла в гостиную, положив руку на хрупкое плечо Ока, ту же руку, которая только что покоилась на мощном плече Курати.

– Я проиграла. Ты мастер угадывать, – обратилась Йоко к Курати. – Надо было тебе уступить. Сейчас получишь выигрыш, стой там и смотри. – И, порывисто обняв гостя, она поцеловала его в щеку. Сконфузившись, как девочка, Ока неловко пытался высвободиться из ее объятий. Курати, скривив рот в своей обычной кислой усмешке, сказал:

– Дурочка!.. Эта женщина не в себе последние дни. Стукните ее, Ока-сан, по спине разок, что ли… Они еще занимаются? – Курати указал на потолок.

Йоко повернулась к Ока спиной и сказала:

– Ну, стукните же! – Потом, подняв глаза к потолку, звонко и кокетливо крикнула: – Ай-сан, Саа-тян, пришел Ока-сан! Сделаете уроки, сразу спускайтесь вниз!

– Хорошо-о! – донеслось в ответ, и по лестнице кубарем скатилась Садаё.

– Саа-тян, а уроки сделала? – спросил Курати.

– Да, только что, – ответила Садаё, и тут же лицо ее расцвело в улыбке. Айко не спешила сойти вниз. Не дожидаясь ее, все четверо уселись за столик и принялись пить чай. Ока сидел с таким видом, будто хотел сказать что-то очень важное, и наконец проговорил, запинаясь:

– Я хочу обратиться к вам с небольшой просьбой. Вы позволите?

– Да, да, конечно, с удовольствием, все, что вы скажете… Правда, Саа-тян? – проговорила Йоко шутливым тоном, но тут же стала серьезной. – Говорите, пожалуйста. Не хватало еще, чтобы вы у нас стеснялись.

– Мне легче говорить сейчас, поскольку и Курати-сан здесь. Нельзя ли мне привести к вам Кото-сан? Я давно слышал о нем от Кимура-сан, но все как-то не решался идти к незнакомому мне человеку. Однако в позапрошлое воскресенье Кото-сан сам навестил меня и сказал, что ему надо было бы еще раз повидаться с вами. По средам он выполняет поручения начальства и может отлучаться. Сходить за ним сейчас?

Йоко тайком, так, чтобы не заметил Ока, взглянула на Курати, как бы говоря: «Предоставь все мне», – затем спокойно ответила:

– Можно, конечно.

Курати с весьма многозначительным видом кивнул головой.

– Ну, конечно же, можно! – повторила Йоко, сделав ударение на слове «конечно». – Мне, разумеется, очень неловко, что вам придется самому идти за Кото-сан, но, если вы приведете его, это будет великолепно. И Саа-тян обрадуется, правда? У нее появится еще один друг… Не какой-нибудь, а военный.

– Совсем недавно сестрица Ай тоже просила Ока-сан привести Кото-сан, – громко заявила Садаё.

– Да, да, Айко-сан действительно просила меня об этом, – вежливо подтвердил Ока и ушел. Через некоторое время поднялся и Курати.

– Не волнуйся, я все сделаю как надо, – сказала ему Йоко на прощанье. – Пусть приходит, так будет лучше.

– Смотри. Этот тип Кото что-то слишком настойчив… Впрочем, хуже не будет. Однако сегодня я, пожалуй, уйду…

Йоко прибрала в маленькой комнатке, выходившей в сад, положила в хибати ароматических курений и, спокойно обдумывая план действий, стала поджидать Кото. За то время, что они не виделись, он, наверное, стал еще строже и несговорчивее. Тем забавнее будет еще раз попытаться обмануть его. Только бы удалось, тогда отношения ее с Кимура упрочатся.

Через полчаса из казарм Хитоцуги возвратился Ока вместе с Кото. Йоко послала Садаё встретить гостя.

– О, Садаё-сан, как ты выросла! – раздался густой, погрубевший голос Кото. Что-то звякнуло – он, видно, снял саблю и через мгновение появился перед Йоко в мешковатой грязно-черного цвета военной форме. По комнате распространился кисловатый запах кожи. Йоко встретила его с искренним дружелюбием, с милой, как у невинной девушки, чистой улыбкой.

– Неужели это вы, Кото-сан? Какой же вы страшный! От Кото, которого я знала, остался только белый лоб. Ну, ну, не будьте таким букой. Ведь мы так давно не виделись. Я уж перестала надеяться, думала, никогда не заглянете… Очень, очень хорошо сделали, что пришли. Молодец Ока-сан, привел вас… Спасибо! – Йоко слегка поклонилась, одарив каждого из них сияющим взглядом. – Нелегко вам приходится, наверно! Может быть, не откажетесь принять горячую ванну? Как раз только что приготовили.

– Мне очень неловко, что от меня так пахнет, но панна тут не поможет, даже если я приму ее дважды… Благодарю вас.

Выражение лица Кото немного смягчилось. «Все такой же простак», – подумала Йоко.

– Простите, до какого времени вы свободны? Ах, до шести? Тогда остается не так уж много. Ладно, отложим ванну, лучше побеседуем подольше. Ну, как вам служится? Довольны?

– Сейчас я ненавижу армию еще сильнее, чем до поступления на службу.

– А как вы, Ока-сан?

– У меня пока отсрочка, но все равно меня не пропустит медицинская комиссия, не признают годным. Ах, как я завидую тем, кого берут в армию… Будь я покрепче телом, я, наверно, и духом был бы крепче, но…

– Ну, это вы напрасно, – видимо имея в виду собственный опыт, сказал Кото. – Я вот один из таких крепких. Но, служа в армии, я убедился, что там много людей здоровых, как дьявол, и трусливых, как женщина. Мне, видно, самой природой так назначено: при столь слабом характере иметь такое сильное тело. Вот я и мечусь. Это противоречие принесет мне, наверное, еще немало бед.

– Что это вы упражняетесь в скромности друг перед другом? И Ока-сан не такой уж слабый, а что касается Кото-сан, то его твердость духа…

– Если бы это было так, я не пришел бы сегодня сюда. Да и Кимура-кун давно заставил бы принять решение, – прервав ее, с жаром возразил Кото.

Йоко прекрасно все поняла, но взглянула на него с притворным изумлением.

Да, я решил высказать все до конца… Ока-кун, не уходите. Так будет лучше.

Кото несколько мгновений испытующе глядел на Йоко, потом опустил глаза, как бы собираясь с мыслями. Ока тоже как-то присмирел, украдкой наблюдая за нею. Она и бровью не повела, только шепнула сидевшей рядом Садаё, чтобы та помогла Айко приготовить ужин к пяти часам и заказала в ресторане «Мицуэнтэй» несколько блюд. Кото взглядом проводил Садаё, которая вприпрыжку выбежала из комнаты, и медленно поднял голову. Даже сквозь густой загар видно было, как он покраснел.

– Я, понимаете… – Кото умолк, словно о чем-то думая. – Если вы… надо полагать, вы скажете, что это не так, если вы собираетесь стать женой этого ревизора Курати, то я не стану осуждать вас. Если это случится, то тут ничего не поделаешь… И мне понятно… Понятно то, что вы, по-моему, способны это сделать, – вот что мне понятно. Но тогда прямо скажите об этом Кимура. Вот об этом я и хотел вас просить. Вы, может быть, рассердитесь, но я уже не раз советовал Кимура порвать с вами. Я виноват, что не сказал вам об этом раньше, прошу меня простить. – Кото слегка наклонил голову. Йоко молча кивнула ему в ответ. – Но Кимура всегда пишет одно и то же: «До тех пор, пока Йоко не напишет, что берет назад данное мне обещание, пока не сообщит о своем браке с Курати, я не поверю ничьим словам. Я верю только словам и сердцу Йоко. И хотя ты мой близкий друг, но в данном случае твои советы не смогут поколебать моего решения». Вот каков Кимура, – грустно заметил Кото и продолжал уже прежним тоном: – Мне несколько странно, что вы обходите этот вопрос молчанием.

– Так… Что же дальше? – Йоко слегка наклонилась вперед, всем своим видом выражая внимание.

– Кимура давно просил меня навестить вас, узнать, как ваши дела, его очень беспокоит ваше здоровье. Но какая-то непонятная щепетильность, которую я никак не мог преодолеть, мешала мне выполнить его просьбу… А вы похудели. И цвет лица у вас неважный. – Кото внимательно посмотрел на Йоко. Она снисходительно улыбнулась: «Пусть говорит что хочет» – и перевела взгляд на Ока:

– Ока-сан, вы слышали все, что сейчас говорил Кото-сан. Смею заметить, что вы теперь у нас свой человек. Расскажите же, Кото-сан, откровенно все, что вы обо мне думаете. Без малейшего стеснения… Я не рассержусь.

Ока смутился и покраснел. Рядом с Кото он выглядел так, как выглядел бы цветок вишни рядом с бронзовой вазой. Это сравнение, пришедшее вдруг на ум Йоко, показалось ей интересным. Даже такой важный разговор не лишил ее способности размышлять о пустяках, не относящихся к делу.

– Не мне судить обо всем этом…

– Это вы напрасно. Просто скажите, что вы в действительности думаете. – Кото оглянулся на Ока. – Я ведь упрямый, мог и ошибиться. Пожалуйста, говорите…

– Мне, право, нечего сказать… Не могу даже выразить, как я сочувствую Кимура-сан. Мне грустно при одной мысли о том, как тоскливо и одиноко сейчас этому на редкость хорошему человеку. Но ведь судьба у всех складывается по-разному, не правда ли? И каждый должен молча и терпеливо ей покоряться. А насиловать волю – это еще хуже. Так я, по крайней мере, думаю. Но это мое личное мнение. Думай я иначе, я убежден, что не смог бы прожить ни минуты. Иногда мне кажется, что я немного понимаю отношения между Йоко-сан, Кимура-сан и Курати-сан, но стоит призадуматься, и я снова теряюсь в догадках. В самом себе я и то никак не разберусь, поэтому мне хочется думать, что мои догадки всего лишь плод фантазии… Кото-сан еще не знает, как плохо мне живется дома, там нет никого, кому я мог бы открыть душу… ни матери, ни сестер. И вот после знакомства с Йоко-сан мне показалось, что я нашел близкого человека. И мне стало радостно. Йоко-сан никогда не уживется с Кимура-сан. Простите меня, но думаю, что в данном случае мое предположение справедливо. В остальном я не уверен. Не знаю, удобно ли постороннему судить о таких вещах или даже строить предположения. Быть может, слова мои звучат чересчур смело, но не сочтите меня самоуверенным. Я хочу по мере сил быть покорным судьбе и боюсь что-либо сказать или сделать вопреки ей… Я, кажется, нагородил столько чепухи…

Под конец Ока перешел на шепот и, словно обессилев, осекся. Может быть, он решил, что сейчас лучше всего помолчать. Никто не проронил ни слова, лишь слабый аромат курений носился в воздухе. Наконец Кото не выдержал:

– Даже такой сдержанный человек, как Ока-кун (Ока в смущении хотел было возразить, но не осмелился перебить Кото и, покраснев, молчал), понимает, что между вами и Кимура нет согласия. Верно?

Притворившись, будто она недовольна тем, что грубо нарушено столь восхитительное молчание, Йоко ответила:

– Я как-то подробно рассказывала вам обо всем по дороге в Йокогаму, еще перед моим отъездом в Америку. Я и всем это говорила.

– Почему же, в таком случае… Но тогда, быть может, вы ехали к Кимура, считая, что приносите себя в жертву ради сестер. Ведь у вас не было другого покровителя. Но почему… почему сейчас вам нужно сохранять прежние отношения с Кимура?

Ока сконфуженно опустил голову, будто эти резкие слова относились к нему, и переводил взгляд с Кото на Йоко. Наконец он не выдержал и тихонько поднялся наверх, где никого не было. Йоко понимала, какое это тяжкое испытание для Ока, и не стала его удерживать. Кото тоже не сказал ни слова, видимо, считая его присутствие бесполезным. «Бронзовая ваза без цветов…» – иронически усмехнулась в душе Йоко.

– Я хотела бы прежде всего спросить, знаете ли вы, в какой мере Курати-сан нам покровительствует?

Кото замялся, не находя, что сказать, но тут же снова ринулся в бой.

– В отличие от Ока-кун, я родился в семье буржуа и не имею счастья обладать такой добродетелью, как деликатность. Простите, если я скажу что-нибудь грубое. Этот Курати даже бросил жену и детей… Причем очень преданную ему жену… Об этом писали в газете.

– Ах, вот оно что. Писали в газете… Ну, ладно. Допустим, что это так. И вы хотите сказать, что все это имеет ко мне какое-нибудь отношение?

Она сердито придвинула к себе угольный ящик и добавила углей в хибати. Оттуда вылетели искры и с треском пронеслись между Йоко и Кото.

– Какой ужасный уголь. Видно, его не полили водой. Даже торговцы углем, очевидно, полагают, что, раз в доме одни женщины, им можно всучить что угодно, – заметила, нахмурясь, Йоко. Кото, видно, тронули ее слова.

– Я человек грубый… И если сказал что-нибудь лишнее, простите меня. Каким бы я ни был близким другом Кимура, это не значит, что я забочусь только о его благополучии. Но я всей душой ему сочувствую… Если бы только вы высказали все, что у вас на сердце, я нашел бы в себе силы понять и вас и его. Может, я слишком прямолинеен? Но я хочу видеть мир, озаренным солнечным светом. Или это невозможно?

Йоко ответила ему ласковой улыбкой.

– Я вам просто завидую. Вырасти в дружной семье, научиться смотреть на все прямодушно – как это замечательно! Если бы остальные люди походили на вас, в мире исчезли бы все неурядицы и воцарился покой. А таких, как Ока-сан, мне искренне жаль. Когда я увидела, что он нуждается в моей, именно в моей, поддержке, я из жалости поцеловала его сегодня на глазах у Курати… Я ему очень сочувствую. – По лицу Йоко пробежала легкая тень. – И вот подумайте, Кото-сан, я, как и вы, люблю веселье и радость, а приходится быть упрямой, сторониться людей, по собственной воле вызывать у них ложное о себе представление. Сейчас, быть может, вы не поймете… О, уже пять часов. Я велела Айко приготовить ужин. Вы уж покажитесь сестрам, они давно вас не видели. Хорошо?

Кото вдруг выпрямился.

– Я ухожу. Пока я не смогу сообщить Кимура что-нибудь определенное, обедать у вас мне не позволит совесть. Йоко-сан, умоляю вас, спасите Кимура. И себя спасите. Говоря по правде, когда я наблюдаю за вами издалека, вы внушаете мне ненависть. Но стоит мне с вами так побеседовать, как я чувствую, что есть в вашей душе нечто такое, в чем вы сами себя не можете обмануть. И я злюсь на себя за это и говорю вам грубости. У вас плохое окружение. Самое дорогое – это жизнь, не будущая, не прошлая, а эта, нынешняя жизнь, и я хочу прожить ее так, чтобы не о чем было сожалеть. Я могу споткнуться, могу упасть, но все равно не стану унывать и хныкать, как другие. Упаду – встану. Быть может, я глупец и не похож на остальных людей, но я хочу жить именно так.

В этот момент в комнате загорелся яркий электрический свет.

– У вас и в самом деле болезненный вид, – сказал Кото, с жалостью глядя на Йоко. – Скорее поправляйтесь. А сейчас позвольте мне откланяться.

Даже чуткий, как лань, Ока не заметил, как плохо Йоко выглядит, а бесчувственный Кото заметил и выразил беспокойство. И Йоко прониклась теплым чувством к этому простодушному человеку.

– Ай-сан, Саа-тян, – крикнула Йоко, – скорее идите сюда, Кото-сан уходит, уговорите его остаться.

Садаё выбежала в прихожую, но броситься Кото на шею, как она проделывала это с Курати, не решилась и стояла молча, застенчиво глядя на него. Вслед за ней, снимая с головы полотенце, появилась Айко, Свет лампы упал ей на лицо. Кото, видимо, поразила ее красота. Он, словно зачарованный, забыв даже поздороваться, не отрываясь смотрел ей в глаза. С улыбкой, от которой на щеках у нее появлялись ямочки, Айко без тени робости слегка поклонилась Кото.

– Нехорошо, Кото-сан, – сказала Йоко. – Сестры так старались отблагодарить вас за добро, которое вы им сделали. Может, и невкусно у них получилось, но вы непременно должны попробовать. Слышите? Саа-тян, беги спрячь его фуражку и саблю.

Садаё живо выхватила фуражку из рук Кото, и ему ничего не оставалось, как вернуться в комнату. Йоко послала за Курати.

За столом, накрытым в большой гостиной, царило оживление, редкое в этом доме. Все пятеро сидели на своих местах, готовые приступить к трапезе, когда вошел Курати.

– О, входите, пожалуйста. Сегодня у нас весело. Сюда, прошу вас. – Йоко указала на место рядом с Кото. – Курати-сан, этот господин – Гиити Кото – близкий друг Кимура. Я вам о нем говорила. Он так редко жалует нас своими визитами. А это Санкити Курати, бывший ревизор с «Эдзима-мару».

Курати спокойно уселся рядом с Кото.

– Я как-то мельком видел вас в «Сокакукан», но так и не познакомился, за что прошу прощения. Я многим обязан нашей любезной хозяйке. Очень рад с вами познакомиться.

Слегка наклонив голову, Кото молча смотрел Курати прямо в глаза. Курати нахмурился, ему было неловко за свои необдуманные слова, но тут же справился с собой и с улыбкой снова обратился к Кото:

– С тех пор вы очень изменились, вас не узнать. Во время японо-китайской войны я тоже был наполовину военным. Это очень интересно. Но иногда трудновато приходится, правда?

– Да, – коротко ответил Кото, не поднимая глаз от стола.

Терпение Курати истощилось. Все почувствовали это, и настроение сразу испортилось. Даже умелая тактика Йоко не могла спасти положение. Особенно остро переживал это Ока. Одна только Садаё оставалась веселой и беспечной.

– Сестрица Ай ошиблась и вместо уксуса налила в салат слишком много оливкового масла.

– Вот Саа-тян всегда так, – кротко взглянула на лее Айко. Но Садаё, ничуть не смутившись, продолжала:

– Зато потом я еще подлила уксуса, так что, может, он даже чересчур кислый. Хорошо бы еще зелени добавить.

Все невольно рассмеялись. Засмеялся и Кото, но тут же умолк. Вдруг он отложил в сторону палочки для еды.

– Из-за меня стало грустно за этим веселым столом. Прошу извинить. Мне пора.

– Нет, нет, что вы, ничего подобного, – пыталась уговорить его Йоко. – Оставайтесь с нами до конца, прошу вас, пожалуйста. Потом мы все вместе пойдем вас провожать.

Но Кото ничего не хотел слышать. Все поднялись из-за стола, не окончив ужина. Кото надел сапоги, пристегнул саблю и, разглаживая складки на мундире, внимательно посмотрел на Айко. С самого начала не принимавшая участия в разговоре, Айко и сейчас молчала и укоризненно смотрела на Кото своими широко раскрытыми кроткими, задумчивыми глазами. Это не укрылось от зоркого взгляда Йоко.

– Кото-сан, вы приходите к нам почаще, непременно. Мне еще многое надо сказать вам, да и сестры будут рады. Смотрите же приходите, пожалуйста.

Йоко дружески взглянула на Кото. Он неловко козырнул и скрылся в окутанной вечерней тьмой роще, гравий на дорожках заскрипел под его сапогами.

Курати, который был в это время в гостиной, словно разговаривая сам с собой, досадливо произнес:

– Дурак!