Птичка, ты милее всех, Золотая ты моя! Подпевает мне всегда Сладкий голос соловья. На тебя гляжу опять! Ты пришла, пришла, пришла. Песню звонкую весны, Звуки флейты принесла. Так начнем анапесты!

О ничтожное, жалкое племя людей, дети праха, увядшие листья, О бессильный, о слабый, о немощный род, преходящие, бледные тени, О бескрылые, бренные вы существа, вы, как сон, невесомы и хрупки, К нам, бессмертным богам, обратите свой взор. Нам неведомы возраст и старость, Мы в эфире парим, о великих делах, о нетленных вещах размышляя. Лишь от нас вы сумеете правду узнать о высоком, заоблачном мире, О природе пернатых, рожденье богов, и о Хаосе, [60] и об Эребе. [61] И потом, достоверную правду узнав, вы не станете Про́дика слушать. [62] Хаос, Ночь и Эреб – вот что было сперва, да еще только Тартара бездна. [63] Вовсе не было воздуха, неба, земли. В беспредельном Эребовом лоне Ночь, от ветра зачав, первородок-яйцо принесла. Но сменялись годами Быстролетные годы, и вот из яйца появился Эрот сладострастный. Он явился в сверкании крыл золотых, легконогому ветру подобный. С черным Хаосом в Тартаре сблизился он, в беспредельной обители мрака, И от этого мы появились на свет, первородное племя Эрота. Все смешала Любовь. И уж только потом родились олимпийские боги. Из различных смешений различных вещей появились и небо, и море, И земля, и нетленное племя богов. Вот и видно, что птицы древнее Олимпийских блаженных. А то, что Эрот был действительно пращуром нашим, Доказать нам нетрудно – умеем летать и приходим на помощь влюбленным. Своенравных красавцев мальчишек не раз удавалось влюбленным мужчинам Лишь тогда покорить, лишь тогда победить, когда мы приходили на помощь: Кто подарит мальчишке щегла, кто гуся, кто цыпленка, а кто перепелку. Нет, поистине все, чего можно желать, доставляют пернатые смертным. Это мы возвещаем, что осень пришла, что весна подошла или лето. Время сеять, когда закричат журавли, улетая в ливийские дали. Пусть моряк рулевое повесит весло и уляжется спать безмятежно, Пусть овчину себе раздобудет Орест, чтоб не мерзнуть во время разбоя. [64] Если коршуна видите, значит весна наступила и время настало Стричь овец густорунных. А ласточка вам сообщает о теплой погоде, Говорит, что овчину пора продавать, что пора одеваться полегче. Чем же мы не Аммон, чем не Феб-Аполлон, чем не Дельфы и чем не Додона? [65] Вы по всяким делам обращаетесь к нам и нуждаетесь в нашем совете, Будь то выбор невесты, еда и питье или даже торговая сделка. Все, что можно как знак, как примету принять, у людей называется птицей. [66] Необычная весть – это птица для вас. Если ж вам расчихаться случится, Или встретить раба, иль увидеть осла – это птица, и птица, и птица! Неужели не ясно, что птица для вас – это сам Аполлон – прорицатель? Если нас вы решите богами признать, Знайте: осенью, летом, зимой и весной, Как пророчицы Музы, вам будем служить. Мы не Зевс, и от вас в облака не сбежим, Чтобы там, в вышине, почивать, возгордясь. Нет, мы здесь и останемся, здесь навсегда! Мы богатство, здоровье и счастье дадим Вам самим, вашим детям и детям детей. Мы блаженство и радость, веселье и мир, Смех и молодость, пляски и пенье сюда Принесем. Даже птичьего вам молока Мы не будем жалеть. И пресытитесь вы Безграничным, невиданным счастьем.

Муза, Муза лесная! Тио-тио-тио-тиотинкс. Порхаем мы по гребням гор, И внемлет нам лесной простор. Тио-тио-тио-тиотинкс. Ясень укрыл нас густою своею листвой. Тио-тио-тио-тиотинкс. Льется из рыжего горлышка звонкая песнь. Тио-тио-тио-тиотинкс. Пану святому священные гимны поем, Пляшем в честь Матери Горной – Кибелы. [67] То́-то-то́-то-то́-то-то́-то-тинкс. Фриних, как пчелка, амвросию звуков собрал. [68] Он, словно ношу, из рощ и лесов приносил Песни свои золотые.

Посетители театра, если кто-нибудь из вас С нами жить привольно хочет, пусть идет скорее к нам. Что по вашему закону безобразно и грешно, То слывет у птиц прекрасным и у нас разрешено. Вот по вашему закону не годится бить отца, Мы же рады и довольны, если вдруг птенец к отцу Подбежит, ударит, крикнет: «Ну попробуй, сдачи дай». Вы рабов клеймите беглых, вы преследуете их, Мы же им присвоим званье пестрокрылых журавлей. Если Спинфар как фригиец ущемлен у вас в правах, [69] То у нас фригийской птицей называться будет он. У людей слывет карийцем и рабом Экзекестид, А у нас кариец каркнет – и найдет себе родню. Если Писия сыночек вам предательством грозит, [70] То у нас птенца такого в петухи произведут: Нет запрета в птичьем царстве петушиться петухам.

В крике лебеди белой – Тио-тио-тио-тиотинкс! И в легком шелесте крыла Мы слышим: «Феб, тебе хвала». Тио-тио-тио-тиотинкс. Лебеди кручи покрыли над Эбром-рекой. [71] Тио-тио-тио-тиотинкс. Клич по заоблачным далям эфира прошел. Тио-тио-тио-тиотинкс. Вот уже в страхе к земле припадает зверье, Ветер улегся, и замерли волны. То́-то-то́-то-то́-то-то́-то-тинкс. Вот и Олимп загудел. Изумленья полны Боги бессмертные. Музы ведут хоровод, Песню заводят Хариты. [72]

Быть крылатым от рожденья лучше всех на свете благ. Если б, зрители, на крыльях подниматься вы могли, Кто бы стал с пустым желудком трагедийный слушать хор? Заскучав, домой покушать зритель живо улетит, Чтоб затем, наполнив брюхо, на комедию поспеть. Если, скажем, пожелает облегчиться Патроклид, [73] Он плаща марать не станет, а в сторонку отлетит, Там нужду свою он справит и обратно прилетит. Если вдруг любовник ловкий есть, о зрители, средь вас, Он сейчас же, как увидит, что сидит в театре муж, Полетит к жене на крыльях, с ней в постели полежит, А затем взмахнет крылами и обратно полетит. Ну, скажите, не блаженство ль быть пернатым и летать? Вот возьмите Диитрефа: [74] опериться не успел, А вознесся: стал филархом, [75] а затем гиппархом стал! [76] Был ничем, а нынче ходит рыжим конепетухом! [77]