Я пересчитывал людей на нынешней войне…       И раздвигались лица чуждых жизней,       Как будто нежная и жаркая долина       Все ниже уходила в медленном полете,       И заволакивало просторы       Губной обтянутою синевой посмертной.       Но вот последний взвод последней роты       Ушел, ушел в ночную тишину дороги,       И осторожно завершая путь,       Их догонял с гремящим котелком       Хромающий солдат отставший.       И роднички светились в теме травяном.       И всех пространств хватило бы на всех.       Как мало нас, еще кровавой плотью       Мы тщимся стать родней друг другу.       Как мало нас, не отставайте ночью!       Ведь хор пустынных голосов зовущих       Три раза обежит земли прозрачный омут       И станет эхом войн нам неизвестных.       Как будто войны совершились все из-за тебя —       В отчаяньи людей перед отставшим человеком.

Выходящие из этой зимы, люди кажутся тоньше, Из туманного белого мрака, Где сколоты, словно колбы, льдины подобием матовым молока… Вырастают оне на автобусной остановке в щетине бензиновой, но не новой, В синей саже, В новых тенях полинялых, В длинных полах пальто серо-финских И храня поставленный на ручник затаенный свой голос. — Это глас их из сна И глазница пророка проросшего, Словно льнувшие к людям лунки семян, что проклюнулись вдруг на сером окне. Из отросшего за зиму меха пальто Ничего не извлечь нам хорошего Не излечит ничто нас от пасмурной робкой всегда доброты.

      Был зимний плащ твой мехом внутрь,       Как сердце эскимоса,       Ну а лицо открыто, как всегда,       И среди сумеречных лиц всегда,       И между ранней темноты всегда,       И по закону сохранения улыбки.       Все в мире полнится людским пересеченьем —       Пересеченьем дружбы и любви,       И человека с деревом замерзшим       Двойная тень у двери замерла.       А наша удивительная встреча       Пересеклась с игрушками в витрине.       И мы блуждали пальцами       Меж водорослей трепетного мира,       Среди атоллов в ледовитом океане       Сходились мы и расходились вновь.       Как будто руки разнимали воздух,       И облака в резине оболочек       Держались правильно на тонких тросах       И прятали в себе все небо наше.       Наборы рук, сердец и нежных желез       Ласкались в изумительном пространстве       И клювами точили алюминий       И плакали в разорванности тайной.       И люди в новогодней позолоте       Своих побед, в предпраздничном забвеньи       Шли так нежданно в глубину витрины       С обеими ладонями участья       И прекращали лепет разобщенья.       Но вспархивая в невесомость,       Игрушки двигались над маленькою бездной       И, как пылинки, подлетали к свету.       Всю пыль вещей и достояний жизни       Их тени чуткие с материи срывали       И зимнюю одежду раскрывая,       Нас оставляли в пролетавшем мире.

Утро, прохладное утро… Пó мосту каменному ты идешь на работу, С каждым шагом все ближе конец твой сегодняшний. Ты в неподвижном зданьи двери еще откроешь, Снимешь пальто и войдешь в бесконечность. Так вот пó мосту ты шел, Помнишь ли встречных? Не помнишь… Помнишь ли дрожь мелькнувшего грузовика? Рельсы трамвайные, полные солнечной мути, Вы почему не прижались, не оставили след на лице? Но ведь и ты, поэт, ты, кто все это увидел, Чем ты пред утром другого отличней? Все мы сегодня еще передвинулись в творчестве нашем земном, Мы еще раз пó мосту перешли через реку… Разве не чувствуем мы, что земля с каждым днем все иная, Чудный, без вести в жизни пропавший своей на земле. И потому, что я превращаю все лишь в подобие жизни своей — Золотом станет все то, к чему я прикасаюсь, Да, природным, тяжелым, мытым в сердце моем. Но ведь уже не простые прекрасные лица вокруг… Жизнь! Но темнеет она в блеске жестоком, И на окрик мой земля голосит, И округа гремит непрерывным металлом, Словно эхо в разбуженном храме. Жизнь! Но ведь глубже она и дороже, чем в наших делах. Ты вот, достигший, Боишься коснуться тела еще твоего, Что, если только глаза уцелеют В золоте тела тогда неподвижного, Стоящего утром на улице ранней твоей.

Весь этот свет дневной с его глубокой силой… Где ночь проходит незаметным шагом, Так благодатна ощупь всех предметов И в этой темноте блуждают тени И бархатные мириады звуков. Животные давно к земле приникли — К сосцам камней и рудным жилам меда, Глаза их смотрят только внутрь земли, Когда им веки прикрывает ночь, То наступает прошлое планеты… Рука блуждает в поисках дороги И чувствует глаза зверей и позвонки растений. И ты художник… воздух – только воздух И ты лишь движешься над страшною средою С невидимым тяжелым сгустком сердца, Людей не замечаешь ты: ты миром стал для них. И в плодородной и ночной равнине, Где ты блуждаешь темными глазами Нет ничего, чтоб ты уже не знал. Где те постройки, что построил разум? Проходишь ты сквозь них тревожным ветром, Через металла влажную поверхность Ту входишь в мировое отраженье, Молекулы лишь только узнавая. Так что же, познанный, увенчанный металлом Ничто тебе не скажет: «Я – твое». И зрения всевидящего мало: Когда познаешь все, – то ты умрешь. Не умирай! Земля еще ночная Невидимая нежная видна. Ведь ты ее касаешься еще — Так значит ты на ней среди других, Так значит ты еще земной и нежный.

      Где те песчаные города у моря,       Которые я думал тебе создать?       Разве явленье твое понимал я,       Когда каждый вечер земля тобой тяготела,       И мосты уходили в далекий невидимый берег.       Разве ты берег тот долгожданный,       И ты на мосту, Галатея?       Только город хотел я начать,       Только город тайный у ног твоих,       Чтобы его уходящей ночью       Разбивал молчаньем и воздухом тихим       Ветер морской равномерный.       Темнота, лишь одна темнота       В песчаных улитках земли…       Заколдованный город,       Закруженный легкой водой.       Ты, земля неизвестная,       Уходящая в глубь вращенья и моря,       Вся в губах нерожденных,       Вся в дельтах рек пересохших…       Нет, не я тебя вызволил из темноты, Галатея.       Ты сама пришла       По обочине брезжущего шоссе.       Я увидел тебя лишь минуту назад       В широком его повороте.       Можно и жить теперь у подножья земли,       Только вначале даруя для всех       Стены из влажного утреннего песка.       А дальше, а выше?       Разве не ищем мы в верхней жизни земной       Путь от города ночного песка?

      Нынче начнется бронзовый ветер,       Заструится зеленая медь —       Это черных грифонов крылья       Грозно замерли в твой приход.       Это мы сквозь бронзовый ветер       Над долиной летим ночной,       И любовь – это первое слово о смерти —       Чей-то голос шепчет со мной.       Издалека приходит бронзовый ветер,       И уже не могу я тяжелою медью не течь,       Потому что любовь – это древнее слово о смерти,       И любовь мы в крови отыскали, как урартский        истравленный меч.       Мы летим в каждой ветке разбиться горькой долины,       Чтоб закрылись и смолкли в полете глаза,       Чтоб исчез и забылся у грифонов облик их львиный,       Чтобы крылья истлели во тьме, как в земле        пропадает лоза.

       4. Она молодая и бесконечно молодая       Шла по этому безлюдному до края лесу.       Когда она во мху глубоком       Нашла начало воды великой       И лицо впервые за столько дней       Положила на дно бочага,       Как взглянула она в это свое лицо,       Узнавала она себя там,       Любовалась, как прежде?       Только думалось ей:       «Почему лицо мое не трут, не огниво,        не дымная лодка,       На которой я поплыла бы между деревьев упавших       Туманным утром к оставленным людям?»       Белый камень на дне ключа       И тот счастливей лица моего,       Людей позабыла и деревьев не знаю,       Что меж ними лицо есть?       Я бы стала красивейшей,       Ко мне вы потянулись бы все.       Если корни оно, пусть будет смолистые корни       Глазами черники я двинула б ваши соки с себе.       С прикосновеньем сосны золотистой       На песчаном обрыве       (Как в хвое опавшей солнце играет!)       Я бы осталась здесь навсегда.        5. Одинокая ночь женщины       Календарь ночной и букет цветов,       И часы ручные, и будильник,       И теплота растаявшей постели,       И тишина моего тела, отраженного в темноте.       О как раскрыть вам в эту темноту       Весь холод тела, отлюбившего?       Мой муж забытый так давно…       И сын мой, не рожденный никогда       В кувшин забытый с росою утренней заглянет,       И что останется на дне от взгляда?       Лишь темный лист осины…       Мой нерожденный первенец любимый!       Кроватки без тебя осиротели,       И лестницы рождают звук пустынный,       И по ночам ты возвращаешься из школы        весь в снегу.       И чудной тенью в светлой чаще       Я замерла в дрожащем мире нежном.       Еще видны мне корневые руки,       Дымок растительный идет от корья,       И светляки пылают сизыми ночами.       Вся боль во мне непознанного мира…       И топот костяной ноги по руслу каменистого ручья,       И детский нерожденный трепет       От сладостных зловещих лебединых        крыльев жизни.

       1. Но если я притянутый к дыханью       Заснувших городов,       Которыми в кубики играют реки,       К дыханию домов, затянутых дымом,       К морозному предсмертному дыханью       Косули, убитой на снегу,       Сквозь пелену пространств       И речные длинноты перекатов дней       Несущих плот к морю незнакомому…       К дыханию лепетаний в нас нерожденных,       К тому, что просит возродить, достроить,       Украсить золотцем из потемневшей неживой ладони       Вершину недостроенного зданья,       Создать еще неизвестное,       Неисточавшее горький запах мысли,       И тусклое зеркальце закатного солнца       Запрятать в карман потайной…       Всю жизнь можно оплакать в миг такой,       Всю жизнь отпустить в неизвестное.       Ржавый ельник, елань и болотце       И берез молодых чахлый хруст.       Меж них, хватаясь за ломкие травы,       Уйдет она, счастливая жизнь.        4. Не очнуться, о, нет, никогда не очнуться,       Чем любимей, тем ближе и глубже.       Иначе, как бы жизнь охватили мы голосом,       Тихим голосом вдаль?       Как бы жизнь нам признать,       Если б не путь ночной,       К любимой путь, нежный,       Выход тела, исход?       Если б не так, то как бы мы узнали людей?       Ведь любимое нами – знакомое.       И если скажу я, любовь, я люблю тебя,       То умрет человек любимый,       Пораженный грохотом сил земли.       И нет, не смогу поразить я забвеньем       Иные, но ближние жизни,       Доверенные мне любовью.       Я хочу состариться сразу, только честно и тайно,       Чтобы только на миг вышли к земле       Эти руки, гудящие теплой смолою внутри,       И утренняя влага лица неотчетливого,       Только унять этот вечный период тепла        и хлада в крови.       Только на миг, чтобы мир мне узнать.       Что, не смогу я?       Лица крови моей мелькнут на мгновенье,       Чтобы старческий шум моря остановившегося       Замер перед глазами молодыми…       Нет, только подумать и сможешь,       Нет, никогда не предашь ты жизнь,       Если я говорю, что люблю тебя,       Это значит только – верю,       Что ты существуешь.       Если ж ты жизнь прожить не хочешь,       Только опыт понять ее хочешь,       Мудрость окончанья мгновенного,       Любишь любовь – ты не существуешь.       Ведь если бы не любовь,       То как мир бы поверил нам,       То как бы песчинки водой нам слепить       Раннею ночью после вселенной дневной,       Как бы нам отдых жизни понять       В нежных заводях крови?       Чтобы будущее больше не скрывалось       И не страдало от света прямого.