Приперся на конкурс Чайковского с лютней          Никто не знает, как звуки извлечь          Пошли к деревянных дел мастеру          У которого засаленная репродукция           Караваджо «Лютнист»          Стояли, друг друга толкали           локтями          Как стадо немного уже неземных           людей          Туда в темноту где цветок          Смотрели как будто бы в детский           чердак          Где пыльные стропила – сами           как музыка в солнце          Где под подмышкою кто-то           быть может и ты          Держал неровную деревянную ту           восьмерку          Ты звуки извлек темноту и цветок          И ноту – помощницу темноты           Караваджо          И славу у уст          Когда поцеловал репродукцию           Караваджо          Стояли все прочие          И твой результат ожидая          Были заняты звукоизвлечением дали          И радости не было струн           и не было струн и границ Формальную повесть на миг заключили в футляр И вышел на миг и вошел сам друг темноты Караваджо.

         За рулем он откинулся навзничь —          В пробке непроходимой в родном дворе —          снег непробуден          он взглянул на правую руку,          но понял, что не видит левую руку          он взглянул на левую руку,          но понял, что правой – нет          за аквариумным окном машины          медленно промелькнул и исчез прохожий          скрыл, скрывает лицо свое от снега          и рождественским бродит Николой,          Заплутал ты с мешком заплечным          меж номеров машин          с жестянками в сетке заплечной          даром почти жесть меняя на медь       Горизонты, дворы, немота монеты           давно оброненной на мостовой          И словно бы повторенье мантры —           самого себя —           в сквозняке проходной.

              пустоцветом?               Лишь с железным зажатым в руке               букетом —               вилка, ложка и нож               любовалась, нет, любовался               собой в отражении               и под ложечкой нежное жжение               и везде на стенах в кружении               и они, и она, и оно

      На спине на зеркальном паркетном полу       Плоскость балетного класса       Сколько пальцев в руках на демонстрации?       Сколько волос непросчитанных        и неубранных словно колосья со лба       По переулкам стекающиеся образы-образцы       Из разбитых шкатулок малахитовых        не отражены в паркете        Руки уже ушедших идей.

    в своих штанах, пошитых не на века     добрел сюда на автобуса стертых подошвах    с финишем промежуточным почему-то     в кафе, посвященном Элвису Пресли     отсюда до Ерусалима рукой подать     но ты ничего не чувствуешь     в нелепой руке с фарфоровой     кружкой гитарного не твоего     кумира     очистил чувства свои вполне     зачем стремился сюда     пол-России и всю Украйну     ты пересек     затем, чтобы здесь разрыдаться     у автобусного колеса    везде кое-где миндаль расцвел     а ты даже гору за рыданьем не видишь     приготовился, словно бы собрался

С Елеонской горы там не видно долины Иосафата из-за холма и на склоне лишь — шкурка банана, на три разделенная доли легкая тарелка, брошенная ничком вилка без зубца смеем ли глядеть меж неподвижных олив на склоне зрение вас всех преумножит как знамя небес Иерусалимский университет за твоим затылком в сплошной непроглядной листве подзорная труба на штативе на гранитном стоит парапете да не приснилось ли тебе море которое видел ты опустив в прорезь подзорной трубы древнюю стершуюся монету когда вокруг небо в холмах облаков

Видел я Масличную гору в бинокль говорлива толпа и ты ее немой язык стоокой толпой разноязыкой глядящей глазами в стороны света во все глаза, во все ворота на холм, летящий одетый в бетон недоступный невидим он от Шхемских ворот, от Ворот Ирода, от Золотых ворот, от Львиных ворот виден от Мусорных ворот от Сионских ворот от Яффских ворот тихо не доходит из бетонного гетто весть               Вифлеем неприступный               Ерусалим невидим ему                Зрим снаружи семивратный                славен Ерусалим               но внутри недоступен

По перламутровой ступени камня Под ногою готов разломиться высокою ступени каменный перламутр Ты замер, увидев в камне древний свой сад детства Древние кратеры, набатеи, Рамон Пересечения высохших высохших рек бедуины Поселки – временные полотняные их ангары треугольные знаки с верблюдом внутри Земля готова зацвесть под зимним дождем До Галилеи еще далеко пожалуй На языке глубинном и древнем наречии горят, говорят города Сухая зимняя земля расцветет именами

Итальянская семья валялась в море Изредка перекликаясь много глаз у отеля — их бессонных очей глядели в стороны света не видя пресной воды, бившей в правую руку Глубоко мы на дне моря воздушного ниже земли, тише травы здесь у отелей они – глаза одни глаза брызги растут вверх к уровню-нивелиру земли Пресная вода пресная сквозь нее на юге вспышка белого облачка магниевого завода добывшего немного соли моря для земли

Ты включил кондишн на полную мощь Чтобы мысли все заглушить Ан доносится откуда-то сотый твой анекдот от которого антидота нет Всё в посольстве по-советски сложно и необычайно светло говорят пиши бумагу даже по трафарету подложенному поперек ты хотел хоть одним глазком в будущее заглянуть но оттуда кто-то заглядывает сюда срок подписи твоей иссяк и истек юго-восточнее Азии здесь можно жить если б был воздушным твой позвоночный столб а не то, что ты на нем застыл на столпе боль твоя спеленута в местный пресный хлеб ты бы мог пережить и ее и избыть но избыток зрения твой бежит во все стороны здешних мест шумным холодом ты все соринки с пола прогнал все равно за окном необыкновенно тепло и стеноз сжал вас всех в одной небольшой стране и за краткой подписью видится лишь ее рука — не хотел, а приходится кратким быть как Магдалина Борисовна что нюрнбергский весь протокол запечатлела птичьими стенографическими значками только пальцы ее тогда на светлой стене повторяли щепотью шероховатое то движенье но тебе сейчас не на те пальцы тонущие в прошлом смотреть воротиться хотя б невидимым в свои края но жаль здесь себя потерять и на мировой твоей гармонии кто-то другой играет там за твоим окном воротиться бы в юность и набравшись сил побежать бы отсюда во все стороны жизни выйти б наружу за холодом пока не утратилась вся подпись твоя и чернила для белил этой стены еще в памяти есть