«… на “ferry” поплывем» – так они проговорили? да, не на Киферу… лишь созвучие… словно исполняется обещанье уже забытое — поездка на острова наверное, почти блаженных плаванье на этот остров Кеджо? – так кажется? да, мы плывем на Cozy-island — от берега песчаного пойдем где у гостиницы силуэт пробитый Афродиты в плоском граните сквозь который видны морское солнце и край далеких островов октябрьское скольженье по волнам в Восточно ли Китайском или Желтом море все обещания исполнены мы движемся мы неподвижны на пароме словно в ладье с огнями по бортам память прерывается в этом томительном мутно-зеленом море да, на острова блаженных… «А вот и остров Кеджо…» рождался он из моря, как призрачный нарост под звук мотора с перебоями как точка мечты разросшейся вдруг до огромной правды обитаем все-таки, заселен этот остров-порт пустоты знобкие Кореи: между сопок, между деревьев, между людей прохладно как-то зябко под ветром и взгляд кружится меж дальних сосен спускаясь к морю но посредине острова есть снова остров и там на сопке обнаженной Преувеличенный заведомо на осеннем взъерошенном склоне вздыбленный танк сквозной через который единственный вход туда… то не был лагерь смерти лишь место ожиданья скорбного (под эгидою ООН) окончания войны когда умчит на родину китайцев-северян черный паровоз как завершение того темного входа в танк за две недели… до твоего рожденья началась неведомая война в Корее война для нас почти что нереальная и вот историю здесь играют манекены пока живые люди заняты другим На парашютах вероятно опускались на берег скудный этих островов накапливались как отдаленный лес на сопке полуголой и с надписью POW (Prisoners of War?) на спинах вступали в действие на мягких лапах восстания здесь происходили представлены на диараме где неживые люди переходят в фреску незаметно подзвучены живыми голосами подкрашены ненатуральной кровью Говорящие куклы изображают лагерную историю объемом в 120 тысяч жизней для нас истории той не было она не более жива чем эти силуэты переползающие по проволоке над пропастью из памяти диарамы извлекаемы лишь они – немые манекены путеводный маршрут по холму слепок тех слепых голосов в репродукторах черной бумаги пропавшие в окопах следящие сквозь амбразуру за нынешней морскою синью лишь за брезентом бывшего лагерного театра-шатра под ногою разбито живое стекло разделенное на несколько осколков, как море это или острова где плавают свободно отражаясь небо безмятежное сосны и чьи-то лица на террасах горы, где лагерь был когда-то под открытым солнцем С той стороны на склоне срединных гор видны «Райские острова» на выходе у моря другого Здесь хижина на берегу, ручей негласно впадает в море и шубертовская тишина словно нечаянно сгравировали сюда горно-немецкий воздух в этот край древних рыбачьих сетей История вползает в географию Ночью возле стен гостиницы неясное сиянье доходит у песка морского над безвидным горизонтом — то острова Цусима

Отдаленный города гул Ты заслышал зимним утром Глаза закрыв Ты вспомнил: в метро-переходе играли так же гусли-самогуды Ты пробегал с привычной сумкою через плечо и ощутил под пальцами всю городскую музыку, трепет и людские разговоры ты был его источник, слабый родник этого гула ты чувствовал, как мир играл, переходя в простой предмет но некому его собрать, создать город везде и где-то но там тебя нет отдаленно болит голова еще в сумерках ты нащупал звук – внезапный лай отдаленный — узор незнакомого смутного перламутра ты думал, что сможешь вернуть тот рисунок И в мерзлом трамвае Где музыка отдаленная Остекленная холодом Твой портфель на коленях под руками звучит Словно ты гитару перевернув Струнами вниз В желтом дереве музыку слышишь Затрепетав, как лира полевая Город вокруг – не видит тебя И ты лишь ладонь его чувствуешь что это… легкая дрожь купюры, детский флажок или вымпел под ветром и вокруг снег – руина, но все ж нерушим просит город-мир, чтобы ты бродил по улицам его, садам даря ему его отдаленный смысл Ты играешь пальцами на сумке своей или дереве старой гитары И хотя город каждым жестом своим торжественно тебя опережает он не произойдет без тебя.

Неверный свет костра вечерний поворот дороги И несомненный и неумолимый дым. Он быстро перенес к нам шум тепла родного став не воспоминаньем но всеми вами прежними вернув непостижимую неуловимость верности

Смывая пыль и водяную пелену Медленно напяливая на лицо перед краном бьющим вниз куда-то в светотень этого или того дня. Разрезы кровли, утренние тени, свет резкость голубиных крыл и гул в глубь двора растерянно откуда-то так попадает. Держа письмо перед собой на водной пелене не прикоснувшись к чернилам — их смоет непутевая вода. Лишь завороженно следил как бурлила и пропадала драгоценность в воронку с правым завитком. По ногтю тень прошла лицо бумаги обескровилось недостоверно было в молчании все, что я мог сказать по причине твоего ухода. Я медленно произнесу бессвязный протокол между зубов дневной Где-то сигарета зардеет меж светофоров Папиросная фабрика продымит Легкие проснутся Тот день начнется Сверкающим камнем.

Две поэтессы напротив друг друга На табуретках Покачиваясь Изображая июньскую встречу Ту полутайную Перед самой войной При немногих свидетелях В комнате восьмиметровой «Был ли паркет, это надо проверить Или только партер марьино-рощинской пыли», — Так говорил режиссер им, Что рассадил их по двум сторонам комнаты «Собственных стихов не читайте, но держите их наготове рядом с речью… Перед собою протяните руку с большим бумажным листком на котором написано их имя…» Он предложил им одеться в старые водолазки Чтобы осталось, не утонув, в безликом том трикотаже только лицо. «Вы играйте лицами белыми, как листки, на которых еще не написаны глаза и ресницы играйте хотя бы с чистого древесного листа липы» «Лицо поэта, – так он им говорил, — в моем представленьи – лишь цветная неуловимая ткань, по которой войною времен проходят лица встреченных им» «Можно курить?» «Нет, не нужно. Потерпите» «Для кого мы играем? И что значит “играть”?» «Вы остановочный пункт… что вполне достаточно… или безостановочный… времен тот пунктир, откуда исходят волны ветра от ваших волос в прошлое, к тому дню… или в будущее» «Но продолжим… Именно он воплощает других Имя его — это мозаика благодарных имен других Но именно им Он обязан всем Потому что они – его воплощенье» Приблизительно так бормотал он им в уши… Обдавая свежим дыханьем Внушая инструкции, отвлеченные, как реклама лаванды. «Изображая другого мы имя держим свое словно маску перед собой но написано на нем имя чужое» И он выдал им листки, прикрепленные на длинных планках похожие на белый веер написав слова на одном «Ахматова», на другом «Цветаева» «Так вы станете двойным анонимом», — он внушал им. Изображая других на табуретках пригнувшись в черном своем трикотаже. «Ваш диалог отдаленно может напоминать допрос» «Кто же кого допрашивал?» «Никто никого и при том – обе друг друга эта встреча, в которой воплотилась вся жизнь это пьеса… потому что они играли встречей своей всю-то жизнь нашу… все свидания безымянные при понятых… при свидетелях чьи лица едва различимы в рембрандтовской темноте ведь все, кто искал другого… встретились в этой комнатке и кто, говорил утвердительно тот вопрошал и смотрел на себя сквозь драгоценные глаза другого» Вечер… нескончаемый вечер июньский «Помните… в последний раз встреча их на этой земле но здесь на дощатом полу нашей комнаты на подмостках, верней, на мостках расставанья вы напомнить должны что их встреча еще состоится. Вы не играйте Ту первую ордынскую безымянную встречу Вы играйте вторую где-то в Марьиной роще а Александровском переулке Но главное – вы играйте себя Играйте свидетелей марьиных рощ облаков волокнистых стад над Москвой над московским июнем запечатлевшим как паспорт всех нас… но тех неизвестных соседей кто спал в других коммунальных комнатах как молодой сосняк не знает никто» Две поэтессы в черном Начинают играть тихо проявляясь лицом в темном воздухе они могут изображать все, что хочет любая из рук «Вы поймите… им не играть предстояло — рыдать… трубным голосом звать… и рубашки шить из подорожника ниток… Или играть только небо за небольшим окном играть тот июнь что мгновенно ушел тогда незамеченный Поймите, вы играете монумент той встречи но играйте так, будто она была репетицией встречи вашей здесь и сейчас» «Дверь откройте, – он сказал чтобы воздух входил постоянно чтобы вы ощущали живой сквозняк, озноб на известковых своих локтях Вы воплощение их они остановились, проходя, в вашем взгляде в этой комнате со свежими окнами…» Обе синхронно отерли глаза при пробужденьи от слез или снов И продолжали молча играть

… и все романтические сны хоть и на этой трезвой жирной почве юга здесь круговая панорама — видны лишь грозовые отсветы гигантов Все дождевые мельницы вдали, пронизанные солнцем Отсюда с вознесенной квадратной галереи Дома, вершины И шапочки людей видны машины осенние что устье улиц устилают Земля почти необитаема еще не появились люди Способные ее узнать Открыть ее среди звенящих Индий ту Индию людей, Идущих где-то там внизу среди деревьев невидимы они скрываются в Middle и Down Town’е они незримы лишь контуры их как эти башни грозовых гигантов на горизонте сквозь облачную лазоревую мглу благословенный горизонт тетивой натянут и тут же отступает лишь ты пытаешься приблизить или выпрямить его есть сон о дне, который был уже и значит состоится о стране, где мы летели в нежных неживых полях сумрачных и солнечных со смолками во рвах мы в путь открыты, чтоб себя открыть.

Он построил на даче карточный дом на песке — легкий он, опирается на песчинки и поэтому прочен Ветер или огонь — лишь одни могут смахнуть его рукой со стола но остальные – нет читая эту притчу знаков и букв Он играет в канасту зазывая соседей, которые не идут будто он затягивает их в болотную политическую игру А на самом деле он чувствует в той игре — когда руки его говорят другим — прозрачность денег и вещества проницаемость лиц и благо, что можно жизнь свою раздарить никому.

Мимолетен бросок этих глаз В тех, кто безгласен. Они в метро спускается, чтобы спать Вместо глаз – открытая пасть Это они в кацавейке вповалку А глаза – ресницами сшитые щелки В зловонном вагоне метро кольцевого И заросший след от часов на запястье Все под палубой тихо, а наверху – сон В чистом безденежьи нашем Что-то от этих снов Явь чистотельна, как сон их прост Сон санитарный с белозубым оскалом До оскомины повторяемый след До изнеможенья у какого-то моря марсельского, куда в купоросную синь рукой дотянулся ты Что же мы делаем, повторяя: Не марай их моралью Деньгами не сори Между лузги и пылинок И высыхающих быстро их вздохов. Ненависть снег.

      Ты оставил свой планшет у ручья       И гео-молоток с протяженною рукоятью       Сквозь туман плексигласа       Говорящая карта видна       И тетрадь слюдяная       Здесь у воды       Приоткрылась мне       Книга твоя слюды       Не слова в ней       А люди видны       В неподвижной прозрачности       Я на ощупь искал ее        в комнате вашей забытой        и на пыльных равнинах книг —        неземной пейзаж ее        от уреза страницы        словно долгие волны земли Забайкалья       Но здесь у журчанья невидимого ручья        мне случайно открылась        тобою забытая книга слюды        и прозрачней открытия в мире нет       В ней остались люди, лишь чистые их следы        здесь иссякли прошлые слезы        и нет воды       Эти люди тверды        но прозрачны, как сплоченные листья слюды        Бесконечно тонок их свет       И у каждой страницы        есть время и место       Перелистать словно рощу       Или волны реки       Эту книгу       Слеза за слезой       Перечислить весь век       Хватит вам!        искать и кричать уж на весь ваш век       Чтоб пустым он остался, —        чтоб иссяк, – не осталось ни слезы ни одной       И тогда начать свето-образ отца       Не раскрытую память        я начинаю читать       Но в твою нераскрытую весть        вхожу, как в тетрадь       Где молчание есть твое обо мне       Чтобы ты начался здесь и сейчас        когда тихая весть световая уходит от нас. Ты наверно забыл, что в тебе, лишь в тебе эта прелесть осенняя земных перелесков ты один чтобы встретить идущий из камня свет Свет, который пока не добыт если он в заброшенном камне его надо найти Эти люди слюды так они осторожны Вы – люди слюды чтобы кожа светилась уносилась весть твоя слюдяная все что видено вами Иногда является Ингода промелькнула меж рельс Селенга за спиною осталась уже Ангара и далеко на западе последняя степь – Джезказган, да Джетыгара. это начато было где-то там у костра в октябре… ну а ты рождаешься как свет и весть о себе Это есть световое рожденье твое светлой боли былье припорошено но под снегом легким света, словно истина, — пронзенное бытие

Перед домом твоим в Задонске — номер 8 по улице К.Маркса именно потомки листвы этой а вернее единственный лист, ладонью отколотый от ивы той, той ивы и тополя положены между страницами — влажен вложен и скрыт между страницами биографии века восьмого танской эпохи поэта в единственности своей тебе равного также как эти друг другу скрытые уже от взгляда листки

         Вновь пахнуло речною прохладой          И над светлым июльским лугом          строки проволоки извитой          Распахнулись светлые ивы          Ну а ты лежишь от небес отвернувшись          Нет ни облака над темной спиной          Где в песок вонзилась сгоревшая спичка          Перечислить взглядом песчинки          Не блеснет ли в расколе кремня огонь          И в огне повторенье имени          Но смирись, повторенье твое вновь утешает река.

Тогда в провинциальном театре давали «Риголетто» в антракте на улицу мы вышли покурить в восточном воздухе Там за каменными стенами театра Шла опера, а здесь в тени деревьев шла жизнь вечерняя оперативная Мы думали, укрывшись за звездочкою красной сигареты, что в театре роскошном и несколько аляповатом похожим на здешний подземный метрополитен идет своя поставленная столь концентрированная жизнь что здесь вне стен все ей завидуют, хотя и не подозревают, что происходит там, и что вообще там происходит что-то в этом темном доме откуда не выходит ни одного неоплаченного звука, за исключеньем отраженных звуков, из которых и так вечерний воздух состоит — шуршание листвы, неясный щебет, арыка поступь еле слышная там в окружении платанов пятнистых — в огромном доме, похожем чем-то на метро но куда не входят поезда ни колесницы с возницами ночными с окрыленными плащами лишь может тихо танк войти если почует будущее ноздрями, да тихая когорта с темным изменившимся лицом комсомольцев-мусульман туда в театр или из театра в жизнь прямо на политическую сцену забыв про каменные стены и про то, что здесь ночной фонтан умолк когда солист из зала в распахнутой рубашке первым подымется и крикнет «Браво».

На этом острове, И в этом городе Есть храм, что мысленно перенесен с материка Ворота в нем открыты И над стеною южной Над парными драконами Взлетает неподвижно реактивный самолет Есть двери в нем из сада в сад Верней, проемы И также выходы во внешнее пространство Там под деревьями бетонные скамьи И рядом, всего лишь через несколько ступеней Двор, где сидят соседи за столом Две-три машины под узловатыми деревьями И дальше ничем не ограждаемые проходы в город Где красные огоньки у светофоров и мотоциклов Ранние сумерки и этот сад И улица, напоминающая чем-то Москву 50-х Проемами между домами Такая же, точнее, та же вечерняя грязь нежная И сжимающая тающая легкость темноты Вечерний сад с проемами дверей Там двери не изъяты — Они воздушны изначально И если кто-то сможет задержаться в них – он станет воздух.

Одна балканская страна Смутно неприкаянно родная Шла неравномерным шагом и не вся была видна из этого окна длинного как корабль дребезжащего трамвая Ты был ты не был здесь не каждым и медленно раздельно под уклон машины обтекаемые внизу спотыкаясь и ковыляя и этот город и медленный вагон и люди невдалеке заглядывая шли тебя то обгоняя то отставая Доисторический платан раскинулся над нашей встречей иль это был лопух или табак Балкан сошедший лист от моря нашей речи Она плыла была ты ради этого вечера сюда достигнул долетел добрался а где-то там на Цареградское шоссе выходит стройный куст-ребенок так тело вечера теплое бесшумно шло вперед или назад толкало и повторяемое солнце сентября из поперечных улиц ослепляло не полночь за полночь прошла но солнце эллипсисом было своим зиянием нас подхватило по пути и похвалило Все это было или нет и может быть что так трижды было в будущем вечер и земля простая трамвай бесконечный и людей огни их взоры заглядывая шли в окне то обгоняя то отставая