Причалив у скал, где, по рассказам, было индейское кладбище, мы почти целый день взбирались по отлогим склонам, но никакого кладбища так и не обнаружили.

Каменная терраса наверху — этот своеобразный гигантский храм — и дикая окрестная природа наверняка могли навести индейцев на мысль отправлять здесь свои обряды, но только не похоронный.

Картина, которая открывалась с каменной террасы, была столь прекрасной, что они вряд ли захотели бы омрачать эту красоту присутствием зловещей гостьи — смерти... Возможно, изредка индейцы шутки ради и бросали в реку своих пленников, но обычно они предпочитали обращать их в рабов, особенно женщин (при этом они время от времени срезали пленным рабыням кожу со ступней, чтобы те не могли убежать далеко).

Скалы эти столь удивительны и необъятны, что могли породить не одну легенду.

После наших неудачных археологических поисков мы с новым рвением занялись охотой. Не следует забывать, что прежде всего мы были охотниками, какого бы мнения на этот счет я лично ни придерживался.

Мы приближались к Неукену, столице одноименной провинции, расположенной на левом берегу реки Лимая. Миновав этот городок, мы уже не сможем больше охотиться. Поэтому мы старались не терять сейчас ни единого часа. Целыми днями светило солнце, стирая малейшие следы сырости, проникавшей ночью в нашу несовершенную палатку.

Теперь нутрии встречались все реже и реже, потому что в эти края на лошадях или пешком добирается немало охотников. Зато нам часто попадались дикие кошки, очень похожие на детенышей леопарда.

А уж птиц здесь было просто не счесть!

Ложе реки стало очень широким и нередко разветвлялось на три-четыре рукава, огибавших огромные песчаные отмели, а сама река замедлила свой бег по совсем невысокому плоскогорью.

Климат здесь довольно мягкий, и все это привлекает сюда несметные птичьи стаи. На едва выступавших из воды отмелях отдыхали в близком соседстве фламинго, цапли, дрофы, серые цапли, лебеди, дикие утки, аисты, вдоль берега в ритме бегуна на средние дистанции шагал страус нанду. Обилие птиц, чьи перья весьма интересовали Франческо, привело к тому, что у нас накопился избыток мяса для приманок.

Дикая кошка хотя и невелика, но очень прожорлива; одурев от запаха свежей крови, она буквально сама кидалась в капкан.

Река текла сейчас неторопливо, плавно скользя по гладко отполированному ложу; ее воды были чистыми и прозрачными, как муранский хрусталь. Никаких тебе водопадов и стремнин, лишь мирное плавание по радостно сверкающей красками водной глади.

Дно рек в северных районах Патагонии неровное и сложено из твердых пород. Путешествовать по таким рекам, конечно, опаснее, чем по тропическим.

К тому же северные реки не столь живописны и богаты растительностью. Но у них есть свои достоинства и преимущества. Отсутствие мошкары, свежий воздух, чистейшая вода, которую не нужно ни кипятить, ни фильтровать. А воды реки Лимая, казалось, текли из специального отстойника в Кордильерах. Даже у рыб здесь свой особый запах. Мы забрались в самое сердце Патагонской месеты, в которой река веками рыла глубокое ложе. Со временем она образовала широкую долину, ограниченную с двух сторон на редкость крутыми склонами, напоминавшими северные каньоны. Днем и ночью точит их и полирует неутомимая река. Нередко, чтобы попасть на плато и поставить капканы, нам приходилось превращаться на время в альпинистов. Но чаще мы ставили капканы в долине, где богаче растительность и зверям легче добыть еду. Обилию зверей и птиц в этой долине могут позавидовать многие заповедники.

Переход от долины к плато обозначен так же четко, как переход от оазиса к пустыне.

Приветливая, полная жизни, радующая своими красками долина, высокие растения, вечнозеленый кустарник, густая трава.

Однообразное, печальное, наводящее тоску плато, галька, песчаные дюны, чахлые кусты, кактусы.

Обычно мы не приставали к правому берегу; здесь и долина, и плоскогорье бедны растительностью. Надменная и гордая в своей суровой красоте, протянулась тут на сотни километров к югу желтая пустыня.

На живописном левом берегу, по нашим сведениям, параллельно реке проходит, хотя и не всюду, проезжая дорога к Андам. Нам попадались огромные стада овец, которые сами, без пастухов, бродили по долине в поисках пастбищ. Раз или два в году их пригоняют в поместья и там стригут.

Одну из этих овец нам довелось однажды спасти от мучительной агонии, ниспослав ей быструю смерть.

Проплывая вблизи берега, мы услышали жалобное блеяние. Пытаясь спуститься к реке на водопой, животное свалилось с крутого склона; окруженная с трех сторон водой, осыпь образовала крохотный полуостров. Обессилев от безуспешных попыток одолеть склон, попавшая в ловушку овца печально блеяла тоненьким голоском, взывая о помощи. К счастью, подоспели мы, двое спасителей, и теперь ей уже не грозила смерть от голода. Мы спрыгнули на землю, полные решимости спасти бедное животное.

Сейчас мы поможем ей взобраться на холм, а потом, хлопнув ее легонько по спине, отпустим на волю.

Я думал, что овца начнет кувыркаться от радости, а она еле-еле переставляла ноги. Каждый шаг стоил ей неимоверных усилий. Захваченные своей высокой миссией, мы в первый момент не заметили, что у овцы сломана нога. Дело принимало совсем иной оборот.

В этом случае вступает в силу неписаный закон, согласно которому раненая или хромая овца переходит в собственность того, кто ее увидел. Конечно, если поблизости нет фактории.

Франческо забрался на холм, обвел внимательным взглядом долину и плоскогорье, а затем очень довольный вернулся на берег.

Отныне овца принадлежала нам.

Но, вместо того чтобы положить в гипс ногу несчастной, Франческо угостил ее пулей в лоб.

Помогая ему разделывать тушу, я спросил, почему он так поступил. Франческо объяснил, что, по здешним обычаям, полагается пристрелить животное и облегчить этим его страдания, если только нет никакой надежды его спасти.

Владелец животного благодарен вам за это, иначе говоря, он признает справедливым милосердный выстрел. Но вы обязаны снять с животного шкуру и повесить ее на сук или растение на видном месте. Словом, хозяин как бы просит: «Ешьте на здоровье овцу или барана, но оставьте мне хотя бы шкуру».

Путешественник имеет право убить и совершенно здоровое животное, но только в том случае, если он заблудился и умирает с голоду.

Нашей жертвой случайно оказался молоденький borrego. Боррего — это кастрированный барашек, которого специально разводят ради очень вкусного мяса. Чтобы отличить его от других животных, гаучо делают ему глубокий надрез на ухе. Лучшее кушанье трудно придумать, и меня беспокоило лишь, что, отведав мясо боррего, я надолго потеряю вкус к домашнему жаркому. Повесив шкуру на ветку, мы быстро разделали тушу и положили большие куски мяса в мешок. Затем снова поплыли вниз по реке.

Теперь продовольственная проблема была решена до самого конца путешествия. Мы могли твердо рассчитывать на два килограмма мяса pro capite в течение полных десяти дней. Отбивные котлеты, прожаренные на горячих угольях, бифштексы, супы из бараньих ножек, шашлыки. Лишь теперь я мог с полным правом гордо именовать себя коком экспедиции.

Поджаренное на вертеле мясо становилось нежным, душистым и совсем не жирным; оно, словно крем, таяло во рту. Иногда я оставлял изрядный кусок румяниться на огне до тех пор, пока косточка не вынималась из мяса чистой-чистой, точно ее обглодала собака. Я ел, ел и никак не мог насытиться.

Очень скоро мои непрочные убеждения вегетарианца угрожающе зашатались.

21 августа.

С первого же дня нашей экспедиции мы насыщались в благоговейном молчании. Вы думаете из-за того, что неприлично болтать с полным ртом? Нет, подобные тонкости этикета были нам чужды. Просто мы ели с огромным аппетитом. Нам было не до бесед.

Но со вчерашнего дня я стараюсь говорить непрерывно и крайне громко. Франческо хотя и удивляется, но не возражает. Когда хочет, он отвечает. А я уверен, что, заговори я вчера за обедом, ничего подобного не случилось бы.

Пума, которая заглянула к нам в лагерь, наверняка не зашла бы, если бы услышала чьи-то голоса.

Конечно, ее привлек манящий запах мяса молодого барашка, но лишь предательская тишина выманила пуму из укрытия. Ей и в голову не пришло, что у огня сидят два охотника, причем один их них настоящий. Заметив свою оплошность, пума обратилась в бегство, и тут она поступила весьма опрометчиво.

Зверь выскочил из кустов неподалеку от Франческо; если у него не было агрессивных намерений, он должен был повернуться и снова нырнуть в кусты. Мы бы не стали возражать или сердиться, ведь никто не застрахован от ошибок.

Но эта странная пума то ли потому, что совершенно потеряла голову, то ли потому, что не могла свернуть с заданного направления, прыгнула вперед, намереваясь, очевидно, скрыться в кустах, росших на моей стороне. При этом она очутилась в опасной близости от меня. Я допускаю, что пума «совсем не страшное животное», но мне не доставило особого удовольствия увидеть ее совсем рядом в тот самый момент, когда я поднес ко рту кусок аппетитного жаркого.

Решив, что пума хочет рассчитаться со мной за все мои беззакония и разбой, я замер от ужаса в ожидании быстрой и беспощадной расправы. К счастью, Франческо метким выстрелом уложил ее на месте еще до того, как окончательно выяснились намерения этой наглой дамы. Всю вторую половину дня я пролежал в спальном мешке, дробно стуча зубами.

Наше каноэ было перегружено сверх всякой меры, и управлять им стало очень трудно. С таким объемистым грузом мы бы не смогли проплыть по рекам Кольон-Куре и Лимаю.

А так мы лишь однажды, за день до прибытия в Неукен, пережили несколько страшных часов. Застигнутые посреди реки воздушным смерчем, сметавшим все на своем пути, мы застыли на месте.

Как мы ни старались достичь берега, нам это не удалось. Течение реки не в силах было перебороть гудящий ветер, который гнал на нас пенные буруны.

Наше судно качало, как в сильнейший шторм на море. Ослепленные принесенной ветром густой пылью и брызгами, мы чудом удерживали каноэ носом вперед. Всякая попытка свернуть в сторону наверняка кончилась бы плачевно.

Любопытно, что сила ветра и течения уравновешивались настолько, что мы не продвинулись вперед или назад даже на миллиметр. Как видно, ветер и река решили побороться как раз у нашего каноэ.

Часа через два нас выбросило на берег, и мы так и не узнали, кто же из двух победил.

Взобравшись на холм, чтобы лучше рассмотреть месету, мы увидели тонкую нитку телеграфных столбов. Это была проезжая дорога, по которой шесть месяцев тому назад мы мчались на грузовике к Андам.

А прогресс уже несся нам навстречу, оглушив грохотом мотора. Шофер дружелюбно приветствовал нас, а «филин» удивленно протер глаза.

На следующий день поздно вечером мы пристали к берегу прямо напротив города Неукена. Он был весь в огнях, и это поразило нас больше всего. И все же в этом залитом огнями городе люди были куда более одинокими, чем мы у своего костра.

Наша охотничья эпопея подошла к концу. Чтобы снова добраться до богатых дичью мест, нам предстояло проплыть еще сто километров.

Тогда мы смогли бы опять охотиться и рыбачить до самого Атлантического океана. Что же мешало нам это сделать?

Мой старый охотник, продолжим наш путь! Давай заложим ватой уши, вопьемся глазами в нашу милую реку и умчимся прочь от этого города, не позволим ему увлечь нас своими огнями и призывным шумом.

Скорее уйдем отсюда! Мне жаль тех, кто богаче нас и путешествует в роскошных машинах, живет в серых домах и не видит неба в жемчужинах звезд, тех, кто покупает музыку, но ни разу не слышал мелодий пустыни.

Так продолжим же наш путь! Дай мне затеряться в бескрайней степи, и пусть я путаю крик терутеро с криком чиманго и забываю вовремя снять с огня лепешки, мне нравится эта жизнь. Конечно, ты еще вернешься в Патагонию, но, если мы не убежим отсюда, город схватит меня в тиски, и я больше не увижу этих мест.

Идем же, прошу тебя, Франческо, пустыня околдовала меня!