Она и Ты

Поэма

Предсмертие

Пожизненное злоключение

1966

 

Жертва

1.

Переулок был тёмный, и наши девицы прижались к нам крепче. Мы познакомились только что на танцах, и они уже успели нам рассказать несколько сальных анекдотов.

Из-за угла вышел парень и встал, преграждая нам путь. Глеб со своей подружкой отделился в сторону, что пропустить его между нами, а незнакомец быстро размахнулся и ударил Глеба в лицо, разбив ему очки. Глеб сел, держась за нос. Я подскочил к парню, слыша, как девки, визжа, убегают. Он уклонился от моего удара, и сам ударил меня в грудь; я начал падать и, падая, всадил ему ногу в пах. Он согнулся, а я, озверев, повалил его и стал бить головой об асфальт. Я почувствовал, как Глеб оттаскивал меня, но бил и бил его, понимая, что он уже давно без сознания. Когда я поднимался, руки у меня были в крови. К счастью, в переулке никто не появлялся.

Было около двенадцати.

– Как бы он не загнулся, – сказал Глеб, смотря на неподвижно лежащее тело.

– Плевать. Самооборона… Соскакиваем.

Я взглянул на свои руки и разбитый нос Глеба. С таким видом не хотелось кому-нибудь попасться на глаза. Мы пошли быстрым шагом, стараясь не переходить на бег. По пути у одного дома торчала водопроводная труба, и мы вымылись.

– Э, очки-то я там оставил, – моя лицо, вспомнил Глеб.

– Следующий раз успевай снять очки, подставляя нос под кулак, – попытался я сострить.

Мы нервно рассмеялись, но улыбка одновременно сбежала с наших лиц. Мы вышли на центральную улицу.

– Опять остались без баб, – зло бросил Глеб, щурясь на фонари.

– А эти, кажется, знали, чего хотели…

Каждый из нас подумал о чём-то своём и вздохнул. Всю дорогу мы молчали.

– Ну, пока, – попрощался я. – Созвонимся.

– Давай, – попрощался Глеб.

С Глебом мы дружили ещё со школы. Помню, мы особенно сблизились после одного случая. Как-то мы поехали на электричке за город. Я стоял в тамбуре и говорил Глебу, что курить вредно, а он скалил зубы и, зная, что я не курю, каждую минуту предлагал мне сигарету. Дверь вагона была открыта, и на резком повороте меня швырнуло в сторону, и я чуть не выпал. Глеб схватил меня за руку, и с помощью подоспевших курильщиков вытянул меня.

Глеб много курил, несмотря на запрещения врачей – у него было больное сердце, но он не любил, когда говорили об этом.

* * *

Близился новый год. Глеб пригласил меня на вечер, который устраивался от предприятия, где он работал. Было арендовано кафе. Глеб выступал в самодеятельности, и мы с ним пришли раньше, так как ему нужно было репетировать.

– Ты меня извини, – сказал он, – я оставлю тебя. Нужно проверить микрофон.

– Иди, иди, я посижу здесь.

Я сел в кресло. Кафе находилось на втором этаже. Было ещё рано, и народ собирался медленно. Я смотрел на лестницу, надеясь увидеть хорошенькие лица. Глеб бегал по залу, стукал пальцем по микрофону, глубокомысленно говорил в него: «Раз, два, три» – и снова бегал. Оказывается, он должен был петь. Я недоумевал, кто его пустил к микрофону с полным отсутствием слуха. Пока я размышлял на эту тему, у лестницы появилась девушка. Она стояла, облокотившись о перила и смотрела вниз. Её платье приподнялось и открывало длинные стройные ноги. Лицо я видел в профиль. «Если оно в анфас не хуже, то она очень хорошенькая» – подумал я. Я подошёл к ней и встал рядом, тоже облокачиваясь на перила, и выждав минуту, обратился к ней.

– Извините, вы случайно не с предприятия, которое организовывает этот вечер?

– Да, – повернув голову ко мне, ответила она.

Волосы её были гладко зачёсаны назад и охвачены лентой, а за лентой они, выпущенные на свободу, вздымались вверх и опускались вниз. Я не жалел, что подошёл к ней.

– Видите ли, я сюда попал случайно, вы не знаете, что здесь намечается?

– Да, в сущности, я тоже не очень в курсе дела, – с вежливой готовностью ответила она, – самодеятельность будет вроде бы, ну, а потом танцы.

Голос у неё был низкий. Зубы – белые, ровные. Ногти слишком коротко острижены – признак интимных отношений с физическим трудом.

– Вы кого-нибудь ждёте? – спросил я.

Короче говоря, в конце концов я дал ей свой телефон. Её звали Нина. Она обещала мне позвонить 1-ого января.

Подсев к ней при прощании (я уходил раньше), я положил руку ей на колено, а она поощрительно взглянула на меня.

1-ого она мне не позвонила. Я грустил и писал стихи. Стихи тем лучше, чем грустней. Шедевры лирики созданы в паршивом настроении, и я пытался пополнить их запас.

Она позвонила второго вечером, когда я окончательно скис. Мы договорились встретиться у метро.

Был мороз, и от дыхания людей и машин стоял туман.

Она опоздала на пять минут.

– Добрый вечер, – поздоровалась она.

– Здравствуйте. Если бы вы пришли на пять минут раньше, то вы бы не опоздали, – сказал я с серьёзным лицом, пытаясь сделать выдержанным вино радости.

– Извините, – улыбнулась она.

– Ничего, гораздо хуже, когда опаздывают на десять минут, – произнёс я и приступил к главному:

– У меня к вам два деловых предложения.

Она вопросительно раскрыла глаза. Глаза, кроме того, что были красивые, были ещё умело подведены – плавный переход по всему веку от чёрного к синему.

– Во-первых, к чёрту «вы». Мы ещё достаточно молоды, чтобы не обременять наши ещё хрупкие отношения этой ношей. Предложение принято?

Она улыбнулась и кивнула головой. Зубы у неё действительно были хорошие.

– Что ж, единогласно. – Я продолжал: – Во-вторых, я как и вы… то есть как и ты, ненавижу холод. Наши красные носы подтверждают это. Так что предлагаю устремиться к теплу; я живу здесь рядом, у меня отдельная комната, магнитофон. Мы не будем находиться в гнетущем одиночестве, от этого нас избавят мои родители. Послушаем музыку, попляшем, потреплемся. Идёт?

– Ну что ж, давай, – согласилась она.

Мы сели на автобус и скоро уже поднимались по лестнице. Дверь открыл папа.

– Мы послушаем музыку, – сказал я, чтоб что-нибудь сказать.

Родители трезво относились к посещениям особ противоположного пола, предпочитая, чтоб лучше посещали меня они, чем я – их, так как при отсутствии первого, второе – неизбежно.

Я помог ей снять пальто. Она поправила причёску и вытащила из своей сумки туфли на высоком каблуке и, опираясь на мою руку, одела их.

– Они что – твой талисман? – удивился я.

– Нет, у меня ещё с 31-ого остались.

– Как встретила празднички?

– Ничего…

– Входи, – сказал я открывая дверь в комнату.

Она смело вошла и уселась на диван. Я включил магнитофон, для начала резвое, и сунул ей в руки книгу с рисунками Бидструпа. Его картинки смешат, и это мне помогает избавиться от натянутости первых минут.

Я вышел и принёс оставшуюся с праздников бутылку коньяка.

– Надо б выпить за Новый год, ты не возражаешь?

Она поднялась с дивана.

– Только принеси мне стакан воды, – смущённо попросила она.

– А зачем? Тебе уже плохо? – удивился я.

– А мне нужно запивать – иначе я не могу.

– Интересно… Как в античные времена, – решил я блеснуть эрудицией, – тогда вино обязательно разбавляли, иначе считалось неприличным.

Я принёс стакан воды. Мы выпили. Она сначала выпила глоток воды, потом коньяк и снова запила водой. Выпили ещё. Потом ещё раз.

– Ты действительно имеешь отношение к античности: ты мне напоминаешь богиню, которая была причастна к отношениям между полами.

– Кто же она?

– Афродита Милосская.

– Не Афродита, а Венера.

– Смотри-ка, а ты разбираешься. Давай по этому поводу потанцуем. Магнитофон извергал шейк. Мне было хорошо. Когда выпьешь, получаешь ощущение той жизни, при которой не хочется пить.

Настало время замедлять темп музыки и ускорять темп сближения. Я поставил плёнку с Дорис Дэй, потушил торшер и включил бра. Медленная музыка была отличным предлогом, чтобы покрепче обнять друг друга в танце. Я поцеловал её в горячую шею. Она откровенно повернула ко мне своё лицо, и я поцеловал её в губы. Радость встрепенулась в ней – её язык, красноречиво говорил об этом. «Это ли не ключ к счастью?» – пронеслось у меня в голове, и я ещё крепче обнял её.

Тайнопись любви написана природой на двух существах, и её можно правильно прочесть, если две половины точно совпадут. Прижимаясь к ней, мне казалось, что с помощью друг друга мы сможем раскрыть тайну, которая остаётся тайной даже после того, как её раскрывают.

На теле, которое врастало в меня, была одета широкая юбка и шерстяная кофта. Обнимая её, я засунул руку под кофту и расстегнул лифчик. С её стороны не было и тени сопротивления. Это меня подбадривало, и я был очень благодарен ей за это. Я высвободил её грудь и приник к ней. Она прижимала мою голову и, наклоняясь, целовала меня. Её груди были крепкие и острые, и если не вершинах гор светится снег, то на их вершинах горели костры сосков.

Снять юбку она мне не позволила, я не настаивал и поднял её достаточно высоко, чтоб освободить её бёдра от всего прочего, что на них было. У меня закружилась голова, и я попытался развести её ноги. Но она оттолкнула меня и села.

– Ты знаешь, я ведь ещё девочка, – извиняющимся голосом сказала она.

– Ну и что – это явление временное.

– Только сейчас не время, – твёрдо проговорила она.

– У тебя роскошные ноги, – пролепетал я, одной рукой обнимая её за талию, а другой лаская её бёдра. Я попытался как бы невзначай повторить свою попытку. Она посмотрела на меня и сказала «нет!» таким голосом, что я понял – она не намерена уступать, и ей это удастся, благодаря тому, что такая ситуация не нова для неё.

«Что ж, – подумал я, не сомневаясь в конечном победном исходе, – не сегодня, так завтра, а для начала неплохо». Она притянула меня к себе и поцеловала, покусывая мою губу. Я уже был в состоянии наивысшей боевой готовности и еле сдерживался, чтоб не изнасиловать её. Вдруг у неё из волос упала заколка.

– Подними её, – ласково попросила она.

– Потом, никуда не денется.

– Ну, подними, прошу тебя, – взмолилась она.

Я, ещё не понимая её настойчивости, посмотрел на пол, но из-за темноты ничего не увидел, свет зажигать я не хотел, и мне пришлось опуститься на колени и шарить рукой по полу. Она сидела на диване, а я стоял перед ней на коленях и искал её заколку.

И случайно подняв глаза с пола, я увидел, что она разводит ноги, а её руки тянутся к моей голове. Я хотел быстро подняться, но она резко притянула меня за шею, и я упал лицом в её лоно.

Запах женщины помутил мне сознание…

Когда я пришёл в себя, слепота желания уже прошла, но чувство неполноценного удовлетворения тревожило меня. Я взглянул на неё – она улыбалась мне.

– Иди, ляг со мной, – попросила она.

Я поднялся и лёг с ней рядом. Она положила голову мне на грудь.

– Мне нравятся волосатые мужчины.

– Если б только это тебе нравилось.

Помолчали.

– У тебя необыкновенно красивые ноги, – сказал я ведя руку от колена до груди.

– Да, мне говорили, – вызывающе ответила она и похотливо продолжала. – Скажи, сколько у тебя было женщин?

– Недостаточно.

– А всё-таки.

– Я не люблю рассказывать дамам о своих похождениях.

– А я не дама, я – девушка, – с гордостью сказала она.

– Девственности надо бояться в твоём возрасте, а не гордиться ею.

– Почему это?

– Потому что она – следствие трёх несчастий: либо непривлекательности. либо полового страха, либо извращённости. Но хочешь, я осчастливлю тебя, – я почувствовал, что вновь наполняюсь желанием.

– Нет, я и так счастлива… теперь, – и она вежливо, но решительно отодвинулась от меня, потом обвела пальцем вокруг моего рта и подбородка и сказала. – Это у тебя очень чувственное место.

– Да, мне говорили, – ответил я и взглянул на часы.

– Ну, мне пора, – сказал она, быстро садясь и стала одевать и застёгивать всё то, от чего совсем недавно радостно избавилась.

Я не стал задерживать её – уже было половина двенадцатого.

Я наблюдал, как она у зеркала поправляла причёску, потом закрыла глаза и чёрным карандашом зарисовала веки.

– Ты меня извини, но где у вас туалет? – спросила она и смутилась.

Я показал ей. Раньше я не мог представить себе очаровательную женщину за отправлением естественных потребностей, потому что я видел в них богинь. Теперь я могу представить себе всё, что угодно, но от этого эти женщины не мельчают в моих глазах, а наоборот, я ещё сильнее восхищаюсь ими, так как это подтверждает то, что они – люди, а следовательно, их доступность.

Она вошла в комнату.

– Ты меня проводишь до автобуса?

– Да, конечно.

– Мы оделись и вышли. На улице холодный ветер лизал ей ноги, и она прижималась ко мне, ища от него защиты.

– Когда мы встретимся? – спросил я.

– Не знаю. Когда хочешь.

– Позвони мне послезавтра часов в шесть. Хорошо?

– Хорошо. Я позвоню.

– Чёрт, жаль, что у тебя нет телефона. Ненавижу одностороннюю связь.

Из-за угла выехал автобус. Замёрзшие дверцы с трудом разошлись, она вошла в него и помахала мне рукой.

Придя домой, я принял ванну, и лёг спать. Уже засыпая, я случайно поднёс руку к лицу – и сон вдруг слетел с меня: мои пальцы остро пахли женщиной.

* * *

На следующий день, вечером, я позвонил Глебу. К телефону подошла его мать и сказала, что он лежит, так как вчера у него был сердечный приступ. Я решил зайти к нему.

– Хэлло, дядя! – поприветствовал я его, входя к нему в комнату. – Что, кадр из фильма «Тошно сердцу – дайте перцу»? Ты это чавой-то?!

– Э, да ничего особенного, – проговорил Глеб, закуривая, – садись, поболтаем.

Я сел рядом с ним.

– Тебе не стоит сейчас курить, ты ещё неважно выглядишь.

– Теперь всё прошло – завтра пойду на работу. Ну, как твои дела? – спросил он, желая сменить тему разговора.

– В противозачаточном состоянии.

– А ты встречался с той девицей из кафе?

– Да. Вчера. Всё время цитирует Золя.

– Серьёзно? Что же именно?

– Одну только фразу: «Всё, что угодно – только не это».

– Все они, сволочи, такие! Их бы бросить в стаю солдат – пусть поваляются под каждым по очереди, потом будут знать, как ломаться! – вдруг зло выпалил он. Видно, мои слова попали в резонанс с ходом его мыслей.

– Да… Если уж ты блюдёшь невинность, то не позволяй уж тогда лазать запазуху и под юбку.

– Что ты собираешься с ней делать?

– Да вот должна мне завтра позвонить. Вообще, для первого раза я ею доволен. Нельзя же сразу…

– И ты, пижон, – подражая Цезарю, воскликнул он. – А почему бы не сразу, если уж она позволила елозить под юбкой! Какие-то вонючие условности! Градации времени, по истечении которого становится приличным раздвинуть ноги!..

– А как твои делишки на сексуальном поприще?

– Ааа… По-старому. – Он снял очки и протёр их. – Вот ещё видеть стал хуже. Заказал новые очки, сильнее тех, которые мне тогда тот сукин сын разбил. Это уже четвёртая пара. Зря в детстве одел очки – само бы прошло.

– Как у Ильфа, помнишь? «Дворник в очках не нуждался, но к ним привык и носил их с удовольствием.»

– Да Ильф – это голова, ему палец в рот не клади.

Поговорив ещё кое о чём, я попрощался.

– Ну, я пойду – не Глебом единым. Я тебе брякну. Здоровей!

* * *

На завтра с шести до восьми я безуспешно прождал звонка Нины. С того времени, как я посадил её в автобус, она была тем, к чему сходились все мои мысли. Я пытался вспомнить её лицо, но никак не мог. Зато её груди и бёдра всё время стояли у меня перед глазами. Я тешил себя надеждой, что, наверно, я ей очень понравился, раз она в первую же встречу разрешила прикоснуться к своей сокровищнице. Но в глубине души я понимал, что для этого достаточно достигнуть определённого минимума развращённости. Ожидая её звонок, я старался отыскать в её словах тот смысл, которого и в помине не было, в общем, всячески убеждал себя в том, что она обязательно позвонит. Весь вечер я не находил себе места – я почувствовал её необходимость и эта необходимость усиливалась оттого, что шаг к обладанию был сделан, и её тело особо возбуждало меня реальностью своего существования. Её запах носился вокруг и держал меня в неослабевающем напряжении. Необходимо было растратить так тяготивший меня избыток энергии. Я взял тренировочный костюм, куртку, борцовки и пошёл на тренировку. Я занимался самбо – ходил раз в неделю повозиться, чтобы не зажиреть. Спортзал был рядом и через полчаса я уже отрабатывал приёмы. Каждый раз в конце занятий тренер давал время для боевого комплекса, чего с нетерпением все ждали. Зашёл разговор о подготовке наших разведчиков и ненаших шпионов.

– Вы знаете, – сказал тренер, – американцы своих диверсантов обучают даже приёмам изнасилования.

– Ну да? – усомнился кто-то.

– Точно, точно, я сам читал, – крикнул другой.

– Покажите нам, – стали просить тренера.

– Не могу, ребята. Я имею право показывать только приёмы самообороны, а не нападения, – не очень твёрдо сказал он.

– Василь Фомич, мы никому не скажем, просто интересно с точки зрения профессионала-борца.

– Борца с женщинами? – уже уступая, пошутил тренер. – Ну ладно. Значит так. Делается это с положения лёжа. Вы лежите с ней рядом, оба на спине, пусть она справа. Тогда ты, Гена, – обратился он к одному из нас, под радостный рёв остальных, – подсовываешь под себя её левую руку и ложишься на неё, а своей правой рукой схватываешь за кисть её правой руки, свою подложив ей под голову. Значит, ручки связаны.

Все плотоядно заулыбались.

– Потом, – продолжал Василь Фомич, – ты, сгибая свою правую ногу (а руки держишь крепко), засовываешь её к ней в штанишки. Потом разгибаешь ногу и стягиваешь их.

– Полдела сделано, – с вожделением отметил кто-то.

– Значит, потом так. Её правую руку держите крепко и переходите на неё верхом, и перехватываете её правую руку левой рукой, если сможешь, хорошо бы, захватить и её левую руку, но можно и с одной. Значит так. Если она сжала ноги, тогда на её руке делаешь «ключ». От боли она начинает «мостить», и ноги у неё расползаются. Вот тут-то вы и не зевайте.

Все тотчас бросились испробовать друг на друге приём.

Я представил себе Нину, от боли становящуюся на мост и невольно раздвигающую ноги.

Придя домой с тренировки, я не был обрадован тем, что мне кто-то звонил.

* * *

Ни на завтра, ни на следующий день она мне не позвонила. У меня всё валилось из рук. На работе начальник объяснял мне принцип действия одной схемы, я пытался сосредоточиться, но ничего не получалось. Я смотрел в схему, и две окружности триодов в триггере вырисовывались сосками её грудей.

Было время сессии. Готовясь к экзаменам, я на какое-то время забывался в конспектах, но вдруг, вместо слова «никогда» я прочитывал «Нина» – и снова она завладевала моими мыслями.

Я решил ждать три дня. Этот срок я счёл гранью между кокетством и отсутствием желания позвонить.

Сдав первый экзамен, я узнал на заводе, где она работала, когда кончается смена и пришёл в это время к проходной. Она выбежала одной из первых, не замечая меня. Я подошёл к ней сзади и положил ей руку на плечо.

– Именем закона вы арестованы.

Она оглянулась и остановилась. В её глазах было удивление.

– Как ты нашёл меня? – спросила она.

– Агентура, – многозначительно проговорил я.

– Нет, серьёзно, – в её голосе появилось раздражение.

– Дойдём до метро пешком? – не отвечая, спросил я.

– Пойдём. А я думала, что мы больше не встретимся. Скажи, как же ты нашёл меня?

Нас стали обгонять люди, закончившие работу.

– Я ведь знал, где ты работаешь, осталось узнать, когда ты освобождаешься. Ничего сложного. Почему ты мне не позвонила?

Она помолчала немного. Я смотрел на неё, и мне не верилось, что я видел её голой.

– Знаешь, я сперва хотела тебе позвонить, но потом…

– Что же потом?

– Потом… потом я расхотела.

«Железная логика», – подумал я.

– А можно узнать почему?

– Не знаю. Но я больше не могу с тобой встречаться. Понимаешь, не могу! – знакомая твёрдость появилась в её голосе.

– Что, замуж выходишь? – участливо спросил я.

– Нет, не замуж. Просто после того, что случилось, я не могу с тобой встречаться.

– Ах, вот оно что – значит я виноват?! – взорвался я. – Ну, что ж, я тоже жалею о том, что между нами произошло, я не учёл пословицу: «Держи собаку голодной, всегда за тобой бегать будет!» Пока… девушка!

Я повернулся и быстро пошёл обратно. Навстречу мне шли усталые люди.

* * *

У меня было впереди ещё три экзамена. Постепенно я заставлял себя всё дольше и дольше заниматься, не отвлекаясь на sex-думы. Но это не значило, что я переставал думать о Нине – просто мысли о ней часто из сознательной области переходили в подсознательную. Я ругал себя за то, что грубо разговаривал с ней. Надо было не заострять углы, говорил я себе, а обходить их. Чёрт меня дёрнул искать логику там, где её не может быть. Надо было каяться и упросить о встрече. Мне хотелось встретить её ещё раз, но я себя сдерживал, так как стал уверен, что всё это давно предусмотрено ею, и мои просьбы только унизят меня в её глазах. Я смотрел на телефон, просил его заговорить её голосом, но он был глух и нем.

На моём столе осталось пятно от пролитого тогда коньяка, но я не мог заставить себя смыть его, потому что оно убеждало меня в том, что мои воспоминания – не плод воображения.

Я понимал, стоит мне познакомиться с другой, которая мне будет нравиться, и я очень скоро забуду о Нине. Постоянные думы об одной или об одном могут быть тем острее, чем меньше ты общаешься с людьми. Если налицо благоволение к тебе нескольких очаровательных особей, то близкий контакт с одной из них будет легко порвать со временем в пользу любой другой, из постоянно окружающих тебя. Вот одна из причин уединения парочек – они интуитивно боятся, что партнёр перекинет своё внимание на кого-нибудь другого.

В поисках выбора люди ищут общество друг друга, чтобы сблизившись с немногими его членами, уйти из него. Но, как правило, по тем или иным причинам, выбора нет. А не имея желаемого выбора, мы вынуждены любить.

Когда мы говорим женщине: «Ты – моя единственная» – она млеет от радости. Но здесь нет причин для счастливых улыбок. Лишь услышав слова: «Ты у меня не единственная!» – только тогда радость должна засветиться в её глазах, так как именно её, а не другую выбрали из всех прочих.

* * *

Сессия прошла удачно. Глеб позвонил мне.

– Ну как экзамены?

– В порядке, уже на том свете.

– Рванём куда-нибудь?

– Куда? Холодно… А как твоё глупое сердце, не бьётся?

– Бьётся. Головой о рёбра. Бабу хоца.

– Соболезную. Может, женимся. А?

– Ага. Ложкой черпать будем.

– Слушай, так куда пойдём?

– Прошвырнёмся по стритам.

– Брось, холодно ведь, отморозишь. Может, побалуемся кинематографом?

– Ладно, давай.

Через полчаса мы встретились у кинотеатра. Билетов в кассе уже не было. Мы встали в разные стороны и встречали проходящих, ласково смотря им в глаза: «У вас есть лишний билетик?»

Мне удалось купить один билет. Глебу не везло. Сеанс вот-вот начинался.

– Ну что делать будем? – спросил я.

– Ты пойдёшь в кино, а я пойду домой.

– Брось, дядя, не хнычь. Я так и быть, провожу тебя до дома.

Я продал свой билет какой-то одиночке.

– Некуда податься, – рыкнул Глеб.

– У тебя есть валюта? – спросил я, шаря в карманах. – У меня 50 коп. – кто больше? 50 коп. – раз…

Глеб вытащил кошелёк.

– 70, – выкрикнул он.

– Что ж, ты выиграл, они – твои.

– Покорно благодарю, – Глеб раскланялся.

– Пойдём в пивбар, денег хватит. В крайнем случае, возьмём у бармена в кредит. Он свой парень, все девочки моего гарема – его поставка.

– Какого гарема? Пятого или седьмого?

– Того, филиал которого в Париже.

– Ааа… Но тогда понятно.

У пивбара толпилась очередь. Стояло человек десять.

– Видишь, люди уже стоят, чтоб опохмелиться, а мы ещё и выпить не успели, – резюмировал я.

– Стоять, думаю, не имеет смысла, – Глеб закурил. – Ладно, пошли домой. Холодно.

– Пошли.

– Может быть, зайдём в ночной клуб на Пятой авеню, посмотрим стриптиз, – ухмыльнулся Глеб.

– Можно. Только… э… он ведь закрыт на переучёт.

Проходя мимо телефона-автомата, я остановился.

– Слушай, у меня идея. Иди-ка сюда.

Я вошёл в будку, закрыл за Глебом дверь, снял трубку и набрал номер справочной.

– 43-тий слушает, – проговорил женский голос.

– Это справочная?

– Да, да, – вежливо ответили мне.

– Пожалуйста, дайте мне телефон хорошенькой женщины, которая не стала бы долго ломаться, – медленно выговаривая каждое слово, попросил я.

После секундной паузы я услышал злой, срывающийся голос:

– Нахал, тебе в милицию надо звонить!..

В ухо стали колоть частые гудки. Я повесил трубку. Глеб хохотал. А мне почему-то было не весело, я вдруг отчётливо представил себе, что где-то обязательно должна быть хорошенькая женщина, которая по каким-то причинам сейчас одна и которая была бы очень рада мне, пусть незнакомцу, но так желавшему знакомства с ней. Я даже представил себе её лицо, но это было лицо Нины.

– Да, – сказал Глеб, перестав смеяться, – у тёти нет чувства юмора.

– Даже чувства сатиры, – согласился я.

Когда мы вышли из метро, было полдесятого.

– Пойду-ка я спать, – сказал Глеб, зевая – завтра вставать с самого с ранья.

– Ну, пока. Спи спокойно, дорогой товарищ.

* * *

У меня испортился магнитофон, и Глеб обещал принести лампу, вместо той, которая «полетела». Без музыки мне было тяжко, я скучал по ней, как по живому существу. Особенно меня волновали Битлзы. Их невероятные мелодии преследовали меня, а слова в их песнях радовали своим совпадением с моими мечтами о «pretty woman».

Глеб зашёл ко мне вечером, и мы сменили лампу. И снова магнитофон стал послушным посредником между далёкими музыкантами и мной.

– Спасибо за лампу, – поблагодарил я.

– Ерунда. Знаешь, у меня в субботу «хата» намечается. Родичи уходят к знакомым на всю ночь. Так что надо бы реализовать площадь.

– Сказать тебе откровенно, у меня нет той, что хочется.

– У меня тоже… А что, ты не сможешь достать?

– Видишь ли, у меня куча непробиваемых девственниц, но у меня нет настроения убить вечер на поцелуи.

– Да… это не годится.

– Придётся порыскать по улицам.

– Хоть какой-то шанс.

Мы вышли на улицу. Я решил прогуляться перед сном и проводил Глеба до дома. Чтоб скоротать дорогу обратно, я пошёл через сквер и на одной из скамеек увидел женщину. Подойдя ближе, я разглядел её. Ей было лет 30, а на миловидном лице был характерный отпечаток малой разборчивости в соседях по постели. Что ж, это было то, что мне нужно – я был голоден и интересовался едой, а не сервировкой. Только патологически целомудренный или развращённый и пресытившийся откажется от яств женщины, увидев, что у официанта-случая грязные ногти.

Я остановился у скамейки.

– Добрый вечер, – обратился я к ней. – Можно мне присесть рядом с вами?

Она обернулась и окинула меня оценивающим взглядом. Не дожидаясь, пока она ответит, я сел. Она молчала. Я понимал, что нужно что-то говорить, но меня бесила необходимость лицемерия. И я, и она прекрасно понимали смысл создавшейся ситуации, и нет чтоб прорычать: «Дай мне мясо твоё!», – так я должен из приглушённых рычаний отсеивать звучания букв и складывать их в пустые слова.

– Я, надеюсь, не помешал вам?

– Нет, – наконец ответила она.

– Вы знаете, – продолжал я, – когда я увидел вас издали одну на скамейке, мне показалось, что вам грустно.

– Мне весело… Отстаньте от меня, – резко сказала она.

– Зачем же грубить? Я к вам от всего сердца, а вы ко мне от всего желчного пузыря.

– Слушай, парень, – её голос стал устало-равнодушным, – иди-ка ты отсюда. Видали мы таких.

Но она сама встала и пошла к выходу.

Я остался сидеть на скамейке. От злости я не хотел признавать, что у неё для отказа могло быть сотни причин и одна из самых веских – я ей не понравился. Я будоражил свою злость фактом, казавшимся мне абсурдным: вместо того, чтоб самой предлагать себя, проститутка заставляет себя упрашивать!

Посидев ещё немного, я почувствовал, что холод начинает нагло вести себя со мной, и вышел из сквера. Было около десяти. Домой уже не хотелось. Как раз напротив светился кинотеатр. В кассе билетов не было, сеанс начинался ровно в десять. Я встал на некотором расстоянии от входа, рядом стояли мои соратники по поискам билета. Мне всегда везёт в таких случаях. И вот почему. Я не подбегаю к каждому, проходящему мимо, и даже не к каждому, направляющемуся ко входу в кинотеатр, спрашивая о лишнем билетике. Если идёт парочка, то, как правило, у них спрашивать не стоит. Обыкновенно, лишние билеты бывают у нечётных групп. Кроме того, у имеющего лишний билет всё написано на лице, надо только уметь это прочесть. У этих людей нерешительный вид, они лезут в дальний карман и, оглядываясь по сторонам, выжидают, кто ринется к ним, увидев это движение. Я был зорок и в награду за это получил билет. Когда я сел на своё место, кресла рядом со мной были свободны. Мечту, что вдруг моей соседкой окажется обворожительная женщина, я гнал как нереальную. И действительно, моими соседями были мужчины.

Фильм был сказочный, из средневековья, а героини – бесчисленные красавицы. Одна постоянно появлялась с обнажённой грудью. Две лесбиянки целовали друг друга, изнемогая от отсутствия мужчин, их декольте прикрывали только соски, но и то формально, так как прозрачная материя не оставляла места домыслам. Все эти женщины от служанок до знатных дам были красивы и доступны. В какой-то момент мне показалось, что экран надвигается на меня. Он становился всё ближе и ближе, и вдруг я почувствовал, что я нахожусь на экране, с ними, женщинами. Я вскочил и хотел броситься на одну, которая лежала ближе ко мне, но кто-то с силой потянул меня за рукав, у меня подкосились ноги, и я опустился в кресло.

– Ты что, очумел? – услышал я голос соседа. – Сиди и не мешай смотреть, пьянчуга, а то живо выведу.

До конца сеанса я сидел, не двигаясь и только дрожь пробегала по всему телу. Когда я выходил из зала, меня в давке столкнули с какой-то девушкой. Ничего не соображая, я крепко обнял её за талию. Она вскрикнула и оттолкнула меня:

– Что вам нужно? Не трожьте меня!

Видя, что все стали оглядываться в мою сторону, я очнулся.

– Извините, – прошептал я, и толпа выбросила меня на улицу.

На холодном воздухе мне стало легче. Зима немного отвлекла меня от тропического лета моих желаний.

Ночью мне снились красавицы, с которыми я делал «всё, что угодно, только не это».

* * *

В глубине души я надеялся, что Нина ещё позвонит мне. Я старался топтать разумом эту надежду, но она только сильнее въедалась мне в сердце. Стоило закрыть глаза, как Нина появлялась передо мной и запускала свои пальцы мне в волосы, всё крепче и крепче прижимая к себе мою голову. Я проклинал себя за то, что не изнасиловал её, и моё воображение доводило меня до исступления. Я дал себе слово больше не искать встречи с ней и еле сдерживал его.

Помню, в тот день меня отпустили с работы, и я взял билеты на самый ранний сеанс в кино на какой-то двухсерийный фильм. Зал был узкий и длинный. Я сел на своё место и стал осматриваться. В сущности, смотреть было не на кого, так как в зале было всего человек пять. Сзади меня сидела молодая женщина лет двадцати пяти. Когда я оглядывался, я задержал на ней взгляд немного дольше, чем нужно. Она тоже посмотрела на меня, расширила ноздри и нарочито облизнула губы. Губы у неё были полные, слегка подкрашенные, нос прямой, небольшой, с очень выразительными ноздрями. Я решил после киножурнала подсесть к ней. В киножурнале рекламировали красивую и дешёвую одежду, которая якобы продаётся в каждом магазине. После киножурнала вошли ещё двое, я сосчитал – всего восемь человек вместе со мной. Яблоку было куда упасть.

Я поднялся и сидение громко хлопнуло. Она смотрела мне в глаза.

– Извините меня, мне стало очень грустно одному, так что, если позволите, я посижу с вами.

– Пожалуйста, мне тоже не очень весело одной.

Прежде, чем погас свет, я успел заметить на её руке обручальное кольцо. «Слава богу, не девственница», – подумал я.

– Мне почему-то казалось, что таким девушкам, как вы, не бывает грустно.

– Каким таким?

– Таким привлекательным.

– Благодарю за комплимент.

– Это не комплимент, так как ложь – обязательный компонент комплимента. А в моих словах – святая правда.

Она улыбнулась и положила свою руку на мою. Я чуть не заорал от радости. Её руки были очень нежные. Наши пальцы говорили друг другу то, о чём нельзя говорить.

– Сидя с вами, невозможно смотреть на экран. Вы – это волшебный фильм, и мне не верится, что я в нём участвую, пусть даже моя роль эпизодическая.

Она повернулась ко мне, и я поцеловал её.

– Ещё, – шепнула она.

Я оглянулся – все последние ряды были свободны.

– Пойдём, сядем назад, – предложил я. Она кивнула и мы, стараясь не шуметь, прошли и сели в самый угол.

Я набросился на неё, пытаясь насытиться её губами. Она прижималась ко мне, но деревянные подлокотники, отделявшие наши кресла, мешали нам.

Под пальто у неё было платье на пуговицах сверху донизу. Я расстегнул верхнюю половину и всё, что было под ней. Из её левого соска рос волосок, который щекотал мне язык.

– Давай, снимем пальто, – прошептала она.

Дрожащими от нетерпения руками мы стали помогать друг другу. Пальто теперь не разделяли нас, и наши тела сдвинулись ещё ближе, но ручка кресла по-прежнему мешала нам.

– Сядь ко мне на колени, – попросил я. Она не заставила себя упрашивать. О, как я её уважал за это!

Что может быть прекрасней тяжести женского тела. Это единственная тяжесть, с которой становится легче жить.

Я расстегнул её платье до конца, и она привстала, чтоб помочь мне снять с неё трусики. Мы оба были в бреду. Помню только, как наши пальто свалились с кресла…

И вдруг свет ударил нам в глаза. Она вскочила с меня, и стала машинально застёгивать платье. Я, ничего не соображая, пытался держа её за ягодицы, опять посадить к себе, а она отталкивала мои руки и рассерженно говорила:

– Вставай, вставай…

Наконец, до меня дошло, что кончился сеанс. Трусики она запихала в карман пальто, и мы вышли на улицу. Никто, к счастью, ничего не заметил или, во всяком случае, не показал виду.

Рядом с выходом стояло в ряд несколько будок с телефонами-автоматами. Я подтолкнул её к ним, и мы зашли в свободную. Я заслонил её, и она быстро привела себя в порядок.

– Пойдём к тебе, – взмолился я.

– Нельзя, милый, – и это слово прозвучало так искренне, что я опешил.

В соседней будке разговаривал какой-то парень, и я услышал его самодовольный голос:

– Да, понимаешь, она просто блядь, сама лезет…

Он говорил что-то ещё с презрением и злостью.

«А что бы ты без них делал, ты, дерьмо», – чуть не крикнул я ему.

Она провела рукой по моему лицу.

– Ты мне очень нравишься, – нежно сказала она и взглянула на часы. – Мне надо ехать, – встрепенулась она.

– Куда?

– На аэродром.

– Какой аэродром?

– Через час прилетает самолёт, и я должна встретить мужа.

– Мужа? – я вспомнил, что на ней кольцо.

– Да. Он прилетает из командировки.

– Ты врёшь! Я не верю тебе!

– Если хочешь, можешь ехать и убедиться, – равнодушно сказала она.

– А я и не собираюсь отпускать тебя, – сказал я и пошёл за ней.

Мы ехали в метро. Чувствовал себя я паршиво. Перекрывая шум поезда, я спросил её:

– Как твоё имя?

– Валя, – ответила она, – а твоё?

Выйдя из метро, мы сели в автобус. Она о чём-то думала и на меня не обращала внимания.

– Дура я, – вдруг сказала она, – два месяца терпела и надо же, в последний день рехнулась.

Мне пришла в голову мысль, что отношения между мужчиной и женщиной – это вечная борьба противоположностей ради мгновенного единства.

– Дай мне твой телефон, – попросил я.

– У меня нет телефона.

– А рабочий?

– На работе тоже нет. А у тебя есть?

– Да. Я сейчас напишу тебе.

Я вынул записную книжку и вырвал листок.

– На. Только попробуй потерять.

Она посмотрела на меня и снисходительно улыбнулась.

Я положил руку ей на колено.

– Не надо, здесь люди.

Она отодвинула мою руку.

Автобус подъехал к зданию аэропорта. Мы вышли и направились в зал ожидания. Самолёт прибывал через двадцать минут. Диспетчер объявлял что-то по радио голосом, каким обыкновенно разговаривают роботы в фантастических фильмах.

– Только не вздумай устраивать сцен, – предупредила она.

– Не волнуйся, я не актёр.

Меня стало злить её радостное лицо и то, что я для неё уже не существую.

– Хочешь, я буду присутствовать при вашей встрече и официально подтвержу, что ты была верна ему.

Она ничего не ответила и пошла к посадочной площадке. По радио объявили, что её самолёт приземляется. Я поспешил за ней, стараясь не упустить её из вида. Она встала у барьера, и я подошёл к ней сзади. Шум моторов нарастал и, наконец, ТУ-104 вырвался из тины облаков и стал быстро приземляться.

– Я позвоню тебе. До свиданья, – крикнула она сквозь грохот и отошла от меня. Я наблюдал, как она нетерпеливо сжимает и разжимает пальцы, держась за трубы барьера. Самолёт остановился, и крылья его устало поникли. Подъехал трап и по нему медленно стали сходить пассажиры. Вдруг её лицо воспламенилось радостью, она поднялась на цыпочки и стала энергично махать рукой. Я посмотрел на трап – какой-то широкоплечий мужчина с блестящим чемоданом сходил вниз и, смотря в её сторону, помахал рукой.

«Почему у него чемодан не в багаже», – удивился я.

Через минуту, гладко выбритый, он уже подходил к ней. Она не вытерпела, выбежала за загородку и повисла на нём. Он поцеловал её в губы и легко отстранил от себя, потом обнял её за плечи, и они пошли к стоянке такси, радостно переговариваясь.

«Сейчас приедут – и сразу в постель», – с каким-то удовлетворением подумал я, и тут же мне захотелось завыть и искусать кого-нибудь, чтобы заразить своим бешенством этих весёлых людей, встретивших своих долгожданных.

Я поплёлся к автобусной остановке. Рядом со мной в автобусе села девушка. Она мне очень напоминала кого-то. Всю дорогу я пытался вспомнить и не мог – это отвлекало меня от нудных мыслей – я слишком наглядно представлял себе, что сейчас делает Валентина.

А соседка мне определённо кого-то напоминала, и у меня опять поднималась злоба оттого, что я никак не мог вспомнить кого. «Да пошла она к чёрту!» – чуть вслух не выкрикнул я. Все эти люди так похожи и так не похожи друг на друга, что то и дело спрашиваю себя: «Где я её никогда не видел?»

Когда я пришёл домой я заметил, что мои брюки по колено забрызганы грязью. Я удивился, мне казалось, что на улице мороз. Я выглянул в окно – на улице толпа топтала грязь.

Чёрными пятнами земли стала проступать весна.

* * *

Валя не звонила мне, как, впрочем, и следовало ожидать. Муж накормил её, а сытость заставила забыть голод и всё с ним связанное, а следовательно – и меня.

Моё напряжение росло с каждым днём. Всем проходящим мимо женщинам я смотрел уже не на ноги, а в бёдра. Каждая неуродливая женщина чудилась мне хорошенькой. Я попытался снюхаться с официанткой в кафе, но каждый день её встречал после работы мужчина, и я оставил её в покое, тем более, что она мало обращала на меня внимания.

«Может, жениться? – полусерьёзно думал я, – ведь делают так тысячи обезумевших от голода, но через несколько месяцев, нажравшись, придётся разводиться, так как окажется, что женились, видите ли, не по любви.»

Я удивлялся, что все мои думы неминуемо сводились к женщине, но, поразмыслив над этим, понял, что упрекать себя за это так же глупо, как обвинять голодного в обжорстве за его постоянные мысли о хлебе.

Мне захотелось на время стать слепым, тогда количество женщин, из которых я бы стал выбирать, несравненно расширилось; эстетические стены, такие как миловидность, стройность и прочие – рухнули бы для меня, и сам по себе выбор отмер бы – что значительно повысило бы вероятность успешного исхода моих поисков.

2.

Мы встретились с субботу в восемь часов.

– Надо бы купить горючее, – предложил Глеб.

Мы зашли в гастроном и купили пол-литра Столичной и Охотничью водку, потом поднялись к нему домой, чтобы выложить покупки.

– Давай-ка выпьем для храбрости.

– Что пить будем? – спросил я, глядя на бутылки.

– Охотничью – ведь на охоту идём.

Глеб налил полные рюмки.

– За что пьём?

– За женщин!

Мы выпили. Потом выпили ещё по одной и за то же.

– Ну что ж, соскакиваем.

Мы вышли на улицу. От водки мне стало очень тепло ногам, а голова была свежая, как после долгого сна.

Глеб стал разговаривать чуть громче обычного.

– Едем в центр?

– Да. Больше некуда.

– Если сейчас не достанем женщину, я дома изнасилую кошку. – Если бы я не знал, что ты шутник, я б подумал, что ты это серьёзно.

«Брод» был люден. Мы толпились в толпе и смотрели по сторонам. Глеб каждую минуту вытирал очки.

– Сколько бы ты их ни тёр, ты не сможешь увидеть то, чего нет, – усмехнулся я.

– Э, смотри, вон идут две. Видишь?

– Где?

Глеб указал пальцем вперёд. В шагах десяти от нас шли две девицы, взявшись под руку. Мы обогнали их, чтоб заглянуть им в лица.

– Кажется, не страшные, – радостно сказал я.

Мы приблизились к ним. Глеб зашёл с одной стороны, я – с другой. Глеб начал бодрым голосом:

– Добрый вечер, девочки. У нас есть два лишних билета в кино, не хотите составить нам компанию?

Я подхватил:

– Лучшие места на лучший фильм сезона.

– Сегодня мы заняты, мальчики, – ответила одна из них.

– Кем? Друг другом? – спросил Глеб.

– Сейчас увидите, – ответила та же.

Мы подошли к углу. Их там поджидали двое парней, и нам ничего не оставалось как лихо ретироваться.

Мне захотелось есть, и мы зашли в пирожковую. Там был гардероб, но никто им не пользовался. Взяв кофе и булочки, мы встали у столика. За соседним столиком стояла женщина и смотрела на нас. Глаза её блестели. Я улыбнулся ей, в ответ она высунула язык, но не отвернулась, а продолжала смотреть в нашу сторону. Я взял свою чашку и с кофе и встал за её столик.

– Вы так очаровательны, что я не мог удержаться, чтобы не подойти к вам.

– Неужели? – развязно спросила она.

Я заметил, что она навеселе – в движениях её была пьяная неуверенность. К нам подошёл Глеб со своей чашкой кофе.

– Познакомьтесь, это Глеб, – представил я его.

– Очень приятно. А меня зовут Рита. Ха-ха! – засмеялась она.

– Как здесь скучно, – загрустил Глеб. – Давайте уйдём отсюда.

– А куда? Мальчики, у вас есть выпить?

– Да. Нужно отметить наше неожиданное знакомство.

– Давайте! – обрадовалась она и взяла нас под руки.

Мы направились к выходу. Глеб радостно подмигнул мне.

«Уж теперь-то я разрешусь от “бремени страстей человеческих”», – подумал я, отвергая всякие сомнения.

Нам не терпелось добраться до дому, но так как на такси денег не было, мы пошли к автобусной остановке.

– А ехать далеко? – спросила она.

– Нет, совсем рядом, – поспешно соврал Глеб.

Я не помню, о чём мы говорили – мне нетерпелось скорей раздеть её. Когда подошёл автобус, я помог ей войти, поддерживая её за талию.

«Вот она, подчёркнутая вежливость с привлекательными женщинами, – подумал я. – Не слабость мы чтим в них, помогая им, а фактическое первенство в праве выбора. Вот мы и лебезим, и заискиваем перед ними, пропуская женщин вперёд, уступая место, в подсознательной надежде, что она обратит на нас внимание. И чем ближе момент совокупления, тем предупредительнее мужчина, так как по словам Сервантеса, ничто не обходится так дёшево и не ценится так высоко, как вежливость.»

Автобус был скорый, но мне казалось, что количество остановок удвоилось. Мы сидели на заднем сидении, и, подскакивая на ухабах, она валилась то на меня, то на Глеба.

– Мальчики, а у вас музыка есть?

– Всё, что душе угодно… и телу.

– Вот попляшем! Только вы меня не споите.

– Что ты. Разве можно?

– То-то. А где вы живёте?

– Сейчас увидишь.

– А соседи там есть?

– В отдельной квартире соседи не водятся.

– А вы что, братья?

– Нет, побратимы.

– Вы – миленькие!

– Это уж точно.

Когда она выходила из автобуса, у неё спал туфель. Я нагнулся и стал одевать его. Оно держалась рукой за Глеба и смеялась, пошатываясь на одной ноге. Сквозь шершавый капрон я чувствовал тепло её ноги.

– Ну, идём скорей, – поторопил я их.

Лифт был занят; мы решили не ждать, пока он освободится и побежали по лестнице, таща её за руки, чтобы облегчить ей подъём. Глеб долго не мог попасть ключом в замочную скважину – руки у него дрожали. Наконец, справившись с замком, он открыл дверь, и мы вошли в прихожую. Я помог ей снять пальто, а Глеб побежал в комнату и включил магнитофон. Бутылки стояли на столе в том же положении, в каком мы их оставили: непочатая Столичная манила к себе металлическим язычком крышки, а Охотничья – уже вскрытая, стояла несколько опустошённоая. Глеб поставил ещё одну рюмку, вытащил из холодильника копчёную колбасу и сыр. Потом он открыл Столичную и разлил по рюмкам.

– За твоё здоровье, женщина! – воскликнули Глеб и я.

– Только не давайте мне много пить, а то я взбешусь.

Мы выпили, и я не обратил внимания на её слова.

Она сбросила туфли, оправдываясь, что так удобнее, потянула меня танцевать.

– А ты, Глебушка, заведи что-нибудь побыстрее.

Он послушно стал менять плёнку, а я схватил её и стал целовать. Она высовывала язык, делая вид, будто хочет оттолкнуть им мои губы. Но тут Глеб похлопал меня по плечу и отозвал в сторону. Я чувствовал себя виноватым перед ним.

– Бросим на морского, – предложил он.

– Хорошо. Считаем с тебя. На ком выпадет – тот первый. Раз, два, три! – сосчитал я.

Он выбросил пять пальцев, а я – четыре. В нетерпении, он стал считать. В сумме девять – нечётное число, значит выпадало на нём. Он считал, а я, уже зная исход, наблюдал, как лицо его заплывало салом улыбки.

Девять! – крикнул он и стукнул себя ладонью в грудь.

– Завидую. Только, чтоб не тянуть.

Я отошёл к магнитофону.

Пока мы бросали жребий, она сняла кофточку и осталась в платье. Платье было без рукавов, и когда она поднимала руки, распахивались хорошо выбритые подмышки. Она налила себе водки, Глеб подошёл к ней и налил себе тоже.

– Выпьем на брудершафт, – предложил он, отставая от событий.

Она радостно подбежала к нему, стуча по полу пятками. Их руки сплелись, о он приготовились пить, стараясь не пролить на себя. Но несмотря на их старания, несколько капель пролилось, она дёрнулась, как бы стараясь словить их, и Глеб выплеснул рюмку ей на плечо и шею. Она вскрикнула и громко засмеялась, запрокидывая голову. Он налил ещё, и они всё-таки выпили.

– Ничего страшного, водка дезинфицирует, – заметил я, делая вид, что вожусь с магнитофоном.

Она сразу перестала смеяться и слегка заплетающимся языком проговорила, с презрением смотря на меня:

– А ты не волнуйся, я чистая.

Я покраснел и ничего не ответил.

– Нельзя так пропадать драгоценной влаге, – будто ничего не замечая, пробормотал Глеб, указывая пальцем на её шею и плечо, мокрые от водки. – Сейчас я всё исправлю.

Он обхватил её и стал лизать плечо. Она захохотала, пытаясь оттолкнуть его. Покончив с плечом, Глеб принялся за шею, и она уже не смеялась, а с полоумной улыбкой прижимала его к себе. Очки мешали ему, и он сдвинул их на лоб.

– Брось тянуть! Чёрт тебя дери, – не выдержав, крикнул я. Глеб, не отрываясь от неё шеи, стал подталкивать её в другую комнату, где стояла его кровать.

Она оглянулась, помахала мне рукой, и дверь за ними закрылась. Я налил себе водки, выпил и стал ходить из угла в угол. За дверью послышались шёпот и возня. Я подошёл к магнитофону и сделал максимальную громкость. Дорис Дэй под оркестр изнывала от любви. И вдруг я вспомнил, кого мне напоминала та девушка в автобусе. Она мне напоминала Нину. Ну, конечно же, Нину… Где она сейчас?., её лоно?.. Она везде… оно везде! Но ведь там за дверью не Нина, а Валя… Кто же там? Там женщина… с жаркими подмышками… и шершавыми капроновыми ногами…

Я садился в кресло, вставал, ходил и снова садился. У меня возникло непреодолимое желание подойти к двери и послушать, что там происходит, такое же непреодолимое, как желание осмотреть стенки в кабине общественной уборной в тайной надежде, найти там непристойные рисунки.

Я посмотрел на часы – с тех пор, как они ушли, прошло пятнадцать минут. Кончилась плёнка, пустая кассета бессильно вращалась, а другая, полная до краёв, била болтающимся концом ленты о панель магнитофона. Перепутав клавиши, я нажал не на «стоп», а на перемотку и, глядя на кассеты, недоумевал, почему они продолжают вращаться. Наконец, я справился с магнитофоном и, крадучись, подошёл к двери. Я прислушался, но ничего не мог услышать. Дверь была отделена матовым стеклом и увидеть что-нибудь сквозь него было тоже невозможно. Воображение работало на полную мощность, лицо у меня горело, и левое веко стало подёргиваться. Я закрыл глаза, стараясь остановить судорогу, и тотчас передо мной предстало устье ног. Разум отключился, я изо всей силы рванул дверь и ввалился в комнату. Я услышал, как она вскрикнула от испуга. Мои глаза не привыкли к мраку, но её тело светилось белым огнём на фоне тёмных стен.

Она, совершенно обнажённая, сидела на Глебе, лежащем на кровати, и испуганным взглядом всматривалась в меня. Потом, видно, узнав меня, закрыла глаза, схватила руки Глеба, как поводья и поскакала к вратам рая, путь к которым она могла найти даже с закрытыми глазами.

Я, не в силах сдвинуться с места, как зачарованный смотрел на её грудь, которая не успевая за движениями тела, как бы поспешно догоняла его.

Вдруг Глеб вскрикнул и, вырвав свою правую руку из её руки, схватился за сердце и застонал. Он сделал попытку уйти из-под неё,

но ему это не удалось. Он попробовал ещё раз, но опять безуспешно. Я понял, что ему стало плохо с сердцем.

Я подошёл к ним. Глеб хрипел, бледный, как полотно. Я схватил её и постарался оттащить, но он сдвинулся вместе с ней. Жар её подмышек обжег мои пальцы.

– Уйди, – прошептала она на ходу. Её глаза закатились, рот раскрылся.

Лицо Глеба кривилось от боли. Медлить было нельзя. Я вспомнил о книжных и фольклорных героях, умиравших от любви. Чтоб спасти Глеба, нужно как-то остановить её. Придушить?!

Я взял её за шею и стал сдавливать. В мои ладони начал впиваться пульс, частый и нетерпеливый.

«У меня в руках жизнь женщины. Женщины… ЖЕНЩИНЫ! – пронеслось у меня в голове. – Ия сейчас погружу её в смерть, так и не воспользовавшись её жизнью!? И потом снова терпеть, снова искать? – Нет!»

Мои руки соскользнули с шеи на грудь.

«Нет! Я не убью её, я её люблю!»

Я отступил на несколько шагов, с ненавистью смотря на Глеба.

Он вдруг замотал головой и замер. Глаза его остались открыты, я прикоснулся к ним рукой, не веря себе. Она ничего не замечая, всё дальше и дальше убегала от мира сего.

Я стал снимать брюки, лихорадочно соображая, как оторвать её от мёртвого тела.

Неожиданно у меня под ногой что-то хрустнуло – его очки с треснувшим стеклом лежали на полу. Одна их оглобля бессильно упала, а другая упорно торчала вверх.

Ленинград, 1966

 

Времяпрепровождение

Простояв в очереди на морозе с полчаса, я всё-таки попал внутрь. Одноглазый швейцар закрыл за мной дверь и принялся снова выворачивать карманы у пьяного мужчины, который совершенно не сопротивлялся обыску, а лишь безразлично наблюдал, пытаясь до конца осознать происходящее. Начало этой процедуры я видел сквозь стекло, ещё стоя на улице.

– Куда, сволочь, номерок девал?! – ругался швейцар, листая записную книжку, извлечённую из кармана.

– Отдай пальто, – мямлил пьяный и величественно шатался.

Гардеробщик, красный и потный, отказался раздеть парня, стоявшего передо мной.

– Не раздену, ты – пьяный, у нас своих хватает. Иди-иди.

– Да я не пьяный, – голосом сомневающегося.

– Уходи! Сказал, не раздену.

– Як заведующей пойду, – пошёл вабанк.

Пока я раздевался, пришла заведующая, жирная, средних лет женщина и сказала гардеробщику:

– Он же почти трезвый, раздень его.

Гардеробщик, матерясь, повиновался.

Я вошёл в зал. Низкие потолки ударяли по голове, на стенах рисованные раки в тарелках. Дымно.

Какие-то парни, высокие, раздутые пивом, со значками «мастер спорта», пролезают от столика к столику с видом завсегдатаев. У многих сидящих в ногах вижу водочные бутылки. Они, как собаки, с нетерпением ждут, когда на них обратят внимание, и их ожидание не затягивается.

Девушек и женщин почти нет. Кажется, две. Ну да, только две, да и то в неприступном обществе самцов.

С трудом отыскиваю освободившийся стул, который стоял не самом проходе в туалет. Все, стремящиеся избавиться от пива, протискиваются между мной и соседним столиком. Обслуживали увядшие женщины, которых называли по имени все, кому их имя было известно. Один из обладателей значка «мастер спорта» с лицом отёчным и тупым, стал толкать в грудь какого-то захмелевшего со-граждана. Друзья обеих сторон оттаскивали повздоривших. Постепенно все расселись по своим местам.

Я услышал за спиной звон разбитого стекла и обернулся. Некто рядом сидел с окровавленной кистью над осколками стакана. Я подумал, что он случайно его разбил, но это оказалось забавой. Он брал стаканы в кулак и сдавливал их, пока у него в руке не хрустели осколки. Подбежала официантка, получила деньги за разбитые стаканы и завязала ему руку носовым платком. Неожиданно кто-то громким голосом затянул песню. Нет, это уже кусок арии. И голос сильный. Смотрю. Один из присутствующих, с серьёзным лицом и открытым ртом.

«Раз рот открыт, значит это он поёт», – думаю я.

Пиво вежливо, но властно пьянит.

Рот внезапно закрылся, но я по-прежнему слышу как кто-то поёт. Заказываю ещё бутылку пива. «Мартовского».

– Вам, я смотрю, очень нравится «Мартовское», – скаля редкие зубы, кокетничает официантка.

– Хорошо смотрите. А знаете, почему «Мартовское»?

– Почему?

– Потому что я скован логической цепью: «Мартовское» пиво – Восьмое марта – женщины!

– Ну и что?

(Ха! Ничего не поняла.)

– А то, что ваш подвал – педерастический притон при мужицком клубе – вот что.

Она принесла мне пива и ушла, косясь на меня.

Опять звон разбитого стекла. Всё тот же пьяный крошит стаканы. (В рифму!) Мимо меня проходят в туалет, толкая мой стул. Я стараюсь не обращать внимания. Но и сквозь шум я слышу, как спускают воду.

И вдруг я слышу мелодию, которая поднимает во мне радость предвкушения будущего с грустью о проходящем. The Beatles. Откуда они здесь?

Оглядываюсь. Вижу на тумбе магнитофон. Подбегаю к нему и вслушиваюсь, благоговея. От этих волшебных звукосочетаний на меня нисходит оптимистическая печаль такой необыкновенной силы и формы, что я понял – я слышу чудо! Я уже ничего не видел и не слышал – я впитывал это волшебство.

Вдруг меня разбудили – магнитофон замолчал.

– Закрываемся! – объявила жирная заведующая, тряся в руке выдернутый шнур от магнитофона.

Я расплатился и пошёл к выходу. За одним из столиков я увидел пьяного старика, перед которым лежали искусственные зубы, а он, засунув пальцы в пустой рот, искал их там. Слюна текла у него с подбородка и капала в стакан с недопитым пивом.

1967

 

Приключение

Не знаю, чем она меня привлекла. Наверно, тем, что сидела ближе всех и к тому же в тени, иначе бы я вряд ли заговорил с ней. Было жарко, и я попросил разрешения лечь рядом. Сутулясь, она держала в руках книгу и делала вид, что читает, а я, погрязши в банальностях, пытался завести знакомство. В ход пошла даже погода. Оказалось, что мы живём в одном городе и почти на одной улице.

Море плескалось на берегу, как большая рыба. День собирался кончиться. Мне надо было уже уходить, а она решила остаться ещё на часик, так что мы договорились встретиться вечером на набережной.

Придя домой, я окончательно понял, что она далеко не красива и с трудом заставил себя пойти на свидание, но из чувства пассивного протеста, я отложил в сторону костюм и надел тренировочные брюки, кеды и лёгкую рубашку навыпуск.

Ровно в назначенное время я был на месте. Она ещё не пришла. Набережная была полна людей. Обстановка вокруг напоминала мне смотрины: туда и обратно прогуливались женщины, а мужчины, забегая вперёд, заглядывали им в лица.

И вдруг она появилась в толпе, поискала меня глазами и, заметив, подошла ко мне. Она была очень маленького роста, о котором я почти не догадывался, так как видел её лишь сидящей. Кроме того, она была невероятно сутула – ещё немного и можно было б сказать, горбата. И только сейчас я заметил, что у неё большая грудь, странно выпирающая под платьем.

Мы сдержанно поздоровались. Мне стало казаться, что все со злорадным любопытством смотрят на неё. Острый стыд заставил меня покраснеть. Я впервые испытывал такую неловкость в присутствии толпы. Сначала я попросту хотел убежать, но мне лишь показалось, что она обязательно побежит следом и догонит меня – таким липким взглядом она на меня смотрела. Но потом я решил поскорее увести её отсюда. «Подальше от людей, подальше от людей», – твердил я себе, направляясь в сторону от набережной.

На окраине города виднелся высокий холм, и я предложил ей взобраться на него. Она согласилась. Мы пошли по улицам, сворачивая из одной в другую, не упуская из виду наш ориентир. Стало быстро темнеть. Начали тлеть ртутные лампы, постепенно разгораясь в полную силу. Улицы становились совершенно незнакомыми – ни я, ни она здесь раньше не бывали. Она споткнулась обо что-то, и я поддержал её за руку. По инерции я не отпускал её руки, а она стала прижиматься ко мне. К своему удивлению я нащупал на её пальце обручальное кольцо. Разговаривали мы мало. Улицы поднимались в гору и всё больше сужались. Фонари стали появляться очень редко и скоро совсем исчезли. Улица превратилась в дорогу, освещаемую окнами одиноких домиков. Вот уже дорога превратилась в тропинку, а домики отстали от нас. Мы стали подниматься на холм, у подножья которого незаметно оказались. Откуда-то выскочила собака и бросилась к нам. Мы встали, как вкопанные. Пёс внимательно обнюхал нас и исчез в темноте. Облегчённо вздохнув, мы продолжали наш путь. Тропинка кончилась и мы поднимались наугад. Она крепко держала меня за руку. В некоторых местах подъём был крутым, и я несколько раз чуть не свалился из-за её тянущей вниз руки. Наконец и вершина. Я посмотрел вниз. Внизу дышал огнями город. В море светились корабли. Несмотря на лёгкий ветерок, воздух был очень тёплым. Холм оказался голым, почти без травы.

Я снял рубашку, расстелил её на земле и сел. Моя спутница стояла рядом и смотрела на город. На небе шевелились звёзды, но луны не было.

«И какого чёрта я сюда забрался?» – спрашивал я себя. Она по-прежнему молчала, а я смотрел на её сутулый профиль. Я взял её за руку и потянул к себе, она плюхнулась рядом и удивлённо взглянула на меня. После недолгих сомнений, я обнял её и попытался поцеловать в губы, но она оттолкнула меня, бросив «не надо», и поднялась. Я тоже встал, чувствуя полное безразличие к своей неудавшейся попытке. Подняв рубашку и надев её, я снова подошёл к ней и уже из упрямства попробовал снова поцеловать её, для чего мне пришлось согнуться в три погибели. Но она с таким остервенением упёрлась мне в грудь руками, что я разозлился. Злость тут же утихла, и я отодвинулся от неё. Она стояла и поправляла волосы, до которых я и не дотронулся.

Я взглянул вниз, на море огней и на огни моря, и мне так сильно захотелось туда, к людям, в многоголовую толпу, что я, не оглядываясь на мою спутницу, быстро побежал вниз. Она не крикнула и не старалась остановить меня, но даже если б и попыталась, всё равно я уже не смог бы остановиться. Я бежал под гору, в темноте, без дороги, с каждым мгновеньем наращивая скорость. Один раз я чуть не упал, споткнувшись о камень. Потом я наткнулся на куст и оцарапал ноги, но продолжал бежать, всё приближаясь к городу. Было очень темно, фонари не появлялись, и я совсем не узнавал дороги. Но это не волновало меня. Холм кончился, и я стал замедлять бег. Тяжело дыша, я шёл, оглядываясь по сторонам, желая узнать, где я нахожусь и вдруг наткнулся на доску, торчащую из земли. Она была мне по грудь. Но присмотревшись, я увидел, что это не доска, а могильный крест. Я недоверчиво ощупал его руками. Поодаль я различил ещё несколько крестов. Да, я попал на кладбище. Конечно же, я побежал с холма не в ту сторону, с которой пришёл. Так хотел к людям, а попал к мертвецам.

Под ногами появилась тропинка, и я пошёл по ней. Чем дальше я шёл, тем больше разрасталось кладбище. Среди крестов стали попадаться и склепы. Слева оказалась стена, которая становилась выше и выше. Возвращаться я не хотел. «Нужно идти вдоль стены и в ней обязательно будет выход», – сказал я себе. Перелезать через стену было бессмысленно, потому что она стала слишком высокой и наверху вилась колючая проволока. Пахло кладбищенской сыростью. Проходя мимо одной могилы, я услышал звон металлических листьев. За стеной слышались шаги прохожих. Вдали показался фонарь, который освещал сторожку, но людей видно не было. Вон и запертые на замок ворота. Рядом со сторожкой я заметил собаку. Она тоже заметила меня и, задрав голову, завыла. Я продолжал идти к воротам, несмотря на то, что они были закрыты. На вой собаки из-под крыльца вылез большой пёс, который обнюхивал нас, и бросился на меня. Внезапный страх овладел мной, и я побежал. Когда я почувствовал, что он догоняет меня и вот-вот вцепится, я резко остановился, повернулся к нему и со всей силы ударил его ногой. Удар пришёлся прямо по морде. Пёс упал, но тут же вскочил на ноги и, лая, побежал прочь. И только тогда я заметил, что ко мне подходит сторож, звеня связкой ключей.

– Что ж ты от собак бегаешь? – укоризненно спросил он меня.

Я ничего не ответил и только глубоко вздохнул. Сторож повозился с ключами и отпер ворота.

– Спасибо, – сказал я и вышел на улицу. Где-то почти рядом шумело море. Я пошёл вперёд. Людей становилось всё больше. Мне вдруг стало необъяснимо легко, и я побежал по улице, смеясь фонарям и домам.

1967

 

Диалоги

Пьеса в одном бездействии

1967, Ленинград.

Бездействующие лица:

Первый.

Второй.

Девушка.

ПРохожий.

Сцена изнутри обнесена высоким нарисованным забором, на котором написаны формулы, интегралы и прочая математика. Слева – кресло. Справа – табуретка.

В центре – стойка, на которой висит ружьё. Справа входят Первый и Второй, о чём-то живо переговариваясь. Первый, увидев кресло, бросается к нему, чуть не натыкаясь на стойку с ружьём. Он садится в кресло, а Второй послушно садится на оставшуюся табуретку. Первый разваливается в кресле и закрывает глаза, Второй ёрзает на табуретке, пытаясь усесться поудобнее.

Второй (смотрит на часы). Начнём что-ли?

Первый (вяло, не открывая глаз). А стоит ли?

В. (ёрзая). Ты же только что сам мне предлагал.

П. (не отрывая глаз). Но придётся открывать глаза.

В. Да, придётся.

П. Все старания будут напрасны, вернётся ночь, и они их сразу закроют. И вообще всё это слишком громко звучит и мешает мне вздремнуть. (Зевает.) Я так хорошо устроился… Мягко… удобно.

В. (подходит к Первому и стаскивает его с кресла). Да открой ты глаза!

П. (открывает глаза и смотрит в зал). Эка невидаль. (Снова садится в кресло и закрывает глаза.)

В. Может, начнём всё-таки. (Садится на табуретку и смотрит на часы.)

П. (удивлённо). А разве мы не начали?

В. (раздумывая). В сущности, чем это не начало.

П. (с закрытыми глазами). Ты не волнуйся, всё пойдёт само собой.

В. Нет. Я не могу всё пустить на самотёк.

П. Что «всё»?

В. (ёрзая). Ну… всё это. (Обводит руками большой круг. Обводит ещё несколько раз, как бы утверждаясь в собственном мнении. Но постепенно пространство, которое он обводит, становится меньше и меньше, щ наконец, он обводит руками самого себя, потом спохватывается и вновь очерчивает руками большой круг.)

Справа появляется Девушка. Она идёт медленно, смотря прямо перед собой. На руке у неё висит сумочка. Первый открывает глаза и оживляется. Второй перестаёт ёрзать.

Оба. Девушка!

Девушка останавливается и поворачивается к ним.

Оба. Садитесь к нам!

Девушка. Куда же мне сесть?

О б а. На колени.

Девушка окидывает их оценивающим взглядом и садится к Первому. Второй огорчён.

П. (радостно). Ты как раз то, чего нам не хватало.

Д. А кто вы такие? (Устраивается поудобнее на коленях.) Я с вами не стану разговаривать, пока не узнаю, кого вы из себя представляете.

В. Мы – актёры, которые в жизни играют других и только на сцене – себя.

Д. А кем бы вы были, если бы находились там? (указывает в зал).

П. (удивляясь). Как чем? Креслами со складывающимися сиденьями.

В. (тоже удивлённо). Чем же ещё?

Д. Кем же вы становитесь на сцене?

В. О, здесь мы становимся никем не засиженными! Здесь можно делать что угодно, потому как все деяния на сцене считаются вымыслом автора, а вымысел не так пугает как реальность. (Тише.) Никто не знает, что сегодня мы, наконец, сами стали авторами своих слов.

Девушка встаёт с колен Первого. Первый и Второй тоже поднимаются. Первый потирает ногу, которую ему отсидела Девушка.

П. (Девушке). Сколько ты весишь?

Д. Дорого. (Ко Второму). Интересно. А что же должна делать я?

П. Играй с нами… то есть, не играй, а живи с нами… тьфу, чёрт, то есть не живи, а участвуй. А то мы не сможем быть самими собой без тебя.

В. (улыбаясь). Он прав.

Д. Что ж, я согласна. Дайте мне текст.

П. Какой текст? (Качая головой, садится в кресло, и лицо его становится пренебрежительным.)

Д. Ну то, что я должна говорить!

В. Ты ничего не должна говорить. Просто говори.

Д. А если мне нечего сказать?

В. (устало). Тогда молчи.

Девушка садится на табуретку, вынимает из сумки зеркальце и начинает его целовать.

В. (удивлённо). Зачем ты это делаешь?

Д. А как мне вам показать, что я себя очень люблю?

В. А зачем тебе это показывать?

Д. Прятать тоже не за чем. Прячут краденое – например, радость, украденную у грустных, а себялюбие – моё. Кровное.

В. Но разве приятно целовать холодное стекло?

Д. Моё отражение платит мне полной взаимностью: если я его целую крепко, то и оно меня целует точно так же. Смотри. (Крепко целует зеркало.) Видишь?

П. (надменно). Как вы глупы.

В. (подходит к Первому и стаскивает его с кресла). Да встань ты с этого стула-подхалима.

Как только Первый стоит на ногах, он становится бодрым и пренебрежение исчезает. Первый и Второй подходят к Девушке.

П. Пойдём погуляем!

В. Пойдём.

Девушка с готовностью встаёт и берёт их под руки. Первый и Второй прижимаются к ней. Сумка, висящая на правой руке Девушки, мешает Первому.

П. Возьми сумку в другую руку, пожалуйста.

Девушка повинуется, но теперь сумка мешает прижиматься к ней Второму.

В. Оставь сумку здесь.

Д. Не могу, я должна оставаться красивой и здоровой.

В. Не понимаю, какая связь?

Д. У меня в ней косметика и противозачаточные средства. Ведь сейчас эпидемия.

В. Тогда дай я понесу. (Берёт сумку в свободную руку.)

Идут. Прохаживаются вдоль забора.

Д. Что это написано на заборе?

В. Формулы.

П. Их написали математики.

Д. Странно. Разве математики пишут на заборах, они ведь пишут на бумаге.

В. Когда они не пишут на бумаге, они пишут на заборах.

П. Они тоже люди.

Д. (серьёзно). Но обыкновенно на заборах пишут иное…

П. Не сомневаюсь, что если произвести над иксом указанные здесь действия, то получится то самое.

Д. А что там, за забором?

В. Дремучий лес.

Д. Пойдём туда.

В. Туда нельзя.

Д. Почему?

Первый всезнающе наблюдает за разговором.

В. Сказано – дремучий лес. Заблудишься, пропадёшь.

Д. (просящим голосом). Я не пропаду. Мне так хочется посмотреть на дремучий лес, я его видела только во сне. (Моля.) Пойдёмте.

В. Разве тебе мало? Ты знаешь, что он есть, что он дремучий. Чего ты там не видела?

Д. (капризно). Ничего не видела, вот именно! Я пойду одна. (Берёт сумочку у Второго и решительно направляется вдоль забора, ища выход. Второй настороженного Первый снисходительно наблюдают за ней. Девушка в нерешительности останавливается.) А где калитка?

П. Если бы была калитка, мы бы пошли вместе с тобой.

Д. Почему же вы мне прямо не сказали, что нет калитки, а пугали меня, что заблужусь?

П. Если бы мы тебе сказали прямо, то бы нам всё равно не поверила.

Д. (оживляясь). А что если перелезть через забор?

В. Нельзя. Во-первых, он высокий, а во-вторых… о тебе плохо подумают.

Д. Кто плохо подумает?

П. (многозначительно). Все.

Девушка грустнеет.

Д. Пойдём обратно.

В. (удивлённо). А разве мы куда-нибудь уходили?

П. Вот моё кресло. (Садится в кресло.)

В. Вот моя табуретка. (Садится.)

Девушка задумчиво стоит между ними.

В. (Первому). Дай мне посидеть в кресле.

П. Зачем?

В. Я хочу удобно посидеть. Мне надоела табуретка.

П. Достань себе другое кресло…

В. Зачем ты мне это предлагаешь? Ты же прекрасно знаешь, что один из нас должен сидеть на табуретке.

П. Чего же ты тогда хочешь?

В. Почему на кресле должен сидеть именно ты?

П. Не задавай глупых вопросов. Я же не спрашиваю – почему ты должен сидеть на табуретке.

Девушка пробуждается от раздумий и начинает прихорашиваться.

П. Я тебе обещаю, что после моей смерти это кресло будет твоим. В. Что ж, этим ты заставляешь меня желать твоей смерти, несмотря на то, что ты мне не враг. Я же не могу считать тебя врагом за то, что ты первый заметил кресло и сел к него. Что ж теперь…

Д. (раздражённо). Хватит говорить о мебели.

В. Иди, сядь ко мне. (Он похлопывает себя по коленям.)

Девушка, не обращая внимания на предложение Второго, подходит к Первому, гладит его по лицу, но постепенно её руки соскальзывают, и она начинает гладить кресло.

Д. (Первому, нежно). Мне здесь надоело, уйдём за кулисы.

Первый поднимается и уходит вместе с Девушкой.

В. (провожая их взглядом). Один. Что может быть реальнее? (Поднимается с табуретки и начинает ходить, постепенно переходя на бег. Потом резко останавливается. Устало:) Нет! От себя не убежишь. Хоть бы кто-нибудь появился. (Оглядывается.)

Появляется ПРохожий.

В. Эй!

ПРохожий останавливается и вопросительно смотрит на Второго.

В. (не зная, как завязать разговор). Э… Скажите, который час?

ПР. У меня очень болит голова.

В. (сочувственно). О, у меня тоже бывает.

ПР. Это прекрасно, превосходно, изумительно!

В. (недоумевая). Почему?

ПР. Вчера был чудесный вечер.

В. Садитесь, поговорим. (Он сначала указывает на кресло, потом, как бы вспомнив что-то, указывает не табуретку.)

ПР. Да, да… мне уже пора… (Уходит, чуть не на натыкаясь на стойку.)

В. (устало). Какой он… чужой… (Задумывается.)

ПРохожий возвращается.

ПР. Забыл спросить. Который час?

Второй прикладывает руку к сердцу и прислушивается.

В. (испуганно). Мне кажется, у меня встали часы.

ПР. Они у вас падали?

В. Не раз.

ПР. (внимательно смотрит в лицо Второму). Циферблат в порядке. Остальное – незаметно. Главное – никому не давать к себе прислушиваться.

В. А у вас тоже часы встали?

ПР. Не знаю. (Уходит.)

В. Интересно. (Пытается достать ухом до сердца, чтоб послушать.) Я не могу уверенно сказать, идут они или нет. А может быть, они самые точные в мире. Но как мне узнать? (Оглядывается.) Я могу всю жизнь прожить и не услышать самого себя. Мне очень нужно, чтоб кто-нибудь положит мне голову на грудь и послушал меня… Она послушает и скажет, что мои часы самые верные и что она будет жить по моим часам. Это ли не самое прекрасное – стать временем для кого-то. (Уходит, пятясь спиной и всматриваясь вдаль.)

Появляются Девушка и Первый.

Д. Почему он пятится?

П. Вспомнил о чём-то.

Д. Но он же может споткнуться и упасть. Взял бы и посмотрел назад, не двигаясь, если уж так хочется вспомнить прошлое.

П. Глупая, вся прелесть в воспоминаниях – это отречение от настоящего и будущего. Настоящего, которое продолжает уходить, и будущего, которое продолжает наступать. За это отречение приходится платить риском падения на ускользающем льду настоящего.

Д. Как ты думаешь, о чём он вспоминал?

П. О своей давней любви.

Д. Если я спрошу тебя, что такое любовь, найдешь ли ты, что ответить?

П. (с готовностью). Любовь – это когда хочется быть вместе не только в постели.

Д. (снисходительно). Я нарочно спросила об этом, зная, что у тебя есть готовая сентенция. (.Небольшая пауза.) Теперь достань мне с неба звезду.

П. (равнодушно). Не могу (тычет пакьцги вверх), потолок мешает.

Д. Если б ты подпрыгнул, вытянув руки вверх, я увидела бы звезду в твоих руках. Эх, ты! (Собираетсяуходить.)

Входит Второй, идя вперёд спиной. Первый подкрадывается к нему и подставляет ножку.

Второй падает, потом быстро вскакивает на ноги и трёт кулаками глаза, как после сна.

Д. (озабоченно, Второму). Ты не ушибся?

В. (держась за сердце, радостно-недоуменно). Пошло! (Девушке.) Подойди ко мне. (Девушка подходит.) Послушай. (Указывает на сердце.)

Девушка наклоняется и слушает. Первый отходит, садится в кресло и снисходительно наблюдает. Девушка обнимает Второго, и Второй обнимает Девушку.

Д. Ему там тесно. Оно бьётся зверем в грудной клетке.

В. Оно заточено в эту камеру (указывая на грудь) с тех пор, как мозг взобрался на престол головы.

Д. (поднимая голову). А что, если поменять их местами?

П. Тогда вы сразу умрёте.

В. (гневно). Почему?

П. Нужно знать анатомию.

Д. С анатомией мы знакомы только в лицо.

Молчание. Девушка и Второй поворачиваются друг к другу, нежно смотря в глаза.

П. Сейчас он обнимет её.

Второй обнимает Девушку.

П. Ну, и что дальше?

В. и Д. (разом). А разве обязательно дальше?

П. Это даже необходимо.

Д. А нам и так хорошо.

В. Я давно мечтал обнять её, и моя мечта выполнена.

П. (глубокомысленно). Ещё бы, мы всегда берем мечту навырост, чтобы она укрыла с головой наши возможности. И как только мечта исполняется, она сразу становится нам тесна и трещит по швам. Её разрывает новорожденное желание. Плохо только, что это новорожденное гораздо больше своей родительницы и приходится менять мечту. (Пауза.) Но самое страшное, когда мы не можем из неё вырасти, и она болтается на нас, как мешок, и волочится через всю жизнь.

Второй целует Девушку.

П. Ну, что я говорил?

Девушка слегка отстраняется и восхищённо смотрит на Второго. Второй встаёт на табуретку и о чём-то думает с полоумной улыбкой на лице. Девушка, задрав голову, не сводит глаз со Второго.

Д. (восхищённо). Какой он высокий!

П. Потому что он стоит на табуретке.

Д. (не обращая внимания). Он думает обо мне.

П. Он погружён в себя.

Д. Какой для этого он должен быть глубокий!

Появляется ПРохожий.

П. (зло, ПРохожему). Кто тебя звал?

ПР. (Первому). А тебя разве кто-нибудь звал?

Первый в недоумении замолкает.

ПРохожий собирается уходить.

Д. (не сводя глаз со Второго). Подождите! (ПРохожий останавливается.) Правда он высок, строен, красив?

ПРохожий равнодушно смотрит на Второго.

Второй спускается с табуретки, но Девушка продолжает смотреть, задрав голову так, как если бы Второй остался на том же месте.

П. (ПРохожему). Ну, скажи ей правду.

ПР. Что бы я сейчас ни сказал, я бы сказал неправду. Правда – относительна, а ложь – абсолютна.

Д. Вы не ответили. Не правда ли – он прекрасен?

ПР. (уходя, утвердительно). Неправда ли, он прекрасен.

Второй обнимает Девушку и уходит с ней.

П. (ёрзает в кресле, зло смотрит на табуретку). Если не мозоли, так геморрой. (Встаёт с кресла, переступает с ноги на ногу.) Пойду погуляю. (Идёт прямо, подходит вплотную к забору и останавливается, потом, решившись, отступает на несколько шагов назад и встаёт в позу быка. Кидается на забор головой вперёд, но у самого забора быстро сворачивает и чинно идёт вдоль него, заложив руки за спину.) И это называется – я гуляю. Нет, забор – это пастух. И он меня пасёт. (Останавливается.) Но если я признаюсь себе, что я – овца, то это признание будет гнить во мне и любое моё движение будет отравлено его вонью. (Думает.) Нужно убедить себя, что эти мысли нереальны, эфемерны… и заняться работой… вещественной работой. (Начинает ходить, раздумывая. Шаг постепенно становится мельче и мельче и, наконец, он начинает семенить. В конце концов все его движения превращаются в беспорядочную суету.)

Появляется ПРохожий. Замечает Первого и в недоумении останавливается.

ПР. Что с тобой?

П. (не переставая суетиться). Не могу найти себе места.

ПР. Смешно, а я нахожу своё место везде, где ни остановлюсь.

П. (Останавливается, настороженно). Ты – космополит?

ПР. (устало). Нет, я – прохожий. (Собираетсяуходить, но вдруг останавливается.) Ты думаешь, что найдёшь себе место в бесполезной суете?

П. А кто тебе сказал, что она бесполезная? Будущее покажет.

ПРохожий уходит.

П. (кричит ему вслед). И вообще, никто не знает, какая суета окажется полезной, потому что никто не знает, что покажет будущее. И не думай, что ты в него заглянул, если полистал календарь. (Устало бредёт к креслу, садится в него и закрывает глаза.) Мне кажется, что этот прохожий суётся не к месту.

Появляются Второй и Девушка. Оба идут вперёд спиной, склонив головы друг к другу и обнявшись.

П. Вы нашли своё место… в жизни?

Второй и Девушка останавливаются, разнимаются, но держатся за руки.

В. Наше место – друг рядом с другом.

Π. (усмехаясь). Нашли… Да… Мы живём при количественных изменениях, но не доживаем до качественных.

Д. Я искала всех, а нашла (с трепетом, ко Второму) его!

П. Кто ищет, тот всегда найдёт… но не то, что ищет.

Д. (не обращая внимания на слова Первого). У меня сердце кровью обливается, если я подумаю, что его не будет рядом со мной.

П. А сердце и сделано для того, чтобы обливаться кровью. (Пауза.) И всё-таки у нас мало динамики.

Высовывается ПРохожий.

ПР. Ку-ку! (Исчезает.)

В. Вот тебе и динамика.

П. (возмущённо). Но это же нелепо!

В. (глядя на Девушку). А нам сейчас плевать на логику (обнимает Девушку и они уходят).

П. (встаёт с кресла, подходит к забору, смотрит на формулу и обводит пальцем интеграл). Интеграл-интриган, зачем всё это?

Крадучись выходит ПРохожий и становится Первому за спину. Первый не замечает его.

П. Раз есть, значит должно быть! (не оборачиваясь). Скажи, я прав?

ПР. Во всяком случае, забор уверен, что ты прав.

П. Как я хочу быть неправ!

ПР. У людей может быть всё… кроме того, что они хотят.

П. (поворачивается к ПРохожему). Скажи, откуда ты взялся?

ПР. (пожимает плечами). Не заметил. (Собираетсяуходить.)

П. (просяще). Не уходи!

ПРохожий останавливается.

П. (продолжая). Мы же с тобой за всё время ни разу не поздоровались. Здравствуй! (Подаёт руку.)

ПР. (подаёт руку). Здравствуй! (но до пожатия не доходит, так как руки минуют друг друга и пожимают воздух.)

П. Почему так одиноко? Ведь человек – животное-общественник.

ПР. Мне никогда не понять тебя, потому что я думаю о своём, и если мы поймём друг друга, то только на мгновенье, в котором могут случайно пересечься пути наших мыслей.

П. (с отчаяньем). Неужели мы так и не сможем подойти друг к другу ближе, чем на «Здравствуй!» (Задумывается. Кивает головой в сторону ушедших Девушки и Второго). Им хорошо. По-видимому, только в поцелуе можно найти общий язык.

ПР. Это хорошо сказано. Видишь, как ты оплодотворён одиночеством.

П. (смотрит на часы). Пора уходить!

ПР. Куда?

П. Мне нужно ещё успеть зайти в магазин купить картошку. (Уходит.)

ПРохожий тоже уходит, натыкается на стойку с ружьём, останавливается. Раздумывает. Снимает ружьё и стреляет из него. Вешает ружьё обратно и неспешно уходит.

Занавес

1967

 

Вечный двигатель

Действующие лица:

Изобретатель.

1– ый помощник Изобретателя.

2– ой помощник Изобретателя.

3– ий помощник Изобретателя. Сомневающийся. Недовольный.

Женщина.

Бородач, Бородачи.

Народ. Человек из Народа.

Множество людей. Все стоят, держась кто за сердце, кто за голову, кто за что. Не лицах гримасы боли, но все стоят неподвижно. Из середины (ранее невидимый) выбегает Изобретатель.

Изобретатель (кричит). Вечный двигатель, который так долго не давал мне спокойно спать, изобретён!

У окружающих вырывается вздох облегченья, на лицах появляются улыбки, гримасы боли сменяются гримасой радости. Среди толпы появляются люди с бородами.

Все расходятся по краям, и в глубине сцены показывается нечто, напоминающее штурвал. Изобретатель, окружённый тремя помощниками и ещё несколькими, подходит к вечному двигателю. Остальные становятся полукругом. Изобретатель – посередине, на виду.

Изобр. Послушайте! (Все замолкают.) Перед вами машина, которая принесёт всем счастье. Счастье такое большое, что рядом с ним деньги будут казаться карманными. Все забудут о слове «счастье», потому что разговоры о счастье могут вестись только среди несчастных людей. А тот, кто не счастлив, – тот несчастен.

Мы были несчастны, но с этого мгновенья всё изменится. Теперь эта машина даст нам всё. Будучи однажды приведена во вращение, она будет вращаться вечно! (Гул одобрения.)

Мы все работаем на других, теперь эту работу будет выполнять моя машина. И мы станем работать на себя. (Все начинают прыгать и хлопать в ладоши от радости.) До сих пор люди отличались друг от друга тем, сколько времени каждый мог уделить себе. Чем больше времени ты уделял себе, тем ты был важнее. Теперь же мы все будем равны. Сегодня (Изобретатель поворачивается к 1-ому Помощнику) мы начинаем новую эру.

Напряжённое молчание. 1-ый Помощник подходит к двигателю и раскручивает колесо. Раздаются радостные крики и толпа, беснуясь, заслоняет двигатель.

1, 2 и 3-ий Помощники неразлучно связаны с Изобретателем. Появляется Сомневающийся.

Сомневающийся (смотрит на часы). Надо заметить время. Интересно, сколько часов он будет вращаться вечно.

Появляется Недовольный.

Недовольный. Не может быть, чтобы всё так гладко сходило. Трение ведь существует, чёрт подери (трёт лоб). Нельзя потакать надувательству.

Сомневающийся прислушивается.

Сомн. (к Недовольному). А кто вам поверит, что это надувательство, пока двигатель вращается?

Недов. У меня есть формулы, я могу доказать.

Сомн. Вряд ли, с Народом нужно разговаривать наглядно. Формулами не пронять. К тому же вряд ли можно назвать надувательством заблуждение, в которое уверовал. Я думаю, надо понаблюдать.

Недов. Нет, я не могу, я должен всячески тормозить вращение этого чурбана. Я могу быть тем трением, которое раскроет всем глаза.

Сомн. Зачем вам искусственно тормозить эту машину, если вы уверены, что она рано или поздно остановится сама?

Недов. Мне претит вера. И я ненавижу, когда она горит в чьих-то глазах.

Сомн. Что ж, как знаете.

Недовольный и Сомневающийся расходятся.

Народ по-прежнему беснуется, потом уходит, незаметно вынося вечный двигатель за кулисы.

Остаются Изобретатель и Помощники.

Изобр. (1-му Помощнику). Ты, возлюбленный первый, будешь наблюдать за двигателем, следить, чтобы он исправно работал. (2-му Помощнику). Ты будешь охранять двигатель. (3-му Помощнику).

Ты будешь при мне. А я буду координировать вашу работу и постепенно увеличивать мощность двигателя.

1, 2 и 3-ий Помощники уходят. Изобретатель поворачивается спиной к залу и смотрит на чертёж двигателя, висящий на стене. Руки заложены за спину. Расхаживает взад и вперёд.

Изобр. Пока всё хорошо. Неверно то, что говорят наши враги и недоброжелатели – владельцы старых электрических двигателей. Разве осмелится помешать трение, если двигатель создан во имя осуществления давней мечты человечества – стать свободным.

Входит Сомневающийся, косится на чертёж.

Сомн. Скажите, а что такое свобода?

Изобр. (смущённо). Я не знаю, но меня учили, что свобода – это осознанная необходимость.

Сомн. Если так, то есть два пути стать свободным: либо рабски подчиниться необходимости, осознав её неотступность, либо научиться регулировать необходимость, делая её обходимой. А раз из этого определения исходит возможность стать свободным двумя способами, которые непримиримо враждуют между собой, то и свобода будет чисто условным понятием.

Изобр. (ошеломлённый, но не сдающийся). Но что же тогда свобода?

Сомн. Прежде всего – красивое слово. В моём понимании лишь независимый человек свободен. А так как «независимый человек» – фикция, то и свободный человек – тоже.

Изобр. Глупости: независимый человек – это реальность.

Сомн. Где вы видели независимых людей? Человек находится в двоякой зависимости. Во-первых, он зависит от собственных желаний, а во-вторых, от желаний окружающих. Если от второго он может более или менее избавиться, то от первого он не избавится никогда.

Изобр. Нет я не верю вам. Пока мой двигатель успешно борется с трением, а это борьба происходит только во имя свободы – до тех пор…

Вбегает 2-ой Помощник.

2-ой Пом. (кричит). Караул…Караул!

Изобр. (2-му Помощнику). Ты что забыл, что ты должен караулить?

2-ой Пом. (тяжело дыша после бега). Владельцы старых двигателей атаковали нас. Они покушаются на вечность двигателя. Наши защищают её.

Изобр. Бежим на помощь. Скорей!

Изобретатель и 2-ой Помощник убегают.

Сомневающийся бросается было за ними, но потом останавливается.

Сомн. (улыбаясь). Ещё побьют, а я ведь не вечный. (Поворачивается к чертежу и смотрит.) Нахально задумано.

В направлении, противоположном побежавшим Изобретателю и 2-ому Помощнику, пробегают несколько человек с наклеенными бородами, но почти отваливающимися. И среди них Недовольный.

Недовольный, заметив Сомневающегося, останавливается. Остальные убегают.

Недов. Побили нас.

Сомн. Я же говорил, надо повременить.

Недов. Я хочу всем рассказать правду.

Сомн. А в чём же правда?

Недов. В неподвижном двигателе.

Сомн. Правда вообще не существует.

Недов, (грозно). Поясните.

Сомн. Извольте. Слово «правда» произошло от правой руки, поэтому одна и та же правая рука может быть у людей стоящих в одном строю, но стоит лишь повернуться друг к другу лицом, как напротив твоей правой руки будет уже левая рука стоящего перед тобой. Всё меняется местами, если взглянуть прямо в глаза. И тот, кто стоит напротив – противник. Лишь стоя плечом к плечу, объединяешься одной правдой, но так как всё время стоять в строю нельзя и существует команда «Разойдись!», потому-то правд столько же, сколько и людей. Но и индивидуальная правда тоже условна. Достаточно на неё посмотреть со стороны, а это возможно при помощи зеркала, как правда превратится в левду.

Недов. Мне некогда вдумываться в вашу дребедень. Мне необходимо действовать. (Убегает.)

Входят Изобретатель и 3-ий Помощник.

Сомневающийся не уходит, а слоняется туда и обратно, прислушиваясь к разговорам.

Изобр. (3-му Помощнику). Слава двигателю, мы победили!

3-ий Пом. (Изобретателю, зло). Да. Мы их проучили, неучей. Они не знают, что трение в нашем двигателе не может ужиться с его стремлением вперёд.

Изобретатель одобрительно улыбается. Оглядываются. Сцена пустая, сесть негде. Изобретатель садится по-турецки, а за ним и 3-ий Помощник.

Изобр. Скоро у нас будут кресла.

3-ий Пом. Не только кресла, но и кровати.

На словах «но и» на сцену выходит Женщина, но так, чтобы при слове «кровать» она уже была б у всех на виду. Изобретатель и 3-ий Помощник замечают её.

Изобр. Здравствуй, женщина.

Женщина. Привет, старина. Ты, кажется, что-то там изобрёл? Изобр. Да, я изобрёл вечный двигатель.

Ж е н. И это правда, что все станут счастливыми?

Изобр. Да. Только надо немного подождать, пока двигатель разовьёт нужную мощность.

Жен. Какие мощи?

3-ий Помощник плотоядно смеётся.

Изобретатель терпеливо объясняет.

Изобр. Не мощи, а мощность. Пока мощность мала, всего 22 ватта.

Жен. Да. Ваты можно и побольше.

Изобр. Короче. Если хочешь счастья, иди к нам.

Жен. Зачем к вам, у меня муж есть.

3-ий Пом. Да разве с мужем счастье?

Жен. Было счастье, а теперь он всю ночь сторожит вашу машину, которая, ещё не успев дать счастья, уже отняла его у меня.

Изобр. А разве ты не счастлива днём?

Жен. Днём я работаю.

Изобр. И день тебе не приносит радости?

Жен. Любой день прекрасен, если знаешь, что будет прекрасна ночь.

Изобретатель и 3-ий Помощник встают, а Женщина садится по-турецки. Она в платье и поэтому поза выглядит неприлично. Изобретатель и 3-ий Помощник косятся на неё. По сцене проносится Народ, шумно и бестолково, подхватывает Изобретателя и 3-его Помощника. Женщина остаётся незамеченной, и она ничего не замечает.

От Народа «отваливается» Сомневающийся.

Он останавливается рядом с ней. Женщина сидит, как идол, смотрит в одну точку, только руки сложены не на груди, а между ног. Сомневающийся смотрит на неё. В его глазах удивление. Он встаёт на колени несколько поодаль и с благоговением взирает на неё.

Сомн. Женщина, только ты выступаешь из этого хаоса. Я хочу принести тебе в жертву свои сомнения и поверить в тебя. (Женщина по-прежнему сидит не шевелясь.) Был день, когда я понял, что верить глупо, а сейчас я понял, что глупость – в неверии. Женщина, я в стольком сомневался, что перестал разочаровываться. Ничто не пьянило меня, и мне приходилось мучительно трезветь. Но это не радовало меня. Женщина!..

Народ проносится по сцене в обратную сторону и уносит в себе Женщину и Сомневающегося.

Из толпы остаются Недовольный и Бородач.

Недов. Нужно во что бы то ни стало уничтожить машину.

Бородач. Это невозможно. Двигатель днём и ночью охраняет Народ. Народ поверил, что он принесёт им счастье.

Недов. Люди так хотят счастья, что готовы идти за каждым, кто его пообещает. А счастье заключается в том, чтобы идти за ним. Те, кто обещает, понимают это, и ведут народ туда, куда им надо. Хотя, зачем это я тебе говорю?

Бородач. Конечно, не за чем. Если я всё пойму, то я перестану вам подчиняться. Но я, к вашему счастью, и не хочу ничего понимать, я хочу подчиняться. Понимание в итоге обескураживает, а подчинение приносит спокойствие.

Недов. Тогда слушай внимательно. (Появляется Сомневающийся и слушает). Ты должен убить Изобретателя.

Бородач. Будет исполнено.

Недов. Ты даже не интересуешься, почему и зачем?

Бородач. Слепое подчинений – высшая степень спокойствия.

Недов. И ты подчиняешься любому?

Бородач. Нет, только вам. Мы, бородачи, верим вам.

Недов. А что значит «верим»?

Бородач. Верить кому-то – это значит хотеть ему подчиняться.

Недов. Почему же вы хотите подчиняться именно мне?

Бородач. Потому что это необходимо, если мы хотим уничтожить двигатель. А если ты чего-то желаешь, значит ты в это и веришь.

Недов. Глупости. Я могу желать бессмертия, но не верить в него.

Бородач. Вы кривите душой; потому что, если вы его желаете, то в глубине души, хоть немножечко, вы в него верите. Никогда не сможешь желать то, во что абсолютно не веришь.

Недов. Ладно. Хватит философствовать. Выполняй приказ.

Бородач. Слушаюсь. (Уходит строевым шагом.)

Выходит Сомневающийся.

Сомн. (недовольно). Зачем ты замышляешь убийство? Это подло.

Недов. Не думаю. Если есть войны справедливые и несправедливые, то, следовательно, есть справедливые и несправедливые убийства.

Сомн. (чувствуя, что почва уходит из-под ног). Но… у тебя нет справедливости.

Недов. К счастью, любая справедливость имеет свою зону действия. Когда бьются два лагеря, то у каждого лагеря своя справедливость. И одна ничуть не худе другой. Это поймёшь, встав на середине между ними.

Сомн. Ты лжёшь, на середине никогда не удаётся выстоять, потому что в ней нет справедливости.

Недов. Именно поэтому и удаётся. Справедливость – это огонь, к которому стремится мошкара Народа. Справедливость – это смерть. Будь здоров. (Уходит.)

Сомневающийся медленно отходит в угол сцены.

Входит Изобретатель. Он идёт, вчитываясь в бумажку, которую держит в руках. За ним с ножом в руках идёт Бородач. Он настигает Изобретателя.

Бородач (криком). Да здравствует электрический двигатель! (Вонзает нож в спину Изобретателя.)

Изобретатель, качнувшись, оборачивается и с возгласом:

«Да здравствует вечный двигатель!» – падает.

Сомн. (хладнокровно). Вот и восторжествовала одна из справедливостей.

Бородач смотрит на окровавленный нож, озирается, ища обо что бы вытереть. Замечает Сомневающегося и направляется к нему. Сомневающийся напуган, дрожит. Бородач подходит к нему, берёт его руки и о ладони вытирает нож. Уходит строевым шагом.

Сомн. (В ужасе смотрит на свои руки.) Мои руки обагрены кровью. Ни от чего нельзя отстраниться, и даже, будучи наблюдателем, я стал соучастником.

Теперь мне надо выбирать. Середины – не существует. Середина – это значит переходить поочерёдно с одной стороны на другую. Пора выбирать!

Появляется толпа, в ней внутри выявляется вечный двигатель, который крутится очень медленно. Народ в горе. В центре – Помощники.

Помощники. Люди! Погиб наш Изобретатель! (В Народе стон горя.) Мы найдём убийцу и отомстим ему! (В Народе крик гнева.) Изобретателя нет, но его изобретение осталось с нами. Оно даст нам свободу, о которой мы мечтали!

1-ый Пом. Но я должен вам сказать, что скорость двигателя уменьшилась. Я пытаюсь исправить неполадки, не останавливая его. Для этого нам придётся временно воспользоваться электрическими двигателями.

В Народе разочарование и возмущение, среди голов появляются Бородачи.

Помощники. Это не отступление. Мы делаем шаг назад, необходимый для разбега. Идея изобретателя вечна, как и его двигатель! (Аплодисменты.)

1-ый Пом. Люди! Всё зависит от вас. Ещё немного терпения и настойчивости, цель близка. Для того, чтобы восстановить нормальную работу двигателя, мне нужен помощник, который не пожалеет жизни ради двигателя.

Сомн. (без сомнений, забыв об окровавленных руках). Я! (За ним входят ещё несколько доброволъцов.) Я сделаю всё, что потребуется.

Остальные. И я, и я.

1-ый Пом. (подходит к Сомневающемуся). Ты – самый отважный. Дай твою руку.

Сомневающийся подаёт кровавую руку.

1-ый Помощник отшатывается, а Народ шумит. Сомневающийся с удивлением смотрит на свою руку.

1-ый Пом. Убийца!

Народ (вопит). Убийца!

Сомн. (кричит). Подождите! Я не убийца, я всё объясню. Поймите! На руках истинных убийц никогда не бывает крови. Я знаю настоящего убийцу! (Народ расступается.) Вот он! (Сомневающийся указывает на Бородача, находящегося в толпе.)

1-ый Пом. (Сомневающемуся). Ты лжёшь! Этот человек (поворачивается к Бородачу) любезно одолжил нам электрические двигатели для нашего дела. (Народу.) Взять его! (Народ бросается на Сомневающегося и подминает под себя, так что его боле и не видно. Помощник в это время отворачивается и любезно разговаривает с Бородачом. Народ постепенно успокаивается.)

1-ый Пом. Итак, кто не пожалеет жизни ради двигателя? (Выбегает несколько человек.) Я выбираю тебя (указывает на одного из выбежавших.) За дело! За мной!

Сцена поворачивается, остаётся только Бородач и появляется Недовольный.

Недов. Хвалю.

Бородач. Рад служить! Правда меня чуть было не порешили. Чуть не продал меня один.

Недов. Как же ты выкрутился?

Бородач. Случайно. Помощник сразу понял, что к чему. И он решил: лучше получить от меня электрические двигатели. Главное, чтобы Народ был доволен и вечный двигатель цел. Политик.

Недов. Что ж, я рад за тебя. Но берегись Помощника – политики не любят свидетелей своей политики.

Появляется Женщина.

Недов. (увидя её). Вот чёрт, чуть не забыл, что мне надо продолжить свой род. (Оборачивается к Бородачу.) А ты иди, подождём, пока Народ устанет от вечного двигателя. Он ведь вечный только потому, что на него придётся им вечно работать. Ха-ха!

Бородач строевым шагом уходит. Недовольный подходит к Женщине.

Недов. Постойте! (Женщина вопросительно смотрит на него). Видите ли, мне нужен сын, или в крайнем случае, дочь. Мне нужен тот, кто смог бы, когда я умру, продолжать делать то, что делал я. Я всё время забывал об этом, потому что пока здоров и силён. Но надо смотреть вперёд.

Жен. Что вам от меня нужно?

Недов. Я бы не стал вас беспокоить, но понимаете, без вас я просто не могу обойтись. Мне нужен ребёнок. Помогите!

Жен. (не понимая). Но как?

Недов, (смущённо). Это считается неприличным только говорить.

Жен. (смущённо-возбуждённо). И как вам не стыдно? (Поворачивается, но не уходит.)

Недов. Стыдно? Какое уродливое слово! Как можно стыдится зачатия, если вы потом гордитесь материнством?

Жен. (уступчивее). Уж очень вы прямолинейны. Нужно сначала полюбить меня, а потом…

Недов. Но я не хочу любить. Мне нужен только ребёнок.

Жен. Но ведь ребёнок будет и моим. Я тоже давно хотела ребёнка. Но я не могу вам уступить без любви.

Недов. Почему «уступить»? Вы что, продаёте ребёнка?

Жен. Вы не поняли. Себя женщина уступает, а ребёнка дарит.

Недов. Разве это дар, если за него нужно добиваться уступчивости? Но у меня нет времени. Я согласен купить этот дар.

Жен. (гордо). Я вам не проститутка.

Недов. Ты хоть знаешь, кто такая проститутка? Это женщина, которая экономит время мужчин, беря за это деньги.

Жен. Фу, как цинично.

Недов. Любая правда отдаёт цинизмом. (Вытаскивает кошелёк, звеня им). Пойдём, уединимся, а то скоро из-за уединений станет столько людей, что уже нельзя будут уединиться.

Жен. Меня не смогут купить какие-то десять золотых.

Недов. Здесь сто.

Жен. (сомневаясь). Вы же могли меня влюбить в себя и не тратить денег.

Недов. Я же говорил, что у меня нет времени, есть только деньги.

Берёт её под руку и, легко сопротивляющуюся, уводит.

Она тем временем, как бы невзначай, берёт кошелёк.

Входят Бородачи, сплотившись вокруг главного Бородача.

Бородач. Где же шеф? Кажется, уже пора!

1– ый Бородач. Главарь уже совсем зарвался.

2– ой Бородач…изаврался.

1-ий Бородач. Народ на взводе. Пора.

Бородач. Где же он?

Выходит Недовольный, оправляя одежду.

Недов. У меня будет сын.

Бородач. Прекрасно, пусть он, как и мы, будет жить поперёк любого пути. У нас новость, Народ негодует. Главарь пытается успокоить. Он наживается на электрических двигателях, а вечный держит только для отвода глаз. Но от Народа ему не избавиться.

Недов. Если маленькому дерьму дать власть, то оно становится большим дерьмом. Идёмте!

Идут. Напирающая толпа, 1-ый Помощник, окружённый несколькими охранниками, позади него вращающийся вечный двигатель.

Недовольный и Бородач проникают в Народ.

1-ый Пом…Теперь, когда царит полное законие и в ближайшем историческом будущем нас ждёт полная свобода, мы должны не покладая рук, трудиться во имя всеобщего счастья. (Ропот.) Пусть нам пока тяжело, но скоро двигатель наберёт планируемую мощность, и мы уничтожим электрические двигатели!

Глас Народа. Надоели обещания! Нажраться бы!

Недов. Люди! Он лжёт, он хочет вас заставить работать! Не верьте ему, ведь свобода – в неверии.

1-ый Пом. Взять смутьяна! Свобода – в вечном двигателе! Терпенье, и ко всем придёт счастье.

Бородач. Вперёд!

Народ устремляется вперёд, сминая охранников и Помощника, подбегают к вечному двигателю и сталкивают его с возвышения. Он падает, ломается и из него вываливается человек. Народ в потрясении замирает. Человек поднимается, оглядывается.

Народ приближается грозно к нему. Он в ужасе отшатывается.

Человек из Народа. Не убивайте меня! – Я выполнял свой долг перед Народом!

Занавес

Ленинград, 1968