Полемика

Очередные рождественские торжества всколыхнули во мне чувства и мысли, которые запросились на бумагу, и удерживать их мне, как всегда, не под силу.

Однако приступая к изложению своих мыслей, я задал себе вопрос, имею ли я право писать о религии, не проштудировав богословов и религиозных философов последних двух тысячелетий? Не рискую ли я повторить кого-нибудь? И я ответил себе, что не только не питаю иллюзий по поводу новизны своих мыслей, но что, наоборот, я исхожу из уверенности, что я неминуемо повторяю идеи, когда-то и кем-то высказанные. Но и в другом я уверен с не меньшей силой — в том, что высказываю я эти не «новые» мысли по-своему и только благодаря этому я могу надеяться, что неновые мысли привлекут новый интерес. Здесь уместно пояснить, что же такое, в моем понимании, «новое» по отношению к этике.

Испокон веков человечеству было дано конечное число этических альтернатив.

Были ли они даны через откровения, ниспосланные на пророков, или они заданы на генетическом уровне и пророки просто осознали их и обобщили это не важно. Важно то, что их — конечное число и новых не было изобретено на протяжении исторически обозримых тысячелетий. Все эти идеи перепеваются на разный лад в различных религиях — в иудаизме и в христианстве они получили форму заповедей. Человеческая мысль с доисторических времен занимается метафорической интерпретацией этих идей, и называется это искусством.

Однако человеческое восприятие таково, что оно активно реагирует лишь на новые раздражители и реакция притупляется от повторяющегося воздействия одного и того же раздражителя. Поэтому, как бы красноречиво ни были изложены определенные этические идеи, они перестают воздействовать на людей, но не потому, что устаревают идеи, а потому, что устаревает форма, в которою они заключены, и которая первой воздействует на человеческое восприятие. Форма принадлежит времени и состоит из стареющих языка и стиля.

Новое время рождает новые, неповторимые человеческие индивидуальности, которые в состоянии опознать идеи, живущие среди человечества, изумиться ими и пересказать их в меру своего таланта. Прежние идеи облекаются в новую оболочку и с её помощью с новой силой воздействуют на восприятие новых людей. Так, благодаря постоянному перевоплощению, идеи сохраняют своё влияние на человека. Поэтому, говоря о новизне в этике, следует не только вспоминать слова Экклезиаста о том, что ничего нового нет под солнцем, но и радоваться, что, продолжая говорить об извечных идеях, мы творим добро, тормоша сознание людей, норовящее уснуть всякий раз, когда оно привыкает к звуку одного и того же голоса.

Вот почему и я решил возвысить свой голос до того уровня, при котором его услышат даже те, для кого я невидим, то есть я решил опубликовать свои мысли.

С каждым днём я лишь укрепляюсь в своем мнении, что Христос родился от мужчины, будь то римский легионер Пантера или сам нетерпеливый Иосиф.

Единственное свидетельство девственности Марии — это её собственные слова, что она не знала мужчины, слова, в которые я не могу заставить себя поверить.

Русская поговорка «девичья память» не идет у меня из головы. Таинственная улыбка у Мадонны видится мне просто лукавой. Да и искусственное осеменение в то время не существовало.

Примечательно то, что ни врач, ни повитуха не засвидетельствовали девственности Марии до родов. И не следует забывать, что это было в те времена, когда сохранение девственности до замужества было исключительно важным. Только Иосиф мог бы подтвердить девственность, но он решил не познавать Марию до тех пор, пока она не родила. Даже если представить себе, что Мария была девственницей и беременной одновременно, я, рискуя навлечь обвинения в святотатстве, вспоминаю многочисленные факты, которыми располагает медицина, когда зачатие, в силу различных причин, происходит без нарушения девственности. (Чтобы быть последовательными, христианам надо бы праздновать не день рождения Христа, в чем нет ничего необыкновенного, а день его непорочного зачатия. Оно ведь является чудом, а не заурядное человеческое рождение. Если бы Христос родился через какое-либо иное отверстие в теле, то тогда это было бы чудом, которое следовало бы праздновать.)

Бессилие доказательств, приведенных в книгах, лишь подтвердило для меня и то, что тело Христа выкрали его приятели и тайно похоронили, а потом, для подкрепления его репутации, заявили, что он вознёсся.

Я не хочу попадать в порочный круг доказательств безосновательности веры, ибо это так же непродуктивно, как и доказательства её обоснованности. Вера не требует логических доказательств, и в этом её сила. Попытка систематизации веры, и поступенчатого доказательства её постулатов приводит к печальному результату, подобно тому, как если бы в поисках души, человека разрезали бы живьём. Применима ли методология логического доказательства основ веры — явления, которое лежит вне логики, можно ли измерять яркость лучей солнца с помощью линейки?

Человек падок на боготворчество. Он боготворит женщин, политических деятелей, поэтов и всех, кто вызывает в нём сильные эмоции. Эмоциональность воздействия является главной силой в пробуждении религиозного чувства. Чем более эмоционален человек, тем более он склонен обоготворять то, что вызывает в нём сильные эмоции. Но сколько миллионов людей погибло оттого, что они принимали за Бога себе подобных.

Группе нетерпеливых и эмоциональных иудеев надоело ждать истинного Мессию, и они с радостью ухватились за наиболее льстящего им пророка.

Уверовавшие в Христа смалодушничали и согласились не взыскивать с Мессии выполнения обязательств, которые возлагаются на него по его статусу. А евреи до сего дня отвергают всякого кандидата в Мессию, который не удовлетворяет строгим критериям, один из которых — установление мира между людьми.

Ситуация с Христом напоминает мне трагикомедию Гоголя «Ревизор». Христос был вознесен своими малоразумными почитателями, у которых были «рыльца в пушку» всевозможных грехов. Разница лишь в том, что не нашлось почтмейстера, который бы вовремя распечатал его письмо — смерть — и захоронив тело Христа, все убедились бы в его смертном «неревизорском» происхождении. Но его друзья, выкравшие мёртвое тело, заявили, что оно вознеслось, и Хлестакова до сих пор принимают за Мессию. Вот если или когда явится истинный Мессия, тогда наступит немая сцена.

Отличие жизни от искусства может оказаться в том, что никакого пришествия Мессии быть вообще не должно. Так что заблуждение о Христе может длиться до тех пор, пока люди будут верить в Мессию, как такового.

Меня интригует сам феномен уверования, иными словами, что требуется, чтобы уверовать в Мессию.

Возникновение Мессии, будь то Христос, Магомет или кто другой, происходило по следующей схеме. Появлялся человек, который проповедовал преимущественно этические идеи, и утверждал, что они единственно верные.

Его красноречие и самоуверенность заставляли людей слушать, но ещё не могли вызвать веру. Для того, чтобы заставить людей уверовать в провозглашаемые человеком идеи, требуется не логика, а демонстрация его божественности.

Достигалось это с помощью чудес или знамений. (Ждать знамений — это сомневаться в Боге.) Однако влияние чудес на людей быстро притупляется и забывается, и для поддержания веры требуется время от времени чудеса повторять. Причем они должны отличаться от чудес уже свершённых (многократное хождение по водам не произвело бы такого же сильного впечатления, как первое), или одно и то же чудо должно производиться на разных людях (например, исцелять различных людей, а не следовать за жизнью какого-либо одного исцелённого и наблюдать, возвращается ли его болезнь и подлечивать его новым чудом).

Не премину заметить хихикающий сквозь века факт, что первым чудом Христа была «медвежья услуга» Петру: он исцелил его тещу (Матф. 8,16–17).

Если чудеса являются основой уверования, но на самом деле ими не были, то Мессия, несмотря ни на какие заявления о своей Божественности, превращается в простого смертного.

Что же это за чудеса, которые заставили уверовать в божественность Иисуса, и чем они являются в сравнении с иными, «реальными» чудесами, которые не оставляют места для безверия в Бога у меня, и о которых я буду говорить ниже, Дело, конечно, не в сопоставлении чудес, с точки зрения, какое чудо лучше, а в постижении их естества.

Все библейские чудеса, творимые не Богом, а его посланниками, я подразделяю на три группы:

1) чудеса подлога: непорочное зачатие, вознесение.

2) чудеса трюкачеств: горящие кусты и огненные столбы, кормление хлебами, излечение бесноватых и т. д. (советскому народу в каждый очередной период борьбы с алкоголизмом так не хватает Христа, чтобы он воду превращал в вино.)

3) чудеса пророчеств, которые под силу и простым смертным, ибо пророчества высказываются в такой туманной форме, что будущие события, каковы бы они ни были, могут быть интерпретированы как исполнение этих пророчеств.

Непорочное зачатие феноменологически видится мне не чудом, а феноменальной глупостью, подобной материализму наизнанку, который утверждает, что живая материя возникла из неживой с помощью обезьяньей эволюции.

Все «трюкаческие» библейские чудеса, типа хождения по водам или манны небесной, наивны до недоумения и лишь иллюстрируют уровень человеческого воображения своего времени.

Помню, когда мне было лет шесть, я видел подобное чудо в цирке, когда фокусник делал яичницу на плите, без всякого огня или какого-либо видимого источника тепла. Оказалось, что это была микроволновая печка, никому тогда не известная в Союзе. Но продемонстрируй этот трюк Сталин, и его бы провозгласили не просто отцом народов, но и Богом-отцом народов.

Итак, без чудес уверовать невозможно, но библейские чудеса для меня чудесами не являются. Возникает вопрос, обязательно ли нужен кто-либо в образе человека, будь то ангел или иной посланник Божий, чтобы сотворить чудо?

По счастью, чудес вокруг не счесть, но они остаются не замечаемыми людьми.

Я имею в виду жизнь в нас и вокруг нас. Мне очевидно, что повсеместные чудеса в жизни являются посланниками Бога, и поэтому искать или просить чего-то большего является лишь свидетельством слепоты и неблагодарности людей.

Самым великим Божьим чудом является именно «порочное» зачатие. И превыше этого чуда придумать ничего невозможно. Легенда о непорочном зачатии есть не что иное как богохульство.

Можно преклоняться перед чудесами сна, мышления, заживления, памяти, несмотря на панибратское отношение к ним науки — всё это чудеса сверхчеловеческого калибра, которыми мы пренебрегаем и придумываем чего попроще, вроде, как накормить одним хлебом тыщу человек. Ну, не смешно ли?

Люди, дивящиеся радуге, ближе к поклонению Богу, чем те, кто поклоняются Христу, потому что радуга — это одно из чудес Бога, несмотря на научную «понятность» этого явления. Тогда как божественность Христа это выдумка человека, которую в советской терминологии можно было бы назвать культом личности Христа. Разве мало звёздного неба, чтобы уверовать в Бога? Нет, людям надо чудо горящего куста.

Я не ратую за пантеизм, я не утверждаю, что природа есть Бог, я лишь полагаю, что природа и её явления нам есть чудеса Божии.

Людям недостаточно Божьих чудес, потому что они всегда под рукой, и люди измышляют свои собственные. Умы их поглощаются выдумкой и отвлекают душу от восторгов чудесами, дарованных нам Богом.

Чудеса надо искать не в сверхъестественном, а в естественном. Впрочем, в естественном и искать-то не надо — а надо только внимательно посмотреть на себя и всю окружающее — во всем сверкает непостижимое чудо. И наука дана нам, наверное, для того, чтобы мы постоянно убеждались, наблюдая за ней, насколько она бессильна исчерпывающе объяснить природу. Дурная бесконечность познания и указывает нам на свою беспомощность, ибо тайны природы будут раскрыты нам не в постижимых и бессчётных законах науки, а только в откровении смерти. Пока же мы живы, нам дано дивиться этим тайнам.

Выдумав чудо, человек приписывает ему преступление законов природы. Но законы природы установлены Богом и свято им соблюдаются. Законы эти и есть чудеса. И когда человек встречается с явлением, не подпадающим под действие известных ему законов, он порывается назвать это чудом. Иначе говоря, всё, что выходит за пределы человеческого знания, заносится человеком в категорию чуда. Тогда как именно то, что человек уже познал и является чудом, ибо несмотря на понятый закон того или иного явления, мы не вправе полагать, что явление это исчерпано нашим пониманием, ибо через некоторое время мы непременно обнаруживаем, что оно глубже, чем мы только что себе представляли.

Человек же, в своем стремлении нарушить законы, придумывает чудеса и это преступно, ибо он пытается преступить закон, установленный Богом. Более того, человек проецирует своё желание преступления на Бога, приписывая ему чудеса, которые человек сам состряпал. Но воображение человеческое ничтожно, по сравнению с фантазией Бога, проявленной в законах природы, им установленных. Поэтому по Сеньке — шапка: чуть человек начинает описывать чудо, якобы свершенное Богом, то есть нечто сверхъестественное, как сразу видны уши человекообразного осла по исконной глупости всех чудес, которые напридумал человек и приписал их Богу. Так что любое утверждение о чуде, творимом человекоподобным существом, есть хуление, а не восхваление Бога.

Поиск чудес, сверхъестественного, является, по сути своей, атеизмом, ибо стремится заменить Божии чудеса бытия человеческой фантазией, преображающей реальные чудеса в плоские события, которые открывают вид на пустынный ландшафт многих человеческих душ. Все иудейские чудеса, типа Моисеевских, отражают ту же слепоту народа по отношению к повсеместным чудесам Бога и принимающего Бога только тогда, когда он ударяет их, якобы, чудом по голове. Но Богу нет дела до чудес человеческих, и земные пастыри берут на себя заботу устраивать чудеса собственными силами, удовлетворяя подлые желания черни, а заодно и свои, которые не менее подлы, а лишь более изощрёны.

Институт церкви, который именем Бога творит в лучшем случае политику, а в худшем — преступления, является скоплением людей, которые присвоили себе право утверждать, что они находятся ближе к Богу, лучше других понимают его предписания. Эти люди выносят решения, которые следует считать исходящими от Бога. Необходимость отделения церкви от государства подтверждает стремление религии заниматься политикой, ибо религия хочет заменить собой государство, что отражает не Божию волю, а корыстные желания религиозных деятелей, которые именем Бога творят чудеса… чудеса человеческого лицемерия.

Но как человеку не нужна церковь, чтобы уверовать в Бога, так и человеку не нужна церковь, чтобы узреть Божии чудеса.

Чудесные явления, которые нас повсюду окружают, и есть доказательства присутствия Бога, но человека не устраивает присутствие — ему нужно, чувствовать что его пасут, указывают, что дозволено, а что нет, обещают вознаграждения и грозят карой. Такого рода общение достигает своей полноты только с антропоморфным Богом, которого человек себе, наконец, и создал, преодолев иудейский запрет на всякое конкретное изображение Бога и упоминание его имени. Иудаизм борется с попытками слабых людей сотворить себе кумира, понятного и похожего на них самих, борется с попытками очеловечивания Бога. Но народу было тяжело смириться с безликим иудейским Богом, вечно окутанным облаком. Это особенно сложно, когда правители приучили народ поклоняться себе, как богам. Людям сподручнее иметь бога человекоподобного, чтобы излить на него свою рабскую суть. Они не желают делать выбор между добром и злом, предоставленный Богом, а жаждут подчиниться тому, кто выглядит достаточно властно. Христос явился оптимальным компромиссом, как говорится, «и вашим, и нашим», Бог-отец, по-прежнему никак не изображаемый и не известно как выглядящий, остался данью Божественному. А Бог-сын оказался своим парнем в доску, который, и с блядями общался, а по некоторым современным толкованиям, и гомосексуалистом был. А чтобы как-то связать Бога и Христа, выдумали триединство, назвав чью-то сперму святым Духом. (Любопытно, что в народе существует ироническая поговорка, употребляемая в случаях появления чего-либо неизвестно откуда: «святым духом занесло»). И поскольку триединство высосано из пальца, то приходится возиться с этим абсурдом и заталкивать его в сознание изощрённым философствованием. Таким образом, изначальная непостижимость Бога с отторжением всякой логики в попытках подступиться к нему, была хитро заменена абсурдностью триединства, к которой тоже с логикой не подступиться, правда, уже по другой причине. Но зато одна нитка, вылезающая из этого клубка так близка и доступна, что большинству людей не осмелиться дёрнуть за неё, чтобы распотрошить узел. Люди предпочитают положить ком узла в божницу и молиться ему, как Богу. Человек не смеет признать вожделение за Божие чудо, и тем объяснить беременность Марии.

Человек согласен уверовать во что угодно, кроме истины. В оправдание люди не прекращают повторять набившие оскомину своей вымученной мудростью строчки: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Иными словами, ложь — прекрасна, если она нас возвышает, и правда вредна, если она нас унижает. Или, поточнее: цель (возвысить) оправдывает средства (обман).

Не этим ли занимается, например, Советская власть, обманывая народ во имя возвышающего нас светлого будущего коммунизма. Да и что такое «низкая истина»? Как она должна быть низка, чтобы её скрывать? На уровне бёдер?

Для Мессии были начертаны заведомо невозможные критерии (найди то — не знаю что) для того, чтобы избежать самозванцев. Среди всего прочего он должен был установить мир среди людей. А ведь это значит сделать то, что противоречит всей человеческой природе. То есть, то, что противоречит закону Божьему, согласно которому человек таков, какой он есть и был на протяжении всей своей истории — жаждущий крови своего ближнего с перерывами на непродолжительную любовь к нему. Иными словами, Мессия оказался бы тем, кто нарушил законы Божии, оказался бы преступником по отношению к Богу. Но так как нарушить Божии законы невозможно, то и Мессия как таковой невозможен, и любой, кто явится в его обличии — самозванец. Таким образом, получается прочная защита от посягательств на Божии прерогативы, если явится некто и объявит себя Мессией, но если он не выполнит требований, к нему предъявляемых, то он — самозванец. С другой стороны, выполнить их невозможно, ибо они противоречат закону Божьему. Таким образом, Мессия оказывается невозможен с какой стороны ни подойди, и Бог остаётся неподражаем.

Один из любопытных вопросов для меня — почему христианство получило такое широкое распространение? Истинный Мессия должен принести изменения в жизни людей на Земле, а Христос обошёл щекотливые требования к Мессии — он оставил всё по-прежнему, наобещав рай после смерти тем, кто уверует в него.

Христос дал ответ, правдивость которого при жизни не проверишь, а точнее, он просто ушёл от ответа. Он умыл руки от земных проблем. Понимая, что ему не под силу их разрешить, он отмахнулся от них, сказав, что они неважны. Он перенес акцент с жизни на земле, на жизнь после смерти. Не следует забывать, что христианство образовалось как религия неудачников, (нищих, мытарей, грешников и распутниц) и ориентировано оно специально на них, а так как их на земле большинство, потому-то христианство и получило такое широкое распространение. Оно превратило элитарную религию иудейства в религию для всех. (Массовое искусство, по своей доступности большинству, может служить наглядной иллюстрацией.)

Идея непорочного зачатия является местью неудачников в половой жизни или людей, измордованных мыслью о её греховности. Они радостно хватаются за эту выдумку, открывающую мнимый выход из тупика их собственного опыта. И так как у людей не нашлось смелости праздновать оскверненное их мыслями чудо в первозданном виде, они придумали рождение, которое произошло не в результате естественного зачатия, а в результате незачатия, тем самым стараясь снять, устранить из празднования то, что они в то же время почитают за грех.

(Стыдливое замалчивание факта, что Мария после Христа зачала обыкновенным способом и родила ещё четверых сыновей и по меньшей мере трех дочерей, говорит лишь о том, что у лика непорочного зачатия «рыльце в пушку».)

Неудачниками оказывается легче управлять с помощью христианства, особенно когда пастырями становятся предприимчивые люди. Христианство предлагает надежду на счастье после смерти, вместо осуществления мечты счастья при жизни, в отличие от иудаизма, обещающего счастливую жизнь на земле для каждого еврея, следующего Торе. На деле иудаизму не удалось выполнить это обещание и поэтому христианство решило ничего не обещать в этой жизни, даже если ты следуешь заповедям Христа. А раз ничего на этом свете не обещано, то нет оснований для протеста, бунта, восстания из-за нарушения обещаний.

Христианин должен быть покорен, подставлять одну щеку за другой, а потому христиан можно вести на любую войну и заставлять жить, как заблагорассудится правителям, любой протест выходит за рамки христианства, однако все военные победы христиан были достигнуты только тогда, когда они вели себя, как язычники. Подставление щеки возможно лишь в тепличных условиях умствования и в мизерных масштабах частных недоразумений. Поэтому когда возникает вопрос жизни и смерти, да ещё в масштабах войска, или целого народа, то христианская позиция приравнивается к самоубийству. Тут христиане берутся за ум и вспоминают иудейское «око за око».

Не удивительно, что самых опасных своих врагов — конкурентов — Иисус лишает своей любви и заявляет, что те, кто выступают против духа святого никогда не будут прощены, то есть, они ещё хуже врагов, и их не только возлюбить, но и простить-то воспрещается.

Христианство попирает все основы для предотвращения повторения преступлений типа геноцида. Во-первых, оно призывает любить врага своего, во-вторых, оно запрещает осуждать преступление (не судите…), в-третьих, оно призывает предать забвению преступления с помощью прощения. Эта мазохистская суть христианства прекрасно отражается в выборе креста в качестве его символа. Ведь крест — это орудие пыток и казни, а молиться и почитать это орудие священным является ничем иным, как воспеванием и утверждением боли и страданий как обязательного атрибута каждого христианина. Выбор креста, на котором страдал Иисус, символом веры в Иисуса, святотатственно с человеческой точки зрения, как если бы евреи выбрали символом для поклонения дымящуюся трубу крематория.

Возлюбив врага своего, человек обрекает себя на самоубийство, что и согласуется с желанием Христа — вытолкать человека из этого, незначащего мира, в мир Божий, который и есть конечная цель. Так что Христос не был заинтересован в долгожительстве людей, в их цеплянии за жизнь.

Говорят, что Христос пришел на Землю, чтобы принять на себя наши страдания, и спасти нас от грехов. И послан он был для того, чтобы Бог понял через своего сына, каково человечеству живется на отведённой ему Земле. Но почему же только через страдания? Как возможно понять человека без наслаждений, или — как это там? — грехов? Отбрыкался Христос от дьявола в пустыне (специально в пустыню пошел с ним тягаться, чтобы без свидетелей вокруг) и считается что познал человечью жизнь?

Любовь к врагам, огульное прощение, нежелание судить другого — всё это ведет к пренебрежению прошлым, к житию сегодняшним днём. Эта тенденция в корне противоречит иудаизму, краеугольным камнем которого является память евреев о своем прошлом, и постоянное его изучение. Потому христианство сутью своей поощряет невежество. И в этом, как и во многом другом, прослеживается родство христианства и коммунизма. Большинство христиан не знают того, что их религия выросла из иудаизма и несет на себе его основные черты.

«Творчество» христианства проявилось в перенесении дня отдыха с субботы на воскресенье.

Не хватило духа просто добавить второй выходной день — воскресенье к субботе — в этом отношении капитализм достиг больше, чем христианство. Бог заставил родить 90 летнюю Сарру от столетнего Авраама, а христиане устроили рождение Иоанна Крестителя от старой Елисаветы. Фараон убивал младенцев, Ирод занимался тем же. Моисей превращал воду в кровь (Исход 4,9), или в лучшем случае горькую воду в сладкую (Исход 15, 25), а Христос превращал воду в вино.

Спрашивается, что больше понравится народу? — конечно, вино. Израиль уподобляется невесте Бога (Исайя 61,10 и 62,5), а Церковь — Христовой невесте и жене (Ефес. 5, 23).

Короче, Моисея заменили Христом. Обновлённая упаковка старых идей настолько заворожила чернь, что она даже не стала разбираться, что внутри, а стала освежёнными чувствами вкушать старые истины.

Рядовые коммунисты не знают, что вся их идеология и церемониал заимствованы у христианства. И в том, и в другом случае люди поклоняются человеческим идолам. Большинство рядовых христиан тоже не знают, что Христос был правоверным обрезанным евреем, а коммунисты не знают, что методология обожествления Ленина и его мощей похищена из христианства, подобно тому, как мелодии для первых революционных песен были заимствованы из литургических песнопений или даже романсов. Правда их снабдили новым революционным текстом и стали исполнять в ритме марша.

Однако коммунисты помалкивали об этом так же, как христиане, что используют моисеевские заповеди и умалчивают, что они иудейские, приписывая их Христу.

Христианская мораль по невозможности достижения своих идеалов приравнивается к коммунизму. Ведь только когда человек любит своего ближнего, как самого себя, становится возможен коммунизм. Церковь, как КПСС — уничтожала невинных людей в различные периоды своего существования, но никогда не признавалась в своих преступлениях и по-прежнему идеализирует крестовые походы, инквизицию и прочие убийства — генеральная линия христианства — была всегда верна. Только если Церковь валит всё на дьявола, то КПСС — на пережитки капитализма. Но чего стоит институт христианства, то есть Церковь, если она не только допускает, но и вдохновляет уничтожение или обработку людей («не знаешь — научим, не хочешь — заставим»), единственная вина которых в том, что они не верят в Христа или верят, но не так, как хотелось бы церковной верхушке. Миссионерство и экспорт революции, нетерпимость к ереси и нетерпимость к иным идеологиям вскрывает поразительные связи между христианством и коммунизмом. Христианство в своей сути также атеистично, как и коммунизм. Поскольку они оба поклоняются не Богу, а человеку, в первом случае Христу, а во втором случае Марксу, Ленину или прочему сиюминутному «божку».

Как безбрачие или воздержание были и есть условия принадлежности к Церкви, так партийность дают возможность продвижения по советской государственной лестнице. Партийность — это то же самое воздержание от проявления человеческих эмоций, жалости, сочувствия, любви. Как церковь, так и государство, будучи бездушными и бесчеловечными машинами, они награждают своих членов, за то, что те отказываются от человеческого в себе, и тем самым эти люди становятся винтиками — то есть «своими» — для машины государства или Церкви.

Помешательство христианства на цензуре, начиная с утверждения канонических текстов Библии до былого запрета чтении Библии простому народу, и постоянное вторжение в личную жизнь людей отразились и в коммунистической цензуре не только на печать, но и на весь образ жизни.

Не должно быть канонических текстов Библии, как не должно быть «Краткого курса ВКПб», а все тексты должны быть даны на выбор. Как только человек начинает указывать другому человеку, что от Бога, а что нет сразу начинается советская власть.

Христианство, как и коммунизм, издевается над человеческой природой, объявляя грехом естественные человеческие потребности и желания и воспитывая омерзение у человека перед собственным телом. Так что полумера отделения религии от государства — подобна отсылке советских партийных преступников на государственную пенсию, вместо того, чтобы привлечь их к уголовной ответственности за совершённые преступления.

Иисус восстал против самого святого как и советская власть с Павликом Морозовым — против кровных связей между людьми. Он призывал разрубить их, почитая своей матерью и своими братьями лишь тех, кто следует воле Бога, в его, Иисусовом, толковании.

Христианство можно рассматривать как наиболее эффективный способ отвлечения людей от истинных чудес жизни, заменяя их человеческой выдумкой, которая, конечно, ближе и понятнее человеку, чем необъяснимая недоступность познания Божьих чудес.

Может быть, христианство и есть Божья самозащита от человеческой увлеченности его истинными чудесами? Богу нужно, чтоб человек продолжал заниматься земными делами. И те, кто погружается в христианство и воображают, что они удаляются от дел земных, тем самым лишь ещё больше в них погружаются, отстраняясь от великих тайн зачатия и рождения, а живя на чисто человеческих фантазиях непорочного зачатия, вознесения и прочих мнимостей.

Все религии сходятся в одном принципиальном вопросе — они полагают, что существует Бог или Боги. Распри между религиями разгораются тогда, когда они пытаются выдвинуть своё понимание Бога не только как единственно правильное, но ещё пытаются навязать это понимание всем остальным. Так как любая интерпретация делается человеком, то он старается представить Бога наиболее понятным для себя, наделяя его подобной себе внешностью, моралью и даже одеждой, тогда как Бог — никакой, ибо он непознаваем.

Я отбрасываю от религии всё привнесенное человеком — обряды, традиции, толкования Бога и прочее и оставляю чистую веру в Великую силу, которая правит миром. Можно ли серьезно относиться хоть к одному религиозному обычаю, если вспомнить хотя бы святость бороды у иудеев, старообрядцев, мусульман? Люди предпочитали расстаться с жизнью, чем с бородой. Это одна из типичных религиозных фантазий, которые отняли столько человеческих жизней, никак не приблизив человека к Богу. Как можно подпадать под власть человеческих обрядов и обычаев, когда есть внечеловеческий Бог, поражающий тайнами зачатия и смерти? Бог дал нам не тору, не Коран, не Евангелия, а жизнь — её мы должны изучать, в ней налицо Божественное. А также и в смерти, которая страшна, но чудесна.

Оказывается, что Божественная часть религии исчерпывается признанием наличия Бога, а вся последующая часть интерпретаций есть чисто человеческая часть религии, то есть вовсе не религия, а политика.

Увлечение человеческими, а не Божиими чудесами привело к тому, что человек может уверовать во всё, что угодно. Он может уверовать в отсутствие Бога и стать атеистом, или уверовать в бумажные экономические чудеса коммунизма, или человек может уверовать в религиозного деятеля и причислить его к святым, уверовать в Ленина и поклоняться его мощам в мавзолее. (Христианская идея причисления смертных к лику святых и есть самая яркая иллюстрация того, что произошло с Христом и воспроизведение того, что с ним сделали люди.

Христианство — это идолопоклонство, где Христос выбран в качестве идола.)

Способность веры в человеке тем и велика, что не зависит от объекта веры, и придаёт смысл жизни вне зависимости от того, в кого человек верит, в Христа, Ленина или в провинциального гуру. Если это так, то тогда становится безразлично, во что верить — лишь бы верить. Так ли это? Так-то так, но есть практические и посему немаловажные следствия из каждой веры. Эти следствия этические и зависят они от прозелитизма и агрессивности каждой веры. Если насаждение веры происходит огнем и мечом, как это было с христианством, то тут трудно не подумать о мерах по ограничению её распространения.

Иудейство не нападало на другие религии с целью замены существующей религии на иудаизм, а просто сторонилось их и прибегало к насилию, только в качестве самообороны, когда чужие религии пытались внедриться в еврейском народе. Вера становится опасной тогда, когда она во имя своего существования и распространения жертвует жизнями людей. Каждый раз, когда чудеса творятся человеком, рано или поздно, происходят кровопролития, как результат этих чудес. Поклонение человекоподобному Богу влечет за собой поклонение человеческим слабостям и создаёт порочный круг постоянного пребывания в них.

Люди постепенно отказались от религий, откровенно требовавших человеческих жертв, и перешли к религиям, которые перестали прямо заявлять об этом, а лишь молча подразумевать правомерность человеческих жертв во имя религии. В настоящее время агрессивность христианства поутихла, и оно, вместе с иудаизмом, заняло оборонительные позиции по отношению к атакующим коммунизму и исламу.

Одним из доказательств, якобы божественного покровительства христианству, является факт длительности существования и обширности распространения христианства. Если существование чего-либо происходит с Божьего одобрения, то тогда и коммунизм, и ислам можно рассматривать, как те же «одобренные» религии, ибо они тоже завладели умами многих людей.

Бог установил определённые законы. Они его наместники на Земле. И этим осуществляется его вмешательство в земные дела. Те, кто познаёт законы и следуют им, удовлетворены своей жизнью.

Нравственные законы конечны, их можно познать на собственном опыте, и для этого вполне хватает человеческой жизни. В помощь грядущим людям, предыдущие поколения кратко изложили этические законы в форме заповедей.

Однако для каждого человека этические законы предстают в уникальной комбинации, которую нужно опознать и принять своей жизнью, чтобы быть довольным её и уйти из жизни «насыщенным» ею, как уходили патриархи. Не следует забывать, что в Египте евреи жили 430 лет без заповедей, данных им Моисеем только во время последовавшего исхода. Это не говоря о народах, живших тысячи лет до рождения Моисея. Ощущение законов существовало и тогда, только не в форме заповедей.

Заповеди являются вполне логичными законами, следование которым позволяет жить в мире не только друг с другом, но и с самим собой. С давних времен было замечено, что они являются неотъемлемой частью естественного порядка вещёй, то есть являются законами, установленными Богом, а именно, чудесами. Законы человеческой природы, будучи открыты раз, уже не меняются и исчерпывающе описывают границы человеческого поведения во все времена. Эти законы описывают нематериальную субстанцию, которая не подчиняется времени, и вследствие этого, они неизменны. В противоположность им, физические законы — это законы материального мира, которые усваиваются с помощью логики, тогда как духовные законы усваиваются только с помощью наслаждения и страдания.

Физические законы, в отличие от этических, бесконечны числом и познаются постоянно на протяжении жизни человеческого общества.

Невозможность доказательства бытия Божия и есть манифестация его существования, ибо всё земное возможно доказать логически. А всё, что вне этой жизни, недоказуемо её средствами.

Бог являет себя людям через чудеса природы, и многие люди обладают даром не только воспринимать их, но излагать в форме, доступной для осознания. Люди, излагающие незначительные для своего времени законы, называются талантливыми. Люди, способные излагать значительные для своего времени законы, называются гениальными. С течением времени значительность тех или иных законов переоценивается и соответственно меняется оценка людей.

Причем постигнутые законы-чудеса могут быть научными, подобные открытым Ньютоном и Эйнштейном, они могут быть законами искусства, и они могут быть этическими, сформулированными Моисеем в виде заповедей. Люди, которые постигают этические законы и оповещают о них в эмоционально заразительной форме, становятся пророками. Пророк не является Мессией, но самый большой соблазн для человека — посчитать пророка Мессией. Иисус был пророком, переосмыслившим этические законы.

В науке открытый закон достоверно описывает круг явлений, ранее не понятных, и практика подтверждает его справедливость. В искусстве открытый закон подтверждается реакцией людей, часто запоздалой, исторгающей обильные эмоции, от приобщения к нему. Законы этические подтверждаются жизнеспособностью общества, или народа, который следует им. Таким образом, шарлатаны так или иначе выявляются. Но нужно отметить интересную особенность: скорость выявления правоты является наибольшей в научных откровениях и наименьшей — в этических. Потому шарлатанов в науке несоизмеримо меньше, чем в духовной пастве.

Так как количество этических законов конечно, и они уже четко сформулированы пророками всех религий тысячелетия назад и сводятся так или иначе к заповедям Моисея, то в мире нет места новым пророкам. Те же, что появлялись не предлагали ничего нового, а лишь снимали запрет с убийства во имя той или иной цели. Предложение «нового» закона «убий во имя великой цели» сразу выдают в пророке самозванца, ибо нарушает данный нам закон «не убий». Если якобы новый этический закон заключается в необходимости убийства, мы должны сразу опознавать шарлатана в том, кто его исторгает.

Человек часто думает, что нравственные законы так же неисчерпаемы, как и законы физики, и старается изменить их или дополнить новыми, а на самом деле лишь преступает их. Нравственные законы — это конечная истина. Их нужно не пытаться изменять, а следовать им, поскольку попытка изменить их самоубийственна.

Результатом неизменности этических законов можно объяснить тот факт, что человек не подвергается эволюции и в нём есть определенные моральные и физиологические константы, которые делают человека, жившего пять тысяч лет назад, понятным и подобным человеку сегодняшнему. Только теперь человек получил доступ к совершению собственной эволюции с помощью генетики. И вскоре человеку удастся «укусить себя за хвост» — с помощью науки он ухитрится подключить эволюцию к человеческой особи. Круг замыкается. Но этика не исключается из этого круга, а является качественной основой грядущей эволюции, ибо в зависимости от этики, эволюция пойдет либо в направлении создания уродов-рабов, либо великих людей. Но скорее всего, увы, в обоих направлениях.

Я выключаю Макинтош и собираюсь идти со своей женой-лютеранкой в её церковь. Сегодня Рождество, и люди праздничны. Нельзя отказывать людям в радости, но нельзя отказываться судить их. Давайте судить и не бояться быть судимыми. Кстати, суди — не суди, а тебя-то всю равно судить будут.

Мы входим в церковь, и я слышу торжественный звук органа. Мы садимся на скамью, я беру руку жены в свою, и наши пальцы обнимают друг друга.

Начинается служба. У меня тоже приподнятое настроение. Я принимаю Рождество как праздник зачатия и рождения человека — чуда которого достаточно, чтобы уверовать в Бога.

1987